Часть8 Стальные вершины повесть

Автор Сергей Гурджиянц/Цезарь Кароян
СТАЛЬНЫЕ ВЕРШИНЫ повесть

Глава 22. Лисий нос(75)

Ум глупца – молчание.

Вторую неделю в Питере держалась прекрасная погода. Иногда небо хмурилось, но тут же, раздумав хмуриться, прояснялось, словно извиняясь за свой скверный питерский характер. Все это время Борис Наумович с Еленой Сергеевной жили у него в Лисьем носу на даче, в ста метрах от Финского залива. Купались, бездельничали, ели.
Елена Сергеевна варила равиоли и они за обедом запивали их ледяным «живым» пивом. Она добавляла в бульон лавровый лист, а в тарелку – немного уксуса и кусочек сливочного масла, как любил Борис Наумович; сама ела равиоли со сметаной. На ужин жарила или запекала на пару рыбу, – не надоевшую модифицированную(76) норвежскую семгу из гипермаркета, а свежую, только что пойманную рыбаками. К рыбе всегда имелось в меру охлажденное французское или испанское вино.
В двадцать два тридцать они пили чай и ели пирожные с кремом, слушая, как глубоко и спокойно дышат волны, накатываясь на берег, как легкий бриз шуршит сосновыми иголками. Борис Наумович больше всего на свете ценил комфорт и семейные традиции. Впрочем, он частенько изменял чаю с кофе с коньяком.
У него на даче было все, что имелось в его городской квартире, полный набор удобств, в том числе внутренний туалет и интернет. Елена Сергеевна мыла тарелки и придумывала меню, Борис Наумович валялся с книжкой на диване.
«Я подарю тебе звезду...»(77)
Он наблюдал за ней, гадая, насколько ее хватит и нужна ли ему женщина с проблемами.
В ее браузере все закладки имели прямое отношение к Чечне, потерям, Комитету солдатских матерей. Она зависала на форумах, травила душу, жадно искала любую информацию о войне, не показывая виду. «Железной Леди» прозвал ее про себя Борис Наумович, не подозревая, что повторяет школьное прозвище Елены Сергеевны. Ее прикладной интерес к чеченской проблеме разбудил его чисто теоретический интерес. Он задумался, возможно, впервые в жизни. Раньше в этом никогда не было нужды. Он всегда точно знал, что да как, – знал, даже не задумываясь, откуда.
Теперь он не просто валялся на диване, он работал. Писал, не касаясь пером бумаги. Таков был его стиль. Читал Джона Рида(78), «Десять дней, которые потрясли мир», потому что все понял. Эти революции, когда бы и где они не происходили, имели одну общую черту: они делались во имя справедливости и ради достижения справедливости – равных возможностей для всех. Поэтому самые первые требования, которые стихийно выдвигались восставшими массами взамен старых законов, были самыми правильными, самыми справедливыми.
Но за каждой революцией неизменно тащился обоз прошлого, которое не сбросить со счетов. И со временем вдруг выяснялось, что не всё справедливо звучащее в революционных требованиях одинаково полезно для развития нового общества. Что справедливость пока невозможна для всех и сразу, и что в отдельных конкретных случаях она даже вредна для устоев государства, ибо плодит анархию.
Кто-то все равно должен быть угнетен.
Наступала фаза идейных компромиссов, и революция постепенно превращалась в свою противоположность. Этот путь прошли все революции. Но их самые первые справедливые чаяния оставались набатом звучать в истории. Их легко можно отыскать и прочесть в интернете.
К примеру, Октябрьское вооруженное восстание, великая русская социальная революция. Первый декрет – Декрет о Мире. Обнаженная до кончиков нервов Справедливость с большой буквы. Мир без аннексий и контрибуций(79). Кто последний раз вчитывался в эти строки? Еще живы те, кто с оружием в руках защищал эту прекрасную утопию в годы Великой Отечественной войны. Реальность, в которой мы так уютно жили еще совсем недавно и от которой так безалаберно отреклись.
«Под аннексией или захватом чужих земель правительство (большевиков) ...понимает всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности, независимо от того, когда это насильственное присоединение совершено, независимо также от того, насколько развитой или отсталой является насильственно присоединяемая или насильственно удерживаемая в границах данного государства нация. Независимо, наконец, от того, в Европе или в далеких заокеанских странах эта нация живет.
