одесса, море, шипучка и Гамбринус

Одесса, море, «шипучка» и «Гамбринус»

Над белоснежной Одессой – высокое бывшее ярко-синим, но сейчас вылинявшее от жаркого июльского солнца тускловатое небо. По песчаной и местами заасфальтированной дорожке, если идти из нашего спортивного лагеря мимо клиники известного профессора-окулиста Филатова, можно спуститься прямо к морю.
Перебегая Пролетарский бульвар, с вечно гремящими желто-красными жуками-трамваями, прямо за клиникой Филатова попадаешь на единственную дорожку, ведущую к желанному морю.
Когда идешь к нему, сначала не видишь ничего, кроме далекого серовато-дымчатого горизонта. Позже чувствуешь прохладную свежесть морского ветра, и вдруг, неожиданно, оно вырастает перед тобой – величественное, мерно дышащее своей зеленоватой и ультрамариновой грудью.
Шустрые, с белесыми загривками волны, гонятся одна за одной, но никак не могут догнать подружку и, досадливо ворча, наваливаются на золотистый песок и исчезают в нем, чтобы дать место другим вечно спешащим водяным сестрам.
Вдали видны контуры белоснежных океанских кораблей, застывших на рейде, а вдоль берега снуют выкрашенные шаровой корабельной краской прогулочные шлюпки с усердно гребущими отдыхающими.
Гребцы жадно впитывают бледными телами щедрое черноморское солнце, полной грудью вдыхают морской, пропитанный йодистым запахом воздух, и невпопад машут веслами шлюпок, взятых напрокат.
Весь берег моря кажется им огромным песчаным полем, усеянным богатым разноцветьем плавок и купальников, в которые разодеты валуны бронзоватых и бледноватых людских тел.
Не загорелые северяне, словно белые медведи, с удовольствием фыркая, разрезают руками зеленоватую прогретую солнцем воду, кувыркаются в ней и, выскочив на берег, устало падают на горячий просеянный пляжный песок.
К полудню их кожа краснеет, но добравшиеся до южного тепла северяне, не очень-то обращают на это внимание и к вечеру их тела приобретают цвет скорлупы недоваренного рака.
Ночью они не могут уснуть от жуткого, зудящего ощущения подпаленной кожи, а утром донимают соседей-отдыхающих жалобами на южное солнце и проклятую кожу, которая через два-три дня непременно облезет.
Через все это прошел я и мои друзья – студенты Бельцкого пединститута, когда в середине шестидесятых мы отдыхали и тренировались в спортивно-оздоровительном лагере Одесского государственного университета, расположенном в Шампанском переулке. Место это было замечательное: море в двадцати минутах ходьбы, а за забором – завод шампанских вин. О чем еще можно было мечтать!
И хотя попасть на его территорию было почти не возможно, но рядом с ним приютился крохотный магазинчик, торговавший с небольшой скидкой продукцией этого замечательного предприятия. Кроме «Советского шампанского», здесь продавалась знаменитая «шипучка».
Наибольшим спросом у нас, бедных студентов, пользовались виноградные напитки: «Шипуче биле» и «Шипуче червоне». Бутылка 0,7 л. стоила весьма умеренно – 98 копеек.
Были также превосходные «шипучки» и из яблок, айвы и кукурузы.
Находчивые и предприимчивые одесситы, дай им волю, могли бы изготовить «шипучку» и из морских водорослей, но в те годы государство стояло на страже здоровья своих граждан и такие эксперименты не позволяло.
Об этом замечательном напитке по внешнему виду ничем не отличавшемуся от благородного «Шампанского» мы узнали в первый же день по приезду в лагерь. Мы с моими друзьями Володей Подосельниковым, Олегом Унтура, Володей Гладким поселились в одной палатке.
Кроме нас там было еще трое студентов с разных факультетов, но это были «блатные» – не спортсмены, а те, кто попал в спортивный лагерь по блату. Так что заводилами и фактически хозяевами этого брезентового общежития стали мы – два борца, боксер и баскетболист. А среди нас бесспорным лидером был боксер – тяжеловес Гладкий.
Характер у Володи был резкий, прямой и бесхитростный, как его знаменитый прямой левой. Возражений он не терпел, но кулаки в ход никогда не пускал. Ему было достаточно сурово сдвинуть брови так выразительно посмотреть на оппонента, что у того пропадало всякое желание спорить с Гладким.
Порой, шутки ради, он начинал «косить» под бывалого уголовника и те, кто его не знал, старались быстренько ретироваться из нашей палатки. Конечно, эта была чисто юношеская бравада – в душе Володя был добрейший человек, готовый за друзей в огонь и в воду.
Гладкий был на два года моложе нас, но уже обременен семейными узами и имел маленькую дочь.
