Али

       Али отложил в сторону промасленную тряпку.

       Лицо на мольберте, по-модильяновски хрупкое и безучастное с желтыми кошачьими глазами смотрело печально и отстраненно. Обманчивая безмятежность, с которой смотрят на горы или на то, что скрывается за ними. Например, на собственную жизнь, прожитую кем-то другим.

       Где-то пела птица, хрипло и нежно.

       Али промыл кисточки и сложил их в деревянный ящичек, когда-то принадлежавший его деду-сапожнику. Он шил красивые туфли и любил некрасивых женщин.

       Теперь прямой взгляд с мольберта смотрела на ирисы Ван Гога за спиной Али, туда, куда падали последние лучи заходящего солнца, красного и безучастного к неживым цветам, заменившим людям иконы.

       Али вспомнил слова отца.
 
       Без гор нельзя состариться.

       Сколько бы лет ты не прожил.

       Сумерки, похожие на темно-синих лисиц, вползали в дом. Птица больше не пела. На смену ей пришла песня цикад. Через открытое окно потянуло мглой.
Али влил в кружку остатки мате. Добавил травы. Повернувшись к мольберту, снова всмотрелся в узкое лицо, едва различимое во тьме комнаты.

       Он уже знал, кому принадлежало это лицо, и запахи краски вперемешку с запахом вечерней сырости вползали в его душу чувством потери и невосполнимой нежности, которую со временем неизбежно заменит другое лицо и другая нежность. Пока чувство утраты не превратится в привычку, от которой трудно избавиться, но которую ещё труднее облечь в слова.

       Но пока это чувство невосполнимости удерживало его утлое суденышко на плаву, а нарисованные на манер Модильяни женщины с вкрадчивыми лицами смотрели на заснеженные пики гор за окном, силясь вспомнить, где оставили свои лиловые и желтые перчатки, до тех пор Али будет спокоен: его боль никуда не денется.