Найди

НАЙДИ
Повесть.

ГЛАВА 1
В ГЛАВНЫХ РОЛЯХ

– Не любите вы детей, – сказала светловолосая немолодая дама в зелёном платье и пристально, как-то сочувствующе, немного свысока посмотрела высокому мужчине средних лет в его карие глаза.
 
– Ошибаетесь. Один пример перед вами, причём плохо вами понятый, а вы уже делаете выводы… – ответил ей мужчина.
 
Ему хотелось добавить: «А считаетесь преподавателем», но это было бы банально и даже глупо, и он просто с сожалением ответно смотрел в её испытующие глаза.

– Разве?..

– Дети разные бывают. Некоторых люблю, некоторых, действительно, не люблю. А вы всех любите?

– Да.

– Но это же неправда, Василиса Семёновна. Вы меня обманываете, а может быть, и себя.

– Нет, я всех люблю. Это же дети – их надо любить по определению.

– Да, да, конечно… – задумчиво сказал Селиванов, повернулся и пошёл в первый кабинет.

Это был просторный светлый кабинет. Многим он казался аскетическим, так как в нём не было ничего лишнего, только необходимое: и слова, и предметы. Да и слов-то на самом деле немного: только надпись над тёмно-зелёной доской: «Справедливость без силы – пуста, сила без справедливости – насилие». В первой половине кабинета на небольшом возвышении расположен длинный учительский стол, за ним – школьная доска, а слева от него – кафедра. Напротив стола в три ряда стоят шесть парт, а за ними между окнами и высунувшимися из стены барельефом шкафами лишь пустое пространство. Селиванову нравился этот кабинет, в нём он чувствовал волю вольную. Как и его приятель Ветров, который… Впрочем, как говорят классики, пора бы уже и представить героев нашего повествования.
 
Василий Юрьевич Селиванов уже лет десять работает в философском институте города Орла магистром философии. С тех пор как философы стали управлять государством (это произошло за несколько лет до появления в этом городе Селиванова), стране нужно постоянно пополнять запас философов, разумеется, не по образованию, а по призванию (именно таких здесь и готовили). Вот и организовали в каждом городе институты философии. В них очень непросто поступить. Только избранные дети, с лучшими характеристиками, одобренные и направленные советом школ, получали возможность стать философами. В Орловском институте всего 4 группы учеников: старшая и младшая девочек и старшая и младшая мальчиков. Старшим по 16-18 лет, а младшим по 13-15. В каждой группе курс обучения трёхгодичный. Институт размещается в двух корпусах. В первом корпусе (в том самом, где работает Селиванов) учатся старшие девочки и младшие мальчики, девочки заканчивают четвёртый курс, а мальчики первый. Они живут на втором этаже, учатся на первом и третьем. Находятся они в институте под официальными псевдонимами, настоящее имя запрещено упоминать до конца обучения.

Кроме Селиванова, в первом корпусе института служат философы Михайлов, Покровский, Арбузов и Ветров. С последним Селиванов особенно сдружился. В институте есть и женщины. Во-первых, это декан Ильинская. Во-вторых, преподавателями тех дисциплин, куда не протянула свои руки философия, являются Алхимикова, Григорьева, Остапова, Тульская и Фурманова.

Селиванов, войдя в кабинет, увидел сидящего за учительским столом худого светловолосого молодого человека, держащего в правой руке карандаш и задумчиво глядящего в окно. То ли на зеленеющий сад, то ли на лазурное ясное небо… Нет, взгляд его остановился где-то на границе этих двух пространств. Но если бы не вошедший приятель, граница одного из них была бы перейдена… Но какого нам уже не узнать, так как молодой человек обернулся к Селиванову и сказал:

– Знаешь, я как-то обещал Алхимиковой сделать её героиней своего нового произведения.

– Какое совпадение! Только что имел честь с ней говорить, – ответил Селиванов.

– Да? И о чём вы говорили? – удивился Ветров.

– О детях, конечно… Мне кажется, ты уже начал писать свой роман, правда?

Ветров одобрительно кивнул.

– Дай угадаю: ей не досталась главная роль?

– Так точно. Я уже работаю, но люди в моём романе на второстепенных ролях.
 
– А кто же в главных? Боги? Звери?

– Ты почти угадал. Это… – Он посмотрел на часы. – Впрочем, что это я разговорился?! Мне нужно спешить! Меня ждут, извини.

– Константин Михайлович, я не отстану, пока не узнаю. Так кто же? Может… дети?

Но Ветров уже не слышит этот вопрос: он схватил лежавшую на столе рукопись и унёсся в третий кабинет. Там его действительно ждали две ученицы – Сафо и Кассандра. Позавчера обе девочки принесли ему сочинения для ежегодного философского конкурса и в назначенное время ждали мнения магистра. Утром у них было совместное семинарское занятие по родной литературе, и поэтому, не здороваясь, Ветров сразу перешёл к делу:

– Спасибо за урок, Сафо.

– Не за что, магистр Ветров, – улыбнулась светлая девушка с голубыми глазами.

– Узнаю кого-то в этом самом Карле Ивановиче, – говорит Ветров, указывая на рукопись, – да и в его ученике Е-ке. Благодарностью пронизан твой текст, хотя на уровне глаз не всё так очевидно. Но этот подарок молчаливого героя, он словно намекает: «Услышь меня!» И Карл Иванович, приложив его к уху, сквозь шум Японского моря, думаю, его услышал: я-то ведь слышу! Ну что ж, философская притча «Урок» понята и принята.
 
Сафо, волнообразно пританцовывая, продолжает улыбаться, а Ветров поднимает указательный палец вверх и шёпотом многозначительно произносит:

– И ответ на неё будет!

– Хорошо, Константин Михайлович, я буду ждать, – так же шёпотом отвечает Сафо.

– А твоя работа, Кассандра, – в полный голос обращается Ветров к загрустившей девушке с каштановыми волосами, – пока пусть полежит, ещё не время для таких пророчеств. К Достоевскому мы вернёмся позже, тогда она и выйдет в свет… Или раньше: что быть должно, то будет непременно.

– Хорошо, магистр Ветров, благодарю, – отвечает она, печально улыбнувшись.

– Вот и отлично.

ГЛАВА 2
РАЗЫСКИВАНИЕ ГЕРОЯ

1 мая. Неучебный день. На первом этаже, в церемониальном кабинете, начинается празднование по случаю основания института. За столом собрался почти весь педагогический коллектив. Входит Селиванов.
 
– Сегодня опять приходили Степаненко и Ёжикова, вас искали, – обращается к нему Остапова, молодая симпатичная женщина-преподаватель.

– О боже! И что же – нашли?

– Нет, но очень хотели вас видеть.

– Странно, я ведь не назначал им свидание.

– Ух ты! У вас теперь только так?

– Да, с сегодняшнего дня именно так, – отвечает Селиванов и садится за стол между Тульской и Фурмановой.

После торжественной части коллеги переходят к частным разговорам. В одной группе почему-то речь зашла о целомудрии. Алхимикова утверждала, что вовне эта штука очень редкая, а внутри – лишь у святых.
 
– Целомудренность в мыслях только у Ветрова, – убеждённо говорит Тульская.

– Ошибаетесь, Алёна Дмитриевна, – возражает ей сидящий напротив Фурмановой Ветров.

– Разве?

– Да. Я грешник.

– Ну всё: начинается исповедь, – подключается к диалогу Селиванов. – Константин Михайлович, ты когда в последний раз читал «Робинзона Крузо»?

– Года два тому назад. А что, видишь какие-то сходства?

– Конечно нет! Остров вполне себе обитаем. И вокруг много священников!

– Да, например, я готова выслушать вашу исповедь, Константин Михайлович, – любезным тоном обращается к Ветрову Алхимикова.

– В другой раз, Василиса Семёновна. Исповедь не должна быть публичной.

– Ну наконец-то! – одобряет Селиванов.

– Вы как-то жестоко опекаете товарища, – негромко говорит Селиванову Тульская.

– Но эффективно.

– С этим не поспоришь.


После празднования Ветров решил подняться в первый кабинет и поработать. Открывает дверь – там всё разбросано: провода, тряпки, вёдра, веники, какие-то железки, мел. Штукатуркой посыпаны столы и пол. На правой створке доски надпись: «Убирайся в Кромы». Светильник, что некогда был над доской, болтаясь на проводе, чуть-чуть не дотягивается до пола. Явно желая передохнуть от утомительного ночного висения, он своим одиноким длинным глазом жалостно смотрит на Ветрова.
 
– Проклятая ведьма! – гневно произнёс Ветров и решил, что полюбоваться этим зрелищем необходимо и декану.
 
Ильинская, понимая эту необходимость, отложила менее важные дела и последовала за Ветровым. Помогая прибраться, она пыталась воодушевить коллегу:

– Я сделала всё, что могла. Она больше не преподаватель.
 
– Да, но как эту, извините, больную маразматичку сделали комендантшей?

– Я уволила её, но совет опекунш предложил ей другую работу… Теперь в её руках ключи от всех кабинетов, и даже, может быть, от моего…

– Одна старушка-ключница кусачею была… Сочувствую.

– Ничего не могу с этим поделать. Дальше, Константин Михайлович, вы сами должны действовать. Но только в рамках этикета.

– Хорошо, я вас понял, Антонина Игоревна, – решительно вздыхает Ветров. – Сейчас вот выброшу весь этот хлам – это и будет началом моих действий.


ГЛАВА 3
ОТКРЫТАЯ КНИГА

Утро. В первом кабинете всё уже прибрано. Нет и следов вчерашнего беспорядка. Во второй половине, на пустом пространстве с начерченными на полу кругами и линиями, Селиванов преподаёт младшим мальчикам урок фехтования. Сегодня они тренируют связку укол-прямой-боковой-боковой:

– С передней ноги. Раз, два, выпад! С задней. Раз, два, выпад! Разворот. Выпад! Удар! Боковой! Ещё боковой. Разворот. Стойка. Ямэ! На сегодня достаточно.
 
После того как деревянные мечи и защита сложены в шкафы, обычно проходит беседа. Сегодняшнее утро не стало исключением. Сидя за учительским столом и держа в руках раскрытую «Книгу пяти колец», Селиванов ведёт диалог с учениками:

– Все настоящие мастера в конце концов приходили к написанию книги. Знаете почему?

– Потому что были мудрыми? – спрашивает плотненький веснушчатый мальчик лет тринадцати.

– Да, Добрыня, а стало быть, понимали, что книга даст больше, чем произнесённое слово. Они смотрели в будущее. И даже, можно сказать, перешли в это будущее с помощью слова письменного.

– Это как? – удивился Добрыня.

– Открываешь книгу – и видишь мастера…

– Или магистра… – догадывается сидящий за первой партой второго ряда небольшой улыбающийся мальчик.

– Я знаю одного такого мастера, он ещё жив, – заявляет высокий брюнет, его сосед по парте.
 
– И это двойная удача! – отвечает на провокацию Селиванов. – Открываешь книгу – и видишь его, а он – тебя! А потом вдруг откроешь другую его книгу и увидишь… себя.

– А я хотел бы попасть в книгу, – воодушевился Добрыня.

– Твоя мечта осуществилась.

– Уже??? Я могу увидеть?

– Ну, ещё несколько… тысяч выпадов и ударов – и вполне сможешь.

– Тысяч??? – опечалился Добрыня.

– Да, как любил повторять мой тренер, мастерство – это количество повторений.

