Часть7 Стальные вершины повесть

Автор Сергей Гурджиянц/Цезарь Кароян
СТАЛЬНЫЕ ВЕРШИНЫ повесть

Глава 19. Домой

Холм, на котором стоишь, кажется высоким.

В полвосьмого утра его, спящего, грубо растолкал дядя. Солнце стояло уже высоко и за дядиной спиной разливалось слепящее сияние. Дядя был зол, как черт, с его лица можно было Дьявола писать.
– Ты? – спросил он страшным голосом. – Русского пожалел? О дяде не подумал? Как мне теперь в глаза  людям смотреть, что Абдаллаху говорить? Ты не чеченец, нет, ты не чеченец!
– Это ты не чеченец! – бешено закричал Миша, сбрасывая с плеча его руку. – Я просил тебя отпустить пленного. Этот русский был моим лучшим другом!
Дядя осекся. Он схватил Мишину голову обеими руками и, повернув лицом к свету, увидел, что Миша не в себе. У него был жар, зрачки расширены, лицо искажено судорогой, давно зажившая рука покраснела и распухла. Но он не бредил и его упрек был вполне понятен.
– Ты зарезал его, потому что он был твоим другом?
– Да. Мы учились в одном классе.
– Прости, Миша, – сказал дядя Гусейн. – Прости, что я в тебе усомнился. Прости, что назвал тебя нечеченцем.
Миша оттолкнул его руки, освободил голову. Ему было на это наплевать. Пусть думают, как хотят. Дядя Гусейн вышел к ребятам во двор и объяснил, почему Миша это сделал. Они пылали злобой и ненавистью, пока не услышали правду. Только Дока пытался кричать и возражать. Его быстро заткнули. С этой минуты во дворе стояла гробовая тишина.
Два укола промедола сделали свое дело, подняли Мишу на ноги. Дядя вышел по рации на Абдаллаха, извинился, отменил казнь, сказав, что их пленник скончался под утро. Голос у Абдаллаха был недоверчивый и недовольный. Он проделал уже половину пути, теперь приходилось возвращаться.
В обед дядя Гусейн вызвал Мишу к себе, приказал ему закатать рукав рубашки. Рука воспалилась, в этом не было никаких сомнений.
– Уезжай домой, Миша, – сказал с болью в сердце дядя Гусейн, потому что ему было стыдно, как будто он сам дезертировал из действующей армии. – Сестра мне не простит, если ты здесь погибнешь бесславно, а я вижу, что воин Аллаха из тебя все равно не получится. Уезжай к матери. Каждому своя дорога. И судьба у всех разная.
Он открыл один из старинных, окованных медью сундуков, на которых он спал, сдвинув вместе, и достал старый потертый кейс. Щелкнул крышкой. В кейсе лежали пачки долларов ровными аккуратными рядами.
– Это не фальшивые(66), настоящие. Деньги Березовского, – он рассмеялся горько и язвительно. – Нам помогают Аллах и Березовский.
Миша молча смотрел. Сердце билось у него комком в горле. Слишком поздно…
– Я дам тебе адрес одной платной клиники в Питере, где не задают лишних вопросов, не информируют ни о чем полицию и имеют классных специалистов. С твоей рукой дело плохо, Миша. Если вовремя не обратишься к врачам, можешь остаться без руки. Поезжай с мамой в Питер. Деньги есть, деньги возьмешь. Я уверен: ты еще поиграешь на пианино.
Миша кивнул и сглотнул как можно осторожнее, чтобы не заметил дядя. Несколько толстых пачек, перевязанных зеленой резинкой, перекочевали из кейса на обеденный стол, где стояла тарелка с хлебом и лежал пистолет. Натюрморт получился что надо. Еда, деньги, оружие. Что еще нужно счастливому человеку?
– Через час тебя отправим, ребята как раз собираются в село. Передавай привет маме. И побрейся, не то тебе шагу ступить не дадут.
Они крепко обнялись. На прощание дядя сказал, что он верит: Миша к ним еще вернется.
К вечеру они тайными тропами без приключений добрались до села. Рука сильно болела, пришлось сделать себе еще один укол. Ему было немного стыдно перед своими сверстниками с отважными лицами, но они его ни в чем не упрекали, по очереди пожали руку и тоже сказали: «Брат, ты к нам еще вернешься».
В рюкзаке с двойным дном у него под одеждой лежали пачки долларов. Надо быть сумасшедшим... Он был богат, как Крез(67). Но Миша думал только о том, что, к сожалению, дядя не видит никакой разницы между «играть на пианино» и «быть великим пианистом». А может и никто не видит.
________________
СНОСКИ 19 ГЛАВЫ:
  66. В начале 90-х годов в Чечне был широко налажен выпуск фальшивых авизо, российских пятидесятитысячных купюр и долларов США, которые затем переправлялись в Россию и пускались в оборот через многочисленные чеченские ОПГ.
  67. Крез, последний царь Лидии (годы жизни: 595—546 гг. до н. э.), государства в Малой Азии, где впервые в истории была изобретена абсолютная абстракция – денежные знаки. Его огромное богатство еще в древности вошло в поговорку.


