Природа наделила Тертуллиана блестящими талантами и огненным характером. Страстная, пылкая, жесткая, но мощная натура его не подчинялась никаким сдерживающим влияниям: ни христианство, ни наука, ни образование не произвели на нее полного смягчающего действия. Всегда беспокойный и ничем недовольный, он всю жизнь ведет борьбу – с самим собою, с внешними и внутренними врагами Церкви, борьбу за Церковь и против Церкви. Борьба – его призвание; в ней он раскрывает всю силу своего таланта и богатство дарований. Все существо его проникнуто было любовью ко Христу и Его учению, но она является у него любовью сынов грома, когда он защищает христианскую истину против врагов ее. С великим искусством он умеет разоблачать заблуждение, развивать мысль своего противника до последних выводов – до абсурда и осыпать его меткою остротою, злою сатирою и иронией. Ученость, остроумие, софизмы, юридические тонкости – все это обращается Тертуллианом в орудие для борьбы с врагами Церкви.
К. Попов
Тертуллиан – это уникальное явление патристики и человеческой культуры, с которым, к тому же, мало что можно сравнить. Такие люди подобно молнии: сверкнув на мгновение ослепительно ярким светом, они освещают последние глубины уха, в которые способен проникнуть ровный, но тусклый огонь заурядного интеллекта.
А. Столяров
Квинт Септимий Флорент Тертуллиан – яркая, многогранная и противоречивая фигура в истории Церкви, он принадлежит к числу блестящих христианских полемистов и апологетов, являясь первым христианским богословом, писавшим на латинском языке и одним из основоположников латинского богословия – «провозвестником богословской науки на Западе», предвосхищающим Августина Блаженного, вместе с тем, следует отметить, что в силу своих «уклонений от ортодоксии» он не почитается святым отцом Церкви, но признается выдающимся церковным писателем, чьи произведения имеют не только высокое литературное достоинство, но и глубокие богословские идеи, ценимые многими святыми отцами и учителями Церкви. Как глубокомысленно подметил А. Столяров: «В сочинениях Тертуллиана намечены характерные черты собственно западного христианства: элементы юридического мышления, практицизм (стремление преобразовать повседневную жизнь), и, наконец, тот своеобразный феномен, который мы назвали бы прообразом позднейшей католической «мистики плоти». С Тертуллиана начинается ряд африканских учителей, многим ему обязанных, идущих от Киприана, Арнобия и Лактанция к своей кульминации в гигантской фигуре Августина Блаженного. Однако главное значение Тертуллиана, значение уже европейского и мирового масштаба, заключено в том, что он с особо силой выразил глубинную суть христианства, почему без колебаний может быть назван гением христианской религиозности». По слову святого Викентия Леринского – учителя Церкви V века, Тертуллиан имел для Запада такое же значение, как Ориген для Востока – он был высокообразованным человеком своего времени, сведущим в светских науках и имеющим обширные познания во всех сферах философии с ее различными школами, он был превосходным оратором, изумлявшим современников красотой своих речей и тонкостью своих рассуждений, но при всех своих дарованиях он отпал от Вселенской Церкви и впал в еретическое заблуждение – монтанизм: «Тертуллиан среди латинян без всякого сомнения является главнейшим из церковных писателей. Кто более образован, чем он? Кто более сведущ и в Божественных, и в человеческих предметах? Благодаря удивительной способности ума, он схватывал и понимал всю философию, все ее подразделения, всех основателей и распространителей философии, все системы, все роды и истории наук. И разве не был он, благодаря своему остроумию, таким ярким, таким сильным, таким мощным, что легко ниспровергал их позиции, быстро разрушал их доводы и силою разума сокрушал их? Кто в силах восхвалить прекрасные качества его речей, которые так стройны, связны и последовательны? У него сколько слов, столько почти и мыслей, сколько ответов, столько же и побед, как это доказывают Маркионы, Апеллесы, Праксеи, Гермогены, иудеи, язычники и гностики, хулы которых он разрушил множеством различных сочинений; сочинения его были как бы молнией, превратившей их в прах. И увы, этот Тертуллиан не остался до конца верен кафолическому учению, но замарал свои творения позднейшими ошибками». Несмотря на отпадение от Вселенской Истины Православия и уклонение в монтанизм церковно-литературное наследие Тертуллиана высоко ценилось многими православными богословами, среди которых знаменитый латинский апологет Минуций Феликс, использовавший аргументы Тертуллиана, комбинируя их с цитатами из творений Платона, Вергилия, Сенеки и Цицерона, сделав их более подходящими для вкусов образованной и культурно-утонченной публики, а также священномученик Киприан Карфагенский, который считал Тертуллиана своим учителем и читал его произведения каждый день. По оценке блаженного Иеронима Стридонского, «по учености и точности ума Тертуллиан превосходил многих знаменитых ученых мужей», будучи человеком острого и проницательного разума, образованным и красноречивым, пылким и многосведущим. Блаженный Августин хвалил красноречие и эрудицию Тертуллиана, но осуждает его заблуждения, утверждая, что этот карфагенский апологет – проницательный человек, прозревший Истину во Христе Искупителе, но по пылкости натуры своей, отпавший от Вселенской Церкви. При всей своей неутомимой энергии и обширной эрудиции, огненном темпераменте и искренности горячего сердца Тертуллиан был незаурядной и необычайно многогранной личностью – апологетом христианской веры и блестящим и остроумным полемистом, догматистом и моралистом, чья богословская мысль возвышалась до высочайшего догмата о Святой Троице и нисходила до мелочей обыденной жизни, а в своем опыте христианского философствования он стремился разрешить вековечные и главные вопросы человеческого бытия – вопрос о природе и происхождении души, о назначении человека, его смертности и бессмертии.
По своему происхождению Тертуллиан был сыном карфагенского сотника, состоявшего на службе Тиверия – проконсула Африки, и выходцем из языческой среды – он родился в период между 150-м и 170-м годами и до своего обращения в христианство до дна испил чашу языческих удовольствий и предавался чувственным наслаждениям разгульной жизни – он жил как гедонист, любил острые ощущения, цирк и театральные зрелища, почитая веру Христову за безумие. По своему огненному темпераменту Тертуллиан был страстным человеком, в нем текла кипучая пуническая кровь. Как заметил профессор И.В. Попов: «Его родина вполне восприняла римскую культуру с ее реализмом, здравым государственным смыслом, практичностью, энергией, чувственностью и роскошью. Но суровый и воинственный пунический характер жителей Северной Африки сообщил этим чертам еще более резкое выражение. Тертуллиан был вполне сыном своей страны». С юношеских лет душа Тертуллиана была томима духовной жаждой – ни чувственные наслаждения и зрелища, ни светские науки и языческая философия – ничто не могло насытить ее, пока «дивное зрелище необычайной твердости мучеников» не обратило его ко Христу и Его святой Церкви, которой он возжелал посвятить все свои силы и свою дальнейшую жизнь. С горечью ощутив пустоту и суетность мирской жизни с ее мимолетными удовольствиями, Тертуллиан искал удовлетворение духовной жажды в искусстве и философии, но языческая литература не могла дать смысл его жизни и вернуть радость бытия, а языческая философия разбилась на множество различных школ и дошла до скептицизма – продемонстрировала неспособность ответить на самые существенные запросы человеческого духа, а когда он увидел христианских исповедников и мучеников, готовых умереть за веру во Христа распятого и воскресшего, то в его душе произошел духовный переворот и он стал искать успокоение своему мятущемуся духу в христианстве, увидев его несравненное духовное и нравственное превосходство перед язычеством, а чтение Священных Книг укрепило его веру и окончательно завершило его обращение. Приблизительно в возрасте тридцати лет Тертуллиан принял святое крещение от епископа Агриппина Карфагенского и со всей ревностью новообращенного члена Церкви и пылкостью своей страстной натуры всецело и искренне отдал все свои силы служению Церкви, вступив на путь христианского апологета и полемиста – защитника христианского вероучения от нападок язычников, иудеев и гностиков. За свою ревность к вере и подвижническую жизнь Тертуллиан был назначен пресвитером в Карфагене, в то же время его деятельность не ограничивалась духовным окормлением паствы – его кипучая натура, образованность и литературное дарование толкали его не только на путь пастырского служения, но и на распространение веры среди язычников и иудеев – на миссионерскую проповедь, равно как и на богословскую деятельность – на написание богословских трактатов, в которых он затрагивал как вопросы морали, так и проблемы церковной догматики. По свидетельству профессора И.В. Попова, «Тертуллиан получил блестящее светское образование. В своих сочинениях он обнаруживает близкое и обстоятельное знакомство с историей, археологией, медициной, особенно римским правом, философией и поэтами. Но философии он не любил, считая ее матерью всех ересей. Особенно не терпел он идеалистических греческих спекуляций. Он порицал Платона за его идеализм, Аристотеля за диалектику, которой можно пользоваться для какой угодно цели, демонион Сократа считал злым демоном, но о Сенеке говорил снисходительнее и в своих воззрениях подчинялся влиянию стоицизма. Несмотря на свое блестящее образование, Тертуллиан не был однако ученым. Он менее всего был в состоянии руководствоваться соображениями рассудка, и вовсе не теоретические убеждения привели его в лоно церкви. Воображение его было поражено стойким мужеством христианских мучеников и свидетельством демонов об истине христианства. Он не был также и поэтом. Ему недоставало той спокойной созерцательности и чувства родства с природой, которые так сильно склоняют поэтов к пантеизму. Чтение Гомера доставляло ему мало удовольствия». Получив блестящее образование в Карфагене и ознакомившись с сокровищницей античной культуры и науки, восприняв всю светскую ученость своего времени – историю и юриспруденцию, риторику и естествознание, поэзию и философию, изучая Священное Писание и творения христианских писателей – святого Иринея Лионского, Иустина Философа и Татиана, Тертуллиан возложил на алтарь христианской веры все плоды своего образования и своих познаний, своих разнообразных духовных дарований и своего жизненного опыта. От природы Тертуллиан был наделен блестящими талантами и дарованиями, а на каждом его сочинении лежит печать его своеобразного литературного и религиозно-философского гения. По вдохновенному признанию архиепископа Нафанаила Львова, исполненному глубокого почтения и благодарности: «Мало кому мы обязаны таким неоплатным долгом за сохранение живых и рельефных картин из древнехристианской жизни, как Тертуллиану, и ему же более всего обязаны мы долгом благодарности за смелую защиту христианства против его врагов, а также за те меткие и правильные пламенные слова, которыми и до сих пор пользуется христианство в борьбе с врагами истины. Мало кого, может быть еще Оригена на Востоке, так оплакивала Церковь, как Тертуллиана. И мы, ощущая искреннее чувство благодарности к нему за его великие ярчайшие творения, будем помнить, что он, как никто иной из древних церковных писателей, обычно обладателей венца святости, нуждается в нашей благодарности и с благодарностью вдохновляемой молитвенной памяти. Как бы предчувствуя эту свою нужду в молитве о нем, он – первый из христианских писателей, в конце одного из своих творений обращается к читателям с той трогательной смиренной припиской, которая потом будет повторяться в тысячах и тысячах русских летописей и у современных церковных писателей. В конце своего трактата «О крещении» Тертуллиан пишет, говоря новокрещаемому: «Просите, сказал Господь, и дастся вам. Ты просил и получил, ты стучал и отверзлось тебе. И я молю тебя об одном: когда будешь просить, помяни и грешного Тертуллиана». Богатство творений Тертуллиана так велико, область его вдохновения так огромна, и так ярки, так драгоценны все его творения, что трудно выбирать из них что-либо отдельное в кратком обзоре. Укажем прежде всего, что Тертуллиан – один из вдохновеннейших христианских апологетов, то есть защитников христианства против современного ему язычества, безбожия и обожествления государства. В то время как другие апологеты обычно опровергали обвинения язычников против христиан и доказывали правоту христианства, Тертуллиан в своих апологиях прибегает к другим методам: он доводит до абсурда обвинения язычников, и тем самым делает их клеветы смешными и невероятными в их собственных глазах».
Обладая литературными дарованиями, энергичной натурой, мощной творческой фантазией, острым и глубоким умом и обширными познаниями, Тертуллиан был плодовитым церковным писателем, а его перу принадлежит огромное литературное наследие: 1) апологетические сочинения, написанные в опровержение язычества и иудейства и в защиту христианства – «Апологетика», «К язычникам», «О свидетельстве души», «Против иудеев», «К Скапуле; 2) догматико-полемические сочинения, написанные для опровержения ересей – «О прескрипции еретиков», «О крещении», «О душе», «Против Гермогена», «О плоти Христа», «О воскресении плоти», «Против валентиниан», «Средство против ужаления скорпионов», «Против Праксея», «Против Маркиона»; 3) нравственно-аскетические и практические сочинения, к котором относятся многочисленные трактаты Тертуллиана – «К мученикам», «Об идолопоклонстве», «О зрелищах», «О молитве», «О покаянии», «О терпении», «К жене», «О женском убранстве», «О поощрении целомудрия. «О посте», «О стыдливости», «О бегстве во время гонения», «О венце воина». Литературное творчество Тертуллиана – высокий образец латинского ораторского искусства, на котором явственно отпечатлелось влияние Цицерона и Сенеки, тем самым Тертуллиан – предстает как талантливый «христианский ритор», пытающийся выразить христианское миросозерцание средствами латинской словесности, а само ораторское дарование карфагенского богослова несомненно – он мастерски освоил приемы классической риторики, о чем свидетельствуют композиции его трактатов, ритмический характер его текстов, виртуозное владение как хлесткой иронией, так и высоким патетическим слогом. Когда читаешь богословские произведения Тертуллиана, то поражаешься остроте и силе его ума, проницательности и экспрессивности его суждений, находящих себе отточенную афористическую форму выражения в различных высказываниях: «Душа человека – по природе христианка»; «Господь наш есть Истина, а не привычка»; «Кровь мучеников – семя христианства»; «Покаяние – это второе крещение»; «Христианами делаются, а не рождаются»; «Противно религии принуждать к религии». Как верно подметил профессор И.В. Попов, «он был оратором по природе, и сочинения его местами могут служить образцом ораторской прозы. Идея или настроение захватывали его всецело… Не будучи поэтом, Тертуллиан писал необыкновенно живо, образно и пластично. Это потому, что страсть всегда двигала его пером». По признанию святого Викентия Леринского, творчество Тертуллиана достойно изумления – в его произведения едва ли не столько же сентенций, сколько слов, это – знак острого, проницательного и сильного ума, обладающего разнообразными познаниями, но в то же время более сосредоточенного на церковно-практических и этических проблемах, а не на религиозно-умозрительных и метафизических вопросах. Тертуллиан не только талантливый, но и гениальный церковный писатель – в искусстве красноречия он не уступает Цицерону, являясь мастером отточенных афористических изречений как Паскаль и Бердяев, в то же время на страницах своих богословских произведений он предстает не только как тонкий логик и диалектик, но и как парадоксалист – в отличие от величайших эллинских мыслителей – от Сократа и Платона с их диалектическим методом и Аристотеля с его формальной логикой – Тертуллиан прекрасно сознавал границы логического, диалектического и рационального мышления – задолго до Канта и Льва Шестова он явился как виртуозный критик «чистого разума» – рационального мышления и человеческого ума, не просвещенного Словом Божиим, указав на то, что только библейская вера открывает человеку необозримые горизонты духовной жизни и ведет его к познанию Абсолютной Истины. По реалистическому складу своего ума Тертуллиан не был склонен к умозрительной метафизике, но он был превосходным диалектиком и мыслителем с темпераментом бойца, а его страстный и порывистый характер отразился на его языке – его литературный слог не столь изящен как у Цицерона и святителя Иоанна Златоуста и не столь поэтичен как у преподобного Ефрема Сирина, но образная и отрывистая речь его отличается силой и выразительностью слова. Парадоксальные изречения Тертуллиана обычно представляют собой сентенции, навеянные боговдохновенными стихами Библии – более всего проповедью апостола Павла, а его литературный стиль – необычайно экспрессивный, пластичный, живописный и образный – есть зеркало его страстной и порывистой натуры и отчасти предвосхищает литературный стиль Кьеркегора и Паскаля, Ницше и Льва Шестова. При всех своих неоспоримых достоинствах литературный стиль Тертуллиана не безупречен – на всем его богословии сказалась не только невыработанность церковно-латинского языка, но и страстность его натуры, огненный темперамент и реалистический склад мышления с роковым уклоном в номизм и ригоризм. Характерными мировоззренческими чертами Тертуллиана были римский прагматизм и реализм, сочетающиеся с его пылкой и страстной натурой и суровым ригоризмом. По культуре своего ума Тертуллиан был выразителем Запада с его реалистическим типом мышления и обращенностью к практическому и конкретно-осязательному, он не был метафизиком. По складу души – он был реалистом и ригористичным моралистом, а не утонченным мистиком и поэтом – его более всего занимали не вопросы религиозной метафизики и тонкие богословские уморения и созерцания православного Востока, а вопросы церковно-практические и жизненно-утилитарные. По проницательному суждению профессора И.В. Попова, «вкусы Тертуллиана были демократичны и чужды утонченности. Ему нравились простые и полные достоинства нравы древней Римской республики. Он хвалит Катона и Сципиона и молчит о Цезаре. Истины он искал в свидетельствах грубой и непосредственной природы. Он не любил искусственности во всех ее видах, начиная от философских построений и кончая косметикой». По воззрению Тертуллиана, мир – творение Божие, но все мирское – от дьявола, отсюда – его суровый моралистический ригоризм, а пристрастие к стоической философией с ее идеей жизни сообразно с природой и реалистическая окраска его мышления привели к тому, что Тертуллиан предпочитал естественное всему искусственному, а природу – искусству, став живым звеном в цепи, ведущей от стоиков к Руссо и Толстому с их отрицательным отношением к цивилизации, пафосом естественности и упрощения. Реалистический тип мышления и практицизм отразились на всей жизни и богословских воззрениях Тертуллиана – знакомый с богословской литературой православного Востока, он не любил вдаваться в тонкие метафизические вопросы – у него не было любви к умозрениям и созерцаниям – одно время он думал, что после Евангелия нет нужды заниматься философией и разрешением вековечных вопросов, но богословская полемика с язычниками, иудеями и особенно с гностиками побудила его дискутировать и философствовать на основе Священного Писания и церковного вероучения.
По характеристике архиепископа Филарета Гумилевского: «Воображение живое и порывы пламенного чувства увлекали его за пределы умеренности ... Как остроумие его не всегда естественно, так мыслям не всегда достает силы и еще реже ясности; он более поражает, чем убеждает. Его диалектическое искусство и сила духа изумительны; он разбирает мысль со всей тонкостью; но особенно, когда говорит он как монтанист, остроты его слишком едки и сами говорят не в пользу дела. Нередко глубоким мыслям его не соответствуют выражения; карфагенская латынь, и сама по себе грубая, у Тертуллиана составляет свой язык, в котором мысль чаще остается отыскивать догадкой, чем извлекать из слов». Размышляя о терпении и слагая в его честь поэтический гимн, Тертуллиан признавался, что сам так и не обрел эту высокую небесную добродетель Авраама и Иова, первомученика Стефана и Самого Христа Искупителя: «Крайне несчастен я, ибо болен горячечным жаром нетерпения и обнаруживаю дерзость, даже бесстыдство, осмеливаюсь писать о терпении, в котором сам совершенно не способен подавать примера… Оно – питомец Божий и восседает на троне Того спокойнейшего и кротчайшего Духа, Который не выступает в бурном вихре и не блистает в грозе и тучах, а выявляется в нежной кротости. Открытым и простым видел его Илия в своем третьем видении». Как религиозный мыслитель Тертуллиан отличался не только острым и проницательным умом, отразившимся в его блестящих полемических сочинениях с их резкими суждениями, саркастической иронией, логическими аргументами и парадоксами, но и пылкой, страстной и темпераментной натурой – в своей идейной борьбе против языческих нравов и обычаев он порицал нравственные недостатки общества и проводил резкую грань между Церковью и языческим миром, он был бескомпромиссен и требовал от христиан уклоняться от разврата и идолопоклонничества, отсюда – законническое по своему духу морализаторство, оторванное от христианской любви, а также суровой ригоризм, звучащий в его призывах и поучениях, негативное отношение к языческой культуре и философии, к театру и службе в армии. По разъяснению протоиерея Иоанна Мейендорфа, «Тертуллиан считал, что не только служба в армии, но и многие другие профессии неприемлемы для христианина. В то же время он настаивал, что христиан следует допустить к общественному служению. Дело было в том, что римские власти запретили христианам занимать должности, связанные с общественно-политическим служением, на том основании, что их считали опасными сектантами и предателями (по все той же причине: они отказывались от участия в языческих обрядах). В своей «Апологии» Тертуллиан доказывал моральные преимущества христиан перед язычниками: «Стало быть, надлежит поступать с нами с кротостью или по крайней мере считать дозволенною ту религию, которую нельзя упрекнуть ни в чем таком, чего по справедливости надобно опасаться от запрещенных скопищ. Они запрещены, если я не ошибаюсь, для общественного спокойствия, чтобы город не был раздираем противоположными партиями: они легко могли бы приводить в замешательство собрания народа и сената, прерывать ... речи и общественные зрелища, а особенно в то время, когда и самое насилие бывает продажное. Что касается нас, то мы, не будучи одержимы пристрастием ни к славе, ни к почестям, не находим никакой для себя выгоды составлять скопища или заговоры. Мы никогда не мешаемся в общественные дела: весь мир есть наша республика». В трактовке Тертуллиана христианство есть отречение от мира сего и непрестанная духовная борьба с дьяволом и его аггелами. Весь пафос тертуллиановой философии – это не только апологетика – оправдание христианского вероучения, но и отчаянная борьба – борьба не на жизнь, а на смерть – с внешними и внутренними врагами Церкви. На поприще борьбы за чистоту христианской веры с невероятной силой раскрылся весь талант Тертуллиана как церковного апологета и блестящего полемиста. На страницах своих богословских сочинений Тертуллиан использовал как свои знаменитые парадоксы, так и «свидетельства души» и доводы рассудка – он сочетал обширную ученость, остроумие и логические аргументы, хлесткую иронию и едкие сарказмы, он умел мастерски разоблачать заблуждения своих идейных противников – язычников и гностиков, с непревзойденным искусством доводя их мысли и суждения до последних и логически противоречивых выводов – до абсурда, осыпая их острыми саркастическими высказываниями и меткими характеристиками. Время земной жизни Тертуллиана – это эпоха тяжелейших испытаний для Церкви, когда христиан обвинили в нарушении нравственных норм и неповиновении императорской власти, гнали и истязали, требовали отречения от Христа и предавали мученической смерти, но ни клевета, ни гонения, ни истязания, ни сама смерть – ничто не могло сломить верность мучеников и исповедников, равно как и стойкость веры христианских апологетов, среди которых видное место занимал и Тертуллиан, называвший гонителей Церкви свирепыми невеждами и осквернителями святынь, иронично высмеивая языческие культы и мистерии, выступая против идолопоклонничества и грозя Судом Божьим всем клеветникам и гонителям правды Христовой. По сильному слову Тертуллиана, «идолопоклонство – главное преступление рода человеческого, наивысшее прегрешение мира, единственная причина Страшного Суда. Ибо всякое иное преступление может быть отнесено к особой разновидности и подлежит суду под своим именем, в случае же идолопоклонства совершаются все преступления одновременно. Отбрось же определения, смотри прямо в суть деяния! Идолопоклонник – тот же убийца. «Кого убил он?» – спросишь ты. Суть преступления, в котором мы его обвиняем, в том, что он убивает не постороннего, не противника, а самого себя. Из какой засады? Из засады своего заблуждения. Каким оружием? Оскорблением Бога. Сколькими ударами? Столькими, сколько раз совершается идолопоклонство. Тот, кто отрицает, что служащий идолам – убийца, отрицает и то, что он осужден на гибель. В служащем идолам следует признать также прелюбодея и развратника. Ибо тот, кто служит ложным богам, несомненно является прелюбодеем в отношении истины, ибо всякая ложь есть прелюбодеяние. Так же точно он погружен в разврат. Действительно, разве тот, кто призывает себе на помощь нечистых духов, не оказывается вместе с ними повинным в мерзости и разврате? Ведь и Священное Писание употребляет именно слово «разврат», когда порицает идолопоклонство. Полагаю, что мошенничество имеет место тогда, когда либо берут чужое, либо не возвращают долга, причем мошенничество, совершенное в отношении человека, – весьма тяжкое преступление. Но идолопоклонник совершает мошенничество в отношении самого Бога, отказывая Ему в причитающихся почестях и отдавая их другим, так что с мошенничеством здесь соединяется оскорбление. А поскольку как мошенничество, так и разврат с прелюбодеянием влекут за собой смерть, то идолопоклоннику не удается избежать также и обвинения в убийстве».
