Компот из сухофруктов. Чашка 45-я

     Александр Разумихин
 
     ЗАМЕТКИ ПУТЕШЕСТВУЮЩЕГО БЕЗДЕЛЬНИКА

     (Что видел, слышал, чувствовал, думал)

     Вместо послесловия

     BON SOLEIL

     У каждого путешествия есть, как минимум, один недостаток: оно рано или поздно заканчивается. Посещением Эз завершилось моё путешествие по Лазурному берегу. И теперь я позволю себе немного поразмышлять не только об увиденном на Юге Франции. Всё же несколько лет поездок в Европу дают возможность, наблюдая чужую жизнь, и на себя «посмотреть со стороны», и приглядеться к тому, что и почему меж нами и ими происходит.

1-я поездка во Францию в 2009 году, помнится, вызвала у меня вполне понятную реакцию «они какие-то не такие, как мы». Потом оказалось, что и для них мы какие-то не такие, как они.

Среди жизненных приоритетов французский Пьер непременно назовёт свободу. А вот отсюда подробнее. Свобода для него — это свобода выбора с непременным акцентом на материальные ценности. И это понятно, для того, чтобы выбирать, деньги нужны обязательно, без них какой выбор. Тут, как видим, опора на внешнее.

Русский Пётр ничего против свободы не имеет. Но для него, скажет он, свобода — это воля, которая ничто без силы духа. Здесь, надо признать, опора на внутреннее.
Так что изначально у нас разная философия. Резонный вопрос — зачем отправляться в Париж или Вену, если мы такие разные? И в продолжение его: какая разница между прогулкой по «своей» Москве и «чужим» Риму или Мюнхену? И наконец: требуется ли туристу-путешественнику умение открывать для себя зарубежный мир или можно обойтись увиденным всё подряд без разбора?

В качестве ответа на эти вопросы могу предложить следующую цепочку суждений.
Путешествие — это такое состояние, когда ты можешь, не отвлекаясь мыслями о будущем, погрузиться в настоящее, находя в нём удовольствие, какое не всегда случалось в прошлом и совсем не факт, что будет в дальнейшем.

В перемещении по миру проявляется стремление познать смысл жизни. В чём-то усомниться, что-то приобрести: знания, понимание, свободу, не зацикленные на привычных символах и внушаемых образах.

Путешествовать надо не для того, чтобы родственники, знакомые и коллеги по работе обзавидовались, чтобы тебя вдруг не сочли лохом, чтобы, вернувшись, рассказывать, где был(а) и демонстрировать, что прикупил(а), а следуя желанию сделать то, что тебе нравится, переключиться с забот и мыслей о повседневных проблемах и сложностях на обустройство зоны комфорта, где можно кайфовать для себя.

Путешествие — это самообновление и желание обновления среды вокруг себя. Если вдуматься, пребывание на чужой земле разумному человеку нужно не для того, чтобы увидеть «как живут там люди», оно нужно, чтобы разобраться, «что нам тут мешает» жить лучше. Вероятно, я из тех русских людей, которые хотят посмотреть мир, но потом вернуться к себе, желая улучшить положение вещей дома.

В более прозаическом смысле путешествие — это всегда что-то новое, и, значит, неожиданное, непредсказуемое. Поездка в другую страну сравнима с посещением доселе не знакомого тебе театра. Знакомство с ещё одним городом — для меня это просмотр премьерного спектакля, если хотите.

Любопытно ездить и сравнивать. У них так, а у нас эдак. Смею заверить, они тоже сравнивают. На свой лад. Вот пишет мне френд из Германии:

«Вообще средний европеец всегда в лёгкой оппозиции к действующей власти, а молодёжь и интеллектуалы — в «тяжёлой оппозиции». Европа, которую я знаю, — это постоянные острые дискуссии, демонстрации, забастовки. Конечно, из России многие проблемы кажутся надуманными, хотя такими не являются. Какие ассоциации у Вас, например, вызывает словосочетание «пальмовое масло»? У меня — «катастрофа». Вообще в Европе, из-за той же свободной прессы, ощущение катастрофы всегда сильнее...»

Живём мы всё же, что ни говори, параллельной жизнью. А как иначе? Приезжая в Европу, лично я с русофобией не сталкивался. Обычно люди проявляют даже интерес, когда узнают, что мы с женой из России. Начинается с удивления, что Галя так хорошо говорит по-французски, и далее разговоры обо всём на свете.

И если ты не зашорен на мифах о Европе. Не зациклен на бездуховности Запада на фоне безграничной духовности России. Не исходишь из того, что Запад «загнивает», что «скоро ему конец», разговоры имеют шансы на продолжение.

Но, приготовьтесь, в них часто можно услышать недоумение: почему Россия не желает быть как все, не хочет стать такой же частью Европы, как, например, Польша, Болгария или Италия, Франция? Ах, ваша страна слишком огромна для того, чтобы раствориться в мозаичном европейском мире, подчинившись его обычаям и правилам. А зачем вам такая большая и плохо управляемая страна? Не лучше ли будет разделить её территорию на несколько самостоятельных государств поменьше? И почему ваша история, на которую вы вечно ссылаетесь, из века в век противоречит нашей истории?

Даже если не начинать спор с порога, то и тогда никуда не деться: история (у них и у нас) ничуть не похожа даже там, где налицо общие события. Да и сами взгляды на историю у нас, положим, тоже разные. Да и как им быть схожими, когда, например, в нашем языке есть слова «справедливость» и «честь», а в их языках они отсутствуют. «Век воли не видать» им не понять, а «совесть» они будут переводить приблизительно в зависимости от контекста. Точно так же и «демократию» они понимают в зависимости от контекста, который диктует одно содержание для внутреннего использования, а другое для внешнего.

Позволю себе обобщить. Для того же француза история — это нечто неизменное, то, что ему семья, школа, общество преподнесли и он, добропорядочный гражданин, это впитал. История, она ведь из дней прошедших, в его сознании былое измениться уже не может. А потому и споров ушедшее обычно никаких не вызывает.

У нас всё не так. Мы свою и не только свою историю от текущих дней не отрываем, а потому готовы её переписывать от корки до корки. И по поводу любого события хоть 100-летней давности, хоть 1000-летней спорим так, точно о нём мы узнали из сегодняшней программы «Время» или «Вести». Для нас история всегда актуальна. Это там, на Западе, им всё ясно, а нам требуется разобраться, мы ещё посмотрим, было или не было, было так или этак, и по справедливости нынешнего дня рассудим, кто был прав, а кто виноват.

И ведь разные взгляды у нас не только на историю. Оттого, ничего удивительного, у человека, живущего на Западе, «катастрофа» и, значит, трагедия — пальмовое масло. А для русского человека трагедия — это Донбасс, кого бы он ни считал виновным в этой трагедии. И мне трудно согласиться, что «в Европе, из-за той же свободной прессы, ощущение катастрофы всегда сильнее». Хотя и тут не всё так просто, многое зависит от того, с какой стороны подойти к этому самому ощущению катастрофы.

