Загадка бытия... , часть 4. 1

или "Всё во мне и я во всём!.."

1

После переезда на родину вся деятельность и жизнь Тютчева не претерпела больших коллизий... Он вращался в любом обществе разных стран свободно, непринуждённо... Языкового барьера не было, наоборот было своё, родное, и было желание, была мечта возвратиться домой... Барьер был у его жены, но она усиленно учила русский язык... Хотела читать его стихотворения на русском языке, что ж хорошее дело - извольте учить и понимать. Легко ли ей давался русский язык, не легко, но она владела свободно несколькими европейскими языками, так что овладеть на уровне понимания русским языком, да с мужем русским и в окружении простого люда – не составляла великого труда. Хорошо понимала его, правда в быстром ответе не всегда находила нужное слово, но известно: даже разговаривающие на своём родном языке, не всегда мгновенны реакцией на нужное слово. Оно приходит на ум только спустя время...

Материальных трудностей семья Тютчевых не испытывала. Больших финансовых доходов не было, однако ни одни источники не говорят, что сидели на сухом пайке или голодали. Работал сахарный завод, собирали оброк с крестьян, то есть арендную плату за землю, принадлежавшую помещику. Позже добавилось государственное жалование, как чиновнику высочайшего ранга... Так что жизнь Фёдора Ивановича после потрясений входила во временное благополучие, житейскую благодать... И что же наступила эпоха «Тишь, да гладь, да божья благодать»?.. Нет-нет это не про Поэта, не про Фёдора Ивановича... Спокойная семейная жизнь без надрыва, без трагедии и без потрясения?.. Он начинал тяготиться такою жизнью, а коль так, то жизнь шла ему навстречу и подкидывала ситуации, мимо которых он не мог пройти в спокойствии и равнодушии... Он должен был постоянно потрясать себя, не специально, а в силу своей очень специфической натуры.

Если вся политическая система века постоянно подкидывала новые события, на которые дипломат Тютчев отвечал соответственно - возникали его реакции и мысли на приходящие известия... Он жадно ловил каждую новость, которая шла с Запада и выдавал в дипломатический корпус необходимые рекомендации и анализ. Революционное движение, охватившее Европу, «по свойственной ему внутренней логике, должно бы привести к крестовому походу всего охваченного Революцией Запада против России... Но этого не произошло, что является доказательством отсутствия у Революции необходимой жизненной силы - даже для осуществления значительного разрушения. Иначе говоря, Революция - болезнь, пожирающая Запад, а не душа, сообщающая ему движение и развитие...».[1] Это маленький отрывочек на угрозы явные и неявные шедшие с Европы. Сильно и правильно сказано: «болезнь, пожирающая Запад...», как безошибочно прочувствовано, а ведь ещё не было Парижской коммуны.[2] Верный, почти пророческий взгляд и вывод на политические, революционные движения западных стран.

Для его второй половины, поэтической натуры, необходимы были свежие ощущения, новые чувства, которые должны были быть направлены на неизвестный дотоле объект обожания, любви. Он был необходим для Тютчева, как глоток свежего воздуха, он задыхался в атмосфере простого семейного счастья и покоя, искал его, повторим, не специально, не целенаправленно... Живя без потрясений, в нём подспудно зрело, освобождалось место для ярких эмоциональных всплесков, рождалось предчувствие великой любви, которое вознесёт дряхлеющие силы на новые высоты... Он искал, «когда бегущая комета улыбкой ласковой привета любила поменяться с ним».[3] Летом тысяча восемьсот пятидесятого года в его жизнь «не поменялась взглядом», а ворвалась ожидаемая «комета», затмевая вещие безошибочные мысли и рассуждения о Западе и России.

Раздвоенность Фёдора Ивановича усугубилась. Как следствие, создаёт непостижимое, проникновенное стихотворение, в нём дан провидческий анализ «двух начал в одном», начал противоположений...

О вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Так, ты - жилица двух миров,
Твой день - болезненный и страстный,
Твой сон - пророчески-неясный,
Как откровение духов...