– А мы с Финистом, Василий Юрьевич, сможем себя увидеть? – спрашивает маленький мальчик, имея в виду себя и соседа по парте.

– Думаю, вам это по силам, Руслан.

– А мы? – раздаётся ещё несколько голосов.

– Все мы в книге окажемся рано или поздно… – отвечает Селиванов, и тут звенит звонок.

После урока Селиванов в коридоре видит Остапову и говорит ей, улыбаясь:

– Встретилась мне вчера твоя Степаненко.

– Да? И чем же закончился ваш разговор?

– Ничем. Она прошла мимо – боком, отвернув голову от меня и глаза от неба. К земле её, видимо, тянуло…

– И даже «здравствуйте» не сказала?

– Увы. Я очень огорчён… Тем, что не спросил: «Вы не меня ищете, госпожа? Я вверху, а не внизу».

– Ничего, не грустите, – улыбается Остапова, – всё будет хорошо. Слава богу кончились те времена, когда опекунши определяли политику государства.

– Да уж, кончились… Кончилось время нытиков, увальней и кухарок…

– Как и предсказывал товарищ Ленин.

– Пророчество наконец-то сбылось! – ответно улыбнулся Селиванов, поклонился и пошёл дальше.
 
Но туда, куда он следовал, ему пока не суждено было попасть, потому как в конце коридора его с нетерпением ждала опекунша Стиценко. Они поздоровались, и она высказала то, что раньше говорила только у себя дома и друзьям:

– Я считаю, что вы несправедливо выставляете оценки.

– Это как? Например.

– У моей Себиллочки за экзамен двойка, а уровень у неё где-то «четыре с минусом».

– Гм, ну что же вы так низко оценили: пять с плюсом – вот её уровень!

– Ну, знаете! Я пойду к декану, если вам больше сказать нечего.

– Идите.

Идёт. После пары шагов останавливается, поворачивается в сторону провожающего её взглядом Селиванова и произносит:

– Чему только вы можете научить при таком подходе?!

– Отчитываться перед вами – глупо. Но я не боюсь быть глупым, потому скажу вот что. Чему я научил вашу подопечную? Ничему. Чему же вы научили – о, это хорошо видно…

– Грубиян. Это вам с рук не сойдёт!

– Слава богу. Давно пора.


ГЛАВА 4
ЦВЕТА И ЦВЕТЫ

На большой перемене Ветров приходит в кабинет Арбузова, видит там Селиванова и моментально переходит к делу:

– Как же они надоели, эти наглые, грубые, глупые опекунши.

– Скажи проще: чёртовы ведьмы, – улыбаясь, поддерживает товарища Арбузов.
 
– Понятно, что у нас с ними не будет совместной работы, что мы ведём детей в разные стороны… – продолжает Ветров. – Но хоть бы уж здесь, в институте, не мешали… чёртовы ведьмы!

– Размечтался. Идеалист! – остужает Селиванов.

– Ветров, а ты рано состаришься, – предупреждает товарища Арбузов, – здоровье твоё долго не выдержит такого ритма. Побереги его. Ты не гибок. Вокруг много цветов: почему же ты избрал только чёрное и белое?

– Были в истории люди, которые делили людей на чёрных и белых. Но их не поняли, так как трудный путь они предлагали. Кстати, на них теперь молятся. Сделали их богами, а себя рабами, неверными, глупыми рабами. Мы помним тех людей…

– Уж не считаешь ли ты себя избранным? Мессией?

– Если скажу «нет», я совру.

– А, тогда это другое дело. Молчу.

– Мы вот, Арбузов, с тобой разные, но что-то нас сближает. И это не только совместная деятельность.

– А что?

– Желание работать, двигаться вперёд, что ли. Стремление понять, познать…

– Или природная доброта, – вмешивается в диалог Селиванов. – Пойдёмте, друзья, в спортзал.

– Да, и спортзал, – подхватывает идею Ветров.

– Идите, я догоню, – говорит Арбузов.

По дороге в спортзал Селиванов решил поделиться с младшим товарищем только что пришедшей мыслью:

– Арбузов правильно начал: есть много цветов. Есть лютик едкий, есть и ромашка, колокольчик, незабудка…

– А-а, с таким началом я согласен.

Сзади послышался топот бегущих – их догоняют Добрыня, Руслан, Финист, Игорь и Ярополк.

– Василий Юрьевич, вы в баскетбол? – спрашивает Добрыня. – Можно мы с вами?

– Конечно, ребята. Берите мяч и пока разминайтесь.

Ребята с криком «ура!» побежали за мячом, а Селиванов продолжает развивать свою мысль:

– Вот тебе, Константин Михайлович, и пример с цветами. Ради ромашек, незабудок и колокольчиков светить надо всем. И свет твой не пропадёт, а если будешь выбирать, то… устанешь и потухнешь раньше времени…

– Пример у тебя есть?

Селиванов покачал головой и улыбнулся:

 – А для этого нужно заглянуть в будущее!

– Константин Михайлович! Василий Юрьевич! Мы готовы, идите! – сквозь спортивный зал раздаются голоса ребят.

– Идём, Константин Михайлович, в будущее, – призывает Селиванов и идёт в его сторону.

– Оно есть – и слава богу! – воодушевлённо ответил Ветров и пошёл следом.


ГЛАВА 5
ИГРА В ШАШКИ

Кабинет Покровского. За игральным столом сидит Ветров и плотный широкоплечий пожилой мужчина с бородой и зачёсанными кверху густыми поседевшими волосами на голове, цвет которых ранее был сплошь чёрным. Тело его под влиянием возраста тоже несколько изменилось, но даже и во внешних его очертаниях всё ещё видится былая сила. Партия в самом разгаре. Ветров делает ход и говорит:

– Некоторые исследователи утверждают, что Татьяна в «Онегине» не просто идеал Пушкина, но отчасти сам автор.
 
Покровский ходит молча, внимая речам младшего товарища. Ветров, размышляя над ходом, продолжает:

– Так вот. Я много об этом думал и волею рока сам неожиданно сделался ею… Наткнулся на холодный ум – да, моя избранница была Онегиным. Без скамьи, однако, всё обошлось…

Тут он делает неверный ход. Покровский, приобретая дамку, убивает три белые шашки.

– Жаль мне тебя, Константин Михайлович. Сила в тебе есть, но воспользуешься ли ты ею?! Вот вопрос.

– Не знаю. Мне гадалка нагадала, что воспользуюсь… Так прямо и сказала: «Ты поднимешься», хотя никто её об этом не просил.

– Опять веришь всякому вздору? То снам, то гадалкам… к чертям их! Иди сам. И не бойся упасть.

– Но ведь и ты не смог…

– Да, и потому не хочу, чтобы ты стал таким, как я. Или как Селиванов.

– Ты его недооцениваешь. Считаешь, что он бесчувственный. Это не так.

– А как?

– Он только играет роль. Зачем – это другой вопрос. Но то, что он родственен мне по духу, – это я уже давно понял. И душа у него любящая, только он её прячет, открывает лишь избранным.

– Уж не думаешь ли ты, что с ним когда-то что-то такое произошло, из-за чего он закрылся?

– Да, кажется, от столкновения с предательством близкого человека… и даже, вполне вероятно, не одного.

В исходе партии у Покровского оказывается три дамки, а у Ветрова – одна.

– Вы победили, Виктор Александрович. Дальше нет смысла играть.

– Да, Константин Михайлович, спасибо за игру. А в Селиванове ты всё-таки ошибаешься: он никогда тебя не поймёт.

«Поздно», – подумал Ветров, а вслух произнёс:

– Однако ж прав упрямый Галилей! – и погрозил Покровскому пальцем.

Тот в ответ улыбнулся и предложил сыграть ещё одну партию, Ветров согласился.

– Теперь ваш ход, Константин Михайлович. Какой у нас счёт?

– 3:1.

– Хорошо. Говорят, на тебя опять жаловались опекунши. Кто на этот раз?

– Горностаева, Тортикова, ещё какие-то дамы и рыночный господин.

– Чего хотели?

– Как всегда, Виктор Александрович, чтобы опекаемых не воспитывал и ставил тройки вместо двоек. Эти сыночки и доченьки такие ябеды! Всё нянькам рассказывают, всё до мелочей. Плаксы ужасные! А те бегут к декану и говорят, какой я плохой. Такую чушь несут!

– Знаешь, Константин Михайлович, а ведь у меня было подобное лет так тридцать назад.
 
– Да? – удивляется Ветров.

– Да. Работал я тогда в школе... И боролся с нытиками и их мамашами (тогда ещё не было опекунш), меня понимали лишь единицы. Долго боролся, но… Я думал, что наша роль в том, чтобы помогать ребёнку становиться человеком. Честным и справедливым. Но все вокруг меня переубеждали: не трогай свинёнка, дай ему вырасти свином. Все законы страны были против меня. Всякую дуру и хамьё обязаны были выслушивать руководящие органы и принимать меры, – конечно, в их пользу. Унылые были времена! Стране нужны герои, а нам не давали работать, не давали их закалять, выковывать.

– Но сейчас-то всё по-другому!

– Ой ли?.. Долго я боролся… и поехал на Кубань.

– Кубань тебя привела в чувства?

– Я там дозрел.
 
– Как яблоко Лидии Михайловны?

– Именно.

– Ты мог бы из свинёнка сделать человека, если бы тебе не помешали?

– Я был уверен, что могу. Разные методы применял. И даже «Бородино» заставил учить в 9 классе. Но тут произошло восстание мамаш, и я полетел в космос. Сражался, но уже сам с собой, в безвоздушном пространстве... Смешно было: вне дома с такими наглыми лицами ходили, а дома мамочкам плакались… Хамы – они такие... «Бородино» на них действует, как молитва на чертей… Их корёжит от наших святорусских стихов.

– Однако «черти» победили тебя?

– Гм, наверное…

– Считаешь, что бой не закончен?

– Наверное.

– Кто-то поддержал тебя в твоей борьбе?

– Одна у меня была заступница, Надежда её имя. Мы с нею как были друзьями, так и остались навсегда. Тяжёлые обстоятельства отсекают всю фальшь, рядом остаются только настоящие друзья.

– Но ты ведь достойно сражался?

– Воли у меня было мало, и обещал я кому-то много. Безвоздушное пространство добавило мне воли, но обещание всё же внесло гравитационную составляющую. Я справился, но…
 
– Старухи всё-таки выгнали Тыбурция из замка?

– Нет, он сам поехал на Кубань… Да, а ходить-то кто-то будет? Твой ход, Константин Михайлович.


ГЛАВА 6
ЧТО ЕСТЬ ИСКРЕННОСТЬ?

Первый кабинет. Урок со старшими девочками. Ученических парт в кабинете всего 6, так как во всех в группах института учатся по 10 учеников. Парты стоят в три ряда, первый ряд – у окна. Рассадка такова: первый ряд первая парта – Сафо и Кассандра, за Кассандрой сидит Зина; второй ряд первая парта – Лира и Зоя, за ними сидят Марина и Нина; третий ряд первая парта – Ника, а за следующей партой – Ксиома и Себилла. Зине, Марине, Нине, Лире и Себилле по 16 лет, остальным 17-18.
 
В конце года, когда программа была уже пройдена, Ветров проводил свободные от неё уроки: обсуждалось только то, что было интересно магистру и ученицам. Предложения могли поступать и от него, и от них. И они поступали! Сегодняшняя тема: «Трагический герой в русской действительности: от «Слова о полку Игореве» к делу».
 
