Уильям Морроу. Оригинальное отмщение

Однажды я получил письмо от военнослужащего-добровольца по фамилии Гратмар, прикрепленного к гарнизону Сан-Франсиско. Я немного знал его. Он интересовался рассказами, которые я публиковал в то время, и называл их «психологическими этюдами». Гратмар был мечтательным, романтически настроенным парнем, важным как тигровая лилия и чувствительным как колокольчик. Понятия не имею, что за дикий каприз позвал его в ряды действующей армии, но знаю, что был он там отчаянно не на своем месте. Я предвидел, что грубая армейская среда в свое время толкнет его на дезертирство, либо на самоубийство, а то и убийство. Сначала письмо показалось мне не более чем выплеском отчаяния, ибо уже в самом начале текста было сказано, что еще до того, как я его получу, автор письма наложит на себя руки.
Лишь дочитав письмо до конца, я полностью проникся его духом –столь хладнокровная схема действий была в нем описана, и столь ужасно было его предназначение.
Самым тревожным в письме Гратмара были сведения о том, что некий офицер (которого он назвал по имени) довел его до совершения проступка и что вследствие этого Гратмар решил совершить самоубийство с единственной целью - приобрести тем самым силу для того, чтобы совершить отмщение над своим врагом.
Все это было до того загадочно, что я тотчас погрузился в глубокие размышления о причудах молодого человека. Он всегда казался несколько не от мира сего. Если бы я проявил чуть более сочувствия, он, возможно он рассказал бы мне много больше о тех вопросах, которые, по его словам, он разрешил в отношении посмертного существования. Одну из его фраз я запомнил особенно ярко: «Если бы я мог преодолеть ту грубую и животную любовь к жизни, которая заставляет нас бояться смерти, я бы убил себя, так как знаю, насколько сильнее я буду в духовном состоянии, чем во плоти».
Тот, способ, каким он наложил на себя руки, был пугающе странен. Впрочем, именно чего-то подобного и стоило ожидать от столь диковинного субъекта. Презирая помпезность похорон, он добрался до небольшого каньона около места расположения воинской части и взорвал себя на миллион частей с помощью динамита, так что от него остались лишь мельчайшие частицы плоти и костных фрагментов.


Я держал письмо в секрете, так как не намеревался вызвать подозрения означенного в письме офицера относительно моих намерений - а я не мог трактовать письмо иначе, как недвусмысленное намерение покойника преследовать живого обидчика после своей смерти. Тот офицер, которого предстояло таким образом наказать, был низкорослым, склонным к апоплексии стариком, навязчивым и скандальным.
По отношению к большинству сослуживцев он был добр - в своем роде, конечно. В то же время он был грубым и скупым, и именно эти качества сполна проявились в его непонимании юного Гратмара, а в связи с ним - в его попытках сломить сам дух  мечтательного юноши.
Вскоре после самоубийства Гратмара мне стали очевидны определенные изменения в поведении старика. Его вспыльчивый нрав, не менее спорадически чем раньше, обнаруживал признаки слабоумия. Тем не менее, он еще был крепок и слыл за здравомыслящего человека. Старик был холостяком и всегда жил один, но с недавних пор избегал оставаться один по ночам и искал уединения в дневное время. Сослуживцы подтрунивали над стариком, по причине чего тот иногда разражался принужденным и аляповатым хохотом, сильно отличным от его привычной манеры смеха. По таким случаям лицо старика пунцовело сверх всякой меры.
Его солдатская суровость и подтянутость удивительным образом в последнее время смягчились, а порой проявлялись в чрезмерной едкости. В эти моменты старик напоминал своим поведением пьяницу, который знает, что пьян, но время от времени предпринимает усилия показаться трезвым. Все эти вещи, указывающие на умственное напряжение, ужасное предчувствие, либо нечто худшее, чем и то и другое, были наблюдаемы как мною, так и одним умным офицером, которого я отрядил понаблюдать за стариком.
