Людоед

 Благими намерениями вымощена дорога в ад… 
 
    Противоположности притягиваются, это доказано наукой,  и судьба – не индейка,  она выбрала самое подходящее место для их встречи,  а именно – спецкомендатуру города Владикавказа,  который в те времена  носил гордое название   Орджоникидзе. Туда из ближних «зон» прибывали на «химию» условно-досрочно освобождённые злодеи, чтоб доблестным трудом на ниве народного хозяйства искупить старые грехи и отмыться от подленького  и мелочного прошлого.
     Джонсон откинулся с «усиленки»,  срок мотал  по серьёзной  статье – «хищение соцсобственности»:  он работал завбазой  треста ресторанов и столовых и снабжал «уважаемых людей» дефицитными разносолами. Когда его приняли, «уважаемые» за него потянули мазу,  в итоге  он получил минимальный срок и вскоре откинулся по УДО.
     Кривой же чалился на общем режиме за мошенничество. Кидала он был высококлассный, настолько  крученый, что умудрился  даже суровых советских судей так охмурить, что  попал на «общак» с мизерным сроком.
     Джонсон был крупнотел. Впервые его я увидел со спины, шествующего по гостиничному коридору к лифтам вальяжной «борцовской» походкой. Облачён был он в шикарный спортивный костюм с большими буквами «СССР» в области лопаток и обут в белоснежные кроссовки. Но когда у лифтов он повернулся ко мне анфас, впечатление резко изменилось: мясистое лицо, близко посаженные глаза, взъерошенные волосы, нос картошкой и – шрамы! На щеках, на руках, даже на шее виднелись множественные следы от ножевых порезов. Позже, когда парились мы с ним в сауне, я увидел, что торс его тоже изрезан и исколот: впоследствии выяснилось, что даже по осетинским критериям Джонсон считался человеком очень вспыльчивым, но и оппоненты попадались ему, видимо, тоже не шибко покладистые. К спорту он имел отношение такое же, как я  к космонавтике, но Осетия всегда славилась своими борцами, и роскошный костюм явно был пожалован ему кем-то из чемпионов.
    Чёрт, чуть не забыл о самом  главном: о том фрагменте его организма, где у порядочных людей находится живот. Так вот, вместо живота у  него была выпуклость  такого размера, что была бы признана  патологией даже у слонихи на 22-м месяце беременности! Неудивительно: на аппетит он никогда не жаловался, должность до посадки была хлебная, да и на зоне он не баланду хлебал:  «босяцкий грев»  от друзей  с воли шёл непрерывным потоком, результат – налицо.
    Кривой же, в отличие от него, был малоросл, худощав, сутул, бородат и носат. Носат – мягко сказано: если нос Сирано де Бержерака был виден ещё за полчаса до того, как  появлялся он сам, то шнобель Кривого опережал хозяина минимум часа на полтора, а торчащие из ноздрей волосы делали его похожим на крыс из грузинских мультфильмов. Главными отличительными чертами его характера были лживость,  беспринципность, авантюризм и неукротимая тяга к любым жидкостям, имеющим в составе своём  алкоголь
    Не знаю, чем руководствовался глава сего почтенного  пенитенциарного заведения, но он поселил их в одну комнату. С подслеповатым окном, заблёванными обоями, шатким столом и такими же табуретами, раздолбаными скрипучими кроватями и полчищами необузданных клопов. Трудиться же им предстояло на заводе, находящемся километрах в двух от родной «общаги».   
    Директор завода оказался из когорты тех же «уважаемых», кто пользовался щедротами Джонсона в бытность его на коне, и в знак благодарности выделил ему грузовичок без госномеров, предназначенный для передвижения исключительно по территории завода: он посчитал, что личности такого масштаба  негоже ходить пешком, не его уровень. Джонсон же, не боящийся ни Бога, ни чёрта, ни, тем более, свирепых осетинских гаишников, на этой колымаге ездил после праведных трудов  в общагу, а утром мчался на работу, где спал в выделенной лично ему  подсобке до обеда,  после трапезы же шпилил с начальником отдела снабжения в стос и буру, экспроприируя у того нетрудовые доходы. Кривой же, естественно, был его постоянным пассажиром.      
    Путь от общаги до завода пролегал по жилому массиву, застроенному пятиэтажными домами. Как-то возле подъезда одного из них появилась прислонённая к стене крышка гроба, символизирующая наличие в доме покойника. Явление, ничем не примечательное, все там будем. Но когда она не исчезла на седьмой день, Кривой слегка насторожился. 
- Жорик, видишь гроб? – спросил он.