С чего начать? Предлагаю с трагической ночи, когда вместе с женой смотрел французское телевидение и наши новостные каналы, слушал интервью с парижских улиц и слышал успокаивающие самих себя слова: «Больше ста погибших, многие раненые в тяжелейшем состоянии. Нет паники. Нет страха. Есть большое горе, пришедшее в мой дом. Мы будем с этим жить. И мы справимся со злом, которое принесли на нашу землю варвары».

И тем не менее почти каждый, с кем заводят разговор корреспонденты, говорит о страхе, который поселился у него внутри.

«Франция ничего не поняла после Charlie Hebdo, и, к сожалению, после этого теракта она ничего не поймет», — это не я говорю, это констатируют сами французы.

Состояние французов в связи со случившимся мне вдруг напомнило знаковый факт психологии швейцарцев, о котором я писал в своих заметках после возвращения из страны озёр и гор («…психология швейцарцев, ослабленная отсутствием стрессов — всё у них нормально и хорошо, — явила страшный выверт: это «всё хорошо, и по-другому быть не может» обернулось тем, что в стране наибольшее количество в Европе самоубийств на душу населения»).

Это так или нет? Хочу быть конкретнее. Через день после ноябрьских терактов 2015 года в Париже: взрывов возле стадиона «Стад де Франс» в Сен-Дени, расстрела посетителей нескольких ресторанов, а также бойни в концертном зале «Батаклан» нам домой по электронке пришло письмо от француженки, которая стажировалась в Москве в Высшей школе экономики (3 курс). Мы с ней знакомы уже давно, с тех пор как она сначала приезжала по обмену между школами, организованными женой, а позже приезжала к нам в гости и жила у нас:

«Дорогая Галина, доброе утро!
Я надеюсь, что всё хорошо для Вас. Вы конечно же узнали об ужасных терактах в Париже: я чувствую себя очень потерянной и очень далеко от моих близких.
Я была бы очень рада с Вами встречаться. Я хотела бы вам предложить встречу скоро.
Всего самого доброго,
Бенедикт».

Мы тут же ответили: «Приходи сегодня на чай часа в четыре».
Чуть позже пришёл ответ с благодарностью и просьбой-вопросом, можно ли взять с собой ещё одну француженку, тоже студентку, подружку, потому что и у неё тоже на душе плохо.

Накануне жена рассылала письма друзьям во Францию со словами соболезнования. На следующий день от них стали приходить ответы с благодарностью и такими же соболезнованиями по поводу гибели самолёта с россиянами, происшедшей несколько ранее. Но, как видите, только лишь в ответ и уже после парижских терактов. Выводы относительно своих и чужих ощущений катастрофы и когда они и у кого сильнее делать не стану. Размышляйте сами. Ибо никого не собираюсь учить или наставлять. Просто воспроизвожу ситуацию. Желающий да задумается, если сочтёт нужным.

Вечером девушки-француженки пришли к нам (2-я тоже 3-курсница ВШЭ). Одна из них предполагает быть социологом, другая — филологом, переводчиком. Живут в студенческом общежитии, среди других студентов, приехавших с разных стран. Больше всего у них контактов именно с европейцами.

После терактов в Париже французские студенты, живущие в общежитии, обратились к своим собратьям по учебному заведению и по Евросоюзу с предложением провести в общежитии минуту молчания в память о погибших в Париже. В ответ услышали отказ. Среди его мотивов было: «А почему именно после этого теракта вы предлагаете минуту молчания, а когда были теракты в других странах, такой инициативы у вас не возникало?»

Вот такие коврижки. Помните, раньше я воспроизвёл слова: «Франция ничего не поняла после Charlie Hebdo, и, к сожалению, после этого теракта она ничего не поймёт». Наш долгий разговор с девушками затронул и тему, что молодому поколению французов, видимо, следует учиться делать выводы из происходящего и пытаться понять не только себя, но и других. Потому что, как говорят, чужой боли не бывает. И ещё в ходе разговора вспомнились хорошие слова одной песни: «Думайте сами, решайте сами иметь или не иметь» в том числе и сочувствие.

«Весь цивилизованный мир потрясён» стало самым расхожим выражением по отношению к трагедии, разыгравшейся в Париже. Мне одному кажется, что здесь явно отдаёт лицемерием? Да, трагедия, да, ужасно, да, жалко убитых, как любых людей, членов их семей и раненых. Просто, по-человечески. Но потрясён? Я, например, оказался гораздо больше потрясён произошедшим в Одессе 2 мая прошлого года. Это было в десятки раз ужаснее — и то, что произошло, и то, как это встретили на Украине (в диапазоне от циничного «сами себя сожгли» до «радости от «поджаренных колорадов»). Я потрясён, а весь цивилизованный мир (французы в том числе), оказывается, нет. Он этой трагедии цинично в упор не видит.

Россию и Францию давно связывают особые отношения. И какие бы непростые времена мы ни переживали, всё равно франкофильский дух даёт о себе знать не только в государственной внешней политике, но и в чисто человеческих отношениях.

Как французы — сейчас, а не когда-то раньше — относятся к русским? Вопрос, конечно, интересный донельзя. Но напрашивается встречный: какие именно французы? Потому что французы, как и любой другой народ, они разные. Нельзя ведь ожидать, что портовый рабочий Марселя, управляющий салоном красоты в Нанси, бургундский виноградарь, кассир банка в Орлеане, директор парижского торгового центра Les Quatre Temps в Дефансе, мэр Тулузы и журналист хоть в Леоне, хоть в Лилле, хоть в Бордо будут иметь схожую точку зрения на сей счёт. В реальности массовое сознание французов (как, впрочем, и немцев, испанцев или итальянцев) — многоуровневая система, в которой взаимодействуют разные лагери и группы. И в каждой такой ячейке формируется свой тип отношений к русским.

Нет единого угла зрения в СМИ, не всегда едины государственные структуры, нередко полярны политический истеблишмент и рядовые граждане. Про Россию и русских кто-то что-то слышал, кто-то что-то читал, кое-кто с кем-то из русских знаком или регулярно общается, а кого-то русские не интересуют ни с какого бока, тогда как немало тех же сельхозпроизводителей, кого антисанкции России затронули очень даже болезненно.

В образованных кругах чаще считают, что президент Владимир Путин — это вчерашний день, и что, как только он лишится власти, страна вернётся в русло, каким двигалась после развала СССР, когда наконец-то «банановая республика» Россия решила стать такой, как они, демократической. Схожую точку зрения тиражируют основные СМИ. Собственно, именно их усилиями во многом формируется то, как французы (и рядовые граждане, и представители всех уровней власти вплоть до политического истеблишмента и государственной элиты) относятся к русским.

У авторов парижских газет и тележурналистов французского телевидения я зачастую не нахожу желания дать достоверную информацию о положении вещей в России. Зато ощущаю стремление привнести в сознание читателя и слушателя мысль, что каждый француз должен ощущать в своей крови, как я это называю, вкус наполеоновского прошлого — странное, почти что мистическое желание видеть Россию, «царство коррупции и беззакония», если не покорённой, то униженной и покорной.