В своей незабвенной «Апологии» Тертуллиан восклицал: «Если вы, верховные правители Римской Империи, изрекающие суд публично, занимая высшие места в государстве, не имеете власти пред очами народа производить точных изысканий относительно христиан, то, по крайней мере, да достигнет Истина до слуха вашего посредством скромных моих письменных изъяснений. Истина не требует милости, потому что гонение ее не удивляет. Чуждая на земле, она не сомневается найти себе врагов. Дщерь неба, она там имеет свой престол, там обретает свои надежды, должное к себе доверие и свою славу. Здесь желает она только одного: не быть осужденною, прежде нежели будет выслушана. Какое опасение можете вы иметь на счет ваших законов, дозволив Истине защищаться на седалище их владычества?». В сознании Тертуллиана Церковь есть храм Святого Духа – «мы все составляем храм Божий через освящение нас Духом Святым при крещении», поэтому в Церкви должно быт все свято – где нет святости, там нет Святого Духа и Церкви, отсюда – борьба Тертуллиана против обмирщения Церкви и ее смешения с «духом мира сего», а также – высокая оценка мученического подвига. В глазах Тертуллиана, равно как и в очах Бога и всей Его святой Церкви, мученический подвиг – это знак верности Богу и вершина евангельской любви ко Христу, отказ от компромиссов с миром и его языческими нравами, следование за Христом до конца – до восхождения на Голгофу и мученической смерти. Христианство – это непостижимая тайна для мира, лежащего во зле, это – необъяснимое чудо и сокровенное благо, ведомое лишь верным Христу, которые призваны жить сообразно Евангелию, а не суетным и низким нравам «века сего». По слову Тертуллиана, многие удаляются от христианства в силу своих пристрастий к мирским наслаждениям и боязни смерти, ибо подобно тому, как пристрастие к преходящим вещам – цепи, крепко приковывающие душу к миру сему, так и страх мучений и смерти – бич маловерных, но если человек обрел крепкую веру во Христа, то мученическая смерть уже не страшна ему. Но в чем заключается тайна христианства, почему истинные христиане по духу так легко пренебрегают суетными благами мира и отчего мученики идут с радостью на смерть за Христа? Тайна христианства заключена в вере – только вера дает силы претерпеть до конца и сохранить верность Богу: «Из христиан одни подвергнуты пыткам, другие обречены на сожжение, иные погибли от меча, прочие истерзаны зубами хищных зверей. Некоторые, будучи посажены в темницы, и претерпев биение и строгание железными клещами, жаждут венца мученичества, цену которого уже знают». «Раздирайте тело наше, если угодно, железными когтями, пригвождайте ко кресту, повергайте в огонь, обнажайте мечи против нас, бросайте нас в снедь зверям: молящийся христианин готов все перенести». Во дни земной жизни Тертуллиана каждый христианин мог быть оклеветан язычниками и иудеями и предан страшной смерти. Как восклицал Тертуллиан: «Когда Тибр наводняет Рим, когда Нил не орошает полей, когда затворяется небо, когда случится землетрясение, голод, моровая язва, каждый тотчас кричит: Христиан на растерзание львам!». К христианским мученикам, заключенным в темницах, Тертуллиан обращался со словами: «Ученики Христовы, которым предстоит мученичество! В то время, как наша мать и владычица Церковь, и также отдельные братья-христиане, помогают вам в темнице поддерживать свое бренно тело, примите от меня скромный дар для подкрепления вашего духа… Мир есть истинная темница. Вы как бы вышли из нее, а не вошли в нее... Темна ли темница ваша? Мир еще более покрыт густым мраком, ослепляющим ум. Находитесь ли вы в оковах? Мир носит тягчайшие цепи, изнуряющие душу. Заразительно ли жилище ваше? Мир преисполнен вредных испарений, несравненно несноснейших: это соблазны и распутства сладострастия. Сравнены ли вы с преступниками? Мир заключает в себе гораздо более виновных, я хочу сказать, весь род человеческий... Вы связаны путами, но вы свободны в Боге... Темница дает средства христианину находить в ней те же выгоды, какие пророки находили некогда в пустыне. Иисус Христос нередко искал уединения, чтобы иметь более свободы молиться и избегать заботы века сего. Он явил и самую славу Свою также в уединенном месте». Если христианин идет на мученичество не самочинно, а призванный волей всемогущего Бога, то он обретет через мученичество спасение и воссияет как яркая звезда в сонме святых праведников, будет увенчан честью и славой, станет примером для всех христиан и войдет в Царство Небесное. В своих богословских трактатах Тертуллиан смог выразить мироощущение эпохи мученичества – мученичество есть слава Церкви и достойнейшее увенчание христианской жизни, ни с чем несравнимый подвиг веры и апофеоз самопожертвования и самоотречения. Обращаясь к жестокосердному гонителю христиан в Карфагене – к правителю Скапуле, Тертуллиан возвещал о непобедимости христианства: «Во время бытия судьею Гиларана народ устремился на наши кладбища, крича: «Не отводить поля под гробницы для христиан!». Но они жестоко были за то наказаны: потоки дождей истребили всю их жатву. Что означали огни, блуждавшие по стенам Карфагена, и страшные громы, колебавшие город? Все подобные метеоры знаменуют гнев грозного Бога, и мы должны возносить слабый наш голос, чтобы о гневе этом возвещать, и чтобы отвращать его нашими молитвами. Мы могли бы также привести в пример некоторых правителей, изъявивших на смертном одре раскаяние о гонениях своих против христиан. Вигелий Сатурнин, который первым извлек меч казни на нас, лишился зрения. Клавдий Луций Герминиан, рассердясь, что жена его приняла веру христианскую, жестоко гнал и мучил христиан. Сидя один в своем судилище, он поражен был язвою, и черви осыпали его тело. После того он увидел свое заблуждение и сознался, что казни послужили только к умножению числа христиан; наконец умер почти христианином. Что касается до тебя, то желали бы мы, чтобы для тебя достаточен был один пример: вспомни только, что случилось, когда ты осудил Адриметика Мавилла быть отданным на растерзание зверям, и каким образом прервано было твое гонение. Мы не думаем пугать тебя, потому что и сами тебя не боимся, но желали бы, чтобы весь мир был спасен. Советуем тебе из сострадания не бороться с Богом. Ты легко можешь соединить обязанности службы твоей с обязанностями человеколюбия. Помни, что меч висит также и над вашими головами. Чего требует от тебя закон? Чтобы ты осуждал на казнь виновных, когда они признаются в своих преступлениях, и предавал бы их пытке, когда отрекаются от них. Следовательно, вы первые нарушители закона, подвергая пытке сознающихся для того, чтобы принудить их отречься. Итак, воздержись. Пощади несчастную сию провинцию Карфаген, которую одно обнаружение твоих намерений подвергло притеснению со стороны жадных солдат и всех других врагов. У нас нет иного верховного владыки, кроме Бога. Он превыше тебя, Он не может и не захочет оставаться в неизвестности, и ты ничего не в состоянии сделать против Него». По воззрению Тертуллиана, мученическая смерть – это идеальное завершение христианской жизни, подражание Иисусу Христу и Его апостолам. В своем трактате «О венце воина» Тертуллиан называл воинами Христовыми всех христиан, верных Богу до конца и своей мученической смертью стяжающих венец вечной жизни, о котором возвышенно, пророчески и поэтично возвещает Апокалипсис апостола Иоанна Богослова: «Служи Богу так, чтобы то, что принадлежит Ему осталось незапятнанным. Он Сам, если пожелает, наградит его венцом. Более того, этого Он и желает, и к этому призывает, говоря: «Побеждающему дам венец жизни», так что ты «будь верен до смерти» (Откр;2:7,;10). Ты же хорошо сражайся в бою, наградой в котором будет тот венец, который по заслугам твердо надеялся получить апостол Павел. И победоносный ангел, выезжающий на белом коне, также принял венец, чтобы победить (Откр;6:2), а другой был украшен дугой радуги как будто венком из небесной луговой травы (Откр;10:1). И двадцать четыре старца сидят с золотыми венцами на головах (Откр;4:4), и точно так же это же золото сияет и на самом Сыне Человеческом, сидящем на облаке (Откр;14:14)». В трактате «О бегстве во время гонений» Тертуллиан наставляет, что христианину не следует впадать в малодушие и страшиться мученической смерти, ибо земная жизнь с ее печалями и скорбями мимолетна, смерть же – неизбежна для всех земнородных, а главное для христиан – быть верными Иисусу Христу Богочеловеку и обрести спасение – войти в чертоги Царства Небесного. По разъяснению профессора И.А. Попова: «В сочинении «О бегстве во время гонений» Тертуллиан доказывает, что не следует уклоняться от преследования ни путем бегства, ни посредством подкупа полиции. Гонения попускаются Богом в нравственных целях и потому не суть зло, которого следует избегать. Слова Спасителя о бегстве из города в город (Мф.10:23) имеют в виду только апостолов и относятся только к первому времени евангельской проповеди, когда немногочисленные проповедники должны были беречь себя. Впоследствии ни Христос, ни апостолы не уклонились от мученичества».
По своему жизненному призванию Тертуллиан был борцом за христианскую веру – в своих апологетических и полемических трудах он ярко и пламенно защищал христиан от клеветнических обвинений язычников, а вслед за святым Иринеем Лионским он стал один из лучших церковных богословов, ниспровергавших гностические лжеучения от Гермогена до Маркиона. Как отмечал исследователь Н.В. Штернов: «В эпоху Тертуллиана особенно распространились гностические ереси, – Тертуллиан, и их не оставил без внимания. – Как полемико-догматист Тертуллиан принес много пользы Церкви. Каким бы оружием он ни пользовался в борьбе с ересями, – основательностью ли своих доводов, или просто диалектическими тонкостями, – он сильно поражал еретиков: маркиониты, валентиниане, праксеяне – ясное свидетельство этого. Некоторые из ересей, благодаря победе Тертуллиана, покончили свое существование вместе со своими ересиархами. В своих трактатах против еретиков Тертуллиан, вместе с опровержением ересей, выяснял христианское вероучение. Здесь нужно обратить внимание на то, что до Тертуллиана на всем латинском Западе не было ни одного полемико-догматиста, писавшего на латинском языке, с латинским складом и направлением. Тертуллиан первый положил краеугольный камень церковно-богословской литературе на латинском языке, первый ввел латынь в область христианского религиозно-нравственного учения и выражал ею истины христианства. Уже одного этого достаточно, чтобы видеть заслугу Тертуллиана, понять, каково должно быть значение его как догматиста, чего стоило ему выразить христианские истины на общеупотребительном тогда литературном латинском языке. Богословский латинский язык был еще не выработан, с появлением Тертуллиана на церковно-литературном поприще только зарождалась и находилась как бы в колыбели церковная латынь, для выражения и передачи высоких христианских догматов она была совершенно не подготовлена. Тертуллиану в этом направлении приходилось преодолевать много препятствий и затруднений. К чести его нужно сказать, что затруднения эти он преодолевал, хотя и с неодинаковым успехом. Тертуллиан вполне подчинил язык своей воле и сделал его церковным языком… Для выражения христианских истин Тертуллиан нередко латинизировал греческие слова, более или менее установившиеся в греческой церковной литературе; вырабатывал новые латинские слова, которые бы точно выражали христианское учение о том или другом предмете; а иногда употреблял слова в другом значение, какого до него они не имели; иногда вводил в свою речь архаизмы, слова почти забытые и уже не употреблявшиеся в его время; из соединения нескольких слов, прежде употребительных, вырабатывал новые, никогда еще не слыханные на латинском Западе. Он первый из латинских церковных писателей оставил после себя regula fidei; первый представил полное раскрытие христианских догматов, касаясь не одного какого-либо из них, а всего почти христианского вероучения: представил ясное учение о Троице, уяснил это учение и, насколько возможно, приблизил его к пониманию верующих; он ясно формулировал учение о лице И. Христа, Его божестве и человечестве, акте искупления и его значении. Словом, из-под пера Тертуллиана вышла, так сказать, summa theologi;, которая надолго оставалась как regula fidei sui generis для последующих писателей, например для святого Киприана. Благодаря своим сочинениям, их содержанию, характеру и тону, Тертуллиан намного опередил других христианских писателей западных, долго оставался путеводной звездой на латинском небосклоне, центром, около которого группировались духовные силы Запада, тем исходным пунктом, с которого берет начало западная богословская литература на латинском языке». Мифопоэтические концепция гностиков с их крайностями аллегорического толкования Библии и изощренными умозрениями – это не столько философская система, сколько величественная поэма о генеалогии Эонов и их страстном желании познать непостижимого Отца – Бездну, это – космическая драма, рассказывающая о падении Софии Ахамот и происхождении мира от излияния плеромы, о том, как слезы падшей Софии превращаются в моря и реки, смех – в свет, плач и ужас – в тьму, изумление и смятение – в зыбкость материального бытия, поэтому гностицизм более привлекал к себе эстетически-созерцательные и поэтически настроенные натуры, склонные к умозрениям и испытывающие священный трепет от слова «Истина», в страстном томлении жаждущие познать Бога, в то время как Тертуллиан с его реалистической натурой и склонностью к моралистическому ригоризму был чужд гностическим умозрениям и их мифопоэтическим фантазиям, равно как и крайностям аллегорического толкования Священного Писания. Нет ничего удивительного в том, что всю умозрительно-гностическую систему Валентина с его поэмой о скитании Софии Ахамот, Тертуллиан иронично называет трагикомедией в двух актах – первый совершается на небе – в духовном мире, называемом у гностиков «божественной плеромой», и состоит в возникновении Эонов из первозданной Бездны; а второй – совершается вне плеромы и состоит в блужданиях и скитаниях Эона – Софии Ахамот, в рождении от нее Демиурга, в происхождении мира и человека. Как верно подметил профессор И.В. Попов, «гностицизм противоречил реалистическим наклонностям Тертуллиана. Для него Истина была дорога ввиду своих практических целей. Христианское знание важно потому, что ведет ко спасению. Он порицал праздные вопросы философов и еретиков, которые путают себя одними и теми же проблемами: откуда зло и для чего оно? Откуда взялся человек и как произошел? Его отталкивала в гностицизме также та поэтическая вольность построений, которая не может удовлетворить человека, ищущего осязательного заверения истины, равно как и своеобразный гностический пантеизм, не сродный его наклонностям. Он не мог «принять этих мечтаний о Боге». Разногласие гностических систем ясно показывало Тертуллиану их шаткость. «Искать истины у Маркиона? – восклицает он. – Но Валентин со своей стороны кричит: ищите, и обретете. Искать у Валентина? Но Апеллес повторяет то же самое. Эвион, Симон употребляют ту же хитрость, чтобы привлечь меня в свою партию». Что эти именно причины отталкивали Тертуллиана доказывает то, что для него особенно была ненавистна пантеистическая система Валентина, породившая множество отдельных сект, и настолько напоминавшая поэму, что сам Тертуллиан называет ее комедией в трех актах. Докетизм гностиков также не соответствовал реализму Тертуллиана, а их антиномизм – его нравственной строгости и стремлению к регламентации нравственного поведения. Более соответствовало природе Тертуллиана положительное, твердое, чуждое искусственности церковное учение, и он вступил в число членов Церкви». По словам архиепископа Нафанаила Львова, «главнейшим делом жизни Тертуллиана, главнейшей его заслугой перед Церковью была его победоносная борьба против гностицизма», в котором происходило смешение христианства с язычеством, горделивые притязания на сокровенное знание – гнозис – изгоняли из сердец человеческих евангельское смиренномудрие, а яркие поэтические фантазии и целые мифопоэтические поэмы как у Валентина и Василида с их учением о добытийной Бездне, Эонами, падением Софии Ахамот и разделением единого человеческого рода на три категории – пневматиков, психиков и гиликов – подменяли Божественное Откровение и христианское вероучение. «Когда вера Христова вошла в мир и с нею пришла Божественная жизнь Церкви, привлекая человеческие души к Богообщению и освобождая их от рабства дьяволу, делая их способными к сожитию с Богом, тогда злая сатанинская сила восстала против правды Христовой и против Богообщения в Церкви разными путями. Один путь был прямое нападение на Церковь руками язычников, гонение на христианство в стремлении физически уничтожить Христову Церковь в этом мире и тем сделать его опять непричастным Божественной жизни. Другой путь был связан с попыткой ввести в самое христианство нечто чуждое ему, нечто от побеждаемого язычества, чтобы сделать христианство не цельной непогрешимой Божественной правдой, но смесью Божественной правды с человеческой полуправдой, к которой неизбежно примешивается дьявольская ложь. Когда человек, обращаясь к Богу, утаивает что-то свое, хочет сберечь в себе что-то от своего прежнего, удаленного от Бога существования, то он неизбежно впадает в то полухристианство, которое может оказаться в очах Божиих омерзительнее самого язычества… Это не значит, что Господь и Его святая Церковь не приемлют ничего из внешнего безблагодатного мира. Все приемлют, что не греховно. Многое принесли из языческой философии, из риторики, из писательского и проповеднического греко-римского искусства в Церковь святые отцы, еще раньше их святой апостол Павел. Но они принесли все это смиренно, подчиняя все это Божией правде как ценности наивысшей, ее единую ища, и всем внешним знанием лишь служа ей, готовые от всего отречься, если в чем-либо самомалейшем языческое наследие придет в столкновение с Божией правдой, заключенной в Церкви. И тогда Господь принял от них эти внешние знания их, это внешнее искусство, и возвратил его Своим рабам умноженным, облагодатствованным, освященным. Но если приходившие в Церковь приносили с собой из внешнего мира что-то свое, ими особо ценимое, и не хотели от него отказаться даже ради Божественной правды, то есть возлюбляли что-то паче Бога, то это извне приносимое становилось для них кумиром – неодолимым препятствием, преградой между ними и Евангелием, между ними и Богом… От страшной опасности соблазна гностицизмом спас Господь Свою Церковь в начале ее исторического пути по преимуществу подвигом двух Своих верных рабов: священномученика Иринея, епископа Лионского, и Тертуллиана». Церковный историк Ф. В. Фаррар писал о гностицизме: «Гнозис – знание – всегда занимал в христианской системе заслуженно высокое место. Всегда все партии любят себе присваивать право на какие-либо особо похвальные титулы. Так, создатели того смешанного христианства, которое проповедывало иного Христа и иное Евангелие, присвоили себе звание гностиков – носителей знания. Гностики были и иудейские, подобно евионитам и ученикам Керинфа (которого святой апостол Иоанн Богослов назвал «врагом Истины»); были и языческие гностики, подобно Василиду, и распутные гностики, подобно николаитам (Откр;2:6,15) и карпократианам. Были такие гностики, которые учили и верили в неразумные бессмыслицы, подобно каинитам и офитам, и были гностики обширного образования и пылкого развитого воображения, подобно Валентину. Были и такие гностики, христианство которых было простой прививкой к иудейству, подобно назорянам, и были гностики, которые, подобно Маркиону, с отвращением отвергали Ветхий Завет и видели в ветхозаветном Боге злобного Демиурга. Но все эти секты заявляли претензию на особое, лишь им присущее знание, и потому все они объединяются общим наименованием гностиков». По высокой оценке профессора Н.И. Сагарды, «пять книг против Маркиона являются самым обширным и весьма удачным полемическим произведением Тертуллиана и вообще лучшим из написанного против гностицизма: он с большой основательностью, ученостью и красноречием разъясняет все вопросы, которые затронуты были сложной системой Маркиона».
