Жаркое лето 86-го

В мае 1986 года я впервые попала в больницу. Всё началось с безобидного ОРЗ, которое слегка подпортило моё самочувствие как раз в День Советской армии и Военно-морского флота (именно так вплоть до 1995 года именовался нынешний День защитника Отечества, и кстати, выходным днём он тогда не был). С утра 23 февраля я почувствовала, что мне как-то нехорошо: голова тяжёлая и всё тело ломит, а к вечеру поднялась температура, заложило нос, и вдруг откуда ни возьмись, появился кашель.
Первой к моему лечению, как и полагается, приступила мама. В этот раз она почему-то решила обойтись без легендарной ацетилсалициловой кислоты, а испробовать на мне «самое действенное» народное средство от температуры, которое ей посоветовала подруга – уксус. Им надо было смочить носочки и надеть на мои ножки. «Полчаса – и как рукой снимет», - сказала мама и надела на меня мокрые носки.
«Пять минут – полёт нормальный». Потом я почувствовала лёгкое пощипывание. Ещё через пять минут уже не пощипывало, а самым что ни на есть реальным образом жгло. Протерпев ещё пару минут, я простонала:
- Ма-ам, жжёт сильно.
- Терпи, так и должно быть, - сказала, как отрезала, мама.
Что ж, терплю. Нарезаю круги по комнате, скреплю зубами, но терплю. Как там в народе говорится – клин клином вышибают? Работает. Честно. У меня так горели ноги, что никакого недомогания я уже не чувствовала.
Через полчаса, когда, наконец, был подан сигнал об окончании пыток, мне казалось, что я снимаю носки вместе с кожей. Верхняя часть стопы была красной как пионерский галстук.
- Ого! – мама не на шутку озадачилась, - Сожгли что ли? Подержи под холодной водой.
Я побежала в ванную, сунула несчастные ноги под струю холодной воды. Супер!  Сеанс лечения, следом сеанс закаливания – красота! Только не помогло. Нет, температура ушла, пока ещё «полёт был нормальным», а вот стопы «гореть» не переставали и «после посадки». Я вышла из ванной и битый час наматывала километраж по комнате – так хоть немного было легче. «Я проскакал все девяносто миль до заставы, ни дюймом меньше»!
И тут, как холодный душ, голос мамы из кухни:
- Ирка, я, кажется уксус с эссенцией перепутала…
Для тех, кто не в курсе, поясню: уксус это 7-9% раствор уксусной эссенции (уксусная кислота имеет концентрацию 100%, эссенция чуть меньше – 70%).
Что я могла сказать на это? Правильно – ни-че-го. На ногах стали появляться волдыри.
Утром пришла участковая врач-педиатр (мама, в принципе, меня уже вылечила – радикально, но нужна была справка в школу). Мои «красивые» ножки мы, естественно, показывать не стали и рассказывать про «самый действенный способ» тоже. Она прослушала меня фонендоскопом, посмотрела горло, дала маме какие-то рекомендации, выписала лекарства и велела прийти к ней на прием дней через пять. И это было замечательно, потому что раньше я вряд ли смогла бы надеть сапоги.
В назначенный день я выписалась с больничного, хотя немного ещё подкашливала, и пошла в школу.
Прошло недели две-три, кашель не проходил. Прокашляв весь март и половину апреля, я вновь пошла к врачу. Та послушала и назначила прогревание. Проделав 10 прописанных процедур, я никакого улучшения не почувствовала. К кашлю добавилась слабость.
- Ладно, скоро на море поедем, там на камушках прогреешься, - обнадежила мама. У нее с 1 июня был отпуск.
Но всё решил рентген легких – у меня левосторонняя пневмония, нужна госпитализация.
«Может быть, когда-то вспомню я, ребята,
Всё, что подарил мне этот месяц май».