– Герой не может повернуть назад, – говорит Ветров, – когда уже принял решение. Было знамение: затмение солнца. Но герой перестанет быть героем, если его остановят дурные предзнаменования или намёки судьбы. Лучше поражение, смерть, чем путь назад. Да, он в плену гордыни, тщеславия, губит себя и других, но не отступает. Тем и ценен.
Я знал одного человека с решительным характером. Он влюбился. Обстоятельства были против, всё было против их счастья. Но вот однажды он решился признаться.
Сначала день был жаркий. Потом грянула гроза. А затем, когда он уже был близок к порогу её дома, небо затянули свинцовые тучи и подул холодный ветер. Он ждал – замерзая, но не отступая. Сейчас или никогда – вот как он воспринимал действительность. Но и холод тем временем не отступал, не сдавался. А тучи плотно скрывали солнце, и не было даже малейшей надежды на его избавление от их плена. Он дождался: она вышла к нему. И вот этот человек сказал четыре слова. И неважно, что в ответ после некоторого молчания услышал: «А я вас нет».

– Константин Михайлович, это произошло с вами? – спросила девушка с золотыми вьющимися волосами.
 
– Как ты угадала, Зоя? – удивился магистр.

– Вопросов в этом чудесном мире много, а безответных куда больше, – безответно ответила Зоя.
 
– Но каждый безответный вопрос будет ждать ответа столько, на сколько…

– …засечено время его жизни.
 
– И значит, жизнь его не вечна, раз не на бесконечность время засекли. Печалит это несколько меня.

– Не стоит, не печальтесь, у них совсем не так, как у людей: смысл жизни достигается с её потерей.

– Что ж, если так… скажу лишь только, что был тогда я молод и не умел ещё любить…

– Но ведь вы сказали, что это была любовь!..

– Можно, Зоя, просто любить, а можно не уметь любить… Не рано ли я вам об этом говорю?..

– Не знаю, – отвечает Зоя, – может быть, и поздно…

– Константин Михайлович, а что было после этих печальных слов отказа? – спрашивает Сафо. – Герой остался героем?

– Давайте спросим прорицательницу. Что скажешь, Кассандра?

– В сказках хнычет царевич часто.
Не герой он тогда, а несчастный.

– Всё правильно: пример был неудачен. Вот вам и задача (если вы не против) к следующему занятию: найти удачный пример в русской литературе ХХ века.

– А можно взять другой век? – интересуется Зоя. – У меня уже есть мысли.

– Да, Зоя, у нас, как ты знаешь, никакого авторитаризма, только совместное определение тем.

– Константин Михайлович, ограничимся только литературой? – спрашивает серьёзная светловолосая девушка.

– Никаких ограничений, Нина. Только направление задано, а куда оно вас выведет, увидим завтра.

– Куда-то выведет, – с улыбкой отвечает Нина.


ГЛАВА 7
ЯВЛЕНИЕ РУССКОГО МАРТИНА ИДЕНА

Утро следующего дня. Идёт урок со старшими девочками. На доске написана тема: «Трагический герой русской действительности: примеры».

– Константин Михайлович, – говорит Зоя, – на прошлом занятии вы рассказали историю про одного несчастного героя. Я хочу знать: он ещё её любит?

– Да, но не как избранницу, просто любит, как человека.

– Как любого другого, которого уважаешь и ценишь? Или как-то по-особому?

– Как любого другого. Он не Татьяна: когда Онегин передумал, от любви-страсти уже ничего не осталось.

– Это хорошо. Тогда наши ответы пересекутся, но… не сразу. Мой пример – Пушкин:

Всё было против – Бог помог.
Ты счастья выжал, сколько мог.

– Знакомые стихи. Это русский Мартин Иден, что в пучине Енисея сгинул…

– Да, летом 2024 года, – расшифровывает мысль магистра Зоя, – после горного марафона на Урале, РККА полетел в Красноярск, на Енисей… Дальше его путь теряется, никто ничего толком не знает. Мне кажется, он какое-то время стоял на берегу и думал: «Плыть или не плыть?»

– Не думаю, – возражает Ветров, – тогда он уже всё решил. А стоял долго, потому что быстро прощаться не умел… Однако вернёмся к Александру Сергеевичу. Я ждал этого примера. Февральская свеча погасла…

– Кольцо упало не напрасно… – продолжает Сафо.

– Всё было против… – подключается к диалогу Кассандра.

– Всё было против, но он не остановился, – мыслит вслух Ветров. – И всё закончил выстрелом…

– …и словом «браво», – дополняет Нина.

– Да, браво Александру Сергеевичу!

– Константин Михайлович, – обращается вдруг очнувшаяся после минутной задумчивости Зоя, – а вы в каком году родились? Вы недавно говорили, что вам 29 лет… А значит, родились либо в двадцать четвёртом, либо в двадцать пятом. Но я почему-то уверена, что в двадцать четвёртом…

– Почему, Зоя? – ласково интересуется Ветров.

– Так… Так я права?

– Давай спросим у Кассандры.

Кассандра в своём стиле сходу отвечает:

Наверно, так оно и есть.
А будет, верно, что должно.

– Вот и отлично. Ну, раз даже оракулы против меня, то остаётся только признаться: да. Я понимаю ход твоих мыслей, признаюсь: сам когда-то об этом думал. Но давайте отбросим мистику ХХI века и вернёмся к мистике ХIХ. Я ждал этого примера от тебя, Зоя.

– Я предсказуема?

– Нет, ты просто моя ученица.

– Это мало или много?

– Это и мало, и много.

– Константин Михайлович, простите, но мы тоже здесь… – напоминает сидящая рядом с Зоей девушка с длинными прямыми каштановыми волосами.

– Да, Лира, конечно... Хорошо, девочки, какие ещё есть примеры?
 
Ветров посмотрел на учениц и остановил свой взгляд на Нине.
 
– Кажется, Нина что-то удивительное придумала.

– Ваш пример, – начала Нина, – был неудачен, потому что он из прошлого. Я предложу нечто другое… Константин Михайлович, если брать реальность, то я назвала бы вас. Ничто не предвещает вам хорошей концовки, но вы будете жить и сражаться. И, может быть, победите.

– Спасибо, Нина. С такими заступницами мне бояться нечего. Я одолею всех врагов, обещаю.

– Вы дали слово, не забудьте об этом.

– Конечно. Но будет ли дуэль? Или бой с чудищем?

– Может, с Годзиллой? – спрашивает с лукавым взглядом, но без улыбки соседка Зои по парте. – Могу сделать афишу: «Только в нашем институте с 1 сентября… Константин Михайлович против Годзиллы».

– О-о, мне уже нравится твоя афиша! Давай, Лира, а я займусь придумыванием сценария. Хотя что нам делить с Годзиллой?! Он, кажется, добрый ящер.

– Мы его сделаем злым, – предлагает Лира.

– Может, меня?

– Вас не получится.

– Потому что я и так злой! Р-р-р, прячьтесь все красные шапочки, платочки и панамки, а также зайчата и козлята! Я уже иду!..

Ветров встаёт и собирается идти расправляться с забравшимися в его лес непрошенными гостями, и девочки прячутся под парты. В этот момент отворяется дверь, и в дремучий лес входят Ильинская и Плетюшкина.
 
– Вот, посмотрите, Антонина Игоревна, – быстро, как очередь из пулемёта, говорит Плетюшкина, указывая на правый угол, – здесь лежали штанги, а теперь их нет.

– Константин Михайлович, вы брали штанги? – спрашивает Ильинская у волка или тигра.

– Да… я их съел.

Под партами послышался сдавленный смех.
 
– Хам… – заключила Плетюшкина. – Кто там смеётся? Вылезайте из-под парт!
 
Девочки появляются: кто-то стыдливо, кто-то с улыбкой.

– Посмотрите, что он вытворяет здесь! Всё в игры играют, а не учатся! – выпалила Плетюшкина Ильинской.

– Константин Михайлович, – обращается декан к магистру Ветрову, – зайдите ко мне в кабинет после урока.

– Хорошо, – ответил волк или тигр.

Как только дверь закрылась и все непрошенные гости ушли из сказочного леса, девочки захотели пойти к декану вместе с Ветровым и всё объяснить, он же поблагодарил их и сказал, что сам справится.

– Ладно, – сказал Ветров, – продолжим. Меня уже достаточно использовали, есть ли ещё герои в русских селеньях?

– Мы только про тех, кто идёт наперекор судьбе?

– Разумеется, Лира.

– Тогда вспомним Шукшина и его Степана Разина.

– Да, или пушкинского Пугачёва, – говорит Марина.

– Хорошо, а теперь поясните, – предлагает Ветров.

– Разин знал, – поясняет Лира, – что его поход обречён на неудачу, потому что главный воевода сидит в Москве, против него не пойдёт народ. А полупобеды не бывает.

– Да, но волю-то он дал? – спрашивает Ветров.

– Это несомненно, – отвечает Лира.

– А что Пугачёв?

– Пугачёв пошёл дальше, – отвечает за Пугачёва Марина, – хотя бы в мыслях. Знал, что рано или поздно его предадут, но и готов был поцарствовать.
 
– А можно вспомнить и Грушницкого, – предлагает Зоя, – когда он стал героем. Последний акт его жизни, он героический, безусловно.

– Конечно, – соглашается Ветров, – не герой может стать героем. Один поступок может всё изменить. Летом подумайте на тему становления героя, в следующем году мы обязательно за неё возьмёмся. Итак, в русской классической литературе немного героев, которые, зная о несчастном исходе, идут до конца, которые спорят с судьбой, бросают ей вызов. В реальности их больше, особенно на войне. Да сколько их было на войне! А сколько мы не знаем, потому что не было в тот момент съёмки или глаз наблюдателя, а потом ярких сообщений! А сколько сохранила наша память? Я знал одного простого сильного русского парня с душою нараспашку, всегда готового броситься спасать того, кто нуждается… Был у меня друг Иван…

– Был?.. А где он теперь?.. – спрашивает Зина.

– На небе. Погиб он. Мы с ним познакомились на айкидо, через год он ушёл из нашей секции, но взаимное уважение и тяга к спорту нас сближали. За что его уважал, я знаю, за что он меня – не представляю. Но ладно. То на бокс вместе ходили, то на уличных тренировках занимались. А после тренировок по дороге домой у нас были длинные философские дискуссии. В его философии было всё просто и ясно, в моей же – только желание простоты и неопределённость. Что есть истинно моё в ней – вот что до сих пор непонятно. Представьте, что встретились Сотников и Иван Владыко. И в миру, не на войне. О чём бы они говорили?

– О звёздах? – догадывается Нина.

– Очень хорошо, но надобно уточнить. Один с правдой земной, другой уверен, что с небесной…

– О звезде по имени Солнце? – спрашивает Ника.

– Так точно. Что если послезавтра будем говорить о Цое? Песня «Мама, мы все тяжело больны», подумайте о её смыслах.

Девочки соглашаются, Зоя уточняет:

– А будет ли война между теми двумя правдами?

– Увидим. Зёрна ещё не дали всходов.

– Вы уверены?

– Нет, Зоя, не уверен. Одно ясно: если дали, то они упали на благодатную почву.

«Вот и слова до боли знакомые. Только тебе ли я их говорил и в каком году? Не в две тысячи ли двадцать четвёртом?.. Хе-хе», – задумался Ветров, выйдя за пределы двадцатидевятилетнего опыта своей жизни.


ГЛАВА 8
ВЫХОД УЧИТЕЛЯ

В то время когда Ветров был у декана и объяснял, сколько он проглотил штанг и красных шапочек, Селиванов у младших мальчиков проводил урок по сказкам Андерсена.