Своим могучим огненным словом Тертуллиан обрушился на гностических лжеучителей, а его монументальный богословский трактат в пяти книгах «Против Маркиона» – самое лучшее из произведений, изобличающих ересь Маркиона – одного из главных гностиков II века, отвергающего боговдохновенность Ветхого Завета и проповедующего докетизм – еретическое учение, гласящее, что Христос Искупитель принял на Себя только «видимость плоти» и на Голгофе претерпел только видимость страдания. По глубокомысленному и афористическому выражению русского поэта, литературоведа и религиозного мыслителя Д.С. Мережковского, докетизм есть попытку дьявола украсть у Бога спасенный Им мир. Если в гностическом миропонимании вочеловечивание и воплощение Бога представлялось невозможным и немыслимым ни с метафизической, ни с нравственной точки зрения, ибо гностики полагали, что воплощение Бога есть ограничение Божества и унижение Его достоинства, то Тертуллиан не только смог великолепно показать, что гностики не признавали полноту Богочеловечности в Личности Иисуса Христа и совершенно извращали христианство, сводя дело искупления к сообщению Христом высшего ведения пневматикам, через гносис осознающим свое родство с Абсолютным Духом и свое высшее назначение – возвращение к первоисточнику – Божеству, но и неоспоримо продемонстрировал, что гностические представления о Боге и Его отношении к миру – несовместимы с христианством. В богословской полемике с гностиками Тертуллиан защитил церковное учение о Христе и совершенном Им деле искупления грехов рода человеческого, раскрыл библейское учение о Боге Творце и Его отношении к миру, о величии дел Божиих в природе и истории, о вочеловечении Сына Божия и о Его святой Церкви, а самое главное – он защищал всемогущество и всеблагость Божию и дал христианский ответ на важнейшие проблемы человеческого духа и вековечные философские вопросы – в том числе на вопрос о возникновении зла – откуда возникло зло в мире, сотворенном благим и всемогущим Богом? Глубоко вникнув в гностическое миросозерцание и раскрывая трагедию Маркиона, Тертуллиан заметил, что «киник Диоген ходил с фонарем в руках среди дня, чтобы найти человека, а Маркион, потушив свет веры, потерял Бога, Которого уже было нашел». По своему происхождению Маркион – сын Синопского епископа, но за еретическое лжеучение он был отлучен от Церкви собственным отцом, а когда Маркион прибыл в Рим и, встретившись там со священномучеником Поликарпом Смирнским, надменно спросил – «Узнаешь ли ты меня?», то Поликарп ответил – «Узнаю в тебе первородного сына сатаны». Критически относясь к Священному Писанию, гностик Маркион отрицал весь Ветхий Завет, из четырех Евангелий признавал лишь Евангелие от Луки, а из всего остального Нового Завета – лишь десять посланий апостола Павла, в то же время он с необычайной силой заострил противоречие между этикой закона Моисея и этикой христианской любви и утверждал, что материальный мир был сотворен не истинным Богом, а Демиургом, о чем с моральным негодование писал Тертуллиан: «Стиснув ноздри, бесстыдные маркиониты обращаются к разрушению дела Творца… Но мир не недостоин Бога, Бог не сделал ничего недостойного Себя, хотя Он и сотворил мир не для Себя, а для человека и хотя все сотворенное бесконечно ниже Того, Кто сотворил его. Я снизойду к низким вещам: один простой цветок из-под забора, уж не говорю с лугов или из садов, простая тоненькая раковинка из любого моря, я уж не говорю из Красного моря, простое узенькое перо какого-нибудь тетерева, я уж не говорю – павлина, – все докажет вам, что Творец не плохой Художник. И когда вы подсмеиваетесь над мелкими тварями, которые Творец намеренно одарил разумом и силой, поучая нас таким образом, что величие проявляется и в малом, подобно тому, как и апостол учит нас этому, – попробуйте подражать, если можете, шестиугольникам пчелы, холмам муравьев, тканям паука, нитям шелковичного червя. Сносите, если можете, ничтожных тварей вашей постели и вашей кровли: яд кантариды, уколы комара, надоедливость мухи, жало осы. Вы не можете даже в малых вещах презирать Творца. Оглянитесь вокруг себя, осмотрите человека совне и совнутри. Это творение нашего Бога понравится вам, потому что и Господь возлюбил его столь много, что ради него потрудился сойти с небес и облечься в эту вещественность. Ради него в этой малой храмине Он был распят. Он не презрел воды, которою Он омывает Свой народ, ни елея, которым Он помазывает его, ни хлеба, под которым Он изображает Свое собственное Тело. Неужели для Своего таинства Он нуждается в «ничтожных элементах» Демиурга? Ты, однако, являешься учеником, который выше учителя, рабом выше своего господина, обладаешь мудростью, большей чем Творец, разрушая и понося то, в чем Он нуждается. Но я хочу исследовать твою искренность и посмотреть: не жаждешь ли ты тех вещей, которые поносишь? Враг небу, ты, однако же, любишь ясность неба в твоих жилищах. Ты презираешь землю, и, однако же, тук ее извлекаешь для своей пищи. Ты унижаешь море, но пользуешься его изобилием. Лицемер, ты поносишь те самые вещи, в которых ты живешь и умираешь». По разъяснению архимандрита Киприана Керна, «в отличие от Гермогена, дуализм Маркиона носит характер не хилозостический, а спиритуалистический. Зло имеет свое происхождение не в материи, совечной Богу, а в ином источнике, духовном – в некоем ином Божестве. Маркион противопоставляет два Завета – Ветхий и Новый. Бог первого – Бог зла; Бог Евангелия добр. В ветхозаветном откровении Маркион находит тексты в подтверждение своих предположений. В словах Исайи – «я произвожу бедствия» этот лжеучитель видел в Боге Ветхого Завета источник зла». В богословской полемике с Маркионом Тертуллиан писал, что нужно различать моральное зло как преступление, оно проистекает от дьявола, ибо он – отец лжи и греха, и наказание Божие – действие Божьего правосудия, равно как и те бедствия, которые всемогущий Бог попускает по Своему промыслительному замыслу. Если осуждать Бога за Его правосудие и святой гнев на всякую неправду, творящуюся на земле, то нужно оправдывать преступление и грех, а это – кощунство. Бог есть праведный Судия, именно потому, что Он свят, является Самой Истиной и верховным Благом, отсюда – Бог не принимает лжи и беззакония, всякий грех есть мерзость в очах Божиих, а всякое зло подлежит наказанию. Со всей пламенностью сердца и остротой своего проницательного ума критикуя Маркиона и его учение о двух Богах – добром и злом, Тертуллиан отмечал, что Маркион уравнял добро и зло и пришел к идее ограничения всемогущества Божиего, в то время как в Библии сказано, что Бог всемогущ и нет Ему равных – Он есть Единственный и нет совечных Ему иных начал – материальных и духовных, тем Самым Бог абсолютен и невообразим в Своем величии и в Своей немыслимой силе и власти. В борьбе с гностическими лжеучениями Тертуллиан не только провозглашал, что существует Единый Бог – Единственный, Который является Творцом неба и земли – духовного и материального мира, а также Промыслителем и Зиждителем бытия, Он не является Виновником зла, но благ и свят, а гнев Божий обрушивается на нечестивцев не без причин и не без благих промыслительных целей, о чем свидетельствует Ветхий Завет. Тертуллиан провозглашал, что душа по природе христианка, она сотворена по образу и подобию истинного Бога, ей присуща идея о Боге, но «познание в совершенстве Бога для человеческих сил недостижимо». Для подлинного Богопознания нужна религиозная вера и Божественное Откровение, а библейский Бог есть Бог любви и правосудия – «благость и правосудие Бога одинаково сияют во всех Его творениях». «От начала Создатель был столько же благ, как и справедлив. Он одинаково обнаруживал то и другое. Благость Его произвела мир, а справедливость установила в нем гармонию... Дело справедливости, что положено разделение между светом и тьмой, между днем и ночью, между небом и землею, между водою вышнею и низшею, между небом и землею, между светилами большими и меньшими, между дневными и ночными, между мужем и женою, между древом познания жизни и смерти, между вселенною и раем, между животными водными и земными. Как все совокупила благость, так различила справедливость».
В богословской полемике с гностиком Гермогеном, учившим, что Бог создал мир из совечной Ему материи, Тертуллиан исповедовал библейскую веру в то, что Бог создал мир из ничего и нет никакой совечной Ему материи – один Господь предвечен, а если бы Он испытывал нужду в вечной материи для сотворения мира, то Он оказался бы зависим в Своем творчестве от материального начала, тем самым Бог лишился бы всемогущества и Своего абсолютного совершенства. В основу онтологии и космологии Гермогена легло учение о совечной Богу материи – он проповедовал, что если бы Бог создал мир из Себя, то тогда бы Бог изменился в Своем существе, что невозможно, а если предположить, что мир создан из ничего, пришлось бы допустить, что всеблагой Бог, от Которого ничто недоброе не может исходить, создал и зло в материальном мире, значит исток возникновения зла – не в воле Бога, а в несовершенстве совечной Богу материи, из которой и был создан наш мир. Идея совечности материи Богу обосновывается Гермогеном следующим образом: «Бог всегда был Богом, всегда был также Господом; не было мгновения, когда бы Он не был Богом. Но не был бы Он всегда ни Господом, ни Богом, если бы не существовало всегда что-либо такое, над чем бы Он всегда был Господом; а поэтому Материя всегда существовала с Богом». Опровергая последний аргумент Гермогена, гласящий, что Бог всегда есть Господь, Тертуллиан возражал: «Имя Бога от вечности было в Боге; но не таково имя Господа, потому что свойства того и другого различны. Бог есть имя самой сущности, т.е. божества. Господь же есть имя не сущности, но могущества; сущность всегда существовала со своим именем, которое есть Бог». Главный богословский довод Тертуллиана в его полемике с гностическим учением Гермогена основывался на вере в абсолютную самобытность Бога и Его безграничное всемогущество – если допустить, что наряду с Богом вечно существует материя, то это ограничило бы Его бытие и привело бы нас к отрицанию Его абсолютности, ибо если Бог не сотворил мир из ничего, а нуждался в совечной материи, то Он не всемогущ, более того – если Творец воспользовался материей, «не взирая на все недостатки этой совечной, но недоброй по природе материи, употребил в дело эту дурную сущность», то Он не премудр и не всеблаг, лишен абсолютной силы и безграничной свободы – ограничен в Своем творчестве. В богословской полемике с гностиком Праксием, первоначально приобретшим себе почитание в Церкви исповедническим подвигом, но затем впавшим в ересь, гласящую, что три лица Святой Троицы есть лишь три образа действия Единого Бога, Тертуллиан пламенно и непреклонно защитил веру в Святую Троицу и вдохновенно закончил свой трактат следующими огненными словами: «Долой этих антихристов, которые, отвергая Отца, отвергают и Сына. Они отвергают Отца, когда говорят, что Он одно и то же с Сыном, они отвергают Сына, когда говорят, что Он одно и то же, что и Отец, приписывая Им то, что Им несвойственно, и отнимая у Них то, что Им свойственно. Но только в том, кто исповедует, что Иисус Христос есть Сын Божий, а не Отец, в том будет обитать Бог, и он в Боге. Мы веруем во свидетельство Божие, которым Он свидетельствовал о Сыне: «Не имеющий Сына Божия не имеет жизни» (1Ин;5:12). А не имеет Сына Божия тот, кто верит, что Он – не Сын». По справедливому суждению русского религиозного философа и историка Льва Карсавина, Тертуллиан является «одним из самых ярких, непримиримых и риторически-пламенных противников гносиса» и «одним из характернейших представителей и даже основоположников западного христианства».
Слава Тертуллиана как защитника и служителя Церкви омрачилась его впадением в монтанизм – еретическое учение и «фригийскую ересь» проповедника Монтана, утверждавшего, что в Иисусе Христе мы не получили всю полноту Божественного Откровения, которое может быть обретено только в экстатическом состоянии – по внушению Святого Духа, именуемого в Библии Параклетом – Утешителем. По всей вероятности, Монтан считал себя не только новоявленным пророком, но и самим воплощением Параклета – Божественного Утешителя, а его учение было окрашено ригористически и эсхатологически – он призывал к отречению от мира, строжайшей аскезе и готовности к мученичеству во время грядущих апокалиптических бедствий. По своей психологии монтанисты являлись сектой, в которой регламентировалась каждая бытовая и житейская мелочь, их этика имела номистический характер, это – новое законничество, не оставляющее места свободе, что же касается их экклесиологических воззрений, то они выступали за обязательное безбрачие священников и считали, что каждый член их общины способен совершать таинства самостоятельно – «при водительстве Святого Духа». В исследовательской литературе порой утверждается, что в учении Монтана и его последователей не было существенных конфессиональных изъянов, но это ошибочное умозаключение, ведь отрицая полноту Божественного Откровения в Личности Иисуса Христа Богочеловека монтанисты тем самым вольно или невольно отрицали, что во Христе вся полнота премудрости и ведения, провозглашая себя воплощением Святого Духа, Монтан вступал в явное противоречие с учением Церкви о Святой Троице, моралистический ригоризм монтанистов и их этика законничества несовместима с евангельской моралью – с этикой любви, свободы и благодати, их учение о том, что все церковные таинства могут совершаться каждым членом общины – противоречит православной сакраментологии, их восприятие брака как допустимого прелюбодеяния – чужда нравственному богословию Церкви, евангельскому сюжету о Кане Галилейской и боговдохновенному посланию апостола Павла к Ефесянам, а их экстатические состояния – это не пророческое вдохновение, а явное состояние духовного прельщения, от которого должен хранить себя каждый христианин. Если мы обратимся к соборным правилам Церкви, то увидим, что монтанисты трактуются как еретики наравне с антитринитариями – савелианами, ибо как заметил святитель Василий Великий, они извратили библейское учение о Святой Троице и приравнивали Святой Дух к че¬ловеку – лжепророку Монтану, поставив его выше Иисуса Христа, тем самым перестав быть христианами и исказив христианскую веру. По оценке профессора И.В. Попова, монтанизм – это вера в «новое пророчество», а «формой нового пророчества служит экстаз. В состоянии вдохновения человек находится вне себя и служит бессознательным орудием Духа, Который пользуется его голосовыми органами, как музыкант смычком или флейтой. Видения монтанистических визионеров, по описанию Тертуллиана, имели отношение к их внешним впечатлениям и напоминали состояние гипноза…К трем ступеням Откровения, о которых говорит святой Ириней, Тертуллиан присоединяет четвертую – Откровение Параклита, Духа Утешителя, Которого обещал ниспослать Христос и действительно ниспослал. Новое Откровение по своему существу не отличается от Ветхого Завета и Евангелия, не превосходит их степенью ясности и строгости: оно доводит до конца предначертанное ранее. В догматическом отношении новое пророчество не идет далее учения Христа и апостольского предания. Будучи монтанистом, Тертуллиан признает обязательность правила веры. Но как Новый Завет яснее выражает догматы, прикровенно данные в Ветхом, так новое пророчество устраняет неясность Нового Завета и полагает конец всем колебаниям, например в учении о Троице. Более отличается новое пророчество от Евангелия в вопросах нравственности и дисциплины, но и здесь оно вполне согласно с подлинными намерениями Законодателя в Ветхом и Новом Заветах». По церковному воззрению монтанисты пребывают вне Церкви – они отпавшая от виноградной лозы Христовой ветвь, а потому – Блаженный Иероним решительно именует Тертуллиана «нецерковным человеком», вследствие того, что он уклонился от Церкви в монтанизм и стал исповедником еретического учения. Несмотря на все свои блестящие способности и литературные таланты, на свой острый и зоркий ум и херувимскую ревность к защите христианства, на строгий образ жизни и ученость, на сан пресвитера Карфагена и искреннее желание быть верным Церкви Тертуллиан увлекся учением фригийских визионеров – учеников самонареченного пророка Монтана, он обольстился показной строгостью их жизни и ригористической моралью. По свидетельству Блаженного Иеронима, Тертуллиан сделался монтанистом вследствие зависти и оскорблений от клириков Римской Церкви, но при более глубоком анализе характерных черт личности и миросозерцания Тертуллиана, становится понятным, что его склонность к ригоризму и моралистическому законничеству, отчаянное стремление к полному осуществлению высшего нравственного идеала христианской жизни и пафос отречения от всего мирского – все это толкало его к принятию монтанизма с его верой в высокие экстатические состояния и новые пророчества, стремлению к мученичеству и отказы принимать в свое общество падших во время гонений, которых монтанисты рассматривали как непростительных грешников, для которых навсегда закрылись врата Церкви и спасения. В своих «Очерках по истории Вселенской Православной Церкви» А.Л. Дворкин указал на то, что Тертуллиан долгое время «защищал монтанизм «изнутри» Церкви, и лишь когда он убедился, что Церковь не собирается признавать Новое Пророчество, он ушел из нее, осудив ее за бездуховность, обмирщение и бюрократизацию. Его уход из Церкви также был связан с распространением обычая второго покаяния, против которого Тертуллиан стал в конце концов выступать, хотя ранее и допускал его. Он больше не хочет давать грешникам возможности прощения, возвращения, надежды. Церковь может прощать грехи, но не должна, ибо Церковь, в которой есть еще грех, не последняя, не настоящая. И он уходит в «расправленное христианство» (протоиерей А. Шмеман), в Третий Завет, чтобы последнюю часть жизни бороться против той Церкви, защите которой он посвятил свои лучшие годы». В монтанистский период своей жизни Тертуллиан искал харизматических экстазов и исповедовал самую суровую ригористическую мораль, он обвинял Церковь в измене апостольской вере и благочестивой жизни апостольского века, проповедовал о том, что в Новом Завете нет всей полоты Божественной Истины, а в лице Монтана явлено новое откровение – Третий Завет: «первобытному человечеству было свойственно бояться Бога; в Законе и Пророках Ветхого Завета пришло детство; Евангелие принесло собою знаки молодости, отрочества церковного. Ныне же Параклит знаменует Собой зрелость Церкви». Констатируя тот печальный факт, что «Тертуллиан закончил свою проповедническую деятельность в разрыве с Церковью», архимандрит Киприан Керн писал, что его «проповедь становится теперь резко ригористической. Тертуллиан больше обличает, чем утешает и учит. С непримиримостью говорит он о разных сторонах человеческой жизни, желчно укоряет, подозревает и осуждает. Резко и подозрительно относится он к миру и к твари… Но особливо резко нападает он на зрелища. Этому посвящен один из самых ярких в литературном отношении трактатов апологета. Нельзя не признать, что театр, Колизей, бои гладиаторов и прочие языческие зрелища носили в себе очень много грубого, чувственного и даже безнравственного. Часто театр заканчивался развратом. Эта чувственность и аморальность тогдашнего театра и давала повод писателям христианства так резко нападать на сценические представления. Иного театра, иных зрелищ они не видели и не могли себе даже представить. Тертуллиан не одинок. Не менее непримирим к тогдашнему театру и святитель Иоанн Златоуст. Но из этого еще не следует делать вывода, что христианская этика как таковая безусловно отрицательно относится ко всякому театру. Тертуллиановско-златоустовский подход вполне объясним исторической конъюнктурой того времени. Но важно впрочем не это, а то, с каким исключительным озлоблением говорит против театра Тертуллиан. Он не только обличает аморальную сторону языческих театральных представлений и вполне справедливо предостерегает своих слушателей от опасности увлечения этими зрелищами. Тертуллиан заканчивает свой трактат исключительным по силе заключением, касающимся уже не языческих зрелищ, а того последнего Зрелища – Страшного Суда, когда будут собраны все народы и все поколения и когда Господь начнет судить всех. Он, не колеблясь, говорит о той радости, которую будут испытывать праведники и ангелы при виде мучений, которые постигнут актеров скоморохов, шутов и гаеров, языческих жрецов и иудейских книжников, осудивших Христа, философов, писателей и поэтов древности. Нельзя не признать, что это одно из самых сильных мест из произведений Тертуллиана, но также нельзя не удивляться совершенно нехристианскому переживанию мучений и страданий грешников, адских наказаний язычников и иудеев». Со всей пламенностью своего сердца Тертуллиан на время увлекся монтанизмом, но учение Монтана не оправдало его надежд – он увидел, что община монтанистов не свободна от низменных страстей, среди ее членов встречалось корыстолюбие, честолюбие и разврат, а «духовных людей» среди них были считанные единицы, которые все более разочаровывались. Горькое разочарование побудило Тертуллиана отступить от монтанистов, но оставаясь по-прежнему ригористом, он не вернулся в лоно Церкви, а собрал вокруг себя единомышленников, основав секту тертуллианистов, просуществовавшую до V века – до времени Блаженного Августина. По сообщению Блаженного Иеронима, Тертуллиан умер в глубокой старости – в конце двадцатых или в начале тридцатых годов III века, оставшись человеком, отпавшим от Церкви, но его былая слава как христианского апологета и бесстрашного церковного борца с язычниками и гностиками не померкла в благодарной памяти потомков. По глубоко-сердечному и искренне-благодарному слову архиепископа Нафанаила Львова, «Господь милостиво не оставил до конца Тертуллиана. В последних своих творениях Тертуллиан возвращается к правомыслию и воздерживается как от крайних заявлений монтанистского духа, так и от тех дерзких хулений против православных, которыми преисполнены его сочинения в период тотчас после впадения в монтанизм. Мы не знаем, покаялся ли Тертуллиан до конца и вернулся ли вполне к Православию. Увы, скорее надо предположить противоположное. Но милость Божия проявилась к нему еще и иначе: в то время как все его православные творения сохранились до нашего времени в целости, все его еретические сочинения за немногими исключениями исчезли. Небольшая группа тертуллианистов, существовавшая в III веке в Карфагене, в IV веке, по свидетельству Блаженного Августина, вернулась в Церковь. Православные же мысли и творения Тертуллиана во все века много и разнообразно служили Церкви в ее деле спасения человеческих душ. Их можно и нужно с душевной пользой читать и теперь. Читатель найдет в них много ярких ответов на многочисленные вопросы, и в настоящее время встающие перед человеческим сознанием. И читая эти творения, будем выполнять мольбу их автора – самого страстного, бурного, пламенного, талантливого, горящего писателя, поминая «грешного Тертуллиана». И в этой молитве мы будем иметь корифеем великого Божиего святителя, мученика и отца Церкви, святого Киприана, не возгнушавшегося почитать Тертуллиана своим учителем».
