Студентка из провинции. Вспоминая четвёртый курс

        Изгнание из рая

   По возвращении в институт после практики и каникул меня  ждали новости. Точно не знаю, почему на четвёртом курсе мне отказали в общежитии, но вроде кому-то показалось, что я могу жить у бабушки. Как-то, когда я долго не появлялась на Толстого 30, старенькая бабушка Настя пришла ко мне, с трудом поднявшись на второй этаж. Кому же расскажешь, что бабушка сама ютится из милости у невестки?

Итак, Нила остаётся, а мне уходить, но это же совершенно невозможно! И вот (сейчас это трудно представить), великодушная Нила предложила мне остаться и спать , как бывало прежде, вместе на одной кровати, а я была настолько не деликатна, что с радостью согласилась. Студсовет и комендант закрыли глаза на это самоуправство и даже пошли навстречу, отселив нашу коммуну из огромной двадцать третьей комнаты в небольшую двадцать шестую о пяти кроватях, одном столе и одном шкафе. Вот наш коллектив: Алла Романюк, Алла Жукова, Римма Цомартова, Элла Мяснянкина, Нила и я.  И снова наша жизнь потекла, как прежде, только спим мы с Нилочкой теперь валетом, стараемся не брыкаться, и сон наш по-прежнему крепок.

        Стать радиоинженером нелегко

Четвёртый курс замучил нас курсовыми проектами, которые шли один за другим, а то и несколько сразу: по усилителям, по приёмникам, по акустике, по импульсным устройствам, по передающим устройствам, ужас! По приёмным устройствам лекции нам читал сам Абель Аронович Ризкин, автор знаменитого учебника, перебравшийся из Ленинградского института связи в Одесский.

Курсовой по радиоприёмным устройствам был особенно трудным, требовалось рассчитать приёмник от и до, причём все расчёты мы выполняли на логарифмических линейках. Линейки тогда выпускались массово и плохого качества, с корявыми движками и кривыми шкалами. Помню, у Нилы никак не получались нужные результаты, всё какая-то фантастика c отрицательными знаками. Выручала старинная папина линейка «Росметровес» 1931 года, приходилось всё пересчитывать на ней. Много лет спустя Люся Панова (Марченко) призналась, что девочки попросили у меня курсовой и… потеряли его. Боялись скандала, но я вроде спокойно пересчитала проект. Ну, вот – не помню, ей-богу!

В те годы ещё не распространилось поганое поветрие делать курсовые чужими руками за деньги. За своих подруг ручаюсь, они всё делали сами: и считали, и чертили на ватмане большие электрические и монтажные схемы. Правда, кое-кто старался найти бесплатного исполнителя среди однокурсников. Галя Мозолевская, довольно экстравагантная особа, с которой я никогда не дружила, вдруг воспылала горячей симпатией ко мне и пригласила меня в гости к себе домой.

Папа Гали был начальником штаба Одесского военного округа и получил квартиру на Ришельевской. Я ошалело разглядывала убранство огромных комнат, большие белоснежные кровати, зеркальный шкаф и трельяж в спальне, сервант, набитый хрусталём и фарфором, настоящий кабинет с кожаной мебелью.  Ну, а потом выяснилось, что Галя как-то затрудняется с курсовым…ну, и понятно, что было дальше. Надо сказать, что в этой ситуации я выглядела изрядной простофилей.

Был у нас в этом году курс атеизма, совершенно необязательный курс, без экзамена, почти факультатив. Но, представьте, мы не пропускали ни одной лекции по атеизму. Читал нам их молодой доцент одесского университета Валентин Иванович Толстых. Не забудьте, шёл 1956 год. Бури, сотрясавшие Москву, не докатывались до большинства одесских студентов, и если бы не Валентин Иванович, мы бы долго ещё не понимали происходящего. Он поведал нам обо всём, что творилось в стране под парадными покровами.

Слушая Толстых, мы ужасались смелости его речей, забывали записывать и впитывали, впитывали горячие и свободные речи. Попутно молодой преподаватель атеизма сумел навсегда вложить в наши головы отвращение ко всякой мистике и стадному экстазу. И теперь, часто видя доктора философских наук профессора В.И. Толстых на экране телевизора в телепосиделках рядом с С.П. Капицей и другими умными головами, встречая ссылки на его статьи и книги в любимом журнале «Наука и жизнь», я испытываю скромную гордость оттого, что могу считать себя чуточку его ученицей.

