В Запределье

Часть 1
Было холодно. Холодно. Холодно. Всеобъемлюще и бесконечно холодно. Как глубокой ночью после ссоры с родителями под жужжащим светом единственного на всю округу уличного фонаря на остановке в ожидании последнего автобуса, который так и не придет. Как в морозильной камере с покрытыми инеем словно налетом полками, забитыми вставшими колом говяжьими грудинками и рульками. Поскальзываясь на ледяных корках, припорошенных слоем мелких сухих снежинок, он добрался до приоткрытого откидного окошка, ведущего куда-то вниз, в укрытую темнотой подсобку, вцепился замерзшими руками в раму, перегнулся через край и кубарем ввалился внутрь. Боли от падения он не почувствовал — лишь заметил, как выпавший из кармана куртки пистолет скользнул по гладкому бетонному полу. Подобрав его, он, минуя полупустые стеллажи и разбросанные повсюду картонные коробки, быстро отыскал дверь и покинул помещение.

Что-то съедало его изнутри: медленно, кусочек за кусочком. Нечто, напоминающее тоску и, может быть, самую малость, боль. Боль, невыносимую для такого юного возраста, а потому — тщательно приглушенную внутренними механизмами защиты, встроенными в его голову, как придирчивый антивирус в компьютер, прилежно работающими в тени дальних уголков подсознания. Он не понимал что с ним такое, не в силах был распознать. Он был всего лишь мальчиком. Только ощущал, как что-то изнутри ест его. Натянув шапку на уши, он метнулся вверх по лестнице, толкнул одну из тяжелых дверей и оглядел огромный пустынный зал — зримую симфонию стекла, бетона, алюминия, пластика и переплетения навесных металлоконструкций. Пистолет он судорожно сжал в руке, продев палец в спусковую скобу и держась наготове, словно готов был в любой момент вскинуть ствол и, ни секунды не раздумывая, выстрелить. Вот только в кого? Торговый центр был пуст, почти заброшен. Только царящая в нем стерильная чистота намекала, что здесь еще бывают люди.

Ряды бутиков, мимо которых он проходил, зияли пустотой: ничего не осталось ни на полках, ни на полу, словно в них никогда ничего и не было. Он не знал этого места, и в то же время оно казалось ему смутно знакомым. Сквозь большие стекла, поделенные на сектора, из наружности на него слепым лунным глазом внимательно глядела кромешная ночь — столь же пустая и сухая, как дно неработающего каменного фонтанчика, который как-то ранее повстречался ему на пути. Холодный ветер завывал в щелях, гонял по асфальту скупую снежную крупу, ударялся порывами в окна. Преодолев коридор, он вышел к паре вставших эскалаторов, ощерившихся стальными гофрированными ступеньками. Ярко-желтое их окаймление поманило его вверх, будто взлетная полоса, и он, хватаясь за широкие перила, начал пеший подъем. Передвигаться он старался быстро, хотя сам понятия не имел что здесь делает и чего ищет. Стойкое, не поддающееся рациональному объяснению ощущение вело его вперед: он должен был найти того, кто отдал ему пистолет, но кто именно ему его дал он не имел ни малейшего понятия. Кто-то близкий, родной, желавший защитить его и научить защищаться самому. И бросивший его, посчитав, что уже сделал для него все, что мог.

Не чувствуя усталости, он преодолел длинную лестницу, быстро оглядел новый этаж и пустился вновь блуждать среди торговых залов и пустых бутиков. Одинокий, замерзший, потерянный, но упорно ищущий сам не зная чего. Забрезживший за поворотом в отдалении свет заставил его насторожиться и встать. К нему кто-то приближался, обшаривая пятнышком света вымощенный кафельными плитами пол. Не медля, он свернул в один из незапертых рольставней бутиков, приник спиной к стене и затаился. Вскоре мимо его убежища проплыл одетый по форме охранник, сжимающий в руке фонарик. Украдкой он попытался было рассмотреть загадочного работника центра, может быть, даже узнать его, однако лица у него не оказалось. Из-под фуражки его вязким потоком лилась чернота, плотно укрывающая переднюю часть головы без каких-либо очертаний и пачкая жирными каплями строгую голубую рубашку с черным галстуком. Дождавшись, когда охранник скроется из виду, он выскользнул из укрытия и прибавил ходу, стараясь поскорее добраться на новый этаж, однако вскоре наткнулся на следующего. Охранник заметил его, запятнал кружком света в грудь и погнался.