По манере философствования Тертуллиана можно отнести к религиозным мыслителям экзистенциального типа – Паскалю, Кьеркегору, Достоевскому и Льву Шестову, он ясно осознавал, что жизнь со всем ее трагизмом и комизмом не может быть втиснута в рациональные схемы, а никакая самая стройная логика и изощренная диалектика не в силах разрешить последних тайн бытия. Как справедливо подметил протоиерей Иоанн Мейендорф, Тертуллиан «был первым богословом, сформулировавшим знаменитое – так никогда и не разрешенное – противоречие «Афины – Иерусалим», академия – Церковь, философия – христианство, которому посвящена известная книга Льва Шестова». Верный изречению апостола Павла о том, что «мудрость мира сего есть безумие пред Богом» (1 Кор. 3:19), Тертуллиан резко отрицательно относился к языческой философии и поэзии, риторически вопрошая – «Что общего между Афинами и Иерусалимом? Что общего между Академией и Церковью? Что общего между философом и христианином? Меду учеником Греции и учеником Неба? Между искателем Истины и искателем вечной жизни?», а его мышление тяготело к парадоксам, что великолепно иллюстрируют его знаменитые строки из трактата «О плоти Христа»: «Распят Сын Божий; не стыдно, ибо вынуждает стыдиться. И умер Сын Божий; вполне вероятно, ибо нелепо. И похороненный воскрес; несомненно, ибо невозможно». Нет ничего удивительного в том, что именно Тертуллиану стали приписывать парадоксальную формулу веры – «Верую, ибо абсурдно», вместе с тем, следует заметить, что хоть тертуллиановскую манеру философствовать и принято рассматривать как парадоксальную по преимуществу, но в своей богословской полемике с язычниками, иудеями и гностиками, он не только высказывал парадоксальные формулировки, но и прибегал к логическим аргументам и черпал мудрость и вдохновение в Священном Писании. Сочинения Тертуллиана не сотканы из одних парадоксов, в них есть и стройность логической мысли, и тонкое диалектическое искусство, и ораторское красноречие, и вдохновенное исповедание веры, и исповедальные строки, а что касается его знаменитых парадоксов, то в них он следовал апостолу Павлу, стремясь раскрыть существо библейской веры и выразить свою глубинную религиозно-философскую интуицию, в основе которой лежала антитеза Божественного Откровения и рационального мышления. По заветной мысли Тертуллиана, Абсолютная Истина есть великая и неизреченная тайна всех тайн, которую нельзя постичь и выразить средствами античной философии – рационального мышления, логики, диалектики и умозрительной метафизики, но она открывается всеведущим Богом и схватывается верой, суть которой сверхразумна, металогична и парадоксальна. Парадоксы Тертуллиана лучше «Критики чистого разума» Иммануила Канта показывают до какой границы в познании может возвыситься наш разум с его дискурсивно-логическим, рациональным мышлением, за гранью которого простирается грандиозная сфера металогического и апофатического – область сокровенных Божественных тайн, последних вопросов бытия и метафизических реалий духовного мира, при соприкосновении с которой наш ограниченный человеческий разум сталкивается с неразрешимыми антиномиями. По типу своего парадоксального мышления и своей ключевой религиозно-философской интуиции Тертуллиан стоит в одном ряду с Иовом и апостолом Павлом, Августином Блаженным, Паскалем и Кьеркегором, Достоевским и Львом Шестовым. Как верно замечает А. Столяров, «эта великая интуиция делает Тертуллиана полноправным участником того ряда, который идет от апостола Павла к Августину, Паскалю, Кьеркегору и религиозному экзистенциализму, а в России – к Льву Шестову». Если глубоко вникнуть в антитезы и парадоксы Тертуллиана, то становится понятно, что они опираются на боговдохновенные изречения апостола Павла и в своеобразной стилистической манере выражают библейский стиль мышления и церковную мысль о том, что вера необходима для восприятия богооткровенных истин, своею непостижимостью превосходящих человеческий разум. Вера во Христа распятого и воскресшего – для иудеев соблазн, а для эллинов безумие, но для нас – христиан – она является основой спасения и средоточием всей духовной жизни. По справедливому замечанию К. Попова, «антитезы и парадоксы Тертуллиана, в которых он противополагает божественную мудрость человеческой, суть ничто иное, как подражание антитезам апостола Павла, хотя, конечно, парадоксальная речь принадлежит к свойствам языка Тертуллиана. Господствующее значение веры во внутренней религиозно-нравственной жизни человека и ее отношение к знанию изъяснены Тертуллианом вообще в духе апостола Павла».
В исследовательской литературе о жизни и творчестве Тертуллиана не раз отмечалось, что он – принципиальный противник языческой философии, убежденный, что «ереси от философии получают свое вооружение», а языческая мудрость проистекает от демонов, но при более глубоком изучении его произведений становится очевидным, что, отвергая античную философию и гностическую теософию, Тертуллиан признавался, что «еретики принуждают нас сделаться риторами и философами», а следовательно – возможна христианская философия – философия не по стихиям мира сего и преданиям человеческим, а по Христу. По характеристике архимандрита Киприана Керна, Тертуллиан необычайно многогранная личность – он догматист и моральный учитель, обличитель ересей и апологет христианской веры: «В своей апологетической деятельности он весьма убедителен и обладает большим диалектическим талантом. Перо его остро и временами ядовито. В нравственно-аскетических произведениях он заряжен исключительно ригористическим настроением, и эта его непримиримость и некоторая узость толкнули его в монтанизм. Та же известная узость привела его к некоторой интеллектуальной упрощенности. Он – реакционер в отношении человеческого разума и в этом смысле противоположен Иустину Философу и особливо Клименту Александрийскому. Он чужд христианского гнозиса. Характерно для него противопоставление Иерусалима Афинам и упрощенное предпочтение первого в ущерб вторым, с явным даже их отрицанием». В вышеизложенные суждения архимандрита Киприана Керна о Тертуллиане нужно внести существенное уточнение, ведь противопоставляя Афины и Иерусалим – языческую мудрость и библейскую веру, Тертуллиан выступал как противник языческой философии и мифопоэтических фантазий гностиков – со всей пламенностью своей веры и блеском своего ума он обрушивался на «лжеименное знание», но не отрицал христианский гнозис и христианское Богопознание. По складу своего мышления Тертуллиан не был гносимахом – он не только был убежден в возможности христианского гнозиса, но выделял два вида Богопознания – естественное познание, опирающееся на природу, вершиной которого является свидетельство самой души, и сверхъестественное познание как знание, дарованное свыше от Бога через Откровение – таково знание пророков и апостолов. Высочайшее основание Богопознания состоит в том, что по великой и неизреченной благости Своей Господь возжелал открыть Себя людям и даровать им несравненно «великое благо» – «знание Бога»: «Благость Творца прежде всего состоит в том, что Он не восхотел на веки быть сокрытым, т. е. Он восхотел, чтобы существовало нечто такое, которое могло бы познавать Бога. Ибо что может быть столь великим благом, как знание Бога и наслаждение им? Хотя еще и не обнаружено было сие благо, (до сотворения человека), ибо не существовал еще тот, для кого оно имело открыться, но Бог наперед знал свойство имевшего открыться блага в познании Его. Надлежало, чтобы Бог был познаваем, – и это познание уже есть благо и, без сомнения, разумное. Надлежало также, чтобы существовало нечто достойное, могущее познавать Бога. Но что же могло быть предусмотрено более достойное, чем человек – образ и подобие Божие? и это без сомнения благо и благо разумное». По воззрению Тертуллиана, разум – это высокий дар Бога каждому человеку, а разумность – одна из свойств человеческой природы. «Разум есть дело Божие, поскольку Бог есть творец всех вещей. Он все предусмотрел разумом своим, устроил и упорядочил, и посему желает, чтобы все обсуждалось и постигалось разумом. Таким образом, те, которые не знают Бога, не знают и того, что Божие». В области гносеологии Тертуллиан учил о том, что мы познаем мир, самих себя и Бога через чувства, разум и веру – полемизируя с язычниками и гностиками, скептически относящимися к чувственному познанию, он защищал высокое значение внешних чувств в деле познания: «Хотя то, что постигается умом – именно духовное, выше того, что воспринимается чувством – именно телесное, но здесь только преимущество вещей высших сравнительно с низшими, а не ума сравнительно с чувством, подготовляющим его к познанию истины. Ибо если истина постигается чрез образы, т. е. невидимые вещи чрез видимые (Рим.;1:20), то, при познании мира невидимого чрез видимый, чувство является руководителем, виновником и главным основанием, без которого не может постигаться истина. Каким образом ум может быть более того, чрез что он существует, в чем он нуждается, чему он обязан всем, чего он достигает». В пламенной защите достоверности внешних впечатлений сказался не только реализм Тертуллиана и его негативное отношение к скептицизму академиков и мистическому идеализму Платона и гностиков, но и стремление утвердить знание на реальной основе и раскрыть природу как источник естественного Богопознания. По разъяснению К. Попова, «природа служит у Тертуллиана оружием, которым он сражается с чрезмерным идеализмом, привносимым гностиками в область христианского знания; ей же он приписывает такое же великое значение в христианском знании, какое приписывали греческие церковные писатели философии. Если Иустин и Климент Александрийский слышали в философии голос божественного Слова, по временам беседовавшего с человеческим разумом, то Тертуллиан гораздо явственнее слышит этот голос в природе, от начала знающей Творца своего. Природа – это своего рода Библия, в которой человек всегда может читать свидетельства о Боге и находить в ней подтверждения для истин откровенных. Но для правильного уразумения голоса природы Тертуллиан советует брать ее в первоначальном состоянии ее, в каком она вышла из рук Творца... Свидетельства природы чем проще, всеобщее и натуральнее, тем они более истинны. Впрочем, знание природы о своем Творце столь прочно запечатлено в ней, что оно никогда не изглаживалось в ней. Под природою, служащею для нас руководительницею в деле Богопознания, Тертуллиан разумеет как физический мир, так и нравственную природу души человеческой. На той и другой, подобно иероглифам, неизгладимо начертаны следы Творца ее; человеку остается только углубляться в тайники своей души и внимательно прислушиваться к голосу природы, чтобы узреть эти следы и разгадать иероглифы истин. Ибо Бог, восхотевший по благости быть познаваемым, научил природу тем истинам, которые необходимо было знать человеку о Виновнике своем, а природа научает человека». В своем сочинении «О воскресении плоти» Тертуллиан писал, что красота природы в великом и малом – в звездном небе и в лепестках цветка – не только возвещает о премудрости и всемогуществе Творца вселенной, Его благости и любви, но и ведет человека к познанию богооткровенных истин, изложенных в Священном Писании: «Обрати взор свой на примеры Божественного могущества в мире. День умирает на ночь и погребается во тьме. Красота вселенной помрачается и все окутывается черною пеленою. Все обесцвечивается, все умолкает, повсюду царствует неподвижность... Это траур по утраченном дневном светиле. И однако ж день снова оживает... в том же самом виде, целым и невредимым, – оживает вместе с своим убранством, с своею красою – солнцем, умерщвляя смерть свою – ночь, сокрушая гроб свой – тьму; он опять вступает в свои права, пока снова не оживет ночь со свойственным ей убранством. Засвечиваются звездные лучи, погашенные утренним светом; снова возвращаются планеты, сокрывшиеся от взора вследствие временного исчезновения; снова появляется лунный диск... Зима и лето, весна и осень попеременно возвращаются с своими растительными силами, с обычными явлениями и произведениями: ибо и земля следует тому же закону, какому и небо. Обнаженные деревья облекаются листьями, снова раскрашиваются цветы, произрастают злаки; снова появляются те же самые семена, истлевшие в земле, и появляются не прежде, как по истлении… Из губительницы природа делается сохранительницею... Всякая тварь после разрушения возвращается к жизни. Это общее законообразное изменение вещей есть свидетельство воскресения мертвых. Бог начертал его в своих деяниях, прежде чем в Писаниях; Он возвестил его своим могуществом прежде, чем своим словом. Для твоей пользы Он послал тебе прежде природу в качестве учительницы, намереваясь после дать тебе и пророчество с тою целью, чтобы ты, ученик природы, услышав его, тотчас же воспринял то, что ты уже видел...». В апологетическом трактате «О свидетельстве души» Тертуллиан провозглашает, что созданная по образу и подобию Божиему душа, имеет разум и свободную волю, а также – способность к Богопознанию – восприятию вечных истин. «Эти свидетельства души чем истиннее, тем проще, чем проще, тем народнее, чем народнее, тем общее, чем общее, тем естественнее, чем естественнее, тем божественнее. Я не думаю, чтобы они могли кому либо казаться глупыми и смешными если он поразмыслит о величии природы, по которому ценится достоинство души. Сколько ты дашь его учительнице, столько присудишь ученице. Учительница – природа, ученица – душа. Все то, чему та научила или эта научилась, сообщено Богом, Учителем самой учительницы. Что душа может представить о первоначальном Наставнике, это она в состоянии познать в тебе по той душе, которая находится в тебе. Чувствуй ту душу, которая делает то, чтобы ты чувствовал. Познавай пророчицу в предсказаниях, толковательницу в знамениях, ясновидящую в событиях. Что удивительного, если душа, произошедши от Бога, сообщает человеку пророчества? Удивительно ли, если она знает Того, от Которого произошла? Она, не смотря на козни своего противника, помнит и о своем Творце, и о Его благости и заповеди, и о своем конце, и о самом враге своем. Удивительно ли, если она произошедши от Бога, проповедует то, что Бог дал знать своим? Но кто подумает, что такие выражения души не суть наставления природы и не суть безмолвные сообщения естественной и врожденной совести; тот, конечно, скажет, что они употребляются вследствие распространенных в народе мнений, почерпнутых из всем доступных сочинений. Без сомнения, душа старше буквы, и речь старше книги, и мысль старше слова, и сам человек старше философа и поэта. Неужели должно полагать, что до появления литературы и до распространения ее люди были немы по отношению к такого рода выражениям? Никто не говорил о Боге и благости Его, о смерти, о подземном царстве». По убеждению Тертуллиана, природа – наставница души, а душа – ученица, Бог же – Руководитель самой наставницы, ибо природа в Его власти и есть книга Его притч, как священная история – книга Его сказаний, при этом – даже грехопадение Адама, после которого все души потомков его помрачены, не изгладило способности к познанию. Наша душа томится в темнице бренного тела как узница плоти, они изнемогает от скорбей и невзгод в земном бытии, внутри нее – бушуют страсти, но есть в ней и духовная жажда – жажда Богообщения и Богопознания. Как бы ни было высоко доверие Тертуллиана к свидетельствам природы и души, но он ясно осознавал, что для познания Абсолютной Истины естественного знания недостаточно – от чувственных вещей разум возвышается к познанию сверхчувственного и метафизического – к идее Бога, но чтобы познать Самого Бога и жить Богом нужны вера и Откровение. Если бы свидетельства природы и души сами по себе были бы достаточны для постижения Абсолютной Истины, то не было бы нужды в Божественном Откровении, но так как естественное познание на основе чувств и разума имеет свои границы, то Тертуллиан проповедовал о том, что только через веру во Христа и Откровение возможно достичь подлинного Богопознания. Весь религиозный пафос Тертуллиана заключался не в умозрительном искании Истины и даже не в богословском проникновении в сокровенные и глубинные смыслы Священного Писания, а в христианской жизни, сердцевину которой составляет акт веры и молитвы, таинства и богослужение. Для Тертуллиана «дух, исполненный Бога», есть прежде всего молящийся дух, а христианство – это единственный путь к спасению и торжеству духа, путь победы над страстями через покаяние и подвижничество, через мироотречение и молитву.
Человек сотворен по образу и подобию Божиему, он не должен довольствоваться преходящими мирскими благами и призван свободно стремиться к Богопознанию и бытию с Богом как высшему благу, а в основе Богопознания и всей духовной жизни лежит вера. Вслед за апостолом Павлом Тертуллиан провозглашает, что вера имеет центральное значение в религиозной жизни человека – вся совокупность всех сил души должна направляться верой, а не разумом, ибо вера – непоколебимое основание нашего спасения и светильник разума, она есть оправдание жизни и ее духовный смысл – без веры невозможны ни спасение, ни добродетельная жизнь, ни Богопознание, она делает нас истинными сынами Божиими. По своему происхождению вера синергитична – она есть свободное дело человека и дар Божий, вера не терпит принуждения, ее стихия – свобода, ее суть – устремленность к Богу и открытость Творцу, тем самым вера есть свободное доверие Богу – подвиг Авраама – «отца верующих», она – оправдание человека пред Богом и путеводитель в Царство Небесное. По воззрению Тертуллиана, вера предшествует знанию, она есть светильник, при свете которого человек находит Бога и видит самого себя и весь мир – познает себя и обретает верное знание о мире, если же потушить светильник веры, то человек потеряет Бога и смысл своего существования, тем самым вера – незыблемая опора для духовной жизни и верного знания о Боге и высшей цели нашего бытия. Излагая теорию знания Тертуллиана – «человека ума оригинального и независимого, смиренно склоняющегося пред верою и в то же время смелого до дерзости», К. Попов писал, что «Тертуллианова теория христианского знания вообще запечатлена нравственно-практическим и положительным характером. Нравственно-практический дух ее обусловливается решительным подчинением научно-теоретической деятельности разума в области откровенного учения вере и спасению – конечной цели всей вообще человеческой деятельности. Cedat curiositas fidei, cedat gloria saluti – вот основное положение, сообщающее практический характер Тертуллиановой теории знания. Положительный же ее характер зависит от того, что в ней субъективный элемент ограничивается внешним, так сказать, осязательным авторитетом, вытесняющим из области христианского знания рационалистический произвол гностиков и умеряющим мистический идеализм и смелую метафизику представителей церковно-умозрительного направления. В христианском знании ничего не должно быть противоречащего церковному авторитету… Тертуллианова теория христианского знания по своему общему церковно-положительному духу представляет собою одну из более удачных попыток развить основы христианского знания, указанные в новозаветном Священного Писании, хотя и не может считаться истинным решением вопроса во всех его подробностях. По истолкованию смысла и значения источников и норм христианского знания она противоположна гностико-еретической теории гносиса, по своей положительности отлична от теории церковно-умозрительного направления и близка к теории Иринея, делая дальнейший шаг в развитии принципов ее. По отношению к общему разрешению вопроса о христианском знании заслуга ее состоит в точном определении объема знания посредством ограничения его одним учением веры и устранения из него языческо-философского элемента, в верном определении отношения между положительными и субъективными источниками и нормами христиансокго знания. Но она не чужда недостатков по отношению к истолкованию смысла и значения некоторых элементов знания. В понимании существа гносиса Тертуллиан стремится приблизиться к учению о нем апостола Павла». Для того, чтобы защищать христианскую веру в полемике с язычниками, гностиками и иудеями христианские апологеты обращались к философии и пытались определить ее отношение к христианству – резко отзываясь о языческой философии и гностической теософии, Тертуллиан говорил, что в борьбе с ересями христианам пришлось овладеть искусством философствования: «О если бы, восклицает он, не надлежало существовать никаким ересям, дабы явились искусные! (1Кор.;9:19). Мы совершенно ни о чем не рассуждали бы с философами, этими, так сказать, патриархами еретиков». В своем апологетическом сочинении «К язычникам» Тертуллиан обращает внимание на то, что философы только стремятся к Истине, а христиане владеют Ею, в умозрениях эллинских мудрецов в лучшем случае были лишь проблески Истины, а в поэмах эллинских поэтов и в языческих мифах образ богов далек от нравственного идеала – на этом основании сам Платон называл поэтов «обвинителями богов» и считал, что их следует изгнать из государства. Тертуллиан отмечал, что воззрения языческих философов о Боге противоречивы: «платоники мыслят о Бога обо всем пекущимся Судьей и Владыкой, а эпикурейцы – безучастным и бездеятельным». «Философов нельзя сравнивать с христианами ни по их учению, ни по чистоте нравов. У христиан последний из ремесленников не только знает Бога, но может и другого научить Богопознанию и удовлетворительно дает ответ на каждый вопрос о Боге. Между тем, как Платон утверждает, что Творца вселенной и познать нелегко и, познавши, трудно объяснить всем. Известно, как Спевсипп, ученик Платона, был убит, захваченный на месте прелюбодеяния. Христианин же бывает мужем только своей жены. Что общего между философом и христианином? Между учеником Греции и учеником Неба? Между тем, кто выдумывает все новые заблуждения, и тем, кто бережно хранит Истину? Между похитителем Истины и ее стражем? Эти люди, страстно жаждавшие славы, старались проникнуть в возвышенный смысл нашего писания; встречая там что-нибудь, отвечавшее цели их любопытства, они присваивали себе. Не признавая божественности писаний, они не задумались изменить их. Вместо того, чтобы познавать Бога таким, каким они нашли Его в Священном Писании, стали размышлять о Его природе, свойствах, месте обитания. Платоники считают Бога бестелесным, стоики – телесным. По Эпикуру Бог состоит из атомов, по Пифагору – из чисел, по Гераклиту – из огня. Различно смотрят они и на субстанцию души; по одним, она божественна и смертна, по другим, она неотделима от тела. Каждый прибавляет и изменяет, согласно своему желанию. Всем исказителям Евангелия мы возражаем, что единая, истинная религия получила начало от Иисуса Христа, передана нам апостолами, которыми эти позднейшие толкователи будут некогда изобличены». Верный боговдохновенным словам Соломона – «начало премудрости – страх Божий» (Притч.9:10), Тертуллиан полагал, что роковой изъян эллинских философов состоял в том, что они «не признали Бога целиком и полностью и не смогли познать Его», уклонившись от подлинной христианской добродетели – страха Божиего. На своем личном опыте убедившись, что эллинская философия привела не к постижению Божественной Истины, а к различным мнениям и школам, Тертуллиан констатировал, что мудрость Платона и Аристотеля с их диалектикой, логикой и рациональным мышлением не смогла привести эллинов к подлинному Богопознанию – мудрость мира сего оказалась безумие в очах Божиих, а значит – философия есть изобретение ума человеческого, она не в силах охватить Божественную Истину, «ибо кому Истина открыта без помощи Бога? Кто познал Бога без Христа? Кто обрел Христа без Святого Духа? Кому сообщается Святого Дух без таинства веры?». «Еретическое учение есть человеческое и бесовское... Философия, предприемлюшая дерзновенно исследовать природу Божества и судьбы Его, послужила орудием этой мирской мудрости. Она произвела все ереси... Апостол Павел был в Афинах, где лично узнал эту мирскую философию, тщеславящуюся тем, что учит истине, повреждая ее, и разделяющуюся на многие секты, которые, подобно ересям, суть заклятые враги между собою. Но что общего между Афинами и Иерусалимом, между Академиею и Церковью, между еретиками и христианами? Наше учение возникло с портика царя Соломона, научившего нас искать Бога прямым и чистым сердцем. О чем помышляли люди, мечтавшие составить христианство стоическое, платоническое и диалектическое?». «От Бога ты научен тому, чем обладаешь, или ни от кого другого, если не от Бога. Ибо кто откроет нам то, что Бог сокрыл? Должно добывать знание оттуда, где и незнание безопасно. Лучше не знать от Бога, потому что Он не открыл, чем знать от человека, потому что этот сам имеет предположительное знание». В сознании ригориста Тертуллиана все естественное – от Бога, а все искусственное – от дьявола, поэтому он нарекал природу – нашей первой школой, критически относился к культуре и цивилизации, и столь страстно защищал права чувств в деле познания, полагая, что именно чувственные впечатления перерабатываются разумом в знание – «всякое чувство есть знание», а идеи разума являются не врожденными, как думал Платон, но имеют чувственно-опытное происхождение. По справедливому замечанию профессора И.В. Попова: «Если мы в сжатом виде передадим гносеологические, догматические и нравственные воззрения Тертуллиана, то без труда заметим их резкую реалистическую окраску. Гносеологию Тертуллиана можно разделить на теорию естественного и богословского познания. Первая служит отрицанием платонизма, а второе – философской диалектики и аллегоризма». Удивительно, что будучи реалистической натурой и защищая сенсуализм и эмпиризм – права чувств в деле познания, взыскуя твердых и незыблемых оснований веры, рассудительно предостерегая против произвольных и крайностей аллегорического толкования Библии, умно и искусно критикуя гностиков за их склонность к мифопоэтическим фантазиям, Тертуллиан верил в вещие сны и утверждал, что «большинство людей познает Бога из сновидений», а также словно мистик описывал экстаз как высокое состояние духа, при котором человеку становится доступно восприятие Божественного Откровения. Эти воззрения о сновидениях и экстазе – не только следствие страстного, импульсивного и порывистого характера Тертуллиана, его противопоставления непосредственного и бессознательного – «дионисического» как бы сказали философы и культурологи в наше время – разумному и сознательному – «аполлоническому» (здесь Тертуллиан за многие века предвосхищает Фридриха Ницше), но и свидетельство того, что ему не хватало такой христианской добродетели как духовное трезвение, ибо если бы он обладал духовным трезвением, то как и преподобный Иоанн Лествичник ясно понимал, что верящий снам подобен безумцу, пытающемуся схватить собственную тень, а состояние «экстаза», упоминаемое в сочинениях языческих мудрецов и столь возвышенно описанное в «Эннеадах» неоплатоника Плотина, не соответствует пророческому вдохновению библейских пророков, ибо одно дело быть вдохновенным Духом Божии и иметь возвышенный и просвещенный Богом ум, а иное – достичь мистического экстаза неоплатоников или впасть в умоисступление по образу языческой Пифии, утрачивающей самообладание в экстатическом состоянии.
