Если ты другой... 1

                1      

Разгоралось,   набирало   запал  лето.    Июнь,  чувствуя  завершение  своих дней,  куролесил  из последних сил:   бухал гневными грозовыми раскатами и лупил землю дождями,  а потом  так же неистово заливал ее  волнами  запредельной жары.

Земля не роптала. Земля отвечала той же страстью и все больше хорошела, расцветая не по дням, а по часам.

Стихиали  верхнего  ее,  живого слоя, неустанно трудились,  пестуя зеленые росточки и  побеги,  пробуждая каждое уснувшее семечко и  устремляя  проросток  к солнцу. Все они были в движении –  духи  трав и деревьев, дождя и росы,  бурных  летних  гроз и  зимней свежести, все лелеяли землю, поднимая  в эфир    чувство  торжественного благоговения, питающего силу жизни.
 
Воздушные  девы леса, как и луговые нимфы ловили  первые  лучи  рассвета, чтобы нанизать на них  ноты песни-приветствия:
 
-  Здравствуй,  новый день, благословенный солнцем!  Пусть умоют тебя самые чистые  росы, пусть осушат твой лик самые теплые ветры! Сойди к матушке-земле  нашей  в сиянии благости  и пусть кипение твое не знает ни усталости, ни скуки!

Легкие, но деятельные, нимфы проносились над землей,  посылая миру  небесную улыбку  и целуя каждый цветочек, чтобы наделить все живое  силой жизни. Чем-то  все это  напоминало  согласованное  копошение пчел в улье, только стихиали несли не мед, а  саму витальность  с ее  уверенностью и напором, светлой радостью и неуемной энергией.

Горихвостки  и  дрозды, чуть  захмелевшие от малинового  небесного  сиропа,  сладостно   воспевали зарю, а  стихиали  вторили им, слагая гимны:

- Утренний привет тебе, Светило! Славься, великое и животворящее!

Луговой  ветерок расчесывал траву, а точнее, путал, - он просто играл, ничуть не заботясь о прическе  поляны. Запустив  вереницу  парашютов от одуванчиков, он уносился, успевая  на лету взметнуть  волосы  встречной  воздушной  девы. Угрюмый лесной сквозняк следил за  проказником   из  тени  рощи  – он был  немного ревнив и очень не любил, когда  луговой собрат флиртовал  с нимфами, особенно  лесными.

Из  всех  стихиалей,  скользящих  над землей  в  потоках  переливчатого света,  Фиада была самой  юной  и, быть может, поэтому самой беспокойной. Нет, появилась она не вчера  и  немало уже встретила  рассветов,  омытых росою,  и  закатов, прокаленных морозом, просто в поступи Времени шажочки ее дней почти еще не слышались, и старик  Лесовик присматривал за ней с большим  тщанием, чем за другими нимфами. Ох уж, эта ее  пытливая неугомонность! Любопытство   распахнуло  немало  ящиков со времен Пандоры, больших и малых, но  открывать  новые – это множить беды.

Фиада   кротко выслушивала  старика, ласково оглаживала  морщинистые щеки и, уже вспорхнув,  целовала в макушку:

- Дедушка, все будет замечательно! Не забывай:   мы сотканы из радости.

На  лугу  у леса  пестрели сарафаны  цветов – лютики и ромашки  водили  хороводы,  распевая песню лета.  Ласточки расчерчивали синеву в воздухе,  упругом от посвиста  птичьих  крыл.  Пахло  медом,  знойно гудели шмели, наперебой стрекотали кузнечики. Земля  нежилась  под лучами солнца, вверившись заботам  стихиалей.

Дуновением  ветерка  пролетела весть:
- Люди…
И восторг   будто  приопустил  крылышки - насторожился.

Люди – явление  среди лесов  чужеродное, с  вероятностью  неожиданностей и  обещанием перемен,  чаще нежелательных и даже  вредных.  Люди самодовольны и меркантильно-деятельны.   Люди непредсказуемы  и  таинственны,  хотя, надо заметить,   стихиалям  открыты.

Лесовик нахмурился тучкой и как будто   пожелал дать очередное наставление,  но  Фиада, подхваченная желанием  новых  впечатлений,  уже  мчалась  прочь.

- Знаю, знаю, дедушка, -  крикнула  на лету, - надо всегда оставаться собой! Я буду!
И, рассмеявшись,  унеслась  за  руку с попутным ветерком навстречу дарам, уготовленным  судьбой, которую  Фиада  считала  сестрой удачи.


Люди ее ошеломили.

Да, они текли в   своем  измерении,  откуда  стихиали были  для них невидимы, но почему   в том, что принадлежало лесным духам,   проявлялись так открыто и явственно?

Фиада много слышала  о  людях,  но не предполагала  в  них такой яркости.  Все   там  было слишком! Все – на контрастах, в ущерб гармонии целого.   Ни Лесовик, ни старшие подружки не  говорили,  что  вещественная оболочка   мысли  под названием  «человек»,  может  выглядеть столь   телесно,  до  неприятия.
 
Физические  тела  людей  откровенно  не  поспевали  за внутренними порывами, оттого их движения  казались замедленными, неуклюжими.  Голоса  же  звучали  громко и резко, а  слова  несли  больше напора, чем чувства.  Но  мало  чрезмерности  материальной! В  эмоциях  этих созданий  царила  та же  неумеренность.  Робкая  нежность перетекала  в  угрюмую, саднящую жалость,  а  гнев  самой черной грозы мешался  с  подавленной  радостью.

- О-о-о… - протянула   Фиада  в замешательстве.

Вообще-то разочарование могло  накатить  с непривычки – каково  эфирному созданию столкнуться с  невиданной   плотностью эмоциональной и телесной материи!

 Фиада  присмотрелась внимательнее.   Сколько тени!  Кажется, темноты в людях было  больше, чем света:   вместо  чистой любви – вожделение, вместо  здоровой энергии – чувство соперничества. Люди,  казалось,  не знали  радости общего  творчества, - каждый  тешил  свое самомнение,  принимая  чавканье  личного  эгоизма  как  данность,   как нечто само собой разумеющееся.
 
Странные  создания…   Мир   трепещет  на  невесомых качелях бытия,  а каждый из людей  убежден, что он – центр Вселенной.

  Рассудив,  что  от существ с такими  дремучими желаниями, с массой несуразностей и крайностей  лучше держаться подальше,   нимфа  поспешила  в тенистую  глубину леса и не заметила,  с каким  облегчением  выдохнул  старик Лесовик.

Продолжение http://proza.ru/2024/07/23/961