Если какая бы то ни была нация удерживается в границах данного государства насилием, если ей, вопреки выраженному с ее стороны желанию (все равно, выражено ли это желание в печати, в народных собраниях, в решениях партий или возмущениях и восстаниях против национального гнета), не предоставляется права свободным голосованием, при полном выводе войска присоединяющей или вообще более сильной нации, решить без малейшего принуждения вопрос о формах государственного существования этой нации, то присоединение ее является аннексией, то есть захватом и насилием»(80).
Борис Наумович писал, не касаясь пером бумаги. Он часами копался в интернете. Он чувствовал себя правозащитником, вроде Сергея Ковалева(81).
Итак, несмотря на принятый русскими Декрет о Мире, мы за семьдесят лет, притворяясь белыми и пушистыми, так и не отпустили на волю нацию, которая хотела уйти. Которая продолжает хотеть уйти. Право наций на самоопределение вступило в жестокое противоречие с интересами государства, заявляющего о «незыблемости его границ».
Общепризнанное де-факто, то есть фактически, во всем мире право наций на самоопределение столкнулось с общепризнанной де-юре, то есть юридически, согласно праву, незыблемостью границ, установленных после Второй мировой войны.
Даже самое справедливое в мире социалистическое государство не смогло преодолеть это противоречие, где уж нам, его хилым потомкам? А справедливо было бы отпустить. Разводим руками: мы бы вас с радостью отпустили, но никак не можем – незыблемость границ! А вдруг и другие захотят?..
Вошла Елена Сергеевна, что-то сказала. Был день, но в его кабинете на третьем этаже под самой крышей, было сумрачно и душно. Борис Наумович уже несколько часов лежал неподвижно, с остановившимся взглядом. Стиль работы. Интересно, ее это сильно раздражает? Первую жену дико раздражало.
– Да, – ответил он. – Конечно, поезжай.
Через пару минут он услышал, как взревел мотор ее «Бэхи». Елена Сергеевна умчалась. Когда женщина так водит машину, она близка к совершенству.
Самое смешное то, что чеченцам даже не нужна была никакая революция. У них не было бедных и богатых, их общество не имело классового расслоения(82), и их не от кого было освобождать. Только от нас самих. Богатство определялось трудолюбием. Спартанское общество.
Борис Наумович задумался, а что делает народ, получив полную свободу? Он не вчера родился и потому знал точный ответ на этот вопрос. Начинает развиваться. Укрепляет национальное сознание и государство. И едва укрепившись, нападает на соседей, расширяя свою территорию. Что сделала Чечня, всего на три года получив относительную возможность самостоятельного развития после Хасавюртовских соглашений(83)? Напала на Дагестан(84).
Борис Наумович невольно улыбнулся. Он вспомнил шутку, имевшую хождение в то время на Кавказе: «Дагестан добровольно в состав России не входил, и добровольно из него не выйдет!»
Верим ли мы, что обретя долгожданную свободу, Чечня станет жить мирно? Не верим, ибо опыт учит. С другой стороны, является ли это резонное опасение веской причиной, чтобы «не пускать»? Как говорится, а судьи кто? Ведь это не они к нам с мечом, а мы к ним. А что принесла Чечне последняя война? Борис Наумович считал, что уже может ответить на этот вопрос. На ответ он случайно наткнулся в интернете.
За год до начала Первой Чеченской войны Зелимхан Яндарбиев(85) выдвинул странную концепцию развития Ичкерии, которую, по-видимому, поддержал Джохар Дудаев. Поскольку чеченское общество – общество тейповое, то есть родовое, где все вопросы решают между собой кланы и президент в этой ситуации никто, чеченскому руководству понадобилась большая война, чтобы в ее пламени перемешать и разрушить родовые отношения. И заключив мир, стать современным государством с крепкой президентской властью(86).
Все так и вышло, только никто из них, маленьких Геббельсов(87), до этого момента не дожил. Война разрушила Чечню. Теперь у них, как у всех, будут бедные и богатые.
Борис Наумович спустился вниз, чтобы попить чаю. Смеркалось. Он с удивлением увидел, что брошен один. Он забыл, что Елена Сергеевна уехала, не помнил, куда и зачем. Он был недоволен сегодняшним днем, ибо в конце дня пришел к странному выводу, что самоопределение чеченцев тут вообще было ни при чем. Война была нужна самому чеченскому руководству и совсем для других целей, бесконечно далеких от детских понятий о справедливости.