Работал он на знаменитом закрытом «почтовом ящике»— заводе им В. Ленина и слыл человеком самостоятельным, имеющим на все свою точку зрения.
Он был неплохим боксером, чемпионом Молдавии среди молодежи, но особой техникой не блистал. Его отличал упрямый бойцовский характер. Володя хорошо держал удар и мог выстоять все три раунда даже самого трудного боя.
Так вот, пока мы получали матрасы, и постельное белье, Гладкий куда-то исчез. Его лучший друг Олег Унтура нам кратко и доходчиво объяснил, что Володя ушел в разведку и скоро будет. За хлопотами время пролетело быстро.
Приближался ужин, а Гладкого все не было. И вот когда до долгожданного приема пищи оставалось минут пятнадцать, в палатку, раздвинув могучим плечом полог, ввалился Гладкий с сумкой в руках.
 – Ну, что, перцы, готовь стаканы. Щас будем дегустировать,— и Володя без лишних слов вытащил из сумки три бутылки с обклеенными серебристой фольгой горлышками. Они была как две капли воды похожи на «Шампанское».
При ближайшем рассмотрении это оказалась знаменитая виноградная «Шипучка». До этого никому из нас не доводилось ее пробовать, и все с готовностью полезли по дорожным сумкам искать посуду.
Стакана у меня не было, и я достал пластмассовую чашку, напоминающую пиалу. Увидев, что мы готовимся к распитию, наши «блатные» соседи спешно ретировались, чтобы не стать соучастниками. Осталось наше избранное общество.
Володя привычным движением отвернул проволочку, скрывавшуюся под фольгой, и в ту же секунду раздался короткий специфический хлопок.
Из горлышка плеснула багрово-белая шипучая струя. Напрасно Володя пытался зажать ее пальцами— теплое вино, находящееся еще и под давлением, всеми своими газовыми силами рвалось наружу. Вобщем, мы потеряли почти половину бутылки.
– Да, ладно, Володя, не переживай! У нас еще две есть,— утешил друга Олег, и первый подставил широкую алюминиевую кружку, в которую вполне могло поместиться вся бутылка. Гладкий, обладающий отменным глазомером, точно разлил остатки «Шипучки» по нашим разномастным посудинам.
 – Ну, с приездом! – торжественно произнес он, и все мы одновременно сдвинули посуду. Первый глоток «Шипучки» на всю жизнь сделал меня приверженцем этого пусть не совсем благородного, но зато вкусного и пьянящего напитка. Хотя вино было и не очень прохладным, но бархатистым и ароматным.
Вторую бутылку Гладкий открывал с особой осторожностью: он понял,что теплая «Шипучка» — очень коварная вещь. Мы опять с готовностью подставили свою посуду и с нескрываемым удовольствием осушили ее содержимое. «Шипучка» пилась легко, как лимонад, но минут через пять я почувствовал, что пьянею. Да и у других моих сотрапезников лица раскраснелись и глаза радостно заблестели. «Шипучка» быстро развязала языки, и разговор оживился. Тут же нашлись общие темы.
 – Что-то я, парни, окосел, — вдруг первым признался прямодушный Володя.— Вот это «Шипучка!». А не пора ли нам на ужин? Это дело надо зажевать! Пошли-ка в столовую!
Пищеблок, как на схеме лагеря называлась столовая, находился на дальнем от нас конце лагеря. И пока мы, не торопясь, двигались туда, хмель постепенно выветрился из наших голов, и, садясь за длинный, как в армии стол, мы были уже вполне в норме и с удовольствием «смели» все, что было в наших тарелках. Кажется, это были макароны по-флотски!
Признаюсь, что я давно с таким аппетитом не ел это бесхитростное блюдо. То ли мы здорово проголодались с дороги, то ли это дала о себе знать «Шипучка», но я был в эйфорически безмятежно-легком состоянии и пребывал в оном, пока не выветрились последние винные пары этого божественного одесского напитка.
Так мы открыли для себя «Шипучку», с которой в любви и согласии провели весь спортивный месяц. Нередко после одиннадцати вечера, когда по лагерю звучала команда «Отбой!», мы вчетвером, стараясь не греметь стеклянными фугасами с «Шипучкой», пробирались через дыру в лагерном заборе и шли к морю.
Там на берегу, нас ждали девчонки с филфака, мои однокурсницы, с которыми днем мы заранее обговаривали ночное место встречи. Обязанности были заранее распределены: наша палатка отвечала за «Шипучку», девчонки за съестное.
Вечером по пляжу нередко проходил наряд пограничников. Как-никак это была контрольно-следовая полоса государственной границы, на которой в ночное время находиться не полагалось.
Но мы всегда договаривались с молодыми ребятами в зеленых фуражках — эту миссию брали на себя девчонки – и после отбытия наряда,все спокойно могли болтать и купаться в море до часа ночи.