Своим читателям и зрителям они навязывают образ России как страны, которая стремится развиваться за счёт вмешательства в дела малых соседей. Т.е. ими создаётся образ авторитарной России, чьи действия препятствуют распространению демократии (образ, сформированный в американских СМИ примерно в середине 2000-х годов). Преподносить Россию, мол, она «не такая как мы» — сегодня норма. И это есть плохо и даже опасно.

Генетическую память европейцев этой нормой не удивить. На рубеже XVII—XVIII веков в геополитическом смысле Европа заканчивалась на восточных границах Австрии и Польши. Россия никогда не была её частью. Путешественники европейцы, побывавшие на русской земле, делились мифическими описаниями обычаев и нравов московитов, которые представлялись «людьми с пёсьими головами». Клевета? Да нет же, просто в сознании европейцев русские должны были отличаться от них самих. И, следовательно, симпатий вызывать не могли.

Нет оснований думать, чтобы подобное мифотворчество присуще лишь варварским векам. Сегодняшний прессинг, закопёрщиками которого стали представители стран бывшего соцлагеря, понаехавшие в старую Европу, чья политическая риторика скатывается до русофобии, из того же теста. И рассказы озлобленных украинцев, поляков, прибалтов, которые «врут как очевидцы», не могут не воздействовать на отношение французов к нашей стране. Оно заметно ухудшилось.

Хотя на бытовом уровне оно пока не такое плохое, как отношение СМИ. Всё же мы живём ради того, чтобы общаться друг с другом. А в прямом общении и мы оказываемся не такими страшными, и они выглядят не столь злокозненными. Почему? Тут я сослался бы на суждение Уинстона Черчилля. Говоря о непонятной для Запада России, часто приводят его знаменитые слова: «Россия — это загадка, завёрнутая в тайну и помещённая внутрь головоломки». Куда реже воспроизводят их продолжение: «Но, возможно, есть и ключ. Этот ключ — национальные интересы России».

Да, они «не такие как мы», а мы «не такие как они», но это не есть плохо, это естественно.

— О чём сегодня говорят все французы? — в разговоре по скайпу задала жена вопрос француженке, своей давней приятельнице-подруге, в период начавшейся у них предвыборной кампании.
— Как о чём? Все говорят только о Франсуа Фийоне.
— Ну, а когда заканчивают говорить о Фийоне, о чём ещё говорят?
— Снова говорят о Фийоне.

Всё-таки Россия не Европа. Мы, когда заканчиваем говорить о Путине, начинаем говорить о Трампе. А они всё о своём и о своём.

Кто-то улыбнётся этому, кто-то поморщится, забыв, что сколько людей, столько и мнений. А мнения различны потому, что интересы у каждого различны. Вывод прост: надо, обязательно сознавая наличие разницы интересов, находить компромиссы.
 
Потому что делёжка интересов отнюдь не единственный вариант поведения, куда разумнее и взаимовыгоднее умножать общие интересы не только на бытовом уровне.
Жаль, что политики не всегда этому следуют. И тогда сегодняшний день оказывается похожим на вчерашний, когда английский премьер-министр, лорд Палмерстон, признавался: «Как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет». Полтора столетия миновало, а для кого-то мысль эта по сию пору актуальна! Пытаясь ослабить Россию, британцы всегда успешно сражались с нами, загребали жар, в свойственной им манере — чужими руками: французскими, немецкими, турецкими.

Нельзя сказать, что французов история ничему не учит. Она и россиян не многим больше делает умнее. Но многими французами исторический опыт принимается за характеристику консервативного мышления. Призыв к опыту для французов, на мой взгляд, имеет привкус реакционности. А у нас — наоборот, прогрессивности. Потому что в сознании большинства наших людей преобладает убеждение: всё хорошее непременно должно базироваться на уроках истории или на ценностях традиции.
 
Отсюда распространённость фразы: «Новое — хорошо забытое старое». Поэтому мы их кроем «либералами», а они нас уличают в отсутствии свободы и в склонности к диктатуре.

Многоплановость и вариативность истории, возможность для множественных интерпретаций делают нашу и их истории зачастую разными. Старая как мир максима: истина одна, её толкователей в разных условиях множество. Соответственно одни и те же исторические события в разных трактовках порой взаимоисключающи. Надо ли после этого удивляться, что при встрече нам порой трудно объяснить друг другу, что в истории одной и другой страны случайность, а что закономерность, что требует забвения, а что памяти, что исходит только из личности конкретного человека, а что перестало уже быть индивидуальностью. И как сказал один умный человек, «дело тут не в каких-то врождённых качествах народа, а в состоянии народа в ту или иную эпоху».

Безусловно, Россия есть Россия, Запад есть Запад. Разница? В нашем королевстве кривых зеркал установлены одни типы зеркал, а западные менеджеры предпочли зеркала с другими видами искривлений. Тут самое время вспомнить слова, приписываемые Уинстону Черчиллю: говорите правду, только правду, и ничего, кроме правды, но упаси вас Бог сказать всю правду! Я вполне допускаю подобный подход в политике и в СМИ. Но дело в том, что современная политическая Европа перестала вообще говорить правду. Смею заверить: во Франции информация ещё более препарирована, чем в России. И если задуматься над тем, что прежде всего разделяет нас с Европой, то это будет вопрос: что считать правдой. У нас потому и история разная, что мы по-разному видим и понимаем, где она и в чём она, правда.

Увы, но так! И в памяти всплывают эпизоды наших контактов с приятелями, живущими на Западе. Нет, не тех, кто туда переехал, а настоящих, коренных, французов. Помню, как, готовясь принимать гостей, или собираясь в поездки, выбирали подарки. Что брали? Всегда то, что у них отождествлялось с Россией: красивые матрёшки, баночки икры, подносы с жостовской росписью, шкатулки с росписью Хохломы, бутылки дорогой водки, льняные скатерти, кружева.

В ответ тоже получали подарки. У нас тогда появились дочки (они погодки, сейчас, им перевалило за 30 лет), и нам дарили красивые комбинезончики, платьица… Мы были довольны. Иногда случались подарки другого характера: шампанское «Наполеон», как-то преподнесли большую ногу, окорок хамона, к Новому году приезжали баночки фуа-гры.

Подарки есть подарки. Бывая в домах французов, у них за повседневным столом ни хамона, ни фуа-гры мы не наблюдали (хотя семьи были очень даже обеспеченные). Я к тому, что и у нас дома русская матрёшка отсутствует, хохломские шкатулки не водятся, когда уже покупал дорогую водку — и не помню, как-то всё больше сухому вину отдаётся предпочтение.

Но в сознании французов Россия у кого больше, у кого меньше, но всё же это снег, водка, матрёшка и хозяин леса медведь, которого пусть не в центре города, но на выезде из него непременно встретишь. Тем более, что и Путин, они об этом слышали, просил не дразнить русского медведя (зря что ли президент про него вспомнил).

В 80—90-е годы мы из Москвы слали продуктовые посылки в Саратов, моим родителям и брату, а нас французы вечно спрашивали, не голодаем ли мы тут, а то про пустые у нас магазинные полки да про дикие цены на всё у них только и пишут, и говорят.