А Елена Сергеевна еще днем уехала к себе на Болотную, чтобы проверить почту. Вторую неделю от Мити не было писем. Почтовый ящик снова был пуст. Она вошла в лифт, поднялась к себе на этаж и увидела молодого человека, который сидел на корточках под ее дверью. Он встал. У него было очень знакомое лицо, но она не успела его вспомнить. Молодой человек не дал ей такую возможность.
– Елена Сергеевна, здравствуйте! – выпалил он. На лице его расплылась широкая детская улыбка. – Я так рад вас видеть! Это я, Миша Аликов!
________________
СНОСКИ 22 ГЛАВЫ:
  75. Название мыса в северной части Невской губы, а также название поселка на берегу Финского залива, входящего в состав Приморского района города Санкт-Петербурга.
  76. Генетически модифицированный организм, генотип которого был искусственно изменен с помощью генной инженерии ради повышения урожайности растений, ускоренного роста животных и их продуктивности. Бытует ненаучное мнение, что ГМО обладают повышенной опасностью по сравнению с традиционными продуктами.
  77. Мультфильм, рассказывающий о неизменности взаимоотношения полов. Во все времена, пока мужчина дарит женщине пустые обещания и поет ей оды, женщина ведет домашнее хозяйство и продолжает драить кастрюли, скрежет которых заглушает его серенады.
  78. Джон Сайлас Рид, годы жизни: 22 октября 1887 – 19 октября 1920, американский журналист, социалист, очевидец и автор знаменитой книги о Великой Октябрьской Социалистической революции 1917 года.
  79. Платежи, налагаемые на побежденное государство государством-победителем.
  80. Декрет о мире. Был составлен Ульяновым-Лениным и единогласно принят 26 октября 1917 года Вторым съездом Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, т.е. на следующий день после переворота 25 октября, получившего название Великой Октябрьской Социалистической революции. Всем воюющим народам и их правительствам предлагалось немедленно начать переговоры о справедливом демократическом мире. Ни одна из воюющих сторон Первой Мировой войны не приняла это предложение.
  81. Активный участник «правозащитного движения» в СССР, диссидент и антисоветский агитатор. Сергей Адамович Ковалев так выразил своё кредо в одном из интервью: «Я антипатриот. Я очень не люблю того, что называют патриотизмом, и считаю это общественно вредной идеей». В годы Первой Чеченской войны был председателем Комиссии по правам человека при Президенте Российской Федерации и выступал с резкой, часто справедливой критикой политики президента Ельцина.
  82. От своей правящей верхушки чеченцы избавились больше 200 лет назад, еще до включения в состав России.
  83. Преследуя политические цели, были подписаны 31 августа 1996 г. генералом Александром Лебедем и будущим президентом Чечни Асланом Масхадовым, когда российские войска шли в наступление. Итогом вынужденной договоренности стало прекращение боевых действий и вывод федеральных войск с территории Ичкерии. Вопрос о статусе мятежной российской территории не был решен, Первая Чеченская война была, по сути, проиграна сепаратистам, а выражение «Хасавюртовские соглашения» стало синонимом предательства.
  84. Военные действия длились с 17 августа по 14 сентября 1999 года. Они, по сути, спровоцировали Вторую Чеченскую войну. Нападением руководили полевые командиры Шамиль Басаев и Хаттаб под лозунгом «освобождения священной земли Дагестана от оккупации неверных». Их целью была организация всеобщего антироссийского восстания на Кавказе и создание общекавказского религиозного государства (имамата) на основе исламского экстремизма. Обе эти цели с треском провалились.
  85. Общественно-политический деятель, писатель и поэт, временно исполнял обязанности президента Чеченской Республики Ичкерия в 1996-97гг. Участвовал в боевых действиях против российских войск. Обвинялся в террористической деятельности, был объявлен в международный розыск. Погиб 13 февраля 2004 года за границей в результате теракта.
  86. Сергей Шахрай озвучил яндарбиевскую концепцию на радиостанции «Эхо Москвы» 02.04.2008г. в передаче «Без дураков».
  87. Йозеф Геббельс, годы жизни: 29 октября 1897 – 1 мая 1945. Государственный и политический деятель нацистской Германии. Министр народного просвещения и пропаганды. Видный теоретик немецкого фашизма. Написал «10 заповедей национал-социалиста».