Как правило, мы закапывали теплые бутыли в песок, чтобы их охладила морская вода и, постепенно, по мере охлаждения, осушали одну, за одной, закусывая кисловатыми местными яблоками, купленными по дешевке на Привозе, или остатками лагерного ужина.
Как-то раз, мы скорей всего, не слишком глубоко зарыли в морской песок 750-граммовый винный фугас, и легкий шаловливый ночной прибой унес его в море. Напрасно мы обшарили подводную площадь в радиусе пятидесяти метров – любимую «Шипучку», словно черт языком слизнул.
С тех пор мы стали закапывать свой винный арсенал по самое горлышко, и промашек больше не допускали.
В нашей группе «самовольщиков» был весь цвет спортивного бомонда нашего института в том числе высоченный красавец-волейболист Степа Волк – статью, ростом и лицом похожий на голливудскую кинозвезду Грегори Пека, предмет воздыханий всех вузовских первокурсниц.
Степа был старше нас — он поступил на физмат после службы в армии и пользовался непререкаемым авторитетом. По натуре это был веселый и жизнерадостный человек, совсем не донжуан, но был у него один недостаток: любил он поспорить по любому вопросу, иной раз даже пустяковому. И иной раз было проще согласиться с его мнением, чем выслушивать его не совсем логические доказательства.
Внешне под стать ему была красавица-блондинка Света Болоцкая. Томная и капризная она требовала постоянного внимания к себе, но почему-то терпеть ее капризы всем быстро надоедало, и наша красотка часто оставалась в одиночестве.
Но ненадолго. Обязательно находился кто-то из мужского пола, кто был готов, хоть некоторое время, терпеть ее взбалмошность, и полу-капризный полу-надменный тон. Так что в общем-то Света никогда не грустила. Но вскоре, где-то на курсе третьем, она вышла замуж, и навсегда исчезла из нашей спортивной компании.
Жора Ковик – отличный парень, мастер спорта по пулевой стрельбе—был сыном председателя колхоза из Черновицкой области. А в те годы это значило, что человек мог учиться и без стипендии. Карманные деньги у него всегда водились, и друзей была куча.
Была у Жоры и модная тогда «Спидола»—портативный вэфэвский транзистор—предмет зависти многих его сокурсников. И когда мы совершали ночные заплывы в море, то путь к месту нашего пляжного стойбища мы находили по звукам его транзистора.
Чаще всего в ночное плавание пускались наша тройка: мой друг Вовка Подосельников, я и Люда Галушкина. Она училась на филфаке и была тайно влюблена в Володю – симпатичного, со смуглым румянцем во всю щеку, высокого баскетболиста.
И в лагерь Люда попала не только как участник художественной самодеятельности, она пела несколько песен из репертуара болгарки Лили Ивановой, но и для того, чтобы быть поближе к предмету своего обожания.
Меня она внутренне инстинктивно недолюбливала — обычная женская ревность. Она считала, что право на Подосельникова имеет только она. Хотя, как девушка далеко не глупая, она этого старалась не показывать и полностью успокоилась, когда на четвертом курсе вышла за Володю замуж.
Я на свадьбе, конечно, был мед, пиво за молодых пил и втайне жалел, что Вовка так рано женился…. Через год у них появилась на свет симпатичная девчонка, через год еще одна.
Так Володя, человек спокойный и уравновешенный, прожил много лет в полном женском окружении, чего в конце концов не выдержал и разошелся с Галушкиной, будучи уже степенным директором школы.
За этот опрометчивый поступок он и схлопотал выговор по партийной линии, но остался в прекрасных отношениях с дочерьми и внуками.
Но все это будет позже, а сейчас мы были двадцатилетними молодыми людьми, свободными и беззаботными, не обремененными ни женами, ни мужьями, ни семейным заботами. Мы были счастливы на этом ночном морском берегу, хотя тогда и не совсем сознавали того, что это, может быть, лучшие дни нашей жизни.
Конечно, о наших ночных вылазках знало или догадывалось спортивное начальство, но никто нас на ковер не таскал и разносы не учинял. Наши педагоги и тренеры считали нас вполне взрослыми и благоразумными людьми, чтобы обижать нас подозрениями и недоверием.
И мы никогда не подводили их: после ночных бдений нам хватало сил и совести, чтобы в восемь утра быть на стадионе и вместе со всеми активно разминаться на физзарядке и нарезать круги по гаревой дорожке.
Отдыхая и тренируясь в Одессе, почти в центре этого замечательного города, которого я не перестаю любить и по сей день, мы почти ежедневно большой и шумной компанией сразу после обеда на троллейбусе №5 ехали на Дерибасовскую.
А первую вылазку мы совершили буквально на второй день по приезду в лагерь. Пошли своей четверкой. Возглавлял нас Гладкий, у которого в Одессе жили родственники. И повел он нас, провинциалов, не куда-нибудь к Дюку, или на Потемкинскую лестницу, а сразу в знаменитый «Гамбринус».