Глава 20. Чужая мать

Что тебе понадобится завтра, нужно знать уже сегодня.

Равнинная Чечня вся была в руинах. Половина домов стояла с провалившимися внутрь стен крышами. Все поля вокруг сел были сплошь засеяны стреляными гильзами. Он прошел три сожженных села, где уцелевшие жители медленно, словно сомнамбулы, копошились у своих разрушенных домов, прежде чем его подобрала первая попутка. Дороги были забиты пешими беженцами с тележками и немногочисленными легковушками. Почти все держали путь в Ингушетию, где уже скопилось больше двухсот тысяч беженцев.
Навстречу им, в сторону гор, рыча моторами, катились колонны БМП, которые солдаты в шутку называли «Братскими могилами пехоты». Миша придумал себе правдоподобную легенду и врал на блокпостах, что приехал к больной бабушке из Петербурга и случайно угодил под обстрел. Что за обстрел, никто не уточнял. Мало ли. Паспорт у него был в порядке.
На каком-то блокпосту ему удалось поменять на рубли сто долларов, где-то – еще сто. Еды было не купить, но беженцы делились друг с другом пищей, делились и с ним, обижаясь, если он предлагал за это деньги. На его старый худой рюкзачок никто не покушался. Несколько сотенных зеленых бумажек он предусмотрительно рассовал по карманам на всякий случай, если придется откупаться или задабривать кого-то.
Ночь он провел, забравшись в скирду. Спал как убитый, но проснулся с ощущением того, что плакал во сне. И все же ему казалось, что кошмар вот-вот закончится. Совсем немного осталось потерпеть.
Утром его подобрал старый чахоточный «Жигуль». Две попутчицы, чеченка и русская, были неразговорчивы, водитель, серый угрюмый человек с большим носом и глубоко запавшими щеками, заросшими жесткой седой щетиной, ни о чем его не спрашивал. Они ехали в Серноводск, где у них была назначена важная встреча.
Через полчаса пролетающий мимо вертолет пальнул в них из пулемета. Летчику просто хотелось пострелять. Несколько фонтанчиков пыли коротко взвились впереди и сзади машины, три пули попали в цель. Одна прошила подголовник переднего сиденья возле самого затылка водителя, другая попала в заднее сиденье между Мишиных колен, чуть не лишив его наследства, третья ударила в багажник. Звук был такой, словно о жесть забили крупные градины. Они молча переглянулись. Им сказочно повезло, но никто не выразил радости по этому поводу. Никто не перекрестился. Шум вертолета затихал вдали.
– Теперь дождь будет капать, – сказал водитель, имея в виду дырявый потолок, и укоризненно поцокал языком.
В Серноводске они расстались. Его путь лежал на Карабулак или на Малгобек, как повезет. Это была уже Ингушетия.
Во второй половине дня он все еще надеялся на это. Рука болела и идти пешком не хотелось. В каком-то пыльном скверике в душной тени трех старых карагачей он увидел скамейки и торговку возле них, с ведром, полным чебуреков. На одной из скамеек рядком сидели его угрюмые попутчики. У всех были тоскливые глаза.
Миша обрадовался им как родным, накупил чебуреков и стал их угощать. Женщины поднялись, равнодушно сказали, что сейчас принесут лимонад, чтобы не кушать всухомятку. Тут поблизости есть продуктовый магазин. Они говорили и действовали механически. Миша понял, что он был некстати.
– Вайнах(68)? – спросил его водитель, когда женщины ушли.
Миша кивнул.
– Я ее узнал, – сказал водитель. – Русскую. Ходила по домам, про сына спрашивала. Сын у нее где-то тут без вести пропал. А у меня дома уже год лежала ее фотография.
Ему очень хотелось поговорить. Накопилось на душе. Возможно, он не был уверен, что поступает правильно и потому хотел выговориться.
Возле их села стоит блокпост, сказал он. На днях в окрестностях была небольшая ночная заварушка со спецназом, и он лишился родственника. Чеченка с ними – это жена погибшего. Остались дети. А труп забрать не успели, вованы(69) с блокпоста налетели, унесли и спрятали. Присыпали где-то землей, теперь продают. Они давно тут свой бизнес наладили: хочешь похоронить по-человечески – плати четыреста долларов за тело, тогда отдадут. А денег нет и взять их негде.