Глава 23. Чему не верит Питер

Раз споткнулся – споткнешься семь раз.

Девятого августа в начале шестого утра Питер встретил Мишу на перроне лучистым сиянием. Солнце стояло высоко, гремела музыка, которую никто не слышал. Все сорок шесть часов пути он негодовал, как Моцарт мог сочинять такие прекрасные жизнерадостные мелодии, когда вокруг творится такое? Когда родной дед без колебания ведет на смерть собственного внука, когда друзья вынуждены стрелять друг в друга, а высшим проявлением милосердия является легкая смерть.
Теперь он понимал как. Над ним кружилось небо, он был переполнен ликованием, как горшок убегающей из него кашей. Дурацкая счастливая улыбка не сходила с лица. Он не замечал своей потертой одежды. Трогал шершавые теплые булыжники, сидел на цементном парапете, смотрел на зеленую воду Невы. Давно открылось метро, потом магазины, город наполнился спешащими людьми и транспортом. Никто ни в кого не стрелял.
Миша попил кофе возле какого-то киоска, съел две слойки с вареньем и поехал на Пионерскую, в клинику, по адресу дяди Гусейна. Рука вела себя как чужая, ему стоило больших трудов уживаться с ней в одном теле.
Станция «Метро Пионерская» была как всегда переполнена людьми. Это был его город, его до корней волос. Город подтянутых, стройных, уверенных, вечно спешащих куда-то женщин, красивых иномарок и агрессивных мужчин, прячущих свою агрессивность за внешней воспитанностью. Город-река, город ажурной архитектуры. И все же Миша не мог не заметить перемен. Вокруг было слишком много слабых лиц, не нюхавших войны. Он не замечал этого прежде. Никто не смотрел в глаза, это считалось тут плохим тоном. Много мужских лиц, похожих на женские, много женских лиц, похожих на мужские. У него даже закружилась голова.
Но его уже заметили внимательные глаза и по достоинству оценили потрепанный вид. Прямо в вестибюле метро ему заступили дорогу двое с оружием, в форме и с бейджиками. Высокие, крепкие, упитанные. У одного было гладкое полное женское лицо. Небрежно козырнув и не глядя в глаза, они попросили предъявить документы. Паспорт Миши был в полном порядке. Это их не устраивало.
– Пройдем, – сказал старший с недоброй усмешечкой. Он изредка коротко вскидывал на Мишу глаза, но каждый раз это словно была вспышка фотоаппарата. Второй, с гладким полным лицом делал вид, что скучает, одновременно ощупывая ледяным цепким взглядом прохожих.
Мишу отвели в милицейский пикет. Дверь с табличкой все в том же вестибюле.
– Что в рюкзаке? На стол!
Он выложил на стол вещички. Их брезгливо осмотрели издали, не прикасаясь.
– Вытряси рюкзак.
Миша вытряс. Его самого начало трясти. Пачки долларов, затаив дыхание, не подавали никаких признаков жизни. На вид рюкзак был совсем тощий.
– Наркоман? Ломает с утра?
– Нет.
– Закатай рукав.
Стыдясь искалеченной руки, Миша трясущимися пальцами задрал рукав рубашки. Он носил рубашку с длинным рукавом даже в жару, чтобы скрыть увечье. Они переглянулись. Подобрались, прищурились.
– Пулевое ранение? Откуда?
Очень хотелось нагрубить, но Миша сдержался. Решил сказать правду.
– Я был в Чечне. Сегодня утром приехал. Вот мой билет.
Личный досмотр они еще не производили, поэтому про билет ничего не знали. Они развлекались, им было некуда спешить. И верить людям на слово они тоже не привыкли.
– Военный билет есть?
– Оставил у матери в Моздоке.
Они сличили его ответ со станцией отправления, указанной в железнодорожном билете. Пока все сходилось.
– С чего тебя так колбасит? Откуда следы уколов?
– Рука болит, – искренне сказал Миша. Он уже еле ворочал языком от нервного перенапряжения. Его могли не отпустить, оставить до выяснения. Могли найти доллары. – Колю обезболивающее.
Его рука, уже сине-красная у локтя, выглядела безобразно и бесспорно подтверждала его слова. Она одна вызывала у них сочувствие.
– В плену был у чечей? – смягчаясь, предположил тот, что выглядел подобрее.
– В плену, – с глубоким вздохом подтвердил Миша, как в воду шагнул. Это была полуправда. И правда и неправда.
