книга вторая. Дети. гл. 5 Жучки

   
  Гл 5   Жучки

  У  Матрёны.

  Серегина прабабушка Матрёна Герасимовна с прадедом  Николаем Васильевичем жили в деревне Жучки  Хотьковского района. Муж Матрёны – Николай Васильевич,  мужик суровый,  хозяйственный не многословный, можно было подумать - сердитый. Но это кто его не знал. Он то и хозяин  дома  - Николай Васильевич, но все говорили у Матрёны.   Крепкий, не по-крестьянски стройный, с окладистой бородой немногословный старик,  в доме был как стержень, вокруг которого всё развивалось, как бы и без его прямого участия. Но без него было бы не возможно. Одним словом – Хозяин.  А вот Матрёну знали и до Сергиева Посада, а в своем в селе считали чуть ли не оторвой. Когда Серега ее первый раз увидел,  лет ей было наверно за мало под восемьдесят, а самому четыре с хвостиком. Прабабка Матрёна, совсем не взирая на своё прабабство –не высокая, стройная, живая бабулька,  но звание старушки ей никак не подходило. За возраст говорили наверно разве что только глубокие выразительные морщины, которые  и не за возраст, но за жизненный опыт, и тем не менее,  веселая  по природе -  с умением радоваться самым простым вещам. Матрёна – моторная, живая, подвижная, горластая, а уж частушки так пела, что их с мужем  звали на разные праздники, даже в Хотьково. Частушки не намеренно не приличные, иногда  матершинные, однако, получалось так складно, что по другому и не сказать. 
    Домик, в котором они жили -  не большой  пятистенок,      построенный еще в до Екатерининские времена. Зато с пристроенной  конюшней  и  коровником. Деревня  совсем маленькая, дворов на двадцать. А начиналось вообще с хуторка, почти на берегу не широкой речки Воры, с озерком, не далеко  от Хотьково.    С тех пор дом несколько раз достраивался, . В революцию, было,  вовсе чуть не сгорел, но пострадала только конюшня.  Прадед Николай рассказывал, как строился второй по счету дом, а ему в свою очередь рассказывал его дед. Вокруг старого, ветхого,  выложили новый, что естественно, стал и выше и больше. Семьи тогда были не маленькие, и потому строили всем миром с братьями, сыновьями зятьями и соседями. Бревна сложили быстро, за зиму.  Щелевали, поднимали крышу,   уже весной. Дверные  и   оконные косяки и резные наличники на окна ставили  поздней осенью. Благо - погода задалась. А как начались снега, старый дом разобрали по бревнышку и выставили в окно. Из старого дерева, прапрадед  Герасим, уже своими силами, с сыновьями, следующей  зимой выложил новую конюшню и коровник.
   Жили относительно зажиточно. На работы не уходили, а вот себе на лето нанимали хотьковских работников. Было и отрабатывали барщину – возили руду на чугунный заводик в Хотьково, а кто отрабатывал в Абрамцево на сельхоз работах. А братья того самого пра-прадеда работали в имении Грюнталя на заводе двуколок. Двуколки делали ладные, даже по заказу двора...
После отмены крепостного права, в 1861 зажили и вовсе хорошо.  Императора Александра  второго очень почитали, даже молились на него.
    А с   1906 года  землю, что можно обработать,   крестьянам начали отдавать бесплатно. Вроде жить-поживать да добра наживать.
Ан нет. Революция всё перевернула.
После революции всё, как у всех. Белые забрали лошадей, красные угнали скотину. Остались куры, утки и три козы.
 Потом вроде разрешили коров, но коров вскоре угнали якобы в колхоз.  А какой колхоз?  Если и самого колхоза еще не было,  так, что-то наподобие,  да и то в районе Сергиева Посада. Семья большая, стали голодать. Тогда опять разрешили коров, временно. А какие коровы? Лошадей нет, сенокоса нет, фуража нет. Но как-то опять поднялись.
  А тут война. Обещали скотину  не забирать. Но когда немец подобрался к Загорску, сами отдали в помощь фронту. Да и ходить за скотиной осталось некому, кто в действующую армию, кто в ополченцы, кто рыть окопы. Муж Матрёны Герасимовны - Николай,  с девятью сыновьям тогда ушли на фронт добровольцами. Матрона осталась одна. Да и все бабы остались караулить свои дома с малыми детьми и стариками,  из последних сил вести хозяйство, и за баб,   и за мужиков.
   Осенью сорок первого фашистам крепко дали по зубам под Волоколамском. Но и хотьковские постарались, фашиста в Загорск не пустили. Однако, бомбы летали.
Сыновей Матрёниных с войны вернулось только трое. Зато  с батькой. А дошли  дошли до Германии, с ними и Серегин дед - Николай Николаевич…

   ЖУЧКИ

  Декабрь в этот год, что Серега оказался в Москве, выдался снежный и морозный,  а  снегу навалило еще загодя. Пока валил снег,  мороз маленько отпусакл, но когда всё вокруг покрылось толстым снежным покрывалом, вернулся и мороз. 
  В самый канун Нового года дед Николай Николаевич приехал домой на Эмке. Еще раньше договорились съездить с женой и внуком к мамане Матрёне в Жучки,  дня на три. Но машину  на  3 дня в штабе не дали . А потому, чтоб машину вернуть,  в Жучки поехали с водителем матросом.
  Еще за пару дней до того деды набрали гостинцев Матрёне да братьям  и племянникам в Хотьково.
  На машине добрались только до Хотьково.  Ярославское шоссе оказалось хорошо чищено от снега, да и машин было совсем мало, потому доехали быстро.
  В Хотькове  жил брат деда Николая  с дочерьми. Дальше,  до Жучек дорога не чищенная,  только санный путь, благо не далеко.
  Водителя матроса напоили чаем и  отпустили в Москву, а сами остались на посиделки.
  Двор у деда Василия не маленький, просторный, тщательно чищеный от снега. Дом большой с пристроенными к дому сенями и конюшней.  Двор огорожен высоким, дощатым забором с калиткой и большими воротами с козырьком. Вокруг дома по стенам до самой крыши дровяницы. НЕ заложенными остались лишь окна с резными , покрашенными в яркий синий цвет – окнами.  Во дворе,  присыпанная снегом  телега с колесами  на рессорах, а почти у ворот, раскрытых настежь, низкие, похожие на санки дровни с подстилкою из соломы.