– Теперь, ребята, вспомним сказку «Лён». Что такое выход учителя после всех учеников? – спросил учитель.

– Это значит, что учитель всегда выходит последним? – спрашивает Добрыня.

– Если бы всё так было просто, мы бы не читали сказок, – возражает Финист. – Это последняя искра, апофеоз.

– Да, Финист – ясный сокол. Это так, – похвалил Селиванов.

– Значит, этот выход может быть и в других сказках? – догадывается Руслан.
 
– Конечно. Вот, например, возьмём «Стойкого оловянного солдатика». Какой момент в этой сказке может быть выходом учителя?

– Когда он попадает в огонь? – предполагает Добрыня.

– Нет, это ещё ученики выходят.

– А, сердце…

– Да, оно.

Потом они вместе пришли к выводу, что к следующему уроку им нужно подготовить соответствующие примеры из русских сказок. А позже ученики напомнили об обещанной физкультпятиминутке, и все пошли за учителем в конец кабинета. Там Селиванов засучил рукава рубашки и встал на предплечья в планку, а ученики последовали его примеру. Они падали, вставали и вновь становились, а учитель всё стоял и стоял. Стойко стоял. Когда же урок закончился, ему сообщили, что внизу его ждут опекунши, он грустно улыбнулся и пошёл к ним. Спустившись по лестнице, на первом этаже он был приятно удивлён: на него смотрели улыбающиеся Ладова, Владимирова, Сотова и Ермакова. На душе у него повеселело.

– Василий Юрьевич, – начала Владимирова, – мы пришли, чтобы выразить вам своё уважение.

– Мы ценим вашу работу и всё понимаем, – перехватила инициативу Ермакова. – Трудно представить преподавателя, так же посвятившего себя своему делу, такого же ответственного и честного.

– Если вам понадобится наша помощь… – продолжила Владимирова, – только сообщите, пожалуйста, не молчите, и мы сделаем всё, что в наших силах.
 
– Василий Юрьевич, мы слышали о заговоре против вас, – пояснила Ладова, – и готовы написать в вашу защиту коллективное письмо правительству философов.

– Ну что вы, я очень вам признателен, но сам со всем справлюсь. А если нет, то… Справлюсь. Я вас тоже всех уважаю и не молчу об этом. Что бы ни случилось, мы будем друзьями, я это чувствую. Спасибо.

– Спасибо вам, Василий Юрьевич, – сказали женщины.

– Их больше?

– Чуть-чуть больше, – ответила Владимирова.

– Гм, это хорошо. Мне уже пора готовить свою защитительную речь, как в своё время Сократу. Однако цикуту я пить не намерен, пусть сами пьют.

– Вы не сдадитесь, мы верим в вас, – поддержала, улыбаясь, Сотова.

– Русские не сдаются, – улыбаясь, ответил Селиванов.


ГЛАВА 9
КОНЕЦ ПОЕДИНКА

После разговора с деканом Ветров зашёл к Фурмановой, там была и Григорьева. Они разговорились на тему запланированного путешествия на Луну. И на словах уже почти до неё долетели, если бы не вошедшая Плетюшкина, которая, сразу перейдя в наступление на Ветрова, заставила их вернуться на Землю:

– Константин Михайлович, верните штанги!

– Какие штанги, атлетические? Вы тренируетесь? – ответил он, вызывающе улыбаясь и позируя перед Фурмановой и Григорьевой.

– Вы знаете какие! Вы вор!

– Легче всего уйти от обвинения в воровстве путём обвинения в этом того, кто обвиняет вас. А совок куда пропал, который Вакула выковал?

– Какой совок?! Ты вор! И образование у тебя куплено! За сколько купил?

– Успокойтесь…

– Сам успокойся!

– Себилла Себировна… – мягко останавливает бывшую коллегу Григорьва.

– Помолчи, Ирина Петровна. Сейчас я всё скажу, уже не могу больше молчать, – отвечает ей Плетюшкина и вновь атакует Ветрова: – Зачем ты приехал сюда из своих Кром??? Что ты здесь забыл? Всё было хорошо без тебя!

– Себилла Себировна, вам нельзя работать в институте, в вас все пороки сое… – говорит ей Ветров.

– И почему ты вообще здесь? – не даёт ему договорить Плетюшкина. – Почему не на СВО? Отсиживаешься? За юбку спрятался? Почему не на СВО?

Она ещё что-то говорила, но Ветрову стало очень тоскливо, её слова уже не долетали до его сознания, и он больше ничего не сказал до тех пор, пока она не вышла.

Успокоительный постразговор с Фурмановой и Григорьевой несколько избавил от грусти, но потом Ветров оказался один на один со своим внутренним судьёй. Как он, столько себя воспитывавший, закалявший, мог допустить скандала?! Тем более этих словесных дискуссий с Плетюшкиной было уже много, и всегда из них он, по его мнению, выходил победителем. А теперь? Что произошло? Он понимал, что упустил какую-то нить. Но какую? Перед глазами вырисовывалось поражение. Не гордыня ли привела его к ощущению превосходства перед нею, к самодовольству, и не получил ли он заслуженного наказания? В решающий момент бог словно отъял возможность возразить – и правильно, и заслуженно. Признаю. Но почему тоска не исчезает? Уязвлённое самолюбие не даёт?

Крайне недовольный собой, он пошёл домой. Напротив остановки, увидев подъезжающий к ней оранжевый трамвай, он представил, как вместе со своей грустью окажется в этой душной жестяной коробке, и прошёл мимо остановки. Он решил пройтись пешком, продышаться. В дороге стало несколько легче. Поединок закончился, но временами его продолжали атаковать отдельными ударами фразы Плетюшкиной: «Почему не на СВО?», «Что ты здесь забыл?» И он что-то пытался на них отвечать.


ГЛАВА 10
ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ

На другой день Ветров Арбузову и Михайлову поведал историю своего вчерашнего поражения, он не хотел этого делать, но сам разговор как-то вышел на эту тему, и он поделился впечатлениями, в общих чертах конечно.

– И ты не вырубил её? – с улыбкой поинтересовался Арбузов и показал в воздухе, как это следовало бы сделать.

– Нет, это она погасила свет в моём подвале, пропустил я встречный удар.

– Не воспринимай её слова всерьёз, – посоветовал мудрый и многоопытный Михайлов, – она же больная и кровожадная. Ей только это и нужно.

– Не смог. В этот раз увлёкся своим ощущением силы, недооценил противника, – ответил Ветров.

– Константин Михайлович, – продолжил Михайлов, – ей лучше ничего не отвечать, никак на неё не реагировать, поверь.

И добрые советы товарищей сменились шутками.

Потом Ветров опять был в кабинете у декана, но обсуждали они там уже другие темы, которые впоследствии в разговоре по дороге домой он выразил Селиванову в нескольких предложениях:

– Как же они надоели, эти жалкие нытики! Смотреть на них не могу. Тошнит.

– Прости, но я должен это сказать, – неожиданно услышал он от Селиванова. – А сам-то не ноешь сейчас? Не уподобляйся им. Человек ты сильный, но временами хнычешь из-за пустяков.

– Разве это пустяки? – сомневается Ветров.

– Несомненно. Это мелочи жизни, не растрачивай на них всю свою энергию. А то не найдётся её для тех, кому она так нужна. Светить нужно всем, если, конечно, хочешь быть солнцем.

– И плаксам?
 
– И плаксам, и увальням, и ужам…

– Устал я, и уже ничего не хочется.

– Вот-вот. Учись не растрачиваться по пустякам. Делай своё главное дело и не обращай внимания на… отсутствие благодарности.  Разве люди благодарят солнце за свет и тепло? Нет, они воспринимают свет как должное. Редко-редко, в основном забывают улыбнуться источнику жизни. А солнце продолжает светить.

– Легко сказать.

– А ты попробуй.

– А у тебя получается?

– Я человек земной, светить – не моя роль. Я учитель не для всех.

– Не для всех? Для избранных?

– Называй как хочешь.

– Давно ты это осознал?

– Нет. И скоро я исчезну… из вашего города…

– Куда???

– Увидим.

– Но как можно увидеть исчезнувшее?

– А вот это правильный вопрос! – сказал Селиванов, покачав кистью правой руки с поднятым вверх указательным пальцем.

– А мне что здесь без тебя делать с этими яблоками и яблонями?

– Ты справишься. Я знаю это. Есть те, ради которых осуществишь пророчество вещуньи.

– Может, ещё передумаешь? Как я: ведь я каждый год ухожу и всё никак не уйду.

– Увидим. Когда что-то исчезло, можно увидеть его отсутствие.

– Печально… Знаешь, у всех героев моей повести есть прототипы.

– Повести? Ты же говорил – роман.

– Роман будет после.

– А, ясно. Так что же в этом нового, что есть прототипы?

– Ничего.

– Сатира?

– Да, замысливал как сатиру. Но, начав писать, понял, что не это главное.

– А что? Опять исповедь?

– Не знаю, вспоминается Иван Владыко, у которого спросили о главном в жизни бойца.

– Ясно. Лошадь будешь спасать. Удачи тебе. Только не затягивай слишком: война-то не ждёт.

– Меня Плетюшкина в ходе последней нашей дискуссии издевательски упрекнула: почему я не на СВО? Я не нашёл что ответить, просто растерялся. Этот наглый, болевой вопрос отправил меня в нокдаун.

– Что сказать, будь готов и к таким неожиданным вопросам.

– А ты что бы ответил?

– Ничего. Наверное, не стал бы играть в её игру.

– Так и сделаю, – сказал Ветров, обходя лужу.

Дома он решил почитать свои дневники. Открыл тетрадь номер 10. Прочёл несколько страниц. Да, Селиванов прав, много нытья. Безукоризнен ли мой путь? Нет, я много совершил ошибок, иногда и сам позорно жаловался – следствие задетой гордости и невозможности сатисфакции. Вот и расплата? Ошибок было много, и они будут ещё. Нет, я не стою на месте, но нет и Царствия Небесного. Потому что я как те, кто его ищет здесь или там. А оно не там и не здесь, оно силою берётся. Но способен ли я взять его? Сомневаюсь, не верю до конца, спрашиваю у кого-то… Значит, не способен, ещё не готов. А буду ли? Когда уйду из времени… Однако я готов продолжить свою повесть…

Он закрыл дневник, взял с полки ручку и коричневый ежедневник и начал писать: «Он сел на диван и решил почитать свои дневники. Открыл тетрадь номер 10. «Да, много нытья», – подумал он…» Всё удивительно пересекается. Мне нужно побывать на Урале… Это и есть решение?


ГЛАВА 11
ЗЁРНА УПАЛИ В ЗЕМЛЮ

– Сегодня мы с вами должны будем пройти через пустыни и горы и выйти к берегу большой реки. Но готовы ли вы к такому походу? – говорит Ветров девочкам.

– Да, – отвечают почти все.

– Ну что ж, вперёд!

На доске появляются три куплета песни Виктора Цоя «Мама, мы все тяжело больны».
 
– Как думаете, количество куплетов имеет значение? – спрашивает учитель.

– Всё имеет значение, – отвечает Сафо.

– Песня полна образами. Не знаю, найдём ли мы нужный ключ, но свой я непременно предложу, и вы увидите, откроется ли дверь. И если нет, то, может быть, предложите свой. Поехали. Что собой представляют слова «зёрна упали в землю»?