– Да ты сам-то кто, паренек? – еще раз недоверчиво заглядывая в паспорт, чтобы освежить в памяти фамилию, спросил его старший. Ему никак не хотелось сдаваться.
– Не знаю.
– Пусть идет, – вступился полнолицый. – Не видишь, он не в себе. У меня сосед Чечню прошел. Нормальный пацан был, вернулся еще хуже этого. Все время молчал. Просто молчал. Все время молчал.
– Человек я, – вызывающе громко сказал Миша.
– Что?
– Человек я! – крикнул он изо всех сил. – Человек я! Человек я! Человек я! Человек я!
– Не скандаль, мы тоже не звери. Иди.
Они молча смотрели, как он сует в рюкзак вещи. Руки еще тряслись. 
– Удачи тебе, паренек.
Они распахнули перед ним дверь и долго смотрели вслед через стеклянные двери вестибюля, пока он не смешался с толпой на переходе.
В клинику он пришел во всем новом. Купил все с иголочки в «Купеческом дворе», старую одежду засунул в пакет и оставил в примерочной кабинке. Полотенце, тапочки, носки, трусы, мыло, дезодорант, зубная паста и зубная щетка, расческа – все, что могло понадобиться в клинике, лежало в новой спортивной сумке, здесь же уютно устроился скромный потертый рюкзак с двойным дном. На плече висела удобная кожаная мужская сумочка с застежками-молниями, которую он про себя называл «барсетка»(88). Шопинг доставил ему огромное удовольствие. Он словно заново родился.
Еще большее удовольствие доставило фисташковое мороженное в огромном вафельном стаканчике, похожем на фужер, и две сосиски в тесте. Теперь только его больная память, седые волосы в случайном зеркале да командирские часы с треснувшим стеклом, которые он носил на правой руке, могли напомнить о недавнем прошлом. Не так уж мало, если разобраться.
В клинике он с трудом добился встречи с главврачом. Ничего не придумывая, выложил все начистоту, как советовал дядя Гусейн. Главврач Иосиф Райзман слушал его внимательно, задумчиво постукивая ногтем большого пальца по переднему резцу. Они сидели глаза в глаза. Никто не темнил, разве что чуть-чуть. У доктора Райзмана было широкое твердое лицо, мешки под глазами и морщинки вокруг глаз. Полное тело было туго втиснуто в халат. Миша сказал, что хочет поступить в Консерваторию. Доктор Райзман попросил показать руку. Насколько плохо обстоят дела? По его лицу ничего нельзя было прочесть.
– Вас никто не лечил? Положились на природу?
– Мне извлекли пулю, чем-то промыли рану, меняли повязки. Обо мне заботились!
Доктор Райзман брезгливо поморщился.
– Ваше лечение будет стоить довольно недешево.
– Деньги у меня есть. Скажете, а я смогу как раньше?..
– Мы сделаем рентген. Вас знобит, пока примите вот это.
Два часа Миша дремал на кушетке за ширмочкой в каком-то стерильно-чистом белом кабинете. Большие деньги творят чудеса. Потом пришел главврач с готовым договором, результатами анализов и рентгеновским снимком. Белый халат на нем туго скрипел при каждом движении, так его накрахмалили в прачечной.
– Все можно исправить, если сломать и срастить локоть заново, – сказал он, мягко потормошив Мишу за плечо. – Удалить лишний хрящ. Часть кости придется заменить. Год на реабилитацию. Действовать нужно немедленно, у вас началось внутреннее загноение и атрофия мышц левого предплечья. Деньги у вас с собой?
Миша молча кивнул. Доктор размашисто начертал цифры на листе А4 и повернул его лицом к Мише. Миша кивнул. Нулей было много. По размашистому почерку было видно, что главврач не уступит ни один.
– Я заплачу, – сказал Миша, неловко поднимаясь. – Но у меня есть еще одно дело, доктор. Сегодня я хотел кое с кем встретиться. Если я приду вечером, вы меня примете?
Доктор Райзман вписал цифры в договор, скомкал лист А4 и сунул его в карман халата.
– Гоните денежки и отправляйтесь куда хотите. Но помните, если мы завтра утром не начнем лечение, я ни за что не отвечаю! – решительно заявил он.
