Скамейка и павильон

          Целый день валял я дурака в Михайловском саду. И утешал себя тем, что валяю дурака не где-нибудь, а у стен Русского музея, между каналом Грибоедова, Мойкой и Фонтанкой.
          Вот скамейка, на которой мы однажды сидели с ней и беседовали. Однажды? Ну да, несколько лет назад. С некоторых пор я стал измерять время годами. Раньше – только датами, как настенный календарь. Мы сидели на скамейке и беседовали, а она смущённо говорила, что у неё нет таких знакомых, как я, что это в первый раз… «Каких таких?» «Ну, таких… Художников».
          «Как же так, - удивлялся я, - ваша мама – оперная певица, а папа – известный аккордеонист.  Творческая семья, да и круг общения тоже творческий». Я перешёл с ней на «вы», с тех пор как превратился для неё в «художника», а всё остальное закончилось. А она так и говорила мне «вы», даже когда ещё продолжалось «всё остальное». Недолго оно продолжалось, две недели. Теперь вот я измеряю время ещё и неделями. А раньше – ну что вы, отдельные даты в календаре, а календарь всегда при мне, в голове у меня.
          Кажется, здесь больше не гуляют дети из детского сада. А когда-то гуляли. Мы обычно шли в паре с Машей Н., дочкой директора. Мы бежали друг к другу и брались за руки, когда воспитательница строила нас перед прогулкой. Потому что хотели идти в паре только друг с другом. Я понятия тогда не имел о директоре и ни разу его не видел. Просто дружил с Машей. Как сейчас вижу - идём мы с ней последней парой, идём по Садовой улице вместе с другими детьми и беспрерывно хохочем, придумываем какие-то шутки, заговариваем с прохожими…
          Но после садика, став школьниками, а потом и взрослыми, никогда и нигде мы с Машей не встречались.
          А в Михайловском саду было много художников. Особенно осенью. И мы тихонько стояли позади художников и наблюдали за их работой, и запоминали, и мотали себе на ус. И художники, среди которых было много студентов известной Академии, не говорили, что мы им мешаем, а наоборот, иногда что-нибудь нам рассказывали и объясняли.
          - А вы когда-нибудь рисовали реку Неву?
          - Рисовал!
          - А что вам тогда поставили?
          - Ну, так… Пятёрку с минусом.
          Скамейка. В детстве мы почти никогда не садились на скамейки. И на эту, в том числе. Считали – пусть бабушки и дедушки сидят. А теперь не детство. Давно уже не детство.
          Она сама предложила встретиться и поговорить, а ведь прошло уже три года. Опять, опять эти «годы», проклятие! Я вручил ей книжку «Овсяная пыль», потому что это книжка была для неё, это была её книжка. А потом мы разошлись в разные стороны, чтобы больше никогда и нигде не встретиться.
          По вторникам в Летнем саду выходной день, поэтому все идут в Михайловский. Но сегодня обещали ливень. Они так и написали: «ливень». Посмотрим.
          Я сказал ей: «Вы повесили на меня табличку с надписью «художник» и полагаете, что я этим счастлив. Тем вот, что я «художник». Я не знаю, какой я художник и художник ли я вообще. Я знаю, что я несчастлив. Разве мы встретились три года спустя для того, чтобы поговорить о моих художествах? Зачем?»
          Надо уйти от этой скамейки. Просто встать и уйти, и больше к ней не возвращаться.
          Вон там, напротив скамейки этой, мы когда-то играли в футбол. Ничего страшного, что шестилетние дети иногда гоняли мяч в Михайловском саду. Не в Русском же музее мы его гоняли.
          - Что это за вид спорта - футбол! – Говорила Мария Фёдоровна, воспитательница. – Вот хоккей – это да! Это настоящий вид спорта.
          - А как же Блохин? – Возражали мы. – Здоровский футболист! Значит и вид спорта тоже здоровский.
          - Блохин – это, конечно, Блохин, - отзывалась Нина Афанасьевна, вторая воспитательница, - но вот Кипиани – это самый лучший футболист! Настоящий мастер своего дела!