В области гносеологии Тертуллиан был убежден, что опираясь на чувственные впечатления и рациональное мышление человек может дойти до идеи Творца вселенной, но познать Живого Бога пророков возможно только через акт свободной веры и Откровение, тем самым вера стоит выше чувств и разума, а Божественное Откровение невместимо в категории рационального мышления. В основе христианской мудрости лежит Божественное Откровение и религиозная вера – никто из эллинских философов от Фалеса и Гераклита до Сократа, Платона и Аристотеля и стоиков не смог постичь Бога – Фалес не мог представить Крезу удовлетворительного понятия о Божестве, а Платон уверял, что Творца вселенной познать трудно, а изречь о Нем, что либо почти невозможно, в то время как христианам открыта Истина Самим Богом, они стоят выше философов как в Богопознании, так и в нравственной жизни, что неоспоримо свидетельствует о превосходстве христианства. Если языческие философы, как правило, ищут знания для славы, то христиане познают Бога для спасения. Христиане носят в сердцах своих пламенную веру пророков и апостолов, а на челе своем – знамя небесной премудрости, они – ученики Иисуса Христа и воспитанники школы Неба. В основе христианства лежит Божественное Откровение, запечатленное в Священном Писании, а следовательно – христианство должно утверждаться не на мирской мудрости Платона, Аристотеля и стоиков, не на общефилософских методах – логике и диалектике, на которых зиждется эллинская философия, а на библейской вере и Священном Писании – главном источнике христианского знания и кладезе духовной мудрости. К сожалению, порицая злоупотребление языческой философией во всех ее видах, сам Тертуллиан не смог создать стройной и полноценной христианской философии, а отрицательное отношение к Платону за его идеализм и диалектику и к Аристотелю за его рационализм и формальную логику причудливо сочеталось у Тертуллиана с благосклонностью к стоической философии с ее острым ощущением суетности мирских благ, преобладанием этической проблематики и ориентацией на практическую жизнь, что импонировало реалистической натуре карфагенского богослова. По воззрению Тертуллиана, каждую свою богословскую мысль, каждую идею и каждый поступок христианин должен проверять Священным Писанием – двумя боговдохновенными Заветами – Ветхим и Новым, в толковании же Писания следует исходить из письменного и устного Предания Церкви. Все книги Библии, принятые Церковью, боговдохновенны, в них Сам Бог вещал в ветхозаветную эпоху иудейскому народу через пророков – возвестителей от Святого Духа, а в новозаветную эпоху через Самого Христа и Его святых апостолов. Для того, чтобы пресечь произвольные и субъективно-еретические толкования Священного Писания, Тертуллиан напоминал, что Библия – это глаголы Святого Духа, а потому – понять их можно только в Церкви, где действует благодать Духа Божиего, отсюда – правило христианской веры – всегда и везде внимать голосу Церкви. Как пояснял профессор И.В. Попов: «Истина сохраняется только в Церкви. Христос получил ее от Бога и вверил апостолам, а апостолы передали ее основанным ими Церквам. Поэтому только Церковь обладает апостольским Преданием. В доказательство этого Тертуллиан приводит два соображения. Ручательством апостольского характера Церкви служит, во-первых, история возникновения Церквей и преемство их епископов. Христос послал на проповедь апостолов. Апостолы «по всем градам» основали Церкви, от которых семена истины получили вновь возникшие Церкви. Эти последние суть тоже апостольские Церкви, потому что произошли от апостольских. Апостольское предание сохраняется в Церквах, основанных учениками Господа через преемственный ряд епископов. Церковь имеет епископские списки и при помощи них может доказать, что первый епископ каждой апостольской Церкви поставлен или апостолами, или мужами апостольскими. Так, Поликарп Смирнский поставлен апостолом Иоанном, Климент Римский – апостолом Петром. Исторический факт преемства епископов служит ручательством неповрежденного сохранения апостольского предания. Но в противоположность святому Иринею Тертуллиан не приписывает епископам особой харизмы сохранения истины. Так как истинное учение Христа сохраняется в апостольских Церквах, то в случае возникающих сомнений к ним и нужно обращаться за указаниями. Для жителей Ахайи авторитетом служит Коринф, для обитателей Македонии – Филиппы и Солунь, для азиатов – Ефес, для Церквей Африки – Рим. Вторым доказательством неповрежденности апостольского Предания, сохраняемого Церквами, служит его единство. Все апостольские Церкви согласны между собой в основных пунктах вероучения. Этот факт может быть объяснен только единством полученного ими Предания. Заблуждение не могло возникнуть везде в одних и тех же формах. Содержание апостольского Предания, сохраняемого Церквами, дано в Священном Писании и в правиле веры. Произволу гностиков противопоставляется канон апостольских писаний… Церковь является хранительницей не только истинного Писания, но и его правильного толкования. Церковь получила от апостолов неизменное и не подлежащее улучшению правило веры – ее краткое изложение в виде символа. С точки зрения этого правила веры и нужно истолковывать Писание». В области экзегетики особенно явственно обнаружилась склонность Тертуллиана к буквализму и реализму, а также его морализм, порой доходящий до ригоризма – он использовал как буквально-историческое и нравственно толкование, акцентируя внимание на ясность выражения боговдохновенных истин в Библии – особенно в Евангелии, так и аллегорическое толкование, при этом он всячески подчеркивал, что пророческий язык книг Ветхого и Нового Заветов образен, но далеко не во всех случаях аллегоричен. В пророческих книгах Библии он прежде всего искал не поэтический образ, философскую притчу, возвышенную идею и сокровенный смысл, а указание на грядущие исторические события и их исполнение, «ибо что написано, то оправдывается на событиях. Вот нас ненавидят все люди ради имени, как написано; нас преследуют ближние так же, как написано. Так сказал Господь. Если Он сказанное Им разумел иначе, то почему же оно не совершилось иначе, чем как Он объявил? Писание возвещает не иное что, как познаваемое нами в вещах. Если не исполнятся предсказанные события, то каким образом исполнятся не предсказанные? Произошло бы извращение веры, если бы предсказания не совпали с происшествиями». В Священном Писании Тертуллиан находил как ясные стихи, где истина выражена без покрова аллегорий – таковы ветхозаветные пророчества о Христе Искупителе и евангельское повествование о Его жизни, чудесах, крестной смерти и воскресении из мертвых, что же касается аллегорического толкования, то он различал три вида аллегорий – allegoria, parabola и aenigma. Как пояснял профессор И.В. Попов в своем опыте литературной характеристике личности и учения Тертуллиана, анализируя его экзегетические взгляды: «Гностики довели до крайности аллегорический метод толкования Священного Писания, что открывало им путь к самым произвольным выдумкам. Это и естественно. Если все в Библии образ, как утверждали они, то в ней нет ничего твердого. Тертуллиан не мог согласиться с этим. Практическая необходимость уверенности в истинах, от которых зависит спасение, побудила его предпочитать буквальный, историко-критический и филологический метод истолкования Священного Писания. Сам он охотно прибегал к филологическим справкам и снесению параллельных мест. Но аллегорический метод толкования Священного Писания до такой степени был распространен и настолько соответствовал умственным течениям той эпохи, что Тертуллиан не мог отрицать его совершенно. Он старался только ограничить объем его применения и сократить произвольность и шаткость этого метода установлением определенных правил его употребления. По мнению Тертуллиана, не везде и не всегда нужно пользоваться аллегорическим способом толкования, а только там, где при буквальном изъяснении получается несообразность. Там, где необходимо воспользоваться аллегорическим методом, нужно иметь в виду два основных правила. Во-первых, нужно объяснять всякий библейский образ в том смысле, в каком его употребляет сама Библия. Так, например, под образом «меча» четвертом стихе Псалма 45 Тертуллиан понимает Слово Божие, потому что в Библии «меч» служит обычным символом этого понятия (Откр.;1:16). Во-вторых, при аллегорическом истолковании целое должно служить объяснением для части, а не наоборот. Так, например, если в Библии встречается видимое противоречие, то предпочтение нужно отдать той мысли, в пользу которой говорит большее количество текстов, и согласно с большинством текстов объяснять меньшинство им противоположных и спорных изречений». Во всех суждениях Тертуллиана о Священном Писании раскрывается реалистичность его натуры – как реалист он стремился избежать крайностей аллегорического истолкования Библии, в то же время, воспевая Слово Божие как источник подлинного христианского знания – библейского гнозиса, и решительно заявляя – «после Иисуса Христа мы не нуждаемся в любознательности, ни в исследовании после Евангелия», ибо Сам Христос есть Истина, а в Его учении – полнота премудрости ведения, Тертуллиан констатировал, что на одном Священном Писании нельзя разрешить все спорные философские вопросы – «еретики могут сказать, что мы производим подделку Писаний и неверные истолкования, и сами предъявят притязание на Истину», а потому – во-первых, нужна Церковь с ее незыблемыми аксиомами веры – догматами, а во-вторых, нужна богословская наука.
По своему происхождению христианский гнозис исходит от Самого премудрого и всеведущего Бога, это – высшая мудрость, которая черпается из Священного Писания, ревностно хранимого Церковью. В лоне Церкви «мы имеем учителями апостолов Господних, которые ничего не выбирали по своей воле, чтобы вводить новое в учение Христово, но полученное ими от Христа учение верно передавали народам. А потому если бы даже Ангел с неба стал благовествовать иное, да будет анафема». В своей богословской полемике с гностиками и еретиками – внутренними врагами Церкви, Тертуллиан провозглашал, что главным авторитетом для христиан обладает апостольское Предание и Священное Писание, а также пламенно исповедовал символ христианской веры: «Вот правило или символ нашей веры. Мы исповедуем его всенародно. Мы веруем, что существует единый Бог, Творец мира, извлекший его из ничтожества Словом своим, рожденным прежде всех век. Мы веруем, что Слово сие есть Сын Божий, многократно являвшийся патриархам под именем Бога, одушевлявший пророков, снисшедший наитием Бога Духа Святого в утробу девы Марии, воплотившийся и рожденный от нее; что Слово сие есть Господь наш Иисус Христос, проповедовавший новый закон и новое обетование царствия небесного. Мы веруем, что Иисус Христос сотворил многие чудеса, был распят, в третий день после своей смерти воскрес; вознесся на небо, где воссел одесную Отца своего; что Он вместо себя послал Духа Святого, дабы просвещать и руководить Церковь свою; что наконец Он придет с великою славой даровать святым своим жизнь вечную и неизреченное блаженство, и осудить злых людей в огонь вечный, воскресив тела как наши, так и всех других людей… Из учеников Он избрал двенадцать, чтоб сопровождали Его и впоследствии сделались бы учителями народов... Апостолы (слово это значит «посланники»)..., приняв от обещанного им Духа Святого дар «говорить на иных языках» (Деян.2:4), проповедовали веру в Иисуса Христа и учредили Церкви сперва в Иудее, потом, разделяя между собою вселенную, возвестили ту же веру и то же учение народам и основали Церкви во многих городах. От сих то Церквей все прочие заимствовали семя учения, и заимствуют доныне по мере своего учреждения. По сей причине сии последние считаются также в числе апостольских Церквей, коих они как бы дочери. Все истекает по необходимости из своего начала, а потому, несмотря на великое число знаменитых Церквей, все они признаются за единую Церковь, за первую из всех, основанную апостолами, за матерь всех прочих. Будучи все апостольские, они все вместе составляют единую Церковь по общению мира, по званию братьев и по связям дружества, соединяющего всех верующих. Все нами сказанное имеет основанием своим единство веры и учения, всеми сими Церквами свидетельствуемое. Отсюда извлекаем мы другое против еретиков заключение. Если Господь наш Иисус Христос послал для проповеди своих апостолов, то мы не должны принимать никаких других проповедников, потому что никто не знает Отца, кроме Сына и кому Сын открыл и что Сын открыл единственно апостолам, которых послал проповедовать об этом... Что же проповедовали апостолы, или что открыл им Иисус Христос? Я заключаю, что нельзя узнать о том иначе, как посредством Церквей, руководимых и наученных ими сперва изустно, а потом и через их писания. Посетите апостольские Церкви, где стоят еще поныне на прежнем месте кафедры апостолов, где, слушая чтение оригинальных их посланий, вы подумаете, что видите их самих, что слышите их голос...». В экклесиологическом понимании Тертуллиана, единая Церковь на земле есть вселенское сообщество кающихся и спасающихся, в котором пребывает и действует Бог, земная Церковь есть видимое явление Небесной Церкви, а ее тайна раскрывается через библейские образы – Церковь есть Ноев Ковчег спасения, плывущий по волнующемуся морю житейскому, там нет места для идолопоклонников, а голубь, возвещающий об окончании потопа, есть пример действия Святого Духа на земле как Участника всемирной истории – «голубь Святого Духа прилетает, принося Божий мир, посланный с небес, где находится Церковь, символизируемая ковчегом». По вдохновенным и сильным строкам Тертуллиана, пребывая в Церкви – «корабле спасении», «среди этих скал и заливов, среди этих мелей и проливов идолопоклонства плывет вера на парусах Духа Божия не знающая опасностей, если осторожна, и безмятежная, если вдохновенна. Впрочем, извергнутых ожидает бездна, из которой нельзя выплыть, разбившиеся терпят кораблекрушение, после которого нельзя спастись, предавшихся идолопоклонству поглощает не позволяющая дышать пучина, все его волны удушают, каждый его водоворот проглатывает в преисподнюю». Церковь – лодка, посреди разбушевавшегося моря Галилейского, в ней мы пребываем вместе с Христом и Его апостолами, при этом Христос есть наш Кормчий, а разбушевавшееся море – образ мира сего со всеми его волнениями, скорбями и испытаниями, она – военный лагерь Господень, ибо каждый христианин – воин Христов, ведущий духовную борьбу с сатаной и его аггелами, она – матерь всех верующих во Христа распятого воскресшего, вызов дьяволу и всей преисподней, духовная опора общества и просветительница всех народов земли, она – мистическое Тело Христово, в котором верующие и молящиеся имеют евхаристическое общение со Христом Искупителем, она – горний Иерусалим, Небесный Град христиан – людей не от мира сего, обновленных благодатью Святого Духа и стяжающих Его дары, описанные в двух Заветах – Ветхом и Новом. Размышляя о тайне христианства, Тертуллиан утверждал, что о его божественном происхождении свидетельствуют пророчества Ветхого Завета, чудеса Нового Завета и жизнь Церкви, при этом Ветхий Завет является предисловием к Новому Завету и подготовкой к пришествию Иисуса Христа – мессианские пророчества ветхозаветных книг предрекали пришествие Сына Божиего, Его рождение, крестные страдания и воскресение из мертвых. Все чудеса, совершенные Христом – изгнание бесов, исцеление слепых и прокаженных, управление стихиями и победа над смертью – ясно свидетельствуют о том, что Он истинный Бог воплотившийся и вочеловечившийся, а жизнь Церкви и нравственная высота Евангелия – убедительно доказывают истинность христианства.
По возвышенному учению Тертуллиана, Бог есть Единственный и равных Ему нет, Он – выше всех сравнений и Единый предвечный, Ему принадлежит верховное всемогущества и безмерная сила, Он стоит выше времени и пространства, истинный и живой Господь Библии – безначальный и бесконечный, неизменный в Своем величии и абсолютно свободный в Своих действиях, Он – всеведущий Разум и верховное Благо, высшая Правда и сама Истина, Он есть Бог премудрый и благой, святой и всесильный, непостижимый в Существе Своем. В своей «Апологетике» Тертуллиан возвещал: «Мы почитаем, единого Бога, Который Своим Словом, премудростью и всемогуществом сотворил из ничего мир со стихиями, сотворил тела и духов в проявление своего могущества. Он невидим, хотя и можно Его видеть; Он бесконечен, хотя по благодати Его и можно представить себе; Он непостижим, хотя Его можно постигать при помощи разума. Отсюда открывается его истинность и величие. Ведь все, что можно видеть, обнимать, ощущать обыкновенным путем, – ничтожнее глаз, которыми видят, рук, которыми осязают, чувств, с помощью которых ощущают. Бесконечное же только познается Самим Собой. Вот эта-то непостижимость Бога и побуждает стремиться к Его познанию. Могущество Его величия делает Его и непостижимым и постижимым для людей. В этом состоит главная вина тех, которые не хотят познать Того, Которого они не могут не знать. Хотите, мы докажем существование Бога по Его творениям, которые нас окружают, оберегают, радуют, устрашают? Хотите, мы докажем Его бытие на основании свидетельства самой души? Заключенная в темницу тела, обольщенная развращенными наставлениями, обессиленная страстями и вожделениями, порабощенная ложным богам, душа, лишь только пробуждается, как бы с похмелья или от сна, или после болезни обретает свое здоровье, именует Бога единственным именем, которое прилично Ему: «Велик Бог! благ Бог! что Бог даст!» – так говорят все. Душа признает Бога своим судьею, когда говорит: «Бог видит, – Богу отдаю себя на суд, и Бог мне воздаст». Это свидетельство души, по природе христианки! И произнося эти слова, она взирает не на Капитолий, а на небо – там жилище Бога живого, а она знает, что она от Бога и с неба сошла на землю». Тертуллиан утверждал, что о бытии Бога, Его благости и всемогуществе неоспоримо свидетельствует окружающая нас природа и сама наша душа, в которую Творец вложил идею бесконечного и непостижимого – идею Бога, но Сущность Божия остается выше всякого познания – Бог Сам в Себе непостижим и неизречен. В учении о непостижимости Божественной Сущности Тертуллиан держался Священного Писания и провозглашал: «Исаия, уже тогда апостол, предвидя еретические намерения, говорит: кто уразуме ум Господень, и кто советник ему бысть, иже научает его. Или: с кем советова, и настави и, или путь разумения, кто показа ему (Ис.;40:;13–14). И апостол согласно с пророком говорит: О глубина богатства и премудрости и разума Божия! яко неиспытани судове Его и неизследовани пути Его (Рим.;11:33), которых никто не указывал ему». Как лучи земного солнца ослепляют очи человека, так ослепительны лучи Божественного величия ослепляют око нашего разума: «О человек! Одно существует солнце, согревающее сей мир. И в то время, когда ты и не думаешь, оно благодетельно и полезно, и когда для тебя кажется резким и опасным. Однако ж оно всегда действует по своему закону. И если ты не в силах смотреть на него, то ты не сможешь выносить лучей никакого другого солнца, если бы оно существовало, а особенно гораздо большее. Ты не щадишь скорее слабости своей, предполагая бытие другого бога, когда ты не можешь обнять разумом и Творца вселенной». Самая возвышенная богословская мысль и самый проницательный ум не в силах охватить и постичь Существо Божие, «ибо то, что может быть обыкновенным образом видимо, осязаемо, постигаемо, есть менее глаз, которыми усматривается, рук, которыми осязается, и чувств, которыми воспринимается. Ибо что неизмеримо, то известно себе одному». Божественная Сущность запредельна для разума и чувств, она выше чувственного и рационального познания – непостижима для нашего разума и незримы для наших очей, поэтому ветхозаветному пророку Моисею, просившему Бога явить лицо Свое, Господь сказал, что человек не может видеть лицо Божие и оставаться живым. «Всемогущего Бога никто из людей не видел и видеть не может (1Тим.;6:16); Он обитает в неприступном свете и в нерукотворенных (Деян.;17:24); от взора Его земля колеблется, горы тают как воск (Иоил.;2:10), Он всю вселенную подъемлет, как птичье гнездо (Ис.;10:14), для Него небо трон, и земля подножие, в Нем все пространство, а сам Он вне пространства, составляя последний предел для вселенной; Он Бог величайший!». Бог вечен и вездесущ, Он не ограничен временем и пространством – таинственно присутствует во всех мирах и во всех веках, а Сущность Его остается выше всех изменений – Бог неизменен в несказанном совершенстве Своем: «Необходимо верить, говорит он, что Бог неизменяем и непреобразуем, как и вечен. Превращение же есть погубление прежнего. Ибо все, чтобы ни превращалось в другое, перестает быть тем, чем оно было, и начинает быть тем, чем оно не было. Бог же не перестает существовать и не может быть иным». «Какое же, достояние Божие, как не вечность?». Богу принадлежит вечность во всей ее полноте, Он не имеет начала и конца, являясь безначальным и бесконечным Духом: «Вечность не имеет времени: ибо она сама все время. Она никоим образом не может подвергаться изменению; она не нуждается в возрасте, ибо не может рождаться. Если есть древний Бог, – Он не будет существовать когда-нибудь; если есть новый, – Он не существовал прежде. Новость свидетельствует о начале, а древность угрожает концом. Бог же, как чужд начала и конца, так и времени, этого посредника и устроителя конца». В полном согласии с Библией провозглашая, что Бог есть Абсолютный Дух – вечный и неизменный, совершенный, незримый и неосязаемый, Тертуллиан высказывал противную апостольской вере Церкви, ультроматериалистическую мысль о том, что «Бог есть тело, хотя Он и Дух», вслед за стоиками полагая, что ничто не может существовать без реального субстанциального бытия: «Все существующее есть тело своего рода. Нет ничего бестелесного, за исключением несуществующего». «Поэтому и Бог есть тело, хотя и Дух, ибо дух есть тело своего рода и своего вида». По мнению профессора К.Е. Скурата, представление Тертуллиана о «телесности» Бога навеяно не Библией, а стоической философией, оно противоречит христианскому учению о чистой духовности Божества и «представляет собой неудачную попытку выразить учение о вездесущии Божием». Пытаясь оправдать воззрения Тертуллиана о «телесности» Бога, К. Попов писал: «В учении Тертуллиана о телесности Бога, имеющем связь с общим характером и некоторыми принципами его теории знания, но не получившем у него строго логического развития и основательной аргументации, corpus Dei мыслится не в качестве материального тела, но в смысле формы реально и субстанционально существующего Божественного Духа, в противоположность абстрактно-идеалистическому представлению о Нем». Но намного более рассудительные мысли высказал архимандрит Киприан Керн, писавший, что «Тертуллиан – первый, кто начал интересоваться догматическими вопросами о Святой Троице. Он начинает собой ряд писателей-богословов. При всем несовершенстве его терминологии и недоразвитости его богословской мысли, он дает для Запада определяющее направление в богословии. Не будучи отцом Церкви, он все же очень многому научил западную церковную мысль. Прежде всего надо помнить, что его богословские воззрения почивали преимущественно на философии стоиков. Стоический натурализм и монизм наложили свой отпечаток на богословие Тертуллиана настолько, что все оно окрашено этими воззрениями. Материалистическое понимание не только души человека или Ангелов, но даже и самой Божественной Сущности является продуктом именно этого стоического влияния. Платонизм глубоко чужд и несвойствен мышлению карфагенского пресвитера; самостоятельное бытие родовых сущностей и все учение об идеях он не приемлет. На онтологии Тертуллиана, по существу стоической, почивают его гносеология, антропология и сама теология. Тринитарное учение с логическим расчленением Божественной Сущности, с пониманием «телесной субстанции» Бога в духе почти материалистического антропоморфизма вытекает все из того же философского влияния. Его икономический субординационизм есть также логический вывод из тех же философских построений». Стоическое, а не библейское по своему духу учение Тертуллиана о «телесности» Бога, Ангелов и душ – это не только следствие невыработанности латинского богословского языка и неточная формулировка, но и откровенная ересь ультроматериализма, блестяще богословски развенчанная святителем Феофаном Затворником, ибо, если Бог есть незримый, вездесущий и совершенный Абсолютный Дух, в Его сокровенном Существе нет никакой материальности и никакой телесности – Бог есть реальная Личность, а не абстракция именно как возвышенный и чистый Дух – Святая Троица. Будучи тонким логиком, диалектиком и парадоксалистом, Тертуллиан обнаруживал явную слабость в метафизике, а на его сенсуалистическом представлении о Боге отразился характерный для стоической философии грубый и вульгарный натурализм.