У него был пистолет. Он так и не выпустил его из рук за все прошедшее время, но воспользоваться им в ответственный момент не захотел. Вместо того, чтобы защититься, он рванул вперед, надеясь, что странное существо, лишь напоминающее собой человека, не успеет ухватить его — и не прогадал. Прошмыгнув кошкой мимо немого и до странности нелепого противника, он помчался во весь опор, не чуя под собой ног. У эскалаторов на следующий этаж его встретило еще несколько охранников. Стараясь не глядеть им в лица и пользуясь их замешательством, он обогнул каждого из них, вышедших ему навстречу, и рванул вверх по ступенькам. Сердце его неприятно ухнуло, когда он второпях зацепился ногой за одну из них и упал, выставив руки. Пространство позади него всколыхнулось, он это почувствовал, и когда обернулся, то обнаружил, что сбежавшихся на поимку маленького нарушителя охранников стало намного больше. Давя друг друга, они массой повалили вслед за ним, вползая на эскалатор подобно тому, как порция зубной пасты, выдавливаемая из тюбика, ложится на зубчики щетки. От жуткого зрелища у него невольно перехватило дух. Преодолев несколько ступеней на четвереньках, он все же вскочил на ноги и птицей взлетел на вершину эскалатора.

На третьем этаже его встретил темный и совершенно пустой зал с колоннами и уходящими вдаль по потолку дорожками потухших люминесцентных ламп. Толпа охранников высыпала вслед за ним и с прытью не более чем у застревающих в текстурах игровых NPC, не отставая, настойчиво преследовала его. Продолжая бежать, он был рад, что эти странные существа находятся от него на достаточном расстоянии и вряд ли смогут настигнуть его, если он будет поддерживать один и тот же темп. Смутной тревоги на него нагнало лишь то, как их движение в его сторону монотонно и не замедляется ни на шаг, словно неумолимо опускающийся потолок в египетской комнате-ловушке из приключенческих фильмов про расхитителей гробниц. Не представляя себе, что он будет делать, когда кажущееся бесконечным пространство зала закончится, он не переставал бежать. Дух его уже был утомлен, и только тело не уставало: казалось, он мог бы бежать так целую вечность. Но тут забрезживший впереди тупик заронил в его сердце колкую льдинку неподдельного страха.

Рассмотрев в нем квадратик двери, он постарался успокоить себя. Думать о том, заперта ли она, он не мог и отчаянно надеялся, что его последний путь к спасению все-таки окажется доступен. Он бежал и бежал, но дверь приближалась медленно, казалась недосягаемой, и он не спускал с нее глаз, будто сила мысли и желание избавиться от опасности смогут отворить ее специально для него в последний момент. Не замечая больше ничего вокруг себя, кроме заветной двери, он бежал. Бежал. Бежал. Бежал. Когда дверь, наконец, оказалась совсем близко, он протянул руку, чтобы схватиться за ручку и налечь на нее до упора..

Но у трезвонящего битые пятнадцать минут с перерывами будильника по его душу были совсем другие планы.