          Обещали ливень, значит есть надежда, что народу в Михайловском будет не очень много – так я рассуждал, когда шёл сюда. Классическая петербуржская тема: побыть одному в огромном городе, среди памятников архитектуры и искусства, садов, парков и прочих марсовых полей. От скамейки памятной я уже довольно далеко. Куда же теперь? Может быть, в павильон Росси? Там с недавних пор есть кафе с чаем и мороженым.
          Да, в павильоне Росси как раз нет ни одного человека. Все столики свободны. В десяти метрах от павильона - Мойка, и по ней идут небольшие кораблики в сторону Фонтанки. Возьму чаю и немного мороженого, раз уж я всё равно целый день бездельничаю. Что такого-то? Могу я раз в полгода поесть мороженого?!
          И вот, некоторое время спустя (время, время!) я сидел за столиком в павильоне Росси и думал о том, что мог бы так и остаться здесь. Надолго, или лучше: на неопределённое время. Скажем, пусть бы время для меня остановилось, а Мойка, Михайловский сад и павильон остались бы как есть, на своих местах. И я пил бы чай, глядя на Мойку и противоположный берег, и рассматривал бы проходящие мимо кораблики. И я был бы совершенно один, не считая двух девушек, которые наливают чай и продают мороженое. Но их не видно, они во внутренней части павильона, за дверью, так что мы не мешали бы друг другу. И не было бы той скамейки, на которой мы тогда сидели, и пропало бы навязчивое желание снова на неё присесть и прокрутить ещё раз, как в кинофильме, сказанное тогда. И не было бы больше запоздалого сожаления о том, что сказано не то и не так…
          И тут пришёл пьяница. Не из повести «У моря королевы Луизы», а новый какой-то. Пожилой, хорошо за шестьдесят. Уселся, правда, за дальний столик, у стены. Разложил закуску, но с моего места не видно, какая у него там закуска. Хитрый он, этот пьяница! У него спиртное – в обычной пластиковой бутылочке для воды, по цвету вроде коньяк, а простая вода – в другой такой же бутылочке. Хитрый, но при этом глупый: здесь же камеры везде, заберут в полицию! Разве можно выпивать в Михайловском саду? А в Летнем есть кафе – правда, дорогое. А вот пусть бы туда и шёл, раз охота пить! А может быть это местный пьяница, и охранник разрешает ему выпивать в павильоне Росси? Вот он что-то включил! Этого только не хватало, теперь точно будет мне мешать. Слышны аплодисменты, концерт какой-нибудь… Ну и ну, серенада №13 Моцарта! Хорошо, что не русский рэп. Ладно! В конце концов, я не против. Меня никто и не спрашивает, против я или нет. Один ли, вдвоём ли с пьяницей, какая разница уже! Так и будем теперь здесь сидеть: Моцарт, пьяница и я. Да ещё две девушки, которых не видно из-за двери. И кораблики мимо проплывают, и облака над Мойкой и Марсовым полем, и…
          Вдруг сзади:
          - Гы-гы-гы-Маша, где у них туалет-гы-гы-гы-га-га-га-Маша, займи место, я пошла в туалет!
          - Га-га-га-го-го-го- а на лодке кататься пойдём? Пойдём потом на лодке кататься?
          -Га-га-га-гы-гы-гы-гу-гу-гу!
          Понятно, туристы. Сами вы «на лодке», сами вы лодки! Это прогулочные катера. Как раз здесь, в пяти метрах от павильона, они и останавливаются. Глаза свои отворите, идите и купите билеты! И вам покажут произведения искусства и культуры и расскажут много чего интересного! А шуметь не надо, это павильон Росси. Это, можно сказать, почти что Русский музей! Может вам лучше туда? И туалеты там, кстати, найдутся.
          Всё равно будут шуметь, всё равно уже не побыть одному. Вот пришли ещё три огромные женщины с накрашенными ногтями на ногах. Мне всегда было удивительно: как у них, у женщин, времени хватает на это – ногти красить? А денег не жалко? А вот идут сюда двое влюблённых, садятся за столик прямо перед моим носом. Ясное дело, сейчас начнут целоваться! И ничего, что пьяница уже присматривается. Нет, ещё не сейчас, ещё есть время сбежать – будут есть мороженое.