К чему я про это развспоминался? Ведь не только мы ломали голову, что везти им в подарок. Живущим на Западе тоже приходилось включать свои головы. Сегодня, с учётом санкций (запрета на ввоз европейских продуктов в Россию) мы им подарили шанс сей вопрос решить однозначно по накатанным рельсам: россиянам опять есть нечего, потому везти в подарок русским друзьям следует сыр и колбасу.

Всё возвращается на круги своя. Застаревшая убеждённость, что нам тут есть нечего, легко и привычно укладывается в головы европейцев. Почему? Так нет у них никакой пропаганды, одна сплошь правдивая информация, ну, очень свободной прессы. Видеть в русских себе равных — всё же трудно и проблематично. А оказывать гуманитарную помощь сирым и обездоленным русским они готовы.

Позволю себе шутливый тон: плохо на Западе знают свою киноклассику. А в нашей жизни — как в их кино… Встретил в Facebook: «Европа не понимает, что пугать санкциями народ, который в -25 ныряет в прорубь, а в -40 идёт на работу пешком, потому что автобус замёрз, в +30 копается на даче в грядках, при +120 парится в бане и орёт: «Поддай жару!», по меньшей мере глупо и непродуктивно».

И я соотнёс с самим собой: на работу при 40-градусном морозе пешком на работу в школу на севере Урала ходил; при 30-градусной жаре в грядках на даче ковырялся, вызывая гнев жены, что уже не мальчик; в парной бани «Поддай жару!» сам не кричал, без меня были охотники это делать. Поэтому не выпендривался. Вот разве что в прорубь за свою жизнь ни разу не нырял. И впрямь, «у каждого свои недостатки».

Погуляв по Западной Европе вдоль и поперёк, потратив солидную, нет, не долю, а сумму семейных сбережений и нескольких пар розовых очков, могу поделиться если не бесценным, то весьма дорогостоящим выводом. В том смысле, что дорогого стоит.

Европа большая, но нет в ней райского места, о котором можно сказать, что жизнь там несоразмерно лучше московской. В каждой географической точке что-то лучше, а что-то хуже, каких-то проблем нет, но есть иные. И главное: всё течёт, всё изменяется. Ещё вчера было тихо-спокойно, и вдруг куда-то благословенная тишина исчезла, изменились лица вокруг, изменились нравы, появилась угроза благополучию и иной раз даже жизни. Ещё 9 лет назад могло показаться, что там если не всё, то многое делается, как положено. И в случае, если ты нарушил даже не закон, а просто принятые правила, чаще всего это обернётся против тебя. Даже если тебе захотелось слушать громкую музыку после 10 вечера.

Порой складывалось впечатление, будто европейцы как бы сочли, что на все необходимые в жизни вопросы они уже нашли для себя ответы. Знакомясь с информацией, они прежде всего желают убедиться, что она соответствует их устоявшимся взглядам, после чего они стараются сохранить свою «беспристрастность и объективность». Следить за развитием событий, анализировать изменения мнений и оценок им уже неинтересно. Их вполне устраивает простейшая логика: «наша свободная пресса об этом не пишет, значит, этого не было, а если пишет, то значит, было именно так, как написано». Всё остальное от лукавого, другими словами, чужеродная пропаганда.

Европа, надо признать, и раньше испытывала минимальное уважение к воззрениям России. Если кому требуется подтверждение, — пожалуйста. В апреле 2017 года фраза дипломата Владимира Сафронкова «Посмотри на меня, глаза-то не отводи, что ты глаза отводишь?», которую он адресовал своему британскому коллеге Мэттью Райкрофту, мгновенно стала крылатой. Ещё бы, сказано было на заседании Совбеза ООН.

Тогда сразу же разгорелся спор, что это было: экспромт, хамство или хитрый ход? Мнения экспертов, как всегда, разошлись. Самые типичные и диаметрально противоположные: «дипломат нарушил нормы профессиональной этики», «позор на весь мир», «позор дипломатии», «дипломат пошёл по стопам Хрущёва», «экспромт оказался удачным», «обывателям эта речь понравится, скажут: какой молодец, поставил оппонента на место!»

А мне не давала покоя мысль, что нечто похожее я уже где-то «слышал». И вот спустя 2 месяца вспомнил. Среди современников Пушкина был французский историк и культуролог Жюль Мишле. При жизни он пользовался большой популярностью, имел репутацию вдохновенного певца человеческой свободы. Ещё его считали очень сердобольным, т.к. он постоянно писал о беднягах-трудящихся, живущих в Европе. Сегодня Мишле сочли бы левым, европейским социалистом.

У жалостливого певца человеческой свободы было хобби. Он, говоря современным языком, был яростным русофобом. Поэтому при каждом удобном и неудобном случае писал, что русские — это зловонная азиатская мразь, само общение с которой позор для европейца; что у чистокровных русских нет ничего общего с Европой, а во многом и с Азией; что это самая отвратительная раса на земле, а в общем — вообще не люди, потому что, если приглядеться, у них взгляд ящерицы. Ему принадлежит коронная фраза: «В лагерную пыль тебя, ящерица русская. В глаза смотреть!»
Ладно, он считал так, что делать? Как говорится, эту неприятность мы переживём. Давайте расставим все точки над i.

Европа, в основе своей католическая, давила нас и санкциями, и военными походами издавна, и делала это потому, что всегда видела в нас чужаков. Нечто похожее происходило во Франции, когда «чужаками» там сочли гугенотов. Чем тогда всё обернулось? Началась гражданская война, резня. Соответственно и в отношении русских с их православием Европе хотелось сломать, подмять, переделать другую культуру. Тем более, что исторически нам довелось быть соседями. Случись России расположиться где-нибудь в Австралии, смею думать, всё было бы иначе. И были бы мы желтолицыми или чернокожими, какой с нас был бы спрос. А тут ведь белые люди, тоже христиане, но почему-то и зачем-то пошли иным, альтернативным, путём западной цивилизации. Т.е. мы вроде бы свои, а на самом деле чужие. И ведь не китайцы, не арабы, не эфиопы, не с какого-нибудь Мадагаскара. Почему вся Европа шагает в ногу и движется в одном направлении, а Россию вечно тянет куда-то в другую сторону? Надо бы её по-соседски приструнить.

А русским европейская цивилизация была очень близка, т.к. русская культура всегда мыслилась как элемент общеевропейской культуры. Для нас Европа была пусть не родная, но вроде бы и не чужая. Если хотите сравнить, взгляните на происходящее как на безответную любовь. Это понятие многое объясняет. Мы говорим, что у нас самые серьёзные намерения и даже обручальное колечко достаём показываем, а в ответ слышится: «Что, харя бандитская, к девушке пристаёшь? Сейчас в полицию позвоним!» Могут и более деликатно, мол, вам, русским, трудно понять, что для нас, французов, права человека! Поэтому вы нам не ровня.
Получается, что Владимир Сафронков по сути и форме лишь повторил то, что ранее «цивилизованная» Европа бросила в сторону русских, на их взгляд, «недочеловеков». Ничто не ново под Луной. И отношение «просвещённых» европейцев к русским в том числе. И прежде Европа, будь то Франция, Германия, Швеция или Польша, Болгария, далее везде, искренно предпочитала объединяться против большого и непонятного соседа, не рассуждая о честности и справедливости.