Володя уже бывал в этой легендарной пивной, прославленной русским известным писателем Куприным, где играл когда-то герой его рассказа незабвенный Сашка-скрипач, и где собирался весь цвет полу бомонда Одессы тех лет.
Свернув с Дерибасовской налево, мы оказались у входа в подвал, над которым гордо красовалась сделанная готической вязью надпись — «Гамбринус».
 Было послеобеденное время и клиентов было в избытке. Это стало ясно после того, как мы вошли в не слишком ярко освещенный первый зал бара.
За столиками, рассчитанными на шесть человек, сидел разношерстный народ. Несколько столов были составлены вместе. Их украшали массивные стеклянные кружки, заполненные пенным, хмельным напитком. Было шумно и накурено. Волнами из угла в угол перекатывались разговоры. Кое-где «нагрузившиеся» посетители, полу обнявшись, уже вели задушевные беседы «за жизнь».
Официантки, одетые в матросские костюмчики, разносили подносы с пивом, вяленой рыбой, сушками и раками. Везде витал вольный дух безмятежности и легкого разврата.
Мы сразу почувствовали себя взрослыми и уверенными в себе людьми и, заняв место за свободным столиком, принялись обсуждать закуску. Глава нашей компании – Володя Гладкий, можно сказать завсегдатай «Гамбринуса», предложил не мелочиться и сразу заказать по два бокала пива.
 – Между первой и второй— перерывчик небольшой,— философски заметил наш внушительный боксер и достал из кармана пачку болгарских сигарет «Радопи».
 – Закуривай, братва!—покровительственна обратился он к нам. Володя хотел показать себя завсегдатаем подобных заведений, прожженным и тертым гулякой. И это ему удалось.
Сначала сигарету взял только Олег. Но затем, даже не курящие спортсмены, решили подымить в «Гамбринусе». А что? Когда еще представится такая возможность. Гулять, так гулять!
В ожидании, когда принесут долгожданное пиво, мы пускали табачные дымы в потолок и наблюдали за соседней публикой. Большинство из них были отдыхающие, приехавшие со всех концов Союза в город-герой к теплому морю и гостеприимным одесситам.
Пиво текло рекой. Периодически захмелевшие клиенты шли в туалет расслабится, или поднимались за глотком свежего воздуха наверх, где по-соседству на Дерибасовской не спеша прогуливалась принарядившаяся толпа горожан и отдыхающих.
И как очень метко подметил кто-то из современных сатириков одесского разлива, написав следующие строки: «По Дерибасовской гуляют медленно, постепенно….» И он-таки был прав!
Вскоре и за нашим столиком наступил праздник. К пиву мы взяли вяленых головастых бычков, сушек и предались чревоугодию. На ужин мы опоздали, но после такого количества жидкости, влитой нами в желудки в «Гамбринусе», столовский чай уже никак не вмещался.
Эту незабываемую атмосферу «Гамбринуса» шестидесятых я запомнил на всю жизнь, и когда летом 2005 года мне вновь довелось побывать в Одессе, то первым же делом я повел своих питерских знакомых на Дерибасовскую и в «Гамбринус».
Знаменитый бар, раньше заполненный в любое время суток, в этот летний жаркий полдень, когда так хочется спрятаться от жары и пропустить бокальчик холодного пива, как ни странно, оказался пуст. Я немало подивился этому обстоятельству.
Скучающие официанты вяло наблюдали за тем, как мы рассаживаемся и перелистываем меню. Но все мне стало ясно, как только я увидел цены. Они явно зашкаливали за разумные пределы...
«Гамбринус», всегда славившийся демократичными ценами, потерял свое лицо и стал отдаленно похож на закрытый чопорный английский клуб. Мы заказали по бутылочке темного «Портера». Потягивая прохладное пиво, я разглядывал зал и не находил почти никакого сходства с тем веселым, оживленным, со своей неповторимой одесской атмосферой, «Гамбринусом» шестидесятых.
Наслушавшись моих восторженных рассказов об этом легендарном баре, мои спутники недоуменно посматривали по сторонам, стараясь найти хоть частичку чего-нибудь самобытного, одесского, но тщетно.
Маленькая эстрада, на которой когда-то играл еврей-вундеркинд Сашка-музыкант, а затем его приемники, исчезла. На этом месте сейчас возвышались неуклюжий экран караоке и динамики. Прогресс добрался и сюда. Не пахло даже табачным дымком и неистребимым духом вяленой воблы и черноморских бычков. Пропал сам неповторимый аромат знаменитого одесского кабачка!
Да, «Гамбринус» шестидесятых явно пошел ко дну, или канул в лету. Жаль только, что заменить-то его оказалось нечем!