Неповторимые путешествия любви. Полная версия

Неповторимые путешествия любви

Романтическая поэма в стихах

     Всё пройдет и останется одно — любовь.
                Николай Милиоти

   Оглавление
Глава I Отрада
Глава II  Форум
Глава III  Париж
  Латинский квартал
  Два Маго 
Глава IV  Версаль
Глава V Венеция
  Край пустынный и дикий
  Лидо ди Езоло
  Портрет
  Вапоретто
  Пьяцетта
  Дворец
  Пьяцца
  Башня
  Мерчерии
  Сан Сальвадоре
  Гондолы
  Риальто
Глава VI  Полёт
Глава VII Хургада
  Парадиз
  Остров Рая
  Пустыня
Глава VIII  Крым
  Утро
  Ундина
  Лошадки
  Волошин
Эпилог
Комментарии


 Глава I Отрада

  I

Эх, отрада моя незабвенная,
Я тобою всем сердцем живу,
И, любовью объятый нетленною,
Свою музу в дорогу зову.

За окном реет лес переменчивый,
Неустанно колёса стучат.
А в моей голове опрометчивой
Милый образ подспудно зачат.

Вижу ясно твои очертания,
Взор очей неуёмной красы.
Улетаю безмолвно в мечтания
И, летя, не смотрю на часы.

Наши встречи в Москве вспоминаю я:
Твой Арбат, переулок Кислов,
Как к Никитской дворами шагаем мы,
Тесно за руки взявшись без слов...

Переулок и небо с просветами,
Малый зал на втором этаже.
Стены, белым декором одетые.
Как легко и светло на душе!

Зал притих, полонённый звучанием.
Полилась фортепьянная трель.
Мы слегка прикоснулись плечами.
Нас пленяют Сен-Санс и Равель.

В яркой музыке флейта волнуется,
Заливается песнью фагот
И, ей вторя, душа повинуется,
Затаённой мембраной поёт.

Мы в созвучьях становимся ближе.
Новых чувств сотворённая смесь
Будит призрак театра в Париже,
Отворяя в сердцах занавесь.

  II

Ну а поезд вперед устремляется,
Весь воздушной струёю объят,
С ветром грудью стальною встречается,
Отправляя лавину назад.

Пред глазами печально проносятся
Подзабытые в тщетах места.
На полях уже травы колосятся,
А в томливой душе маета.

Вскоре солнце за лесом скрывается,
По закону сменяясь луной,
И Морфей незаметно спускается,
Опьяняя в путине ночной.
                -------
Это грёзы. Иль всё это мнится?
Неподвижно гляжу в темноту.
Флейта стонет как дикая птица,
Зазывая меня в высоту.

Я как голубь, взлетаю за стаей.
Мне мила в ней твоя красота.
За тобою над лесом витаю.
Вот мы близко. Смыкаем уста...

Звуки флейты доносятся глуше,
Неустанно биение крыл.
В единеньи сливаются души
Словно струи в изгибах ветрил…

  III

Чу! Очнулся. Сосед мой, попутчик,
Что-то громко бормочет во сне...
Я же, лёжа на полке скрипучей,
Бессловесно парю в вышине.

И опять возвратились виденья,
Вспоминания прожитых дней.
Друг за другом помчались мгновенья,
В них вся жизнь и движение в ней!

В снежных россыпях Сьерра Невада.
Еще дремлет и ждёт Гибралтар,
А сегодня нас встретит Гранада
Как вчера повстречал Алькасар.

Вниз по склонам со Сьерры Невады
В сад Альгамбры стекает вода
И журчит там, струясь на каскадах,
Как при маврах в былые года.

Ты, как фея, у чаши фонтана
Ловишь капли светящихся брызг,
Оттеняя девическим станом
Мавританский узористый фриз.

Эти чистые капли — лекарство,
По ладоням певуче скользя,
Шепчут нам, что мы в сказочном царстве
Очутились вдвоём, ты и я!
                -------
После Ницца была и Амальфа,
Белоснежный отель Цитадель.
В звездном небе далёкая Альфа
У Кентавра брала колыбель.

Бирюзовая в дымке Амальфа,
Грозди вросшихся в скалы домов.
Волны в море играют как арфа,
На камнях поливая рачков.

Помню, как со скалы голубиной
Мы глядели в волнистую зыбь.
Там, под нами, гуляли в глубинах
Серебристые полчища рыб.

К нам наверх потянуло прохладой.
Влажный воздух от свежей волны
Поднимался, минуя преграду.
Мы спустились и были вольны!

На бескрайнем, открытом просторе
Свежий ветер, движение волн.
В бездне вод на волнительном море
Я тобою и счастием полн.

В нескончаемом мерном сияньи
Льётся солнечный свет по волнам.
В неуёмном и вечном качаньи
Невозможное грезится нам.
                -------
Стоп, толчок. За окном остановка.
В дверь вошла осторожно мадам.
Попросила поставить на полку
Саквояж, а потом чемодан.

Я поднял их, закинул неловко.
Только мне в эту ночь всё равно,
Бологое в окне иль Поповка,
Моё сердце тобою полно.

Над полями, холмами, горами
Мы с тобой полюбили летать.
Самолёт спорит в небе с ветрами,
А в салоне уют, благодать.

Пафос, Ницца, Тревизо, Хургада,
Адриатика, вольный Париж,
Андалусия — мавров услада,
Ты следы той эпохи хранишь.

Где ещё мы с тобой не бывали?
Лондон ждёт, а Афины в жаре.
Но зато среди Римских развалин
Мы оставили след в сентябре.

 Глава II

 Форум

Римский форум в руинах печальных
Храмы, термы, колонны, холмы.
Здесь под кровом ворот триумфальных
Укрывались от дождика мы...

У священной дороги теснится
Дом весталок, поросший травой.
Тут когда-то в своей колеснице
Проезжал Юлий Цезарь домой.

А сейчас здесь людей вереницы.
Среди них мы проходим с тобой
И усердно листаем страницы
Древней книги главу за главой.

Форум Цезаря, Веспасиана,
Храм Сатурна в громаде колонн,
Арка Титуса, Форум Траяна
(он по-прежнему не превзойден).

Восхитил базиликой Максенций
И затмивший его Константин.
Не хватает уместных сентенций
В обрисовке представших картин.

Вот подножье холма Палатина,
Где волчица от смерти спасла
Двух младенцев, приплывших в корзине,
Их в пещеру к себе отнесла.

А потом этих братьев увидел
Пастырь царских свиней Фаустул,
Их тайком у волчицы похитил
И супружницу, знать, обманул.

Но не ведал, что будет начало
Новых дел, переломных времен,
Что в местах, где волчица кричала,
Новый град будет вскоре рождён.

Будет трон и настанет эпоха
На двенадцать столетий подряд.
Кто богат, тому будет неплохо,
А иных навсегда подчинят.

Только что нам до этой легенды?
В ней скрывается грустная суть.
В жизни снова меняются тренды,
А ушедшее уж не вернуть.

Но оставим в покое руины
Со следами минувших веков
Мы с тобою в сужденьях едины:
На земле не должно быть рабов.

А ушедшим царям и поэтам,
Покровителям их и врагам,
Гладиаторам, ими воспетым,
Излиянья я позже воздам.

Только нам не прошу я покоя.
Быть хочу пробуждённым в душе,
И как путник по жизни с тобою
Жить в согласьи в одном шалаше.

Мы могли б повстречаться пораньше,
Но судьбою иное дано.
А теперь я взываю нижайше:
Пусть навеки продлится оно.

Пусть любовь нас ведёт к восхожденью,
Радость жизни деля на двоих,
А во мне бередит вдохновенье,
От которого множится стих.

Я надеюсь, что ты благосклонно
Мне моё отвлеченье простишь.
Ведь вот-вот под качанье вагона
Мы с тобой унесёмся в Париж.

 Глава III

 Париж

 Латинский квартал

  I

В многоликом Латинском квартале
Есть отель небольшой “де Бюси”.
Мы его по согласью избрали.
Всё там рядом, и Сена вблизи.

Встретил нас тихий зал старомодный,
Полки книг, занавески, диван,
Мир бальзаковский и беззаботный —
Будто с книжек оживший роман.

А на улице живо и праздно:
Кто-то едет, гуляет, идёт,
Кто-то, сидя в кафе беспристрастно,
Что-то ест и, глазея, жуёт…

Было мило, прекрасно, уютно
Посидеть во французском кафе.
Но иное влекло нас подспудно.
Объясню, но в этой строфе.

Где-то здесь невдали Юлий Цезарь
На коня, водрузившись, сказал:
— Велю лагерь разбить(как отрезал).
И на остров рукой указал.

Это стало рожденьем Парижа.
Появились два храма, мосты,
Цирк и термы к жилищам поближе,
Там, где раньше ютились кусты.

Город рос, погибал, возрождался,
В нём селились купцы, рыбаки,
И от берега вширь разрастался.
Ведь не Марс обжигает горшки.

Время шло, основали Сорбонну —
Храм наук и приют школяров.
В нём латынь почиталась исконной
Вместо галльских простых языков.

Потому и прозвали Латинским,
Прилегающий к Сене квартал.
А душою своей исполинской
Он Сорбонной всегда прирастал.

И сегодня здесь сердце Парижа.
Жив бульвар Сен-Жермен, Одеон,
Сен-Мишель и Сорбонна в престиже,
Люксембургский дворец, Пантеон.

 II

А теперь об обыденной жизни.
Миг для счастья дан здесь и сейчас.
Не глядите назад с укоризной,
Когда жизнь вам урок преподаст.

Поздним утром, смущаясь в волненьи,
Нас будила служанка-мадам.
Мы вставали, спускались к кофейне,
Подносили услады к устам.

А затем устремлялись к открытьям,
Красотою парижской дивясь,
Той, что ткала нервущейся нитью
Между нами незримую связь.

Весь квартал мы пешком исходили,
Вышли к Сене в собор Нотр-Дам,
Сент-Шапель вслед за тем навестили,
День отдали фонтанам, садам.

А потом мир большой, необъятный
Нам объятья свои распростёр.
Лувр, Орсэ увлекал многократно,
Тюильри, Мулен Руж, Сакре-Кёр.

Всё сейчас невозможно исчислить:
Триумфальная арка, Конкор,
Башня с тучей над нею нависшей
И кафе — в них другой коленкор.

Помню, как в двух шагах от Бастилии
Мы зашли в брассери «Бофинже».
Свежих устриц к столу подносили,
А ты есть не могла их уже.

«Как же так, мы для высшего света
Подаём их как наш эталон!», —
Чересчур удивясь от ответа,
Засмущался учтивый гарсон.

 Два Маго
      Богема - всегда другие
                О.В. Аронсон
 I

Есть особая живость и прелесть
В знаменитых парижских кафе.
В их уюте рождались и грелись
Сонмы гениев, быв подшофе.

Мир тогда б не узнал Модильяни,
Лафонтена, Массне, Пикассо,
Если б не было встреч и свиданий,
Завертевших судеб колесо.

Мы однажды вдвоём побывали
В легендарном кафе «Два Маго»,
Там, где яркие мысли летали
Меж людьми не от мира сего.

Дух богемы витал в старом зале
Будто призраки звёздных персон
На стенах вековых трепетали.
Жаль, их время исчезло как сон.

Деревянные два истукана
На колоннах сидели одни,
Глядя вниз, и как два старикана
Воскрешали ушедшие дни.

Было время. Под знаком эмблемы
Здесь бывали художник, поэт,
Архитектор, слагатель поэмы,
Строгий критик, писавший памфлет.

Иногда свой досуг проводили
В сих стенах Карбюзье и Верлен.
Хемингуэй и Фолкнер заходили,
Отдаваясь в приятственный плен.

Чудаки, бунтари, скандалисты,
Набранясь, обсуждали прогресс.
Эпатажные сюрреалисты
Сотворяли взапой манифест.

Невозможно поэтов исчислить,
Кто зелёную фею абсент
Поглощал и в заоблачных мыслях
Сочинял на манжетках фрагмент.

Судьбы Мира всерьёз обсуждались
В клубах дыма, в кухонном чаду.
Возбуждаясь, мыслители дрались
И мирились, снимая вражду.

Тут поэмы любви нарождались
В магнетизме заманчивых чар
И причудливо судьбы сплетались.
Вспомним о Пикассо и Маар…

                II

Ну а мы, казуальные гости,
Лишь случайно сюда забрели,
Но волшебный невидимый мостик
В мир богемы себе возвели.

Мы вошли, оглядели пространство:
Куст цветов, акварельный пейзаж,
Потолки, стеновое убранство,
Зеркала, остальной антураж.

Только жаль, уже не было места.
Но к дверям подоспевший гарсон
Извинился при помощи жеста,
И вопрос был отчасти решён.

Он провёл нас вперёд на террасы,
Где поблизости высился храм,
И фонтан голубого окраса
Веял свежесть, приятную нам.

Был тот вечер как чудная сказка:
Старой церкви красивый абрис,
Ветерка шаловливая ласка,
Белой скатерти спущенный низ…

И бульвар в нежно-розовый дымке,
Непонятные блюда в меню.
А гарсон, расплываясь в улыбке,
Протянул нам свою пятерню.

Мы тогда заказали дорадо
Из великого множества блюд.
Но не блюда, а ты мне отрада.
О тебе я пишу сей этюд.

Всё изведать нам в городе надо.
Манит шармом разящий Париж.
В нём мы будем бродить до упада,
Так двойную ты радость даришь.

Я сейчас вспоминаю с любовью
Наших странствий счастливые дни.
Мне в причудливых снах к изголовью
Иногда прилетают они.

