Что взамен? из книги Falscher Spiegel

Авторизованный перевод с немецкого.

Он был высок ростом, широк в плечах, спокоен и немногословен. Отпечаток суровой северной земли, в которой он родился, отражался в чертах его лица.
     Гальба, хозяин цирка в Вероне, чтобы поправить свои пошатнувшиеся финансовые дела, продал его за довольно приличную сумму своему конкуренту, державшему школу гладиаторов в столице.
     «Фантастическую сумму», - утверждали римляне. Но какую, не знал никто. Сделка держалась в глубоком секрете.
     - Такой гладиатор стоит больше той суммы, которую мы можем себе вообразить, - уверяли веронцы, перебирая пальцами горсть мелких монет в полупустом полотняном мешочке, прикрепленном к поясу на тунике. И они были правы. Северянин был прирожденным воином. Победить его было невозможно, ему, без сомнения, покровительствовал сам бог войны Марс. Верона скорбела. Рим ликовал!
     Северянина привезли к новому хозяину в крепко сколоченной клетке, в другой, точно такой же, перевозилась пара нубийских львов, купленных заодно у Гальбы.
     - Ваша смерть прибыла на деревянной повозке, - пошутил один из караульных, обращаясь к тренирующимся гладиаторам, и заржал, как в молодости могла ржать понуро стоящая в упряжке лошадь, которая привезла в Рим веронское диво.

     - До меня дошли слухи, - сказал Цезарь, что Гальба продал своего лучшего гладиатора. Это правда, Брут? – спросил он своего собеседника.
     - Да, правда, - подтвердил тот.
     - Что ж так? Не сошлись характерами? Или не поделили славу? – у Цезаря было явно игривое настроение.
    Брут оценил шутку кесаря молчаливой улыбкой, а сам подумал: «Как много в этом человеке насмешливого и циничного. Лучше бы ему вслед за Софоклом сочинять трагедии, не ограничиваясь роковыми страстями фиванского царя Эдипа. Вон ведь сколько у греков убийств и смертей – поле непаханное. А он вместо этого в живую решает судьбы римлян, определяя им начало и конец. И ему, Бруту, тоже. Несправедливо.
     - Скорее всего Гальбу склонили к сделке денежные потрясения в кошельке, - ответил он в тон Цезарю и вдруг серьезно добавил. – Налоги так возросли, что стали уже не по силам даже любимцам богов.
     - И ты меня упрекаешь в этом? – поднял брови Цезарь. – Неужели не понятно, что деньги нужны не мне, а для того, чтобы пополнить опустевшую за время войны казну. Не будет денег в казне – не будет Рима! Это во-первых. А во-вторых, любимец богов на земле только один и у него есть имя, не так ли, Брут?
     - Да, Цезарь, - поспешно ответил молодой человек. – И имя его, «Эпилептик», - подумал он со злостью, но губы его вопреки мыслям произнесли, - Цезарь.
     - Видишь, можешь быть умницей, когда захочешь, - удовлетворенно кивнул Гай Юлий Цезарь и отпил глоток вина из своего кубка.
     День рождения римского кесаря отмечали с помпой. И, как всегда, празднество венчали бои гладиаторов.
     Премьера Северянина в Риме была назначена именно на этот день.
     Веронцы желали ему смерти, как предателю, как будто он изменил им по собственной воле. Римляне желали ему того же, но как пришлому чужаку, мол, знай наших! И никому не было дела до того, что нести смерть на острие меча вряд ли желал кто-нибудь из участников кровавых ристалищ  своим товарищам по несчастью. Обрекающий не слышит обреченного.
     Вечером, накануне собственных жертвоприношений, гладиаторы, как всегда , ели вдоволь, пили вдоволь, пытаясь утопить в вине завтрашний день.
     Северянин сидел в одиночестве, угрюмо рассматривая в мерцающих бликах факелов незнакомые лица соперников. Дружба с наскока с ними у него не клеилась.
      Ввели женщин для развлечений и утех – на сладкое.
     Марциний неслышно, как кошка, возник из темноты и присел рядом с Северянином. Маленький, юркий, с красным лицом и расплющенным носом, правая рука ланиста, он обучал гладиаторов искусству боя и пользовался среди них незыблемым авторитетом.
     Посмотрев на Северянина долгим пристальным взглядом, Марциний тихо произнес:
    - В конце пути – ищи начало.
     Ни один мускул не дрогнул на лице Северянина, хотя в произнесенных словах коротышки прозвучал девиз, с которым много лет назад на белом гарцующем коне, в отсвечивающих золотом доспехах на солнце, вел своих воинов в бой молодой полководец. Гладиатор подумал: «А было ли вообще это время и сним ли оно было?»
     - В конце пути, - повторил Марциний еще раз чуть громче.
     «Ищи начало», про себя закончил фразу Северянин.
     - Не опасайся меня, - попытался успокоить его Марциний, неправильно истолковавший молчание гладиатора. – Я твой друг.
     Северянин выжидающе посмотрел на него. Марциний склонился ближе к его уху:
     - Я тебе помогу.
     - За какие заслуги?
     -  За память.
     - Память – самая неблагодарная вещь, - заметил Северянин, - она ничего не стоит.
     - Хорошая память всегда в цене, - возразил Марциний.
     - Для того, кто хочет на ней заработать.
     - Бывает и так, - согласился Марциний, - но бывает и не так.
     - Ты римлянин? – спросил гладиатор.
     - Это не важно.
     - Может, ты с севера?
     - Это не важно.
     - А что тогда важно?
     - Важно то, что я твой друг, - коротышка положил руку на плечо Северянина.
     Среди подвыпивших гладиаторов завязалась потасовка – делили сладкое.
     Марциний вплотную приблизился к Северянину.
     - Я помогу тебе бежать.
     Гладиатор удивленно посмотрел на коротышку.
     - Да, да, - повторил Марциний, - ты не ослышался: бе-жать.
     Надсмотрщики начали разнимать дерущихся.
    
