Путешествие принца Людвига - 7

Троекратно повторенные обещания

Между тем уже начались боевые действия между российской и шведской армиями, ведь после объявления войны российской стороной прошла неделя. И, действительно, пришло сообщение о случившемся сражении:

«5 сентября (92 дня до переворота) рано утром пришло известие от русской армии, что фельдмаршал Ласси обнаружил отряд шведов в 8000 человек пехоты, расположившийся в одном местечке возле Вильманстранда, атаковал их в 2 часа пополудни и полностью разбил, захватив также крепость Вильманстрандт. Дело продолжалось с 2 до 7 часов. Со стороны противника убиты 4 тысячи человек, среди них подполковник и 50 обер-офицеров (далее в Дневнике перечисляются потери шведов и захваченные трофеи).
Потери с русской стороны: генерал-майор, 2 полковника, 1 майор, 3 капитана, 10 унтер-офицеров и 495 солдат. Раненых общим числом 1800. В 7 часов утра об этой победе возвещено салютом из пушек с крепости и с Адмиралтейства. Её высочество великая княгиня сегодня первый раз выходила из покоев, во дворцовой капелле возносилась Te Deum laudamus под многократные залпы с крепости и Адмиралтейства. При обратном шествии все были допущены к целованию руки её высочества великой княгини и принцессы Елизаветы.
6-го и 7-го (90 дней до переворота) был прием по поводу этого счастливого события. После обеда его светлость наблюдал маневры трех эскадронов кирасир, которые были оставлены в городе для поддержания общественного спокойствия».

Историографы до сих пор пытаются определиться с предпосылками и обстоятельствами «развязывания» этой войны. Считается, что Швеция объявила эту войну по наущению Франции, которая стала подталкивать короля Фредрика I «отыграть» назад финские земли, перешедшие к России по условиям Ништадтского мирного договора. Отобранные Петром I в ходе Северной войны берега Балтийского моря и через двадцать лет воспринимались Швецией как временно утраченные. Франция же хотела досадить России за тот, якобы, выигрыш в противостоянии с Турцией, который был оформлен Белградским мирным договором. Именно для закрепления мира и прибыл в Санкт-Петербург турецкий посол, которого так торжественно встречали их императорские высочества, государственные сановники, да и вместе с ними принц Людвиг. В общем, геополитические предпосылки для очередной войны были налицо.
С другой стороны, разбирая детали елизаветинского переворота, историографы указывают на «тонкую» дипломатическую игру, затеянную французским посланником де Шетарди. Причем, если со стороны патриотически настроенных историков взглянуть на действия французской дипломатии в те самые дни, когда принц Людвиг с братом Ульрихом объезжали полки, готовящиеся к войне, то их можно квалифицировать, по меньшей мере, как вмешательство во внутренние дела, а по сути – подстрекательство к свержению установленного правления. Для наглядности, достаточно ознакомиться с выдержками из депеш де Шетарди, посланных из Санкт-Петербурга его патронам в Париж.

Например, вот текст от 8 августа 1741 г.:

«Третьего дня принцесса Елизавета велела сказать секретарю шведского посольства чрез человека, с которым свел меня Нолькен (шведский посланник при российском императорском дворе) и которого жена при принцессе, что в случае дальнейшего промедления шведов, надобно будет опасаться, что умы будут не так расположены и что тем более важно предупредить такую крайность, что нынешнее правительство (России) не щадит ни обещаний, ни наград для приобретения себе приверженцев и для приглашения то тех, то других явить, при случае, доказательства своего усердия к особе царя (Иоанна Антоновича). Она велела прибавить, что, во всяком случае, решились быстро действовать, но Швеции нечего страшиться подобного рода препятствий, и шведы могут быть более чем когда-либо, уверены, что они встретят слабый отпор, как только явятся защитниками прав Петра I. Секретарь шведского посольства, сообщивший мне тотчас же о таком извещении, совершенно отдал на мою волю, как следовало поступить в таком случае. Я признал необходимым воспользоваться им и нетерпением принцессы (Елизаветы), чтобы вырвать у нее то, чего не мог добиться Нолькен. В этих видах и для большей точности я велел ему предварительно составить ответ на бумаге, что если осуществление не было так быстро, как того желала бы принцесса, то она должна винить только одну себя: отказываясь от предложений Нолькена, она лишила тайный комитет (Швеции) всех средств действовать с желаемою ею быстротою. Если же она хочет поставить его в возможность усердно поддерживать ее интересы и доставить к тому способы всей шведской нации, то должна более, чем когда либо, спешить сделать то, что может содействовать успеху ее видов и помешать влиянию того, что сама она заметила».