От любви в нашем сердце движенье.
В череде впечатлений и смен
Зарождается в ней обновленье.
Дар горенья в любви незабвен.

Но добавим, не меньшая ценность
В бескорыстии чувств и в добре.
Не бросайте любовь. Драгоценность
Пропадает в помойном ведре.

Но не будем, роднуля, о грустном.
Мы ведь сами судьбу создаём.
А сейчас отдадимся искусству,
Ведь мы завтра так рано встаём.

 Глава IV

 Версаль

 I

Вот и утро. Сегодня поездка.
Поезд мчит из Парижа в Версаль.
За окном сквозь сияние блеска
Зарябила парижская даль.

Ты красива, нарядно одета,
В светлом платье легка и жива.
В многоцветьи французского лета
Своего не таишь естества.

Я с тобой, драгоценный мой гений,
Согреваюсь твоей теплотой.
Наблюдаю в глазах оживленье,
Твои взгляды ловлю с быстротой.

Рядом с ласковой лёгкою тенью,
Забываюсь в беседах с тобой.
Между тем уже нет продвиженья.
Мы выходим, идём за гурьбой.

Вот дворец, мы подходим поближе.
Тут большущая очередь. Жаль…
Ты тогда мне рассказы из книжек
О Версале прочла поодаль:

  «Это было унылое место
  За четыре столетья до нас,
  В окруженьи болота и леса —
  Деревушка без всяких прикрас.

  Там Людовик Тринадцатый с детства
  Вёл охоту на зайцев, лисиц,
  После замок возвёл по соседству
  Из камней и цветных черепиц.

  Были в нём гобелены, гардины,
  Мебель скромная, ткань, хрустали,
  Королевская спальня с картиной
  О победе под Ла-Рошели.

  Стал тот замок приютом и местом,
  Где от знати уставший король
  Оставался на время безвестным
  И от Лувра скрывал свою боль.

  По семнадцать часов в непогоду
  Он скакал по полям и лесам,
  Погрузясь всей душою в природу,
  Не внимая ничьим голосам.

  Его доброе сердце терзалось
  От томления в муках любви.
  Та любовь обречённой казалась
  В осужденьи двора и молвы.

  Но с рассудком никак не мирилась
  Одинокая в мире душа.
  Он молил, чтоб Она согласилась
  Жить с ним в замке, любовью дыша.

  Но Она от любви отступилась,
  Чтоб несчастье ему не нести,
  И, вздыхая, навеки простилась,
  В монастырь собираясь уйти.

  А Людовик, чтоб скрыть свое горе,
  Стал всё чаще Версаль навещать,
  О душе долго думал в соборе
  И о том, как, страдая, прощать.

  Отягчённый несчастною долей,
  К Ней в обитель король заходил.
  “Я ведь тоже как пленник в неволе, —
  Он, склонясь перед Ней, говорил,

  — Никогда и ни с кем, обещаю,
  Не свяжу я любовью судьбу.
  Лишь себя одного упрекаю,
  Вас ни в чём повинить не могу”.

  Так в невзгоде они не расстались.
  Он не раз ещё к ней приезжал.
  В разлучении письма писались.
  Слово, данное ей, он держал…»

В трудный час не отымется дружба,
Если ею любовь скреплена.
Не во зло монастырская служба,
Добрых чувств не отвергнет она.

Добродетель любви не помеха,
С нею высится только любовь.
Но не всем по плечу эта веха —
Без объятий не греется кровь.

  II

Сию повесть на этом оставим,
Мы вошли только что во дворец.
«Богоданного» сына восславим
И его солнценосный венец.

Так дофина совсем не случайно
Нарекли с появленьем на свет.
Ведь Людовик Тринадцатый с Анной
Не имели детей двадцать лет.

В том рожденьи увидели чудо.
Благодарная Богу страна
Отозвалась молебнами всюду
И в малютку была влюблена.

Путь Людовика-сына был трудным.
Ещё в детстве он стал королём.
Годы регентства, войны и бунты,
Всех событий мы не обоймём.

Ну а что до его похождений
В части дам и любовных утех,
То он меры не знал к сожаленью.
Но не нам осуждать его грех.

Вскользь отметим Марию Манчини,
Его первую в жизни любовь.
Ведь она была первопричиной —
С ней возвысился новый король.

Пока были они неразлучны,
Он прочитывал множество книг.
Открывая в них скрытую сущность,
Много истин тогда он постиг.

Чувства первой любви окрыляют,
К единенью и дружбе ведут.
Если недруги не ослепляют,
Если ангелы зла не войдут.

Так случилось… Но зёрна остались
И со временем в нём проросли.
Все они воплотились в Версале,
К возведенью дворцов привели.

Это замысел был грандиозный
Укрепленья величья страны,
Славы власти её венценосной,
Укрощения смут и войны.

Он решил возвести чудо света —
Город статуй, садов и дворцов
С воплощеньем в искусстве рассвета
Высочайших его образцов.

Мы сегодня воочию видим
Пред собой королевский чертог.
И, на лавочке мраморной сидя,
Сдвинем время назад на виток.

  III

Есть творящая искра стремленья
В мир фантазий красивой мечты,
К ярким образам воображенья.
Без неё мы скучны и просты.

Так давай же сейчас прикоснёмся
К антуражу ушедших веков
И как в сказке заснём и очнёмся
У серебряных ваз и цветков

Среди зала в роскошном убранстве
У высоких хрустальных зеркал
С видом рощ в отраженном пространстве,
Дивных птиц, водопадов и скал.

На стекле оживут очертанья
Молодого ещё короля,
Хрупких дам в неуёмном желаньи
Повидать его, пыл распаля.

Быстрым шагом в костюме Дианы
Пронесётся дюшес Лавалье,
А мадам Монтеспан как путана
В восхитительном «дезабилье».

Стайка фрейлин замрёт в ожиданьи
Появления старшей мадам.
Сзади слышится платьев шуршанье.
Женский шарм не сдаётся годам.

Пусть прелестны все эти созданья,
Но их прелесть сейчас мне чужда.
Моего не хватает вниманья —
Ты затмила их всех навсегда.

Я гляжу на громаду плафона,
На богинь, что летят в потолках
В окружении граций, грифонов,
Королевских побед в облаках...

Но постой, впереди оживленье
Перед дверью в салон «Бычий глаз».
Мы заходим и ждём в предвкушеньи —
Что-то зреет, пожалуй, сейчас...

Тут скопление важных придворных:
Принцев крови, блестящих вельмож,
Пэров, герцогов, слуг коридорных,
Тех, кто в залы приёмные вхож.

У пюпитров сидят музыканты,
Камертон издает звуки «ля».
На одеждах атласные банты.
Они ждут самого короля…

Началось. Гулкий стук по пюпитру —
Это знак музыкантам начать.
Зал умолк и торжественном ритме
Сразу музыка стала звучать.               

Из-за пышных портьер появился
Осиянный как солнце король.
Ему тут же камзол подносился
(камергер выполнял эту роль).

На груди короля засверкала
Бриллиантовым блеском звезда.
Он пошёл, и толпа зашагала.
В этот час шли в капеллу всегда.

 IV

Удалимся от них, восхищённых
Величавостью их короля.
Выйдем в парк, у дворца возведённый,
Впечатленья вдвоём разделя.

С освещенной фасадной террасы,
Не спеша, по ступенькам сойдём.
Там, у водных партеров прикрасы
В изваяньях античных найдём.

О! Как много скульптурных сюжетов
Разгадаем мы, сцены узрев
Близ античных богов и атлетов,
Нимф, амуров и мраморных дев!

Вот в цветочных коврах возлегая,
Аллегории рек предстают.
Эти грации, вазы склоняя,
Щедро струи журчащие, льют.

Восемь рек — восемь сказочных статуй:
Сона, Рона, Гаронна, Дордонь,
Сена, Марна, Луар бородатый
И Луара с речною водой.

Дальше лестничный спуск без ограды,
Стёртый камень от топанья ног,
Запах свежей цветочный рассады…
И, внезапно, роскошный пролог.

Перед нами большой, живописный,
Многоструйный, блестящий фонтан.
В нём античный сюжет летописный
На статуях златых воссоздан:

  «Соблазнённая богом Латона
  Двух детей от него зачала.
  Но, услышав об этом, Юнона,
  В лютом гневе её прокляла.

  И в испуге бежала Латона.
  Заблудилась, на пруд набрела
  И, страдая от жажды, стеснённо
  Попросила воды у села.

  Но сельчане водицу взболтали
  И подняли всю муть ото дна,
  Угрожая ей, палки достали.
  Тут взмолилась, заплакав, она.

  Бог Юпитер молитву услышал
  И в лягушек сельчан обратил.
  С той поры они возятся в жиже
  Средь пиявок и водных тортил.

  Это сказка не вся — в заключенье
  Дочь Диана была рождена,
  А за ней Аполлон в дополненье
  Появился на свет дотемна».

Ну а дальше пред нами аллея
Между статуй с обеих сторон.
Там, внизу, в ярких брызгах светлея,
В колеснице летит Аполлон.

Под струями заметно взбодрившись,
Кони рвутся, взметаются, ржут
И, вожжам ездока подчинившись,
Колесницу к рассвету несут.

В окруженьи дельфинов, тритонов,
В трубных звуках и в плесках воды
Сын Латоны, под небом рождённый,
Держит крепко правленья бразды.

В этом образе солнца и света
Сам Людовик как бог воплощён.
Королевская слава воспета,
Но и грех гордолюбья взращён.

И когда проезжают тут летом
Венценосный властитель и двор,
Он взирает на Феба с кареты,
Источая ласкающий взор…

А теперь обойдём Аполлона,
Обернемся на дивный дворец.
Как светла и волшебна Латона —
Украшений Версальских венец!

Нам пора. Оглянись. За спиною
Простирается водная гладь.
Лёгкий ветер колышет волною,
Утихает и веет опять.

  V

Море вод до краёв горизонта
В окруженьи зелёных ковров,
Заключённое в мраморный контур.
Цвет камней розоват и лилов.

С пышных клумб доносящийся запах,
На воде золотятся лучи.
И вдруг люди в соломенных шляпах
С яркой лентой из алой парчи.

Вот сюрприз! Здесь свои гондольеры,
Пришлецы с Венецийской земли.
Тот же шик и такие ж манеры
И гондолы с собой привезли.

Зычным гласом запев баркаролу,
Нас чаруют они и манят.
Что ж, сдаёмся, садимся в гондолу
И плывём, куда очи глядят.

Не спеша, заскользила гондола,
За собой нарезая бразду.
И опять неумолчное соло
Полилось в благозвучном ладу.

Услыхав его, светлое небо
Загляделось на зеркало вод.
А вокруг заходящего Феба
Голубой заалел небосвод…

Время будто б от нас не уходит
Под шептанье струящихся вод.
И отрадные чувства в нас бродят
Средь Версальских затихших красот.

В этом благостном мирном покое
Нам проститься с Версалем пора.
Дальше будет сказанье иное
О счастливейшем нашем вчера.

 Глава V

 Венеция

 Край пустынный и дикий

  I

Есть на свете рождённый Венерой
Город дивных церквей и дворцов,
Возведённый в лагуне ривьеры
Средь затопленных в ней островов.

В здешнем крае, пустынном и диком,
Был издревле изгоям приют.
Лишь болотные редкие крики
Нарушали лягушкам уют.

По ночам доносился вой ветра,
Нависала кромешная тьма.
А когда наступали рассветы,
В мелководье клубился туман.

В те далёкие трудные годы
Стародавних глубинных веков
В Рим толпой устремлялись народы,
Сонмы диких лесных чужаков.

И сюда прибывали венеты,
От враждебных спасаясь племён.
Их пришествие кануло в лету,
Лишь легенды живут с тех времён.

Беглецы возводили жилища
На безлюдных болотных местах.
Дичь и рыба, их главная пища,
В каждодневных давалась трудах.

Но не хлебом насущным единым
И не сытостью жив человек.
На бревенчатых сваях в трясинах
Люди строили церкви навек.

Вырастали дома, поселенья
Возле тех деревянных церквей,
И рождались на свет поколенья
От венетов и их сыновей.

А потом под ударами гуннов
Прибывали ещё беглецы
С италийских провинций в лагуну.
Оседали иные жильцы.

Годы шли, миновали столетья.
Вот уж строиться стали дворцы.
Вновь являлись враги в лихолетья,
Но их гнали назад храбрецы.

А в седьмом незапамятном веке
Зарождается местная знать.
В византийской пока что опеке,
Но своя избирается власть.

Пробегает и это столетье.
Появляется выборный дож.
Свой порядок на тысячелетье
Учредился веленьем вельмож.

А затем был союз с Византией,
Соглашенье в торговых делах.
И богатства по водной стихии
С дальних стран приплывали в ладьях.

В трюмы клали ковры и металлы,
Благовонья, слоновую кость,
Жемчуга, бриллианты, зерцала.
Всё, что знати хотелось, везлось.

Прибывало заморское злато,
Драгоценные камни, парча.
Роскошь жизни — хорошая плата
За мытарства в трудах богача.

Были всякие в городе люди.
Неких алчность снедала, укор.
Им весь мир подавайте на блюде!
Но с годами слабел их напор.

Богатела Венеция быстро,
А когда наступила пора,
То иная открылась страница:
В ней за дело взялись мастера.

С Ломбардии, Тосканы, Равенны
Звали лучших в краю мастаков.
Пусть сегодня они безыменны,
Но нетленны следы тех веков.

Завозились граниты и мрамор,
Украшенья, скульптуры, венцы,
И росли в водном городе храмы,
Поднимались мосты и дворцы.

И опять уходили столетья,
Но вослед им блистательный град
В небывалом своём многоцветьи
Стал красив и несметно богат.