  - Ну? – недовольно буркнул Джонсон.
- Неделю уже стоит.
- Чем-то мешает тебе? – усмехнулся Джонсон.
  - Нет, просто интересно стало. Тормозни, схожу разнюхаю, - попросил Кривой.
- Оно тебе надо? Не суй нос куда не просили,- посоветовал Джонсон и прибавил газу.
   Но следующим утром, увидев, что крышка всё ещё на месте, отпустил Кривого в разведку.     Безошибочно угадав нужную квартиру по распахнутой настежь входной двери, Кривой вошёл в комнату и узрел в центре её стол, на нём - гроб, а в гробу - индифферентно лежащую сухонькую бабульку.  Сидящая рядом на стуле её товарка грустно поведала Кривому, что покойница  преставилась ещё дней десять назад и уже начала немного пованивать, а похоронить нет возможности, ибо  родни у неё нет, а собес, хоть и выделил на скорбный ритуал целых 60 рублей, транспорт для последнего вояжа так и не предоставил, и добавила, что отдаст казённые деньги и  в придачу трёхлитровую банку араки, осетинской домашней водки, лично от себя тому, кто доставит подругу её  до кладбища, где  заждались её уже своевременно выкопанная яма и суровые могильщики.
    Перспектива срубить на халяву деньги, да ещё  и с таким бонусом, как банка араки, ввергла Кривого в поросячий восторг: с истошным визгом – «Я щас вернусь», - он рванул обратно к машине, в  которой  покуривал ожидающий новостей Джонсон, сбивчиво доложил  обстановку, красочно обрисовал открывающиеся перспективы и предложил:
 - Жорик, давай отвезём, а?
 - Ты, чё гонишь, фуцан?!! – свирепо прорычал Джонсон, - я тебе кто, катафалочник, что ли, - и врезав со всей дури локтем Кривому под дых,  потянулся рукой к ключу зажигания. 
   Но нелегко было заставить Кривого отказаться от такой грандиозной халявы! Ушлый фармазон знал, что Джонсон так же благороден, как ленив, даже больше,  и решил зайти с другой стороны: вцепившись ему в руку и, не дав завести мотор, он горячечно зачастил:
 - Жорик, секунду! Подожди, выслушай меня! 
 - Пошёл на хрен! – пророкотал безуспешно пытающийся освободить руку Джонсон, но из цепкого захвата почуявшего добычу стервятника вырваться не смог. 
  - Вспомни, сколько за жизнь мы греха на души свои взяли,- надрывно простонал Кривой. 
  - И что? – наивно поинтересовался  Джонсон. 
  - А то, что такого шанса  больше не будет! Сейчас мы можем совершить Богоугодное дело, которое непременно зачтётся нам на том свете, - торжественно изрёк коварный аферист.
 - Думаешь? – недоверчиво протянул Жора. 
 - Знаю! – хлопнул приятеля по плечу Кривой и скомандовал: - Пошли за бабулькой! 
    Джонсон посидел недолго молча, вспоминая свои грехи и оценивая возможность  так легко за них «отмазаться», потом с кряхтеньем  стал выбираться из тесной кабинки. 
    Вдвоём они ухитрились как-то втиснуть гроб с покойницей в кузов, сердобольная соседка честно отдала Кривому деньги с аракой,  осенила его крестным знамением, шепча при этом :
«Уастырджи де мбал! Фэндэраст!»,- и отправилась  бабуля  в свой  последний путь… 
    Ехали долго. Джонсон на нервах курил одну за другой, Кривой же, грызя ногти,  сосредоточенно молчал, явно обдумывая нечто грандиозное,  и вдруг властно приказал:   
 - Стой! 
 - Что такое?- недоуменно осведомился рефлекторно вдаривший по тормозам Джонсон. 
 - Не туда едем, - загадочно проговорил Кривой. 
 - Как – не туда?– изумился Джонсон, - на светофоре свернём налево, и вот оно, кладбище. 
    - Не надо на кладбище, езжай направо, - сурово потребовал Кривой. 
    - Куда – направо? – недоуменно спросил Жора.
    - К мединституту, - последовал краткий ответ.
    - Думаешь, откачают? – расхохотался Джонсон и добавил незлобно: - Придурок лагерный.
    - Нет, не думаю - твёрдо ответил Кривой, -  но хоронить её не надо. 
    - Как это – не надо? А что с ней делать? – растерянно проговорил Джонсон.
    - Продать! – последовал жёсткий ответ. 
    Джонсон долго вглядывался в крысиную рожу подельника, потом спросил, заикаясь:
    - К…как это – п…продать?