– Реминисценция из Нового Завета, – говорит Кассандра. – Из притчи о сеятеле. Зёрна – это идеи, слова, истина.

– Хорошо. А что такое «дождь»? Всё сгорит, если его не будет, всё внутри выгорит. И очень скоро. Если кто-то по имени «ты» опоздает. Может быть, «ты» и есть дождь? Я за дверью, нас она разделяет… Тебе нужно вышибить эту дверь, если не сможешь открыть, – так говорит лирический герой. Так «ты» и есть дождь? Или отношение этого «ты» ко «мне»? Или «ты» – это «я», это обращение к себе?

– Кто-то считает, – говорит Ника, – что в притче зёрна – это любовь. Если так, то любви нужна ответная любовь, иначе она сгорит сама в себе.

– Возможно. Но нужно ли вышибать двери плечом?
 
– Если она заперта и нет ключа, но очень необходимо пройти через неё, – говорит Зина.

– В таком случае можно и ногой… – вспоминает мужчину с чёрной бородой Марина.

– Конечно. Смотрите: ключи есть, но они не подходят. Это проблема. Это какая-то недоработка. Почему нет нужного ключа? Кто виноват? Я или тот, кто их дал? И давал ли? Неясно. И почему мои двери для тебя заперты? Не поэтому ли «мы все тяжело больны»?

Никто из девочек пока не решается ответить на эти вопросы, которые, возможно, сейчас и не требуют ответа.

– Итак, зёрна упали. И у нас три куплета. Думаю, они представляют собой три решения проблемы с зёрнами. Если так мыслить, то каково первое?

– Ждать дождя? – предполагает Нина.

– Но герой ждать не может, он нетерпелив, нужно скорее действовать, – говорит Зоя.

– Именно. Что ж, и мы ждать не будем – идём дальше. Что такое второй куплет?

– Это плохое решение, – говорит Нина.

– Да, второе – это уйти, всё разрушить. Сдаться. Это разрушение себя и мира. Понимаете, что такое «сталь между пальцев»?

– Нож? – спрашивает Сафо.

– Почти. Когда я был таким, как вы, по возрасту и только открывал для себя Цоя, то думал, что это кастет, словно перед нами всё тот же контекст «драки с цепями в руках». Но нет, это лезвие, поэтому и терзает плоть удар выше кисти. Поэтому потом показываются жилы. Вариант второй – это самоубийство. Удар по венам… Но почему следствием является яд, а не кровь? И следствием ли?

– Да, это причина, – понимает мысль магистра Сафо. – Потому что если ты избрал второй путь, то кровь твоя уже стала ядом. Ты отравлен и поэтому убиваешь себя, разрушаешь до конца то, что внутренне уже разрушено.

– Согласен, поэтому и используются затем эти три слова, подчёркивающие разрушение: «разрушенный», «разбитые», «разломанный». Второе решение – слабость, отчаяние, приводящее к саморазрушению. И это всё?

– Нет, есть и третий путь, – отвечает Нина. – Ты должен быть сильным, ты должен всё преодолеть, иначе незачем жить.

– Всё правильно: ты понял правду, но правда на словах – пуста. Её нужно делать. А для этого нужна крепость руки. Так что такое зёрна? Быть может… Зёрна есть, но сила нужна. Горит огнём... Нужен дождь… Какой? Зёрна должны прорасти, дать колосья… Для этого нужна вода… Что есть вода? Почему-то вспоминается «Золотая роза», помните, что Паустовский назвал молнией и дождём?

– Замысел – это молния, дождь – это книга, – говорит Кассандра.

– Всё внутри горит огнём, сверкает молниями. Ты сгоришь, если не напишешь книгу. Книгу – в широком смысле. Произведение. И вот дождь. Он льёт и льёт… Книга готова. Найдите в ней зёрна. Теперь это ваша задача. Книга есть, тысячи слов там. Но нужно их подтверждать делом – крепостью руки. На берегу ты пока. Думаешь. Крепка ли твоя рука настолько, чтобы переплыть эту бурную реку? Решай этот вопрос сам – так говорит Цой. У меня нет для тебя решения, у меня только зёрна. Остаться на берегу или плыть – решать тебе. Я же для себя уже решил, и моё решение – в моей жизни, в делах моих. Так говорит Цой.

– Константин Михайлович, – обращается Зоя к магистру, – а если… первый куплет – это камень, второй – дорога, а третий – благодатная почва? Притча о сеятеле дана в Евангелиях от Марка, Матфея и Луки, но она излагается неодинаково. Семена, попавшие на каменистую почву, у Марка и Матфея погибают от невозможности пустить глубокие корни, а у Луки – от недостатка влаги. Может быть, Лука и есть ключ? И, в свою очередь, это секрет дождя? Тогда будет так. Первый куплет: на каменистой почве ты не сможешь прожить без дождя, поэтому сгораешь и сгоришь. Второй: зёрна попали на дорогу, их склевали птицы – ты слаб и сдался, убив себя. Третий: ты должен быть сильным и будешь, но пока думаешь об этом.

– Мне нравится твоё истолкование, и я уже готов, не думая, отказаться от своего. Но что такое припев? Кто мама? Земля? Тогда больны чем – Небом? С ума сошли… И понимаем это? Нужно сойти с ума, чтобы… понять? И почему все, а не некоторые или я? Чтобы ответить на эти вопросы, наверное, нам нужен взгляд, способный охватить всё творчество Цоя.

– Вы всё ещё думаете, – улыбаясь, сказала Зоя.

– Ты, как всегда, права… – улыбаясь, ответил ей Ветров. – Давайте же теперь подумаем о дальнейшем: у нас остаётся четыре урока… Эта тема по праву должна была быть последней, но волею судьбы не стала ею (я ещё думаю, Зоя), и я не знаю, что после неё уместно вам предложить.

– Вы обещали Чацкого, – сказала Лира.

– И Бунина, – напомнила Сафо.

– Да, горе мне, совсем забыл. Конечно! И вот идея, что, словно молния, пронзила мой ум: напишите-ка письмо Чацкому. Как хотите его там обвиняйте, поддерживайте или хвалите, главное, чтобы было искренне. Я обязуюсь передать ему ваши письма в целости и сохранности, если вы не против, конечно. Как вам идея?

– Хорошая. Напишем, – отвечают девочки.

– Занятие у нас послезавтра, а письма хотелось бы доставить ему завтра, чтобы к уроку всё уже было решено… А урок назовём так: «От Бунина к Грибоедову». Попытаемся соединить несоединимое – как обычно. Рекомендую перечитать рассказ «Заря всю ночь».

Девочки соглашаются, и урок кончается. Это был не последний урок.


ГЛАВА 12
ВСЁ НЕИЗБЕЖНО ПОВТОРЯЕТСЯ

Вечер. Ветров дома. Один. Пишет в дневник: «Я понял, что мне нужно пробежать марафон. И непременно горный. Поеду туда, где почти тридцать лет назад состоялся последний забег РККА. Что ж, буду тренироваться. Мои трёхкилометровые пробежки перед занятиями айкидо недостаточны. Марафон – это убийственная дистанция. Буду готовиться. Я уже продумал маршрут по рельефной местности: 11,2 км, до трассы и обратно. Завтра утром побегу».

Утро. Следующая запись: «Сначала было легко, до моста через ручей, потом в гору тяжеловато, напротив школы уже хотелось бросить. Но нельзя. Не бросил. Время до трассы – 26:36. И обратно приблизительно столько же».
 
12:20. Институт философии. Первый кабинет. Первый из двух сегодняшних уроков со старшими девочками. На доске тема: «От Бунина к Грибоедову». Ветров начинает урок, как обычно, с предисловия, которое иногда оформляется в виде загадки. В этот час загадки нет, но девочки всё же ощущают некую таинственность момента.

– Письмо – это не просто средство общения, – говорит Ветров, – это один из способов выражения сокровенного. Вы написали письма Чацкому, я их, как и обещал, передал. Практически моментально: у меня есть такая возможность! Александр Андреевич, прочитав их, был рад за меня, что у меня такие хорошие ученицы. Он всем пожелал здравствовать, а двум из вас тут же решил ответить. Остальные письма, по-видимому, не предполагали ответного хода. Итак…

Из портфеля Ветров достаёт два белых письма и идёт к девочкам. Подойдя к Зое и Сафо и взглянув на надписи на конвертах, говорит: «Вам, госпожа Сафо» – и отдаёт первое письмо Сафо. Второе письмо со словами: «И вам, госпожа Эс» – отдаёт Зое.

– А почему не госпоже Зэ? Госпожа Эс, – обратилась к соседке по парте Лира, – объявите нам, пожалуйста, свой псевдоним.

– Это наш секрет, – пожелал заступиться Ветров.

– Нисколько, – ответила Зоя. – Знаешь, Лира, как образовано слово «философия»?

– А-а, понятно. Только ударение переставить?

– Умная девочка, – похвалила, улыбнувшись, Зоя.

– Моя ученица, – гордо заявил Ветров.

– Умная – это значит пока не мудрая? – поинтересовалась Лира.

– Псевдоним всё изменит, – послышался сзади голос Нины.

– Да, – подхватила идею Зоя, – какой бы ты выбрала?

– А вот… Константин Михайлович, можно загадать на доске?

– Конечно, Лира, нам всем очень интересно.

Лира подошла к доске, взяла мел, начертила продолговатый прямоугольник и разделила его на четыре маленьких. В первой клетке написала букву «Л», а в последней – «А» и, таинственно улыбаясь, сказала:

– Ни за что не угадаете!

– Вторая, как я полагаю, не «и»? – предположила Нина.

– Да, не «и». Я бы даже сказала – отрицание «и». Отгадает только автор этой повести.

– А как же бунт героев? – спросил удивлённый Ветров.

– Нет никакого бунта против автора, мы живём с ним в согласии: все темы согласовываем…

– Вот это да! Да это выход за пределы текстовой реальности! Возможно ли это???

– Как видите, возможно.

– А если автор взбунтуется против тебя? Объявит санкции?

– Не взбунтуется, я его хорошо знаю. Я для него тоже когда-то делала афишу…

– Ну, всего-то не рассказывай.

– Хорошо, господин автор, – ответила Лира голосу за кадром.

– Лира, ты с кем сейчас говорила? – спросил изумлённый Ветров.

– Сама с собой.

– А я так не умею! Ты должна меня научить!

– А вы не будете скучным учеником?

– Постараюсь, – ответил кандидат в ученики.

– Тогда возьмусь за это дело, – согласилась Лира.

– Кассандра, мне срочно нужен мой портрет – напишешь?

– Так точно! – ответила Кассандра.


ГЛАВА 13
ОТ БУНИНА К ГРИБОЕДОВУ: ПОЛЕ ЧУДЕС

Ветров без комментариев пишет на доске стихотворение «Тата», девочки записывают его в тетради:

– Что ж, хорош у тебя жених:
И красив, и умён, и тих...
Ты иди, ложись спать скорее
Утро вечера мудренее.

В сокровенный час выходи,
По дорожке к беседке иди.
Там узнаешь ты вмиг ответ,
Кто обнимет тебя, кто – нет.

Странно, холодно от любви:
И Венера дрожит, и ты.
А заря между тем горит
Алым пламенем ваших ланит...

– Не разбудит меня солдат,
Что залез нынче утром в сад.
Ночью он и не мог прийти:
В жизни мне с ним не по пути.

Затем магистр садится за учительский стол и предлагает назвать автора, но непременно аргументируя. Поднимает руку Лира.

– Да, Лира.

– Это вы.

