Лучше, чем сейчас

Их у него две. А он у них – один.  У каждой – единственный. И каждая считает, что другая ему дороже. А он любит их и не знает, как сделать так, чтобы они перестали, наконец,  за него сражаться.  Им обеим нужно его внимание, и чем больше проходит времени, тем труднее ему становится  доказывать, что они для него одинаково важны. Иногда они просто рвут надвое его душу своим будто нарочитым непониманием и необоснованными претензиями. Иногда он от этого очень устает, и  порой ему элементарно не хватает времени и сил не только на их войну, но даже на свою собственную жизнь.  Но он никогда им об этом не скажет. Ведь они любят его, каждая по-своему. И почему-то считают, что эти  любови не могут и не должны пересекаться. Для одной он – сын, для другой – внук. И он у них самый лучший.
Ему уже и самому не вспомнить, сколько ему было лет, когда он впервые понял, что мама и бабушка его будто бы делят. Как приз, как трофей, как что-то, что должно принадлежать только одной из них. Пока был совсем маленьким, этого просто не понимал и не замечал. Но со временем не замечать стало уже невозможно.
Они бились за влияние над ним, за авторитет, пытались воспитывать – каждая на свой лад, а он даже не всегда  знал, как себя правильно вести, чтобы, порадовав одну, не огорчить другую. Не понимал своим пока еще маленьким умом: он не виноват в том, что они постоянно ссорятся, и что уж точно не в нем первопричина их бесконечных баталий.
Повзрослел раньше времени, осознавая, что они им пользуются, чтобы что-то друг другу доказать. Не хотел быть вечным заложником и понимал, что пора было что-то предпринимать. Будучи еще ребенком, сам себя воспитывал, сам придумывал способы противостоять. Как вариант – начать относиться дифференцировано к людям, которых любил, и перестать, например, рассказывать маме, что у бабушки можно было  есть сколько угодно конфет, а вечером – допоздна смотреть телевизор. А бабушке – что мама разрешала не есть первого за обедом и не надевать две пары носок зимой.
Научился хитрить. Сначала по мелочам, а потом и по важным вопросам. Начал скрывать правду. Не обманывать, нет, просто – недоговаривать. Держать в себе «лишнюю» информацию, которая могла бы стать причиной для новых споров или ссор. Приучился быть дипломатичным. Казалось бы, зачем все это ребенку? А затем, чтобы жить было проще. Чтобы не нагнетать, чтобы не расстраивать тех, кто боролся за его любовь. Чтобы бабушка не заметила, что мамины пироги нравятся больше. Чтобы мама не догадалась, что с бабушкой проще говорить о школьных проблемах. Приучился быть нейтральным, смотреть на все как бы сквозь фильтр. Чтобы бабушка не заподозрила, что он – на стороне мамы. Чтобы мама не заподозрила, что он – на стороне бабушки. Хотя, что им было делить?
Потом стал еще старше и, видя, что они остаются прежними и не собираются ничего менять, стал брать на себя ответственность за своих взрослых женщин.  Начал работать над собой с удвоенной силой. Научился контролировать эмоции, лавировать. Приноровился быть гибким, видя, что от них  этого не дождаться. Старался быть хорошим для обеих, чтобы не дать повода для упреков и обвинений, что кого-то любил больше. Хотя,  что греха таить, это так естественно – кого-то любить немножечко больше. Иногда пытался их разговорить и примирить. Натыкался на стену непонимания, которая с каждым годом становилась все выше и прочнее. Понимал, что в конечном итоге может не справиться, но все еще не сдавался: старался объяснить, что их взаимная неприязнь ранит его, причиняет боль. Они слушали, жалели, даже вроде понимали. Но ничего в их отношении друг к другу не менялось. Потом он совсем отчаялся и вообще перестал говорить о собственных чувствах и ощущениях. Понял, что все равно не сможет до них донести, что дальше так  жить просто нельзя. А если и сможет, то они все равно едва ли изменятся. Из этого постоянного опасения, что обязательно кого-то опять ненароком обидит, кого-то невольно заставит ревновать, не было другого выхода, кроме как закрыться.
Закрылся. Выстроил ограждение между собой и ими, чтобы не проникали, не трогали, не заставляли чувствовать себя неспособным что-то изменить в их необъяснимой нелюбви друг к другу. Потом, в какой-то момент вдруг понял, что уже давно перестал быть ребенком, что времени с тех пор прошло так много, что уже и самому впору становиться отцом, а отношения между двумя самыми близкими людьми так и не изменились. И чувство досады на себя за это – никуда не делось.
Они могли бы ему помочь не чувствовать себя виноватым, если бы знали, как. Если бы только захотели прежде услышать и  понять  друг друга – свекровь, которая с самого начала не очень любила невестку, и невестка, которая с самого начала не питала особо теплых чувств к свекрови. Так бывает. В жизни много чего бывает. Они бы и рады сейчас что-то изменить, но теперь уже возраст, возраст не тот, знаете ли.
 С возрастом все трудней расставаться с иллюзиями, разрушать стереотипы и пересматривать свои взгляды и принципы. Когда свекрови уже за восемьдесят, а невестке – под шестьдесят, им обеим трудно признать, что они могут быть в чем-то не правы: они видели жизнь, они знают лучше. А их единственному сыну и внуку, оставшемуся после ухода отца и деда единственным мужчиной в этом вдовьем царстве,  все еще приходится забывать о себе и  быть сильным, мудрым и терпеливым со своими ранимыми женщинами. Он должен быть опорой матери, он должен быть опорой бабушке. И он есть и будет. Кто, если не он?