В нём особое вышло отличье:
Гранд канал, отраженья дворцов,
Грандиозных соборов величье,
Одеяния модниц, купцов,

Самобытность старинных палаццо,
Чудо-дом золотой в кружевах,
Лица в масках, веселье на пьяццах,
Благодать в отворённых церквах.

А меж них — лабиринты из улиц,
Гладь камней и уют площадей,
Белоснежье на Альпах Фриули,
Разношерстье приезжих гостей,

Беспорядочность водных артерий,
Искривлённость путей для гондол,
Неразгаданность тайн и поверий,
Романтических дум ореол…

   II

Долго ль, скоро ль история длится,
Вот настал и теперешний век.
Но под солнцем всё так же теплится
Каждый камень, лежащий навек.

Здесь легко окунуться в забвенье
Средь густой говорливой толпы,
С головой погрузясь в умозренье,
Направляя спонтанно стопы,

И ходить так весь день в лицезреньи
Водяных отражений времён,
Обомшелых старинных строений,
Начертаний забытых имён.

А потом повернуть в размышленьи
О слияньи начал и концов
В неразрывной цепи поколений
Воедино сынов и отцов.

Но иные возможны желанья:
Праздной жизни, забав и пиров,
Развлечений, любви и гулянья
На гондолах в тени вечеров.

Всё для жизни беспечной, фривольной
Даст Венеция здесь и сейчас.
А на площади, праздной и вольной,
Роскошь водится в утренний час.

Малый столик в кафе Флориана,
Маски, серьги, меха, зеркала,
Созерцанье холстов Тициана,
Любованье колье из стекла.

Ресторанные деликатесы:
Каракатицы, крабы, угри,
Тортеллини — мечта догарессы,
Лангустины с кальмарами фри

В винном соусе и на решётке,
В пряных травах, с икрой, баккалой.
А хотите — потребуйте водки,
Ободрите гарсона хвалой.

Но внимание, в городе полдень.
Люд на пьяццу метнулся гурьбой.
Будто глас громозвучный господень —
В колокольный вливается бой.

Над часами две статуи в бронзе:
Старый мудрый пастух и младой
Бьют о колокол в царственной позе,
День за днем проводя чередой.

В этом ровном протяжном гуденьи
Смутно слышен тревожный набат
И простое с небес наставленье
Тем, кто счастлив на миг и богат:

  «Люди, помните, младость уходит!
  Неустанно теченье времён.
  Время плотскую силу низводит.
  Лишь, кто верует, будет спасён.

  Вы не властны задерживать время.
  Те, кто здесь, уже скоро уйдут.
  Будет явлено новое племя.
  Вслед за ними другие придут…

  Все деяния ваши напрасны,
  Если будете жить в суете.
  Будьте к предкам своим сопричастны,
  Открывайте глаза красоте».

   III

Но довольно об этом предмете.
Я соскучился вновь по тебе.
Верь, за каждую новую встречу
Я с лихвой благодарен судьбе.

Мы сейчас ненадолго оставим
О Венеции длинный рассказ.
Сдвинем время назад и представим
То, что было, без лишних прикрас.

  Лидо ди Езоло

Вспомни: Лидо ди Езоло, август.
Самолёт. Жуткий дождь и такси.
Свет отеля. Усталость и радость.
Чистый номер и ужин! Мерси.

Утром тишь, распростёртое море,
Пляж, заплывы, загар, лежаки,
Тротуары, цветы на заборе,
Променады, кафе, земляки,

Мозаичные стёкла Мурано,
Непонятная речь на слуху.
Мы вставали ни поздно, ни рано
И вдоль берега шли по песку…

Наступал уже ранний сентябрь.
Стал накрапывать дождик с небес.
Вдруг, внезапно туристский корабль,
Мимо бухты проплыл и исчез.

Мы узнали: Венеция рядом,
Сорок три километра пути.
Ехать просто. От площади Драго
На автобусе после шести.

Дальше пристань, а там вапоретто —
Восхитительный водный трамвай.
Он плывёт по лагуне Veneta
В водный город с подножием свай.

Мы в то утро проснулись с рассветом,
Поглядели на море в окно.
Обагренное утренним светом,
Нас с тобой вдохновило оно.
                -------
В тихой улочке чистой, уютной
Спали сосны под стуки шагов,
Окунувшись дремотою смутной
В сизоватый туман берегов.

А потом был автобус и пристань.
По лагуне гуляла волна.
На корабль садились туристы,
И меж них выделялась одна.

Здесь прервёмся на миг в полуслове,
Пока будет корабль стоят.
Избегая пустых многословий,
Я рискну вам портрет описать…

  Портрет

Что-то в лицах всегда отличало
Красоту у заметных людей,
Хоть отдельно ничто не кричало,
Но в сложеньи звучало сильней.

Вот и ты в гармоничном слияньи
Сотворила своё естество.
Но приступим (к чему излиянья?)
И поищем само существо:

Большеглазые карие очи
В обрамлении тёмных ресниц
Излучали отcвет непорочный,
Повергая сомнения ниц.

В нежном пурпуре мягкие губы.
С них улыбка слетала как луч,
Обнажая жемчужные зубы.
Голос был серебрист и тягуч.

С незаметной извилинкой носик:
Древнеримский иль греческий он?
Портретисту не сложен вопросик —
Разве есть в красоте эталон?

Бледноватый брусничный румянец
На щеках оттенил белизну,
А на лбу нетускнеющий глянец —
Златовласую, в буклях, копну.

Сзади спрятались косы девичьи
Тициановых пышных волос,
В живописном упав безразличьи,
Рыжеспелые как абрикос.

В косах мудрая сила таится.
Две в одну потому сплетены,
И большая тугая косица
Снизошла до средины спины.

Над косицами стройные ушки
В итальянских серьгах золотых
С голубыми камнями на дужке
И узорами, в них завитых.

И отметим одну необычность —
Легковесную смуглость в лице.
Будто маврская капля в античность
Залетела в её образце.

Цельный облик её оттеняли
Белоснежная сумка Esprit
И пурпуровый плащ «Кардинале»
Предрассветного тона зари.

Итальянка? Быть может, гречанка?
В ней изюминка скрытая есть.
Нет, ошиблись. Она — россиянка!
Коли встретится, глаз не отвесть.

  Вапоретто

Мы прошли между занятых кресел,
Два сиденья нашли у борта.
Всюду говор — посадка в процессе,
На проходах царит суета…

Есть минуточка чуть осмотреться,
Синеватую даль обозреть,
В безмятежные очи вглядеться,
В них увидев себя, просветлеть...

Тут внезапно кораблик качнуло,
И он двинулся медленно в путь.
Посвежело и ветром пахнуло,
И обдало в раскрытую грудь.

Впереди заблистала лагуна.
В пенных струях запела вода.
Наш трамвайчик как добрая шхуна
Лёг на курс и поплыл как всегда.

На пути иногда попадались
Сверхбольшие круиз-корабли,
Мы с тобою тогда изумлялись:
Как они в эту мель забрели?

А потом выплывали навстречу
Вапоретто, суда, катера,
Предвещая с Венецией встречу.
Мы лагуну прошли на ура.

Посмотри, вон Сан-Джорджо Маджоре!
Восхитительный храм и собор,
В белокаменном ярком уборе
Отразился на водный простор.

Два фасада — внизу поперечный
Белоснежный широкий фронтон,
А над ним вознесённый, венечный,
С архитравом на кватре колонн.

Архитекторское эсперанто,
Неожиданный вид и декор!
Сотворённый деяньем таланта
Ренессансный античный собор.

А сейчас мы в канале Джузекка.
Сколько зданий, чудесных дворцов!
От старинных далёкого века
До недавних простых образцов.

Вон две церкви ди Санта-Мариа:
Делла Визитацьоне скромна,
А соседняя дель Розарио
Чуть повыше её и пышна.

Ценность Деллы в ломбардском фасаде.
В строгих формах сквозит ренессанс.
В белоснежном опрятном наряде
Безупречный на вид консонанс.

Там особые есть раритеты:
В львиной пасти раскрытая щель,
(в пасть бросали когда-то наветы
На благую, как будто бы, цель),

Потолочные фрески, портреты
Досточтимых пророков, святых,
Богоматери с Елизаветой
Медальон в обрамленьях златых.

А на каждой фасадной колонне
Разместилась своя капитель
От снесённой старинной часовни,
С той поры не дожившей досель.

Розарио заметно моложе.
Появилась два века спустя,
В подражанье Сан Джорджо похоже
Импозантный фасад обретя.

В ней красиво внутри и нарядно:
Ниши, арки, скульптуры, алтарь,
Фрески Тьеполо в своде громадном —
Тинторетто, написанный встарь.

Отплываем. Струится и блещет
За бортом озорная вода.
Луч бежит по волне и трепещет.
Будет памятной эта езда.

Видишь, слева от нас базилика
Несравненной земной красоты.
Богоматерь на ней яснолика,
Благолепье несет с высоты.

Этот храм носит имя Салюте.
Здесь бывало читали псалмы
И молились Марии прилюдно
Во спасенье от лютой чумы.

А сейчас над статуей кудрятся
Облака в поднебесной дали,
И пред храмом у брега теснятся,
Подходя на причал, корабли…

Мы забыли об Иль Редентори.
Сей собор в честь Христа возведён.
Стал он благостен и чудотворен
В тот же день, когда был освящён.

С тех времён в каждый год праздник Феста
Отмечают в июльские дни.
А Спасителю служится месса —
Не гулянья нужны лишь одни.

Вот и всё. До свиданья, Джузекка!
Перед нами уже Гранд-канал.
Здесь для каждого есть человека
Свой входной переходный портал.

  Пьяцетта

Мы в толпе средь скопленья приезжих.
На аллюре обходим зевак,
По брусчатке идём и небрежно
Замедляем размеренный шаг...

Вот канал, знаменитый мост Вздоха.
В размышленьи глядим на него.
В небытье отошла та эпоха,
Но нам видится тень одного.

Это он, вольнодумец Джордано,
Безвиновный, в тюрьму заточён
И тайком, втихомолку, нежданно
В Рим на суд в корабле отвезён.

От воззрений своих не отрёкся,
Не сломился от долгих угроз.
Не покаялся, не уберёгся…
Был сожжён. Но века перерос.

Покидаем печальное место.
Сероватого цвета вода
Мерно зыблет под вздохи норд-веста,
Виновато зардев от стыда.

Сто шагов и пред нами Пьяцетта.
Возле двух византийских колонн
(не меж них — то плохая примета)
Постоим, глядя вверх, без препон.

Два гранита, на брег водружённых,
Замерев, величаво стоят.
С них заступника два освящённых
Денно-нощно Венецию бдят.

На восточном столпе воцарился
Приснопамятный бронзовый лев
И на сказочный город воззрился,
Ястребиные крылья воздев.

Верный страж, боголепно приятый,
Увенчал вековой монолит,
Вольным ветром с лагуны объятый,
Держит лапой святой манускрипт.

А на западной стольной колонне
Наш святой, Стратилат Феодор,
На поверженном в битве драконе
Завершил неуступчивый спор.

Несгибаемый рыцарь и воин,
Светлых ангельских сил командор!
Как никто почитанья достоин
Незабвенный отец Феодор.

В давний век, отошедший в безвестье,
Сановитый купец и простец,
Подвигаясь душой к благочестью,
Шли сюда по веленью сердец,

А затем к базилике Сан Марко,
Не спеша, направляли стопы
И тянулись к порталу под аркой,
Отдавая поклоны святым.

В этом мире мы все не безгрешны,
Но на свете всему есть конец.
Нужно знать — исправленья неспешны
Кривизны наших душ и сердец...
                -------
Но мы всё ж возвратимся на землю,
В неизведанный мир красоты.
Без тебя я его не приемлю
Средь всеобщей людской суеты.

  Дворец

Величавый роскошный палаццо —
Бело-розовый пышный дворец
От лагунного брега до Пьяццы
Распростер расчудесный торец.

Дивный портик, ажурные арки,
Бесподобный аркадный балкон.
Изваянья божественно ярки:
Ева, Змий и Адам, Соломон,

Михаил — ратоборный архангел,
Вестник божьих судеб Гавриил,
Богопосланный лекарь и ангел
Врачеватель скорбей Рафаил.

Пифагор, Цицерон, Аристотель —
Срез мыслителей древних веков,
В небрежении бренною плотью
Превзошедших иных мудрецов.

В этом скопище редкостных статуй
Есть умельцы, герои, цари,
Сочинители пьес и трактатов,
Дож над рамкой «бумажной двери».

Восхищают собой капители
В увенчаниях нижних колонн.
Можно вдоволь, склонившись, без цели
Созерцать их с различных сторон.

Маскароны, рельефы, плетенья,
Слепки листьев, орнамент, узор,
Неожиданных сцен воплощенья
Привлекут изучающий взор.

Но мы их описанье опустим,
Чтобы вдруг невесёлый конец
Не оставил бы сумрачной грусти
В глубине ваших чутких сердец.

Как в природе бывает ненастье:
Слякоть, морось, распутье и гром,
Так и в жизни бывает, что счастье
Застилается хладным шатром.

Огорченье — всегда испытанье,
А страданье в любовь вплетено.
В этом, может быть, есть наказанье,
Но во благо оно нам дано.

Тяжкий день дан душе для прозренья,
Уясненья неверных шагов
И движенья её к очищенью
От порочных на ней очагов.

  Пьяцца

Посмотри. Это явь, а не сказка.
Чудо света и кладезь Земли!
Удивляйся, моя кареглазка.
На свиданье мы час отвели.