В богословской борьбе с гностическими ересиархами от Валентина до Праксея – предтечи Савеллия Тертуллиан раскрыл свое учение о Святой Троице и изложил его в трактате «Против Праксея», пламенно и вдохновенно исповедуя веру в единого Бога в трех Лицах – Отца, Сына и Святого Духа: «Еретики утверждают, что по прошествии определенного времени Отец родился и Отец пострадал, Сам Господь Бог Всемогущий, Которого они провозглашают Иисусом Христом. Мы же всегда, а теперь особенно, будучи научены Утешителем, то есть Наставником всякой Истины, верим в Единого Бога при сохранении того распределения Лиц в Боге. В соответствии с ним у Единого Бога есть Его Слово, Которое произошло от Него, и через Которое все начало быть, и без Которого ничто не начало быть (Ин.1:3). Мы верим, что Оно было послано от Отца в Святую Деву и родилось от Нее, – Бог и человек, Сын Божий и Сын Человеческий, называемый Иисусом Христом. Мы верим также, что Он пострадал, умер и был погребен по Писаниям, и воскрешен Отцом, и взят снова на небо, и сидит одесную Отца, и грядет судить живых и мертвых. Потом Он послал, как и обещал, от Отца Святого Духа, Утешителя, Освятителя веры тех, кто верит в Отца и Сына и Святого Духа. Это правило веры происходит изначально из самого Евангелия прежде каких бы то ни было древних еретиков, не говоря уже о новоявленном Праксее, что подтверждает само позднейшее происхождение всех еретиков, так же как и сама новизна новоявленного Праксея. Это осуждение равным образом относится ко всем ересям: все, что первично, то и истинно, а все, что вторично – ложно. Но вместе с сохранением этого основного опровержения для наставления и увещевания кого–либо следует дать место обсуждению, чтобы не показалось, что мы осудили какую бы то ни было ересь без всякого предшествующего исследования. И тем более ту ересь, которая считает, что она обладает истиной во всей ее чистоте, поскольку полагает, что в Единого Бога следует верить не иначе, как считая Отца, Сына и Святого Духа Тем же самым Лицом. Как будто невозможно, чтобы все Они были бы Одним таким образом, что все Они происходят от Одного при единстве Их сущности! Ведь так ничуть не менее сохраняется таинство домостроительства, которое располагает Единицу в Троицу, производя Трех – Отца, Сына и Святого Духа. И Трех не по положению, но по степени, не по сущности, но по форме, не по могуществу, но по виду. В самом деле, Они имеют единую сущность, единое положение и единое могущество, ибо Один Бог, от Которого происходят эти степени, формы, и виды – Отец, Сын и Святой Дух». «Ты впадаешь в иудейскую веру, когда так веруешь в единого Бога, что не хочешь причислять к нему Сына и после Сына Святого Духа. В самом деле, каково различие между нами и ими, как не это? Что за дело Евангелия... если не то, что Отец, Сын и Святой Дух, Которые считаются Тремя, суть единый Бог? Бог так желает обновить таинство, чтобы по-новому Он считался Единым через Сына и Духа, и чтобы Сам Бог, Который и ранее был проповедан через Сына и Духа... теперь уже открыто познавался в Своих именах и Лицах» . Если гностик Праксей учил, что Бог Един не только по Сущности, но и по Лицу – единый Божественный Субъект попеременно действует то в Лице Отца, то в Лице Сына, то в Лице Духа Святого, а также исповедовал патрипассианство – учение о крестном страдании Бога Отца, то Тертуллиан защищал православное учение о Святой Троице – у Бога единая Сущность и три Лица – три Божественных Ипостаси: «В Троице нужно различать одну субстанцию и число трех Лиц. Различие не есть различие субстанции, но Лиц в этой субстанции». Бог Отец есть нерожденный и самобытный Бог, прежде сотворения мира он имел в Самом Себе Свое внутреннее Слово – неизреченный Божественный Логос, являющийся Сыном, от самой вечности и прежде бытия мира рожденным «из самой сущности Отца», поэтому Сын «ничего не делает без воли Отца и получает от Отца всякую власть». Исповедуя веру в единоначалие Бога Отца, Тертуллиан провозглашал, что Отец есть безначальный Божественный исток бытия Сына и Святого Духа – Сын от вечности рождается из сущности Отца, а Святой Дух исходит «от Отца через Сына». В богословских сочинениях Тертуллиана встречается догматически неприемлемая для православного сознания формулировка – «было время, когда Сына не был», но в то же время карфагенский богослов пояснял, что Сын «существуя от вечности в Боге, как Его внутреннее Слово, только по выхождении своем из Бога для творения Он открыл Себя как Сын, открыл в таком особенном виде, в каком доселе не существовал, пребывая в лоне Божием». В предвечном и домирном Своем бытии – до акта сотворения мира – Сын существовал в сокровенных недрах Отца как Его внутреннее Слово – Собеседник Бога из книги Бытия и книги пророка Исайи, а в акте творения неба и земли Он изошел от Бога как действующее Лицо – начало путей Господних и Художник – ипостасная Премудрость, возвещающая о Себе: «Когда Он уготовлял небеса, Я была там. Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны, когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны, когда давал морю устав, чтобы воды не переступали пределов его, когда полагал основания земли: тогда Я была при Нем художницею, и была радостию всякий день, веселясь пред лицем Его во все время» (Притч.8:27–30). Размышляя о тайне ипостасного бытия Бога Сына, Тертуллиан выделял два момент – субстанциальное бытие Бога Слова, вечно пребывающего в сокровенных недрах Бога Отца – во внутренней жизни Самого Божества как Его неизреченное Слово и Премудрость – прежде сотворения мира Бог имел в разуме Слово и совещался с Ним как с Самим Собой, а в акте сотворения неба и земли Слово было изречено и стало действующее творческой силой – Художником вселенной. Как сказано в книге Притчей Соломоновых о предвечном Боге Слове и ипостасной Премудрости Божией – Логосе: «Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони; от века я помазана, от начала, прежде бытия земли. Я родилась, когда еще не существовали бездны, когда еще не было источников, обильных водою. Я родилась прежде, нежели водружены были горы, прежде холмов» (Притч.8:22–25). Если предвечное рождение Сына «из самой сущности Отца» знаменует первый и сокровенный момент ипостасного бытия Бога Слова – сокровенного, вечного и неизменного Божественного бытия Сына как внутреннего Слова, пребывающего от вечности в недрах Божества и обсуждающего с Отцом идеальный план творения, то второй момент бытия Бога Слова – Его содействие Отцу в сотворении мира: «Как только Бог восхотел сотворить в соответственных субстанциях и видах то, что он располагал по идеальному плану внутри Себя с разумом и словом премудрости, то Он прежде всего произвел самое Слово, имеющее в себе нераздельными разум и премудрость, чтобы все произошло и сотворено было чрез то, чрез что Он обдумывал и располагал по плану, на сколько все существовало в разуме Божием; ибо недоставало им вещам того, чтобы они познавались и утверждались в своих видах и субстанциях. Тогда и само Слово восприемлет Свой вид и свойственное Ему убранство – звук и голос, когда Бог говорит: да будет свет! Это совершенное рождение Слова, когда оно произошло от Бога; оно создано от Него сначала для размышления под именем премудрости, потом рождено для действия, затем оно делается сыном перворожденным, как рожденный прежде всего, и единородным, так как он один родился от Бога». С православно-догматической точки рения учение о Божественном Логосе Тертуллиана не является безупречным – совершенное рождение Бога Слова мыслится им не как сокровенная и сверхразумная таинство внутри-Божественной жизни, свершившееся прежде всех веков, а в непосредственной взаимосвязи с актом сотворения мира, кроме того тертуллианово учение о Святой Троице страдает субординационизмом – в его представлении Сын не равночестен Отцу и является лишь Посредником между Богом и сотворенным Им миром. Все домостроительство Божие по отношению к спасению человечества исполняется Сыном, при этом «Отец невидим по причине полноты величия, Сын видим по причине низшей степени Своего производного существа». Глубоко прав Тертуллиан, когда называет Бога Отца истоком и корнем Божества в Святой Троице и защищает веру в Святую Троицу – единого Бога в трех Ипостасях, но он заблуждается, во-первых, утверждая, что Троичность Бога первоначально существовала в потенции, а реально была явлена лишь при сотворении мира через Слово и Святого Духа, во-вторых, когда отказывается признать, что каждая Ипостась обладает всей полнотой Божественной Сущности и все Божественные Лица равночестны. Если православное вероучение о Святой Троице гласит, что все три Божественные Ипостаси – единосущны, совечны и равночестны, а каждое Лицо – всецело совершенный Бог, то Тертуллиан учил о том, что в таинстве рождения Сына и исхождения Святого Духа от Отца произошло «расщепление» Божественной Сущности – один Бог Отец есть Носитель Божественной Сущности во всей ее полноте, в то время как Сын и Святой Дух – «производное целого и часть». «Дух действительно есть сущность Слова, а Слово действие Духа, и оба они составляют одно ... Дух Божий есть Бог и Слово Божие есть Бог; Они, хотя и происходят от Бога, но не составляют Того, от Кого происходят. Хотя по сущности они и Боги, но не Бог Отец, а только Боги, потому что происходят от Своей сущности, поскольку составляют сущность и часть целого». Богословствуя о тайне ипостасного бытия Святого Духа, Тертуллиан писал, что Святой Дух исходит от Отца через Сына, и если до сотворения мира Сын существовал в сокровенных недрах Отца как Его неизреченное Слово и Премудрость, то Святой Дух – третье Лицо Святой Троицы – Бог Освятитель и Утешитель: «Третий от Бога и Сына есть Святой Дух, так же как третий от корня – плод из побега, третий от источника – поток из реки и третье от солнца – сияние от луча». По воззрению Тертуллиана, Святой Дух участвовал в деле сотворения мира: «Он создал человека вместе с Сыном, Который должен был облечься в человека, и с Духом, Который должен был освятить человека». «Бог оживил мир Духом, оживляющим все души». «Дух с самого начала мира летал над водами, намереваясь задержаться только над водами окрещенных». После Вознесения Иисуса Христа Святой Дух был ниспослан верующим, чтобы быть Учителем Истины – Христос, «вознесшись на небо, воссел одесную Отца, послал наместником Своим Духа Святого, чтобы Он водил верующих». Святой Дух отверзал уста пророков и ниспосылал благодать, Он – источник просвещения и жизни Церкви, которая была основана Христом посредством Его апостолов, получивших полноту Святого Духа – «иные верующие имеют Дух Божий, но не все верующие суть апостолы... Дух Святой преимущественно был дарован апостолам»; «к нам учение должно было прийти не иначе, чем через апостолов, а к самим апостолам – через Духа Святого». Святой Дух таинственно и разнообразно действует в Церкви во время таинства крещения «сходит с небес Дух Божий и присутствует в водах, освящая их Собою, и они, освященные таким образом, впитывают силу освящения». «Нельзя сказать, что в водах мы обретаем Духа Святого, но, освятившись в воде благодаря ангелу, мы приуготовляемся для Духа Святого», «и только после этого Святейший Дух милостиво исходит от Отца на омытые и благословенные тела и покоится на водах крещения». Святой Дух направляет жизнь верующих и взял на Себя заботу о нашем наставлении, Он призывает людей к покаянию, принимает молитвы и возносит их к Богу Отцу, а в грядущем воскресении мертвых Дух Святой оживотворит усопших и соделает воскресшие тела нетленными. В богословском учении Тертуллиана о Святом Духе есть много глубоких и мудрых мыслей – Святой Дух неразлучно содействует Отцу и Сыну в деле сотворения, промышления и спасения, Он есть Бог Освятитель, действующий в Церкви и совершающий ее таинства, Он – Учитель верующих и Утешитель скорбящих, неисчерпаемый родник вдохновения, мудрости и чудес, Глаголющий через пророков и апостолов, Дух Истины и Откровения, но пневматология Тертуллиана проникнута субординацинизмом – в полном противоречии со Словом Божиим, церковным Преданием и православной верой он думал, что Сын и Святой Дух проистекают из самой сущности Отца исключительно для сотворения мира, не обладают всей полнотой Божественной Сущности и не равны Отцу в величии и совершенстве – Сын составляет вторую, а Святой Дух – третью степень единого Божества. По справедливому критическому суждению архимандрита Киприана Керна: «В тринитарном учении Тертуллиана особое место занимает проблема второй Ипостаси – рождение Сына Божия обусловлено целями домостроительства. Это не есть свободный акт внутри-Божественной жизни, но вынужденный какими-то внешними побуждениями откровения и икономии. Сын Божий, кроме того, занимает место посредствующее между Богом и миром. И наконец, Тертуллиан откровенно договаривается до субординационизма, считая Сына истечением и частью Божества, поставляя его «на втором месте», а Духа Святого просто считая третьей степенью».
Разрешая вопрос о возникновении мира и излагая библейское учение о творении из ничего в своем трактате «Против Гермогена», Тертуллиан исповедовал абсолютность Бога и отрицал совечность Ему материи. Бог абсолютно всемогущ и совершенен, Он ни в чем не испытывает нужды и создал мир из ничего, а «Дух Святой, Премудрость Божия были советниками Бога, – Слово и Дух – правая рука Божия, двоица, чрез которую Бог произвел все». Как высочайшая и абсолютная Личность, не имеющая начала и конца, Бог есть единый предвечный и не имеющий равных Себе в совершенстве – Он один существовал прежде сотворения мира, все сущее на небе и земле – дело Его творчества, ибо актом Своего безмерного и неописуемого всемогущества Он «сотворил небо и землю (Быт.;1:1) – духовный мир и материальный мир. Как мыслитель с реалистическим типом мышления Тертуллиан исповедовал ультроматериализм в метафизике – он утверждал, что в мире не ничего нематериального – всякий сотворенный дух, как бы возвышен он не был, не есть чистейший дух, но всегда облачен в тонкое тело – «тонкой», «воздушной» и «лучезарной» телесностью обладают Ангелы и души, при этом очертания души соответствуют образу эмпирического тела, ведь душа есть «дыхание жизни, вдунутое Богом в лицо первозданного, проникло во внутренности тела, заполнило все пустоты, сгустилось и заключилось в телесные границы, как в литейную форму». Размышляя о природе Ангелов, Тертуллиан утверждал, что по природе Ангелы обладают духовной субстанцией, но имеет светозарное и огненное тело. В Псалтыре сказано, что Ангелы есть духи и слуги Божии – пламень огненный, а Тертуллиан истолковал эти строки натуралистически, связав их со стихией огня. Дело сотворения мира – это акт свободной воли Бога и дело Его благости – Бог возжелал и стал Творцом, Он создал небо и землю из ничего – Своим творческим Словом и мощью Духа Своего воззвал из небытия все сущее, а так как Бог благ, то и созданный Им мир был благим и прекрасным. Весь мир создан Богом – небо и земля есть Его творения, а следовательно – наш Господь есть Творец двух миров – духовного и материального, всех видимых и невидимых созданий, все созданное Им – благо. Бог есть совершенная Благость и создал всех Ангелов добрыми по природе, но Он создал их по образу и подобию Своему и тем самым наделил их свободною волею и властью к самоопределению и свободному выбору – часть Ангелов во главе с мятежным Херувимом – Люцифером, обладавшим печатью совершенства, полнотой мудрости и венцом красоты, восстали на Творца – «превосходнейший из Ангелов, как мудрейший из всех», находящийся на горе Божией – в надзвездной высоте, «беспорочный со дня создания своего, как сотворенный добрым от Бога», он не устоял в добре и уклонился ко злу – стал виновником и родоначальником зла. В полном согласии с Библией и учением Церкви Тертуллиан писал, что, Люцифер по гордыни своей восстал на Бога, а после низвержения с небес – он стал дьяволом и с клеветническими речами в образе змея предстал пред Евой и искусил ее, а через нее и ее мужа – Адама, побудив их нарушить запрет Божий вкушать плод с древа познания добра и зла. Люцифер – величайший и ужасающий «Ангел злобы», он – «виновник всякого заблуждения и развратитель целого мира», а все действия падших Ангелов направлены на погибель человеческого рода, они быстры как молния, они прорицают в оракулах и творят чудеса, убеждают людей почитать себя как богов и приносить жертвы, насаждая разврат и идолопоклонничество на земле. В области ангелологии Тертуллиан высказывал не только церковные мысли, но и явно еретические воззрения – опираясь на апокрифическую книгу Еноха и неверно истолковывая слова из книги Бытия о том, что сыны Божии взяли себе в жены дочерей человеческих, он пришел к мысли, что часть Ангелов пала с небес, прельстившись красотой женщин, а от их союза произошел «род демонов, более развращенный, чем Ангелы». С православной точки зрения в стихах из книги Бытия – «сыны Божии стали входить к дочерям человеческим» (Быт.6:4), неправильно трактуемых Тертуллианом, рассказывается не о падении Ангелов, а о том, что сыны Божии – сыновья Сифа взяли себе в жены дочерей Каина, что же касается демонов, то они – не порождение плотского союза падших Ангелов и человеческих женщин, как ошибочно и нелепо думает Тертуллиан, а именование падших Ангелов, ставших духами зла, лжи и смерти.