Кое-как прихлопнув его слабой рукой на ощупь, он с трудом разлепил веки и уставился в потолок. Сердце его прыгало в груди, будто неосторожная дикая птица по захлопнувшейся клетке. Все остальное тело было спокойно, как мертвое, и не спешило подниматься. Подумав о том, чтобы встать, он отдал было сигнал своей оболочке, но та не послушалась: ни с первого, ни со второго раза. Лишь на третий он приподнялся в постели с усилием, оторвав себя от промоченной холодным потом простыни. В гробовом молчании он оглядел темную пустую комнату вокруг себя, еще пахнущую моющим средством, каким он давеча отмывал и без того вполне чистые полы. В зеркале на встроенном в стену шкафу отразились сложенные кучкой картонные коробки — пару дней назад, кажется, во вторник, он искал в них что-то, но так и не смог найти, и теперь никак не мог вспомнить что. Спустив ноги с кровати, он оправил на себе пижаму в тоненькую голубую полоску, влез в флисовые тапочки и, шаркая, прошел к окну.

Занимающийся рассвет поприветствовал его алой полосой на горизонте, но бледные утренние звезды на закатывающемся ночном небе еще можно было рассмотреть. И к чему он поставил будильник так рано? Опустив с треском жалюзи, он провел пальцем по одной из ламелей и остался удовлетворенным тем, что пыль на них еще не собралась. После этого он пересек утонувшую в плотной темноте комнату, остановился у письменного стола и включил настольную лампу. Простой серый плафон, выгнув штатив, он направил на стену перед собой. Свет упал на развешенные краешек к краешку зарисовки простым карандашом и прицепленные к ним канцелярскими кнопками заметки мелким почерком. Вид они имели самый странный, даже фантастический: всевозможного вида существа, на выдумку которых любому другому человеку потребовалась бы весьма и весьма развитая фантазия, взглянули на своего автора множеством невидящих глаз. Помимо них пестрели на стене и наброски разного рода местности — природной и урбанистической, — мест совершенно обычных на первый взгляд и вместе с тем таинственно диковинных, если присмотреться.

Неторопливо оглядев их, он, наконец, бросил взгляд на будильник. Времени до выхода оставалось достаточно, так что без промедления он выдвинул стул, опустился на него и придвинул к себе обитый искусственной густо-синей кожей блокнот, отведенный под сонник. Ни разу он не вырывал из него листы. Зато кончик ручки в моменты особой задумчивости мучил зубами нещадно, как школьник, испытывающий затруднения в решении математической задачи. Так и теперь, погрузившись в тщательные размышления над тем, что именно и в какой форме ему хочется записать, он сам не заметил, как закусил его. Довольно отчетливо тикающие в глухой тишине стрелки будильника поторопили его, а затерявшийся в глубине тела стук неприятно взволнованного сердца — успокоил. Блокнот распахнулся на пустых страницах подобно крыльям бабочки, и стержень ручки торопливо заскрипел по бумаге: слова посыпались на нее, будто бисер из лопнувших бус. Еще свежее в памяти содержание сна произвело на него неизгладимое впечатление. Хотя бы потому, что он уже как лет двадцать совсем не мальчик.

Вдоволь излившись, он вновь проверил циферблат. Привычка поглядывать на часы дошла в нем до автоматизма, ведь во времени он путался постоянно, но в силу профессии должен был быть работником безукоризненно пунктуальным. Еще минут двадцать до начала сборов на работу были в его распоряжении, и он отодвинулся на стуле назад и вгляделся в свое жилище.

«Я — человек Шредингера, не иначе, — промелькнула в его голове мысль. — То ли существую на самом деле, то ли нет».

Впрочем, его устраивали оба расклада. Ему попросту было все равно. Лишь ощущение себя находящимся внутри перемотанной скотчем картонной коробки иногда подкатывало к горлу легким приступом тошноты. Поддавшись искушению лишний раз проверить себя на реальность, он опустил взгляд на свои руки, как обычно, показавшиеся ему совершенно чужими и инородными. Сжал и разжал будто бы не принадлежащие ему пальцы. К частому своему нахождению на границе между бодрствованием и сном он уже привык и перестал удивляться. О времени, когда он еще не мог смириться с таким положением дел, ему напоминали лишь длинные белеющие на коже и теряющиеся в жестких черных волосках старые рубцы, покрывающие предплечья. Он одернул рукава пижамы и взглянул на них. Шрамы пролегали вдоль и, кажется, тогда он почти совсем не чувствовал боли и мог позволить себе давить на лезвие от души, рассекая глупую плоть. Теперь же ему было ее жалко — в чем она виновата? К чему доламывать то, что и так работает из рук вон плохо? Да и в местный бассейн с тех пор дорога ему стала закрыта. И полы он стал мыть на порядок чаще, словно так вид кровавых капель на линолеуме однажды, наконец, сотрется из его памяти. А ведь он всего лишь пытался проснуться.