________________
СНОСКИ 23 ГЛАВЫ:
  88. От итальянского «borsetta» – сумочка и французского «boursette» – кошелек. Небольшая мужская кожаная сумочка для документов, денег и всякой мелочи. В «лихие 90-е»  – непременный атрибут современного делового россиянина.


Глава 24. Часы

Что лежит на дне котла шумовка знает.

На трамвае номер пятьдесят пять Миша привычным маршрутом поехал на Болотную. Солнце палило, шла вторая половина дня. Он был налегке, только паспорт, деньги и медицинский договор, сложенный в несколько раз и засунутый в барсетку. В клинике его напичкали лекарствами, и рука больше не беспокоила.
У него останавливалось сердце. Он ехал к Митиной матери, во-первых, выполняя его волю, во-вторых, по велению души. Что он должен был ей рассказать? Что он мог ей сказать? Дорогая Елена Сергеевна(89), мне пришлось убить вашего сына, потому что другого способа спасти его от лютой смерти у меня не было?
Он хотел сказать ей: ваш сын, мой лучший друг, геройски погиб, теперь я буду вашим сыном. На Кавказе правильно поняли бы, что он имеет в виду, но здесь, в Питере, эти слова даже для него самого звучали полным бредом. Женщины здесь не нуждаются в помощи мужчин. Или они слишком горды, чтобы просить о помощи.
Несколько часов он бродил вокруг запертой на лето школы, где они учились, болтал с охранницей, которая узнала его и впустила по большому блату, чтобы он мог с полчасика побродить по школьным этажам, по волнам своей памяти. Сидел на спортплощадке, глядя на двух унылых малолеток, одиноко гоняющих мяч, надеялся встретить знакомых девчонок, но не встретил никого. Большой город умеет разлучать, стирать из памяти, вычеркивать из жизни. Возвращался к Митиному домофону, нажимал кнопку вызова, каждый раз убеждаясь, что в квартире еще никто не появился.
Он устал, был разочарован. Его ждало многомесячное добровольное заточение. Пора было возвращаться в клинику. В последний раз, когда он протягивал руку к домофону, дверь парадной открылась навстречу. Выходила мамаша с коляской. Было кстати придержать дверь. Он поднялся на нужный этаж, позвонил в дверной звонок, дал себе последние полчаса и присел на корточки у их квартиры.
– Вот так, Митя, – сказал он, глядя на часы. – Похоже, сегодня не судьба.
В ответ ему в пыльной подъездной тишине устало зажужжал шмель. Он видел свет, бился в стекло, но не мог пробить невидимую стену. А выше него в окне была открытая фрамуга.
Чуть погодя внизу мягко загудел лифт. Миша снял с руки часы и сунул их в барсетку. Уверенно скрипя тросами, лифт поднялся вверх, раздвинул створки дверей и в его сторону по кафелю зацокали женские каблучки. Он еще не видел, кто идет, но по его лицу уже разлилась счастливая дурацкая улыбка, с которой он сегодня почти не расставался. Заметив его, женщина удивленно замедлила шаги. Миша поднялся ей навстречу. Елена Сергеевна...
– Миша, ты что такой седой?! – потрясенно воскликнула она.
Ее восклицание сбило его с толку. На миг он растерялся.
– Стараюсь старше выглядеть, Елена Сергеевна.
– Нельзя же так стараться, Аликов! Вы меня просто пугаете. Отдали мальчика в хорошие руки!..
Это была его учительница. За год она ничуть не изменилась, ну, может быть, стала еще красивее.
– Я был в Чечне, Елена Сергеевна.
Она вздрогнула и впилась в него глазами, в которых он уловил страх и нечто похожее на мольбу. Только не это, только не это!
– Ты видел Митю?
Он пожалел, что почти не умеет врать. Зачем он ляпнул про Чечню?
Отрицательно покачал головой.
– Что мы стоим на лестнице? – вдруг сказала Елена Сергеевна и распахнула настежь дверь. Миша бывал у Мити в гостях, наверное, не один десяток раз. Она кормила их домашним борщом. Они вошли, разулись, надели тапочки. В доме гулял свежий ветерок, шевелились занавески. Он оставил барсетку на трюмо в прихожей.
– Проходи в комнату. Так ты от Мити? Воевал с ним?
– Воевал, но не с ним, Елена Сергеевна.
– Садись на диван.
Она тоже села. По ее лицу Миша понял, что до нее стало что-то доходить. Наверное, вспомнила его национальность. Господи, зачем он пришел? Еще каких-то десять минут, и они бы благополучно разминулись!