    - Элементарно! – воскликнул Кривой,- отвезти в мединститут и продать!
    - А похоронить? – беспомощно пролепетал Жора.
      - Подумай:  что с ней будет, если похоронить? – строго спросил Кривой.
    - Ну, как  что…   Похоронится, наверно, - логично рассудил Джонсон.
    - Её съедят черви. Они всех едят, - Кривой был непреклонен. - Так? 
   - Так, - покорно кивнул Жорик.
   - И какой же, спрашивается, с этого нам понт? А вот если продадим, то, во-первых, бабло нехилое подымем, а во-вторых, людям послужим! –  подмигнул Кривой.
   - Как послужим? – никак не мог понять Джонсон.
   - Её там заспиртуют и начнут резать, - покровительственно пояснил Кривой, - ну, тренироваться, типа, руку набивать, чтоб на живых людях косяков не упороть и жмуров  не наделать.  Представляешь, как мы послужим человечеству?
     В сумбурной биографии Джонсона бывало всякое, но служить человечеству ещё не доводилось. Видимо, перспектива эта показалась ему настолько заманчивой, что, недолго ещё  поразмышляв, он вздохнул, завёл движок и поехал направо… 
    Сидя в кабине, он безучастно наблюдал за суетой, возникшей во дворе мединститута с  их приездом. Кривой резво забежал в здание, вскоре выскочил оттуда в сопровождении группы людей в белых халатах, они залезли в кузов, погалдели там недолго и вернулись в здание, потом появились люди в синих халатах, они взяли гроб и отнесли его в здание, но вскоре снова вынесли и вернули обратно в кузов. 
  «Может, оно и к лучшему, ну, и хрен с ней, с наукой этой, отвезём, похороним по- христиански»,-  подумал Жора, но в этот момент в кабину запрыгнул Кривой, и по его сияющей роже Джонсон догадался, что где-то что-то понял не так. 
  - Двести восемьдесят! – торжественно провозгласил Кривой, потрясая над головой объёмистым бумажным пакетом.
  - Чего - двести восемьдесят? – не понял Жора. 
   - Рублей! А это – расписка ! – радостно ответил Кривой,- плюс ещё шестьдесят и арака. Дорогая оказалась бабулька, а ведь при жизни и гроша не стоила,- добавил он с мерзким хихиканьем и, хлопнув Жору по плечу,  шутливо приказал: -  Вперёд, мой верный рулевой! 
   - Куда – вперёд? – Джонсон соображал туго. 
   - На кладбище, бабулю хоронить, - подмигнул Кривой, он был  необычно жизнерадостен.
  - Как – хоронить? Где она! – взревел Жорик: недоумение разбудило долго дремавшую в   нём агрессию, и жизнь омерзительно скалящегося Кривого повисла на волоске. 
     Фармазон был чутьист: наслышанный о прошлых «подвигах» Джонсона, он мгновенно осознал, что может не успеть насладиться плодами сегодняшнего  блестящего «кидка».
  - В мединституте.  Но нам надо срочно похоронить гроб, - быстро, но спокойно ответил он.
  - Зачем хоронить, если он пуст? Что за зехера мутные? – удивился Джонсон. 
  - Ви таки хотите кипиша, Жора? Оно вам надо? – пропел с одесским «прононсом» Кривой и добавил, резко посерьёзнев:- Так надо,  Джонсон, так – надо.  Представь: та старая жаба, что дала нам араку, решит принести подруге букетик ландышей, которые та любила нюхать ещё тогда, когда коптила небо. И что она увидит? Яму, пустую яму! Она поконает к прокурору и потребует срочно вернуть подругу на законное место, пока ландыши не увяли! А если вместо ямы увидит холмик, то оставит на нём свой вонючий веник, пожалуется на новую цену за свет и похиляет домой о своей душонке заботиться, ибо и сама на этом свете зажилась. А нам с тобой хипиш нужен, как зайцу триппер: на «химии» по-любасу же  лучше, чем на зоне, правда? Поэтому, давай нарисуем на рожах скорбные лица, зароем ящик, как положено, ты двинешь речугу, я уроню слезу, хрюкнем, не чокаясь, араки с землекопами, и – вперёд,  к цыганам!!! Э- ге -гей! Ай–нэ–нэ-нэ - нэ!!!
