Воздух

Похоже несхожи… роман или пьеса
Сгорел Нотр-Дам, но юна поэтесса.
Не требуйте много – горят мирозданья,
Зола, уголёк – тленья прошлых признаний.

Похожи, похожи… - заложена мина,
Мы чем-то не схожи – похожее мимо…
А надо бы в цель, надо в сердце пробиться…
Пробиться и  вскрикнуть! Я – Феникс, Я – птица!

Похоже тебе я взлететь не позволю,
Ты шагом пойдёшь - отпускаю на волю.
Среди чёрно-белых несыгранных клавиш
В гармонии есть какофонии завязь.

А ты говорил, что различия схожи,
И Я утверждала – похожи, похожи…
Но, если в единстве – согласность отличий,
Любви ненавистны капризы двуличий.

Горит Нотр-Дам, Квазимодо и Фролло,
Жива Эсмеральда, сверкает Аврора,
Я Жизнью назначена – дивой крылатой,
Вне времени-моды, меняющей даты.

Он летел... летел, на выходные, всего на два дня, самолётом, первым утренним рейсом, в Москву. Место в этот раз было самое престижное – второй ряд, у окошка-иллюминатора. Крылья самолёта за спиной - смотришь в овальное оконце и видишь только прозрачный воздух, по которому скользит сигарообразный самолёт.
Воздух полёта кажется плотным, но у него нет поверхности - пустота справа (слева сосед) и впереди, а что там, за спиной, не ощутимо, потому не хочется разрушать иллюзию твёрдой прозрачности, которая держит на весу самолёт.
Он летел!, чтобы увидеть необычайную, не свойственную человеку способность летать.
Вечером, в Большом премьера балета «Иван Грозный» и в главной роли – Юрий Владимиров!
Мощь, сила, яркий темперамент.
«Весна священная (Игоря Стравинского) становилась подлинно священным действием при его участии. Варварская, корявая, с точки зрения классического балета, техника танца завораживала, прыжки казались такими, будто он опирался и отталкивался от воздуха, летел а потом падал, чтобы те, кто смотрели на это действие, почувствовали искус свободного полёта.
Где там птице, которая, найдя восходящий воздушный поток, висит в небе.
Его полёт – это жизнь, «миг между прошлым и будущим», - миг, в котором рождается, живёт и умирает полёт, чтобы повториться опять и вновь.
Самолёт - техника полёта, созданная человеком, и - балерун воплощение полёта человеком.

Она вошла в его жизнь с обложки книги «Школа Большого балета». Эффектная худоба, присущая всем малолеткам этой школы, поднятые и изящно сомкнутые детские ручки над головой не становились нимбом, но изящно обрамляли лицо, которое было прекрасно само по себе, однако, глаза создавали эффект непреодолимости притягательной силы. Книга несколько лет существовала сама по себе в подборке других книг о балете, пока фото на обложке не обрело свою сущность молодой женщины, молодой мамы, близкой родственницы его друзей. Далее как в песне «… Я увидел её - и погиб…»

Воздух, - почему он может быть опорой полёта, или пустотой, в которую не падаешь, в которой не летишь, в которой перестаёшь понимать происходящее и ощущать своё наличие. Воздух есть, полёта нет, падения нет. Ты, то где?
«Движение – это жизнь, а жизнь – движение!» – говорил Аристотель, а судороги в пустоте не жизнь и не движение.
У него было явственное ощущение, что балерине нравится его внимание, она могла сидеть часами у него на коленях в присутствии друзей; были ночи бесконечной длинны, когда она лежала и спала рядом, довольствуясь его нежностью и скромными объятиями, превращаясь в пустоту, в воздух, при первых проявлениях страсти.
Воздух – он распалял огонь его желаний, но он [воздух] неожидаемо становился резким, твёрдым, подчас грубым и через мгновение спокойно доверительным после того как сдувал, гасил пламя его страстей. Самое странное, что происходящее с ними не было сознательно оформленной игрой, ибо что-то происходило на острой грани отношений люблю-нелюблю. Если люблю то навсегда и взаимно, не верю, но жду, а иного не нужно, не хочу.
Ему не удалось показать, доказать, что у них может быть общее будущее, ни па-де-де, ни па-де-труа, хотя в самолёте он ещё жил предвестием (ложным, ошибочным), что он прилетит и увлечёт её в долгий совместный полёт.
Балет «Иван Грозный» – не «Весна священная», а трагедия любви, яд – умерщвление.
Не случилось, она уехала играть в провинциальном драматическом театре, в небольшом городке, «пошла по рукам» мужчин, которым она поверила больше чем ему, которые ей показались любящими и надёжными. До него изредка доходили вести о этих невысоких взлётах и падениях. При этих известиях оставаясь с собой наедине он криво усмехался: «Не воздух, а примитивная жижа.»

В один из дней он оказался в этом городе, где жила его воздушная иллюзия, играла первые роли в небольшом провинциальном театре. Основополагающий в её успехе спектакль он случайно видел в трансляции местного телевидения, и там она ему не показалась… Потому интерес угас, ничто не будоражило чувств. Однако, вечер, проводимый в компании друга, сопровождаемый добрыми крепкими напитками, неожиданно съехал с дороги обычных в таких случаях воспоминаний: некая тоненькая игла кольнула в то неизвестное место, где находилась душа и спровоцировала броуновское движение непредсказуемостей: телефонный справочник, сбивчивый разговор с кем-то оказавшимся в театре, какие-то выдуманные весомые аргументы, для того чтобы заполучить номер её домашнего телефона, далее «телефон у неё – телефон у меня, сто лет прошло говорю», и уже глаза в глаза поверх рюмок с коричнево-золотистым коньяком.
Воспоминания - ни о чём, обо всём.
Почувствовал едва ли не сразу, что он, как и ранее, проваливается в облако несбывшихся надежд. Вроде бы и готов был к такому событию, ан нет, через несколько минут после того, как его уложили в пустующей комнате, вспыхнула обида: ему редко отказывали женщины, чаще старались обратить к себе внимание, а тут многолетняя преданность к ней - летящей, и пренебрежительное отсутствие с её стороны желания совместного полёта.
Обида – плохой советчик, - сорвался, пошёл «ва-банк», попытался применить силу и… прозрачный матово-серебрящийся воздух в тот же миг стал жестоко жёстким, бьющим вразмах и влёт…
Осознание крушения пришло в подъезде, на дне тёмного неба, среди обломков разрушенных иллюзий.
Городок был полу-фронтовой, потому надо было ждать окончания комендантского часа и казалось, встало время невесомости чёрной пустоты разочарования, душного угара своего самоуничижения – воздуха не хватало.
Когда в доме напротив появился в отдельных окнах свет - комендантский час отступил. Он вышел из подъезда, увидел над собой настоящее звёздное небо. Попервоначалу неровными и некрепкими шагами пошёл к центру города, стараясь изо всех сил удержать, не понимая зачем, одну слабеющую звезду. Шаг постепенно креп и ещё через какое-то время ему стало казаться, что он отталкивается от того жёсткого шершавого прошлого и появляются короткие, но удлиняющиеся фазы полёта. Тянущий заскорузлый слой отделился и остаётся внизу. Воздух становится нежным и упругим.