Молоко в ладонях Глава 8

               
   ОДНИ В ПОЛЕ

   Холодная ночь отняла последние силы. На подъездных путях белым бело; беспрестанно валил снег и мягкость первого морозного воздуха вихрем будоражила усталые, заспанные лица. Небесам словно намеренно хотелось обрушить на полу-разутых, легко одетых переселенцев все сюрпризы Сибирской зимы; удивить и вразумить: «Куда, мол, явились с малыми детьми?.. Какая сила вас гонит?.. Одумайтесь, люди!..» И вовсе не досуг суровому течению времени; к чему творятся над людьми невероятные бесчинства, сталкивая их невинные и беззащитные души с истинного пути на обочину, на край жизни, обрекая на лишения, бесконечные мытарства и страдания. Стынет душа в столбняке, спросить так и хочет: «Во имя чего весь ноющий нестерпимой болью страх за детей малых, за женщин, стариков. За что страдает люд русский, сорванный с насиженных, обжитых мест, гонимый в нужду и неволю?..»
   Вскоре, обходчики попросили освободить вагоны и ждать распоряжений в стороне. У небольшого деревянного строения собралась огромная толпа народа. Жались, кто от холода, кто от неразберихи, ожидания и неясности уготованной участи, о которой едва ли кто имел представления. Вновь прибывшим необходимо было пройти перепись, с предъявлением всех имеющихся на руках документов. В отдалении стояло несколько бортовых автомашин, много санных и колесных подвод, запряженных лошадьми. По всей видимости, предстояло вновь куда-то ехать. Елизавета собрала едва побуженных, заспанных с ночи детей и встала в общую очередь для регистрации. Юрий, держа на руках маленького Ваню, не отходил и был поблизости вместе с Верой. Маша, ухватив Нику и Таню за руки, тоже стояла рядом. Людей много, народ неорганизованно толпился и, осматриваясь, терпеливо сносил образовавшийся хаос ожидания. 
   Тех, кто не имел при себе документов, отвели в сторону и велели ждать особого распоряжения. В их число попала Елизавета с детьми и еще несколько человек. У остальной массы мобилизованных видимо хоть какие-то документы при себе имелись, и они терпеливо дожидались своей очереди. Кормить никто и никого не собирался; видимо это не включалось в пункт мероприятий по приему переселенцев. Все вновь прибывшие имели при себе какие-то баулы; пустые или полные – сейчас это никого не интересовало и не касалось. Судя по ситуации, надежда на скорое прибытие к месту будущего поселения слабо исчезала. У Елизаветы водились еще остатки зачерствевшего хлеба, и она раздала его детям, чтобы они подкрепились перед предстоящей дорогой.
     -  Мама, у меня ручки замерзли, в моей варежке дырка, они старые, - едва не хныча, жаловалась Ника. Маша сразу же принялась растирать ее маленькие, холодные ладошки. Ника, ощутив тепло, затихла. А Таня терпеливо молчала и ждала, стоя рядышком.
   Почувствовалось оживление; народ принялись распределять по повозкам, которые быстро наполнялись и спешно отъезжали. Постепенно людей становилось все меньше. Подошли наконец то и к ним:
     -  Почему без документов? – строгим голосом спросил мужчина, с торчащими длинными усами. - Хоть что-то у вас имеется? Фотографии может сохранились или справки какие-то с места жительства уцелели? Порядок того требует, перепись, можно сказать, нужна.
   Ника с волнением смотрела на проверяющего и думала, что дядька почти настоящий Бармалей из сказки, про которого ей Маша читала книжку. Он так же строго смотрел на маму, словно готов был привязать ее к дереву или запереть в страшное подземелье вместе с ними. Но мама, наверное, его не боялась и смело отвечала ему на разные вопросы.
     -  При отправлении бомбили станцию и документы, в панике, потерялись, я и сама не помню, как это могло произойти. Позже хватилась, а их нет, - словно извиняясь за свою нерадивую оплошность, взволнованно оправдывалась Елизавета, - и фотографий нет; они в доме остались, взять не успела, торопилась и забыла… 
     -  Дети ваши?.. – коротко спросил проверяющий.
     -  Мои.
     -  Все?
     -  Да, все мои, а как же?..
     -  Да по-всякому бывает, женщина, по-всякому!..
