Мемуары Арамиса Часть 392

Глава 392

Я лишь на минуту покинул друзей в самый разгар нашей трапезы, чтобы написать краткую записку: «Мессиру А.С. Я согласен. д’Аламеда»
— Перешли этот ответ по известному тебе адресу, — сказал я, вручая записку Базену и вернулся к столу.
Моя жизнь с этого момента приобрела новый смысл, мои действия сосредоточились на новой цели, но это не значит, что я стал другим и перестал замечать то, что было важным для меня раньше. Просто к моим интересам добавился ещё один, не скажу, что самый важный, но в данный момент, пожалуй, самый увлекательный.
«Итак, я стану кардиналом, которому, быть может, суждено стать Папой, — Подумал тогда я.  — Зачем мне это? Впрочем, шаг сделан, отступать поздно. Наверное, пришла пора и мне позаботиться о друзьях, как они заботились обо мне всё это время? Пора, пора Портосу стать, наконец, герцогом и пэром, как он того желает, д’Артаньяну – маршалом Франции, а Атосу… Чего же делает Атос?»
— Между прочим, Атос, чего вы ждёте от жизни? — спросил я.
— Мне уже ничего не надо, — ответил Атос. — Да и раньше я тоже ничего не желал. Впрочем, я хотел бы, чтобы Рауль обрёл своё счастье.
— Ах, я старый церковный сморчок! — воскликнул я. — Ведь я же забыл передать вам письмо от Рауля!
— У вас есть письмо от Рауля? — оживился Атос. — Как оно к вам попало?
— Оно пришло в Блуа, но не застало вас, — ответил я. — Так что Гримо переслал его мне с припиской о том, что он убеждён, что я увижусь с вами раньше него, а письмо от Рауля – это для вас самое срочное сообщение из всех, какие только могут быть.
— И он не ошибся! — сказал Атос. — Что же вы ждёте? Несите его скорей!
— Арамис, я не верю, что вы забыли про него, — сказал д’Артаньян. — Какого чёрта? У вас всегда была отличная память!
— Ну хорошо, вы меня раскусили! — ответил я с улыбкой. — Я ведь не читал этого письма. Я боялся, что Атос умчится от нас даже не поужинав. Мало ли что там содержится? Но если оно прождало до своего вручения несколько дней, я надеялся, что отсрочка в полтора часа не существенна, я ведь так не хотел бы, чтобы Атос покинул нашу славную компанию тотчас по приезде ко мне!
— Наш друг Арамис, и вдруг не читает чужих писем! —хохотнул Портос, но я сурово взглянул на него, и он принялся с ожесточением жевать великолепно прожаренную ножку поросёнка.
— Всем нам приходилось читать письма, адресованные не нам, когда мы были на войне, — сказал я небрежным и шутливым тоном. — А на войне мы почти всё время. Но письмо моему другу от сына – это святое. Нет-нет, я не читал его.
— Я верю вам, Арамис! — сказал Атос. — Позвольте же мне пробежать его глазами тотчас же. Если в нём нет ничего личного, мы прочитаем его вслух, ведь я знаю, что все вы любите Рауля если и не больше чем я, то во всяком случае, как любит добрый отец своего доброго сына.
— Так и есть, дорогой Атос, — согласился д’Артаньян. — Читайте же это письмо, мы не будем вам мешать, но если вы решите зачитать нам выдержки из него, мы будем вам чрезвычайно признательны.
Рауль к тому времени пребывал в Англии, где при дворе короля Карла II он хотел бы вновь встретиться с мисс Мэри Грефтон, проявившей в прошлом к нему изрядное внимание. Хотя с того времени прошло уже почти четыре года, она, по-видимому, не забыла статного и благородного юношу, прекрасно воспитанного, храброго и отлично говорящего на английском языке.
— Что ж, я прочитал письмо, и теперь получу дополнительное удовольствие, зачитывая его вам вслух, — сказал Атос. — Вот что здесь написано.