И тут она, женщина с фотографии, сына ищет. А дело было так: в овраге за селом год назад долго лежали тела двух русских солдат. Сколько раз местные просили комендатуру прислать машину и забрать их, но те ноль внимания. Тогда он взял лопату и сам их похоронил. Место запомнил. И вещи взял для опознания, какие у них в карманах нашел. Фото там было, письмо в конверте, еще кое-что. Она все опознала. Она-то надеялась, что он в плену, живой. Когда узнала, глаза у нее стали такими... ему до смерти не забыть. Валя ее зовут, русскую, которая сына искала. Нашла.
И он предложил ей обмен: тело на тело. Ведь место захоронения только он один знает. Ему до сих пор стыдно, но разве он начал эту войну? Она пошла просить за него на блокпост, но ей там не поверили и высмеяли. Сказали, будут ждать деньги до ночи, потом выкинут в Сунжу(70) или отдадут собакам, слишком уж эти чеченские трупы в жару смердят. И они приехали сюда, в Серноводск, где ей должны были передать взаймы деньги из Комитета солдатских матерей, она с кем-то по телефону договорилась. Но почему-то не встретили, не передали. Мало ли что могло случиться. И телефон теперь молчит.
Миша кивнул. Вчера под Урус-Мартаном он видел группу русских женщин с тоскливой надеждой в глазах. Миша подумал тогда, почему его мать не с ними? Почему русским матерям война не нужна, а их сыновья воюют в Чечне, на чужой земле? Почему чеченцам война не нужна, а их матери сами с легким сердцем отправляют своих сыновей на войну, называя ее «священной»?
И почему русские военные не помогают русским матерям искать их пропавших без вести или попавших в плен детей? Может, война эта все же кому-то нужна? Кому?! Москве? Аллаху? США?
Вернулись женщины с двумя бутылками лимонада, больше в магазине не было. Они ели чебуреки и молчали. Чебуреки были с картошкой, очень вкусные. Миша ел и украдкой посматривал на упрямый профиль заросшего серой щетиной водителя; думал, вряд ли он покажет место захоронения, если тело его родственника кинут в Сунжу или отдадут собакам. Не такой он человек. Этот не простит, век помнить будет.
– Пора ехать, – вздохнул водитель. – Пойду, долью бак, чтобы в пути не останавливаться.
У него в багажнике лежала двадцатилитровая канистра бензина. Пуля продырявила багажник в двух сантиметрах от нее.
Он зашаркал к машине.
– Простите нас, – тихо сказал Миша, обращаясь к матери убитого солдата.
– Бог простит, – откликнулась она безразличным усталым тоном. Потом что-то изменилось в ее глазах. На лице появилось новое выражение. Она повернулась и впервые по-настоящему посмотрела на него. Исследовала буквально каждую черточку лица.
– Ты что такой седой, паренек?
Миша пожал плечами и не ответил. Не хотел врать ей. Не хотелось ему дурно выглядеть перед этой женщиной. Он не знал, седой он или нет. Ее вопрос его удивил.
Они помолчали немного, потом увидели, что водитель машет им издали рукой.
– Ты поедешь с нами? – спросила чеченка, сидевшая за русской женщиной. – Эй, где ты?
На скамейке Миши не было. Они не заметили, как он ушел. На том месте, где он только что сидел, лежали четыре сотни долларов. Четыре банкноты под камешком, чтобы их не сдул ветер.
________________
СНОСКИ 20 ГЛАВЫ:
  68. Здесь подразумевается вопрос: Ты чеченец? В буквальном смысле это слово переводится как «наш человек». Так называют себя ингуши и чеченцы.
  69. Военный жаргон. Внутренние войска (ВВ) МВД России. Специальные воинские формирования, предназначенные для обеспечения внутренней безопасности государства, общественной безопасности, защиты прав и свобод человека и гражданина от преступных и иных противоправных посягательств.
  70. Река в восточной части Северного Кавказа, правый приток Терека. Пересекает Ингушетию и Чечню.