А чего же добивались шведы от Елизаветы взамен той поддержки, которую они обещали? Для патриотически настроенных историков ответ звучит не очень комплиментарно. Ни о каком сохранении территориальных завоеваний Петра I – отца Елизаветы – речи не было. Кроме того, Стокгольму, а также и Парижу, почему-то представлялось, что если в качестве «знамени» шведского вторжения они используют имя голштинского принца – сына старшей дочери Петра I (будущего Петра III) – то русское воинство будет этому очень радо и прекратит сопротивление. А каковы же были «предложения Нолькена», которые должна была принять Елизавета? А это «всего лишь» письменное обещание территориальных уступок Швеции и не только. Вот как Шетарди излагает содержание этих предварительных договоренностей:
«Принцесса Елизавета велела сказать секретарю шведского посольства, которому поручено меня извещать, что опасения за себя и свою партию быть открытыми, в случае если бы дела пошли дурно, решительно не дозволяют еще ей подписать требования, но что она будет его хранить и подпишет, когда дела примут хороший оборот и она будет в состоянии сделать это безопасно. Для доказательства же, что письменное требование ничего не прибавляет к точности, с которою исполнит свои обещания, она желала разъяснить их и дать им даже более пространный смысл, обязываясь: 1) вознаградить Щвецию за все издержки, считая со времени первой отправки войск в Финляндию; 2) согласиться на субсидии Швеции во все продолжение своей жизни; 3) предоставить шведам все преимущества, которые обеспечены за англичанами; 4) отказаться от всех трактатов и конвенций,  заключенных между Россиею, Англиею и австрийским домом и ни с кем не вступать в союзы, кроме Франции и Швеции; 5) содействовать, наконец, во всех случаях, выгодам Швеции, и в этих видах без ведома нации ссужать под рукою всеми деньгами, в которых будет нуждаться это государство.
Опасаясь забывчивости или пропуска от того, которому поручено было сообщить эти условия, принцесса повторила их три раза. Поверенный получил приказание быть у меня и сделать подобное же объявление. И тот, и другой были уполномочены, в случае требования, подтвердить клятвенно справедливость этих обещаний и точность, с которою они будут исполнены».

В депеше Шетарди также сквозит нескрываемая ревность по поводу прямых контактов Елизаветы с шведскими переговорщиками:

«Мне должно было казаться неуместным, что извещение принцессы Елизаветы прошло помимо меня, и это обстоятельство не могло не обратить моего внимания, так как было слишком важно, чтобы она во всех случаях отличала начало, ей покровительствующее, и не смешивала бы свою признательность, выказывая ее слишком много для одних и очень мало для других. Поэтому я довел, … что выгоды принцессы требуют предложить ей и представить, что для нее чрезвычайно важно не прерывать сношения со мною, так как Швеция ничего не может предпринять без ведома и согласия Франции."

Не нужно быть сколь либо искушенным в политике того времени, да и в межгосударственных отношениях вообще, чтобы определиться с ролями участников этой «большой игры». Шведские и французские дипломаты делали – пусть нагловато и топорно, - свою работу. Ну а Елизавета? А дочь Петра Великого была, что называется, на грани – на грани государственной измены.
Впрочем, историографы с облегчением выдыхают - у Елизаветы хватило ума данные шведской стороне авансы не документировать и никаких бумаг на этот счет не подписывать.