Благолепная пьяцца Сан-Марко,
Пятиглавый причудливый храм.
Одеянье божественно ярко
На порталах к блаженным мирам.

Архивольты, венцы и люнетты
Над лесами коринфских колонн.
Мозаичные смальты согреты
Теплотою древнейших икон.

Мудрый лев с приснопамятной книгой
В окружении звёздном стоит
Над литой византийской квадригой
И беззвучно всё время твердит:

   «Упокойся, евангелист Марко ,
   Мир тебе, незабвенный святой.
   Жизнь земная, прожитая ярко,
   Одарила тебя высотой».

Дух Евангелья теплится всюду
Подле арок и возле люнетт.
На мозаиках явлено чудо
О мощах и Библейский Завет.

В золотящихся отблесках света
Наливается тонкий узор
Сине-ало-лилового цвета,
Услаждая восторженный взор.

Вот внесенье святыни на судно,
Вот прибытье нетленных мощей.
На причале заметить не трудно
Иерархов церковных властей.

Дож и старцы сановные рядом
У мощей отрешённо стоят
И, взирая тоскующим взглядом,
Дух святого незримо прият.

Мысли плавно скользят и невольно
Вспоминается Новый Завет:
Как Спаситель Христос добровольно
Покидает родной Назарет,

Как, идя по тернистой дороге,
Он дает искушеньям отпор,
Исцеляет больных в синагоге,
Разрешает злокозненный спор.

Как его осуждает заклятый
Фарисейский неправедный клир,
И, за правду жестоко распятый,
Он спасает неправедный мир

Та пора отойдет безвозвратно.
Не уйдет животворность креста,
И от зла отвратит многократно
Нас евангельский образ Христа.

Но обычная жизнь многолика —
Мы блуждаем во тьме бытия.
И как пламенный цвет сердолика
Нас влечёт полнота жития.

Что ж, судьба не настолько сурова,
Чтобы нас самовольно лишить
Нежных взглядов, улыбок и слова,
Устремленья себя ублажить.

Здесь на площади шумно и вольно
Средь густой говорливой толпы.
Может быть, ты устала довольно.
Так направим на отдых стопы.

Вот кафе, Ristorante Quadri.
Сядь за столик, замри, улыбнись.
Ты и пьяцца в одном фотокадре
В сочетании чудном слились.

Позади базилика Сан Марко,
Кампанилы оранжевый столп,
Кружевные порталы и арки,
Марк, взошедший на храмный престол.

Пьяцца в ласковом нежном сияньи
Лучезарного тихого дня.
Мягкий свет в золотом одеяньи
Задрожал, красоту оттеня.

Круглый столик и белая скатерть,
Импозантный, учтивый гарсон:
 «Свежий кофе нам будет приятен,
  Но сначала вино и хамон».

Жизнь прекрасна, моя чаровница,
Когда мы составляем одно.
Пусть любовь без скончания длится,
В нас творя чудеса заодно.

В очарованном любящем сердце
Кротко теплится нежный огонь
Под звучанье скрипичного скерцо,
Под вино Божоле де Бургонь.

Помолчим, пока дружные струны
Вдохновенно свой глас подают,
Будто отроки , живы и юны,
В единеньи задорно поют.

Подле них, неутешно стеная,
Голосит одинокий кларнет.
А ему, утонченно внимая,
Подпевает скрипичный дуэт.

Где причина таинственной муки?
Почему он печалью объят?
Отчего мелодичные звуки
Из него так понуро звучат?

Одинокость — союзник печали.
В том у сердца сомнения нет.
Корабли ищут счастье в причале —
Без него им не радостен свет.

Не тревожься, моя ненагляда,
В этот дивный и благостный день.
Улыбнись. Будь беспечна и рада.
Отгони мимолётную тень.

Улови обаянье мгновенья!
Лучик солнца блеснул над столом,
И вино озарилось в свеченьи
Под муранским прозрачным стеклом.

Выпьем, милая, за притяженье
Двух отзывчивых родственных душ
И взаимное их береженье
От ненастий и ветреных стуж.

Знай, не вижу я боле блаженства,
Чем делить впечатленья с тобой,
Созерцая красу в совершенстве,
Где б я ни был в чужбине любой.

  Башня

        Неудержимо летит время.
                Гораций, Квинт Флакк

В тихом воздухе что-то таится,
Время мерно ведёт свой отсчёт.
Чудо есть! Оно скоро случится.
Новый час неизбежно пробьёт.

Мы встаем и минуем препоны
Меж журчащей толпы впереди.
С верха башни доносятся звоны.
Два гиганта очнулись. Гляди!

Справа в гордой осанистой позе
Медноликий преклонный пастух
Двинул молот на звонную бронзу.
Зычный гул прозвучал и затух.   

Тут же новый удар колокольный
Взбудоражил собравшийся люд,
Безалаберный, праздный и вольный,
Полюбивший комфорт и уют.

В этом медном тягучем звучаньи
Благозвучный чарующий лад,
Бессловесная грусть и воззванье
К тем, кто слышит, будь стар он иль млад:

  «Дорожите минутою жизни,
  Меж собой не скупитесь в любви.
  Не вините друзей в укоризне,
  Охлаждайте волненье в крови.

  Жизнь свою проживайте в гореньи,
  Невзирая на шествие лет.
  Не чурайтесь искать примиренья —
  Что свершилось, того уже нет.

  Разногласья не прячьте под полог.
  Верьте в лучшее. Сердцем не лгут.
  Будет путь, вам отмеренный, долог,
  Если ангелы вас сберегут.

  Охраняйте любовь от вторженья.
  Пусть в ней будет счастливый конец.
  Но от Бога не ждите прощенья,
  Если вдруг оскверните венец».
                -------
Лёгкий гомон поднялся на пьяцце.
Золочёная стрелка часов
Наплыла на отметку цифраций
И застыла под шум голосов.

Новый час наступил, и внезапно
Оживает младой исполин,
Руша молот на колокол статно
Потаённою силой пружин.

Вновь летят колокольные звоны
С верха башни один за другим,
Разнося на лету обертоны,
Их в сердца занося до глубин.

Это гулкое звонное пенье
Возвещает о смене часов,
Их неудержном, вечном теченьи,
Постареньи отцов и юнцов:

  «Жизнь не ждёт. То, что будет, незримо.
  Но пока не свершён приговор,
  Вашей волею всё поправимо.
  Промедленье у времени вор.

  Не теряйте в пути направленья,
  Не сдавайтесь покорно судьбе.
  Из души отгоняйте сомненья,
  Доверяйте полнее себе.

  Полюбив, не жалейте усилья,
  Торопитесь в любви не спеша.
  Избегайте страстей и обилья,
  Не слывите душой без гроша.

  Ваше слово должно быть правдиво.
  Не ведите обидам учёт.
  Время тянется хоть и лениво,
  Но украдкой сбавляет ваш счёт.

  Не страшитесь царицы Природы:
  Вас до срока она пощадит.
  Пронесите любовь через годы,
  И за это она наградит».

Ой, ей-ей! я, наверно, увлёкся
В написании пафосных слов.
Не взыщите. Уже я зарёкся
И спуститься на землю готов.

  Мерчерии

      Деньги — это или слуга или господин
                Гораций, Квинт Флакк

Исполины на время уснули,
Ну а мы отправляемся в путь.
Приготовься, моя симпатуля,
До заката очей не сомкнуть.

Перед нами портальная арка.
Здесь часы обращают свой бег.
Стрелка в золоте светится ярко,
Приглашает в умчавшийся век.

Там, в проулках, пестрят мерчерии  —
Память пышных времён старины
Мир продаж, покупной эйфории,
И смешной договорной цены.

Что ни дом, то торговая лавка,
Нараспашку раскрытая дверь
И толпа у любого прилавка,
Где нельзя обойтись без потерь.

Там дома так близки друг от друга,
Что смыкаются над головой.
Чуткий муж ублажает супругу,
Огибая углы по кривой.

Всюду маски, часы, статуэтки,
Из тончайших батистов платки,
Бонбоньерки, духи и лорнетки,
Кружева, позументы, очки,

Бусы, бисер, стекло из Мурано,
Бриллианты, колье, жемчуга,
Украшения венецианок.
Портмоне — ваш покорный слуга.

Мы прошли по извилинам улиц,
На ходу прикупив кое-что
Из штуковин, что нам приглянулись,
Уж не помним зачем и почто.

Но те милые сердцу вещицы
Посейчас излучают тепло,
По чуть-чуть отдавая частицы
В светлый дом сквозь цветное стекло.

Понемногу пришло облегченье.
Мы нырнули в толпу и пошли.
Есть иное для глаз привлеченье
И мы вскоре такое нашли.

 Сан Сальвадоре

Вот оно — церковь Сан Сальвадоре.
Мимо этой красы не пройдёшь.
Стиль барокко в фасадном декоре.
Но нам внутрь войти нетерпёж.

Mamma Mia! Какое творенье
Украшает церковный алтарь!
Тицианово Преображенье,
Сотворённое гением встарь.

Вихрь яркого белого света
Окаймляет фигуру Христа.
Длань Спасителя к небу воздета.
Тьма раздвинута. Вера свята.

Пламень света вселяет прозренье
В отшатнувшихся учеников,
Принося в их умы вызволенье
От незримых вериг и оков...

Есть другое сокровище церкви
Позади на восточной стене.
Всё в мгновение ока померкло
При взираньи на холст в алтаре.

Благовещенье от Тициана
Умеряет струенье крови
И, как с неба летящая манна,
Окунает в стихию любви.

Ясноликий красивейший ангел
Пред Марией явился с небес.
(То был дух, благовестный Архангел
Гавриил в облаченьи телес).

Ангел молвил: «Не бойся, Мария,
Ибо ты обрела благодать.
Вот, зачнёшь, и родится Мессия.
(Не пытайтесь сие разгадать).

Возликуй же, Пречистая Дева!
Будет Сын твой безмерно велик.
От святого Давидова древа
Отойдёт Ему царственный лик.

Наречёшь Ему доброе имя:
Пусть Он будет назван Иисус.
Станет править людьми и меж ними
Отвращать греховодный искус».

«Как же будет, я мужа не знаю?»
— испросила Мария в ответ.
Гавриил же сказал ей, внимая:
«Дух Святой низойдёт через свет».

«Вот, Раба я Господня. Да будет
Мне по слову теперь твоему.
Добродетель во мне не убудет.
Знамо, это угодно Ему».

На картине воссоздано это:
C высоты Эмпирейских небес
Сноп лучей ярко-белого света
Темноту ледяную разверз.

Сам Творец из заоблачных высей
Взор на Землю с небес преклонил.
(Лик его осветлил живописец
Небольшими мазками белил).

На краю лучезарного света
Белый голубь, слетающий ниц —
Божий Дух с благодатью Завета
Изошёл от небесных границ.

А вослед ему в благостном рвеньи
С неба ринулся Ангельский сонм
И, в воздушном витая пареньи,
Умилился сему в унисон.

На Марию нашло просветленье.
Божье Слово селилось в душе.
Дух пылал в неземном наслажденьи
И ко плоти лепился уже.

С Нею рядом стеклянная ваза,
Пламенеющих лилий полна.
Чуть пониже нетленная фраза:
«Сим огнём не палится Она».

Гавриил же вещал в восхищеньи,
Пылко длани скрестив на груди:
«Вот. Свершилось! Хвала Провиденью!»
— и в поклоне спешил отойти.

Ну и мы потихонечку выйдем.
В этом граде камней и воды
Нам хотелось побольше увидеть
До восхода вечерней звезды.

Машинально роятся желанья,
Но какое-то нужно избрать.
Решено: мы хотим на прощанье
Навестить гондольерскую рать.

Стук шагов по брусчатке проулка
Как четыре столетья назад
Раздаётся торжественно гулко,
Если дружно идти и впопад.

Влажный берег, обёрнутый в тине.
Пахнет свежей лагунной волной,
Мокрым камнем и свежестью дыни…
Гранд-канал пред тобою и мной.

  Гондолы

У ступенек гондолы, противясь,
В молчаливой зелёной тоске,
Тихо трутся боками о привязь,
Поджидая гостей налегке.

 «Сеньорита, синьоре! Гондола!» —
Сбоку зычный послышался клич.
Пусть в словах не хватает глагола,
Всё и так понимает москвич.

Мы садимся. Гондола прекрасна.
Два задорных златистых коня
Над бортами вздымаются страстно,
Упряжными вожжами звеня.

Позади две латунных наяды,
Заблистав от качанья кормы,
Обаятельно вперили взгляды,
Но их жаркие губы немы.

Ой, два кожаных кресла со спинкой
В чёрным бархате с алой парчой!
И подушечки с мягкой перинкой,
И банкетка с зажженной свечой.

Гондольер оживился в улыбке,
Приготовил гребное весло.
Молодецкую силу в избытке
Подарило ему ремесло.

Сядь поближе, моя сеньорита,
Наше судно пускается в путь.
Обопрись на плечо московита,
Отдохни и расслабься чуть-чуть.

Бесподобная наша гондола
Заскользила, и мы как во сне
Вдоль каналов лагунного дола
Понеслись, колыхаясь в волне.

Меж старинных домов и строений,
Под пролётами древних мостов,
На воде разводя отраженья
Балюстрад, фонарей и цветов.

Мимо движутся окна и стены,
Островерхие арки колонн,
И тоскливого цвета сиены
Лики призраков давних времён.

Их застывшие серые маски
Будто спят в вековой немоте.
А в воде предзакатные краски
Развелись как на мокром стекле.

Смоляные гондолы как птицы
Мимо нас проплывут иногда.
Зыбкий мир раздвигает границы,
И не надо спешить никуда.