    Джонсон промолчал. Он и сам не заметил, как уродливый, но шустрый и харизматичный подонок стал верховодить им, и, не мудрствуя лукаво, безвольно поплыл по течению… 
    На кладбище всё прошло так, как Кривой и предсказывал: немногословные  мужчины  на растрёпанных пеньковых канатах опустили гроб в яму, оперативно её засыпали, придали возникшему на месте ямы скорбному холмику соответствующую форму, выпили  араки со  скорбящими родственниками,  приняли, как должное,  из рук  Кривого  стопку купюр,  при  этом ни одна жилка на их грубых и обветренных лицах  не дрогнула, и хитрый фармазон  не смог заподозрить  даже, что все они  по весу «ящика» поняли, что он пуст… 
     Посчитав, что их миссия выполнена, и все концы надёжно упрятаны в каменистую осетинскую землю, наши «концессионеры» с чистой совестью поехали домой поминать щедрую бабульку. В банке оставалось ещё немало араки, потому затарились они только закусью: хлебом, сыром, овощами и огромной курицей-гриль. Стол получился знатным, и  Кривой стал толкать такие  тосты, что ему  позавидовал бы любой поп-расстрига или досконально знающий осетинский «ахдау» многоопытный тамада.  Перенервничавший за день Джонсон, не особо вдаваясь в суть тостов, сосредоточенно глотал мутную жидкость…
    Могильщики тоже не преминули расслабиться: у них не было обычая относить домой халявные деньги, и над могилой несуществующей бабули они устроили грандиозное пиршество, затянувшееся почти до ночи. Всем им было хорошо, кроме одного, наркомана по кличке Урюк, состоявшего на связи у  местного опера, за ценную «информуху» «греющего» его чистым  «герычем». С нетерпением он ждал конца застолья, и как только коллеги стали расходиться,  резво поскакал к курирующему офицеру делиться новостями.
     Опер сначала охренел, не поверил, гнева не выдал и пообещал за дезу упаковать Урюка по позорной статье,  но тот бил себя пяткой в грудь, давал зуб, готов был век не видать воли и орал «Хуцау мамр»!. Последнее поколебало уверенность опера, он взял две лопаты, нести которые поручил Урюку,  и  два «чёрных копателя» тайком пробрались на кладбище, быстро разрыв  рыхлую землю, вытащили гроб, и опер самолично убедился, что он пуст. 
    Отдав услужливому придурку честно заработанную «дозу», чтоб тот побыстрее сгинул и не путался под ногами, опер присел на гроб, закурил, и стал думать. Дело неординарное, в республике такого ещё не было, за раскрытие можно не только внеочередную звезду на погоны получить, но и цацку на грудь заработать, а если окажется, что действует банда вурдалаков, взять её - и на пенсию соскочить, благо, выслуга есть, а потом давить «коммерсов» жуткой репутацией и получать с них  солидную прибавку к пенсии. Затушив охнарик о крышку, он рванул  в ночь проводить «оперативно – розыскные мероприятия».
    Утром Кривой никак не мог разбудить Джонсона: тот  не реагировал  ни на увещевания, ни на тряску за плечи, ни на  хлопанье по щекам. Лишь один раз выказал  признаки жизни: с громоподобным урчанием выплеснув содержимое необъятного чрева своего на парадную спецовку Кривого. Если  лужёный желудок афериста мог переварить любой суррогат, то нежная слизистая Жорика, приученная к изысканным напиткам, отторгла араку бабулькиной подруги, но сивушные масла успели уже впитаться в кровь и сделать своё чёрное дело.
     Кривому пришлось срочно переодеться и пилить на завод пешком, а Джонсон остался досыпать, хрипя и потея от действия отравы и кошмарных сновидений...
    Проснулся он от непонятного щелчка, увидел склонившегося над собой демона в чёрной маске, свирепо прорычал: «Ай да мадэ шызы…»,- и попытался врезать тому правой, но правая почему-то потянула за собой левую, и удар не получился, смазался.  Демон же, ухватив его за волосы на затылке, рывком усадил на кровати, и Жорик узрел перед собой неубранный «поминальный» стол, стоящих за ним трёх мужчин в милицейской форме и ещё нескольких демонов в масках, камуфляже и с автоматами наперпевес, рассредоточившихся по комнате. Руки же самого Джонсона оказались закованными в наручники.
    С трудом  сумев немного поднять глаза, он  увидел, что  средний из троих - полковник, по бокам же от  него - майоры.
    «Что же я такого натворил»?- мучительно стал припоминать Жора, но полковник грубо прервал ход его мыслей, резко ударив кулаком по столу и заорав: 
  - Где она?!!
    Демон  продолжал держать его за волосы, не давая поднять голову, единственное, что он видел – руку полковника, чей указующий перст был направлен на тарелку с костями   вчерашней  курицы. Не узрев в её поедании особого криминала, Джонсон честно ответил: 
 - Съели.