Глава 21.Моздок

Сорванное яблоко обратно не прирастишь.

Ближе к вечеру ему подвернулась попутка в Малгобек. Война осталась позади и попутки сразу стали платными. Цены на все в Ингушетии были астрономические из-за огромного наплыва беженцев. Из Малгобека было рукой подать до Моздока, но он ехал не в Моздок, несмотря на то, что обещал дяде передать привет маме, и, несмотря на то, что через Моздок проходил прямой поезд до Питера.
Он решил ехать в Прохладный, который был чуть ли не в три раза дальше. Насколько он знал, это был единственный город поблизости,  через который шел тот же поезд «Махачкала – Санкт-Петербург». В Малгобеке было легко даже поздним вечером достать попутку, каждый второй занимался здесь частным извозом, одновременно считаясь безработным. Работы в республике не было, а есть что-то нужно.
Выехали глубокой ночью. Мише не терпелось отъехать подальше от Чечни. Владелец «Газели», которую он нанял до Прохладного, в пять утра растолкал его, спящего на каком-то рванье в крытом кузове:
– Моздок! Приехали. Все, давай, парень!
Спросонок Миша ничего не понял. Что случилось в дороге ночью, почему владелец «Газели» без предупреждения изменил маршрут и вместо Прохладного привез его в Моздок, спросить было не у кого, «Газель» уже уехала. Плакали его денежки. В этом был некий мистический момент. Он один-одинешенек стоял на привокзальной площади Моздока в пять утра, а напротив него были двери закрытого еще кафе, где работала его мать. Кто-то словно говорил ему: «Иди домой, приятель». И безумно хотелось коснуться родного «Стейнберга».
Целый день он промаялся в парке Победы у вокзала, и не на скамейке, как принято, а на травке, забившись в тень между деревьями, чтобы его не увидел никто из знакомых. Моздок город маленький. Он страшился, что его узнают. Он стыдился, что узнает мать. Он считал себя дезертиром, потому что не собирался возвращаться. Он стыдился, что не оправдал. Он считал, что был предан собственной матерью.
Словом, у него были смешанные чувства. В рюкзачке у него лежал купленный ранним утром билет на поезд, за который ему пришлось изрядно переплатить кассирше, адрес питерской клиники и деньги на лечение. Много денег. Большие деньги, в которых никто бы его не заподозрил. За последние дни он стал похож на оборванца. Хорошо, что Моздок сейчас полон военных и оборванцев.
Два или три раза в парк приходили его знакомые. Ели мороженое, смеялись, словно где-то поблизости не шла война. Он сбегал проулками в обменный пункт на улице Мира, обменял доллары на рубли, потом в аптеку, которая называлась «Будь здоров», за обезболивающим, хотя возле вокзала была своя аптека № 76, но там его знали, он работал в магазине электроники в этом же доме.
Возвращаясь, по какой-то причине сделал крюк и прошел мимо детского сада «Звездочка», куда ходил в детстве. Информация для туристов. Посмотрите направо: в городе Моздок родился Юрий Владимирович Андропов(71) и Михаил Аликов, который когда-то мечтал стать великим чеченским пианистом. Прочтите на стене мемориальную табличку.