Бледно светятся в окнах портьеры
В обрамленьях готических ниш.
Мерный плеск от весла гондольера
Шевелит безмятежную тишь.

Руку хочется свесить пониже,
Где ластится к ладони струя.
Рефлективно мы тянемся ближе,
Меж собою любви не тая.

В этих плавных танцующих водах
Можно долго, без устали плыть,
Забывая о весях и годах,
Созерцать, восхищаться, любить...

Только жаль, что счастливое время
Незаметно ведёт свой отсчёт
И, влача ему данное бремя,
Ждёт уже, когда срок истечёт.

На прощанье финальное фото.
Спуск затвора, короткий щелчок
Как звенящая чистая нота,
Описавшая жизни клочок.

Мы взошли по намокшим ступеням,
Всполошив косолапых рачков
Из воды вылезавших в движеньи,
За собой увлекая дружков.

Взгляд слепит освещённый Риальто
А они, чтоб тебя рассмешить,
Лихо падают, делая сальто,
Вынуждая за ними следить.

Позабавься, моя догаресса,
А потом посетим этот мост.
Там нас ждет одноактная пьеса
Под сиянье мерцающих звёзд.

  Риальто

Впереди будто в чудном виденьи
На волнах перламутровых вод
Неподвижно лежал в отраженьи
Старый мост  и под ним небосвод.

А вверху, розовея, светлился
Тот же самый диковинный мост,
Что в воде, расстелясь, отразился
В обрамленьи мигающих звёзд.

Под изящной изогнутой аркой
Сквозь прозрачный воздушный пролёт
Вапоретто, гондолы и барки
Величаво скользили вперёд.

А на рампе поверх балюстрады
Иноземный воркующий люд
Устремлял любопытные взгляды
На скопленье невиданных чуд.

Взоры их утопали в подсветах
Живописных домов и аркад,
Прибережных кафе в огнецветах,
И всё шло понемногу на спад.
                -------
Скоро полночь. Утихший Риальто.
Поредела толпа на мосту.
Без привычного шума и гвалта
Захандрил продавец на посту.

На витрине дразнящие маски,
Гондольерские майки, стекло,
Блюдца, шали, цветастые краски.
Только это уже не влекло.

Вот и всё. Уж пора возвращаться.
Пусть красой не пресытился глаз,
Но придётся с Риальто расстаться
И немедля спешить на баркас.

Сумеречный причал, вапоретто.
Отправленье в оставшийся рейс.
В небе след серебристого света.
В полудреме мелькнул эдельвейс.

Полчаса и мы вновь в Саббиони,
Но на станции нет ни души.
Расписанье висит на перроне.
Эх, отмена. А мы тут в глуши.

Не судьба? Но нет тени без света.
Фортунато! К нам едет такси!
Забери нас ночная карета
И в отель поскорей отвези.
                -------
Небо в звёздах. Ночная дорога,
Свежий воздух, шуршанье колёс.
В полусон потянуло немного
В царство медленных призрачных грёз.

Подвигайся поближе, роднуля.
Обопрись на плечо, отдохни.
Чтоб с тобой мы немножко вздремнули,
Предваряя грядущие дни.

Пусть же сонное воображенье
Пустит музу в воздушный полёт,
И, подняв на пике вдохновенье,
Его в новых строках изольёт.

  Глава VI

  Полёт

   I

Мы летим над бескрайней землёю
Средь небесных лазурных стихий,
Омываясь воздушной струёю,
Отдалясь от мирских эмпирий.

Снизу нас, не спеша, проплывают
Деревушки, долины, поля.
У озёр журавлиные стаи
Отдыхают, недвижно дремля.

Голубые леса и дубравы,
В поймах рек заливные луга.
Там, на них непролазные травы
Разрослись, окаймив берега.

Поднимаемся выше и выше.
Пробираемся сквозь облака.
Глинобитные домики, крыши
Завиднелись внизу сдалека...

На подлёте Азовское море
Со своей Арабатской косой.
Показалась она при обзоре
Бледно-рыжей хвостатой лисой.

А за нею степные просторы.
Нет преграды смотрящим глазам
В царстве ветра и выжженной флоры.
Только вид её клонит к слезам.

Всё живое как будто исчезло.
Влаги нет пересохшим цветам.
Саранча на травинку залезла.
Хорошо лишь полынным кустам.

Там, на них развернул паутину
Преужасный паук каракут
И сидит, поджимая брюшину,
В ожиданьи хитиновых блюд.

Но он может прождать слишком долго.
Ветер сносит нас в сторону гор.
Благо нет подоплёк для восторга,
И ничто здесь не радует взор.

На лету всё меняется быстро.
Плавно движется сумрачный вид.
Горный пояс уже где-то близко.
Солнце мерно восходит в зенит.

Степи мягко сменились холмами,
От себя не оставив следа,
И на склонах, поросших местами,
Кое-где загуляли стада.

Воздух стал ощутимо прозрачней,
А при виде сверкающих гор
Курс движения стал однозначней
И верней, чем он был до сих пор.

Сквозь воздушную зыбкую дымку
Показался вдали Карадаг
С прилепившейся тучкой в обнимку.
Нам приходится сделать зигзаг

Мимо гребней причудливой формы —
Дальних правнуков древних хребтов.
Их ваяли столетьями штормы
Из базальтовых глыб и пластов.

Отлетаем от скальной вершины,
Мерим взглядом её в стороне.
Где-то там, в непроглядной пучине
Спит вулкан в летаргическом сне.

Он когда-то давно извергался,
Над водою бурля, бушевал,
И на небо с него подымался
Огнедышащий лавовый шквал.

Но сейчас безобидна пучина.
Тихо дремлет потухший вулкан,
Затворив на века горловину.
Слишком стар и ленив великан.

А уставшее Чёрное море
Не посмеет нарушить покой,
Чтобы он не очнулся в фаворе
И опять не поднялся бы в бой.

Вот оно, наше славное море!
Неоглядная водная даль,
Ярко-синее в дальнем просторе,
А вблизи голубое едва ль.

Держим курс в направлении солнца,
Отдаляясь от лавовых гор,
Как крылатые первопроходцы
Неизвестности наперекор.

Погляди! На поверхность явились
Стайки рыб из морской глубины
И, шныряя в волнах, зарезвились.
Ах, какие они шалуны!

Вдруг из толщи подводной скользнула,
Серебристой сверкнув чешуёй,
Серовато-стальная акула.
Показалось? Иль нет. Ой-ёй-ёй.
                -------
Скоро берег. Он, кажется, близок.
Мы почти у турецкой земли.
В бухте мягко завеяло бризом.
Скальный кряж замаячил вдали.

Там, далече, Понтийские горы
Растянулись волнистой грядой.
(Древний грек с Дарданелл и Босфора
Издавна плыл сюда за мечтой).

Гребни сизых хребтов в балдахинах,
Углубленья крутых котловин,
Озерца голубые в низинах,
Изумрудная зелень равнин.

Кое-где по обрывистым склонам
Торопливо текут ручейки
Меж лежачих камней по уклонам
Геометрии гор вопреки.

Бедный пастырь-понтиец в долине
Погоняет отару овец.
Нас увидев, махнул хворостиной
И ладонью стучит в бубенец.

Глядя вверх, он по-детски смеётся.
— Шлем тебе, добрый пастырь, привет!
Ветер веет и ласково вьётся.
— Получай две улыбки в ответ!

Пролетели. Под нами нагорье,
Извороты мелеющих рек.
Там, в пологих местах косогорий
Пестрый люд поселился навек.

Строгий турок и курд по соседству,
Скрытный заз, прямодушный туркмен —
Поселяне, не склонные к бегству
В годы тяжких лихих перемен.

Жизнь проста и сложна в то же время:
Поиск пастбищ, охота, бега...
Постоянное тяжкое бремя
И желанье тепла очага.

Вон под нами бредут вереницей
Две семьи со скотом, лошадьми,
Водрузив на худую ослицу
Самовары с малыми детьми.

На повозках кувшины, подносы,
Люльки, войлок, куренья, еда.
Сзади отроки-молокососы
Погоняют бараньи стада...

Нет конца кутерьме и заботам,
И хотелось бы вырвать часок,
Чтоб себя ощутить дон-кихотом,
Помечтать иль погрезить чуток.

Между тем, в отдаленьи пред нами
Появился подоблачный Тавр,
Окруженный густыми волнами
Изумрудных лугов и дубрав.

Там ладанник, фисташка и мирта
Жаждут влаги в объятьях жары.
Наверху Киликийская пихта
Приклонилась у черной сосны.

Со скалы бодро скачет прыжками
Безоаровый дикий козёл.
А над ним, наравне с облаками,
Ястребиный кружится орёл.

Вот он вниз проскакал и укрылся
В углубленьи меж скальных камней
И, на время присев, затаился,
Ястребиных избегнув когтей.

Ну и славно. Великое море
В голубой показалось дали
Полчаса пролетели и вскоре
Оказались мы вновь у земли.

Это Кипр, чарующий остров.
Мы тут были довольно давно.
Но ушедшее ярко и остро
В нашей памяти воскрешено:

Древний Пафос, Кораллова бухта,
Дионис на античном панно.
Праздник зренья и вольного духа.
Мы с тобою вдвоём как одно.

Старый замок. У пристани лодки.
Широченный прибрежный бродвей.
Легкость шага, неспешность походки.
Запах мирт под шепотанье ветвей.

Морозильный фисташковый шарик,
Нежно тающий в чувственном рту.
Озорная улыбка-смешарик,
Блеск агатовых глаз на свету,

Поздний ужин в рыбацкой таверне,
Молодое хмельное вино…
Опьянелый хозяин к вечерне,
Говорящий по-русски чудно.

А наутро поездка в Троодос.
Выход к белой ракушьей скале,
Где рождалась в лазоревых водах
Афродита на пенной волне.

Длинный путь по петлистым дорогам
Среди горных столетних лесов.
Там тебя укачало немного
Под размеренный гул голосов.

Слава богу, нашло облегченье
Без пилюль и рецептов врачей,
И блеснуло опять выраженье
Отуманенных было очей.

Дале Киккос, святая обитель
На высокой лесистой горе.
Там Исайя, отшельник-молитель
Жил один, поселясь в пустыре.

Как-то раз он от мук и страданья
Государеву дочь исцелил,
И за это любое желанье
Тот исполнить ему посулил.

Старец сразу отвергнул богатство,
Но взамен попросил уступить
Образ Матери Божьей для паствы
И в лесу монастырь водрузить.

И оттоле Пречистая Дева,
Приклонившись к Младенцу Христу
(на иконе ланитою слева),
В этом храме хранит чистоту.

Но увидеть нельзя их воочью.
Ту икону немыслимо зрить!
Глаз ослепнет внезапно как ночью.
Сей искус надлежит усмирить.

Лучезарные чистые лики
Кармазинным прикрыты холстом.
Лишь от золота прориси блики
Благолепным лучатся теплом.

Мы там были в монашеском храме
В вековой веренице людской
И, сроднившись своими сердцами,
Обрели благодатный покой.

Но, однако ж, воздушным теченьем
Нас уже далеко отнесло,
Пока мы наслаждались пареньем,
Глядя вниз в водяное стекло.

И вблизи уже брег в окаймленьи
Беловатых сыпучих песков.
Дикий пляж, куща пальм в отдаленьи,
Осовелый верблюд без вьюков.

На песке, под шептание листьев,
Под пискливое пение птах,
Дремлет он без отчётливых мыслей,
Пребывая в чудесных мирах.

Ему видится в сладостной грёзе
Долгожданный оазис в пути.
Ноша снята и сброшена оземь,
Он в тени, не уставший почти.

Рядом горка верблюжьей колючки
С измельченной листвой тростника,
Саксаульные ломкие кучки,
Черепушка воды с родника.

С ним бок о бок милашка-подружка,
На пушистом песку возлежа,
Делит скромную эту пирушку,
Кротким взглядом его ублажа.

Как же мало для счастия надо
Одичалому сердцу в пути,
Чтобы в нём не угасла лампада,
Не сотлевшая в прах взаперти.

Между тем уже час пополудни.
Солнце плавно пошло на закат,
И под нами унылый как будни
Молчаливый безлюдный ландшафт.

Буро-жёлтые хмурые горы.
Мир бездушных песков и камней
Без какой-нибудь видимой флоры
Под покровом застывших теней.

Где-то здесь, в этой знойной пустыне
Есть гора, где библейский народ,
Вняв вождю, поклонялся святыне,
И, смирясь, продолжал свой исход.

А сейчас тут как будто нет Бога.
Исправленье не ждёт никого.
Кто грешит в наши дни слишком много,
Не получит пощад от Него.

Тишина в буро-каменном царстве.
Нет ни ветра, ни гомона птиц.
Только мы в лучезарном пространстве
Смотрим вниз, не смыкая ресниц.

Может древняя эта пустыня
Испугалась летящих теней
И, враждебно себя ощетиня,
Затворилась от чуждых людей?

Нет, тут нужно позорче глядеться,
Чтоб незримый увиделся мир,
Иль вокруг себя чуть осмотреться,
И вам кто-то доставит плезир.

Вон, хвостатая мышка-песчанка.
Прошмыгнула и скрылась в норе.
Свежий след шаловливой беглянки
Испарился в песчаной дыре.

Ну а вот и виновник побега
Ненасытный бесёнок варан.
Но ведь можно поесть и без бега —
Мимо ног пробежал таракан.

Неприятно так вдруг оказаться
В столь опасной для жизни игре.
Может лучше как мышь окопаться
И вздремнуть полчаса в конуре?

Но довольно. Пора уже взоры
Оторвать от занятных зверят.
Впереди нас Синайские горы,
Величаво вздымаясь, горят.