    Воцарилась тишина. Настолько жуткая, что стало слышно тиканье часов обалдевшего полковника. Демон,  видимо, тоже охренел: его рука ослабила хватку. Вдруг громкое урчание разорвало гнетущую тишину: один из майоров бросился вон из комнаты, но не успел, блеванул прямо перед порогом. Воспользовавшись суматохой, Джонсон схватил со стола закованными в наручники руками полный стакан араки и залпом выпил: опытный бухарик Жора знал, как важно своевременно опохмелиться, как благотворно это сказывается на психике, и даже обладающий молниеносной реакцией, но растерянный демон  не успел ему помешать. 
 - То есть как – съели? – потерянно спросил  побледневший полковник. 
 - Да запросто! Я взял за одну ногу, Кривой – за другую, разорвали и съели! – упавшая на «старые дрожжи» арака разбудила дремавшего в нём рубаху- парня, не привыкшего прогибаться перед «мусорами»,- а если б вы вовремя приканали, то и вас бы угостили! 
    Бледный полковник стал медленно зеленеть, а стоящий рядом майор, по примеру первого, тоже метнулся вон, но поскользнувшись в луже перед порогом, с грохотом приземлился в коридоре,  и уже оттуда послышались характерные бульканье и урчание.
    Полковник постоял ещё немного, потом, приказав демонам :«Глаз с него не спускать»! – вышел из комнаты, старательно пытаясь  обойти   блевотину  доблестного  подчинённого. 
    Отсутствовал он долго. Максимально вежливо попросив у демона позволения, Джонсон получил «добро» и с наслаждением закурил. В сложившейся ситуации он не понимал ровным счётом ничего, но присутствие в загаженной комнате полковника, майоров и табуна демонов  веселило его бунтарскую душу, а беснующаяся в крови арака настойчиво толкала на новые подвиги, он стал всерьёз обдумывать, какой ещё фортель можно выкинуть, но тут в коридоре раздались шаги: к его комнате шли люди. 
    Первым шёл дородный седовласый генерал, Жорик узнал его, это был председатель КГБ республики. Демоны вытянулись в струнку, двое из них встали по бокам Джонсона, генерал же сел напротив, посмотрел внимательно на Жору, и неожиданно тихо спросил: 
 - Что ты наделал? Придётся в Москву сообщать. Ты всю республику нашу опозорил, урод!
   Джонсон плохо помнил, как провёл вчерашний вечер, он даже испугался немного. Лихорадочно пытаясь сообразить, что же такое мог натворить, чтоб к нему заявился сам генерал КГБ, решил выиграть время, чтоб  хоть что-то понять, и с наивным видом спросил: 
  - Что наделал? Что сообщать? Как опозорил?
- Как ты мог позволить себе съесть эту несчастную старуху? – грозно спросил генерал. 
 Никто  на свете,  даже сотня генералов  КГБ не имели права обвинить убеждённого гурмана Жорика в употреблении некачественной пищи!
- Никакая она не старуха была! Очень даже свежая и вкусная! – запальчиво возразил он.
Со стороны генеральской свиты послышалось характерное урчание, но доблестные чекисты оказались крепче ментов: они сдержали позывы к рвоте  и никуда не побежали.
 - Да ты  хоть знаешь, кем она была, какую жизнь прожила? – не унимался генерал. 
 - Кто, эта курица? – поражённо спросил Жора.
  - Не смей называть её курицей! Зарина Алановна Дзасохова прожила славную жизнь!     Персональная пенсионерка,  член КПСС с 1927-го года, в войну она была снайпером, кавалер множества орденов и медалей!  Понял, кого вы сожрали, мерзавцы?!! – возопил генерал. 
    И тут, наконец, до Жорика дошёл смысл происходящего. Скованными наручниками руками он объял  необъятное  чрево своё,  медленно сполз на грязный пол и начал кататься по нему с гомерическим хохотом, суча короткими ногами…
 Суд отправил Кривого обратно на зону досиживать, прибавив ему ещё пару лет. Жорику же опять повезло: «уважаемые» потому и уважаемы, что своих никогда не бросают, они вновь  заступились за Джонсона, суд признал его «добросовестно заблуждавшимся», и по делу он пошёл как свидетель, умудрившись не дать против Кривого никаких показаний. 
     И всё  было бы хорошо, но намертво приклеившаяся к Жоре  кличка «Людоед» пагубно сказалась на его самооценке, да и странная привычка громко и бессвязно материться, едва заслышав звуки похоронного  марша, авторитета ему не прибавила…