В своем учении о человеке Тертуллиан рассматривал следующие вопросы христианской антропологии и психологии – вопрос о природе души и ее происхождении, а также о назначении человека и его свободной воле. По воззрению Тертуллиана, Сам Бог непосредственно образовал из материи тело первозданного человека – Адама, и вдохнул в него Свое дыхание жизни – живую душу, сделав носителем Божьего дыхания, образом и подобием Божием на земле. В своей богословской полемике с гностиками Тертуллиан защищал высокое достоинство плоти – он утверждал, что если бы плоть была чем-то презренным, то Бог не вдохнул бы в нее Свое дыхание жизни. Человек есть дух, облаченный в плоть. «Ни душа сама по себе не есть человек, как присоединенная к созданию, названному человеком, ни плоть без души не есть человек, так как она, по выходе из нее души, называется трупом. Итак, слово «человек» обозначает некоторым образом цепь, состоящую из двух сопряженных субстанций, под каковым названием они не могут существовать иначе, как соединенными между собою». «Бог поместил душу во плоти, или лучше посеял и смешал ее с плотию и столь тесно соединил их, что трудно наверное сказать, плоть ли служит носителем души, или душа носителем плоти, душа ли принадлежит плоти или плоть душе». Как ультроматериалист, склонный к конкретно-реалистическому и грубо-натуралистическому пониманию духовного, Тертуллиан утверждал, что во всех функциях своей деятельности душа не обходится без плоти – хотя душа сама по себе способна испытывать ощущения и мыслить, но для проявления своих состояний она нуждается в плоти, тем самым духовное и чувственное теснейшим образом взаимосвязаны. По учению Тертуллиана, душа есть дыхание Божие, но, будучи реалистом и не приемля спиритуализм Платона, он считал, что ее природа не чисто духовна, а телесна – душа имеет очертания, определенный облик и тонкую телесность. Буквально-реалистически истолковывая Священное Писание, Тертуллиан обращался к евангельской притче о скупом богаче и бедном Лазаре. Как поясняет К. Попов: «Умерший богач подвергся мучениям в Аду, а Лазарь испытывал радость на лоне Авраама. Душа богача ощущает скорбь в преисподней и, наказываемая огнем, терпит мучительную жажду, умоляет Авраама послать душу Лазаря облегчить ее обмоченным в воде перстом. Неужели же, спрашивает Тертуллиан, радующийся бедняк и страдающий богач суть только образы? «Что же тогда будет означать имя Лазаря, если нет в действительности самого предмета?» Но хотя бы здесь был и образ, то он все-таки должен считаться свидетельством истины: если бы душа не имела тела, то и образ души не имел бы образа тела; Священное Писание не станет обманывать на счет телесности членов души, если бы они не существовали. Если душа ничто, то она не могла бы находиться под землею в преисподней: ибо бестелесность свободна от всякого рода охранения, от наказания и утомления. Но если душа изображается испытывающею мучения в преисподней, в огне, то тем самым доказывается телесность ее. Только телесное способно испытывать такие аффектации, какие евангелие приписывает душе Лазаря и богача; только телесное может быть заключено в пространстве. Притча о богаче и Лазаре служит единственным доказательством, которое Тертуллиан мог заимствовать из Священного Писания в пользу телесности души». Все спекулятивные аргументы «телесности души» Тертуллиан заимствует не из Библии, а из стоической философии – у стоиков Зенона, Клеанфа, Хрисиппа, утверждающих, что душа есть имманентный телу жизненный дух, но следует заметить, что грубо-натуралистическое стоическое воззрение на душу соответствовало реалистической натуре Тертуллиана. В самой душе Тертуллиан различает дух, как ее духовную природу, и тонкое тело, он отмечает, что незримая душа может становиться видимой – апостол Иоанн Богослов видел души мучеников Христовых, при этом душа бессмертна и разумна, она обладает свободной волей. Не найдя в Священном Писании и церковном Предании ясных данных для решения вопроса о происхождении отдельных душ, проникнутый идеями стоической философии реалист Тертуллиан высказал собственную гипотезу о происхождении душ, известную как традукционизм – все души произошли от души Адама, а души детей происходят от душ родителей естественным образом. Как глубокомысленно подметил А.Р. Фокин в своей статье «Тертуллиан и его вклад в формирование западного учения о первородном грехе»: «В своих взглядах на природу и происхождение человеческой души Тертуллиан примыкает к стоической доктрине традуционизма – учению о передаче души от родителей к детям. Действительно, согласно Тертуллиану, у души, так же, как и у тела, есть свое семя, которое одновременно с телесным семенем внедряется в утробу матери. Поэтому душа и тело каждого человека зачинаются, образуются, совершенствуются и рождаются одновременно, без какого-либо временного промежутка или различия в порядке. Хотя, по свидетельству Священного Писания, душа и тело первого человека, Адама, имели различное происхождение, по мнению Тертуллиана, это не противоречит доктрине традуционизма, ведь они только сначала были разделены между собой, как «прах земной» и «дыхание Божие», а после соединения стали одним человеком, в котором они столь тесно соединились и смешались друг с другом, что их семена стали чем-то единым; и таким образом, роду человеческому был передан естественный способ размножения, когда душа и тело человека одновременно передаются от родителей в момент зачатия, вместе образуя единого человека, состояще го из двух сущностей. Так, от одного человека, Адама, происходит все множество человеческих душ; и даже душа Евы была скорее «отростком» души Адама, чем заново «вдунута» в нее Богом. Как считают многие исследователи, эта замечательная теория, не потерявшая своей апологетической актуальности и в наше время, помогает Тертуллиану обосновать способ или «механизм» трансляции греха Адама и его последствий всем его потомкам. Действительно, если все люди и по телу, и по душе происходят от Адама и Евы, тогда они должны с необходимостью унаследовать их природу, которая, как мы показали выше, не только стала смертной, но и подверглась порче или искажению, став «иной природой», носящей в себе иррациональное начало души и «закон греха», влекущий ее к совершению различных грехов. Именно поэтому Тертуллиан прямо утверждает, что душа каждого человека, происшедшая через посредство родителей от родоначальника Адама и обладающая его природой, является нечистой и грешной, так же, как и плоть, с которой она нераздельно соединена: «Всякая душа до тех пор оценивается по Адаму, пока не будет переоценена во Христе; она до тех пор остается нечистой, пока не возродится; она является грешницей, ибо она – нечистая, принимая бесчестие также и из-за союза с плотью»… Согласно Тертуллиану, все потомки Адама и Евы являются грешниками, и только один лишь Иисус Христос, зачатый и рожденный Девой Марией без участия мужского семени и без плотского соития, является безгрешным как по Своему Божеству, так и по Своей человеческой природе, состоявшей из души и плоти… При этом остается неясным, каким образом через физическое наследование природы человеку передается юридическая вина прародителей, которая должна скорее вменяться каждому индивидуально, чем транслироваться всем по природе». Высказанная Тертуллианом теория традуционизма, согласно которой существует «душевное семя», которое отделяется от душ родителей и дают начало новой духовной субстанции – душам их детей, объясняет преемственность от предков к потомкам падшего естества, поврежденного первородным грехом, а также удивительные черты сходства детей и родителей, но она не объясняет разнообразие душ, различие умов, талантов и способностей которыми наделяет людей Сам Господь по Своему усмотрению, а также игнорирует строки Священного Писания, где сказано о том, что Бог – Творец каждого из нас. Вопрос о происхождении душ – один из самых таинственных в богословии, но мы можем предположить, что каждый человек наследует свое естество – духовную, душевную и телесную природу – от своих родителей, что объясняет переход греховной скверны от падшего Адама на всех его потомков – на все человечество, равно как и сходство родителей и детей, но в то же время, Господь участвует в сотворении нашей уникальной и неповторимой личности, отсюда – необычайное разнообразие душ и характеров, а каждый из нас – не просто слепок с наших родителей и не механическая комбинация их свойств и качеств, а прежде небывалая и невиданная личность, самобытность которой – великая тайна Божьего творчества. По учению Тертуллиана, человек есть самое лучшее и совершенное творение Божие, он венец и владыка всего видимого мира – из всех видимых творений лишь в нем одном начертана печать образа и подобия Божиего.
По суждению Тертуллиана, человек вышел из рук Творца как существо духовное и чувственное, а образ Божий отпечатлен в человеческом духе: «Я нахожу человека, созданного свободным и наделенным способностью к самоопределению, не примечая в нем образа и подобия Божия ни в чем ином, как именно в этом свойстве его существа: ибо не в лице и телесных чертах, столь разнообразных в человеческом роде, он отпечатлен по свойству простого Бога, но в той субстанции, которую человек получил от самого Бога, т. е. в субстанции души, соответствующей образу Божию, – именно в свободе воли и в способности к самоопределению». Если образ Божий в человеке состоит в разумности, царственном величии и свободной воле, то подобие – в способности уподобляться Творцу и духовно-мистически соединяться с Ним, наполняться Святым Духом и жить праведной жизнью. По своему положению в мире и предназначению человек стоит выше Ангелов, ибо не Ангелам, а человеку Бог подчинил вселенную и дал владычество над всем видимым миром. Бог создал Ангелов свободным и разумным, как и человека, но только человек сотворен как властитель всего видимого мира. Бог поставил человека над всеми Своими земными творениями как «господина вселенной» для того, чтобы он управлял видимым миром как своим царством, давал имена птицам и зверям и познавал своего Творца, проводил жизнь в наслаждениях различными земными и небесными благами, был близок к Богу как Его верный друг, пребывал в невинности и непорочности, жил праведной и святой жизнью. Всемогущий Бог создал человека благим и украсил его душу образом Всевышнего, сообщил Адаму свободу и разум, властительство над вселенной, а для укрепления воли в добре, Господь дал человеку заповедь – не вкушать плод от древа познания добра и зла. Размышляя о тайне возникновения зла на земле и пытаясь дать христианскую теодицею, Тертуллиан вдохновенно провозглашал, что Бог благ и все сотворенное Им прекрасно и благо, Он наделил людей разумом и свободной волей, чтобы они могли познавать Бога, свободно следовать воле Его и стать совершенными как Всевышний, но первозданные люди негативно распорядились своей свободой и уклонились во зло – они вкусили запретный плод и нарушили волю Творца – так совершилось их духовное и нравственное грехопадение, а в земной мир вошли тление и смерть. По совершенному всеведению Своему Господь знал и предвидел, что Адам может пасть и уклониться ко злу и как высшая Правда и безмерная Благость Он предостерег Адама о горестных последствия грехопадения и дал ему заповедь, но как свободная и самовластная личность только сам Адам решал исполнить заповедь Божию или нарушить ее, тем самым Адам, равно как и всякий грешник, есть сам виновник своего греха и своей погибели: «Бог что-то запрещает нам совершать, за что Он даже угрожает вечным наказанием, и, конечно же, Он запрещает то, что Ему не угодно и что Его оскорбляет, точно так же, с другой стороны, Он предписывает нам исполнять то, что Ему угодно, принимая от нас это как заслугу и воздавая за это наградой вечной жизни. Итак, поскольку из Его предписаний мы узнали и о том, и о другом – и о том, что Ему угодно, и о том, что Ему не угодно, - у нас есть своя собственная воля и способность выбора того или другого, как написано: «Вот, Я положил перед тобой добро и зло, ибо ты вкусил от древа познания». Поэтому мы не должны приписывать воле Господа то, что предоставлено нашему выбору, по той причине, что это не Он за нас желает или не желает добра, Который не желает зла. Так и наша воля проявляется в том, когда мы желаем зла вопреки воле Бога, Который желает лишь добра. Если ты спросишь, откуда происходит эта воля, с помощью которой мы желаем чего-то вопреки воли Божией, то я скажу, что от нас самих. И это не случайно. И своему потомству ты по необходимости должен ответить именно так, ведь Адам, начальник нашего рода и греха, сам пожелал того, в чем согрешил. И дьявол не вложил в него волю согрешить, но предоставил лишь повод к проявлению такой воли. Кроме того, его воля произошла из его неповиновения Богу. Поэтому и ты, если не будешь повиноваться Богу, давшему заповедь и наделившему тебя свободой и самовластием, то с помощью своей свободы воли можешь произвольно уклониться к тому, что не угодно Богу. Считай тогда, что ты, так же как и Адам, был ниспровергнут дьяволом, который хотя и хочет, чтобы ты желал того, что не угодно Богу, но не может заставить тебя желать этого, потому что и тогда первозданных людей он не мог насильно привести к воле согрешить, напротив, они не испытывали принуждения и не были в неведении о том, что не угодно Богу». Бог есть высочайшая Личность, неизменная в Своем совершенстве, Он благ и свят, в то время как Его разумные и свободные создания – Ангелы и люди – имея свободную волю и право самоопределения могут как сохранить верность Богу, так и отпасть от Бога и восстать на Творца своего. Свобода выбора давала человеку возможность как сохранить верность Богу, так и уклониться во зло – если бы человек сохранил верность Богу и жил сообразно Божественной воле, то его бы не постигла смерть – Бог усилил «угрозой смерти» предписание не совершать грех, ибо изгнание из Рая и смерть – это наказание за грех. От вечности предвидя, что человек негативно воспользуется своей свободой, Бог не лишил людей Своего драгоценнейшего дара – свободной воли, ибо только как свободная и самовластная личность человек мог бы обожиться. Первозданный человек – или лучше сказать первозданные люди – Адам и Ева – не устояли в добре и верности Богу, ибо доверившись дьяволу в образе змея, они нарушили святую волю Творца и согрешили. С тех пор как падший Адам был изгнан «прочь от очей Божиих» род человеческий стал «сынами гнева», а в душах людей стали действовать низменные страсти, при этом Тертуллиан провозглашает, что даже после грехопадения люди не утратили свободную волю и право нравственного выбора и самоопределения. Со времен грехопадения свободный союз с Богом, именуемый Заветом, оказался расторгнут, зло стало распространяться по лицу земли –согрешил Адам, но в его лице пало все человечество, а демоны стали стремиться насадить идолопоклонничество, разврат и распри, чтобы окончательно отвратить людей от Бога, лишить их истинного Богопознания и самой надежды на спасение. С нарушением заповеди Божией первозданные люди лишились благодати Святого Духа и стали страстными, смертными и тленными, их естество осквернилось грехом и они и всех их потомки стали нуждаться в спасении, более того – смерть и тление, как горестные последствия грехопадения, охватили весь видимый мир. «Как Бог дал человеку свойство жизни, так человек сам навлек на себя состояние смерти, и это произошло не из-за его немощи или неведения, так что не следует вменять этого в вину Творцу». «Смерть человека последовала не от природы, а от его вины, которая сама не является природной. В самом деле, легко присвоить имя природы тому, что кажется приставшим к ней случайно с самого рождения. Ведь если бы человек был предназначен к смерти прямо от своего сотворения, только тогда смерть принадлежала бы к его природе. Однако то, что человек не был предназначен к смерти, доказывает и сам закон, который ставил его дальнейшее существование в зависимость от соблюдения Божественного предостережения, и смертный исход, который произошел на основании собственного выбора человека. Стало быть, если бы человек не согрешил, то никогда бы не умер. И, таким образом, не будет природой то, что возникло случайно вследствие волевого выбора одной из предложенных возможностей, а не по необходимости, основанной на авторитете творения». «Человек в самом начале был обольщен сатаной, так что преступил заповедь Божию и по этой причине был предан смерти, тем самым сделав весь человеческий род, зараженный от его семени, отпрыском своего осуждения». Риторически вопрошая – «как может быть неразумным то, что Бог произвел Своим повелением, и даже более – то, что Он особенным образом извел Своим дыханием?», Тертуллиан полагал, что иррациональные силы души – «гневная» и «вожделеющая» возникли в результате грехопадения Адама, они – «порча» человеческой природы. В результате грехопадения Адам и все его потомки утратили способность ясно помышлять о Боге и иметь связь с небесным миром, они утратили благодать Святого Духа, которую могут обрести лишь в таинстве крещения, а из-за нанесенного Творцу оскорбления все люди стали «сынами осуждения». По глубоко-церковной мысли Тертуллиана, никто из потомков Адама и Евы не мог унаследовать Царство Небесное – души грешников и даже праведников сходили в Ад и томились там, ожидая часа пришествия Мессии, Который должен был искупить грехи мира и сокрушить врата адовы. По премудрости Своей Господь предвидел возможное грехопадение Адама и по безграничной благости Своей задумал путь спасения рода человеческого и восстановления Завета между Богом и человечеством через Иисуса Христа и совершенное Им дело искупления. «Столь великое дело, как пришествие Христа, приготовлявшееся для спасения человека, не могло быть внезапным, так как оно могло быть полезным чрез веру: ибо насколько оно должно было восприниматься верою, чтобы быть полезным, настолько настояла нужда в подготовлении ее, чтобы оно могло быть воспринято верою». Весь ветхозаветный период – это приуготовление мира к пришествию Божественного Искупителя – Иисуса Христа, закон Моисеев был направлен на то, чтобы хранить веру в единого Бога и ограждать народ иудейский от идолопоклонничества, а все пророчества о Мессии и Его великой и страшной жертве за грехи мира – это предсказания о пришествии Единородного Сына Божиего. Проникнутый бесконечной любовью к человечеству, Сын Божий, оставаясь неизменным в Своем предвечном Божестве, возжелал искупить грехи мира и непорочно воплотился от Пречистой Девы Марии через наитие Святого Духа – исполнились пророчества Ветхого Завета и в мир пришел Мессии – потомок из рода Давидова по Своему человеческому естеству и истинный Бог по Своему Божественному естеству. В богословской борьбе с докетами Тертуллиан защищал реальность Боговоплощения и писал, что Христос есть истинный Богочеловек, Он – Бог Слово воплотившийся и вочеловечившийся – Единородный Сын Божий воспринял безгрешное и непорочное человеческое естество – Он есть Новый Адам и Единый Безгрешный в роду человеческом: «Сама безгрешная плоть Христа была равна той плоти, которой принадлежал грех, будучи тождественна с ней по своему роду, а не пороку; тем самым мы утверждаем, что во Христе была та же самая плоть, природа которой в человеке греховна, но грех в ней был упразднен так, что во Христе было безгрешным то, что в человеке не было без греха». В чудесном Лице Иисуса Христа неразрывно и без смешения соединились две природы – Божественная и человеческая, а вся земная жизнь Спасителя была откровением тайны Его Богочеловечества: «Тот, Кто в Деве воплотился, есть точно Бог... Надобно несомненно верить, что Бог, будучи по качеству Своему вечен, всегда пребывает неизменен и не терпит никакого превращения... Если же Слово не допускает превращения, то из сего следует, что чрез воплощение Его надлежит разуметь плоть, которую Оно приняло и явило, и которая была видима и осязаема, будучи подвержена и всем другим чувствам... Слово именуется ясно Человеко-Богом или Богочеловеком, то есть и Сыном Человеческим и Сыном Божиим, потому что Оно есть вместе и Бог, и Человек, отличаясь, без всякого сомнения, в качестве той или другой сущности; ибо Слово есть не иное что, как Бог, а плоть не иное что, как человек. Мы тут видим двойственное естество, соединенное без смешения в одном Лице, видим Самого Бога и вочеловечившегося Иисуса Христа». Как всемогущий Бог Христос совершал чудеса, а как человек – терпел голод и жажду, испытывал страдания и умер на Кресте, распятый за грехи рода человеческого. Для Тертуллиана, Христос есть Божественный Учитель, сильный словом и делом, избравший учеников Себе – апостолов, и создавший Церковь как стол и утверждение Истины – единственную надежную хранительницу Божественного Откровения, Он – Искупитель и Примиритель человечества с Богом, Он восстановил религиозный Завет между Богом и людьми. По пламенному исповеданию Тертуллиана, высочайший Бог Слово воплотился и ходил по земле, Сын Божий уничижил Себя и претерпел гонения, страдания и самую смерть – Его крестный путь начался с самого момента рождения в Вифлееме, а завершился Голгофой. Среди богословских высказываний Тертуллиана встречается изречение – «Бог был распят на Кресте», которое дало некоторым исследователям утверждать, что карфагенский пресвитер впал в ересь теопасхизма, гласящую, что «Бог страдает», в то время как православные богословы учили, что Божество бесстрастно – Христос Богочеловек страдал на Голгофе не по предвечной и абсолютно духовной Божественной природе Своей – неуязвимой и бесстрастной, а по человеческому естеству ради нашего спасения и искупления грехов рода человеческого. Но для справедливости нужно сказать, что, во-первых, Тертуллиан подчеркивал – нужно избегать учения, возвещающего – «Отец страдает вместе с Сыном», а во-вторых, он пояснял, что Христос страдал не по Своему предвечному Божеству, а по плоти Своей и по душе – «по Своему качеству Сына Человеческого». Искупительное значение крестной жертвы Иисуса Христа заключалось в том, что Божественный Первосвященник оправдал человечество перед лицом Правды Божией и разрушил власть смерти и Ада Своей крестной жертвой и Воскресением. Христос был совершенно безгрешен, а значит – Он претерпел страдания и смерть ради нас и нашего спасения, Он проявил совершенное смирение и послушание воле Небесного Отца – наш Господь уничижил и смирил Себя для искупления человечества, Он был пригвожден к Кресту и умер на Голгофе, сошел в «преисподние места земли» и проповедовал «находящимся в темнице душам», Он сокрушил врата Ада и воскрес, явил Себя апостолам, а затем – вознесся на небеса, чтобы воссесть одесную Бога Отца и ходатайствовать о ниспослании Святого Духа – Бога Освятителя и Утешителя, сошедшего на апостолов в славный день Пятидесятницы и образовавшего Новозаветную Церковь со всеми ее таинствами.
В своей сакраментологии Тертуллиан провозглашал, что таинства – это священнодействия Святого Духа и жизнь Церкви, при этом он сосредоточил свое внимание прежде всего на таинствах крещения, миропомазания, брака, покаяния и Евхаристии. По церковному воззрению Тертуллиана, через таинство крещения человек вступает в Церковь – рождается от воды и Святого Духа, это таинство – дверь в Церковь и Царство Небесное, ибо без крещения спасение для нас недостижимо, но крещение должно совершаться по вере во Христа распятого и воскресшего. Таинство крещения – это божественное установление, в очищающем действии крещения действует благодать Святого Духа, а вода становится носительницей Духа Святого – при сотворении мира Дух Божий носился над водами, и в таинстве крещения призываемый священником Святой Дух нисходит на воду, проникает и освящает ее: «Блаженное таинство воды нашей, которою, омывшись от грехов прежней слепоты, мы получаем свободу в жизнь вечную!.. «В начале, – говорит, – сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма была над бездною, и Дух Божий носился над водами» (Быт;1:1–2). Итак, человек, ты прежде всего должен относиться с уважением к древности вод, как раннейшей субстанции; затем уважать их высокое назначение, как седалища Духа Божия, – более, следовательно, подходящего, чем другой тогда существовавший элемент. Ибо и тьма была еще необразованна, – без украшения звезд, и была печальная бездна, и земля неуготовленная, и небо несовершенное; один только жидкий элемент, – материя всегда совершенная, веселящая, простая, сама по себе чистая, – представлял для Бога как бы судно. И следующее затем устроение мира определялось для Бога некоторым образом подобием вод. Ибо утверждение в средине свода небесного Он произвел чрез разделение вод; и утверждение сухой земли Он совершил чрез отделение вод (Быт;1:6), Затем, когда, после устроения мира по его элементам, могли быть даны ему насельники, впервые повелевается водам произвести живые существа. Текучий элемент прежде всего производит то, что живет, чтобы не показалось удивительным, если в крещении воды могут оживлять…За всеми водами, в силу изначального преимущества их происхождения, следует, при призывании Бога, таинство освящения. Ибо тотчас же сходит Дух с небес и соприсутствует водам, освящая их Собою, и таким образом освященные воды сообщают силу освящения». «Хотя крещение бывает внешнее, потому что одно только тело погружается в воду, но действие его совершенно духовное, потому что очищает нас от греха». «Во время Крещения отпускается всякая вина и отлагается всякая казнь. Таким-то образом человек вводится, так сказать, в приязнь с Богом и становится подобным первому человеку, сотворенному по образу Божию». После таинства крещения совершается миропомазание – «возлагают на нас руки, призывая и привлекая к нам Духа Святого молитвой, сопровождающей сей священный чин. В Ветхом Завете преподано нам на сей счет точное преобразование... Как скоро наше тело омоется от прежних грехов спасительными водами Крещения, то Святой Дух, сей небесный голубь, снисходит на нас, возвещая нам мир Божий. Он сходит с неба, как некогда голубь исходил из ковчега, знаменующего образ Церкви». По пламенному исповеданию Тертуллиана, «без крещения не может быть дано спасение, – в особенности, по слову Господа, глаголющего: «если кто не будет рожден водою, не имеет жизни» (Ин;3:5)». Сам Христос призывал Своих апостолов крестить все народы земли «во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Мф;28:19), ибо «если кто не родится водою и Духом, не войдет в Царствие Небесное» (Ин;3:5), а принятие таинства крещения и вступление в Церковь должно проистекать из свободной и искренней веры. Таинству крещения должны предшествовать пост и молитва: «надлежит, чтобы имеющие принять крещение молились крепкими молитвами, в посте, и коленопреклонении, и бодрствовании, исповедуя в тоже время все прежние грехи». «Торжественным днем для крещения является Пасха, когда исполнились страдания Господа, в которые мы крещаемся», кроме того – «весьма значительный промежуток времени для совершения крещения представляет Пятидесятница, когда и Воскресший Господь обращался среди учеников, и благодать Духа Святого была дана, и просияла надежда на второе пришествие Господа; ибо тогда, по вознесении Его на небо, Ангелы сказали Апостолам, что Он таким же образом придет, как Он взошел на небо». Истинное крещение совершается только в Церкви, его может совершить каждый христианин, но ради порядка священнодействие предоставляется епископу, а в случае нужды – пресвитеру, диакону и мирянину. Таинство крещения налагает на человека великую нравственную ответственность – обеты доброй совести, даваемые Богу, а потому Тертуллиан не одобрял крещение детей и советовал отложить час крещения до зрелого возраста: «полезнее будет замедление крещения, сообразно условиям и расположению того или иного лица, даже его возрасту, а в особенности – в отношении к детям. Ибо что за нужда подвергать и восприемников опасности, так как и сами они, за смертью, могут не исполнить своих обещаний, и, при проявлении дурной природы крещенного, могут быть обманутыми. Господь говорит: «не возбраняйте им приходить ко Мне» (Мф;19:14). Пусть, следовательно, приходят, когда возросли; пусть приходят, если научились, – когда наставлены, куда они идут; пусть становятся христианами, когда могут познавать Христа». В своих размышлениях о таинстве крещения Тертуллиан говорил, что существует два душеспасительных крещения – таинство крещения как рождение от воды и Святого Духа и крещение мученической кровью. В таинстве крещения Бог «снимает покров древней порчи» с человека и прощает его личные грехи, духовного возрождая верующего и делая его членом Церкви – сыном Всевышнему, но так как после крещения для каждого из нас возможно нравственное падение – каждое согрешение есть измена Богу и отпадение от Церкви, то Господь установил таинство покаяния, чтобы человек мог исповедовать свои грехи и через раскаяние обретать великую и душеспасительную милость Божию – прощение.