Мы одни в голубом поднебесье
Возле голых макушек громад.
Лишь пустынный орёл у безлесья
В синем небе кружит без преград.

Там Хорив, заповедное место,
Где библейский пророк Моисей —
Человек из упругого теста
Пристыдил возопивших людей.

Он им нёс две Скрижали Завета
От небесного Бога Отца.
А толпа не увидела света,
Водрузив Золотого Тельца…

Но сегодня такие же оны.
Им Телец благодарен за то,
И пока милосердны законы,
Их считают они ни за что.

Ум людской разрывается в битвах,
Обеляя случившийся грех.
Осознанье придёт лишь в молитвах.
Все грешны, я не менее всех.

Пусть порок меня прежде ограбит,
Я приму за двоих приговор.
Но любовь мою он не ослабит.
Я исправлюсь и вымету сор.

Ведь сейчас на горе Моисея
Христианский возвысился храм.
Впереди сокрушение Змея
И конец человеческих драм.
                -------
Солнце клонится ближе к закату,
Понемногу смягчая лучи,
Зной спадает уже без возврата,
Лишь каменья ещё горячи.

Влажный вздох тиховейного ветра
Освежает воздушной волной
И, влетая в душевные недра,
Молвит нам о стихии иной.

Впереди тёмно-синее море —
То, что исстари Красным зовут.
И на тихих брегах его вскоре
Мы получим желанный приют.

А пока что прервёмся на время
И растопим мифический «лёд».
Бросим влагу на доброе семя,
И всё лучшее в нас оживёт.

Пусть опять из тенёт Афродиты
В моём сердце родится цветок,
И пока все слова не забыты,
Я добавлю здесь несколько строк:

   Я тебя видел музой своею
   И не мог не отправиться в бой,
   Чтоб любой, кто задумал затею,
   Серизну не украсил тобой.

   И глаза, мне придавшие крылья,
   Отвратились от могущих бед.
   А ловцы красоты от бессилья
   Отошли и зачистили след.

   И когда эта накипь отстала,
   То любовь воспылала в огне.
   Но меня эта страсть не пугала —
   Она тьму заменила во мне.

   На душе стало тихо и ясно,
   И с житейской моей высоты
   Я увидел, как это прекрасно,
   Когда мы заодно я и ты.

   Не забыть ни за что наши встречи,
   Твой лучистый ласкающий взор,
   Полноводные тихие речи,
   Гениальный ребяческий вздор.

   Ты прелестною вязью словесной
   Упоённо ласкала мне слух,
   И любовью, досель неизвестной,
   В моём сердце возвысился дух.

   Твоих зябнущих рук прикасанье,
   Шелковистые косы до плеч,
   Свежесть чувств и желанье познанья —
   Это всё не могло не увлечь.

   И теперь, когда прожиты годы,
   Я к тебе всей душою прирос,
   И, надеюсь, появятся всходы
   Новых вьющихся пламенных роз.

   Наш кораблик в объятьях свободы.
   Ветер свеж и крепки паруса.
   И мы снова вторгаемся в воды,
   На которых нас ждут чудеса.

     Глава VII

     Хургада

     Парадиз

      I

Мы парим и спускаемся ниже,
Широко расправляем крыла.
Берег моря становится ближе.
Погружаемся в царство тепла.

Здесь дома. Это город! Хургада!
Глядя вниз, замедляем полёт.
Нам с тобой торопиться не надо.
Наша цель никуда не уйдёт.

Возле моря шикарные пляжи
И хороший сыпучий песок,
Лежаки и бассейны для блажи.
Там вкусняшки разносят и сок.

Ну а где же роскошный палаццо —
«Цитадель» на лазурном брегу?
Вон и он. Нам пора приземляться.
Возле пальм, на зеленом лугу.

(Я случайно узнал из журналов,
Про большой многозвёздный отель
Из ракушек и скальных кораллов
Под названьем Азур Цитадель.

В нём толстенные белые стены
И довольно приличный метраж.
Потолки в номерах высоченны,
Из окон вид на море и пляж.)

Мы вошли. Превосходнейший номер.
Можно плюхнуться прямо в кровать
И на ней в безмятежной истоме
Пять минут просто так полежать.

А потом поскорее на ужин,
Чтоб живительных сил не терять.
Он сейчас совершенно заслужен —
Нет причины себя обделять.

Белый столик, приличная кухня.
Ломтик рыбы, омлет, виноград.
— После этого мы не разбухнем?
— Вопрошает смеющийся взгляд.

А теперь, не спеша, на прогулку.
Учиним небольшой променад.
Вечерами особенно гулко
Каблучки по ступенькам стучат

  II

Как прекрасно в садах возле моря
В час, когда утихает волна.
Даль светла и, алея во взоре,
На краю усиляет тона.

Ветер стих и едва только веет,
Напитавшись дыханием волн,
И прозрачной струёю лелеет,
Сладковатою негою полн.

Нет жары, и в аллеях не душно.
Всюду запахи трав и цветов.
Молчаливые тени воздушны
У застывших дерев и кустов.

Боковая аллея вдоль парка,
Кроны пальм у цветочных полян,
Поцелуй под коралловой аркой,
Не обидный для глаз египтян.

Близость тел и объятья в движеньи,
Сладкий плен неразомкнутых рук.
Было ль так или это виденье?
Я не знаю теперь, милый друг.

Долго ль скоро ль, но вдруг незаметно
Подойдет африканская ночь
И, приняв свой черед эстафетно,
Нам поможет себя превозмочь.

Вновь отель, запах роз, погруженье
В светлый сон под встающей луной.
Без часов. А потом возвращенье
В яркий день со своей новизной.

Крепкий кофе, французская булка
Как в Париже, бывало, точь-в-точь.
И опять небольшая прогулка.
Поутру погулять мы не прочь.

После этого сразу на море.
Там, под встречной струёй ветерка
В белопенном жемчужном уборе
Плещут волны, пронзая века.

Эти пышные вольные волны
Прибежали сюда сдалека
И бурливым волнением полны
На пловцов налегают слегка.

Струйки ветра ласкают ланиты
И, летя на крутую волну,
Голосят, что они не сердиты,
Что не с нами играют в войну.

А с небес льет лучи и струится
Яркий лик неземной светлоты,
Глядя вниз на плывущие лица,
Со своей голубой высоты.

Он далёк, и немыслимо близок.
Свет его не палит и не жжёт.
Он не сон, не светящийся призрак.
Он летает сквозь тьму и не лжёт.

Долог день, тем глубиннее счастье.
Тем полней, нерушимей покой.
И ничто не сулит нам ненастья
Над назначенной свыше судьбой.

  III

Время шло, и мы вскоре узнали,
Что вдали, средь лазоревых вод
Остров есть (его Райским назвали),
И туда поплывёт теплоход.

Ой-ей-ей, неужели он райский?
Разве есть на земле Парадиз?
Я готов рассказать без утайки
Про него, предвкушая сюрприз.

Ну лады, покупаем билеты
На круиз в этот аховый рай.
К ним вдобавок даются буклеты.
Я кладу их в карман невзначай.
                -------
Утро, гавань, корабль, отплытье,
Водяная безбрежная даль.
Я сижу и гляжу по наитью
На тебя сквозь воздушный хрусталь.

Разговор под качание судна,
Блеск раскосых фиалковых глаз.
Я люблю, когда ты безрассудна
И сидишь предо мною en-face.

В этом взоре, приятном и милом,
Затаенная есть теплота.
И какой-то неведомой силой,
Мне она отворяет уста.

Одаряй меня пристальным взглядом,
Возмущай мой сердечный покой.
Будь со мной заедино и рядом,
И молве не сдавайся людской.

Знаю, годы тайком ослабляют
Нить любви, усыпляя искус.
Но подчас она вновь обретает
Как вино свой насыщенный вкус.

И я днесь дорожу всей душою
Нашей юностью поздней в цвету.
Пусть судьба пригрозит мне войною —
Я не дам ей ужалить пяту .

Если ж будешь в печальной неволе,
То отдам своё сердце в залог
И приму половинную долю.
Бог велел, чтоб любовь я стерёг.

  IV

Наш корабль в заметном движеньи.
За кормой озорная волна.
Рассыпаясь и пенясь в бурленьи,
Роем струй убегает она.

Яркий свет лучезарного солнца,
Белый блеск отраженных огней.
Нить судьбы без вины не прервётся
До неведомых завтрашних дней.

А пока мы с тобою в исканьи
Неизведанных чувств новизны
В обоюдном устойчивом знаньи
В том, что узы меж нами прочны.

Колыханье, движение пятен,
Светотень на бегущих волнах.
Этот мир не всегда нам понятен,
Но сегодня он в светлых тонах.

  V
Вот и он, наш загадочный остров.
Но на нём никакой красоты.
Впечатленья пока что не остры,
И мечты оказались пусты?

Где тенистые райские кущи?
Где аллеи, луга и сады?
Здесь их нет — лишь полосочка суши,
Окружённая синью воды.

Прозаичное голое поле,
Скучноватый бескрасочный пляж…
Но корабль уже на приколе,
И пора открывать “саквояж”.

В нём две маски для снорклинга, трубки
С поплавком для заслона воды —
Результат от вчерашней покупки
И немного другой ерунды.

Достаём и на палубу срочно
К месту спуска впрямую к воде.
Там кораллы на дне, это точно,
Каковых не увидишь нигде.

Миг мелькнул, и мы дружно нырнули
В изумрудную толщу воды.
И почти никого не спугнули,
А волна загасила следы.

  VI

Легкость ног, трепетание света
Под звенящее эхо волны.
Тут как будто другая планета,
Непрерывный поток новизны.

Всё колеблется, блещет, мелькает:
Глыбы, чаши, живые ковры
И всё то, что вокруг них витает:
Стайки рыбок, медузы, шары…

Здесь юдоль для прелестных созданий,
Нам неведомых, но не чужих,
Самых разных имен и названий
Непостижных, простых и смешных.

Вот, пред нами весёлая стайка
Краснопёрых живых окуньков.
— Как зовут этих рыб, угадай-ка?
  Или нет среди нас знатоков?

—  Антиас, необычное имя,
   Что по-гречески значит цветок», —
Ты губами ответила в миме,
На коралловый глядя лесок.

А вот тут, между грядок кораллов,
Кое-где водяные цветки.
С пухлых столбиков в форме овалов
Нежно тянутся вверх лепестки.

Венчик, ножка, внизу утолщенье,
Прикреплённое к жёсткому дну.
И такое у нас впечатленье,
Будто это цветок. Ну и ну!

Вот и нет. Перед нами актинья.
И, увы, никакой не цветок.
«Actiniaria», — мёртвой латынью
Их назвал бы заморский знаток.

«Это помесь сидячих полипов
И бесполых индийских медуз,
Сочетание двух генотипов»,
— подсказал бы учёный индус.

Но вернёмся к своим антиасам.
Эх, удрали они наутёк,
Щегольнув красноватым окрасом.
Срок нечаянной встречи истёк.

Отступление не беспричинно.
К ним внезапно подплыл спинорог.
Он солиден и плавает чинно,
На спине распушил гребешок.

Эта рыба зовётся Пикассо
За окрас и особенный стиль
На манер знаменитого аса,
На дорогах стряхнувшего пыль.

Голубые и жёлтые краски,
Растворенные в сизых тонах.
Полоса на брюшной опояске,
Ярко-белый муар на боках.

Плавнички словно флёр из вуали,
Импозантны, тонки и легки.
Острый шип на спине в идеале
Защитит от рыбачьей руки.

Семь светящихся фосфорных линий
Разбежались отливами вкось
И одна на носу посредине.
Только их рассмотреть не пришлось:

Ромбовидное плотное тело
Незаметно вильнуло хвостом
И внезапно от нас отлетело,
Отложив свой показ на потом.

Что ж, тут водится дичь и похлеще
В толще тёмных подводных глубин.
Экзотичные твари и вещи,
Бередящие адреналин.

Подплываем поближе к кораллам.
Там шевелится кто-то в норе,
Пялясь вкось со звериным оскалом,
Возлежа на песчаном ковре.

Лучепёрая хищная рыба,
Голотелая, без чешуи
Поднялась и в изящном изгибе
Ждёт добычу в асане змеи.

Эту тварь под названьем мурена
Люди знали с древнейших времён:
Средь иных назовём Авиценну
И ещё пару-тройку имён.

Марциал, Плиний Старший, Сенека
Квинт Гораций и Поллионом
Извещают с далёкого века
Об изысканных яствах с вином:

Им к столу подносили на смену
Алифанские кружки вверх дном,
Пряный бок и молоку мурены,
Наполняли кувшины вином...

Рядом в соусе плавали раки
В круглых блюдах лежали мозги...
Всё подряд поедали гуляки.
Нравы римлян не слишком строги.

Впрочем, можно ль корить их за это?
Виноватить нельзя естество.
Олигархи из «высшего» света
С ними явно имеют родство.

Ну а нам обижать не пристало
Бессловесную дикую тварь.
Человеку даётся немало —
Он над всею природою царь.

Мы живём не для вкуса и цвета.
В нашем мире ценнее любовь.
А пиры отчуждают от Света,
Будоража нечистую кровь.

Не сердись, пучеглазый зубастик.
Мы не будем тревожить тебя.
И, хоть нам показал ты ужастик,
Мы тебя покидаем любя.

Вот ещё любопытная рыбка
Возле нас, торопясь, проплыла.
У неё вместо носика пипка.
— Не спеши. Расскажи, как дела?

Рыбка-бабочка очень красива!
Ярко-желтый, в полоску, окрас,
Тёмно-синие глазки-оливы…
Милый хвостик немножко чумаз.