     -  Перечислите мне всех по именам, отчеству и году рождения. Кто ваш муж и где он сейчас находится? Почему не следует с вами? Есть ли старики?
   Елизавета перечислила всех, дав Маленькой Тане отчество своего мужа. Остальные данные на детей ей были хорошо известны. Сделав необходимые записи, уполномоченный мужчина на короткое время отошел. Затем вернулся в сопровождении молодого парня и сказал, чтобы все семеро следовали за ним. Бумагу с их общими автобиографическими сведениями он передал кучеру и велел Елизавете; по прибытии ждать уполномоченного из района, для официальной регистрации детей и их матери.
     -  И зачем мне эта шантрапа? Так не пойдет, начальник!.. – пререкался молодой кучер, ничуть не гнушаясь крепких выражений. - Ты мне работающих давай, а этих скворцов нам кормить нечем! На что они годятся?.. Ежели в дороге померзнут, я на тебя кивать стану!.. Других давай, этих вон, в детский дом везти надо, а у меня лесопилка без людей стоит, - непривычно громко и отчаянно, даже как показалось Елизавете, по-хамски, отбивался совсем еще юный кучер, вовсе не желая забирать ее и детей и везти их к месту назначения.
     -  Я на деревню Капустину, уже двоих взрослых отписал, с тобой и поедут, хватит для лесопилки. Кто-то же и этих должен забрать, подвод вон, погляди, не осталось почти. Забирай людей и не пререкайся, ишь с гонором нашелся, а то я быстро к Ершову отправлю, он тебя вразумит…
   Биряй отмахнулся и направился к саням, возле которых уже стояли какие-то люди с баулами в ожидании указаний.
     -  Все, как тебя там, хозяйка, бери детей и шагайте за ним, другой подводы у меня для вас нет. Обустраивайтесь на месте сами, - отрешился распорядитель и быстро ушел прочь.
   Суета понемногу угомонилась, люди рассеялись, устраиваясь согласно разнарядке. Елизавете ничего не оставалось, как поспешать, волоча детей следом за единственным оставшимся кучером, в надежде обойтись без неуместной ругани. На первой, головной повозке размещались люди с большим количеством узлов. Кто-то напрасно пытался объяснить кучеру, что для двух слабых женщин зимняя дорога на не утепленных санях может закончиться плачевно. Но парень только отмахнулся:
     -  Ничего с вами не станет; в поле стога стоят, наберете соломы, согреетесь, - отбивался он от нудных и требовательных пассажиров. – Я вам, где плацкарты возьму, нет у нас их в деревне!.. А кому холодно, вон бегом следом бегите, согреетесь…
     -  Хватит, спорить, проку мало, садись давай, что с этого малолетки возьмешь. Сам-то вон, в шубу закатался. На месте, начальству жаловаться надо, - бурчала пожилая попутчица, с головных саней.
     -  Кому жаловаться то? Или забыла, кто ты есть? Шибко много за всю дорогу нам внимания уделяли?.. – женщина упала на сани, пытаясь успокоиться.
   Вторая упряжка в поводу тянулась за головной. Кучер лишь перевязал вожжи и, обращаясь к подоспевшим, в грубой форме, велел поскорее рассаживаться, не то оставит здесь «столбы подпирать». Дорога, мол, дальняя предстоит, медлить времени нет.
   Кое как, тесно прижимаясь друг к другу, дети разместились в узких санях. Обнялись и затихли. Тронулись повозки, увозя озябшую, полуголодную детвору в бескрайний белый простор зимней Сибирской степи. Елизавета, держа на руках спящего, маленького Ваню, велела всем девочкам поплотнее прижаться к ней и к Юре, с обеих сторон, чтобы в пути согревать друг друга. Подул степной, пронизывающий ветер; расстилавшиеся впереди холмы, с редкими, тощими пучками перелесков, позволяли ему беспрепятственно гулять, где вздумается, ничуть не внемля состоянию измотанных дорогой людей. Обездоленные дети впервые чувствовали на себе, кусающие дуновения непривычной зимней свежести, проникающие сквозь ветхое облачение потрепанной одежды. Они неотступно верили в скорый, благополучный исход многих дней пути, наполненных невероятной терпимостью, испытаниями и лишениями, в сравнении с которыми, все прежние невзгоды были ни почем; только бы поскорее обрести тепло и покой, разрешение безысходности нелегкой участи.