     Маленько погостили у деда Василия. Пока взрослые обменивались новостями и гоняли чаи, внук  деда Василия - Женька утащил малого Серегу на улицу знакомить с домашней лошадью с чудным именем -Пурга.
  По родственному раскладу Женька приходился Сереге дядей.  А жил он с  маманькой Агафьей,  дедом Василием и еще в доме жили три не замужние дочки Василия. Единственный сын деда Василия погиб в самом конце войны. Вот так Женька  с мамкой и осиротели. Замуж она больше не пошла.
В конюшню Женька  Серегу не пустил, оставил на входе:
  - Стой здесь и не шевелись. 
Зычно щелкнул кнутом в воздухе и позвал: 
  -Пургуня, пошли кататься!
До этого Серега лошадей видел только на картинках.
Из конюшни послышалось приглушенное, довольное,  гортанное ржанье и почти сразу из темноты конюшни появилось громадное живое существо.  Существо оказалось на столько громадное, что Серега было подумал, буд-то вылетает дракон из пещеры. Дракон потопал копытами и как только появился на улице, увидев постороннего,  выпустил из ноздрей громадные облака пара  и два раза громко фыркнул. Серега от страха хотел сбежать в дом, но ноги его больше не слушались и он замер как вкопанный. Дракон на самом деле оказался большущей золотой лошадью, да с серебряной гривой.
 Лошадь  жила в конюшне рядом с двумя коровами. Двух коров вообще-то держать запрещалось, но вот если при корове была телка, то на это власти закрывали глаза. Даже телка иногда и сама успевала пару раз отелиться. А вообще, по новому хрущевскому закону  - то, что больше двух, по любому отнимали.
Лошадей не трогали. Как крестьянину без лошади? 
Женька  Пургу  звал Гуня.
  -Сержик, а ты молодец! Гуню не побоялся. Городские вообще-то  лошадей пугаются! Иди знакомиться, она тебя уже знает.
  Серега, выторащив от удивления глаза, поскрипывая валенками в галошках по насту снега, маленькими шажками, нерешительно, в раскачку,  направился к Пурге. Лошадь была такая красивая, что чем  чем ближе он к ней подходил, тем меньше у него оставалось страха. Как только подошел совсем близко, Пурга на него выпустив из ноздрей  обильный клуб пара,  легонько боднула носом. В ответ Серега потрогал ее ноздри и губы. Губы оказались теплые, мягкие и  бархатные. Пурга боднула Серегу еще, и на этот раз покрепче, будто проверяя на прочность. Серега  качнулся, однако устоял на ногах. Оба мальчишки тому рассмеялись, а Пурга довольная, поиграла  серебряной гривой.
  Женька  ловко запряг Пургу в дровни. А лошадь и сама его слушалась  без слов.  Даже шею пригнула под хомут, Самому Женьке было и не достать.
   -Дядь Жень, а почему Гуня?  -Интересовался  Серега.
  -А потому, что родилась в феврале в пургу. Мне тогда было десять лет. И когда она родилась дед  ей сказал:  -
 -Ну ты Пурга!  Ишь что придумала, родилась в такой холод!
Она сначала вообще и жить не хотела, едва шевелилась и встать не могла.  А дед сказал, что если сразу не встанет,  то плохая лошадь. А если плохая, то ей не жить. Так мы с дедом давай растирать ее соломой. Встала. Я плакал от радости, а дед  смеялся. Я тогда стал ее звать Пургуня, а потом, когда надо позвать быстро – просто Гуня. Мало того, когда она маленько подросла, то  получилась золотой масти, а грива и хвост серебряные. И ресницы такие же, как подернуты  инеем. А мамашка ее из Абрамцево - Рыжуха, рыжая и есть.

  Дедов внучатый племянник Женька, живой мальчишка четырнадцати лет,  выглядел чуток постарше. Уже с десяти лет мог совладать с лошадью и запрячь ее  в телегу или дровни - сначала помогал дед, а потом и сам.    А  мог   и верхом. Шибко ее любил. Лошадь у  Женьки кнута так и не знала, разве что мог ее пощекотать поводьями. А кнут возил с собой, так, чисто для куражу и собак погонять, чтоб Пургу не облаивали.

  Во двор высыпали деды и тетушки. Женьке, как возничему,  наказали не гонять и вернуться засветло  -  не ровен час солнце  уйдет, так ветер не зазевает, нагонит тучку да сыпанет снегом..
  Дед Николой с бабулей забрались на дровни, а внука посадили посередине. Женька  щелкнул в воздухе кнутом, запрыгнул на дровни. Лошадь несколько раз фыркнула. Тряхнув гривой,  звякнула бубенцами, как на прощанье – пока мол! -  и тронулась со двора. Уже за воротами Женька зычно крикнул:
 - Нооо!  Гуня давай!!! 
 Пурга, срывая с  плотного снежного покрова комья снега, и забрасывая их на седоков, позвякивая бубенцами, плавно перешла на рысь и помчала на встречу солнцу.
 Дровни на поворотах  черпали ободком полозьев снег с обочины и поднимали в воздух клубы снежной,  алмазной от солнца пыли. Серёга с бабулей визжали от испуга и восторга.  Женька намеренно лихачил. Бабуля ворчала, а Дед успокаивал: 
  -Не боись, ты же знаешь, Женька на ней с десяти лет верхом гоняет, да без узды и седла.
До Жучков километра три с небольшим,  домчали быстро.