90-е годы зародили в них надежду, сформировавшую милый их сердцу миф о «слабой России», на которую можно оказать давление. Но оказалось, что надежда напрасна, а миф, такой удобный, неработоспособен. После Крыма европейская общественность осознала, что смена вектора политической ориентации России (определяемой слабостью после развала СССР) ей не светит. И сочла, что надобность в демонстрации европейской благосклонности в наш адрес отпала. Произошло возвращение к старой искренности, когда ужасная Россия — это неотъемлемая часть мировоззрения уважающего себя респектабельного европейца. Призрачный туман партнёрства рассеялся.

Виной тому Крым? Я, конечно, предупреждал, что я не политолог. Но я никогда не говорил, будто ничего знать не знаю и о политике ничего не читаю. Что-то всё же читаю. Поэтому знаю, что есть в Индийском океане некий остров Майотта.
 
Примечателен он тем, что весной 2011 года стал 101-м французским департаментом в результате волеизъявления его граждан. На память, конечно, приходит Крым, из-за которого Франция наложила санкции на Российскую Федерацию за содеянное действие по отношению территории черноморского полуострова. Оба случая имеют некое сходство. И там, и там присутствует военная база. Известно, что претензии на остров Майотта сохраняет государство Союз Коморских Островов, которое считает Майотту своей неотъемлемой частью. И Союз Коморских Островов настороженно отнёсся к референдуму на Майотте и обвинил Францию в проведении колониальной политики. Но Франция мотивирует присоединение к себе острова Майотта результатами референдума, мол, «за» высказались 95,2 % избирателей из 61% островитян, принявших участие в голосовании. И Крым воссоединился с Россией в результате референдума. Вот я и не понимаю, почему то, что можно жителям Майотты, непозволительно жителям Крыма? При этом я даже не интересуюсь: почему по поводу истории с островом никто не накладывает санкции на Французскую республику?

Конечно, в связи с этим нам можно самим себе задать распространённый вопрос: «Что такое хорошо и что такое плохо?» Маяковский здесь ни при чём. Как нам относиться к тому, что у немалого числа европейцев наша страна симпатий не вызывает? Как-то в своём блоге в переписке с френдом я упомянул название одной статьи другого френда, в котором фигурировало слово «русофобия». И получил «по шапке». Слово и само понятие были восприняты как ругательные, оскорбительные. То есть человек, употребивший это слово в адрес другого, сразу был воспринят как очень нехороший человек, «редиска», как говорил персонаж Евгения Леонова в фильме «Джентльмены удачи».

И я задумался: а справедливо ли такое восприятие слова и того, что за ним стоит? Русофобами мы называем тех, кто откровенно проявляет предвзято-подозрительное, неприязненное, враждебное отношение, доходящее иной раз до ненависти, ко всему русскому (России и русским людям). Фобия — это ведь боязнь, страх чего-то.
Могу понять, но ведь есть противоположное — русофильство. Тех, кто, наоборот, благосклонно, с интересом и уважением относится ко всему русскому, называют русофилами. Хочу заметить, так ведь и это слово, как и понятие, воспринимаются зачастую тоже как ругательные, оскорбительные.

Получается, и неприязненно относиться к русским, и благосклонно равно плохо, есть нехорошо. И что делать?

Между прочим, русофобия — это современная идея, рождённая во Франции в конце XVIII века. Говорят, впервые термин «русофобия» у нас употребил мною уважаемый и любимый русский дипломат и по совместительству поэт Фёдор Тютчев (к слову, любить Россию и русских — плохо, а любить русскую поэзию и поэта — как?) в связи с появлением в Европе враждебности к России после подавления русскими войсками венгерской революции 1848—1849 годов в Австрийской империи, после чего Российскую империю стали называть «жандармом Европы».

Простите, но точно так же многие не любят англичан. Причём, не важно за что: за империализм, колонизацию, да просто за чопорность — было бы желание, повод найдётся. За свою историю ими немало дров в мире наломано. Ничего удивительного, что для людей, не испытывающих любви ко всему английскому, противников, ненавистников всего английского; есть слова «англофобия» и «англофоб». Само собой, для человека, симпатизирующего англичанам и Англии, существует слово противоположное «англофил».

Миру известны и те, кто любит до преклонения Соединенные Штаты Америки, и те, кто их ненавидит всеми фибрами души. Есть почитатели Германии и такие, кто не испытывает к ней никаких симпатий. На очереди Франция, Китай, Индия, Япония…
Сегодня Германию частенько укоряют за то, что она выполняет функции «жандарма Европы». Что уж тут говорить про Америку, которую только ленивый не обзывает «мировым жандармом».

Так можно или нельзя кого-то любить? А ненавидеть (пусть даже когда есть за что)? И как быть мне: я люблю одного человека, возможно, с африканскими корнями, ставшего великим русским поэтом, и не испытываю никаких чувств к Африке, откуда, говорят, он родом? Я кто?

Но главное, что, например, с того, что я, допустим, не люблю Британию? Просто констатация факта. А кто-то её обожает — и это тоже всего лишь констатация факта. Бирки зачем вешать? И возводить всё в абсолют. Ну, есть люди, которые что к чужой, к собственной родине особых симпатий не испытывают. И таких ведь начнёшь перечислять, пальцев рук и ног не хватит, хоть полк на плацу выстрой. Всех к стенке ставить? Ненависть, она 1-я среди причин любой войны. Я же предпочитаю мир.

Нет, меня, скажу честно, нисколько не волнует то, что немало европейцев открыто отказывает Москве в звании мировой державы. Особенно когда в 1-х рядах этих отказников видишь эстонцев, черногорцев или молдаван. Но я не могу сказать, будто мне по душе, что европейская политика превратилась в воплощение большевистского лозунга «кто не с нами, тот против нас».

Похоже, отправляясь в свою 1-ю поездку, я полагал, что окажусь в Европе 60—80-х годов, а оказался в Европе начала XXI века.
 
К слову, в сегодняшней Европе большая часть населения тоже хотела бы жить как раньше. Но её элиты сочли, что из прежних ценностей Европа выросла как мальчуган из коротких штанишек, и они повели своих людей за новыми ценностями — социального разнообразия, мультикультурной свободы для тех чудаков и для этих оригиналов — в супермаркет, открытый хозяином-глобалистом.

И я собственными глазами увидел, что европейцы даже в 2009 году и в году 2017-ом — разные европейцы. Скажете, что не все? Разумеется. Помните рождённое в дни перестройки определение «агрессивно-послушное большинство»? Это у нас, а у них «агрессивно-послушное меньшинство», для которого видеть Россию ужасной — занятие привычное. Его так учили и семья с такими же взглядами, и школа с учебниками, в которых Россию так изображали, и СМИ, какие совершенно свободно имеют возможность именно о России так писать, говорить и таковой изображать. Думать по-другому мало кто себе позволяет. Иначе: кто там шагает не в ногу?