Он почувствовал, что вспотел. Нужно было что-то спрашивать, не молчать.
– А Митя тоже служит?
Не то, не то. Семь лет они взрослели на ее глазах, изо дня в день, кроме суббот и воскресений. Она знала, кто из них когда врет, о чем мечтает и на что способен.
– Рассказывай, Миша. Рассказывай про войну.
Миша вдруг понял, что нестерпимо хочет рассказать ей правду. Если не всю правду, если не про Митю, то хотя бы ту часть правды, которую можно рассказать. Елена Сергеевна сидела перед ним как справедливый, понимающий, прощающий судья и глаза у нее были… как у судьи. Это был взгляд, знакомый по школе. Почему он выполнял просьбу Мити так буквально? Нельзя прийти и ничего не говорить. Он был обязан объяснить свой приход.
– Я был на стороне боевиков, Елена Сергеевна, – промолвил он.
Она не дрогнула, уже предчувствуя это. Он стал рассказать про бабушку, про мать, про ее сговор с дядей, про то, что ему посчастливилось ни в кого не стрелять, а вот сам он пулю сразу схлопотал и его отпустили подлечиться, поэтому он приехал сюда. Сказал, что не собирается возвращаться ни в Чечню, ни к матери. В ответ ни единой реплики. Она чувствовала, что это еще не вся правда.
– Ты видел Митю?
– Нет, Елена Сергеевна. Сейчас там мир, никто не воюет. Я просто жил в горах и все, а ранило меня случайно, шальной пулей.
Елена Сергеевна перевела взгляд на его виски. Перед ней сидел бывший ученик, теперь уже посторонний девятнадцатилетний человек, который поседел только от того, что жил в лесу на свежем воздухе. Ее взяла тоска: что же мы, взрослые, делаем со своими несчастными сыновьями?
– А ведь ты хотел поступать в Консерваторию, – она слабо улыбнулась. – Пойду, поставлю чайник, попьем чаю.
– Я и хочу, Елена Сергеевна! – с жаром воскликнул Миша. – Очень хочу. Врач обещал, что рука будет как новенькая.
Ее это почему-то дико разозлило. Она вышла в коридор и увидела на трюмо Мишину барсетку. Она всю жизнь учила детей не поступать подло, но сейчас она была всего лишь матерью, которой сын не пишет с войны. Потом ей будет стыдно, но она это переживет.
Елена Сергеевна расстегнула молнию и ей прямо в руки упали старые командирские часы, страшно побитые, с треснувшим стеклом. Она перевернула их и увидела на крышке знакомую затертую гравировку: эмблему ВДВ(90) с надписью «Никто, кроме нас», а ниже по кругу новую – «Митьке от бати. Храни тебя Бог!»
Было время, когда она была возмущена этой гравировкой. У Елены Сергеевны закружилась голова. Она машинально застегнула молнию барсетки и резкая боль в животе скрутила ее в дугу. Она беззвучно застонала. Перед ней словно разверзлась бездна, по ту сторону которой безвозвратно в прошлом остался Митя. Вечность смотрела ей в лицо.
Крепко зажав рукой рот, чтобы не закричать и не разрыдаться, Елена Сергеевна дождалась, когда ее отпустит желудочный спазм и крикнула:
– Посиди, я к соседке за сахаром!
Хлопнула дверь. Ее трясло, она не попадала пальцем в цифры. Уже совсем обессилено жужжал шмель на подоконнике. На весь подъезд он был единственным живым существом.
Елена Сергеевна приникла ухом к сотовому телефону.
– Алло, девять один-один? – понизив голос, торопливо спросила она и, представившись, чтобы ее не приняли бог знает за кого, коротко описала ситуацию. – У меня в гостях сейчас находится мой бывший ученик, чеченский боевик, принимавший участие в боевых действиях против федеральных войск. Да, да, задержу. Записывайте адрес и номер домофона. Дверь в квартиру будет открыта. Скорее!
Следующие полчаса Елена Сергеевна провела в аду. Они с Мишей пили кофе с вареньем, потому что в доме реально не нашлось сахарного песка. Был лимон, было кофе, а чая и сахара не было. Она снова была Железной Леди, даже когда у нее из глаз неожиданно для Миши брызнули слезы. Миша и так чувствовал себя прескверно. Он давно бы сбежал, но Елена Сергеевна вцепилась в него мертвой хваткой. Ей хотелось выцарапать ему глаза. О войне больше не говорили, вспоминали учителей. Наконец в прихожей тихо-тихо открылась входная дверь.