  Как заехали на центральную улицу в Жучках,  Лошадь,   сама,  без команды прешла на шаг и пропустив несколько дворов, остановилась у закрытых ворот, за которыми стояла приземистая, ладная, с резными,  тоже синими ставнями, щедро нахлобученная снегом, но видно, что живая  изба.  Живая,  потому как она пыхтела печной трубой, а резной конек на крыше,   приветливо улыбался.  Сизоватый дым поднимаясь ровным столбиком над крышей, неожиданно обрывался легким ветерком и разметался во все стороны. Но труба не унималась, курила и пускала дым еще и еще.
Лошадь нетерпеливо фыркнула и  потряхивая серебряной  гривой, зазвонила бубенцами.  Дед спрыгнул с дровней еще почти на ходу и теперь помогал выбраться из соломы и бабуле. За воротами хлопнула дверь  и звонкий женский голос запричитал:
  -Ой-ой,  бигу-бигу! Ужо слышу, как только к нам свирнули. 
Скрипнула калитка и а на улице появилась сама Матрёна.  Ее длинная до пят,  темно-синяя юбка, прикрытая спереди узорчатым передником прикрывала белые валенки и щедро цепляла снег. На плечах плотный, тоже темно-синий  зипун,  а голову закрывал плотно-вязаный, с узорами,  бардовый платок,  закрученный  вокруг головы и шеи.
  Дед,  потряхивая  чемоданчиком,  к ней на встречу . 
 -Ну ка маманька, принимай деда Мороза с гостинцами да с внучком!
  -Ладго гостинцы – спаси Бог!  Вы мне главный подарочек -   внучка то мне предъявите! 
Широкими шагами подошла к дровням и Серега даже  не успев подняться с соломы,   оказался на руках у прабабки. Было испугался – уж больно нарядная! Но как-то сразу полюбил.
  От Матрёны  пахло свежеиспеченным хлебом и молоком,  и чем-то еще не знакомым, но очень вкусно. Все расцеловались и пошли в дом. Зазывали и Женьку,  но тот отказался, сославшись на мамку, что повелела сразу вернуться. Тогда Матрена ему наказала подождать, чтоб Серёга Пурге гостинца поднес. Дома  в сенях дала ему ломоть ржаного хлеба, щедро его присолив,  и велела отдать лошади,  а еще - теплый пирожок племяннику на дорожку..
Серёга с радостью схватил пирожок и горбушку, втянул в себя их  аромат, не удержался куснул горбушку и в развалочку помчал за ворота. Женька уже успел развернуть лошадь в обратный путь. Та,  нетерпеливо перебирала передними копытами, будто что-то действительно ждала. Увидев Серёгу вытянула в его сторону большущие бархатные губы, аккуратно только губами взяла горбушку и благодарно закивала головой. Женька обрадовался пирожку. Но кусать не стал,  положил за пазуху.
  -Теперь вы  точно в друзьяках ходить  будете.  Матрешке скажи  - завтра утром приеду тебя катать на санках.
  Сказал, залихватски щелкнул кнутом и Гуня, почувствовав свободу без седоков, оставив за собой только топот копыт и облако снежной пыли,  рванула с места легкой рысью,. Еще мгновение и дровни скрылись за поворотом.
  Серёга замер   на проселочной дороге , посередине незнакомой деревни  и совсем один.  Дорога, по которой укатил дядька приходила из бескрайнего поля и уходила в поле, только уже с другой стороны.  С обеих сторон дороги сплошной  - ряд деревянных заборов-штакетников, за которыми во дворах прятались деревянные избы, щедро засыпанные снегом, и кое где мирно дымящиеся печные трубы.   На какое-то мгновение Сереге   показалось, что он остался один на целом белом свете. А вокруг  - никого, и нет ничего знакомого,  за что было бы можно зацепиться памятью. И на целом свете до него нет никому никакого дела!  А может его потеряли?  По спине пробежал не приятный холодок. У него и раньше такое случалось, когда оказывался в незнакомой обстановке или на новом месте. Но он уже тверда знал, что надо кого-то вспомнить и за этим вспомнятся все остальные.
  Страшно и странно, думал он, я же всем очень нужен. Так почему меня никто не зовет? Ни кто не ищет. Надо непременно кого-то сейчас же вспомнить, тогда и они меня сразу вспомнят! А первая вспомнилась  Гуня.    Ну да, подумал он, и она меня помнит, мы же с ней теперь в друзьяках!  Только вот где она теперь – Гуня?  Вспомнил и Женьку,  сразу вспомнил и  как ему мамка наказывала скорее вернуться, а не то - не ровен час,  солнце не заметно за тучку спрячется. Озираясь по сторонам он искал солнце, которого вот только недавно было еще так много.
Он действительно и не заметил, как солнце спряталось и не понятно куда. Оно и до того  не высоко сидело на небе, а тут и вовсе скрылось. Зато тучка не прозевала и тут же объявилась на небе. Мороз вроде как отпустил.  Но потянул холодный ветерок. Вот и снег щас пойдет, а меня забыли… И Гуня с дядькой умчали…  Зато теперь сразу вспомнились все севастопольские – батька, бабушка Катя,  мама, Рита и Владька.
  Мороз к вечеру хоть и ушел, тем не менее щипнул за пальцы,  и чтоб их согреть, Серёга собрал ладошки в кулачки прямо внутри варежки и сунул их в карманы пальто.  Легкий холодок пытался пробраться за шиворот, но высоко поднятый шарфиком заячий воротничок, холодок внутрь не пускал.
  Изба неожиданно хлопнула дверью. Серёга оглянулся и через калитку на пороге избы увидел не знакомого бородатого деда. Дед был без шапки, при сапогах,  в военных штанах галифе,  как у деда Николая. Спускаясь по ступенькам с порога и натягивая на себя коричневый овчинный тулуп, направился прямиком к  нему. Серёга растерянно смотрел на деда и опять ничего не понимал. Дед казался сердитым, но оказалась, что голос у него очень добрый.
  - Где тут у нас Новый Годик скучает, а что в дом? Пора на порог!
  -Здорово матрос! Ну-ка скажи нам - ты чьих будешь?
  -Дедовских – не растерялся Серёга.
  -И звать тебя конечно Серёга!
Серёга молча кивнул.
  -А знашь ли кто я таков буду?
  -Дед Мороз?
  -Ну-у-у-у-у,  - протянул дед  - почти угадал!
Серега неожиданно сразу и всё вспомнил. И Тусю и деда Николая,  и всё что они ему рассказывали про деревню,  прабабушку Матрёну и прадеда Николая. Серёга бодро, из кармана пальто вытянул в сторону деда руку. Варежка при этом с кулачка слетела и запрыгала  на резинке.  Получилось так, что он деду показал кулачек и уверенно заявил:
   -Пра-пр-р-р-р-а дед!
  -А ты молодец, боевой  матрос!  Наши Бакатики все такие!  Только ты меня в ранге повысил, я просто прадед, папка твоему деду.  А за деда Мороза сегодня твой московский дед.
  Прадед подхватил правнука на руки, закрыл калитку и они пошли в дом.  От деда вкусно пахнуло дымом, хлебом и табаком, почти как от деда Николая, но немножко по-другому. Серёга глубоко вдохнул этот родной запах и сразу понял  - ни кто его не забыл,  и все его опять любят  и что он дома! 
  Дома тепло, приятно трещат поленья в печи. От печи –жар. Туся раскрыла дедовский чемоданчик, а дед давай от туда ловить гостинцы.  Матрене пуховый платок, прадеду новые белые валенки и три пачки табачка –Золотое Руно,  Тусе шерстяные носочки, а внутри носочков шоколадки.  Затем какой-то сверток.
  - А это что, удивился сам дед.
  -А это Сергуне подарок – матросский костюмчик хитро улыбнулась Туся.
Все остальное содержимое чемоданчика пошло на праздничный стол.
  Тут Матрона забеспокоилась:
 - О! Что это у нас Дед Мороз не одаренный?
  Тогда Туся уже из своей сумочки вынула маленький сверточек и развернув, протянула мужу:
 - А это нашему Деду Морозу авторучка с золотым перышком – ей сноса не будет, да вот и трубочку тебе обновить, из настоящей вишни, а то старую изгрыз вовсе.
Серегу нарядили в новую тельняшку, шортики на лямках  и  рубаху с настоящим  гюйсом. Он ходит по дому и воображает.
  Деды о чем-то говорят. Не понятно. Серега забрался на  табуретку ,   слушает дедов.  На столе - молоко, черный хлеб,  точно такой, как бабуля дала для Пурги, деревянная плошка с солью,  докторская колбаска, масло на блюдечке, баночка черной икры, дырявый сыр, соленые огурчики, картошка с еще дымящимся «мундиром»,  что-то еще, но вкуснее икры и черного хлеба с молоком ничего нет. Деды  выпивают, но точно не молоко и не воду, а потом кряхтят и нюхают хлеб. Серега пьет молоко и тоже занюхивает хлебом. Вкуснооо!  Хочется к деду на колени, но понимает, что скорее всего здесь это не положено. Зато согрелся после улицы и разомлел. Последнее, что запомнил,  как бабуля сказала:
  -Умаялся Сергуня, вишь глазки слипаются. Коль, забрось его на палати, пока с табуретки не свалился…
 
   Где-то звякнуло пустое ведро. Серёга от удивления открыл глаза, и опять чудеса -  с ужасом  себя обнаружил там, где, похоже,  никогда в жизни еще не бывал. Надо вспоминать!  Но вспомнив Гуню, сразу успокоился. За ней пришли и все остальные.   Подумал, что теперь Пурга – это ключик от его коробочки с памятью.  В полумраке по деревянному потолку,  прямо над головой плясали странные тени. В печке потрескивали дрова, но как-то по другому, не как в Севастополе.   Потому,  как близко над головой оказался потолок, Серёга понял, что до пола гораздо дальше, и что он на палатях, что еще вчера разглядел, но забраться так и не успел. Он вспомнил последние слова Туси:
  -Коль, забрось его на палати.
  Значит закинул его сюда дед.  Серёга помотал головой по сторонам. Оказалось что он лежит на большом душистом матрасе набитым ароматным  сеном и накрыт тяжелым ватным одеялом. Рядом Туся, а за ней и дед.  Всё как положено.  Деды крепко спят.  Потихоньку, чтоб не разбудить бабулю, выбрался из под одеяла,  посмотреть откуда прибежали тени. В это время одна тень осталась плясать на потолке, а вторая направилась в сторону. От сюда сверху хорошо видать всё,  что происходит внизу. На столе, за которым они вчера сидели –керосиновая лампа. Вторая лампа у Матрёны в руке, вот от нее то и плясали тени, а сама еще раз звякнув ведром набрала в него ковшом теплой воды из духовки и вышла из комнаты, но не через ту дверь, через которую они вчера вошли с улицы , а через другую, прикрытую занавеской, через которую в комнату входило  какая-то легкая , ароматная ,  живая прохлада. С боку палатей, с другой стороны от печки деревянные ступеньки. Рядом со ступеньками ведро. О! Это как раз для меня, совсем как в Севастополе. Может, что и для дедов?!
  Крадучись, на четвереньках, Серёга направился в сторону ступенек. Тут еще обнаружил, что на нем не его шаровары  и  рубашка с гюйсом, но какая-то длиннющая мягкая рубаха, с длинными рукавами. Спустившись вниз ему непременно понадобилось  в след за бабулей, за тяжеленную занавеску. Там маленькая кладовка,  а дальше еще какое-то помещение. Пол внизу оказался холодный, совсем не как  на палатях, и в доме,  земляной,  и только присыпан соломой.  Потолок совсем низкий. С опаской отправился  в сторону следующего дверного проёма  за Матрёной. Сюда   едва пробивался свет от бабулиной лампы из соседнего помещения,  где  шумела бабуля и кто-то очень глубоко вздыхал. Серёга было подумал, что это Пурга, но тут же вспомнил, что еще вчера дядька  на ней умчал в Хотьково. Серёга украдкой выглянул в дверной проем, который впрочем,  был без двери и ошарашенно замер. Там стояла громадная,  настоящая, красная   корова!  Коров он тоже прежде вживую и не видел, но неплохо себе представлял. Возле коровы на маленькой табуреточке сидела Матрёна и звенела по ведру струйками молока. Корова, звучно сёрбая,  пила воду из ведра, но завидев незнакомца, переминаясь с ноги на ногу,  в сторону Серёги мотнула головой и совсем не громко мукнула. Матрена чуть не выронила ведро, которое держала между коленок и едва слышно, незлобно проворчала:
 -Бурка! Чу ты, холера!
А потом уже громче, не оборачиваясь,  добавила:
  -Сержик! Кудай-то ты босиком направился?  Лезь вон на сено. Не то ноги выстудишь.