Поэтому и получается, что мы им об отсутствии суверенитета, а они нам об авторитаризме. Выходит разговор глухого со слепым. Причём, кого как, а меня потрясает сочетание моралистического пафоса в их высказываниях с очевидно прослеживаемым цинизмом и двойными стандартами. И всё опять на круги своя, или на те же самые грабли. Знакомые ещё со времён тютчевских суждений о Европе и европейцах. Поездки-путешествия позволяют, смею думать, понять правоту Тютчева, жившего, кстати, там долгое время. Так что грабли, о которых я обмолвился, для европейцев ещё с тех времён. Похоже, одни и те же.

Именно поэтому сегодня я вдруг без ужаса, но с немалым удивлением вижу, как люди вполне интеллигентные, вроде бы не злодеи, из сиюминутных политических соображений вдруг отказываются от родственных и долгих дружеских связей, переворачивают понимание сути кровопролитной и страшной Второй мировой войны. И у меня не могут не появиться вопросы. Что, с ними это произошло только сегодня? Почему? Что, это случилось лишь из каких-то сиюминутных политических соображений? Каким образом?

Легко вспомнить, как относительно недавно нация Гёте и Шиллера, Гегеля и Канта, Бетховена и Баха довольно дружно, под лозунгами национализма, доведённого до фанатизма, с пением гимна («Германия превыше всего…») пошла утверждать знаменитый немецкий оrdnung на землях, которые никогда немецкими не были. Гитлер «хотел, чтобы у немцев на этих землях было огромное “жизненное пространство”». Так мотивирует причину нападения Германии на СССР в 1941 году французский учебник по истории третьего цикла (начальная школа) «Manuel d’histoire». Не много же их дети должны знать о том, как немцы, и хорошие, и плохие сплотились и пошли, возглавляемые Гитлером, утверждать своё понимание порядка у французов, поляков, белорусов, чехов, украинцев, русских. По праву высшей расы?

А ещё раньше желание утвердить свой порядок было у французов. Таким образом, как я понимаю, и те, и другие намеревались подтянуть «отсталую» Россию до уровня своего «цивилизованного» Запада. Исходили из лучших побуждений. Своим светом хотели рассеять сумрак над русскими просторами.

«Что ж? будем ли мы обвинять за такое мнение иностранцев? Обвинять их в ненависти к нам, в тупости; смеяться над их недальновидностью, ограниченностью? Но их мнение было высказано не один раз и не кем-нибудь; оно выговаривалось всем Западом, во всех формах и видах, и хладнокровно и с ненавистью, и крикунами и людьми прозорливыми, и подлецами и людьми высоко честными, и в прозе и в стихах, и в романах и в истории, и в premier-Paris (В передовицах парижских газет. — А.Р.) и с ораторских трибун. Следственно, это мнение чуть ли не всеобщее, а всех обвинять как-то трудно. Да и за что обвинять? За какую вину? Скажем прямо: не только тут нет никакой вины, но даже мы признаем это мнение за совершенно нормальное, то есть прямо выходящее из хода событий, несмотря на то, что оно, разумеется, совершенно ложное. Дело в том, что иностранцы и не могут нас понять иначе, хотя бы мы их и разуверяли в противном.

Но неужели ж разуверять? Во-первых, по всем вероятностям, французы не подпишутся на «Время» (Журнал «Время» 1861 года, в котором были опубликованы эти строки, позже увидевшие свет в книге «Дневник писателя 1873». — А.Р.), хотя бы нашим сотрудником был сам Цицерон, которого, впрочем, мы бы, может быть, и не взяли в сотрудники. Следственно, не прочтут нашего ответа; остальные немцы и подавно. Во-вторых, надо признаться, в них действительно есть некоторая неспособность нас понять. Они и друг друга-то не совсем хорошо понимают».

Согласитесь, в этих словах Ф.М. Достоевского немало схожего с сегодняшними умонастроениями, существующими в Европе в отношении России. Хотя написаны они более полутора веков назад.

Впрочем, можно заглянуть в дни ещё более отдалённые лет этак на 30. Размышляя в Михайловском над истоpией России, Пушкин увидел: пpи кажущейся пpедпочтительности идеалов, начертанных на знамёнах Фpанцузской pеволюции, их pеализация выявила, что за скептическими умствованиями потерялись нpавственные основы бытия.

Пpимечательны стpоки в заметке о 2 томе «Истории русского народа» Николая Полевого, оставшейся в черновиках Пушкина:

«Россия никогда ничего не имела общего с остальною Евpопою;<...> истоpия её тpебует дpугой мысли, дpугой фоpмулы…».

Всё же приходится признать: Запад — это не географическое понятие. Это иное миропонимание. Значит ли, что оно делает Запад нашим непреложным врагом? Нет. Но напрасно ждать от Запада и искренних дружеских объятий. Нужно искать пути, позволяющие нам сосуществовать на одном континенте.

И, может быть, небезызвестный граф Аракчеев имел резоны образно сказать: «Вы ничего не добьетесь, говоря на изысканном французском».

Перефразируя известные слова, можно сказать; «Хороша Европа, да не наша». Не наша в том смысле, что она пробрюссельская, проберлинская, даже провашингтонская, но никак не промосковская. И тому много объяснений, в чём немало нашей собственной вины. У меня нет желания видеть европейские страны пророссийски настроенными.

Меня, человека, к ним приезжающего, вполне устроит, если бы они думали о себе своей головой, не рассчитывали на дядю хоть с одной, хоть с другой стороны и не тащили чужие танки к нашим границам. Я понять не могу: зачем сбиваться в стаю и пугать, мол, нас много, вот мы вас сейчас покусаем?

Казалось бы, что европейцы, предрасположенные к компромиссам, должны если не бояться, то по меньшей мере опасаться нас и нашу армию на генетическом уровне. Как-никак солдаты России за 2 минувших века вынуждены были «посетить» почти все европейские столицы. В иные наведывались не по одному разу. Да и остальные столицы, до которых русские солдаты не добрались, не могут не опасаться их хотя бы на основе интуиции. Но вот уже 2 с половиной века ведущие политики Западной Европы вроде бы и боятся Россию, однако пропитанные страхом, не желают жить по-соседски, дружить и сотрудничать, а постоянно мечтают о её ослаблении и исходят ненавистью, пытаясь в представлении своих народов и всех остальных создать образ «изолированной» России с «нерукопожатным» Путиным. Это что, проявление комплекса исторической неполноценности?

Нам, конечно, можно следовать известным словам Лиса из диснеевского мультика. Помните, он говорил: «Если весь мир заведомо считает тебя хитрым и бессовестным, то другим быть просто нет смысла». Но как быть, если далеко не весь мир рисует картины того, что перед ними «агрессивная Россия», готовая вездесущими хакерами и новейшими танками европейские страны пестовать, отнюдь не все согласны принять общую канву американской и вслед за ней европейской истерии в отношении Путина и российской политики?