Любя свою семью, свою жену, а в этом сомнения нет, к Тютчеву пришла последняя настоящая любовь. Были ли увлечения в последующие годы, достоверно неизвестно, хотя мелькали имена в письмах дочерей и знакомых - мы об этом промолчим, наше ли это дело? но сильная страстная любовь, которая потрясла поэта, была последней. «Комету», которая ворвалась в орбиту Тютчева, звали Елена Александровна Денисьева, Лёля, воспитанница Смольного института... Ей на то время исполнилось двадцать четыре года. В Смольном учились дочери Фёдора Ивановича, Анна и Дарья. Посещая их он и познакомился с Денисьевой. В июльский день, который сам называл «блаженно-роковым», Денисьева ответила на его влюблённость «безоглядной и самозабвенной» любовью. Родство душ их открылись вполне... Его поэтическая натура вдруг ожила и стала жить опять в мире привычной для него действительности, то есть раздвоенности... Любимая жена и обожаемая возлюбленная. До Денисьевой в поле его чувств, души попадали женщины не русского происхождения. Он впервые полюбил русскую женщину, и у них была русская любовь, можно ли так сказать? - рискнём... Без надежды, без расчёта, с надрывом, с принесением жертвы, а позже и с упрёками и скандалами... Она вошла своим миром в его мир, а когда оглянулась, то увидела всю непостижимую натуру, его мифически сложную систему мышления, его какую-то грандиозность. И почувствовала такое благодаря своей русской душе и не могла уже не отдать себя полностью его воле. Денисьева вверила свою судьбу его судьбе и не пожалела об этом никогда...

Его жёны, как пишут в воспоминаниях современники поэта, были божественно красивы, чего нельзя было сказать о Денисьевой. В ней была красота, подобно «огню мерцающему в сосуде», не броская, не вызывающая, своя внутренняя. Она таилась и мерцала в её задумчивых карих глазах, в какие проваливался поэт, без всякой надежды выбраться из них. Понять трудно другому, кто не мог заглянуть в них, не всем они раскрывались, поэту удалось и он почувствовал там огромный, свой неповторимый мир... Этот мир жил, дышал, удивлялся, беспокоился, мыслил, выражал эмоции, чувствовал и наконец – любил... Скажут, все миры это делают, но не все миры мы любим, не все отвечают нам взаимностью. То, что для одного самое обычное для другого источник радости и обожания. Понять, за что любит рядом живущий человек другого можно, но невозможно очувствовать... Всё равно понимание будет поверхностным, плоским. Загадка, тайна... 

Любовь, смерть, судьба, «хаос мироздания», тайна времени и пространства - всё что заставляло поэта творить на этом отрезке жизненного пути, входило в состав его вдохновения. Сами события были проникнуты почти «поэтическим безрассудством». Так считают! а правда ли это? Правда! если мерить по себе... Убедительно можно сказать, что без всего выше перечисленного не сложились бы его гениальные стихотворения... Там где для обычного человека повседневность, для поэта источник творчества, где обычный серп месяца, для поэта он «житель дальних стран», цветы, служащие просто предметом красоты, для поэта это источник счастья «...вижу, вижу! счастья сила, яркий свиток свой раскрыла и увлажила росой», для одних женщина источник наслаждения, а вот для поэта она источник вдохновения.

Поди пойми их сразу,
пуд соли съесть понадобиться
и то едва ли....

Он снимает квартиру для свидания с Денисьевой недалеко от Смольного и тайно встречается с ней. Но нет ничего тайного под небом, в жизни не бывает ничего вечным, квартира обнаружена, имена разглашены... А свет?.. А свет осудил!.. Что он может самое простое сделать – осудить... Он попытался растоптать их со всем своим высокомерием и мнимым нравственным идеалом... Мы уже рассуждали о свете... Осуждения зацепили большей частью беззащитную женщину, это она в глазах света стала подрывать устои нравственного высокомерия высшей знати. «Ах, боже мой! Что станет говорить Княгиня Марья Алексевна!».[4] Если никто не ведает, не знает, то это хорошо, главное, не знать... Что это, как не лицемерие?.. Лицемерие с высокомерно-элегантным видом!..

О, этот век, воспитанный в крамолах,
Век без души, с озлобленным умом,
На площадях, в палатах, на престолах -
Везде он правды личным стал врагом!

В петербургском свете, как и раньше в мюнхенском разразился скандал. Однако удар большей частью пришёлся на Лёлю... Ему прощали и скандал почти не задел его внешне, только добавил душевных мук. Фёдора Ивановича высоко ценили в свете. В это время Денисьева рожает первого ребёнка, дочь Елену, и семейная жизнь Тютчева раздвоилась, как раздваивалась глубинная сущность его натуры. Он не порывал со своей семьёй, жил со своей любимой Эрнестиной, писал ей стихи... Жена давала возможность понимания смысла жизни, где бы он не находился, с кем бы он ни был, какой бы труд не совершал.

Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.

Скучал и места себе не находил во время разлук... Как странно это... «... Это правда, что ты часто чувствуешь рядом с собой мое присутствие? У меня этого утешения нет, только раза два, услышав шаги в соседней комнате, я испытал приятную и горькую иллюзию, будто приближаешься ты, но ощущение это больше не повторилось, и теперь я воспринимаю разлуку только как небытие и как пропасть между нами...».[5]

Не знаю я, коснется ль благодать
Моей души болезненно-греховной,
Удастся ль ей воскреснуть и восстать,
Пройдет ли обморок духовный?
Но если бы душа могла
Здесь, на земле, найти успокоенье,
Мне благодатью ты б была -
Ты, ты, мое земное провиденье!..

И в то же время не мог жить без свиданий с Еленой. Лёля считала себя истинной его женой и родила ему ещё два сына. Что это?.. Так и хочется осудить, растоптать в порошок, вогнать в небытие охальника... Хочется! если забыть притчу Христа, и поставить себя в эталон правильности и мнить из себя высокий идеал... На что люди легки, на что быстры на подъём, так это на осуждение и возражение, не вникнув, не дослушав, не допоняв.

Фёдор Иванович осознавал себя виновным перед каждой из любимых им женщин за то, что не мог отдать себя кому-либо из них, отвечать им той же полнотой и безраздельностью чувства, с какими они относились к нему. Посвящает Денисьевой стихотворение, в первый год отношений с ней...

О, не тревожь меня укорой справедливой!
Поверь, из нас из двух завидней часть твоя:
Ты любишь искренно и пламенно, а я —
Я на тебя гляжу с досадою ревнивой.
И, жалкий чародей, перед волшебным миром,
Мной созданным самим, без веры я стою —
И самого себя, краснея, сознаю
Живой души твоей безжизненным кумиром.

В то же время, в письме к Эрнестине, он сделал беспощадное по отношению к себе признание: «Ах, насколько ты лучше меня, насколько выше! Сколько достоинства и серьезности в твоей любви, и каким мелким и жалким я чувствую себя рядом с тобою!.. Увы, это так, и я вынужден признать, что хотя ты и любишь меня в четыре раза меньше, чем прежде, ты все же любишь меня в десять раз больше, чем я того стою...».[6] В этом письме, что ни слово то раскаяние, что ни возглас, то признание, что ни строчка, то покаяние.
Эти мольбы будут услышаны и поняты? Будут!..

2

Четырнадцать лет будет продолжаться роман с Денисьевой... Написалось «продолжался роман» - слишком мелко для отношений Тютчева и Денисьевой. Трафаретно и с оскоминой... Это была драма, переходящая в трагедию, это было соприкосновение и сталкивание миров, это был огонь сжигающий обе стороны!.. Четырнадцать лет две женщины будут вести борьбу за сердце поэта с переменным успехом. А он?.. Он любил их обеих!.. В Денисьевой он видит и мнит воплощение своих ещё невоплощённых грёз, надежд, чего-то такого, какого всегда в поэте мало и никогда не достигается в полной мере. Если всё в достаточном количестве, поэт перестаёт быть им... В Эрнестине понимание и опору, что дальнейшие годы уже без Денисьевой вполне доказали верность этого утверждения. Время, неустроенность, двойная жизнь её любимого, ожидание разрешения проблем – всё понемногу накладывали отпечаток даже на её внешность, от былой красоты и весёлости Лёли останется только призрак. Смирение и покорность оставят её... Перед рождением третьего ребёнка Тютчев пытался отговорить её. Известный факт! Лёля пришла в такое неистовство, что схватила с письменного стола бронзовую чернильницу, по другим источникам пресс-папье и со всей силы бросила в Фёдора Ивановича. По счастливой случайности попала в угол печи, а не в его. Характер русской женщины!..

В течении четырнадцати лет его жена Эрнестина стоически переносила эту драму... При всей её выдержанности и воспитании в известных дамских заведениях, держа в узде свои чувства и эмоции. Всё же порой срывалась плотина сдерживания. Негодования жены, красивой женщины бурлили. И в письмах, реже в лицо, она высказывала свой гнев мужу... Однажды она письма от него сожгла...

Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело...
О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..

Со временем Нести смирилась, теперь она проходила тот путь, каким шла её предшественница Элеонора. Молодая и красивая Эрнестина вторглась клином в семейную жизнь Тютчевых. И не вторгнуться не могла - было выше её сил... Она полюбила Фёдора Ивановича страстно и чувственно. Тогда и она была уверена, что он будет её, только её... Вспоминая те годы, она поняла, какие мысли присутствовали в Элеоноре, какие чувства она испытывала и переживала, когда Тютчев встречался с ней. Сейчас Эрнестина переживала то же самое, она отрабатывала свои грешки... Ведь по этому поводу и сказал Спаситель ученикам: «... истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта».[7]

После знакомства Фёдора Ивановича с Денисьевой её покою и тихой семейной жизни пришёл конец. Вся её последующая жизнь прошла под смирением и покаянием. Она при всей её страстной и властной натуре ничего не могла с этим поделать. Самое сильное средство, какое можно было применить в её отношениях с мужем, это смирение и забота о нём, как о малом, но сумасбродном дитя, увлёкшимся очередной игрушкой... И она достойно пронесла все годы, которые отпустила жизнь её мужа с женщиной на стороне. На стороне у мужа родились дочь и двое сыновей и она не могла запретить дать им фамилию мужа, это было неправильно, если Всевышний дал детей, значит она, как человек верующий не могла вклинится в волю сил, против каких у неё не было уже своих сил, да и многие мысли её были направлены на когда-то ею совершенный грех.

Драма завершилась трагически. Летом 1864 года Денисьева умерла от чахотки на руках у Тютчева. Она умирала в агонии, а он наблюдал мучительно-больно и не мог ничего сделать, как не мог когда-то, возле постели умирающей Элеоноры. В эти минуты он готов был отдать жизнь свою, за жизнь Лёли - исход был неумолим... Дыхание остановилось, душа покинула тело, оставив поэта наедине с собой, со своими мыслями, болями... Писал он другу в это время: «... Все кончено - вчера мы ее хоронили… Что это такое? что случилось? о чем это я вам пишу - не знаю. Во мне все убито: мысль, чувство, память, все… Я чувствую себя совершенным идиотом. Пустота, страшная пустота. И даже в смерти - не предвижу облегчения. Ах, она мне на земле нужна, а не там где-то... Сердце пусто - мозг изнеможен. Даже вспомнить о ней - вызвать ее, живую, в памяти, как она была, глядела, двигалась, говорила, и этого не могу.
Страшно - невыносимо.Писать более не в силах - да и что писать?..».[8]

Отчаяние его было близким к помешательству... Последняя картина перед глазами... Мучительная судорога смерти... Вопль души поэта исторгся в стихотворение:

Любила ты, и так, как ты, любить -
Нет, никому еще не удавалось!
О господи!.. и это пережить...
И сердце на клочки не разорвалось...

«О, как она была права в своих самых крайних требованиях, как она верно предчувствовала, что должно было неизбежно случиться. «...» Сколько раз она говорила мне, что придёт для меня время страшного, беспощадного, неумолимо-отчаянного раскаяния, но что будет поздно. Я слушал и не понимал».[9]
------------------------------
На фотографии Елена Денисьева с дочерью Еленой

[1] Из статьи Тютчева Фёдора Ивановича «Россия и Запад»
[2] Революционное правительство Парижа во время событий 1871 года, когда вскоре после заключения перемирия с Пруссией во время Франко-прусской войны в Париже начались волнения, вылившиеся в революцию и установление самоуправления, длившегося 72 дня (с 18 марта по 28 мая).
[3] Из поэмы Лермонтова Михаила Юрьевича «Демон»
[4] Комедия «Горе от ума» (1824) Л. С. Грибоедова (1795— 1829). Слова Фамусова — финальная фраза пьесы (действ. 4, явл. 15):
[5] Из письма Тютчева Ф.И. жене Тютчевой Эрнестине от 17 декабря 1852 года
[6] Когинов Юрий «Страсть тайная. Тютчев» Книга вторая. Гл 14
[7] Евангелие от Матфея 5 стих 26 может, соответственно, пониматься, как «пока не искупишь земные грехи».
[8] Из письма Тютчева Ф.И. Георгиевскому от 8 августа 1864 года
[9] Из письма Тютчева Ф.И. Георгиевскому от 13/25 декабря 1864 года