 Серёга послушно   сел на корточки на охапке сена, калачиком поджал ноги и замотав их теплой рубахой,  остался молча наблюдать за Матрёной и коровой.
 И не смотря на то, что в подобном окружении оказался впервые в жизни, чувствовал себя так, будто он здесь и родился и здесь всегда и живет. Всё знакомое и родное.
Матрёна, пока доила, больше не проронила ни слова. Молчал и Серёга.  Молчал, не потому, что нечего сказать, но потому чтоб не спугнуть хорошее. Матрёна отставила ведро с молоком на порог, убрала табуретку, отвязала корову и насыпала ей в деревянную кормушку какой-то корм. Подкрутила лампу, взяла наполненное  до половины парящим молоком, ведро, и не оборачиваясь пошла в дом. Серёга с удовлетворением отметил, что бабуля, тоже босая . Значит он ничего особо и не нарушил, подхватил полы рубашки и засеменил за бабулей в дом, чтоб скорее скрыться от набросившейся на него темноты и прохлады.
В доме, Матрёна, приложив палец к губам,  дала внучку две осиновые полешки  и  прошептала:
  -Сержик, нут-ка покорми печу полешками, озяб в хлеву то,  и сам согреешься и печа будет довольна.
   Жучковская печка была совсем не как в Севастополе, без дверцы, а там глубоко внутри пыхали сине-красным жаром угольки. Серёга засучил повыше рукава и угостил печку дровами. Правда пришлось полешки подвинуть кочергой подальше, потому как угольки полыхали совсем в глубине. Из угольков выскочил язык красного пламени, лизнул осиновые чурки и бесследно спрыгнул в трубу.
  -Кочергой то пошеруди, быстрей займётся.
Это бабуля.
  -Шерудю! – ответил Серега и подумал : 
  -Интересно - - откуда бабуля знает, что я умею… Пошевелил кочергой угольки и только тогда пламя радостно набросилось на полешки.
  А сама Матрёна, скрипнув сбоку дверцей печной духовки, достала от туда завернутый в полотенце, круглый черный хлеб, отломила краюху, разделила ее пополам, остальное завернула опять в полотенце и поставила в духовку. Налила в две кружки молока, себе побольше, а внучку поменьше и опять прошептала:
- До сих не пил небось,  парного.  Нут-ка – Новина-новина, не болят ни живот, ни голова! 
  А дальше они молча сели за стол. И опять Серёга думал – и откуда бабуля уже знает, что он больше всего на свете теперь любит молоко с черным хлебом. И тут оказалось, что парное молоко – самое вкусное на свете и есть.
В  тишине, под едва слышный треск полешек, допили молоко.  Матрона поцеловала внука в макушку и  едва слышно прошептала: 
- А и я больше всего не свете люблю парное молоко с ржаной горбушкой!
И чуть громче добавила:
 -А теперь марш под одеяло. Щас лампу погашу…
Серёга резво забрался на палати и нырнул к бабуле под тяжелое ватное одеяло. Матрона внизу в полголоса что-то пробормотала и загасила лампу. У Туси под одеялом совсем тепло. Ничего не спрашивая она скатала внучка в калачик и прижала к себе. Серёга проделал между одеялом и соломенной подстилкой дырочку, в которую можно было дышать и наблюдать,  как по потолку едва-едва,  тускло пыхает свет от полешек из печки. Вспомнил севастопольскую бабулю. Она такая же мягкая и теплая.  У него на Карантинной, в Севастополе была своя кровать, тоже с тяжелым ватным одеялом, из под которого под утро надо было выбираться по нужде. Очень не хотелось и всегда терпел до последнего, потому как зимой под утро комната остывала. Зато потом можно было уже не возвращаться в свою кровать и он нырял под одеяло к севастопольской бабуле. А она его точно также сгребала в калачик и грела своей мягкой, теплой ладонью его ледышки-ноги.