Нет, я не числю себя в поклонниках Владимира Владимировича. Но хотелось бы самим в своих проблемах разбираться. Без указующего перста советчиков из-за границы, взявших обыкновение вмешиваться в чужие дела. Одно правило для всех: вы в своей песочнице навод;те порядок и песочек просеивайте, чтобы он был чистый, а мы в своей.

Если бы я был… Не знаю, кем надо быть в нашей стране, чтобы понять: мы с европейцами разные. Оставим нынешним украинцам их речёвку «Україна — це Европа». Нам же не следует стараться преодолеть разницу между Европой и Россией. Но не надо и игнорировать её. Мы — параллельные миры, которые не пересекаются, но могут и должны взаимодействовать.

Мы не хуже других свои огрехи видим и понимаем. Тут как-то с утра в один из понедельников у меня «гостили» современный политик В.В. Жириновский, писатель-классик М.Е. Салтыков-Щедрин и Людовик XIV, известный как «король-солнце».
1-й, видимо, так и не уходил, придя накануне в «Воскресный вечер с Владимиром Соловьёвым», где заявил, что он государственник: «На первом месте должно быть государство. Вопрос номер один — радеть за государство, и любое: царское, советское, ельциновское и нынешнее. Это наша страна, земля. Они все ушли: цари, генсеки, президенты, а страна должна оставаться».

Последнее время вижу, что эстафетная палочка от бегуна, на майке которого вместо номера написано слово «патриот», передаётся товарищу по команде, на майке которого красуется слово «государственник».

«Радеть за государство» — такие слова звучат на российской земле не в 1-й раз. Тут самое любопытное, что ни в науке, ни в международном праве не существует единого и общепризнанного определения понятия «государство». Поэтому, так уж вышло, разговаривая с любопытной троицей, я то и дело лез в словари.

Итак, государство — это форма организации общества, объединённого общими социальными и культурными интересами на определённой территории, обеспечивающая его единство и целостность, осуществляющая управление делами общества, суверенную публичную власть, придающая праву общеобязательное значение, гарантирующая права, свободы граждан, законность и правопорядок.

Но есть и более простое определение: государство — это машина, возникшая в результате общественного разделения труда, появления частной собственности и антагонистических классов.

Для меня не новость, когда политик призывает ратовать за государство. Оно и понятно, он сам есть частица этой самой формы организации, винтик её. А мне, гражданину, почему нужно ратовать за «машину»?

Самый железный довод на сей счёт мне и другим приводят: мол, слова «государство», древнерусское «господарь» («государь») происходят от слова «господь», имеют с ним непосредственную связь. И хотя точная этимология слова «господь» неизвестна, предлагается считать, что государство и государь, т.е. власть, она от Бога.
Я пойму призыв ратовать за отечество. Отечество — отчизна, родная земля, где ты родился и вырос, земля народа, к коему ты по рождению, языку, вере и мировоззрению, обычаям и традициям принадлежишь. За отчизну, т.е. за родину, «животъ кладутъ». За отчизну, но не за машину. По одной хотя бы той причине, какую некогда назвал Салтыков-Щедрин: «Когда и какой бюрократ не был убеждён, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать?» Вы ведь не станете меня убеждать, что с тех пор что-то изменилось?

Я уж не говорю, что у всех на слуху фраза, приписываемая Людовику XIV — «Государство — это я» («L ’etat с ’est moi»). И пусть сегодня говорят, что сие есть миф, мол, «король-солнце» такой фразы, как свидетельствует опубликованный протокол того заседания парламента, не изрекал. Хотя какая была красивая история! Будто бы в 1655 году французский парламент — собрание представителей дворянства, горожан и духовенства — потребовал, чтобы король Людовик XIV изменил свою политику.

— Зачем? — удивился, насупив брови, король.
— Она противоречит пользе государства, — последовал ответ.
И тогда самодержец, пожав плечами, высокомерно бросил:
— Государство — это я!

После чего парламент отступил перед высочайшей волей.
Но, как говорится, если это и ложь, то она отлично придумана, такие слова король вполне мог бы сказать.

Впрочем, мне доводилось читать, что в 1851 году английский журнал «Revue Britannique», выходивший на французском языке, приписал эту фразу английской королеве Елизавете (1558—1603). Может, так и было, а может, англичане всего лишь подобрали то, чем захотели воспользоваться — чтоб не пропадало.

У нас, в России, как справедливо заметил Салтыков-Щедрин, тоже «многие склонны путать два понятия: “Отечество” и “Ваше превосходительство”», или, по-простому, путают государство с отечеством и родину с начальством (властью).

Чтобы не возникало словесной путаницы, я предпочту, чтобы люди ратовали за отчизну, за родину. И желательно не на словах, а деяниями, как говорили в былые годы, т.е. делом, своим трудовым вкладом — пользы будет больше. А государственная власть, ей не радеть надобно, к ней следует обращать спрос, тоже за дела или нерадение.

Хочется жить, видя вокруг себя людей, которые находят счастье в том, что именно они, а не кто-то, двигают окружающий мир вперёд своими делами и своим умом — людей эффективных созидателей, а не потребителей, для которых шопинг — самая популярная форма досуга и самоцель.

Хочется жить, видя результаты дел, а не выслушивать очередные всякого рода разговоры о том, что наше поколение «будет жить при коммунизме». Мне такие речи и обещания слышать доводилось. И не мне одному. Ни про коммунизм, ни про развитой социализм, ни про справедливый и мудрый капитализм, который рынком всё разрулит, уши мои слышать не желают. Глаза видеть их отказываются. Потому как вынуждены пока видеть иное. Далеко ходить не надо. Повод для реплики не из области чего-то большого или шибко значимого, а так, сугубо протокольный.

Читаю сайт газеты «Известия»: «14 апреля Дмитрий Медведев провёл еженедельное совещание с членами правительства — обсуждались вопросы строительства новых школ, проблемы дорожного движения, поддержка людей с ограниченными возможностями здоровья и поддержка в приемлемом состоянии русского участка кладбища Сент-Женевьев-де-Буа во Франции».

О русском участке кладбища Сент-Женевьев-де-Буа во Франции Д. Медведев говорил уже в завершение совещания:

«— Мы выделим деньги на поддержание кладбища. Это часть нашей истории. Одно из самых больших захоронений наших соотечественников за пределами России. Это выдающиеся политические деятели, писатели, философы, артисты, художники. Мы с 2007 года перечисляем деньги, чтобы сохранить это наследие в приличном состоянии. На этот раз средства будут использованы в том числе и для продления концессии на участки, потому что таковы французские правила».

Проблемы этого кладбища и музея И.С. Тургенева я видел собственными глазами ещё в 2009 году, во время своей поездки во Францию. Тогда же писал о необходимости государственного подхода-решения этих проблем. Помню, в 2007 году наше правительство заявило, что платит 1-й и последний раз. И вот, спустя годы, решило-таки одуматься.