Как пламенный учитель и один из ярчайших проповедников покаяния, сравнимый со святителем Иоанном Златоустом и преподобным Ефремом Сириным, Тертуллиан возвещал: «покаяние есть жизнь, так как оно дороже смерти. Стремясь к нему, хватайся за него, как потерпевший кораблекрушение человек хватается за всякую доску, о подобный мне грешник, даже менее грешный чем я, ибо я признаю мою преимущественность в прегрешениях». Называя покаянное сокрушение сердца и таинство исповеди двумя фаросскими маяками нашего спасения, Тертуллиан писал: «так как я грешник из всех грешников и рожден не для чего иного, как для покаяния, то и не могу молчать относительно того, о чем не молчал Адам – основатель как человеческого рода, так и человеческого прегрешения, возвращенный покаянием в Рай… Мы исповедуем громко наши грехи перед Богом не потому, что Он не знает их, но потому, что таким исповеданием достигается примирение. От исповедания рождается покаяние, а покаянием примиряется Бог… Бог наш есть истинный Отец. Нет никого, кто был бы столь богат отеческой любовью. Он принимает возвращающегося к Нему Его сына, даже если тот расточил и разграбил все, что получил от Него; даже если тот возвращается совсем нагим, принимает его только потому, что он возвращается, и бесконечно радуется его возвращению». Сущность покаяния состоит во внутреннем раскаянии и угрызениях совести, которые обнаруживаются в публичном исповедании греха и аскетических лишениях, добровольно принимаемых на себя верующим и умилостивляющих гнев Божий. Когда кающийся грешник стыдился исповедовать свои грехи, то Тертуллиан побуждал его к исповеди следующими словами: «Зачем тебе избегать, чуждаться людей, столько же грешных, как и ты, как будто могут они одобрять или осуждать твое падение? Тело не может заниматься или тешиться болью какого-нибудь одного своего члена; надобно, чтобы все оно страдало, чтобы все оно старалось излечиться. Тело и члены суть Церковь, а Церковь есть как бы Сам Христос». «Если ты колеблешься исповедовать грехи, подумай о геенне, которую угашает для тебя исповедь. Итак, если ты находишь в исповеди и покаянии после крещения второе средство спасения от геенны, зачем пренебрегать тем, что тебя должно спасти?». В своих лекциях по патрологии профессор И.В. Попов следующим образом разъяснял мысли Тертуллиана о покаянии: «Домонтанистический взгляд Тертуллиана на покаяние получает свое выражение в сочинении «О покаянии». Грехи омываются прежде всего крещением. Но заключая для человека двери крещения, которое не повторяется, Бог оставил открытым окно, через которое могут войти в Церковь отпавшие от нее вследствие грехов, совершенных после крещения. Это покаяние. В трактате «О покаянии» Тертуллиан не говорит ясно, все ли грехи могут быть очищены покаянием, но некоторые косвенные данные показывают, что он не полагал различия между грехами простительными и смертными. Покаяние допускается только однажды после крещения, поэтому впадшие в тяжкие грехи после покаяния не могут уже помириться с Церковью. Покаяние состоит во внутреннем раскаянии и во внешнем обнаружении покаянных чувств – в публичном исповедании греха и аскетических лишениях, как наказании, добровольно принимаемом на себя и умилостивляющем гнев Божий. В монтанистическом сочинении «О стыдливости» отражается иное представление о покаянии. Тертуллиан разделяет здесь все грехи на две категории. Легкие прегрешения повседневной жизни очищаются покаянием. От них разрешает епископ. Грехи, совершенные против Бога: идолослужение, убийство и непотребство (то есть разрушение и осквернение тела как храма Божия) – не могут быть прощены на земле: они заслуживают пожизненной кары, умилостивляющей Бога. Власть отпускать грехи, совершенные против Бога, и принадлежит Богу, а не человеку. Такие грешники не должны получать разрешения на земле, но это не предрешает их загробной участи. Они не теряют плода покаяния, но приготовляют его для себя на небе. Смертные грехи может прощать только Церковь духовная, то есть харизматики – апостолы, пророки, – на основании чрезвычайных полномочий и откровений, получаемых от Бога. Но грехи, совершенные против Бога, не могут быть отпускаемы епископами в силу их апостольского преемства, так как они являются наследниками апостолов лишь в вероучении, сохраняя вверенное им правило веры, но не во власти ключей. Власть отпускать грехи была дана апостолам как носителям Духа вместе с силой творить чудеса и составляет их личную прерогативу».
С благоговейным трепетом писал Тертуллиан о таинстве Евхаристии, ибо под видом под видом хлеба они принимают и вкушают пречистое Тело Христово, а в вине – принимают святую кровь Его, тем самым чрез причащение Святых Тайн верующие соединяются со Христом и пребывают с Ним неразлучно. В своем трактате «О молитве» Тертуллиан, предвосхищая преподобного Максима Исповедника, утверждал, что «прося у Бога хлеба насущного, мы просим Его всегда быть участником тела Христова и пребывать с Ним неразлучно». В своих домонтанистических рассуждениях о браке, Тертуллиан возвещал, что брак – это великое таинство, благословляющее союз мужа и жены по образу союза Христа и Его святой Церкви. Сам Господь благословил таинство брака и соединение мужа и жены в одну плоть. Брак есть добровольный союз, не терпящий никакого насилия и принуждения, это – союз мужчины и женщины, благословленный Богом, при этом – это союз христиан, ибо, по воззрению Тертуллиана, брак с язычниками и неверующими – поругание таинства и прелюбодеяние. Брачный союз благословлен Богом, а что Бог сочетал, то даже смерть не может расторгнуть – на этом основании в своем сочинении «К жене» Тертуллиан увещевал жену в случае своей смерти избрать вдовство и воздержание, не вступая в повторный брак: «Любезная подруга моя в служении Господу! Я призвал полезным помыслить о том, что ты должна делать в случае, если оставлю я мир сей прежде тебя. Завещаю тебе советы мои, и приглашаю тебя им последовать. Мы всегда довольно занимаемся временными нашими благами, и не пропускаем делать завещаний об отказе их в пользу тех, кого любим. Не лучше ли позаботиться нам об устройстве духовного благосостояния нашего потомства, и преподать ему сверх добрых примеров добрые советы для приобретения наследия Царствия Небесного? Сердечно желая, чтобы ты воспользовалась моим увещаниями, молю о том Бога моего, Которому да будет честь, слава и поклонение во веки веков. Я начинаю с того, что предлагаю тебе по мере возможности твоей не вступать во второй брак… Мы весьма далеки от того, чтоб осуждать союз мужа и жены, союз, благословенный Богом и необходимый для сохранения рода человеческого и для населения мира во времени, лишь бы только союз сей освящаем был единожды. Адам был одним мужем Евы, и Ева была одною женою Адама, потому что Бог одну ее извлек из ребра его. Знаю, что патриархи имели по несколько жен, имели также и наложниц. Но хотя синагога и была прообразованием нашей Церкви; однако ж много вещей заключалось в ней повеленных, или, по крайней мере, позволенных таких, которые долженствовали быть отменены новым законом. Новый закон был ожидаем потому именно, что старый был не совершен. Слово Божие должно было прийти, чтоб облечь нас в духовное обрезание… Вдова, лишившись мужа, равным образом должна заботится только о том, как бы умерить свои страсти, и не вступать во второй брак: чего держатся и жены язычников, когда потеряют любимого ими мужа… И так, если я умру прежде тебя по воле Божией, то не иной кто как Бог разрушит брак твой. Зачем же тебе восстанавливать то, что Бог разрушил? Зачем отказываться тебе от дарованной тебе свободы, чтобы наложить на себя новые оковы?!.. Можно судить, какой вред второй брак приносит святости, когда мы обратим внимание на устав Церкви и на постановления апостолов, которые избирали в епископы только «мужа одной жены» (1Тим.3:2) и допускали к священнослужению только вдов, «бывших женою одного мужа» (1Тим.5:9), дабы жертвенник Божий пребывал всегда чист и безгрешен». Тертуллиан восхвалял целомудрие и девство – «сокровенное благо» христианства, провозглашая, что девы «сделали выбор свой, стали супругами и дщерями Бога своего: живут и беседуют с Ним; не оставляют Его ни днем, ни ночью; принесли Ему в приданое молитвы свои, они ожидают от Него в брачный подарок благодати и милостей, которых всегда и удостаиваются. Они избрали благую часть и, отказавшись от замужества на земле, считаются уже в семействе Ангелов. Да поселит в тебе пример сей соревнование, и да укрепит тебя в воздержании, да поглотится всякая плотская похоть в любви Божественной». «Посмотри, как близок человек к духовной природе, освободясь по случаю от жены. Он чувствует себя как бы вновь рожденным. Когда молится, он кажется видит себя ближе к небу. Он проводит ночи в размышлениях о священном Писании. Сердце его исполняется блаженства. Борясь с дьяволом, приобретает он доверие к самому себе. Апостол советует нам соблюдать телесную чистоту, приносящую наибольшее достоинство молитве, поучая нас чрез то, что чистота сердца необходима, и что мы должны очищать себя часто. Во всякое время на всяком месте, нужна молитва; а, следовательно, нужна и чистота, предшественница молитвы». Если в сочинении «К жене» Тертуллиан воспевал счастье брака, освящаемое молитвами Церкви и благословляемое Богом, то в своих монтанистических сочинениях «О поощрении целомудрия» и «О единобрачии» он не только утверждал, что второй брак запрещен Новым Заветом, но и в полном противоречии со Словом Божиим высказал кощунственное суждение, гласящее, что «брак – это не что иное как вид разврата». Для каждого христианина ясно, что если Тертуллиан прав, то Церковь санкционировала и освятила, а Христос благословил разврат, но это – немыслимо, а, следовательно, если истинно Писание и свят Бог и Его Церковь, то очевидно, что Тертуллиан впал в еретическое заблуждение и в своих монтанистических высказываниях дошел до поругания Иисуса Христа, Его святой Церкви и ее таинств. В сочинении «О женском убранстве» Тертуллиан изложил наставления к женщинам относительно нарядов, украшений и причесок, выразив как свои строгие аскетические нравы, так и свое личное отрицательное отношение к искусственному приукрашиванию естественного – когда люди более заботятся о внешнем виде, пренебрегая своей внутренней красотой – красотой души, столь драгоценной в очах Божиих: «Так в отношении вашего одеяния и множества нарядов и прикрас ваших вы должны всячески отсекать, отвергать и изгонять сию излишнюю для вас непомерную роскошь. Какая для вас польза, что люди будут замечать на лице вашем признаки христианина благочестивого, смиренного, простого, скромного, сообразующегося с правилами Евангелия, между тем как во всех прочих частях вашей наружности вы станете выставлять суетную пышность и неприличную изнеженность? Легко понять, как роскошь сия противна христианской чистоте и какой путь она пролагает к величайшим беспорядкам... Это так справедливо, что без помощи сей роскоши хорошо сложенное лицо обыкновенно считается красотой посредственною, неприятною, лишенной прелестей своих... Напротив того, при недостатке естественной красоты люди добавляют ее румянами, белилами и другими пособиями». В своем трактате «Об Идолопоклонстве» Тертуллиан выразил свое отрицательное отношение к военной службе: «может ли христианин поступать на военную службу и допустимо ли даже простого воина, которому не обязательно совершать жертвоприношения и произносить приговоры, принимать в христианскую веру? Однако не согласуется Божья присяга с человеческой, знак Христа – со знаком дьявола, воинство света – с войском тьмы. Нельзя, имея одну душу, обязываться двоим – Богу и цезарю. Если есть желание пошутить, то можно сказать, что и Моисей носил жезл, а Аарон – застежку, что Иоанн был препоясан, а Иисус Навин водил войско в бой, и вообще весь народ Божий сражался на войне. Вопрос состоит в том, как человек этот будет сражаться, то есть я хотел сказать, каким образом будет он нести службу во время мира, без меча, который отобрал у него Господь? Ибо хоть к Иоанну и приходили солдаты, и приняли они некую форму благочестия, а центурион так даже уверовал, но всю последующую воинскую службу Господь упразднил, разоружив Петра. Нам не разрешено никакое состояние, служба в котором будет направлена на непозволительное для нас дело». По суждению протоиерея Иоанна Мейендорфа, «очевидно, что для Тертуллиана вопрос упирался не в возможность убийства в бою (как было бы естественно предположить человеку нашей культуры), а в обязанности высших военных чинов совершать жертвоприношения языческим богам и необходимости выносить смертные приговоры военным преступникам. Тертуллиан явно против того, чтобы христиане служили в армии, но новозаветный аргумент «взявший меч от меча и погибнет» в его рассуждениях стоит на последнем месте. Основное возражение связано с тем, что военная служба, так же как и многие другие профессии в римском обществе, предполагала участие в языческих обрядах. Христианам не следует вербоваться в армию, тем более что принудительной воинской повинности в римской империи не было: армия состояла из профессиональных вольнонаемников. В связи с этим следует заметить, что четкого учения по поводу службы в армии в Новом Завете мы не находим. История Церкви знает святых, которые были военными, хотя, с другой стороны, некоторые святые были канонизированы за непротивление насилию (святые. Борис и Глеб). Христос никогда не проповедовал дезертирство. И в эпизодах новозаветных книг мы встречаем римских военачальников, отличавшихся верой и благочестивым образом жизни – сотник Корнилий».
В возвышенном понимании Тертуллиана, мирская жизнь – это жизнь по образу перстного Адама, а христианство – это жизнь по образу Небесного Адама – Иисуса Христа, и если ветхий образ жизни – «плоть и кровь» – не наследуют Царство Небесное, то небесный образ жизни ведет нас к жемчужным вратам горнего Иерусалима. Как ревностный исповедник христианской веры Тертуллиан пламенно верил в конец времен и второе пришествие Иисуса Христа, во всеобщее воскресение мертвых и Страшный Суд – настанет час, когда исполнятся пророчества Апокалипсиса и Христос явится во всей царственной славе Своей, окруженные Ангелами, мертвые в совершенных телах – без всяких физических недостатков и нетленными, все предстанут перед всевидящим и всеправедным Судьей, и Он свершит Суд Свой и воздаст каждому должное – праведники буду вознаграждены и войдут в Царство Небесное, где будут вечно блаженствовать и созерцать славу Божию, а грешники – будут наказаны и пойдут в геенну огненную, где будет плач и скрежет зубов. В своих эсхатологических воззрениях Тертуллиан исповедовал ересь хилиазма – веру в тысячелетнее царство Иисуса Христа на земле, а самые сильные, экспрессивные, мощные и проникновенные строки, посвященные эсхатологии он изложил в своем трактате «О зрелищах», но его экзальтированные высказывания необычайно далеки от самого духа Православия, выраженного в писаниях преподобного Исаака Сирина, святителя Игнатия Брянчанинова и преподобного Силауана Афонского, и скорее предвосхищают идею Фомы Аквинского и католических схоластов о том, что праведники буду наслаждаться мучениями грешников: «какое будет зрелище, когда все народы земли соберутся вместе, и, скорее чем вообще думают, узрят Господа на облаках торжествующим, исполненным славы и величия, признанным от всех за истинного Сына Божия! Какая в сей день будет радость ангелов, слава святых, награда праведников и великолепие нового Иерусалима, в котором они будут царствовать вечно! Правда, что вместе с тем представится также зрелище совсем другое, я хочу сказать, страшный день суда, день из всех дней последний и первый день вечности; тот день, которого язычники не ожидают, и над которым издеваются; тот день когда столь многие пышные и древние памятники гордости человеческой уничтожатся, и вся земля с жителями своими истребится потоками огня (2 Пет;3:10). Какое тогда будет обширное позорище, какое изумление, или, если угодно какой для нас предлог к радости и удовольствию, когда множество знаменитых, неверующих государей, почитавшихся за царей неба и земли, станут тогда наполнять воздух вздохами среди мрачных пропастей ада со своим богом Юпитером и со всеми своими любимцами и приверженцами! Какое внезапное восхищение, когда мы увидим, что столько правителей, столько судей, столько гонителей имени христианского, горят неугасимым огнем, который будет гораздо несноснее огня, пожиравшего мучеников, между тем как сии последние возрадуются и возвеселятся, взирая на их жестокую и вечную казнь! Присовокупите к сему, что множество гордых философов, славившихся именем мудрецов, будут тогда покрыты стыдом и также преданы огню в присутствии несчастных своих учеников, которых сии безумные наставники старались уверить, что в мире нет Провидения, что души ваши ничто, что они никогда не соединятся вновь с телом. Наконец прибавьте, сколько поэтов вострепещет от страха и ужаса не перед каким ни будь Миносом или Радамантом, но пред судом Иисуса Христа, о котором они никогда и помыслить не хотели! Тогда-то трагические актеры под бременем своего несчастия будут испускать вопли гораздо плачевнее и громче, нежели какими прежде оглашали театр. Тогда-то шуты и гаеры явятся в настоящем своем виде, изгибаясь от пламени, их пожигающего. Тогда-то надменные возничие цирка будут более и более поражать взоры наши, восседая на огненной колеснице, окруженные отовсюду пламенем. Тогда-то увидим мы многих гладиаторов, пронзенных не острием копия как прежде в их Академиях, но множеством огненных стрел, со всех сторон сыплющихся». Богословская мысль Тертуллиана была эсхатологически напряжена – он был весь устремлен к грядущему часу Страшного Суда и говорил – «наши желания устремлены к окончанию века сего, к концу мира и пришествию великого дня Господня, дня гнева и отмщения», но его эсхатологические суждения и высказывания, пронизанные суровостью и ригоризмом, были необычайно далеки от воззрений преподобного Исаака Сирина – подвижника с милующим сердцем, по наитию Святого Духа Божиего писавшего: «И что есть сердце милующее?.. Возгорение сердца у человека о всем творении, о людях, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари».
Незаурядная, яркая и противоречивая личность Тертуллиана со всем его огненным характером, пылкой, мятежной и могучей натурой и блестящими дарованиями – это уникальное явление в истории Церкви и мира. По складу мышления Тертуллиан – парадоксалист и религиозный мыслитель, стоявший у истоков латинского богословия и конгениальный Кьеркегору, Паскалю и Льву Шестову, высказавший знаменитую антитезу «Афины и Иерусалим», убежденный, что языческая мудрость и библейская вера – несовместимы, а Божественное Откровение не нуждается в рационально-теоретической аргументации, но в то же время, критикуя Платона и Аристотеля за их логику и диалектику, он был талантливым христианским апологетом и полемистом, чья историческая заслуга заключается в блистательном изобличении гностических лжеучений – с великим диалектическим искусством, остроумием, саркастическими формулировками и хлесткой иронией он умел продемонстрировать абсурдность гностических мифопоэтических фантазий, выступая как тонкий логик и диалектик, он никогда не мог до конца преодолеть рационализм, а пристрастие к стоической философии с ее вульгарным натурализмом отразилось на его богословских воззрениях. Весь пафос жизни и литературной деятельности Тертуллиана заключался в страстной и напряженной борьбе с внешними и внутренними врагами Церкви и с самим собой. В своей борьбе Тертуллиан не знал компромиссов и доходил до сурового ригоризма, а его увлекающаяся и порывистая натура, которую он так не смог обуздать аскезой, сообщала его речам экзальтированность. Идеи и настроения всецело захватывали его душу, отсюда – фанатичность Тертуллиана и его личная религиозная трагедия – ревностный борец за чистоту веры увлекся монтанизмом и отпал от Церкви, но, несмотря на различные догматические заблуждения, в его писаниях содержится много глубоких и мудрых мыслей, проникновенно-назидательных изречений и проницательных суждений, а его пламенная защита нравственных идеалов апостольского века – достойна самой высокой похвалы.
Жизнь и богословские взгляды Тертуллиана
© Copyright: Руслан Игнашкин, 2024
Свидетельство о публикации №224072400330
Свидетельство о публикации №224072400330
Рецензии