Нам часто доводилось видеть, как старик неожиданно вскакивает и в тревоге озирается кругом, отвечая, неразборчиво и односложно,  на некий вопрос, хотя поблизости нет ни живой души. Также старик приобрел репутацию человека, одержимого кошмарами, ибо посреди ночи он порой пронзительно вскрикивал самым жутким образом, немало тревожа своих сослуживцев. После этих приступов он часто вскакивал в постели, с землистым лицом, стеклянными и блестящими глазами, прерываемым всхлипами дыханием, и телом, покрытым холодным потом.
Известия об этих событиях и изменениях в поведении старика быстро распространились по всему гарнизону, а некоторые служащие (в основном, женщины), которые посмели выразить сочувствие или приободрить старика, встречали столь мощный отпор с его стороны, что благословляли небеса за то, что им удалось остаться в живых после его словесных излияний.
 Даже гарнизонный хирург, отличавшийся любезными манерами, и генерал-командующий – личности, скроенные по достойным и внушительным образцам, не встречали благодарности старика за свое заботливое участие. По всему было видно, что старый и мужественный офицер, сражавшийся, как бульдог, в двух войнах и сотне битв, глубоко страдал от неизвестного недуга.
Следующим необычным поступком, который совершил старик, было его тайное посещение вечером (не настолько тайное, впрочем, чтобы скрыться от моего наблюдения) медиума - необычным, потому что обычно саму идею общения с духами тот воспринимал с презрительной усмешкой. Я увидел его, когда он выходил из комнаты медиума. Лицо старика было багровым, глаза выпученными и испуганными, он шатался на ходу. Полицейский подошел к нему, чтобы помочь, но старик в ответ лишь хрипло прорычал:
«Карету».
Он рухнул на сиденье будто без сил и попросил отвезти его к себе - в расположении части. Я поспешно поднялся в комнату медиума и обнаружил ее лежащей без сознания на полу. Вскоре, с моей помощью, она пришла в себя, но ее сознательное состояние было еще более тревожным. В ужасе она бросила на меня свой взгляд  и воскликнула:
«Это ужасно. За что Вы преследуете его?»
Я заверил ее, что никого не преследую.
«Я думала, что Вы - дух... то есть..., но он стоял именно там, где Вы!» - воскликнула она.
 «Наверное, да, - согласился я, - но Вы же видите, что я не дух этого молодого человека. Однако я знаком с этим делом, мадам, и если я могу оказать какую-то помощь в этом вопросе, то буду рад, если Вы сообщите мне об этом. Мне известно, что нашего друга преследует дух, и я уверен, что через вас этот дух сообщил ему, что конец не за горами … и что смерть нашего пожилого друга примет... мм... ужасный вид. Могу ли я сделать что-то, чтобы предотвратить трагедию?»
Женщина потрясенно  смотрела на меня, не умея вымолвить ни слова.
«Откуда Вам это известно?» - задыхалась она.
«Это несущественно. Когда произойдет трагедия? Могу ли я предотвратить ее?»
«Да, да!» - воскликнула она. «Она произойдет этой самой ночью! Но никакие земные силы не смогут ее предотвратить!»
Она подошла ко мне вплотную и посмотрела на меня с выражением сильнейшего страха.
«Боже милосердный! Что со мной будет? Его убьют, вы понимаете, хладнокровно убьют духи, и он знает об этом, и я! Если они его пощадят еще какое-то время, он расскажет обо всем в гарнизоне, и все решат, что я к этому причастна! Это ужасно, ужасно, и все же я не посмею сказать в гарнизоне ни слова - там никто не поверит в рассказы о духах... все лишь убеляться, что я причастна к убийству!» Отчаяние женщины было достойна жалости.
«Будьте уверены, он ничего об этом не скажет», - сказал я, - и, если Вы не будете распускать язык, Вам совершенно нечего опасаться».
Сказав это вкупе еще с несколькими словами утешительного свойства, я поспешил прочь.