Он накупил в магазине еды чуть ли не на целую неделю, словно собирался назад к дяде Гусейну. По улице нестройным маршем колыхалась навстречу колонна солдат. Похоже, их водили в баню. Молодые, гладкие, симпатичные и такие одинаковые лица. Куда их столько? За городом был военный аэродром, откуда поднимались «вертушки» на Чечню, «Консервный завод»(72) и множество временных воинских частей, целые палаточные городки. На путях стояли эшелоны. Палило солнце, начало августа выдалось безоблачным и знойным. Он забыл купить воду, о чем вспомнил только в своем парковом убежище, и теперь его мучила сильная жажда. Еда стала не в радость. Пришлось рискнуть и сбегать в ближайший продуктовый магазин. Три баклажки минералки. Он был неприхотлив.
– Пачку «Парламента».
Он чуть не обернулся на знакомый голос. Тетя Мадина, официантка из маминого кафе. Она смотрела ему в затылок и не узнавала. Только бы не оглянуться! Только бы не узнала.
– Возьми сдачу, паренек!
– Оставьте себе, – сказал он и выскочил за дверь.
– Эй! – грубо крикнула вслед продавщица. – С ума сошел что ли?
У нее на тарелке осталось лежать несколько бумажек.
Стоя за деревом, он еле отдышался. За его спиной по корявой коре струилась дорожка суетливых рыжих муравьев. За деревом стояла скамейка, которую давно не красили, за ней круглый пятачок и высокая стела в центре парка. Суровые каменные лица по кругу. Солдаты Великой Отечественной войны. «Иди домой, паренек».
Они с матерью сидели на дальней скамейке. В кафе был получасовой вечерний перерыв, чтобы персонал мог перевести дух. Если обойти парк вокруг, прячась за деревьями, можно было подкрасться достаточно близко, чтобы услышать их разговор.
Тетя Мадина курила, мать остановившимся взглядом смотрела в одну точку. Миша читал ее мысли по лицу. Она очень далеко, может быть даже в детстве. Перед глазами раскинулось целое поле цветов до самого горизонта. По полю ходит любимая буренка и жует сочные цветы. Она очень добрая и красивая, и взгляд нежный-нежный. Изо рта торчит цветок. А сверху небо, голубое и высокое, как перевернутая чаша. И воющий звук на одной ноте. Нарастает постепенно от тихого нежного до пронзительно-страшного, который невозможно терпеть. Кажется, сейчас лопнет голова. Что-то издали кричит бабушка, бежит к ним по полю. И тут ее коровка наступает на мину.
– Тома, ты меня слушаешь?
Тетя Мадина осетинка. Она говорит о делах кафе. Плевать ей на Чечню, у осетин свои проблемы(73).
– Тетя, если не жалко, дайте немного денег на билет. Домой еду, поиздержался.
Перед ними стоит, улыбаясь, солдатик без ноги, опирается на костыли. Они не заметили, как он подошел. Миша видел, как он обходил всех по кругу, сидящих вокруг мемориала. Рязанский парень, светлоголовый, улыбчивый, добрый, как будто так и должно быть – в двадцать лет уже попрошайка и калека. Тетя Мадина дает ему мелочь. Грех не подать калеке. Мать поспешно роется в карманах, достает смятые бумажки, много бумажек, которые не умещаются в руке, сует солдату.
– Храни вас Аллах! – привычно говорит калека. Он смотрит на материн хиджаб.
– Тома, не будь дурой, никакой он не солдат, просто разжился где-то формой, – понизив голос, говорит тетя Мадина. – И билет ему никакой не нужен.