Брут приказал остановить свой кортеж невдалеке от Тибра и, велев своей страже оставаться на месте, спустился к воде.
     «Как монотонно несет свои воды река, - подумал он. – Но это только кажется, когда смотришь на нагретые солнцем прибрежные камни». Он вздохнул: «Как обманчиво ее спокойствие, будто и не бывает сезона дождей, когда она вырывается из берегов и тогда уже не жди пощады. Но едва паводок закончится, она снова входит в свои берега и течет по своему руслу, проложенному богами, кроткая и послушная».
     Брут усмехнулся про себя. Он знал, что на севере уже собирается грозовое облако и не надо мешать ему, а даже наоборот, необходимо помочь ему, дохнуть попутным ветром, а там уже события сами найдут правильное русло.
     - Все-таки неплохо чувствовать себя рукою проведения, - произнес он  и, вытащив спрятанный короткий меч, украшенный рубинами, и с яростной силой вонзил его в каменистую землю. Меч согнулся и тут же выпрямился.
     Острая боль в области сердца пронзила Цезаря. Схватившись за грудь, он упал навзничь.
     - Снова началось, - равнодушно констатировал один из его телохранителей и приказал другому: -Прижимай его к земле покрепче, не давай ему дергаться. Разожми ему челюсти и вытащи язык, чтобы он не задохнулся. – И поосторожнее, - добавил он, - не каждому дано тянуть кесаря за язык.
     У бившегося на земле в конвульсиях великого полководца и императора изо рта потекла пена.

     - Что взамен? – безразличным голосом спросил Северянин.
     - Взамен – маленькое одолжение, о котором ты и сам мечтаешь уже много лет.
     - О чем же я мечтаю?
     Марциний хитро подмигнул Северянину:
     - Восстание.
     - Но только сумасшедший сегодня может обнажить меч против Рима. Это верная смерть, - возразил Северянин.
     - Неужели почетнее умереть на потеху праздной публики?
     - Иногда и сам не знаешь, что лучше, - хмуро произнес гладиатор. Помолчав, он резко рассек правой рукой воздух сверху вниз.
     Марциний исчез так же незаметно, как и появился. К Северянину подошла старая, обрюзгшая женщина, не выбранная никем.
     - Ну что, угрюмыш ты мой, побалуемся, что ли?
     Гладиатор брезгливо посмотрел на нее и отвернулся.