Остроносая мордочка сводит
Непременно кого-то с ума.
Но пока ей никто не подходит.
Выбрать друга не просто весьма.

Это рыбки особого рода,
Их влюблённость прочна и тверда.
Так, видать, создала их природа —
Лучший тот, кто влюблен навсегда.

Симпатяжка найдёт себе пару.
Пожелаем ей впредь не тужить.
Ну а я приглушаю кифару
И берусь за исходную нить:

Но, однако ж, продолжим знакомство
С царством чудищ и редкостных рыб,
Где живут и рождают потомство
Краб, креветка, кальмар и полип,

Каракатица, ёж, черепаха —
Пожиратель ежей и медуз,
Осьминог — скромный сеятель страха,
Хитроватый голыш-желтопуз…

Вот его мы сейчас и увидим.
Но вначале немного о нём.
Невниманьем его не обидим,
Если вдруг невзначай не спугнём.

На словах «геркулес многорукий»,
А на деле невинный моллюск.
Любит днём поваляться от скуки,
Притворясь, будто слушает блюз.

Семь рук дремлют, восьмая бодрится,
Колыхаясь, его сторожит.
Он всегда может вовремя смыться,
Если кто-то его устрашит.

Вот он сам, наш чудной осьминожка,
Загорает на белом песке.
Нас заметив, он вздрогнул немножко
И метнулся в обратном прыжке.

Рядом щель. Он в неё устремился
И, сдуваясь, туда проскользнул.
Чудеса! Как он там поместился
И от нас (это факт) улизнул?

Вот так фокусник, вот так проказник!
Он в игольное влезет ушко.
Почему же тебе, безобразник,
Пролезать не мешает брюшко?

О, тут рядом ещё осьминожек
Втихомолку крадётся по дну.
Восемь вёртких сноровистых ножек
Тащат целую тушу одну.

Будто странный причудливый танец
На морском вулканическом дне
Марсианский исполнил посланец
Из фантомного мира извне.

Нас увидев, он сразу смутился
И прижался к ближайшим камням.
Желтоватый окрас изменился
Ближе к грязным мышастым мастям.

С головы серебристого цвета
Пара зорких внимательных глаз
Оголённого спрута-атлета
С любопытством таращатся в нас.

Брат по разуму вот уже близко,
Опустил свои щупальца вниз
И, присев неожиданно низко,
Втихаря нам готовит сюрприз.

Я едва протянул свою руку,
Шля ему дружелюбный привет,
Как он дёрнулся вдруг и без звука
Поднялся, багровея в ответ.

А потом побледнел и налился
Фиолетовым цветом чернил
И, как чёртов мешок, округлился,
И струёю меня опылил.

Вот те на! В маску шлёпнулась клякса.
Я не вижу почти ничего.
Это шок для меня и фиаско,
И эффектный ответ от него.

Ты, быть может, сейчас улыбнёшься
Как в чудесном предутреннем сне.
А потом, когда после проснёшься,
Всё исчезнет как звук на струне.

Так и день возле Острова Рая
Вскоре тоже к концу подойдёт
И, последним аккордом взыграя,
Как иные незримо уйдёт.

Грустно мне, когда в памяти тая,
Размываются яркие дни.
Как их вновь оживить, очищая
От пластов многодневной брони?

Так однажды меня осенило
Оживить их отдельным стихом.
Пусть ложатся цветные чернила
На бумагу курсивным шрифтом.

И я рад своему приношенью.
Мне от ангела крылья даны.
Ты же служишь стихам украшеньем —
Они все от тебя рождены.

А в конце я не жду урожая
От любовно посаженных роз.
Лишь хочу красоту, возрождая,
Охранить от хулы и угроз.

И не буду сейчас я с тоскою
Улетать в непросветную даль,
Где борясь с прихотливой судьбою,
Погружусь в роковую печаль.

Но не бойся, моя дорогая,
В этом месте ещё не конец.
На развилке есть тропка другая
Утоления наших сердец.

И, мы вместе по трапу ступая
В лучезарный безоблачный день,
Приближаемся к Острову Рая,
Не взирая на лёгкую тень.

  VII

Остров Рая

Райский остров. Он весь перед нами:
Раскалённый сыпучий песок,
Ряд разлапых зонтов с куполами
И циновки для сна лежебок.

Ну, здесь слишком суровое место,
Настоящий египетский зной.
Может быть, нам устроить сиесту —
Тихий час меж тобою и мной?

Только спать мы в раю не привыкли,
Закопались в прохладный песок
И, друг к дружке приблизясь, приникли,
Над собой натянув козырёк.

Но почуяв дыхание моря,
Напоённое южной водой,
Мы с тобою поднимемся вскоре,
Объявив расслабленью отбой.

Окунёмся в жемчужные волны,
Обдадимся их мягким теплом
И бодрящим дыханием полны
Друг за дружкой вперёд поплывём.

Уж что-что, а поплавать мы любим.
Эту склонность нельзя отрицать:
То, что любим, подчас и голубим
И себя не хотим порицать.

Эй, тут мелко! Поищем, где глубже.
Нам туда, где большая вода.
В мелководье пловцы неуклюжи.
По колено зашли и — айда!

Так мы плыли со скоростью уток,
Пока было пониже груди.
И с прошествием пары минуток
Мель осталась от нас позади.

Вот уже мы на вольном просторе
В лёгкой качке на слабой волне
В изумрудно-лазоревом море
С новой тайной в его глубине.

Здесь вода совершенно прозрачна.
В ней живые кораллы на дне
Нежно рдеют по-южному смачно,
Ласку солнца приемля вдвойне.

Присмотревшись, мы вдруг увидали
Кущи райских подводных садов.
Там, в заросшей глуши заблистали
Сотни рыб всевозможных родов.

Среди них разнопёрая стайка —
Два десятка разинутых ртов,
Не спеша подплывают к лужайке
Меж раскидистых пышных кустов.

Все в веселеньких красочных пятнах
С поясками блестящих полос.
Наблюдать их довольно занятно.
Но откуда ж их столько взялось?

Вот они у ветвистого края
Облепляют коралловый куст
И, полипы зубами кусая,
Издают подозрительный хруст.

(Здесь нелишне внести уточненье:
Мы купались в подводных очках,
И я всем приношу извиненье,
Что об этом забыл впопыхах).

Аппетитная мякоть кораллов
Чрезвычайно приятна на вкус.
В ней вдобавок полно минералов.
В том отличие их от медуз.

Да и рыбка совсем не простая.
Ей еда из камней нипочём.
Колет с треском, во рту их катая,
Как орехи тупым кирпичом.

А потом, на кусочки смельчая,
Их она превращают в песок
И, как жмых чрез себя пропуская,
Выпускает в морской водоток.

Удивительно прочные зубы
У хорошеньких этих красав.
А сложённые бантиком губы
Выдают примирительный нрав.

Мы, тогда их названья не зная,
Отложили вопрос на потом,
А сейчас назовём: «Попугаи».
Но диковинка даже не в том.

Лишь одна вот такая рыбёшка
Нагрызает полтонны песка
За сезон, вырастая немножко.
Ну а сколько ж тогда за века?

Согласитесь, гуляя по брегу
На далёком морском островке,
Хорошо бы почувствовать негу,
Утопая стопами в песке.

Так и быть. Уже хватит об этом.
В завершенье осталось сказать
Перед всем респектабельным светом,
Что есть долг — красоту сберегать.

                Пустыня

Иногда нам нужны приключенья.
Было б скучно без этого жить.
Ведь они нам дают впечатленья
И возможность их вместе делить.

Жизнь пуста, если нет приключений,
Если нечего вспомнить потом.
Ведь потом не имеет значенья,
Был ли ты один раз смельчаком.

И что толку придумывать речи,
Объяснять неразумный подход.
Если мысль улетает далече,
Нужно делать решительный ход.

Я едва не упал в удивленьи,
Всей душой умиляясь тобой,
О твоем услыхав предложеньи,
И ему не могу дать отбой.

Потому что ты выглядишь классно,
Встретив мой вопрошающий взгляд.
Но твоё предложенье опасно,
И сомненья меня тяготят.

Говоришь: квадроциклы, сафари?
Бедуинский посёлок в песках?
Я с тобою всегда солидарен,
Но не стоит решать впопыхах.

Завтра мы разберёмся на месте.
Если хочешь, поедем туда.
Только чур, обязательно вместе.
Я с тобою вдвоём хоть куда.
                -------
Ранним утром в безлюдной пустыне
Солнце плавно встаёт над землёй
Как янтарь, раскаленный в рубине,
Ободрённое пышной зарёй.

В небе месяц. Пока что ночная
Не ушла молчаливая тень
И, под гнётом лучей увядая,
Возвещает насыщенный день.

До восхода остались минуты.
Уже пламенный солнечный диск
Разрушает последние путы
Мириадой светящихся брызг.

Ну а мы тихо дремлем в отеле
И, от света глаза приоткрыв,
Ещё нежимся в царской постели,
О вчерашнем пока позабыв…

Беззаботная лёгкая радость
Разогнала растаявший сон,
Пробудив не увядшую младость,
И прогнала сонливости вон.

И я вновь обнаружил воочью
Тот же блеск в кареглазых очах,
Что светился прошедшею ночью
При мерцающих лунных лучах.

Людям дарится лёгкое счастье,
Неизвестно за что, почему?
Сразу полностью или отчасти —
Не понять до сих пор никому.

Кто-то счастлив пришедшею страстью.
Мне ж милее всего лишь одно
Долговечное светлое счастье,
Если прочее в нём сведено.
                -------
Мы встаём и готовимся ехать,
Поправляем чехол на софе.
Рюкзачок собираем без спеха
И идём поскорее в кафе.

Ранний завтрак представлен не худо:
Сортименты на шведском столе.
Выбираем горячее блюдо
И классический кофе с желе.

Подкрепились. Скорей на стоянку.
У ворот поджидает таксист,
В неглиже, опершись на баранку.
Показалось, что авантюрист.

(Он как истый арабский водитель
Установленных правил не знал
И водил свой пикап по наитью,
Был отчаян и даже удал.)

Удивляюсь я этим таксистам.
Ведь средь них ровно каждый второй
Мнит себя первоклассным раллистом
Как бывалый киношный герой.

Чрез минуту мы тронулись с места.
Полчаса залихватской езды
Пролетели как музыка престо,
А Аллах отвратил от беды.

Всё прошло как феерия в сказке
Поворот, ускоренье, занос,
Быстрый ход, содрогание в тряске,
Продвиженье вдоль встречных полос…

Нет проблем для такого вожденья.
Есть помеха — дави на клаксон.
В тесноте не бывает движенья.
Слишком медленный ход — моветон.

Лёгкий дрифт, разворот, завершенье,
Остановка — последний экстрим.
И у нас будет вновь развлеченье.
Мы ему целый день посвятим.

— Дай-ка руку, Саид, на прощанье.
   За езду ты достоин гран-при.
   И спасибо тебе за катанье,
   Ты был крут как Сами Самери.
                -------
На стоянке царит оживленье.
Мы проходим вперед наугад
И, от шефа приняв предложенье,
Подбираем себе агрегат.

Квадроцикл — нехитрая тачка:
Кнопка стартера, тормоз и газ.
Новичка научить не задачка,
Если он не дурашлив на глаз.

Вроде так, но в дебютном сафари
При езде вероятен сюрприз.
Если вы, может быть, не в ударе
Иль неопытный автотурист.

Хоть потоп! Нас зовут на разминку.
Там дают небольшой инструктаж,
И мы вместе как две половинки
Образуем один экипаж.

Трубный гонг, суетня, построенье
И сигнал отправления в путь.
Плавный старт, шум колёс и движенье
В пылевую пустынную жуть.

Это круто! Мы мчим в серпантине
По ухабам в набитом песке
Между дюн в Аравийской пустыне
Как по рваной стиральной доске.

Раскалённый напористый ветер
Лезет в уши и вьётся в лицо.
А сквозь пыль в переливчатом свете
Вьёт лучи световое кольцо.

Жмём на газ — начинается тряска.
Наезжаем на россыпь камней.
Тачка прёт. Мы болтается в пляске,
И становится чуть веселей.

Квадроцикл покруче машины.
Он норовистый как жеребец,
Во всю прыть не бежит без причины,
Но крепыш и лихой удалец.

Отжимаем немного гашетку
И проходим бугры под углом.
Едем вправо и влево в ответку,
А потом на ухаб напролом.

— Крепче руки. Держись, кареглазка!
  Перед нами крутой поворот.
  Потерпи, эта дикая тряска
  На пути уже скоро пройдёт.

Не спеша, тормозим на подходе,
Отпускаем легонечко газ.
Плавно угол срезаем в заходе,
И пускаем вперёд тарантас.

Ну, погнали! Пред нами прямая.
Звук мотора сгустился в басах
И на рёв перешёл, нарастая.
Ветер воет в горящих ушах.

На подножках ногами пружиня,
Мы поймали победный кураж
И в полглаза глазеем в пустыню —
Озираем окрестный пейзаж!

Мы такого нигде не видали:
Необъятное море песка,
Африканское небо в реале
Без единого в нём облачка.

По бокам гребневидные дюны,
Снизу груды лежачих камней.
— Нам нельзя уповать на фортуну,
  Потому прижимайся тесней.

Стоп. Там, кажется, что-то случилось.
Кто-то юзом заехал в бархан.
«Сам не знаю, как так получилось»,
— говорит растерявшийся фан.

Повезло. Никаких повреждений.
Фан как будто бы цел-невредим:
Обошлось без шлепков и падений.
А за ляпсус его пощадим.