Калека слышит ее слова и спешит прочь, ловко работая костылями. Он почти бежит.
– Нет! – упрямо говорит мать.
– Ходит тут ежедневно уже две недели. Ты же знаешь, он работает на Чачу.
– Нет!
– Да! Ты сама знаешь, тут все попрошайки работают на Чачу. И он все у них отбирает.
– Он поедет домой. Нужно было самим купить ему билет.
– Никуда он не поедет. Сдаст билет и пропьет деньги, если Чача раньше не успеет.
– Нужно было купить ему билет! Нужно было купить ему билет! Ну куда он пошел? Пусть уедет домой. Его дома ждут. Совсем мальчишка. Пойдем найдем его.
– Тома, не глупи! Никто его не ждет. Мало ли сейчас таких ходит.
Миша видит, как мать душат беззвучные рыдания. Как она хватается за горло. Чтобы не видеть этого, все средства были хороши. Он избрал самый простой способ – бежал. Как слепой долго бродил по улицам, уже не думая, что наткнется на знакомых. Потом самому себе дал слово, что позвонит ей, как только ляжет в клинику. Сразу стало легче.
Ранним утром, точно по расписанию в Моздок прибыл его поезд. На перроне стояли в обнимку вчерашний солдат на костылях и Чача, толстый небритый грузин, у которого не было одного глаза. Оба были пьяные и плакали. Чача махал грязным носовым платком, словно с кем-то прощался. У него была причина плакать. Несколько лет назад на его дом в Цхинвале(74) упала грузинская бомба и похоронила всю его семью.
Миша занял свое место в купе и вынул из кармана командирские часы с разбитым стеклом. Они исправно шли, показывая правильное время. Он надел их на здоровую правую руку.
– Ну вот, Митя, – сказал он, глядя на часы. – Вот мы и едем домой. Домой.
В туалете он долго-долго, не мигая и не дыша, смотрел на себя в зеркало. Потом опустил глаза.
– Ничего, Митя. Ты мне дороже брата, а на руку наплевать!
Они навсегда покидали Кавказ, эту кровоточащую незаживающую рану. Он поверил в это не сразу. Только когда увидел из окна на какой-то маленькой станции пятилетнюю девочку в розовом платье, которая вприпрыжку бегала вокруг большого рыжего чемодана и радостно-звонко кричала всему свету:
– А мы с мамой едем в отпуск! А мы с мамой едем в отпуск!
Он вдруг поверил, что все будет хорошо.
________________
СНОСКИ 21 ГЛАВЫ:
  71. Ю. В. Андропов, годы жизни: 15 июня 1914 – 9 февраля 1984, глава Советского государства, Генеральный секретарь ЦК КПСС, родился в селе Солуно-Дмитриевском, в Моздок переехал в возрасте 9 лет, где окончил железнодорожную фабрично-заводскую семилетнюю школу.
  72. Военный сленг. Место, куда привозят погибших в Чечне военных и где их укладывают в цинковые гробы для отправки родным.
  73. Имеется в виду разделение Осетии на две части с приходом на Кавказ Советской власти, невозможность политического объединения Осетии в настоящее время и постсоветские грузино-осетинские военные конфликты.
  74. Столица Южной Осетии, арена вооруженного конфликта с Грузией, субъектом которой она являлась. В результате конфликта почти все грузины были вынуждены покинуть Цхинвал.

ПЕРЕХОД К 8 ЧАСТИ ПОВЕСТИ:
http://proza.ru/2024/07/25/1598