***
     Писатель скомкал исписанный лист бумаги. «Нет, не то, все не то!» - воскликнул он и бросил написанное в корзину. «Придется все переделывать с самого начала, - расстроенно подумал он. – Вся работа коту под хвост».
     - Ты уже окончил на сегодня? – поинтересовалась его жена из соседней комнаты и добавила, - Поужинай где-нибудь без меня, мне уже пора на дежурство.
     Она работала врачом на машине скорой помощи и сегодня ей надо было заступать в ночь.
     - Один так один, - с наигранным неудовольствием ответил он.
     - Только смотри, без излишеств и никаких запретных плодов, - стоя в дверях, жена погрозила пальцем.
     - Ну что ты, верен как календарь.
     - Верен-то верен, но печень побереги!
     - Если что, ты ее и вылечишь, - попробовал отшутиться он.
     - Само-собой вылечу, - согласилась она, - но уши при этом тебе оборву.
     - Человеку без ушей, что солдату без вшей, - срифмовал писатель и автоматически потрогал пальцами уши, будто проверяя их на прочность.

     В ресторане было немноголюдно. Писатель прошел вглубь зала и занял столик у окна, в ожидании заказа там можно было убить время, разглядывая прохожих, праздно гуляющих по центральной улице города.
     Водка была холодной, селедка соленой, а закуска острой. В общем, все, как надо. Утолив летнюю жажду парой стопок, он с удовольствием закурил. Задумавшись, он и не заметил, как к нему за столик подсел маленький, очень подвижный незнакомец с красным лицом.
     - Вы не против? – спросил он взглядом.
     - Конечно же нет, - ответил писатель, ближе пододвигая к себе пепельницу.
     - Сосед ел с аппетитом, чавкая, как рваный башмак, попавший в лужу. Писатель брезгливо слушал этот гастрономический аккомпанемент.
     Насытившись и вытерев рот салфеткой, незнакомец тихо произнес:
     - Гай!
     - В каком смысле? – удивился писатель.
     - Меня зовут Гай.
     - А, - протянул гласную писатель, и следуя правилам этикета вежливо добавил. – Очень приятно.
     - Я вас узнал, - сказал Гай.
     Писатель ничуть не удивился. Он уже привык к всеузнаваемости. И это ему нравилось, как будто он для этого и был рожден.
     - Вы работаете продавцом в отделе женской одежды центрального универмага.
     - Вот тебе, баба, и судный день, - огорчился писатель.
     - Мы с женой были у вас на прошлой неделе и вы нам посоветовали, пальто какого фасона лучше всего подойдет моей жене.
     «Слава богу, что не в отделе нижнего белья», - пронеслось в голове у писателя.
     - Надеюсь, я вам подобрал нужную вещь.
     - Вполне, - заверил его коротышка. – А в общем, у вас хорошая работа, непыльная и с хорошей клиентурой. – Он хитро подмигнул при последних словах.
     - А кем трудитесь вы, - поинтересовался расстроенный лауреат Нобелевской премии. «Все-таки нехорошо, когда тебя слегка недооценивают», - пронеслось у него в мозгу.
     - А, - небрежно махнул рукой верткий человечек, - я судья.
     - Вы? – не смог скрыть удивления писатель.
     - Да. А что, не похож? – И сам же согласился, - Ну и правда, не похож. Конечно, не такой представительный, как принято. Все представляют судью большим, толстым и напыщенным гусаком. Я другой, я совсем другой.
     - Да, вершителем человеческих судеб вас тяжело представить, - признался писатель.
     - Вот именно, - согласился тип, назвавшийся Гаем. – Выпадаю, как актер, из заданного образа.
     Коротышка сидел, вальяжно откинувшись на стуле, и беззастенчиво рассматривал писателя.
     - Вас зовут Александр Юрьевич?, - неожиданно спросил он.
     - Вы не только судья, но еще и следователь.