Да, если Боги смеются, то по-крупному: на 31 мая у нас были куплены билеты на поезд, а 30-го меня кладут в больницу. Если сказать, что мама была зла на меня, это ничего не сказать. Но слезами (а в данном случае, криком: «Вот всегда у тебя так! Не можешь не испоганить мне отпуск! Надо было лечиться как следует!» При этом, как именно следует, не уточнялось) горю не поможешь. Билеты были сданы, а я начала получать свою дозу пенициллина – по 4 укола в день, плюс таблетки, плюс физио, плюс лфк.
Мой первый день в больнице запомнился, наверное, не только мне, но и всему персоналу детского инфекционного отделения. Меня определили в палату №11. После того, как я осталась одна, стойкости мне хватило минут на 15-20. А потом я заплакала самыми горючими слезами. Ну, представьте хоть на миг мое состояние: начинались летние каникулы, на улице жара +25, все гуляют, купаются, веселятся, а меня упекли практически за решётку: в палатах окна (с обычными деревянными рамами) были забиты гвоздями – такой вот «умный» способ сделать пребывание детей в больнице безопасным в плане выпадения с высоты (отделение инфекции находилось на втором этаже). Гаджетов не было (не изобрели ещё). Телевизоров в палатах тоже (маленькие дети – опасно, да и дорого). Три железные кровати с панцирной сеткой, три полуубитые тумбочки, стол на четырёх ножках (из одного гарнитура с тумбочками, по-видимому), три стула и раковина, на которой лежал кусок хозяйственного мыла. Не хватало только верёвки. В коридор выходить запрещено, на улицу – тем более.
Дальше – больше. Где-то через час вошла медсестра и сказала, что меня переводят в другую палату. Первая же мысль: «А как меня мама найдёт?!» довела меня практически до истерического припадка. Я собрала свой не дюжий скарб – ручку, тетрадку да толстенькую книжку О Генри «Короли и капуста» - и отправилась за медсестрой. Новая палата оказалась в другом конце коридора. «Как же маме сообщить, что меня перевели?» - эта мысль не выходила у меня из головы. Мама должна была прийти часа через два к окошку палаты (внутрь не пускали – инфекция же!) Но она ведь не знает, где теперь моё окошко!
План моими тараканами был разработан моментально. Подёргав ручку окна и убедившись, что и здесь окно забито, я принялась обычной железной открывалкой выковыривать из подоконника огромный гвоздь. Где я взяла открывалку, не помню, наверное, мама с собой положила, чтоб я могла стеклянные банки с ягодным ассорти открывать (такое тогда продавалось в магазинах, и мама мне его часто покупала).
На тот момент в палате я была одна, поэтому никто не видел моих деяний. Старый деревянный подоконник поддался довольно быстро, и я легко вытащила из него половину гвоздя. Вторая половина, оставшаяся в раме, мне не мешала – я просто повернула согнутый гвоздь, и окно открылось. Отлично! Теперь осталось дождаться, когда придет мама. И этот миг настал.
Мамуля, как обычно, чеканя шаг, шла вдоль здания больницы. Она, конечно же, шла к окну 11-й палаты. Алле-гоп! Я открываю окно и приглушённо так, будто меня придавило экскаватором, полушепчу-полукричу (чтоб не дай Бог, не услышала медсестра и не увидела моего «преступления»):
- Мам! Я здесь!
Не слышит и продолжает движение вперед. Напомню, я на втором этаже, потолки высокие, потому что здание старое.
- Мам! – вполголоса зову я, - Мам, я здесь!
Мама прошла мимо моего окна и стала удаляться.
- Ма-а-а-ам! – заорала я во всю глотку. Мама, наконец, остановилась и подняла глаза, пытаясь определить, откуда исходил зов. Но, чего и стоило ожидать, не только мама его услыхала. Далее картина маслом: в палату входит медсестра, а я по пояс торчу в открытом окне. У неё челюсть отпала, едва не отбив пальцы на ногах. С глазами навыкат она ринулась ко мне. «Ну всё, капец котёнку Ваське…» - подумала я и сжалась как сдутый мяч. Но мама уже увидела меня и подошла к окну.