   Уже утром, как совсем рассвело приехал как обещал дядька Женя. Серега в одной рубашке, босиком выскочил на порог.  Мороз под утро совсем отпустил, небо серое, но зато ни ветерка. Женька, на ходу, поднял Серегу под мышки и затащил в дом, заметил, совсем как бабуля:
  -Ноги выстудишь!
Пурга ждала на улице.  Женька с Серегой позавтракав пшенкой с тыквой и молоком, отправились кататься на дровнях.
 - Эй!  -Услышали голос Матроны сзади – А Гуню угостить, забыл? Как кататься - так горазд!
Серёга бегом сбегал за краюхой хлеба и быстро вернулся.
Лошадь именгно этого  и ждала. Благодарно мотнув головой и звякнув бубенцами, с удовольствием приняла угощение.
Матрёна вышла на дорогу и погрозив племяннику пальцем, благословила:
- Смотри у меня! Не гони! Малого вернуть в целости и сохранности!
  На самом деле поехали по делам,  в соседнюю березовую рощицу за хворостом и дровами. Жучковским разрешали чистить лес.  Прадед на своем участке еще осенью навалил старых, сухих и больных деревьев и очистил их от веток.
  Женька, по обычаю, звонко  свистнул. Лихо это у него получалось. Натянет губы  и как дунет, аж в ушах звенит. В Севастополе пацаны свистят по-другому – двумя указательными пальцами подворачивают язык и уж тогда дуют. Тоже здорово, но у дядьки круче. Серёга еще в Севастополе, конечно же тренировался и пытался, как следует свистнуть. Но получалось пока только дунуть, да и то как-то жидковато. А тут-то,  как тут свистеть с пальцами  -зимой да на морозе?  Совсем не ловко.  Мороженными пальцами и язык то не завернуть!   А вот без пальцев ему шибко понравилось. Дал себе слово, во чтобы то ни стало – научиться!  Пока Лошадь выруливала за край  деревни, Серёга изо всех сил тужился, дядька подтрунивал, но свист никак не образовывался:
  -Серега, ты сперва зубы отрасти, тогда само получится.
  За деревней дороги, как таковой.  уже не имелось. Но имелся санный,  хорошо прокатанный  путь через поле, за которым,  серой полосой и виднелась  березовая рощица, а еще подальше за ней, темно-зеленый, подернутый  голубизной,    хвойник. Перед рощицей Женька повернул  лошадь совсем на бездорожье. Та, сердито фыркая и утопая по колено в снегу,  пошла пешком.  Оказалось, что снег глубокий только на опушке,  а уже в рощице стало гораздо полегче.
Добираться до дров  по любому пришлось через сугробы. Дядьке то еще ничего, он был в сапогах, правда  явно не по размеру,  зато высокие –выше колен. А малому, мало того что снегу местами по пояс,  пришлось еще и  кувыркнуться в сугроб. Было испугался, но дядька так весело заливался от смеха, что это развеселило и Серегу. Хорошо Матрена примотала дерюгой  валенки к коленям, не то  бы ехать ему домой босиком.
Женька очистил от снега  попиленные метра по два,  березовые бревна,  а Сереге нарядил собирать хворост и валежник, что лежал горой рядом,  слегка запорошенный снегом.  Бревна сам стащил на дровни. Сверху накидали хвороста, и всё это Женька крепко привязал  к невысоким бортикам саней. Хворост вязанками,  и совсем сзади. Пока грузили, Гуня фыркая,  сама развернулась в сторону дома и с опаской, искоса поглядывая то на работников, то на бревна, терпеливо ждала .
 - Ла-а-адно тебе  -ворчал Женька, - не бойсь. Много не нагружу.
Сами забрались поверх бревен. Тут,    без кнута и без пряников Пурга, хоть и в не-охотку, по своим следам,  потихоньку тронула в сторону дома. Наверху ехать здорово, как в карете!
 Встретила Матрена:
 -Ну племяш! Ты что мне за снежное чучело приволок?  Я его тебе такого отдавала?
Прихватила Серегу одной рукой за платок обвязанный вокруг  пояса и потащила его в дом. Как тючок с сеном.  Серега как мог махал руками и ногами, чтоб освободиться, причитая:
  -Бабуля я сам, сам!
 Но где там –  у Матрены хватка железная. Дотащила его до порога и только там поставила на ноги,
  -Вот те6перь сам. Су-сам!
  Половину стволов  и хворост деды разгрузили, а Женька укатил в Хотьково, только крикнул на последок:
 - Сержик! Санки  в другой раз, сегодня не успеваем. Сохни!!
Серега не так чтобы замерз, но в домашнем тепле сразу разомлел. Матрёна  его вытряхнула из заснеженных пальтишка и валенок:   
   -Ну ка работничек!. Ты у меня еще горяченького топленого молочка не пробовал, нут-ка с горбушечкой! Дуй, а то еще горячее
Серега забрался на табуретку и обняв  кружку с молоком, грел ладошки и сосредоточенно дул на пенку, что чудно плясала узорами.  Пенка морщилась и убегала к краю кружки. Но потом возвращалась на своё место покривляться.
  -Будет дуть то. Пей пока теплое, не то совсем выстудишь. Топленое молочко самое вкусное, пока горячее.
  Серега краем горбушки поймал пенку, откусил и заохал от удовольствия, как это обычно делала Туся, а да и мамка, будто это и не хлеб с молоком вовсе,  а настоящее мороженное с шоколадом. Понравилось. Как с молоком было покончено, Матрона его прихватила  с табуретки под мышки и отправила на палати – досыхать:
  - Ну-ка иди погрейся да поспи там маленько, деды твои пошли к соседям, а мне прибраться надо.
  -А я не замерз и спать не буду – возмутился Серега.
 - Так и не спи, подреми маленько.  Я в сени пойду, а ты за хозяина,  следи тогда, чтоб в доме был порядок. И смотри в оба! Чтоб глаз не сомкнуть!
  Серега получив задание,  успокоился и превратился в наблюдателя. Матрёна пошумела ведрами и ковшами и скоро скрылась за занавеской.
Серега  разогрелся и от наступившей теплоты  даже не заметил, как глазки то сомкнул и задремал прямо на посту на ароматном сенном матрасе. 
 Проснулся от голоса прадеда:
  -Эй на румбе! А кочегарить сегодня кто будет?
  Серега понял, что это конечно к нему и лихо скатил с палатей.
  -Иш ты прыткий какой! – удивился прадед.
  - Я не прыткий, бабуля говорит, что шустрый больно.  А где бабуля с дедом?
  -Шустрый это тоже хорошо. А дед вон дрова с бабулей пилят. У нас в деревне у всякого свои задания.
  Что-что, а кормить  дровами печку Серега  обожал. Пока шерудил дровами все собрались дома. Прадед раскурил трубку, попыхтел ароматным табачком,   и теперь в полголоса читал газету, Матрена с Тусей что-то  принялись готовить а дед разложив на половине стола папки с бумагами что то писал новой ручкой!  Серега осмотрелся по сторонам и не обнаружив больше дров вопросительно поглядел на Матрену :
- А где?
 -На бороде! Утром в сенцах,   кто босиком бегал? Не заприметил?
Серега отодвинув тяжелую занавеску из рогожки и  нырнул в сени, где   заглянувшее в горизонтальное длинное, узкое  окно,   вечернее солнце  ярко высветило бревенчатую кладку противоположной стены настолько, что казалось будто она сама источает свет. 

  Действительно,   вся противоположная стена, почти до половины была заложена березовыми полешками. Утром он их в темноте и не разглядел. Хотел было набрать дров, но вспомнил про корову – что-то она притихла. Отодвинул занавеску в коровник и потихоньку туда просунул голову. Бурка  вальяжно лежала на соломе и с аппетитно хрустела  зубами.  На него в этот раз не обратила никакого внимания. Однако в  коровнике имелась  еще одна дверь,  как калитка, уже из прутьев, что вела в соседнее помещение. Дверь была защелкнута на «собачку», а за самой дверью происходили всякие таинственные звуки.
Ладно,  подумал он, вперед дрова, а со звуками разберемся после.

Набрал охапку дров и гордо их протащив через всю комнату к печке, высыпал на пол и сразу сложил на полочку.
  Печка, надо сказать была красавица. Беленая с большим зевом и с  "подоконничком"  для дров и двумя арочными нишками сверху, что весьма походили на глаза. Казалось,  она лукаво всем  улыбается. Сбоку у печки – с одной стороны – чугунная плита с конфорками для готовки на открытом пламени, а с другой стороны еще имелась просторная духовка и  маленькая, как говорила Матрёна – хлебница, для выпекания хлеба и пирогов,  и сушилка. А гораздо выше начинались палати, что шли под потолком на всю длину стены. Севастопольская печка была может раза в три-четыре меньше, но тоже с плитой на которой бабуля любила зимой готовить,  и с духовкой для пирогов. Но без палатей.
  Матрена, сидя   на табуретке и поглядывая на внука,  давала наставления:
  -Березу отправляй в печку. А вот эти три сереньких – погодь.
  -А что погодь?
 -А это тебе осина. Ее надо оставить на ночь. Осина дымоход прочистит и печь не будет коптить.
Серега заложил в печку березовые чурки. Пока кочегарил в дом вернулись деды. Серега , важно, по хозяйски,  покрутился возле дедов и убедившись, что никому до него особо  нет дела,  юркнул за занавеску в коровник.
Дальше  на цыпочках подкрался к калитке, а так как солома под босыми ногами оказалась колючая – не удержал равновесия, схватился за «собачку» и калитка отворилась. А сразу и вспомнил, что Матрена его давеча предупреждала за эту калитку не ходить.
И тут что началось! Первым его встретил громадный, совершенно белый и строгий гусь. За ним в развалочку подкатила серая гусыня. Закудахтали куры.  Гусь вытянулся во весь рост, захлопал на Серегу крыльями, пробасил: 
 -Га-га-га!
 Гусыня вытянула шею, пошипела,  но нападать не стала.
 Но это не всё. Неожиданно от  куда-то с потолка, как порыв ветра,  налетел громадный петух, сел Сереге на голову и несколько раз смачно долбанул его клювом прямо в макушку.  Куры не нападали, но казалось, что очень радуются происходящему событию  -ко-ко-ко-ко-ко!.
Серега заорал, что было силы, и не столько от боли, сколько от страха и удивления. А гусь неожиданно встал на защиту Сереги, подпрыгнул и  мощным ударом крыльев сбил с Серегиной головы петуха. Серега при этом тоже рухнул на сено, но быстро вскочил на ноги. Однако  петуха ничего это не остановило. Он бодро пробежал круг по птичнику и было взлетел на Серегу еще раз, но  помешал гусик. Вот  тут и появилась Матрена с большущей метлой в руках:
  - Ах ты Петлюра поганый!  Ты на кого воевать собрался?
За Матреной в курятнике появились оба деда и Туся.
Прадед Николай схватил Петлюру за шею и  было похоже, хотел оторвать ему голову. Петух не сопротивлялся, даже напротив,  вытянув крылья и ноги,   покорно закрыв глаза,   безвольно присмирел. Но Матрена заступаясь за Петлюру, напала на деда с веником:
  - Чу ты!  С ума сошел?! А кур кто топтать будет! Ты? А я Серегу предупредила – в курятник не ходить! Наука внучку будет.  А бульон есть из кого сварить.
Дед  медленно опустил Петлюру на пол. На этот раз пощадил. Петлюра важно отошел в сторону и гордо встал в полоборота напротив деда и отряхнулся. Сердито на всех посмотрел  - А мне и ничего!  -похоже собрался прокукарекать, но в присутствии деда не стал.  Матрона,  его передразнивая, развернулась к нему в те же пол-оборота:
  -Может что сказать хотел? Или дед тебе кукарекалку повредил?
Петлюра вместо ответа протряс сережками и гребешком. Сердито глянул на Серегу и гордо отшагал в сторону.