«Дорогой отец! Я чрезмерно тоскую от разлуки с вами, и, наверное, был бы совсем несчастен, если бы не одно счастливое обстоятельство, которым спешу поделиться с вами. Мисс Мэри Грефтон, это весьма достойная мадемуазель, красивая, с живым умом, весьма начитанная и всесторонне образованная, стройная и грациозная в своих движениях, словом, мисс Мэри, какова она есть, сегодня призналась мне, что испытывает ко мне те же чувства, которые, мне кажется, я нахожу у себя. Ещё в первый приезд почти четыре года тому назад я отметил высокие качества её души, как и необычайную красоту её лица и фигуры. Но поскольку мысли мои были лишь о Луизе, я приказал себе не видеть и не замечать всех её достоинств. Несмотря на мою холодность, уже тогда мисс Мэри выделила меня из всех своих знакомых и была чрезвычайно мила со мной. Вспоминая сейчас, как я себя с ней вёл, я думаю, что моя подчёркнутая холодность превышала границы приличия и лишь такая добрая девушка, как мисс Мэри, могла простить мне мою крайнюю отчужденность и рассеянность при разговорах с ней. Мы обсудили тысячу тем и по каждому затронутому вопросу мисс Мэри проявила чрезвычайную рассудительность. Сама она объясняет свою эрудицию всего лишь обычной начитанностью, однако, я полагаю, что одно лишь чтение не могло бы создать такого ангела в женском образе, и здесь, безусловно, сказалась природа её благородного происхождения. Недаром ведь говорят на востоке, что осёл, гружённый книгами – ещё не мудрец. Поэтому её глубокий ум я не могу приписать лишь одним книгам. Отец! Она так очаровательно хмурит бровки, когда осуждает тех, кто, безусловно, этого заслуживает, и так мило улыбается, говоря о тех, кого любит, что я не перестаю любоваться её лицом и подбрасываю ей для разговора всё новые и новые темы, чтобы в очередной раз изумиться её уму и насладиться игрой эмоций на её лице. Она знает почти наизусть все три объёмных тома нашего французского писателя Мишеля Монтеня, или, во всяком случае, те места, которые нашли отклик в её добром сердце. Она цитирует эти места на французском, и легко переводит их на английский. Говорят, что для англичан язык Монтеня оказался столь богат, что при переводе этой великой книге англичанам пришлось придумать множество неологизмов. Ещё она сообщила мне, что какой-то их весьма знаменитый драматург, именем Вильям Шекспир, использовал мысли Монтеня в своих пьесах – комедиях и трагедиях, написанных, преимущественно, белым стихом. Кажется, она уверена, что этот самый Шекспир пишет почти столь же хорошо, как Корнель. Тут, очевидно, сказалась её любовь к родине и родному языку, но я не стал её разубеждать. Несомненно, что этого самого Шекспира никто нигде не знает, кроме отдельных любителей древностей в самом Лондоне, тогда как любой образованный человек с лёгкостью процитирует несколько стихов из великого Корнеля. Я не дал разгореться этому маленькому недопониманию между нами, поскольку считаю, что о вкусах спорить нелепо, и если ей нравится этот самый Шекспир, то не следует стараться образумить её. Со временем она и сама поймёт, что была не права.
Здесь, в Англии, все говорят о скорой войне Франции с Голландией и поговаривают, что Англия могла бы выступить союзницей Франции при условии достаточной активности и победоносности французского флота в первые недели сражений. Это значит, опять, война! Что ж, мне, офицеру, не пристало отсиживаться в тылу. Но я твёрдо решил не воевать на стороне Короля Франции в его войсках. Отняв у меня Луизу, Король разорвал со мной все связи, я решил, что во Франции я уже никогда не буду счастлив, даже и в том случае, если согласиться, что Луиза не желала стать моей женой и никогда бы не стала ей. Сделанное им по отношению ко мне навсегда отторгло меня от него. Я принял решение стать морским офицером здесь, в Англии. Я обрету моё новое отечество и буду сражаться за него. Союз Англии и Франции упрощает это моё решение. Кое-какие навыки я уже получил во время морских походов под руководством герцога Бофора. Я напросился к герцогу Албеманлу, который зачислил меня младшим помощником капитана на корабль «Стремительный». Герцог предложил мне выбрать имя на английский манер, и теперь вашего сына зовут Рауль Батс. Надеюсь, что вскоре вы услышите о подвигах капитана Батса, дорогой отец!
Не осуждайте меня за то, что я сменил имя. Во-первых, во Франции я почти что числюсь погибшим. Во-вторых, я и сам хотел бы порвать свои связи со страной, в которой Король не гнушается тем, чтобы воровать невест у своих подданных, потому я хотел бы сделаться английским подданным. В-третьих, мисс Мэри… Впрочем, я сделаю ей предложение не раньше, чем покрою себя славой отважного морского офицера.
До меня дошли прискорбные известия о трагической гибели вашего друга барона дю Валона в связи с тем, что барон назначил меня своим наследником. Это большое несчастье для всех нас, и, конечно, вам, мой дорогой отец, наиболее тяжело перенести эту трагическую потерю. Мне не придётся вступать в права наследства. К счастью, я, отправляясь с герцогом де Бофором на войну, написал своё завещание, заверил его у нотариуса и оставил его у Гримо. В нём я оставляю всё свое имущество, если оно будет, вам, дорогой отец, а в случае, если переживу вас, я оставляю всё вашему другу д’Артаньяну. Поскольку мы с вами, отец, числимся умершими, о чем комендант крепости Кандии составил документы, я не собираюсь воскресать, и предпочитаю оставаться в глазах всех французов в том статусе, который даровала мне судьба. Лишь моя дражайшая матушка, которая открылась мне совсем недавно – о, какая же это великая и прекрасная женщина! – госпожа…»
Тут Атос прервал своё чтение.
— В общем, он знает, кто его мать, — сказал он. — Здесь он называет её имя. Но это не важно. Продолжаю чтение.