     - А как же, - усмехнулся коротышка, - для того, чтобы осудить, - он опустил большой палец вниз,  - или помиловать, -  его большой палец указал на небо, - надо быть немножко и следователем.
     - Немножко?
     - Да, в общем, самую малость.
     - Мудро, - признал Александр Юрьевич. – Но все-таки, как вы узнали мое имя и отчество? Может, вам известна и моя фамилия? Агентура, да?
     - Очень просто, - ответил коротышка и, манерно описав круг, ткнул указательным пальцем на рекламную тумбу за окном ресторана.
     Писатель прищурился, пытаясь увидеть то, на что указывал Гай. Но в глазах все расплывалось. Тогда он извинился, достал из кармана старую сколотую лупу и, глядя через нее на текст афиши, прочел свои имя, отчество, фамилию и сообщение о его предстоящем творческом вечере. Писатель посмотрел на судью и оба громко расхохотались.
     Атмосфера за столиком заметно потеплела. Новые знакомые пили, заказывали, и снова заказывали. Перебивая друг друга, они рассказывали забавные байки, расцвечивая их мужскими ядреными анекдотами. В общем, хорошо пошло.
     - А можно ли оживить мысль? – неожиданно поинтересовался судья.
     - В каком смысле?
     - В смысле оживить.
     - Конечно, мы ведь «рождены, чтобы сказку сделать былью», - напел писатель, как всегда немного фальшивя. И, сдунув шапку пены с пива, выпил большой глоток. – Как хорошо оно освежает, - проговорил он одобрительно.
     - Ни в каком, - поучительно проговорил судья. Он придвинулся ближе к писателю, и наклонившись к нему, тихо произнес:
     - Я твой друг.
     - Конечно, - согласился Александр Юрьевич, - мы все после второй бутылки, - и пальцы его, как бы ненароком, коснулись ушей.
     - В конце пути – начало, - совсем пьяным голосом проговорил коротышка и громко икнул.
     - Ну и что? – куражно воскликнул писатель. – Да пошло оно все... – Он вдруг осекся. Ему вдруг показалось, что он эту фразу где-то уже слышал.
     - Постой, постой, - сказал он.
     - Я твой друг, - снова повторил Гай.
     «Бред какой-то», подумал писатель, но вслух сказал:
     - Ты что сейчас мне будешь предлагать свободу? – он с вызовом посмотрел на коротышку. – За какие заслуги?
     - За память.
     - Память самая неблагодарная вещь, - автоматически произнес писатель.
     - Хорошая память всегда в цене, - возразил коротышка.
     - Но я ведь знаю концовку. Марциний, брось, - сказал вмиг протрезвевший писатель. – Погибнут все, колесо всех перемелет.
     - Знаешь концовку, а ничего не предпринимаешь.
     - Не совсем, - возразил тот. Затем подумав, добавил. – Ну, хорошо, хорошо, так что же я должен отдать взамен?
     - Оживи то, что живет в тебе, а не то, что тебя окружает. Оживи его, написав о нем.
     - Только сумасшедший может сегодня обнажить меч против Рима. Это верная смерть.
     - Неужели лучше умереть на потребу обывателю? – возразил судья, встал и исчез так же незаметно, как и появился.

     К столику, за которым сидел писатель, подошла официантка, старая, обрюзгшая женщина.
     - Ну, что, угрюмый ты мой, - проговорила она сквозь дешевые зубные протезы, подавая счет. – Побалуемся, что ли?

     Утром, собираясь открыть пивную бутылку, чтобы привести себя в порядок до прихода жены, рука Александра Юрьевича, шаря в выдвижном ящике в поисках бутылочной открывалки, среди вилок, ножей и ложек неожиданно наткнулась на какой-то необычный предмет. Писатель вытянул его на свет божий и пот прошиб его лоб, то ли от выпитого вчера, то ли еще от чего-то.
     Слегка согнутый клинок в рубиновом окладе поблескивал в лучах зарождающегося утра.
     Острая боль в области сердца пронзила писателя. Схватившись за грудь двумя руками, он упал навзничь. Из его рта поша пена.