Посидев еще немного, он встал, упершись ладонями в колени. Приблизился к коробкам, начал подбирать их и одну за другой задвигать на верхнюю полку шкафа — не будут же они вечно валяться посреди комнаты. Расправившись с ними, он ушел в ванную. В голове у него больше не было ни единой мысли, и шум воды, напоминающий помехи в телевизоре, как нельзя лучше передавал его самочувствие. Растираемая зубчиками средней жесткости, его рот быстро заполнила пенистая белая масса с химическим привкусом апельсина, и, мельком кинув взгляд на зеркало, он сплюнул ее в раковину вместе с маленьким пятнышком крови. Иногда он сам не замечал, как давит на щетку слишком сильно, травмируя десна. Пару раз плеснув водой себе в лицо, он взялся за полотенце, и петли ворсинок полоснули кожу, как тупая бритва, впитывая влагу.

Каждое действие давалось ему, будто неподъемная ноша, время от времени причиняя боль, с которой он уже свыкся и научился выносить без ропота. Жизнь стоит того, чтобы ее жить, он знал — и не стремился с ней расстаться. Хоть и было в ней для него что-то отягощающее, отталкивающее. Что-то, что все его естество отторгало так, как организм аллергика отторгает мед и арахис. Словно само ощущение жизни, гуляющее иногда в клетках его тела подобно фантомной боли на месте потерянной по воле несчастного случая руки, вызывает у него необъяснимый дискомфорт. Откинув крышку таблетницы, он выцарапал из ячейки свою утреннюю дозу лекарств и запил ее несколькими скромными глотками воды. Мысль о больничном его не посещала: на работе он мог хоть чем-то себя занять, куда-то себя пристроить, и довольствовался этим. До выхода оставалось уже совсем немного, так что очень скоро аккуратно сложенная пижама была оставлена на краю не менее аккуратно заправленной кровати и забыта.

Лица своего он не помнил и не мог увидеть четко ни в одной из отражающих поверхностей: оно вечно расплывалось, перекашивалось, иногда даже неприятно и анатомически неестественно гримасничало. Словом, пребывало в безудержной динамике и не давало себя рассмотреть. Зато выглаженный, без единого катышка, строгий брючный костюм синего цвета сидел на нем идеально. Придирчиво застегнув обе пуговицы на манжетах рубашки, он одернул их, прикрыв запястья, и успокоился. Костюм был его защитной кожей, без которой он не смел высовываться наружу. Будучи облаченным в него он становился неотличим от человека, причем довольно уверенного на вид и даже внушающего некоторое уважение. Убедившийся в том, что выглядит прилично, он поправил торчащий из нагрудного кармана уголок носового платка, вынул из ящика тумбочки бейджик на прищепке и прикрепил его на законное место.

«???????? ???????, — гласила надпись на нем. — Детский психолог».

Наручных часов он не носил, они его нервировали. Следить за временем он предпочитал исключительно по настенным и настольным, которые первым делом начинал искать глазами повсюду вокруг себя, когда ему казалось, что он куда-то опаздывает. А казалось ему так почти всегда при выходе из комнаты. В начищенные с вечера туфли он всегда влезал только с применением обувной лопатки, чтобы не повредить задники: морщины на местах заломов смотрелись неопрятно и могли оставить о нем, как о человеке, весьма неправдивое впечатление. Свой портфель он подобрал, не проверяя содержимого: дома из него почти ничего не вынималось, а потому — всегда находилось в собранном состоянии. Потоптавшись на коврике у входной двери, он, наконец, собрался с духом и вышел.