«К чему такая секретность? — подумал я. — Во всяком случае, все мы знаем, что речь идёт о герцогине де Шеврёз!»

«Лишь моя дражайшая матушка, которая, и так далее, — продолжал читать Атос, — и также вы, отец, да ещё два-три самых верных друга будут знать правду. Поэтому господин д’Артаньян может вступить в права наследования моего небольшого наследства, а также огромного наследства от бедного барона дю Валона. Очень жаль, что у капитана д’Артаньяна нет детей и ему некому завещать это наследство. Я не хотел бы, чтобы оно отошло в казну. Впрочем, может быть, у него есть какие-то дальние родственники. Меня это наследство совсем не интересует. Я хочу сам обеспечивать свою жизнь, и жалованье морского офицера меня вполне устраивает. Крепко обнимаю вас, горячо любящий вас Рауль Батс де Бражелон, который, как я надеюсь, в самом ближайшем будущем сможет подписывать свои письма своим новым именем – капитан Батс». 
— Бедняга Рауль! — сказал Портос. — Он до сих пор считает меня погибшим!
— А меня – женоненавистником, — добавил Атос.
— А меня бездетным, — добавил д’Артаньян.
«И меня тоже, — мысленно прибавил я. — Но, кажется, сам он не собирается оставаться бездетным, и это большое утешение для Атоса. Надеюсь, ребёнок привяжет его к этой жизни крепче, чем детские мечты о недостойной девице де Ла Вальер!»
— Как видите, Арамис, я не сорвусь с места и никуда не помчусь сразу же после прочтения этого письма! — сказал Атос.
— Да, маркиз, вы спокойно завтра выедете в порт в моей карете, чтобы повидаться с Раулем и обнять его, — сказал я.
— Почему вы решили, что я так поступлю? — с удивлением спросил Атос. — Да, непременно, так и поступлю! Благодарю вас, Арамис! Д’Артаньян, вы ведь и один сможете отвезти в Лувр шпагу герцога де Бофора?
— Я отвезу её вместе с Портосом и Арамисом, — ответил д’Артаньян.
— О, нет, хватит и вас двоих! — ответил я. — Священнослужителю не пристало возить военные трофеи. Вот если бы вы повезли Королю святые мощи, моё присутствие было бы уместным.
— Итак, друг наш, вы, наконец, определились с тем, чего в вас больше – мушкетёра или аббата? — спросил д’Артаньян с плохо скрытой иронией.
— Я всегда был в большей степени аббатом, но обстоятельства вновь и вновь вынуждали меня оставаться мушкетёром, — ответил я с лёгкой иронией, которую не особо любил слышать от меня д’Артаньян.
— Арамис, вы всегда найдёте самый точный и убедительный ответ на любую реплику и на любой вопрос, —подметил д’Артаньян.
— Для успешной карьеры священника иногда приходится быть шутом, иногда – философом, иногда – актёром, а чаще всего – циником, — ответил я.
— Охотно верю! — согласился д’Артаньян. — Я бы, наверное, тоже стал циником, если бы выслушал столько исповедей молодых девиц, сколько довелось выслушать вам, Арамис. Кстати, много их было?
— Дорогой д’Артаньян! — воскликнул я. — Их было множество! К счастью, я стараюсь забыть всё то, что услышал, как можно скорее, и у меня это не плохо получается!
После этих моих слов мои друзья переглянулись, и я понял, что никто из них мне не поверил, даже Портос.
— Ну ладно, признаюсь! — сказал я. — Не всё услышанное на исповеди удаётся забыть! Ну да, ну да, ничего я не забываю. Но ведь разглашать нельзя! Тайна исповеди свята. Иначе я мог бы написать новый «Декамерон» ничуть не хуже, чем Боккаччо. Да что там! Это было бы «Mille et una noctes». Не десять дней, а тысяча и одна ночь!
— Лучше было бы назвать эту книгу «Milia cuckolds» — сказал д’Артаньян со смехом.
— Вы правы, д’Артаньян, но тогда уж «Sesquialtera milia cuckolds»— уточнил я.
— Что он сказал? — спросил Портос у Атоса.
— Д’Артаньян посоветовал назвать книгу «Тысяча рогоносцев», а Арамис поправил до полутора тысяч, — ответил Атос. — Бедный Рауль!
— Возможно, мисс Мэри будет исключением, — сказал д’Артаньян, но, кажется, безо всякой надежды на то, что его прогноз сбудется.
В тот момент я и сам подумал, что Раулю вред ли повезёт, но, как оказалось, мисс Мэри вполне была достойна выбора Рауля, графа де Бражелон.

(Продолжение следует)