- Ты как окно открыла? – строго спросила медсестра. Ага, так я и созналась.
- Ручку повернула и открыла, - ответила я, а сама смотрела на маму. Потому что на медсестру смотреть было страшно. И стыдно. Меня ведь с малых лет учили говорить правду, какой бы горькой она ни была. Это уже потом, много лет спустя, я поняла, что врать порой не только можно, но и нужно. А тогда мое пионерское сознание восставало против лжи, покрывая мою физиономию предательским румянцем.
- Оно же забито было, на гвоздь, - не унималась медсестра и говоря нарочито громко, чтобы и мама услышала, какая хулиганка у нее дочь.
- Крепче забивать надо, - буркнула я. Мне, в принципе, теперь уже было все равно, что будет дальше. Главное, цель достигнута – мама знает, где меня искать. А как открылось окно – военная тайна. А тайны советские пионеры не разглашают.
«Плывут пароходы - привет Мальчишу!
Пролетают летчики - привет Мальчишу!
Пробегут паровозы - привет Мальчишу!
А пройдут пионеры - салют Мальчишу!»
И потянулись скучные, однообразные дни в застенках больницы. Мама с отчимом приходили ко мне несколько раз на дню, иначе я грозилась сбежать из стационара. Я томилась в стенах больницы, как несчастный «Мцыри» в плену:
«…Без жалоб он
Томился, даже слабый стон
Из детских губ не вылетал,
Он знаком пищу отвергал
И тихо, гордо умирал».
Я, слава Богу, не умирала и кушала неплохо, но радости это никак не прибавляло.
 В этом месте позволю себе сделать небольшое отступление.
Мой город разделен железной дорогой на две части: Восточную и Западную. Попасть из одной в другую можно через любой из двух железнодорожных переездов: один находится непосредственно около платформы «Машиностроитель», другой между вышеуказанной платформой и станцией «Электросталь».
Больничный городок ЦМСЧ-21 находился (и находится по сей день) в Восточной части города на улице Комсомольской. Жили мы в его Западной части.
В 80-е годы прошлого столетия маршрутных такси не было. Из городского общественного транспорта на «Восточку» можно было доехать только на автобусе пятого маршрута. Дорога от нашей остановки «Магазин «Победа» до остановки «Магазин «Колос» (оттуда пешочком минут 5-10 до медсанчасти) занимала зачастую не меньше часа. Сама поездка на автобусе – это минут 30, а ещё его надо дождаться (это порой тоже минут 30), а если ещё и переезд закрыт (по железнодорожному пути примерно раз в час ходят электрички на Москву и из Москвы), то до Москвы получалось доехать быстрее, чем с улицы Победы до улицы Комсомольской.
Для чего я это уточняю? Для того, чтобы читатель понял, насколько много времени приходилось тратить маме на поездки ко мне в больницу. Но мама, как достойный офицер советской армии, оперативно приняла решение, как выйти из боя с наименьшими потерями. Они с отчимом с утра набирали с собой провизию и между визитами ко мне ходили загорать на водоем Юбилейный, который находится в шаговой доступности от больничного городка.
Через пару дней ко мне в палату положили ещё двух малышей: трёхлетнего Максима и девочку Таню – ей был год и 10 месяцев от роду. Это сейчас родителей кладут вместе с детьми, а тогда детишки лежали одни, медперсонал успевал и покормить их, и все необходимые процедуры сделать. Учтите, что и памперсов тогда не было.
В общем, жизнь моя стала окончательно невыносима. Я с каждым днём всё настойчивее обещала сбежать. Забыла упомянуть ещё такую маленькую детальку: Восточная сторона только начинала застраиваться многоэтажками, и частные дома, оставшиеся от деревни Высоково и находившиеся рядом с ЦМСЧ, ещё имели место быть. Так вот из этих домов по утрам раздавался крик петухов, напоминавший мне мою деревню, Ленку, ферму, лошадей… Душа моя разрывалась:
«Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв…
…Где люди вольны, как орлы…»
Можете мне не верить, но я так убедительно кричала маме сквозь забитое теперь уже точно наглухо окно, что сбегу отсюда, что лечащий врач не стал дожидаться приведения моих угроз в действие и разрешил мне (одной из всего отделения!!!) выходить с мамой на прогулку по территории больничного городка.