   На первой же остановке, принялись утепляться прямо у стога соломы, оставленного стоять в поле до весны, с неясной, но видимо необходимой целью. Пересесть на первую подводу, где было просторней, даже Юрию не захотелось. Тепло, исходящее от родных сердец, тесная близость сестер и матери, расслабляли и согревали душу иначе. Эти ощущения он ни на что не променяет; они наполнены любовью и желанием делиться последним, что имелось. Елизавета мужественно приняла свою долю; быть до конца матерью, которая отдаст все, даже свою жизнь за детей, чьею судьбой распоряжались в эти часы все, кому угодно, только не она, не мать, имеющая на это даже не узаконенное право, а долг, возложенный Всевышним. И этот, не по годам грубый, по сути, совсем еще мальчишка, вовсе не указ ей; она не станет его даже слушать, а станет делать то, что явится благом для измученной долгой дорогой семьи.
  Добрались до места уже почти ночью. Усталые лошади медленно тянули возницы, шагая по заснеженной степи без какого-либо интереса. Чужие, неприветливые окрестности давно окутал сумрак, а люди все ехали по холодному, немому простору, то и дело соскакивая с саней, чтобы разминать озябшие, затекшие ноги и согреваться. Редкими и тусклыми огоньками высветила из мрака леса деревня. До нее еще далеко, но сани остановились. Безжалостный и невоспитанный кучер, в свойственной ему, грубой манере, велел слезать с саней; оставил беспомощную женщину мать с шестью детьми, одиноко стоять на окраине села. Стряхнул семью Елизаветы с саней на снег, словно отслужившее тряпье, бросив на всякий случай:
     -   Вон сарай, обустраивайтесь сами!.. Солома рядом, чего вам еще надо?..
   Не дав опомниться, спешно исчез во тьме ночи. Увез оставшихся людей, безучастно лежавших на головных санях, куда-то дальше. Елизавета растерянно смотрела вслед, не в силах осмыслить и принять произошедшее. Выходило как-то дико и бесчеловечно; выбрасывают зимой, ночью, в открытом поле, одну с детьми, без теплой одежды еды и жилья, рядом с холодным сараем, в котором неизвестно кого до них содержали. В нем, как оказалось, даже печи еще не было. И все это после долгой, зимней дороги, на холоде: «Старый небольшой амбар, у него почти не осталось сил стоять, а он все смотрит на жизнь с тоской, без будущего, служит людям, уже не видящим в его несгибаемой стойкости смысла. Снесут и его скоро… - подумалось Елизавете, - а может и нет; ведь и он сгодился…»
     -  Мама, а тут совсем темно и страшно, - испуганно проронила Вера и крепче прижалась к руке старшего брата. Юрий уныло смотрел на строение, которое необходимо было прежде всего утеплить, а после уж заселяться: «Благо еще не мороз, а всего лишь мягкое начало зимы», - с тоской думалось ему о предстоящем, первом ночлеге.
   Маша и девочки с любопытством побежали смотреть на сарай, в котором им предстояло жить. В сквозившем дырами, заброшенном помещении гулял ветер, надувая у входа и по углам, где были выбиты доски, мелкую, снежную пыль. Нужно было искать дом председателя или кого-то, кто нес хоть какую-то ответственность за их устройство. Но одних детей ночью не бросишь, и Елизавета решила дойти до ближайшего дома, чтобы попроситься на ночлег, а уже утром разыскивать нерадивого деревенского управителя.
   Всюду, по обочинам и в открытом поле, где тонким слоем лежал снег, пробивала едва запорошенная стерня. Единственный санный след уводил к поселку. Шли долго, на ближний огонек. Постучались в первый же дом, стоявший на отшибе. До самой деревни нужно было еще долго идти пешком, а этот стоял в одиночестве. Он тускло светил окнами и вселял невесть какую, но надежду на удачу и теплый приют. На глухой стук, после короткой возни в сенях, дверь отворила пожилая женщина. В темноте с трудом угадывались черты крупного лица, глаз видно не было, а Елизавете, молящей не отказать в ночлеге, хотелось их видеть; ведь предстояло даже не просить, а жалобить.