– Аргументы?

– Только ощущения и наблюдения. По глазам вижу.

– Глаза – обманчивая штука. Может быть, я играю роль пойманного…

– Лира права, – говорит Зоя. – Вы автор.

– Чем докажешь?

– Я же ваша ученица…

– Знакомый довод. Это мало или много?

– Если посмотреть сверху, то мало, если снизу – то много.

– Что скажешь, Кассандра, переросла Зоя своего учителя?

– Вы и ей должны подарить свой портрет. Я напишу, – ответила Кассандра.

«Да я ей уже подарил... Помнишь, Зоя? Он на летучке с твоей неожиданной для меня разгадкой известных слов: "Зорко одно лишь… солнце"», – подумал Ветров, а вслух произнёс:

– Спасибо. А сейчас поговорим о стихах. Как автор (кем бы он ни был) понимает «Зарю»?

Слово берёт Сафо:

– Он с уважением и даже с любовью обращается к Тате, как и её отец. Заботливо, но и немножко с иронией. Он как будто всё знает и любуется ею. Потому что она не обманет его ожиданий, сделает всё красиво.

– Красиво говоришь. Ну а чем же Тата богата?

– Любовью. Только она способна сделать человека богатым.

– Всё правильно, мне и добавить нечего. Может, кто-то ещё хочет высказаться?

– Да, осталось пять минут до звонка, – высказалась Ксиома.

Ветров хотел что-то ответить, но Марина его опередила:

– И что? Константин Михайлович, мы давно не проводили уроков на улице, может, тема как раз соответствует?.. Ведь дальше будет Грибоедов…

Девочки одобрительно приняли предложение Лиры, но Ветров думал иначе:

– Нет, девочки, чувствую, что нам опять понадобится доска.

– Будет «поле чудес»?

– Будет.
 
– Может, придумаем какую-нибудь сценку?

– Я обещал декану поработать без экспериментов… И должен сдержать слово.

В ответ послышалось протяжное «ну-у-у».

– Ну-у… хотя бы сегодня... – улыбнулся Ветров.

После одобрительной реакции аудитории Лира спросила:

– И даже разминки не будет?

– Ну, разминка не эксперимент, а необходимость.

– Но не будет ли скучно и грустно, Константин Михайлович? – спрашивает Лира.
 
– Возможно, Лира, но потерпите немножко, нам всем нужно набраться терпения, чтобы пройти наш марафон и не сойти с дистанции. Понимаете?

– Да, – отвечают почти все девочки.

– Вижу, что не все… этого хотят. Но сегодня обойдёмся без дуэлей. Теперь они под запретом… Одно маленькое уточнение: я разве называл автора «Чёрного и белого»? Разве я признался?

Ветров удивлённо смотрит на девочек, остановил взгляд на Сафо.

– Нет, – ответила она, отрицательно покачав головой.

– Ну вот, – продолжил магистр, устремив взгляд в сторону Ксиомы. – Да ещё и двойки ставлю тем, кто не угадает моего авторства! Какой тщеславный учитель! Ксиома, жалуйся достойно. Зачем врать? Хотя… уже вижу, что обман – твой жизненный путь. Для тебя все средства хороши, лишь бы уничтожить противника, лишь бы получить выгоду. Сколько чужих работ ты уже выдала за свои? Глупо задавать такие вопросы, да? Учитель, говоришь, плохой? А может, всё-таки ученик? Посмотри на себя – авось что-нибудь да увидишь. Помимо пустоты… Простите, девочки. После перемены поговорим о Чацком.

Перемена пролетела быстро, и после небольшой разминки Ветров уже без предисловия заявляет:

– Ну что ж, пора! Поговорим о Чацком. Умён ли он?

Руки поднимают Ксиома, Зоя и Кассандра.

– Пожалуйста, Ксиома.

– Очень умный, – говорит она.

– Какие доказательства?

– Умные мысли высказывает. Вообще говорит умно.

– Вижу, Зоя и Кассандра не согласны. И Сафо с Ниной присоединились к ним. И Ника, и Зина… И Марина. Что скажешь, Зоя?

– Он и умный, и глупый одновременно, – говорит Зоя.

– Как это? Так возможно? Поясни.

– Да, умные речи… Но – кому и зачем он их произносит? Речи – бисер, адресат…

– …свиньи, – продолжает Сафо.

Ветров хотел что-то сказать, но Кассандра его опережает:
 
– Не зря, не зря – тот "смех дурацкий: / К вам Александр Андреич Чацкий!" Эта рифмовка не случайна. Это представление дурака. Умного дурака.

– Стало быть, согласны с А. С. П. в его оценке? – спрашивает К. М. В.

Все, кроме Ксиомы и Себиллы, говорят «да».

– Так от чего же горе: от ума или от глупости?

– От смешения, – говорит Зоя, – от смеси. Большой ум, конечно, приносит большие трудности. И горести, и глупости, если с ним не совладать. Его нужно подчинить себе, обуздать, он должен стать твоим орудием. Тогда будет сила и… радость. А если он выходит из-под твоего управления, то – беда. А с нею и мильон терзаний.

– Да-да, – задумчиво сказал Ветров.

Нина это заметила и спросила:

– О чём вы подумали, Константин Михайлович?

– Да так... Грибоедова вспомнил.

– Вы с ним встречались? – начала игру Лира.

– Да, и не однажды… – оседлав волну, сказал Ветров.

– Как с Пушкиным? – показалась на волне Нина.

– Нет, иначе. Он мне рассказывал о…

– Как Пушкин с ним в 1829-м? – спросила Лира.

– Нет, Лира, не так. Не угадала.

– Как Гамлет с Призраком? – показалась в море с русалочьим хвостом Зина.

– Не так, не так, не так… – из водной глубины послышался ответ призрачного магистра.

– Как Дон Жуан с Командором? – спросила, улыбаясь, зеленоглазая Лира.

Её улыбка передалась даже сидящим на облаках зрителям, не говоря уже об обитателях морской стихии.

– Ох и Лира! Всё бы тебе посмеяться, – вынырнув, произнёс магистр Ветров, но, смахнув с лица тину и пену морскую, признал: – Однако тема хороша, и уже готова в мыслях сценка со словами: «Дон Ветров, я на зов явился!..» Летом доработаю сей грозный замысел, а сейчас я призываю вас к серьёзности.

– Как Бездомный с Мастером? – спросила вдруг ставшая серьёзной Кассандра.

– Я уже не ученик… Как друг с другом!

– Как номера 13 и 14, – заключила Сафо.

– Может быть. Пушкин говорил, что уход Грибоедова был прекрасен, как и в целом последние годы бурной его жизни. А до того жизнь его была затемнена. Когда она осветилась? Поиграем в «Поле чудес»!

Ветров подходит к доске, чертит четыре клетки и во второй из них пишет букву «и».

– Угадаешь, Нина? – загадочно спросил магистр.

– Да, – ответила она. – Какая она была?

– Она была…

Ветров на секунды задумался: «Скажу «прекрасна» – будет сухо и банально; «ангел», «спасение», «очарование», «всё» – эти слова тоже как-то не схватывают её образа. Может быть, и невозможно схватить? Что-то неуловимо прекрасное… А мне нужно выкручиваться из этого словесного тупика… А может, и не нужно выкручиваться, а просто быть искренним без всяких размышлений и сомнений? Большой ум – большие хлопоты. Чацкий, поезжай в Саратов, дай мне жить! Я всё понял».

– Девочки, понимаете мою ошибку?

– «Была», – сказала Нина.

– Да, раз уж его мы повстречали, то и её не имеем права там оставить, иначе жизнь их так и останется впотьмах.

– Да их и невозможно разлучить, как ни пытайся! – восторженно сказала Нина.

– Согласен, настоящее богатство никому не отнять, – уверенно сказал Ветров и с радостью подумал: «Растут мои девочки».
 
На дом он им нарисовал на доске загадку по творчеству Платонова, состоящую из двух частей или даже эпизодов. Первый эпизод: сердце, вокруг него колючая проволока, а за нею жизнь. Во втором эпизоде всё то же самое, но без колючей проволоки. А вопрос к этой загадке был таков: «Что произошло и с кем?»

– А можно сейчас попробовать? – спросила Кассандра.

– Давайте подождём утра, а загадку оставим на доске, здесь больше не будет уроков, и есть у меня уверенность, что тёмные силы не смогут её похитить. До завтра. Кстати, в ночном небе сегодня намечается интересное явление: Венера будет рядом с Марсом, под его защитой.


ГЛАВА 14
КАК ДОРАБАТЫВАЕТСЯ ЗАМЫСЕЛ, ИЛИ ИЗ НОЧИ В УТРО

Утро. Уже жарко. Солнце печёт, а Ветров бежит свою дистанцию.

Человек мыслящий не перестаёт мыслить и во время бега: «О, мне знакомо это чувство! Хочется бросить и пойти пешком – такая тяжесть слетит (или сползёт)! Так хорошо станет! Зачем умирать?! Ради чего? Вот до поворота, а там пойду. 7 километров – нормальное расстояние… Нет, подальше. Ещё могу. До следующего поворота. Может… до моста? А что там останется – 1,5 км? Всего лишь? Может, одолеть? Нет, не могу. Больше не могу. Хочется выплюнуть всё: лёгкие, желудок… Но нельзя. Регулирую дыхание. Где же второе? О, я ещё мыслю! Как говорил Али, хочется собрать вещи и уйти – но этого не будет! Умру, но не сдамся. Добегу. Может быть, чуть-чуть медленнее, не на рекорд, но я должен добежать. До Луны более 300 тысяч километров – моё сегодняшнее расстояние просто смешное по сравнению с ним. Ерунда. Я же звёздный мальчик, преодолевал и не такие. Я помню все свои возвращения: от Цереры к Тритону, от Тритона к Титану, а потом мимо Земли… Нет, я с ней успел поговорить. Она меня, кстати, узнала, но не призналась... А потом я полетел навстречу… Вот расстояния! А тут какие-то метры, километры… Ещё чуть-чуть. Ну вот. И добежал. Сделал это… простое дело. Как хорошо теперь посидеть на скамье под виноградом! Сначала посидеть, потом полежать. Немножко. Я выбежал из 50-ти минут – это моё лучшее время. Трудности только кажутся. Буду бегать через день, их нет».

На уроке Зоя, Кассандра и Сафо разгадали загадку, которая, несмотря ни на что (а ведь это что-то было!), продержалась на доске почти сутки. Девочки поняли, что произошло. Это истинное возвращение Иванова: до и после.
 
– Кассандра, а ты вчера бы разгадала её? – поинтересовался Ветров.

– Наверное, нет, – ответила Кассандра.

– Я знал, что утро всё прояснит, – сказал Ветров. – Как-то раз утром ехал из-под Курска в Орёл и предчувствовал, что в дороге получатся у меня строки об Окуджаве, к его юбилею, которые вечером никак не хотели являться, – и в самом деле утром между Курском и Орлом они явились.

После этого Ветров раздал всем листы с таким текстом:

«В утреннем трамвае. Дорога. Мысли. Сердце открылось… Теперь оно соприкасается с жизнью. А раньше была преграда. Как это изобразить? Сердце, стена… Над стеной проволока… А может, не стена, а просто колючая проволока? Так, есть. А исход – это когда нет её, нет проволоки. Вот и всё. Два состояния. С проволокой и без. Просто изобразить и спросить, что это? Или с наводящим вопросом? Да. С кем это произошло? С кем и что за перемена произошла? Лучше: что произошло и с кем? Да. А вот и остановка. Успел. Будет загадка! Не с пустыми руками приду. И без проволоки. Надеюсь».