Они ворвались в зал вшестером, огромные в своих бронежилетах и касках, перевернули журнальный столик с кофейным сервизом, растоптали в пыль тонкий фаянс громадными ботинками, хором орали «На пол! Лежать! Лежать! На пол!»; кто-то прикладом нечаянно расколотил вращающееся зеркало в центральной части дорогой сердцу Елены Сергеевны итальянской стенки и во все стороны брызнули острые осколки.
Елена Сергеевна громко визжала: «Откуда у тебя Митины часы? Откуда у тебя Митины часы?», таскала за волосы и совала часы Мише в лицо. Миша отчаянно рвался с вывернутыми за спину руками, выл от боли, но не сдавался и кричал Елене Сергеевне: «Это ошибка, Елена Сергеевна, это ошибка! Я все объясню, я ни в чем не виноват!», пока два амбала-спецназовца не уложили его лицом вниз на ковер и не придавили коленями сверху.
– Ты убил Митю! – рыдала Елена Сергеевна. – Ты убил Митю?
Она была вся растрепанная, некрасивая и красная и вела себя не как леди. Мишу рывком подняли с пола, поставили на ноги лицом к ней. Руки в плечах были вывернуты так, словно его поднимали на дыбе. Миша хрипел от невыносимой боли.
– Что ты молчишь? Ты убил Митю? Откуда у тебя его часы?
Он отвел глаза в сторону. Прохрипел:
– Я вам все объясню.
Елена Сергеевна вскрикнула предсмертным криком и бессильно уронила руки. Она поняла.
– Чеченский вы****ок! – с ненавистью выкрикнула она. Словами плюнула ему в лицо.
В тот же миг Миша перенесся отсюда далеко-далеко, в горы, на луг, где паслись пятнистые коровы. Боли он уже не чувствовал. Он перестал чувствовать боль. И не стало никакой Елены Сергеевны, ничего не осталось из прошлого. Горы, он и красивые коровы на лугу. И любимая музыка. Он несся как сокол над травой, не касаясь ногами земли.
Его с заломленными назад руками отнесли бегом к лифту, втиснулись в тесную кабину, поехали вниз.
– А ну дай его сюда, – сказал один из спецназовцев и несколько раз ударил дубинкой по больной руке, ломая кость. От хруста у всех свело зубы. Миша даже не пикнул, просто опустил голову и на глазах у него выступили слезы. Ему не было больно. Его не было с ними в лифте.
Потом они, окружив его со всех сторон, гурьбой вышли на улицу. Был светлый тихий летний вечер, на детской площадке гуляли мамаши с колясками, дети постарше катались на качелях. И только одна из качелей была не занята, она раскачивалась сама, как будто радовалась, что совсем не нуждается в людях, прекрасно справляется и без них. А на спинке сидения у нее была нарисована красивая маленькая птичка.
________________
СНОСКИ 24 ГЛАВЫ:
  89. Отсыл к фильму-драме Эльдара Рязанова «Дорогая Елена Сергеевна» 1988 года. Фильм рассказывает о том, как ученики выпускного класса, явившись незваными на день рождения любимой учительницы, нагло вымогают у нее ключи от сейфа, где лежат их еще не проверенные экзаменационные работы, чтобы исправить ошибки. Своими действиями они калечат и разрушают все, что ей дорого: моральные понятия, веру в добро и благородную миссию учителя. В конечном итоге калечат и саму ее жизнь.
  90. Воздушно-десантные войска, в просторечии десантура. Эмблема изображает парашют в окружении двух разлетающихся самолетов. Принята в 1955 году, автор – Зинаида Ивановна Бочарова, ведущий чертежник в штабе ВДВ. 6 мая 2005 года приказом Министра обороны России взамен этой была учреждена новая эмблема.
______
ЭПИЛОГ

До суда Миша не дожил, через месяц повесился в тюрьме. И хотя судмедэксперт обнаружил множественные следы издевательств и побоев, факт суицида был признан бесспорно установленным.
Тело было предано земле.

Конец
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
13 сентября 2013 года

ПЕРЕХОД К ПОЛНОМУ ТЕКСТУ ПОВЕСТИ:
http://proza.ru/2013/09/23/1244