     -  Может пустите на одну ночь, хозяйка, нас только что привезли и пока что не устроили. Мы переселенцы и нас никто не встретил, а председателя еще найти нужно. Мне бы только переночевать с детьми, намерзлись в дороге, а завтра мы обязательно решим вопрос с жильем, - с волнением в голосе обратилась Елизавета. Ей никогда еще не приходилось чувствовать себя в роли беспризорной матери, просящей за обездоленных, голодных детей.
     -  Ну так и шагайте к нему, еще не ночь на дворе. Чего ко мне то стучите. Мне такую ораву размещать негде, а в хлеву скотина, тесно там.
     -  Да мы, хозяйка и знать не знаем где тут, на ночь глядя, председателя вашего искать. Мне бы до утра где-нибудь на полу устроиться, с детишками, устали они. Утром мы уйдем, - отнюдь не стремясь настаивать, продолжала умолять жалостливым голосом мать.
     -  Ступайте, ступайте, нету у меня столько места. В село идите, к другим, у кого просторней, там и проситесь, – двери затворились, и хозяйка тут же ушла.
   Где-то далеко, в окрестной тьме, завыла собака, нагоняя тоску и скорбь, от которой Елизавете становилось все больше не по себе. Немая печаль отразилась на ее лице; благо, что ночь… Заплакал маленький, проголодавшийся Ваня, засучил ногами, просясь опустить его вниз. Словно и ему захотелось первый раз ступить на Сибирскую землю, встретившую его столь не дружелюбно. Мать достала ему корочку оставшегося, сохранившегося хлеба, и он замолчал. До деревни, по снегу, детям не дойти, далеко, да и не было уже уверенности, что там их встретят иначе. К тому же устали от трудной дороги, всем хотелось отдохнуть. Оставалось одно; как-то обустроиться в том брошенном всеми сарае, хотя бы на одну ночь. Чего зря «порог подпирать», отправились все вместе к законно выделенному им жилищу; в обратную сторону. Рядом с амбаром стоял свежий, невысокий стожок соломы. Было заметно, что его подвезли совсем недавно, постарались: «В этом единственно проявленном благом деянии, пожалуй, и выразилось усердие нынешнего председателя, о вверенных ему людях. Пусть так, - в сердцах сетовала Елизавета, - завтра разберемся».
     -  Мама, печки никакой внутри нет, может теплее будет заночевать в стогу, - предложил неожиданно Юрий. - Я вырою быстро углубление и мы, пересидим ночь внутри стога; он большой и вроде бы хорошо сложен, надеюсь не завалится.
     -  Хорошо, Юра, я сейчас тебе помогу, а девочки с Ваней пока посидят. Только лишнюю солому давай занесем вовнутрь, а Машенька с Верой заткнут все щели. Может и внутри что-нибудь обустроим, двери вроде бы плотные, - поддержала сына Елизавета. Дышавшие любовью слова матери как никогда успокаивали и бодрили.
   Никто не смел плаксиво притязать на неустроенность. Дружно взялись за работу и, уже спустя короткое время, большой проем в стогу позволял чуть ли не в половину роста, заходить Юрке во внутрь устроенной им пещеры. Осталось аккуратно углубить и расширить безопасное пространство, и утеплить соломой пол, на котором предстояло лежать. Благо земля еще не промерзла и хранила тепло недавней осени; не выстуживая, а напротив, ласково согревая земной мягкостью образовавшееся пространство для жилья. Снег давно перестал идти, и высветившая небо луна, отрядила себя в помощники, слабым, но достаточным светом освещая строительную площадку, на которой трудились, не покладая рук, полуголодные дети, с одной лишь мыслью и надеждой; поскорее обрести уголок, в котором можно будет согреться и отдохнуть. Дверей у пещеры не было; вход прикрыли двумя имевшимися плахами, завалили свободной соломой и дружно попрятались внутри, собственным дыханием отапливая образовавшееся помещение. Места хватало всем. Плотно прижимаясь к матери, быстро отогрелись; девочки угомонились и дружно заснули до утра. Сверкало величием небо, первая зимняя ночь, окутала звездной мглой сиротливо стоящий у амбара стожок соломы, в котором теплилась жизнь; пряталась от непогоды и людского равнодушия многодетная семья, брошенная на произвол судьбы, подобно загнанным в западню волчатам. Им еще предстояло начать борьбу за выживание, впервые осознавая, что пустынное поле под открытым небом и хилый стожок пушистой соломы, встретили их куда радушнее местных жителей.