– Вот текст. Как думаете, что будем делать?

– Угадывать автора? – спросила Лира.

– А вот и нет. Предлагаю вам придумать к этому тексту заглавие…


В ночь перед этим ясным утром Селиванову приснился странный сон. Досмотрев его, он среди ночи проснулся и записал в блокнот слова песни из сна:

Лошадь гуляет, лошадь поёт –
Собака никому ничего не даёт.

Песня эта пелась в русском народном стиле женщиной, которой не было видно. Селиванову раньше редко что снилось, и вообще он снам, мягко говоря, не уделял должного внимания, но эти слова его заинтересовали. Нет, сонник Мартына Задеки он не стал использовать, но в институте решил обратиться за помощью к Фурмановой.

– Ты умеешь разгадывать сны?

– Рассказывай, я постараюсь, – ответила Фурманова.

Селиванов рассказывает сон и даже показывает строки песни.

– Думаю, я не ошибся, что поставил между ними тире – как противопоставление, – говорит он.

– Так, лошадь – животное рабочее, но почему не пашет, а гуляет и поёт? Как стрекоза. Но собака твоя – уж точно собака на сене. Если собака не даёт, не делится с другими (свои не в счёт) и сама не ест, то лошадь, безусловно, делится своей радостью, счастьем или даже горем – всем, что у неё есть. Не стрекоза. И ей не жалко, как собаке. Она хочет делиться, дарить, живёт для других. А собака – для своих. С тире ты не ошибся.

Входит Ветров:

– Привет. У вас не секретный разговор?

– Я и Ветров? – спросил Селиванов у Фурмановой.

– Возможно…

– О чём это вы? – удивился Ветров.

– Константин Михайлович, а я теперь тоже записываю сны, – поделился новостью Селиванов.

– Да? Я рад этому и не рад.

– Понимаю.

– Что снилось?

– Лошадь.

– Уж не моя ли?

– Не знаю. Всё может быть.

После этого разговора Селиванов зашёл в свой кабинет, взял с собой какой-то конверт и отправился к декану.

– Разрешите, Антонина Игоревна? – спросил он.

– Что вам, Василий Юрьевич?

– Вот принёс деньги за Фемистокла, Гоггия, Вахоба, Суркосуса, Себиллу и Ксиому, – сказал Селиванов и положил конверт на стол декана.

– Что за деньги? Опять ваши игры?

– Нет, это не игра. Я не смог ничему их научить, прошу вернуть эти деньги государству, я всё рассчитал.

– Да вы в своём уме?! – разгневалась Ильинская.

Но Селиванова в её кабинете уже не было.


ГЛАВА 15
СФИНКСЫ (НО ГДЕ ОПАСНОСТЬ, ТАМ ВЫРАСТАЕТ И СПАСИТЕЛЬНОЕ)

Поздний вечер. Ветров сидит перед раскрытым дневником, пишет: «Вот что я выяснил. 4 июля 2024 года, за два дня до забега, РККА прилетел Екатеринбург, на автобусе доехал до Краснотурьинска и разместился в номере гостиницы «Прометей». В этот же день получил стартовый номер и сделал в «ВК» соответствующую зашифрованную запись (в своём стиле). Совершенно случайно ему достался номер 22. Никакой мистики! «Прометея»-то он целенаправленно выбрал. Хотя и удивительно это совпадение мыслей. Намёки судьбы? И даже больше: забота судьбы проглядывается. «Вот, – говорит она, – выбирай: какие-нибудь «Жеребяки», «Север», «Рудокопы» и – «Прометей»! Что выберешь, мой дорогой?» Конечно, последнего. А по номеру есть у меня такое предположение (чисто интуитивное): он подошёл к женщине, выдающей номера, она ему показала «1010», он поднял вверх большой палец, но тут увидел следующий в стопке номер. То же самое, но не совсем… Это 22. Никакой мистики! Он сказал:
 
– А можно этот?

– Почему? – спросила женщина.

– Я родился 22-го.

– А здесь ещё и 33… – показывает женщина следующий номер.

– Нет, я родился один раз, – ответил он.

И ему дали номер 22».


День. Идёт урок у старших девочек. На доске тема: «Сфинксы».

– Что говорят о сфинксе Тютчев, Блок и древнегреческая мифология? – спрашивает Ветров.

– Тютчев называет сфинксом природу, – отвечает Марина. – Она искус, губит человека, потому что нет никакой загадки. А человек этим недоволен и губит себя сам, потому что придумывает то, что невозможно разрешить, ведь ответа не будет: природа ничего не скажет, а в загадке человека природа обязательно должна ответить.

– Хорошо, мысль, изречённая Тютчевым, понятна. «Где нет человека, там природа пуста», – сказал некогда Блейк… А какой сфинкс у Блока?

– Сфинкс – это Россия, – говорит Кассандра. – Она разорвёт Европу, если та не остановится, не разгадает её загадку.

– А если разгадает? Россия перестанет быть Россией? Или совсем исчезнет, разбившись?

– Нет, – возражает Зоя, – нам поможет Тютчев: у ней особенная стать. Не исчезнет, как и вера. Не разобьётся.

– Но в древнегреческой мифологии, в мифе, Эдип, разгадав, побеждает, и Сфинкс бросается со скалы и разбивается о камни.

– Это не победа, – сбрасывает со скалы логику учителя Зоя, – Эдип идёт к несчастью. Главного сфинкса, главную загадку он не разгадал!

– Может, так и с Европой?

– Может. В любом случае кто-то должен проиграть, на кону жизнь и смерть. Но игра должна быть честной.

– Это так, – соглашается Ветров. – Вот только хватит ли у них духа сражаться честно?

– Мы им поможем быть честными, – уверена Зоя.

– Поможем, – одобряет решительность ученицы Ветров. – Ну что, готовы к загадке от сфинкса?

– А если разгадаем, – спрашивает Лира, – то он бросится со скалы в пропасть и разобьётся?

– Возможно, русский сфинкс готов вас удивить. В любом случае игра будет честной.

– Интрига есть. Готовы, – говорит Кассандра.

Тогда из-под учительского стола Ветров достаёт две метровые палки, одну даёт Себилле, а другую оставляет себе. По его командам между вторым и третьим рядами парт они сходятся, поворачиваются друг к другу спинами и делают три шага. Затем звучит команда «кру-гом!», и они поворачиваются друг к другу лицами.

– Наши палки, Себилла, – говорит Ветров, – это сейчас огнестрельное оружие. Оно заряжено. Направь его на меня. Ты наёмный убийца, разыскиваешь Уильяма Блейка, хочешь его голову привезти тому, кто её заказал. Так… Но ты пока не уверена, что я – это он. Теперь спроси: «Вы Уильям Блейк?»

– Вы Уильям Блейк? – спрашивает Себилла.

– Да, сэр. Вы читали мои стихи? – отвечает Ветров, быстро поднимает правую руку, стреляет в Себиллу из палки и говорит ей: «Падай» – и она падает.

– Это и есть загадка. Дома подумайте о том, что это было и зачем.


ГЛАВА 16
ПРОЩАЙ И ПОМНИ ОБО МНЕ

Вечером, в сумеречное время, Ветров отправился на Трудки, на уличную тренировку, поработать на макиваре. Как обычно, туда добирался бегом. Но посреди Тургеневского моста он остановился: увидел шедшего ему навстречу товарища. Это был Селиванов, который просто вышел на прогулку.

– О, я как раз тебя и искал! – сказал Ветров и пожал товарищу руку.

– Тебе нужен секундант? – многозначительно ответил Селиванов.

– Почти. Пойдём со мной.

Селиванов развернулся и пошёл с Ветровым до конца моста. Там они по ступенькам спустились вниз, прошли вдоль моста, затем повернули направо и, пройдя мимо гостиницы, которая так часто меняет своё название, вышли на Трудки. Там они размялись у турников, а после пошли к плакучей иве. Ветров поздоровался с нею, ласково похлопал ладонью по её стволу и зелёным поясом на уровне головы привязал к ней макивару. Они занимались по программе Ветрова: отрабатывали удары, сначала руками, потом ногами. После тренировки по дороге домой (приблизительно два километра их путь был общим) товарищи, как всегда, разговорились на серьёзные темы. На этот раз были затронуты слишком личные.

– Был ли ты женат? – спросил Ветров, хотя они уже четвёртый год были знакомы.
 
– Нет, не доводилось, – ответил Селиванов.

– Но ведь близок к этому был?

– Думал, что близок был, но на самом деле фатум всё продумал и не давал ни малейшего шанса.

– Всё так печально?

– А у тебя?

– Мне только 29…

– Я тоже когда-то так думал. А потом было многообещающее 33, затем интригующее 37, простое, серое 40… И ничего. Я как Алексей из «Дарьюшки».

– Обжёгся? Я так и думал.
 
– Да, был я влюблён. Хотя, наверное, несколько раз. Но сильно – один. Бывал я тогда в распутной компании, как блудный сын. Друзья для веселья; гулянья, пирушки, чуть-чуть спорта, глупые разговоры – только чтобы посмеяться… Одним словом, всё, как у многих. И вот в нашей компании появилась Она. Её звали Женя. Словно свет небесный. Влюбился сразу. А ей… было всё равно с кем: она была девушкой для всех, кто хочет и добивается. Я её пытался вырвать из этого адского круга, оберегать от других, но всё было тщетно. Всё провалилось. Не уберёг… Потом мне рассказывал приятель… А я в это время ловил почву под ногами и не мог даже произнести: «Остановись!» Нет, она мне не изменила, она не могла мне изменить: она принадлежала всем и никому одновременно. Как-то раз мы с ней играли в карты на желания… Она могла стать моей первой и единственной… Нет, не могла.

– А я думал, что тебя предали.

– Нет, я сам себя предал. Потом.

– Ты её любишь до сих пор?

– Нет, я пострадал недели две, потом смирился. Наши пути разошлись, и чувства тоже.

– Но у неё ведь и не было…

– Да… не было. Я любил за двоих. Но теперь остались лишь воспоминания. Всё проходит, да не всё забывается…

– А я влюбляюсь часто. И тоже, как у тебя, чувства расходятся вместе с путями.

– Это оттого, что тебе только чужие попадались.

– Они сначала казались своими...

– Казались… Но я вижу в тебе перемену. Ты не признаешься, потому что боишься со мной говорить о своём счастье. Я это вижу. Помнишь эту нашу общую мысль: кто может понять Онегина – только Онегин, кто может понять Печорина – только Печорин?

– А Ветрова может понять не только Селиванов.

– Кто же ещё?

– Покровский меня понимает. А тебя, кстати, нет.

– Понимает. Потому-то этот седовласый Галилей тебя от меня и оберегает, ограждает.

– Почему? Ты опасен? – улыбается Ветров.

– Нет, – серьёзным тоном говорит Селиванов, – просто у тебя должен быть другой путь – мы оба это видим. Он сдулся, сошёл с него. Я возгордился и усомнился, охладел и тоже сошёл. А ты пока идёшь. Вот и иди.

– А может быть, нет никакого пути? И всё это выдумки? И вздор?

– Это моя мысль. Твори свою. Всё, хватит на сегодня философии.

– Нет, нам нужно договорить. У РККА – какой был путь?

– Не твой.

– Это твоя мысль.

– Это мой дар.

– А меня тянет разобраться и сотворить свою.

– Будь осторожнее: Енисей затягивает.