  Туся,  тем временем,  схватила ошарашенного внука на руки и утащила в дом. За ней появились и все остальные – осматривать раненого. Следов на голове оказалось больше от когтей, однако, так,  царапины. А от клюва три неглубоких ранки, которые впрочем, весело кровоточили.  Убедившись что в общем-то, по- большому  все в порядке дед вернулся к бумагам, а прадед к трубке и газетам. Своих газет в Жучках конечно не имелось, но Женька регулярно привозил из Хотьково.  Охала только Туся, а Матрёна вместо того чтоб сострадать внуку, успокаивала невестку.
  -Что разохалась то? Неслух маленько получил. Наука будет!
  Ранки, хоть и кровили, оказались не страшные. Но Серегу пришлось местами постричь волняшками, как овцу  и щедро покрасить зеленкой. Туся  прижимала к груди  внука, гладила  и  приговаривала:
  -Всё, всё мой маленький, всё прошло:
   - Слава Богу,  не завтра тебя возвращать, не то скандалу не оберешься! И вообще, ты что ему голову подставил?
Серега, шмыгая носом и размазывая по лицу слезы с кровью, навзрыд рассказывал:
  - А и не подставлял вовсе. Гусик пришел со мной знакомиться, крылья показал. Громадные! А эти кокошки  кругом обступили:  -Ко-ко-ко,  ко-ко-ко… 
  -И тут этот дурак прямо с потолка,  сзади –как налетел! И давай долбить. А эти кокошки только радуются: 
  -Ко-ко-ко, ко-ко-ко!
 И тут гусик напал на петуха и сбил его с моей головы. И сразу пришла Матрена.
 Матрена вытерла правнуку лицо и руки, опустилась на табуретку,  задумалась,  вспоминая:

 -Гусик твой это наш славный Левушка. Он во дворе главный. Его даже Петлюра побаивается!  Не плачь матрос, я тебе лучше про  гусика расскажу: 
 -Как-то еще год назад  притащил дед за 2месяца до  Рождества,  гуся  из Хотьково. Собрались месячишко его откормить да запечь на праздник.
Серега в момент перестал всхлипывать и вопросительно посмотрел на  Матрёну:
  -Как?!!! Лёвушку куда? За печь ?   А что там за печью, какой праздник?
И тут деды зачем-то рассмеялись, а Серега еще больше удивился. 
  -Да нет же. Нет там ничего за печью. В печи выпекают хлеб,  картошку, можно и курочку или гуся.  Мы же не городские, мы деревенские. Это у вас в Москве молоко по дворам возят, а нам молоко Бурка дает, а хлебушек сами выпекаем.. Вы с бабулей в магазине все купите, а мы что вырастили, то нас и кормит – Матрёна тактично  пытаясь отвести мысли внучка  в сторону, продолжала. 
- А  Гусик наш,  он же не сразу стал Левушкой! Просто был гусик и гусик, а однако,  быстро прижился. Ласковый оказался. Я  как пойду доить Буреху, так он тут же ко мне. Встанет рядом, да еще головку  на колени кладет, чтоб погладила. Сроду таких гусей не видывала. А и по двору за мной даже по морозу бегает и всё :  -Га-га-га, га-га-га! - как бесед беседует. Подружились, даже имя ему дала –Лёва. Шнобелёк то у него видный!  А дед то всё видит. Понимает, какая тут может быть дружба у крестьянина, да с гусем?!
Так вот уже в канун Рождества,  пока мы с Левкой совсем сильно не задружились,  решили мы с дедом  Гусика запечь с гречкой и  с яблоками.
Серега опять напрягся:
-То на праздник, то за печь, то с яблоками и гречкой. Это как?
  -Как-как, непонятливый, вот так, гусика можно сварить, а можно приготовить и в печке, это и значит запечь..
  -Чтобы съесть? – В конец испугался Серёга
  - А что, ты никогда гуся печеного не пробовол или курицу?
  - Курицу пробовал, но гусик-то друг! Разве можно друга сьесть?  Он же друг!
  - А что тебе курица чем не друг?
  -Курица она же не умная и совсмем не друг.  Она же птица!
  - А гусь, что не птица?
  - Гусь не птица, он настоящий.  И ты сама сказала, что он во дворе главный!
  -Ну Сержик, с тобой не заблудишься!
  -И не путай меня, дай досказать-то!
  Так вот. Дед взял топор, пошел на двор. А рука на Гусика, чувствую у него  не поднимается.  Дай, думает,  хоть дров пока наколю, рука тверже станет. Принес несколько деревянных кубышек как раз до пня, на котором всегда дрова рубил. А тут Лёвушка, возьми, да появись. Да головушку свою на пень склонил –погладь мол!
Серега на этих словах притих и недоверчиво глядел то на Матрёну, то на дедов.
Тут не выдержала Туся:
  -Матрёшь! Дальше не надо!  Ты какие страсти внуку докладываешь, аж у меня сердце съежилось!
  -А ты разъёживайся, у меня сказка с хорошим концом! А Серёга – крестьянский внук, должен всё правильно понимать, что колбаска не на дереве растет.
И спокойно продолжила:
  -Так вот, дед, как это увидел,   в сердцах как шуганет Левку сапогом, что только перья посыпались.
  -Матрешь!  - в конец возмутилась  Туся.  Но Матрена не дала ей договорить:
  - Доча, да помолчи чуток, страшное уже прошло. А я  видеть то все не видела, но сердцем чую не доброе , выскочила на улицу да  как заору: 
  -Не тронь хрыч старый Левушку моего! Не хочу я такого Рождества!
Левушка тогда ничего не понял, обиделся на деда, пошел жаловаться прямо ко мне в дом, хоть и знает, что ему туда нельзя. Я его  погладила, попричитала,  ласковыые слова он любит. Успокоился.  А на улице дед в сердцах топором машет. На месяц дров нарубил…  Левушка его простил быстро и остался во дворе за главного..
А Рождество состоялось. Только на столе вместо гуся  был рождественский петух.  Был у нас тут один бездельник.  А я и   не возражала: 
 -Этот дармоед был хоть и ёбкий, но только по соседям всё шастал  чужих кур топтать, а свои не огулянные, как не замечает.
И опять обращаясь к внуку, добавила:
  -Теперь-то понял, почему тебе в курятник нельзя? Хотя теперь можно! Вон на ноги свои посмотри, да иди под рукомойник.
 - Это тебе не Бурка, энта никого не обидит, разве что случайно на мозоль наступит, да и чистюля и молочко у нее самое сладкое.
Серега в конец успокоился. С гусиком всё мирно решили.
  -Матреш, а зачем Бурка хрустит зубами?
  - Дак это она жвачку жует.
  - А мы почему жвачку не жуем?
  - А нам не надо, мы же сено не едим. Да и когда?
  Матрёна  легко поднялась с табуретки, вышла в сени и скоро появилась обратно с деревянным лукошком в руках и вручила его внуку:
  - Ну что работник? Здоров?
 -Не очень.
  -Так пойдем скорее - тебя вылечу. Ноги помыл?
  -Угу – кивнул Серега.
  -Нут-ка взуй валенки!
  -Эт кудай-то?
   -Ты скоренько взуй, а там и увидишь.
Серега, хоть и кряхтя, почти по старчески, но валенки одел.
 - Айда! – Матрёна взяла лампу, спички, старую дедовскую газету,  на этот раз внука за руку и повела во двор. Они прошли через весь двор в сторону огорода и сада к громадному земляному, заснеженному холму, к которому вела тропинка и несколько очищенных от снега, ступенек,  вниз. Там внизу – деревянная дверь.  Матрона открыла дверь и первая вошла в темноту подземелья.  И только когда зажгла  лампу за ней не решительно последовал и внук. Не смотря на лампу, в подземелье после яркого снега не особо то что и разглядеть. Но зато очень вкусно пахло дымом и чем-то съедобным.
  -Это Сержик наш погребок-землянка. Это как ваш магазин московский – у нас здесь всё есть.
Серега с удивлением оглядывался по сторонам.
  -А тут  - Гляди-ка -  говорила Матрёна  -  и картошка, и капуста и громадные тыквы, и банки с вареньем и соленьем и даже свежие яблоки.
  - Но это не всё,  продолжала Матрёна – смотри-ка, что у Матрёшки припасено специально для внучка.
Они подошли к одной из деревянных полок, а там проложенные газетой лежали свежие ягоды клубники!
  -Это наш Жучковский секрет - в январе свежая клубничка.
Наши жучковские еще  двести лет назад зимой в Москве свежей клубникой торговали. Даже возили к царскому  двору. Вот за эту клубничку нам еще царь Александр земли дал. А теперь эту клубничку и Сергуня попробует. Матрена набрала ягодку по ягодке в лукошко:
  - Держи, в дом понесём.
  А сама от лампы запалила свернутую в трубочку газету и продымила той газетой весь погребок.  Затем они вышли,  а Матрёна свернув комочком еще один лист газеты, зажгла его от лампы, бросила в погребок и сразу закрыла дверь.
  - А пожар? – возмутился внук.
   -Не бойся земля не загорится, зато вся нечисть выгорит и ничего не пропадет до весны.
  Лукошко на улице, на снегу,  просто сияло красной,  пузатой,  наливной клубничкой.
Внук удивленно смотрел на бабушку:
  - А у нас в Севастополе и летом не очень то,  что клубничка бывает…
  - Нут-ка скорее ягодку попробуй! Это тебе не город. Деревня!
Серега не веря своим глазам, двумя пальчиками, еще не доверчиво,  взял ягоду.  Понюхал. Пахла как настоящая, только еще вкуснее – с дымком. Откусил маленький кусочек и застонав от удовольствия отправил ее целиком по назначению.
  -У-у-у-у-у, да ты у нас сладострастник!  Что моя сношка – любит сладенькое.  И правильно, надо всему хорошему радоваться.  А теперь бегом  в дом, пока не застудился.
Серега первый помчался в дом и еще с порога восторженно закричал.:
  -Туся! Настоящая клубника!
  -У-у-у-у-у! Нук показывай!  Моя любимая!
Как раз в это время вошла и Матрёна:
  -Да вы точно два сапога- пара!  Оставайся у нас.
  -Серега вопросительно посмотрел на Матрёну:
  - А в садик ходить не надо?
 – Совершенно не надо, какой тут садик, и дома дел много. тебе понравится!
  - А мне уже!
  - Ну тогда щас сходишь с бабулей и дедом наловить огурцов и вовсе здоров будешь и точно уезжать не захочешь..
  -А гдей-то мы зимой их наловим?
 -А вон с бабулей и с прадедом на ставок поедете на санках. Огурчики у нас там и  растут!.  Женька вон обещал, да ему сегодня не получается. За одно принесете и водички. Нук, скоренько одевайся  сам, да с галошками – не забудь,  мы не в городе.
И обернувшись к снохе, лукаво добавила:
  -Танюшь, коромысло-то с ведрами прихвати, поди покачай бедрами.
   Туся, скрывая нечаянную улыбку,  замотала внуку голову белым Матрёниным платком и нахлобучила на него пальто и ушанку. Вязать на него пуховый платок не стала. Мороз совсем отпустил.  Одела бурки, ватный тулуп,  а голову повязала платком,  совсем по-крестьянски.
В сенях взяли топор, санки,  два ведра и коромысло.  А прадед пошел в чем был, только  одел сапоги и ушанку.
Санки оказались ладные, деревянные и еще крупнее, чем московские, только совсем без спинки.
Прадед повез санки с Серегой, а Туся забросила на плечо коромысло и плавно нагнувшись элегантно зацепила им ведра. Матрена   подзадорила:
   - Помнишь,  еще лет тридцать назад, как хотьковские молодцы к нам нагрянут,  все девки хватают коромысла да бегом на ставок. Вот уж выхаживали, что те гусыни.
  - Так уж не в девках, в бабках вот оказалась.
 -Да ладно, девки завсегда девки, даже в бабках…  Вот только наших хотьковских совсем не осталось. Кого война, кого город заграбастал…
  День тем временем клонился к закату. Небо,   плотно затянутое серыми непрозрачными облаками - снегу пообещало, но так и не дало, и только не понятно куда  спрятало солнце.
  На улице никого не встретили,  только дымок из печных труб и следы от калиток говорили о том, что в деревне живут. 
  До ставка, хоть дед и не лихачил,  доехали быстро.
  Ни кто не знал, почему  - ставок.  А так на самом деле озерцо, толи просто заводь по течению Воры. А вода в нем всегда была ледяная, даже летом,  и чистая -  родниковая. Ставок - слово  вроде украинское. Хотя украинцев здесь сроду ни кто не видывал.
 С берега на воду спускались чистые без снега, помостки, и возле каждого мостка имелось несколько дежурных прорубей, однако затянутых или хотя-бы подернутых тонкой корочкой льда. В каждую прорубь с мостка опускался свой канатик. Дед с мостка опустился на лед, попробовал его сапогом на прочность и только потом принялся вырубать подмерзшее кольцо льда в проруби. Лед  оказался совсем тонкий, вода, шелестя льдинками  пришла в легкое волнение. Набрал два ведерка воды и передал  невестке, а сам забрался на мостик и потянул за канат. В проруби появился, туго перемотанный канатом,  деревянный,  закупоренный, но продырявленный по бокам,  бочонок. Поднять бочонок на мостик не получилось – уж больно тяжелый. Но зато его удалось подтянуть чуть повыше благодаря самодельному кнехту, за который дед закрутил свободный конец веревки. Бочка во все стороны поплескала водой из просверленных дырочек и успокоилась.  Дед   опять опустился на лед и топором сковырнул с  бочонка крышку.  А там внутри -  настоящие свежие, зеленые огурцы! 
  -Сергуня, а ты что зеваешь? Тащи скорее свое лукошко и айда ловить огурцы,  не то все  разбегутся!
Серега с опаской потрогал ногой лед, и убедившись, что он такой же прочный как земля и мостик, несколько раз на нем подпрыгнул. Льду конечно хоть бы что,  и только вода в проруби слегка заволновалась.
  -Хорош скакать, ноги замочишь,  да и огурцы лови, пока лед не опустился, не то промокнем.
Дед продолжал потихоньку подтягивать веревку, а Серега попробовал пальчиком водичку,  как обжегся,   удивленно посмотрел на деда.
  - А ты как думал? Водичка у нас родниковая да мерзлая, зато всегда чистая, а  до дна никогда не промерзает!
Серега визжа от ледяного восторга принялся двумя руками ловить огурцы и передавать их бабуле, а та их ловила и складывала в лукошко , только приговаривая:
  -Ай да огурцы молодцы, вишь какие вымахали, в ледяной то воде!
Набрали лукошко,  дед законопатил бочонок крышкой и потихоньку опустил его на дно ставка:
  -Пущай еще маленько подрастут до следующего раза.
Обратно  Серега ехал на санках с лукошком полным свеже-пойманных огурцов, а бабуля, прямо по совету свекрови плавно покачивая пышными бедрами и полными ведрами  воды,   шла впереди. Коромысло легонько прогибалось, вода в ведре волновалась, но за края ведра не прыгала.  Дед украдкой поглядывая на невестку, прятал улыбку в усы.
  На пороге встретила Матрёна:
 -Ну дед! Ты чой-то придумал, ты штоли малого в прорубь за огурцами нырять пустил! Сумашедшие, вы мне так всего внучка выстудите. Мало чтоль ему сегодня от Петлюры досталось!? Татьяна, а ты куда глядела то? Бурочки вон и у тебя замокли,  сама на лед то  что-ли соскочила?
 -Да не лёгенькая я, лед не выдержит  - усмехнулась невестка.
  -А Серёга мужик, справился.  Да и  Матреш, ведь не холодно совсем, не выстудят.
- Это уже дед заступался  за прадеда и жену.  - А на бурочки это ей снегу налепилось.
Матрена со всех сторон придирчиво осмотрела внука:
  -Ну ладно, скидавай валенки и эту мокрять,  и марш греться к деду под свитер, разобрался он со своими бумагами, да с новой ручкой. Щас  и обедать будем.
  Сергуня с ходу почти выпрыгнув из валенок и вытряхнувшись из пальто, которое действительно не только по локоть но и обшлага крепко намокли,  с разбегу залез к деду на колени и нырнул ему под свитер. Свитер у деда был знатный – широкий, толстый, шерстяной, настоящий водолазный! Серёга еще в Москве с ним познакомился, когда возвращался с прогулки. Сжимался там в калачик, дышал и сразу становилось жарко. Дед крепко прижал этот «калачик» своими большушими крепкими  руками:
 -Это где вы такого мокрого маленького лягушонка поймали?
Матрёна, доставая ухватом из духовки чугунок, подмигнула сыну:
  - А это у нас такие лягушата в Воре плавают.
А Серёга тем временем из под свитера шепотом пытал деда:
  -Деда! Зачем петухи топчут кур?
Дед так же шепотом ему отвечал:
  -Чтоб курочки несли яйца.
  -А если не натопчит?
  - Ну а как не натопчит,  то цыплята не выведутся.
  -А совсем не затопчет?
  - Не. Маленько потопчет и все.
  -А что значит ёбкий?
  -А это маленький да удаленький.
  -А зачем Тусе качать бедрами?
  -Ходить так с коромыслом легче. Да и красиво!
  В комнате так вкусно запахло, что Серёга не выдержал и вынырнул из под дедовского свитера. Он  зачем-то вдруг почувствовал, что бесконечно счастлив. Может от того, что и здесь, оказывается,  можно за обедом сидеть у деда на коленях, может из-за клубнички, может потому, что это именно он наловил огурцов,  может немножко чувствовал себя раненым героем, но главное, что он дома…
   Платочек, пока сидел у деда под свитером,  с головы то потихоньку  стянул,  думал – не заметят. Заметили.
  - А куда это ты раненый,  повязку подевал?
Это Туся, она всегда всё замечает, а остальные бы и не увидели, или сделали бы вид.
  -А чой-то,  я как бабушенок обедать буду? Уже совсем не больно.
  -Пускай. – Дед чмокнул внука в зеленую макушку:
 - Матрос здоров!
  На столе,  разлитый по глиняным мискам,  парил прозрачный, янтарный, куриный бульон с домашней лапшой, совсем как у севастопольской бабули. В большой глиняной тарелке  целая вареная желтенькая курица,   обложенная еще дымящейся  печеной  картошкой, кислая капуста в ковшике,  а в белой фаянсовой миске – сегодняшний улов – зеленые огурцы, с пупырышками, будто вот только с грядки. Кувшин с квасом,   на полотенце   белый, круглый хлеб, еще совсем теплый,  и только что принесенный прадедом из кладовки граненый графин с самогоном. Прадед передал графин с самогоном деду: 
  - Товарищ полковник, тебе командовать, как старшему по званию!
 И они с  Матрёной перекрестились:
  -Господи благослови!
 Дед  вопросительно глянул  на кувшин, потом  на Матрёну: 
  -Мам?
 Матрёна лукаво улыбнувшись:
  -А где  это ты видел чтоб я обедала без рюмашки?
Дед всем разлил, а  Серёге домашнего кваса. Поднял рюмку:
  -Батяня, дорогой, и ты мамочка,  родная наша Матрёшка! Вот вам,  наконец, долгожданный подарок! Хотели дожить – да правнука поглядеть. Вот вам от Юрки и подарок – внучок, а еще летом может и братец его старшой прибудет Владька! За вас, сила наша, и за внуков наших!
  Потом вспоминали и Юрку и Люську. и Екатерину Николаевну и Владьку.  А Серега рассказал и про Риту. Так получилось, что в этот вечер все оказались вместе. Будто Севастополь где-то совсем рядом,  здесь, в Жучках и в Москве.