У меня была интересная работа: нечасто попадаются подобные убийства! Я забежал в конюшню, раздобыл резвого коня, оседлал его и помчался по направлению к резервации. Повозка ушла далеко вперед, но мой конь был проворным, а частые пришпоривания явственно передавали коню мое нетерпение. Через несколько миль яростной погони я завидел лошадь, когда она пересекала темный овраг неподалеку от резервации. По мере приближения мне показалось, что карета заметно раскачивается, затем от нее отделилась тень, скрывшаяся тотчас в заросшем деревьями дальнем склоне оврага. Судя по всему, я не ошибся в отношении необычной качки кареты, так как оно привлекло и внимание возницы. Я увидел, как тот повернулся, зримо охвачен тревогой, а затем с силой натянул поводья. В этот момент я подбежал и остановился.
«Что случилось?» спросил я.
«Не знаю, - ответил тот, спешившись. «Я почувствовал, как карета сильно накренилась, и увидел, что дверь открыта. Видимо, мой «груз» решил, что он достаточно протрезвел, чтобы выйти пройтись, не тревожа ни меня, ни свой кошелек».
Тем временем я тоже спешился, подошел к карете, чиркнул спичкой, и при свете ее мы увидели через открытую дверь «груз», нелепо растянувшийся на полу кареты, лицом вверх, с подбородком, прижатым к груди оттого, что голова буквально вдавилась в дальнюю дверь. Облик старика был  груб, бесформен и совершенно не походил на военного. Старик не пошевелился и не заговорил, когда мы окликнули его. Мы поспешно забрались внутрь и подняли его на сиденье, но голова его запрокинулась с ужасающим безволием. Еще одна спичка осветила жуткое мертвое лицо и широко раскрытые глаза, уставившиеся в никуда с выражением неподдельного ужаса..
«Отвезите тело в штаб», - сказал я.
Вместо того чтобы последовать за каретой, я поскакал обратно в город, поставил лошадь в стойло и сразу же лег спать; и пусть это будет первым свидетельством того, том, что я и был тем самым «таинственным человеком на лошади», которого так и не смог найти коронер.
Примерно через год после этого я получил из Стокгольма (Швеция) следующее письмо (изложенное солидным английским языком):
«Сэр, в течение нескольких лет я с большим интересом читал ваши замечательные психологические этюды, и беру на себя смелость предложить новую тему для Вашего умелого пера. Я только что нашел в одной из здешних библиотек газету, датированную примерно годом ранее, в которой рассказывается о загадочной смерти военного офицера в карете».
Затем последовали все те подробности, которые я уже подробно описал, и та самая тема посмертной мести, которую я взял на вооружение в этом изложении фактов. Возможно, кто-то сочтет совпадение между предположением моего корреспондента и моей частной и эксклюзивной информацией весьма примечательным; но в мире, вероятно, существуют еще более удивительные вещи, и ни одной из них я более не удивляюсь. Еще более необычным является его предположение, что при взрыве динамита с равным успехом могла быть использована собака или пуд говядины, как и человек, склонный к самоубийству; короче говоря, человек мог вовсе не убивать себя, а использовать предположение о таком событии, чтобы сделать более эффектным физическое преследование с последующим убийством со стороны живого человека, выдававшего себя за дух. В письме даже предлагалось использовать медиума для пущей убедительности, и я нахожу это совпадение столь же загадочным.
Заявленная цель письма - предложить материал для еще одного моего «психологического этюда»; но я утверждаю, что все это дело слишком серьезно для того, чтобы сделать его предметом легкомысленной беллетристики. И если факты и совпадения окажутся менее озадачивающими для других, чем для меня, похвальная услуга человечеству может быть оказана тем субъектом, чей рассудок, более острый чем мой, поможет ему прийти к решению этой загадки.
Единственное признание, которое я готов сделать сейчас, заключается в том, что мой корреспондент подписался «Рамтарг» - странно звучащее имя… Впрочем, насколько я понимаю, в Швеции оно может быть вполне распространенным. И все же есть в этом имени что-то такое, что преследует меня постоянно, как некий странный сон, который, как мы знаем, нам снился, но который невозможно вспомнить.