– Или спасает. Я помню Игнатьича.

– Когда грехи не утянут на дно, – сказал Селиванов, когда они подошли к перекрёстку.

– Да, к нему нужно идти очищенным.

– Или ощипанным, – улыбается Селиванов.

– Не смейся. Иди, тебе туда, – указывает Ветров налево.

– Нет, мне в другую сторону… Прощай, – сказал Селиванов и пошёл туда, куда указал Ветров.

– Прощай.


ГЛАВА 17
ГОРНЫЙ МАРАФОН: ПРИТЯЖЕНИЕ СМЫСЛОВ

Почему РККА решил побежать марафон? Зачем ему это было нужно? Или просто стечение обстоятельств? Поэт и марафон… Наверное, как и у любого поэта, все возможные ответы на вопросы нужно искать в его стихах. Что есть стихи? Не отклик ли на уже произошедшие или ожидаемые события? Или это чистое Я? Или и то и другое. «Найди меня в моих стихах, – говорит каждый поэт. – Но ищи правильно! Помни: часть не равна целому». Что ж, буду искать.

Марафон… Да не простой, а горный. Про горы у него есть кое-что: «крест на горе». На вершине Конжака действительно установлен металлический крест. Однако слово «крест» у поэтов – это образ, и даже символ. И если символ, то он должен рождать миф… Путь приводит к кресту. Так… Путь и сам есть крест. Тяжёлый, изнурительный путь. Восхождение, крест, а потом спуск – это вехи физической реальности. Поэтическая же такова: восхождение – и есть крест. Просто крест или на чём-то? На нисхождении? Но восходить можно для того, чтобы потом спускаться, а затем опять восходить, а потом опять спус… закатываться… Так поступает солнце… Миф о солнце?.. Ужель загадку разгадал? К небу бегу, лечу. А потом к людям. С пустыми руками? Может быть, с даром… К людям бегу, а потом от них – снова к небу. Вот что такое горный марафон… в поэтическом смысле.

Умереть, чтобы потом воскреснуть. А если «крест» – это не символ, а аллегория? Восхождение на Голгофу? Бегу с крестом. Всё. Смог. Но нужно спускаться, ведь я человек, не Бог. Боги бегут туда, чтобы там и остаться. Я же – нет, чтобы дойти и… вернуться. Другим показать, что тоже могу, как боги? Да, и вернуться, чтобы напомнить, что место человека на земле. У каждого своё место: боги там, мы здесь… Но и мы можем бывать там, гостить, так сказать. Вот задача того, кто осмелится об этом говорить. Вопрос: зачем побежал марафон? Ответ: ни за чем, просто слова превратились в дела:

А силы нам на что, на что тогда желанье
Слова, слова, слова решеньем заменить?!

Нет, пока до конца не ясно: символ ли, аллегория ли? Ясно, что одно из двух. Чувствую, что третьего не дано. Когда узнаю точно? На марафоне. Я должен попасть в те же условия. Исключительные.

Ах, вот оно что… Бегу вверх – это понятно, так и есть: человек бежит вверх, доказывая, что не только боги так могут. А вот кто бежит вниз? Я о Прометее подумал, опять о нём... Гостиница «Прометей» как-то случайно оказалась в нужном месте в нужное время. Итак, Прометей бежит вниз, к людям, дарить огонь бежит, спешит. Туда, значит, человек, оттуда – Бог? Титан… Встречное движение. Но в первом случае не гордыня ли им управляет? А во втором – совсем наоборот. Может, и в первом? Или это один и тот же бежит туда и обратно? Тогда за огнём бежит. Увидел внизу его необходимость и побежал вверх. Взял его и побежал вниз – дарить. Ну что, нашёл ответ? Иль нет?

Или нет никаких образов, символов, а есть простое, понятное человеческое желание испытать свои силы, проверить, смогу или не смогу, а если смогу, то за сколько? А потом… похвастаться, если смогу, да ещё и будет хорошее время… и место? Возможно это? И никакой поэзии, только проза жизни. Возможно? Да, но дальше-то был Енисей, и «плыть или не плыть». Если всё же был символ, то огонь затем тонет в воде… Но это взгляд натуралиста. Символист же скажет: «Огонь он принёс, дело сделано». Как Разин: «Волю-то я дал». Как Шукшин – огонь. Не как Саша Дванов?.. Нет, невозможно справиться с этой загадкой без Урала. Скоро, кстати, поеду: номер в гостинице «Прометей» (!) забронирован, и я уже зарегистрирован как участник забега… Удивлюсь ли, если выпадет номер 22? Я ведь тоже родился 22-го…


ГЛАВА 18
РАССТАВАНИЕ И ВСТРЕЧА

Вот я и в «Прометее». Такое чувство, что здесь я уже был… Стартовый номер пока не получил, но уже знаю, где это произойдёт и как. Уже понял и то, зачем я сюда приехал… Дописывать свою повесть. Горный марафон – лишь повод, не цель. В дороге много писалось, особенно в поезде до Москвы, и сейчас пишется. Очень легко, свободно.
 
Я знаю, что будет дальше. Теперь я для себя – открытая книга. Я даже не пишу – я просто списываю текст. Свой текст. Поэтому так легко он пишется.
 
День здесь сегодня длился 18 часов 20 минут, а дома – 16:40. Это несколько удивляет. Светло, однако уже двенадцатый час ночи. Пишу без света, на кровати (за столом пишут только писатели!). Через пять с половиной часов – уже вставать, а ещё через пять – забег. Я готов к нему. Буду умирать, но выживу. Знаю. Повесть моя допишется позже, дома, на Енисей пока рано.

Не важен номер, не важны время и место. Я не волнуюсь по поводу забега. Я нашёл тебя. Найди и ты.

Передо мной последняя дневниковая запись РККА, он сделал её 06.07.24, в 18:25 по уральскому времени:

«Марафон. До финиша остаётся около километра. Жара, всё тело горит огнём. Бегу. По камням… С огнём?.. Сам – как огонь. Минут 20 ещё до шестого часа бега. Впереди мостик над предпоследней речкой. Прохладная горная вода купается в лучах солнца. Сел на мостике, ноги в кроссовках опустил в бегущую с горы воду, умылся, напился. Мимо пробегает девушка… Нет, стыдно сидеть. Пора. Догнал её, могу обогнать, но, нет, не могу: она дала мне стимул побыстрее встать, пример подала. Бегу слева от неё, вместе с нею. Люди подбадривают: «Молодцы!»  Наверное, думают, что мы пара. Вот финиш. Чуть-чуть замедлился – дал ей победить себя в миллисекундах. Это моя безмолвная благодарность».

Для РККА важен был результат, время, место. Я не он. Он всё сделал, чтобы я не был им. Это моя находка и благодарность. Словесная.


ГЛАВА 19
ОТ ДЖИМА ДЖАРМУША К ШЕКСПИРУ

После горного марафона в автобусе до Краснотурьинска Ветрову почему-то вспомнился последний урок философии с группой старших девочек.

Конец мая (четыре дня до дня рождения Пушкина). Первый кабинет. На доске надпись: «В, ч, м, с?»

– В качестве разминки, – говорит Ветров, – предлагаю продолжить предложение: «Если ты ищешь мистику, то…» Трёх минут хватит?

После истечения времени девочки предлагают свои версии.

– …смотри не потеряйся, – призывает Нина.

– …смотри в оба, – предупреждает Кассандра.

– …будь начеку, – тоже намекает на опасность Сафо.

– …она потерялась, – следует логике Лира.

– …перестань, остановись, – останавливает что-то предчувствующая Марина.
 
– …ты мистик, – остроумно заключает Себилла.

– …это не может остаться тайной, – уверена Ксиома.

– …обязательно найдёшь, – поддерживает мистика Ника.

– …закрой глаза, – даёт мудрый совет Зина.

Наклонив голову и сжав в замок пальцы рук, Зоя задумчиво молчит.

– А что скажет Зоя?.. – ласково обращается к ней Ветров, и Зоя уже смотрит ему в глаза. – Или у неё нет продолжения?

– …она найдёт тебя, – смущаясь, но не отводя взгляда, произносит Зоя.

– Найдёт, – доверчиво повторяет учитель. – Ну что ж, девочки, пора нам перейти к серьёзному разговору. Есть ли разгадка от загадки русского сфинкса?

Зоя размыкает замок и поднимает правую руку.

– Прошу, Зоя.

– Жил да был мелкий чиновник: то ли бухгалтер, то ли секретарь, наверное, гордый, но боязливый. Жизненные цели его были так же мелки, как и обязанности по службе. Кузнечик на травинке. И вот он попадает в исключительные обстоятельства. Судьба ему подбрасывает даже загадочного мощного помощника, который видит в нём, в этом жалком клерке, давно ушедшего на небо забытого поэта-романтика. И даже мистика, заключившего бракосочетание рая и ада. Таинственного поэта. И даже живописца, пожелавшего расписать стены храма библейскими сценами. Помощник начинает говорить словами того поэта, и он удивлён, что тот человек, которому он волею судьбы теперь служит, не видит себя так же, как и он, да и вообще себя не видит. Представляет себя другим. Но обстоятельства, не теряя исключительности, делают своё дело: постепенно, шаг за шагом мелкий чиновник преображается в того древнего поэта. И уже ласково, издевательски ласково спрашивает у пытающихся его поймать и убить: «Вы читали мои стихи?» И стреляет, не получив ответа, в опешивших несостоявшихся его убийц…

– Что скажешь, Кассандра? Похоже на правду? – спрашивает Ветров.

Та отвечает:

Копытами овец не схватишь эти вещи.
Однако не грусти, мне, Призраку, поверь.
Пророчество сбылось, поэт всегда ведь вещий:
Есть пара огоньков из скольких-то углей.

– Ну что ж, сомненья прочь… – соглашается Ветров.

– …гори они в огне, – продолжает Сафо.

– Прощай, прощай… – прощается Кассандра.

– …и помни обо мне, – заканчивает этот странный диалог Нина.

– Так вот зачем ему это нужно было… – догадывается Ника. – Этим выстрелом он убивает сразу двух зайцев?

– В каком смысле? – спрашивает Ветров.

– В смысле передачи информации.

– Тогда больше. А остальных берёт в плен…

– В каком смысле? – последовал лукавый вопрос от Лиры.

– Догадайтесь, – последовал лукавый ответ магистра.

– В таком: «Там королевич мимоходом / Пленяет грозного царя»? – спрашивает Марина.

– Нет.

– Может, в таком: «Лисица видит сыр – лисицу сыр пленил»? – спрашивает Лира.

– Увы, но ближе!

– Пора другая наступила,
И рифма юношу пленила, –
говорит Зина.

– Ещё ближе!

– Но глаза, что мя пленили,
Всеминутно предо мной… –
предполагает Кассандра.

– Нет, не так, – говорит Зоя. – Вот как:

Отныне мой девиз:
Плени, плени, плени!

– Отныне он наш общий, – говорит Ветров и обращается к Лире: – Лира, я бросился в пропасть. Я слов на ветер не бросаю.

– Потому что вы сам – ветер? – спрашивает Лира.

– Хм, угадала. Потому и не могу разбиться. К тому же я и Нине кое-что обещал…

– Да, да, – подтверждает улыбающаяся Нина.

– Скоро мне в путь-дорогу, надо полетать над Уральским хребтом…

– Вы же вернётесь? – спрашивает Зоя.

– Ветер всегда возвращается, – говорит улыбающийся ветер. – Разве может он уйти и не вернуться?