  Серега потихоньку слез с  деда, натянул толстые новенькие шерстяные носки, что Матрёна успела связать уже по его приезду,  и  легко покачивая бедрами
прошелся вокруг стола до порога и обратно.  На что обычно невозмутимая Матрёна удивилась:
- Это что у нас тут за зимняя обезьяна появилась?
Серега было не надулся:
  - Это не обезьяна это Сергуня идет как Туся, и деда говорил, что это красиво.
  -Ну да ! Это у Туси красиво, потому как у нее есть чем покачать.
- А у меня?
-А у тебя слава Богу есть  чем ходить, а качать тебе не понадобится, и так хорош, ты же не бабуся.

   На следующее утро всё повторилось. Матрона звеня ведром ушла доить Бурку. Серега нырнул за ней.
  -Ты кудай-то собрался?  - Почти шепотом спросила Матрёна.
  -Так мы-ж Бурку доить!
  - А хитрый, молочко парное караулишь? Будет нам молочко , будет.
  После молочка с горбушкой  вернулся к бабуле. И еще долгои сладко бы спали. Но Разбудил Женька.  Туся с палатей удивилась:
  -А чио это Петлюра у нас не поет, ужели я не слышала и проспала: Или ему действительно папаня кукарекалку повредил.
Матрёна усмехнулась:
  - Да этому ничего повредить не получится. Он и вчера не кукарекал, как вы приехали. Это у него такое правило. Как кто в гости нагрянет, так он молчит.  Опасается. Как гости приедут, так одной курицей меньше. Волнуется. Считать что-ли умеет?  А то как бы и из него бульон не сварили. Иногда кажется, что он именно так соображает.
  А Женька сообщил, что деда срочно вызывают в штаб и что их в Хотьково уже ждет Эмка.
 - Эх вздохнул дед, даже попариться не дали. Ну ладно, уж в следующий раз.
  Деды быстро, по походному собрались и загрузились в дровни.
Женька смачно щелкнул кнутом, свистнул, совсем как Соловей разбойник и Гуня, звякнув колокольцами тронулась в обратный путь. Прадед с Матрёной, обнявшись,  остались  стоять возле открытой калитки, печная труба дышала еле сизым дымком. Дед с Тусей развернувшись в пол-оборота махали родителям ладошками, Серега держась за дедов,  стоя на коленках прокричал в сторону Матрёны и прадеда – До-сви-дания!!!
В ответ донеслось задорное  - Ку-ку-кареку-у-у-у-у!
  - Памятный! –усмехнулся дед.
Дед прижал к себе внука и Тусю, а Гуня лишь легко тронутая поводьями,  перешла на рысь.