          А потом пришла мамаша с двумя маленькими детьми, а потом – другая мамаша с одним ребёнком, тоже совсем маленьким… А потом третья мамаша с папашей на буксире…
          Я вот, кстати, не помню, чтобы она когда-нибудь красила ногти. Мороженое мы ели, кофе пили, то есть, она пила кофе, а я предпочитал чай. Мне было всё равно, какие у неё ногти, хоть красные, хоть зелёные, хоть в пятнышках. А сейчас тем более всё равно, потому что никогда больше…
          И тут полил дождь. Да ещё какой: ливень! Обычно ливни быстро заканчиваются, но этот – пошумел, пошумел, ослаб, но, как оказалось, и не думал прекращаться. Не мелкий, не сильный, но долгий, это точно. Так и будет лить. Неопределённое время! Я ждал время, а получил дождь. Дождь-время, время-дождь. И все, кто был в это время в Михайловском саду, примчались в павильон Росси. И не осталось в Михайловском ни одного человека, только в павильоне  Росси остались,и на прогулочных катерах все перешли под крышу.
          А под крышей павильона теперь человек тридцать или сорок, больше сюда и не поместится. И кто-то уже неодобрительно посматривает в мою сторону - мол, сидит человек, ничего не ест и не пьёт, а место занимает. Хотя и пьяница тоже уже не пьёт, а мечтательно улыбается и никого не замечает вокруг себя.
          И я думаю о том, что этот дождь может лить сколь угодно долго. Неопределённо долго. И что, в таком случае, мы все так и останемся здесь, как бы в большой однокомнатной квартире – пьяница, туристы, огромные женщины, влюблённые парочки, взрослые, дети и я тоже. И всем здесь придётся знакомиться, привыкать друг к другу, может быть даже в чём-то помогать друг другу. Я, например, могу что-нибудь рассказать туристам, если им интересно. Одна незадача - пьяница останется без выпивки, потому что здесь в буфете один только сидр, а он его, конечно же, быстро вылакает, и тогда… Но это уже другое дело. Дождь льёт и льёт, и никто ведь не знает, закончится ли он когда-нибудь.
          И о том я ещё думаю, что эти люди – мои современники, и других современников у меня нет, и глупо желать других, раз не в моей власти приобрести других. В конечном итоге, ведь я тоже их современник, и я им здесь так же не нужен, как и они мне. Да, я сижу за столиком, не ем, не пью, но занимаю место, которое могло быть занято кем-нибудь другим, кто пришёл пережидать дождь, хотя в Санкт-Петербурге это даже смешно звучит – дождь пережидать! Можно подумать, он когда-нибудь кончится! О, мои современники!
          Вот-вот, надо написать такую научную статью: «Я и мои современники». Или ещё лучше: «Мои современники и я». Что вы иронически улыбаетесь? Разве многое и многое из того, что сейчас пишется – и публикуется! – нельзя было бы озаглавить именно так?
          И я понимаю, что, даже если я покину павильон Росси и пойду куда-нибудь под дождём, встречаться мне будут те же самые люди, которых я только что видел. И не будет других, и я не буду другим. А место за столиком пусть займёт кто-нибудь другой, я и так достаточно времени провёл в павильоне в Михайловском саду, между Мойкой и Фонтанкой.
          И тогда я вышел под дождь, а зонтика у меня в тот день не было, да и ни в какой день его не было. Его давно уже нет, потому что он остался у неё, навсегда остался у неё, и я даже не подумал попросить вернуть его и не подумаю. И я шёл по мокрому и пустому Михайловскому саду, по набережной канала Грибоедова (Екатерининского!), мимо станции метро, мимо места, которое кто-то однажды назвал «климатом», по Невскому проспекту, дождливому и сероватому. И мне навстречу шли люди – пьяницы, туристы, мамаши, женщины, мужчины и дети. Люди шли, спешили, бежали, катили на своих идиотских самокатах, а дождь всё лил и лил. И не было, да и никогда не будет вокруг меня ни других людей, ни другого города, ни другого времени.
          Вот только её среди них не будет. И в этом городе её не будет. И ни в каком городе. Иногда мне кажется, что её и не было никогда.
          А дождь, между прочим, до сих пор не кончился. Не верите? Приезжайте в Санкт-Петербург и убедитесь.