Я, собственно, вспоминаю про это не для того, чтобы сказать, какой я умный, а для того, чтобы удивиться, почему многое из того, что видно с 1-го взгляда, так долго доходит до наших милых чиновников всех уровней. Это ведь не единственный случай из того, о чём мне доводилось писать, и что потом, позже, делалось «по-моему». Касается ли это московских проблем, или крымских, ощущение той или иной проблемы и необходимости её решения приходит к тем, кто должен этим непосредственно заниматься, позже позднего.

Признаюсь, давно мечтаю о том, чтобы у каждого чиновника любого уровня в обязательном для него портфолио были 3 статьи-параграфа: сколько порученных ему для контроля проблем было им вовремя разрешено и с каким качеством исполнения, сколько таких оказалось в срок не исполнено, сколько им самим непосредственно было проблем выявлено и намечено к исполнению, кроме порученных руководством. И чтобы по результатам ежегодного анализа результатов происходили увольнения (без права в дальнейшем работать в госорганах).

Да, а ведь для поддержки в приемлемом состоянии русского участка кладбища Сент-Женевьев-де-Буа нужны не только деньги, там ещё необходимо организовать необходимые работы. Кто и как будет этим заниматься? Валюта выделена будет, и куда она пойдёт? И ещё, что-то меня покоробило в самой формулировке «поддержка в приемлемом состоянии».

Не знаю, что предпочтительнее: принадлежать вместе с Западом к Европе от Атлантики до Тихого океана или считать, что мы относимся к разным цивилизациям. Судя по всему, простые люди и у нас, и в Германии с Францией, мыслят довольно сходно. У нас, мне кажется, столько же непохожего, сколько и схожего. Так думает, судя по всему, большинство из образовавшегося среднего класса, путешествующего по свету за свой счёт и тем самым никому не обязанного. Зачастую его представителям присущ охлаждённо-здравый взгляд на прелести волшебного Запада: «Вот это хорошо, вот это не очень, вот это теперь у нас тоже есть». Неумеренное упоение заграницей, которая нам поможет, и воздыхания, что там нет ни проблем, ни печали, быстро уходит в прошлое. Эйфория от самого пребывания за границей прошла, и стали очевидны минусы не только жизни, но и довольно кратковременного в ней пребывания.
Однако Европу и без низкопоклонства есть за что уважать и что в ней ценить. Надо лишь иметь разумную голову. Мы не должны ждать милостей от Европы, наша задача — взять у неё то, что она смогла сохранить: всё, что ещё не растеряла, не утратила, от чего легко отказалась, польстившись на объявленное прогрессивным, мультикультурным, толерантным и политкорректным.

В основу этих, возникших уже на моей памяти, понятий, можно предположить, изначально не закладывалось ничего скверного. Но, как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад. Мне даже нет нужды расшифровывать, чем обернулось для Европы следование новациям в сфере человеческих отношений: и между полами, и в межрасовой, и в политической, и в религиозной, и в культурной областях. Они сегодня всем очевидны. Дьявол, он, как всегда, прячется ведь в деталях.

Могло ли положение сложиться иначе? Допускаю, что да. И вот из чего я исхожу в своём оптимистическом ответе. Где-то года полтора назад пришло нам письмо от одной знакомой. Она молодая африканка. И значит, человек для меня другой цивилизации, другой расы, другой веры, другого пола, другой культуры, другого языка, другого возраста, из страны другой политической системы и истории. Всё разное!

«Bon soleil» — хорошего вам солнца (понимай: хорошего дня, всего вам доброго), — написала в конце письма африканка по-французски. Эти 2 слова — свидетельство цивилизации, когда человек хочет и стремится быть культурным даже на континенте, большой повседневной культурой, как мы считаем, не отличающемся. Девушка тоже, как и я, приезжала в Европу погостить, познакомиться, поучиться, попутешествовать.

И её «Bon soleil» позволяют мне заключить свои заметки короткой фразой:

«Кто путешествует, тот получает возможность сопоставить историю и правду, обретает кругозор, красоту, счастье, самого себя, надежду и, в конечном счёте, судьбу».

Чтобы лучше понять, что я в эти понятия вкладываю, позволю сопроводить свою мысль маленьким словариком понятий её составившую.

История — по сути своей миф, в одних моментах более, в других менее приближенный к реальности. И это чистейшая правда.

Кругозор — это широта или узость неравнодушных интересов; богатство или бедность страстного любопытства и увлечений; мощный водопад или чуть заметная струйка здорового честолюбия; развитие, при котором чужие ошибки не радуют больше, чем свои успехи.

Красота — казалось бы, сколько людей — столько мнений, но для меня это то, что вызывает положительные эмоции, вдохновляет и порождает желание стремиться к совершенству, живя в согласии с окружающим миром.

Счастье — это минуты или реже часы, которые потом помнишь всю жизнь.

Надежда — никоим образом не вера в возможность осуществления радостного, не ожидание успеха и благополучия, но всегда поиски и нахождение сил.

Судьба — это результат, к которому приходит человек, несущий ответственность за содеянное — на 1-й взгляд, обычные, незначительные поступки, — когда подытоживает свою жизнь.

P.S. В какую из стран я отправлюсь в следующий раз? Что ждёт меня впереди? Поживём — увидим. Мне ведь всего 8-й десяток. Можно бездельничать, понимая, что, если не знаешь, как тебе жить в России, самое время отправиться в Европу, не забыв предварительно открыть глаза, прочистить уши и включить мозги.

2009—2020 гг.

     Вот и завершена моя долгоиграющая пластинка, которую я «крутил», начиная с 18 августа 2021 года. В «ЗАМЕТКАХ  ПУТЕШЕСТВУЮЩЕГО  БЕЗДЕЛЬНИКА  (Что видел, слышал, чувствовал, думал)», которые я писал на протяжении 2009—2020 годов, поставлена точка. Что-то из написанного я смог опубликовать, как теперь говорят, на бумаге. Но далеко, к сожалению, не всё. Полностью поместил здесь, в «Прозе.ру». Как-никак это всё же проза, довольно редкого нынче жанра, путевая проза. В пору Карамзина это был модный жанр.

Здесь я предложил читателям текст под названием «Компот из сухофруктов» и неспешно отмерял содержимое половничком в чашки. В итоге таких чашек оказалось 45. Часть первая поместилась в 14 чашек, для второй части понадобились тоже 14 чашек.

Гложет любопытство: сколько человек употребили все 45 чашек? У скольких читателй терпения и желания хватило на эту почти трёхлетнюю проду? И с каким чувством они дочитывали последние фразы? Интересно, кто-нибудь откликнется?

Кстати, пока рождались «Заметки», бездельником были написаны ещё три книги:

ИВАН КРЫЛОВ. «Звери мои за меня говорят» — только что вышла в изд-ве «Молодая гвардия» в Большой серии ЖЗЛ.

ЖИЗНЬ ПУШКИНА. Лавровый венок и терновый венец.
Реконструкция биографии гения. В 2 томах

ГРАФИНЯ САМОЙЛОВА: «Вера в счастье уже есть счастье»

Обе практически распечатаны в журналах. Надеюсь на бумажный вариант.