Однажды мама принесла мне черешню. Я оставила ягоды на тарелке на столе и пошла с мамой на улицу. Мама и отчим уже хорошо загорели – благо, начало июня выдалось солнечным и жарким. А я, хоть и выходила на прогулки, была бледно-синюшного цвета (как убиенная током совдеповская курица, которую, чтобы съесть, надо было варить дня три).
Вернувшись в палату, я сразу и не заметила, что моя тарелочка с голубой каёмочкой пуста. Пришла медсестра и говорит:
- Ты свои передачки без присмотра не оставляй: или ешь сразу, или прячь куда-нибудь. А то оставила черешню, умница какая, а Максим всю её и съел!
Приплыли. Если хочешь быть здоров, ешь один и в темноте – так что ли?
- Да ладно, лишь бы на пользу пошло, - ответила я. А что мне оставалось?
- Так он вместе с косточками съел, - это прозвучало как приговор. Не мне, разумеется, а горшку, на котором Максим в итоге и просидел весь вечер. 
12 дней я провела – так и хочется написать «в СИЗО» - в стационаре. 12 июня меня – о, небеса! – выпустили на свободу. Мама взяла билеты на самолёт, и мы в ту же ночь втроём вылетели рейсом «Москва – Адлер».
Но на этом мои страдания, как оказалось, не кончились.
Жильё тогда курортники-дикари искали непосредственно по прибытии на место. Обычно на ж\д вокзалах и в аэропортах хозяева сами подходили к приезжающим и предлагали свои апартаменты. Да это я так прикалываюсь – какие тогда были апартаменты? Такого слова-то в лексиконе советского человека не было. В Абхазии, куда мы чаще всего отправлялись (она тогда ещё входила в состав Грузинской ССР), это, как правило, была комнатушка с двумя-тремя кроватями, туалет – отдельно стоящее сооружение (как в деревне), душ – аналогично, общая кухня под большим навесом – газовая плита, холодильник, стол, необходимая посуда. Вот и весь комфорт. Но как же всё было классно! Душевно, весело, легко – то ли, правда, менталитет у людей был совсем другой, то ли сами люди другие были…
В то лето мы сняли жильё в Пицунде. И на этот раз нам не повезло – комната в трёхкомнатной квартире на девятом этаже, и хозяин умолчал об одном нюансе: дом был только что сдан в эксплуатацию, и лифты ещё не работали!!! Вот мы по два, а то и по три раза на дню поднимались пешочком. И до моря было ходьбы минут 20. Поначалу очень хотелось поменять жильё, но, как обычно, снизошло мудрое ленивое решение, что «от добра добра не ищут», и мы остались.
Но это всё были цветочки по сравнению с тем, что в первый же день я сгорела напрочь. Спина, грудь, руки, ноги – всё покрылось волдырями. Кожа с меня слезала – змеи от зависти слюнями давились! А новая кожица тут же по второму кругу обгорала под палящими лучами южного солнца. В итоге всё, что обгорело, покрылось коркой. Ирка-шашлычок! Кастинг на роль кузины Фредди Крюгера я прошла бы вообще на ура. Причём, если Роберта Инглунда перед каждой съёмкой гримировали по 3,5-4 часа, меня легко можно было запускать в кадр без грима.
Пролетели годы, зажили все ожоги (и от солнца, и от маминого лечения), и сейчас я не могу вспоминать всё это без улыбки. А тогда мне казалось, что моим страданиям нет конца и края. Но – проходит всё, прошло и то жаркое лето 86-го года. И несмотря ни на что моё детство осталось в моей памяти эрой счастливых дней.