        О театрах и не только

Маленькое отступление. Вспоминая свою студенческую жизнь, ясама удивляюсь, как у нас хватало времени и на театры, которых в Одессе было немало. Кроме знаменитого оперного театра, была ещё не менее знаменитая оперетта и драматический русский и такой же украинский театры, и великолепная филармония.  Мы гордились одесскими театрами и одесскими артистами. Пришли как-то на «Риголетто», а в программке замена: вместо нашей примы Раисы Сергиенко поёт какая-то стажёрка Бэла Руденко. Хотели огорчиться, но во втором акте со сцены вдруг полилось такое нежное серебро, что мы восхищённо замерли. Жаль, что Бэла недолго пела в Одессе, её тут же забрали в Киев. Вообще, у нас начинали петь будущие корифеи Константин Лаптев, Галина Олейниченко, Николай Огренич, танцевала Алла Михайличенко, но столицы немедленно сманивали их.

Держалась только наша оперетта, и мы перебывали на всех её спектаклях. Конечно же, визитной карточкой театра была «Белая акация» Дунаевского, где были заняты все примадонны и премьеры: красавицы Зоя Иванова и Маргарита Дембская, неподражаемый комик Михаил Водяной и герой-любовник Аркадий Дынов. Последнего часто можно было встретить на Дерибасовской в мягкой шляпе, светлом макинтоше, с тёмными кругами вокруг глаз. Другим ударным спектаклем была музыкальная комедия по пьесе Гладкова «Давным-давно». Вы будете смеяться, но у нас она шла под названием «Голубой гусар» и тогда это никого не смешило.

Мы покупали билеты в амфитеатр, которые тогда стоили от полутора до трёх рублей. При стипендии около пятисот рублей это было не разорительно. Почему  тогда так было? Думаю, что тогда и театры, и артисты были на госбюджете, и заработок артиста был скуден и фиксирован. Цены на билеты тоже были фиксированы и рассчитаны на людей с невысокими доходами. Артисты негодовали, а мы радовались и беззаботно ходили в театры.

 Мало того, мы, не избалованные сервисом студентки из провинции, приучились посещать парикмахерскую и кафе. Стрижка стоила четыре рубля, а маникюр – два рубля двадцать пять копеек.  В приличной столовой обед из трёх блюд с мясом стоил пять рублей (мы считали, что это дорого), а в кафе мы ходили компанией, сбрасываясь по пятёрке. Ну, и последний штрих: литр популярного у студентов молдаванского сухого вина, которое наливали на улицах из бочек, стоил пять рублей.

 Так что к концу четвёртого курса я вела вполне цивилизованный образ жизни, если не считать спанья на подружкиной кровати валетом. Тем временем, прошёл осенний семестр, остались позади зимняя сессия и каникулы, и у нас впереди опять замечательное событие –  практика!  Жаль, конечно, что зимой, но ведь будет ещё и летом, обязательно!

Благородные карманники Одессы

   Да, после зимних каникул студентов нашего четвёртого курса направили на студийную практику в различные города страны. По какому принципу нас распределяли по городам, я не знаю, се тайна великая есть, но нам с Нилой выпало практиковаться в Харькове. Я и не думала, что лет через восемь этот город станет для меня очень близким, почти родным.

   И вот едем мы вдвоём на красивый одесский вокзал в троллейбусе, обсуждая что-то весёлое. А почему бы нам не веселиться? В кармане моего пальто лежат наши билеты и двадцать пять рублей на первые расходы, впереди целый месяц всякого интересного, с нами в этом же поезде поедут ещё человек десять наших однокурсниц и однокурсников, о жилье побеспокоился родной институт, подъёмные получены. Итак, мы стоим в довольно плотной толпе пассажиров и весело болтаем.

Когда троллейбус сворачивал на Пушкинскую, я вдруг почувствовала, что в мою свободно висящую руку ввинтилась какая-то трубочка. С недоумением разворачиваю её, подношу к глазам и вижу два железнодорожных билета. Показываю Ниле: что за ерунда, зачем нам ещё какие-то билеты? У нас и свои есть… Верчу головой и вижу у передней двери интересного брюнета, который вдруг весело подмигнул мне и, пока я хлопала глазами, соскочил на остановке. Тут я опамятовалась, сунула руку в карман, а там пусто! Я уставилась на Нилу, Нила – на меня, и нас разобрал неукротимый смех. Такие благородные карманники водятся только в Одессе! Этот ворюга пожалел двух молоденьких растяп и вернул им билеты на поезд, который отходит через двадцать минут, ну, а двадцать пять рублей – его законный гонорар за благородство.

       Практикуемся!