Он их по-своему понимает. У мамы и бабушки нет нелюбви друг к другу. Во всяком случае, даже если когда-то и была, то давно должна была исчезнуть –  за столько лет, прожитых одной семьей, спаянной общими проблемами и нуждами, общими  печалями и радостями.  А если и не исчезнуть, то хотя бы трансформироваться во что-то иное. Во что-то более терпимое, приязненное, лояльное. Пусть они не стали относиться друг к другу так, как относятся по-настоящему родные люди, но хотя бы подругами они могли бы стать. Если бы только захотели. Делить-то нечего.
Тут, конечно, все очень непросто. И виноватых, вроде бы, нет. Да только выходит, что спустя целую жизнь, прожитую одной семьей, у них так и не возникло нужды понять и принять друг друга. У каждой будто бы  был свой собственный секретер, в который на протяжении долгих лет  с особой осторожностью, чтобы не потерять ни одной,  складывались взаимные обиды, недоговоренность, подозрительность.  И будто не было чувств иных, кроме нежелания открыться друг другу, услышать, проникнуться. Они так привыкли жить в этой недосказанности, так сильно уверовали в собственные обиды, что незаметно для самих себя взрастили общего монстра, беспощадно пожиравшего их обеих.
Ревность. Нет, не та ревность, которая возникает от недостатка внимания. Нет, уж вниманием с его стороны они точно никогда не были обделены. Он из того рода сыновей, которые всегда готовы жертвовать собой ради благополучия близких. Его внимание практически целиком и полностью принадлежало им – маме и бабушке – в равной степени. Но  невидимый монстр все равно продолжал разрушать их тонкий мир. Ревность – воплощение страстной недоверчивости, мучительного сомнения в его верности, любви  и полной преданности.  Ревность – боязнь чужого успеха, опасение, что другая сделает что-то лучше, окажется ближе, расширит границы собственного влияния.  Он устал им что-то доказывать, но иного выхода просто нет. И сегодня надо день за днем, снова и снова давать каждой уверенность в том, что она нужна больше, не меньше другой. 
Если бы они только могли заглянуть в его душу, они бы удивились, как мало его знают.
Он не такой, как другие. Он – целый мир в себе. Закрытый, недоступный, не всегда понятный даже ему самому. Они думают, что знают про него все. Ошибаются. Они почти всегда видят его спокойным, рассудительным, говорящим сдержанно и взвешенно. Но даже не подозревают, что в это самое время в душе у него кипит напряженная жизнь, полная своих собственных страхов, волнений, радостей и переживаний. Его сдержанность в выражении чувств они принимают как данность, возможно, даже не догадываясь о том, как эмоционален он на самом деле, и сколько противоречий сидит в нем – таком сложном, пытающемся казаться им простым и понятным.
Что знали они про своего мальчика раньше? Что знают они про него сейчас? Он весь соткан из несовместимостей: в нем невероятным образом уживаются обаяние и скрытность, мужество и неуверенность, доброта и жестокость, страстность и враждебное отношение к людям. Он суров снаружи и раним внутри. Они думают, его невозможно обидеть. Им кажется, он – кремень, и ничто не в состоянии вышибить его из седла, выбить из колеи, нарушить равновесие. Но все это так зыбко. Он не подаст виду, что задет, не обмолвится и словом, что обижен. Он спрячет свои эмоции, подавит неприятные переживания, загонит их вглубь. И будет носить в себе, до тех пор, пока это либо не выльется в разрушительную депрессию, либо не зальется недюжинным количеством алкоголя. И еще неизвестно, что из этого страшнее. Но думают ли они об этом?
Они привыкли, что он всегда рядом. Что он разрешит любой спор, что он всегда будет выполнять между ними свою миротворческую миссию. Но никому не придет в голову спросить, не устал ли он быть миротворцем…
Бабушке и маме сложно с их повзрослевшим и суровым мужчиной. Но, возможно, начни они проявлять интерес друг другу еще тогда, когда он был ребенком, они заметили бы и поделились друг с другом секретами относительно его характера и того, какой подход в общении с ним дает лучшие результаты. Но мама и бабушка, казалось, были больше увлечены своей междоусобицей, видимо, поэтому и проглядели в своем мальчике что-то очень важное. 
Они и сегодня могут практически без запинки перечислить все ошибки и промахи друг друга, пересказать все претензии, накопившиеся за прожитые десятилетия. Но они обе точно не знают, когда и почему в их родном человеке укоренилась привычка замыкаться в себе. Возможно, они свяжут это с уходом отца. Может быть, это было и так. А может, это случилось гораздо раньше, когда отец еще был жив, когда родители еще были молоды, когда дедушка с бабушкой еще не считали себя стариками. Но, хотя он и был единственным ребенком в семье, всем всегда отчего-то было чуть-чуть не до него. Отцу, которого не понимала мама. Маме, которой всегда было тесно в собственных рамках. Деду, который, по большому счету, был тем еще диктатором и самодуром. Бабушке, которая все время норовила переделать маму. И так – изо дня в день, как в замкнутом круге.
Ему пришлось воспитывать себя самому. Но там, где всему учит только один учитель, некому указать на ошибки.
Повернуть бы время вспять, как здорово, наверное, было бы начать все сначала… По-другому. Лучше, чем сейчас.

(2011)