   В Харькове мы всей компанией прямо с вокзала рабочим поездом направились на станцию Карачёвка, где нам предстояло жить весь месяц на приёмном пункте городского радиовещания. Поселили нас в одноэтажном кирпичном домике барачного типа, куда мы принесли свои одесские привычки: нерушимую женскую дружбу, коммуну, уборку.
Мы выезжали из Карачёвки утренним поездом, потом ехали трамваем в старую часть города, замощённую брусчаткой.  Наш объект изучения – студия харьковского городского радиовещания , что на улице Чернышевского, 10. В основном, Харьков транслировал киевские программы, которые принимал приёмный центр в Карачёвке, поэтому в коридорах городского радиовещания обычно было тихо и безлюдно.  Радиоинженеры в наушниках  возились возле своей аппаратуры, негромко переговариваясь, в студии за стеклом немолодая дикторша, ожидая выхода в эфир, перебирала листки с текстами или делала маникюр.

    Мы тоже притихли и прилежно срисовывали схемы фидеров, коммутаторов и пытались определить материал обшивки студии, который поглощал любые недозволенные звуки.    В студийной аппаратной харьковского радиовещания стояли огромные магнитофоны, похожие на стиральную машину «Вятка», с такими же огромными катушками. Благодаря таким размерам, они обеспечивали неплохое качество звучания. И однажды по всем помещениям радиоцентра зазвучал чей-то бархатный баритон, который пел незнакомую песню:

Не слышны в саду даже шо-ро-хи…

Да, это была первая трошинская запись «Подмосковных вечеров» с оркестром Юрия Силантьева и хором. Я ставила и ставила эту запись, пока не выучила всю песню, а попутно разобралась со схемой магнитофона и тонкостями работы с ним.  У нас оказалось много свободного времени и мы стали ходить в кино и в театры. Запомнился молоденький Леонид Быков, одиноко стоящий на огромной сцене драмтеатра в кургузом пиджачке с поднятым воротником, руки в карманах…

         Рядом с кинозвездой

   Вторая половина практики прошла в студийной аппаратной харьковского телецентра на последнем этаже знаменитого Госпрома.

Ещё дома на зимних каникулах я услышала радиоверсию фильма «Карнавальная ночь», это так и называлось – радиофильм. Слушая грудной голос девушки с украинской фамилией Гурченко и с таким знакомым южным акцентом, я представляла себе чернобровую дивчину с толстой косой вокруг головы. И вот в Харькове ф феврале 1957 года мы смотрим в кино «Карнавальную ночь». Я была поражена и восхищена. В один из дней по телецентру разнеслась весть: будет передача с Людмилой Гурченко, она  харьковчанка, приехала после триумфа домой и выступит перед земляками!

 Людмила пришла на запись в клетчатом платьице с юбкой-солнце, затянутая широким лакированным поясом. Мы прильнули к окну между студией и аппаратной и впились глазами в нашу счастливую ровесницу. Волнуясь и поминутно облизывая губы, она рассказывала, как это трудно – петь, танцевать и поддерживать талию в 51 сантиметр! Потом с обидой поведала, что её самая любимая песенка не вошла в фильм, а потом взяла да и спела её , аккомпанируя себе на аккордеоне. Песенка и вправду была хороша, я даже запомнила слова, которые напомнили мне о чём-то:

…Сама я об этом узнала случайно
               
 И тайну свою берегу

Но всё-таки людям видна моя тайна –

Я жить без него не могу…

   (В фильме под музыку Лепина к этой песенке танцуют на пальчиках девушки с зонтиками, так что музыка не пропала.)  Мы были очарованы молодой кинозвездой, долго вспоминали каждое её слово и, конечно, платье, причёску, и гордились причастностью к этому волшебному миру, где такие знаменитости стоят рядом с тобой, пока, правда, отделённые толстым стеклом.

    Харьковская практика в студиях и аппаратных  дала нам представление не только рб аппаратуре, но и об атмосфере на этих площадках. Конечно, неплохо работать на радио, записывать и передавать в эфир радиоспектакли и концерты  но в студиях телецентра кипит такая интересная жизнь! Правда, телецентров у нас пока раз-два и обчёлся, в Одессе есть только наш экспериментальный. В основном, они  пока лишь строятся, и попадут туда только счастливчики.

     Но и попотеть им придётся изрядно, потому что телевизионная аппаратура (и передающая, и приёмная) оказалась фантастически сложной.  Удивительна эта хитроумная придумка с кадровой, строчной и чересстрочной развёртками, удивительны  иконоскоп и приёмный экран, ловящие двигающееся изображение, очень сложны высокочастотные фильтры, усилители и передатчики. Словом, перед этой техникой я , признаюсь, оробела. Ох, чувствую, очень трудной будет весенняя сессия! А пока возвращаемся в Одессу, там уже, наверное,  пахнет весной.