Многим тоже не чужды искусы
Поднажать, не смущаясь, на газ.
(Тормоза ведь придумали трусы,
И советы для них не указ).

Впрочем, что здесь глаголить об этом,
Потому как весь тутошний люд
Может нам объяснить с пиететом,
Что в пустыне нужнее верблюд.

Впрочем, вскоре мы встретимся с ними.
Пусть они нас с тобой просветят.
Мы тогда полюбуемся ими
И полакомим их верблюжат.

Подъезжаем, пред нами селенье:
Пять иль семь бедуинских шатров,
Тростниковый навес в отдаленьи,
Под навесом настил из ковров.

Чуть поодаль гуляют верблюды.
Невдали страусиный вольер.
(Я боюсь, этим страусам худо —
Их туда посадил изувер).

Подошли, не спеша, бедуины
В полотняных халатах Аба
Из белесой верблюжьей шерстины
И в рябых арафатках до лба.

Нас ведут за собой под навесы.
Мы садимся за столик в тени,
И они, изъявив политесы,
Преподносят свой чай без возни.

В этом теплом невзрачном напитке
Травяная душистая смесь.
Пригубляем при первой попытке,
А потом уже пьём его весь.

Он не терпкий, слегка ароматный.
В нём какой-то особенный вкус
С мимолётной горчиночкой, мятный.
Он целебен, и в том его плюс.

Привкус мяты напомнил мелиссу,
Вкус горчинки — мускатный шалфей.
«Там есть слабенький привкус аниса»,
— рядом с нами сказал корифей.

А ещё мы узнали впервые,
Чем полезен синайский хабак,
Как целебен их чай с мармарией
И как вреден кальянный табак.

Что ж, теперь, когда мы отдохнули
И набрались живительных сил,
Хорошо б покататься на муле
Или чтоб нас верблюд повозил?

Здесь, в деревне, верблюжье стадо.
Между прочим, они уже ждут.
Ну пошли. Волноваться не надо.
Здесь они никуда не уйдут.

Вон один симпатичный верблюдик
Безмятежно лежит на брюшке.
Презабавный скучающий чудик
С прибамбасами на ремешке.

Меж горбов шерстяная подушка,
А на ней бедуинский ковёр.
Сам как будто живая игрушка
И пока что ещё не матёр.

— Посмотри, он слегка встрепенулся,
    Поглядел исподнизу на нас,
    Не вставая с колен, повернулся,
    Мотанул головой один раз.

    Подойдём. Его можно погладить
    По загривку немножко рукой
    И по шее тихонечко сзади,
    Раз уж он дружелюбный такой.

    Ты понравилась, можешь садиться
    Через спину ему на седло.
    Только нужно назад отклониться.
    Он встаёт с задних ног, как назло.

    А иначе есть шанс кувырнуться.
    Удержаться на нём тяжело.
    А теперь нужно малость пригнуться.
    Хорошо! Тебе с ним повезло.

 Вот он встал и пошёл величаво,
 Отмеряя верблюжьи шаги
 Как по ленточке прямо и вправо,
 Нарезая большие круги.

— Ты на нём мне даешь представленье,
  Непредвиденное дефиле,
  Приводя мои чувства в движенье,
  Поднимая их вверх по шкале.

Я стою на виду чуть в сторонке
И с улыбкой гляжу на тебя.
В рыжеватой простой рубашонке,
Твою сумку в руках теребя.

После я позабавился тоже,
Но нет смысла об этом писать.
Пред тобой рисоваться негоже,
И к тому ж это скучно читать.

Лучше сразу пойдём в серпентарий,
Посмотреть на египетских змей
И иных, им тождественных тварей,
Наводящих испуг на людей.

Вот они, аравийские змеи:
Кобра, эфа, гадюка, гюрза!
«Здесь, в неволе живётся скучнее», —
Говорят их немые глаза.

То ли дело в безлюдной пустыне.
Можно взять и зарыться в песок,
Подремать, размориться в теплыне,
Затая неусыпный глазок.

Ну а если наступит угроза,
Или вдруг подкрадётся ловец,
Будет принята грозная поза
И вонзён ядовитый зубец.

А, бывает, невольно добыча
На засаду выходит сама,
И, незримо беду свою клича,
Отдаёт себя в пасть задарма.

Это грустно. Но что же тут скажешь?
Так устроен наш гибельный мир.
Тварям жить без еды не прикажешь.
Плоть зверей не питает эфир.

Лишь в неведомом Царствии Божьем
Помирится с ягнятами волк.
А аспид у младенца в подножье
Как котёнок свернётся в клубок.

И дитя в шаловливом порыве
Свою руку потянет к змее ,
Чтоб погладить, её осчастливя,
По её кружевной чешуе...

Смотрим дальше. Тут есть черепаха,
Пара ящерок, ёжик, варан.
А в вольере громадная птаха:
Этот страус — большой великан.

Сия особь солидного веса
В первозданной природной красе
Ходит по полю без интереса
По своей выпасной полосе.

Только вид не такой уж приглядный:
Сероватые перья копной,
Долговязый, худой и нескладный,
Длинноногий, кургузый, смурной.

У него есть метровые крылья.
Правда, он не умеет летать.
Но он может зато без усилья
От любого ловца убежать.

Видно так предписала природа,
Сотворив этих редкостных птиц
Африканского южного рода
Из больших страусиных яиц.

Нет у страусов красочных перьев
И напыщенных длинных хвостов.
Им не свойственно высокомерье.
Их девиз — жить без лишних понтов.

Так бывает, что облик обманчив
Незнакомого нам существа.
Только тот, кто красив и приманчив,
Не лишён иногда плутовства.

Завлекатель не прочь поживиться
И, когда расточает словца,
Ловко ластится к сердцу девицы.
В этом суть словопрений льстеца.

Вот и думайте, с кем вам сдружиться:
С тем, кто ярок, шутлив и речист
Или с тем, кто захочет открыться,
Хоть и сдержан, но мыслями чист.

Вот наш страус, отнюдь не красавец,
А простой безобидный добряк,
И в любви потому не лукавец.
Он приятен подругам и так.

У него есть, должно быть, милашка,
Дама сердца его иль жена.
У неё неплохая мордашка,
Правда, может, она не одна?

Но как леди и первая дама
Она держит соперниц в узде
И от них не потерпит бедлама
В страусином семейном гнезде.

Он её выбирает навеки,
Свою верность храня до конца,
Как не могут подчас человеки,
Допустившие скверну в сердца.

Но, однако ж, гляди, уже вечер…
Нам с тобой обещали концерт
Под конец этой памятной встречи
И арабский кальян на десерт.

Что ж, прощай, замечательный страус.
Мы тебя покидаем. Пока.
Не грусти и простимся без пауз.
Пусть тебя не терзает тоска.
                -------
Всё о’кей. Начинается шоу —
Бедуинский прощальный концерт.
Всем привет, а кому-то Хеллоу!
Хлопчик в юбке кружит пируэт.

Вот он делает всякие пассы
То одной, то другою рукой
И ногою вперед выкрутасы.
Вдруг на сцену выходит другой…

И теперь оба хлопца кружатся,
Вертят юбки, вращаясь волчком,
Вот минут уже десять-пятнадцать.
Я б давно уже рухнул пластом.

А потом бедуинская дева
По ступенькам взошла на помост
И, качнув себя вправо и влево,
Ловко сбросила с пояса хвост.

Начался изумительный танец —
Зажигательный пляс живота.
На щеках показался румянец,
А на талии сплошь нагота.

Вдруг, внезапно спонтанная тряска.
Животок задрожал как желе.
Это, кажется, только завязка.
Яркий пурпур зардел на скуле.

Шаг назад, боковое вращенье,
Выброс вбок и качанье вверх-вниз,
Разворот, останов на мгновенье:
То ли танец, а то ли стриптиз.

Я бы мог превратить это в шутку,
Но меня затянула игра.
Потому я прервусь на минутку.
Не взыщите с меня, фраера.

Спору нет, он хорош, этот танец!
В расслабоне приятен и мил.
Обожает его иностранец,
И наш фэн его здесь полюбил.

Только я от него не в восторге.
Он меня не разит наповал.
Пусть его восхваляют физорги,
Ну а я воздержусь от похвал.

И тут нет никакого упрёка
Тем, кто занят игрой живота.
Но они, вам скажу без намёка,
Даме сердца моей не чета.

Впрочем, вот и конец представленья.
Нам пора возвращаться в отель.
Квадроциклы готовы к движенью.
На стоянке царит канитель.

Мы садимся теперь без разминки
И скорей отправляемся в путь.
Всем спасибо. И вам, бедуинки.
Мы у вас задержались чуть-чуть.
                -------
Уже поздно. Вокруг нас пустыня
В скудном свете закатных лучей.
Небо гаснет, пески ощетиня,
Становясь на краю багряней.

Стали резче глубокие тени.
Дюны быстро теряют тепло.
Там зверушки проснулись от лени —
Время зноя уже истекло.

Ну а мы колесим по равнине.
Колошматим песок в колее,
На ухабах ногами пружиня,
Освежаясь в воздушной струе.

Квадроцикл стрекочет как бумер,
Катит медленно сам по себе.
Только что говорить в этом шуме?
И я шлю свои мысли тебе:

 — Ты совсем на других не похожа.
   Я так рад быть с тобой заодно!
   И хочу, твою тайну умножа,
   Проявить то, что свыше дано.

   Нет, любовь мою создал не случай,
   Не судьбы потаённая власть.
   Это солнце взошло из-за тучи,
   Чтобы в яму не смог я упасть.

    Будь со мною, мой друг драгоценный.
    Отворяй свой заветный ларец,
    И я буду охотливый пленный
    В светлом храме двух наших сердец.
                -------
Вскоре мы полюбовно вернулись
В наш родной многозвёздный отель.
Отдохнули, поспали, проснулись,
Съели завтрак, молочный коктейль...

Оставалось ещё полнедели.
Мы неплохо и их провели:
Были в городе там, где хотели…
Срок пришёл, и те дни утекли.
                -------
Это часть подошла к завершенью.
Нам пора совершить переход
И, придя к волевому решенью,
Переправиться в следующий год.

И я всех вас порадую вестью,
Что мы выбрали новую цель,
И поведаю с должною честью,
Что она средь российских земель.

Что с родных берегов восходящий
Благодатный Отечества дым,
Наши души щемяще томящий,
Уже манит нас в солнечный Крым.

И пусть муза поёт неотрывно
На её потаённой струне.
Эта тяга отсель неразрывна
К милой сердцу своей стороне.

  Глава VIII

  Крым

  Утро

Над горами у Черного моря
С края неба забрезжил рассвет
И, с ночным полусумраком споря,
Обагрил островерхий хребет.

Небеса на востоке зардели.
Между круч засиял ореол.
От него осветясь, заалели
Гребни тихо колышущих волн.

Снизу солнце взошло полукругом,
Показав золотящийся лик,
И задвигалось медленно к югу
Как живой оберег Огневик.

Чрез минуту вдали запылали
Очертанья сиреневых гор
И, пройдя синеватые дали,
Свет блеснул и наполнил простор.

Ночь ушла и рассеялась темень
Под напором янтарных лучей.
Гелиос в золотой диадеме
Возвестил новый день для людей.

Оживились деревья и лозы
У подножий холмов на брегу.
Хризантемы, пионы и розы
Отошли ото сна на лугу.

Над душистой травой появились
Деловитые пчёлки, шмели.
Зажужжали и засуетились,
Обмарались в цветочной пыли.

Им вослед мотыльки подлетели,
Чтоб откушать цветочный нектар,
А цветы, их прияв, разомлели
От воздействий наложенных чар.

Тут в кустах зашуршали цикады.
Их услышав, жуки приползли,
И, обживши цветочные гряды,
Свой жужжачий концерт завели.

А поодаль в лесном редколесье
Уймы всяких щебечущих птах,
Заливаясь весёлою песнью,
На своих голосят языках.

Горихвостки, зарянки и сойки
Трясогузки, синички, дрозды,
Кто во что, вперебивку и бойко,
Вразнобой на любые лады.

Рядом море, спокойное море.
В нем лениво играет волна.
Водяные просторы узоря,
Перламутром блистает она,

И, на брег приходя миротворно,
Гладит гальку и серый песок,
А потом отступает покорно,
Расбросав свой седой гребешок.

Невдали неподвижные скалы,
Преклонённые чуть набекрень,
Расцвели как резные опалы,
Заострив угловатую тень.

Вдруг со скал белоснежная птица
Отлетела, махая крылом,
И, над морем паря как орлица,
Ищет снедь под лазурным стеклом.

Под волнами приметив добычу,
Она юрко пикирует вниз
И взлетает, восторженно клича,
Сняв с воды ею схваченный приз.

Тут же с брега горластые чайки,
Предвкушая отчаянный пир,
Поднялись суматошною стайкой,
Бойким криком наполнив эфир.

Шум и гам, гоготания, писки,
Взмахи крыльев, пике, виражи,
Спуски вниз под солёные брызги.
Эти птицы быстры и свежи…

Чу! Проснись! Разве это мне снится?
Вещий сон как мираж наяву.
Я опять набираю частицы
Светлых чувств, начиная главу.

Мы с тобой, дорогая подружка,
Едем к морю в двухместном купе
В небольшой на двоих комнатушке,
И меж нами любовь агапе.

Ты моя, я твоя половинка.
За окном неизведанный Крым.
Ты глядишь на меня со смешинкой —
Я проснулся сегодня вторым...

Твоя тень замерла надо мною.
Над губами навис поцелуй,
И Морфей отлетел с быстротою,
Убоясь магнетических струй.

Двое губ меж собою сомкнулись,
Утопая в телесном тепле,
А сердца в унисон встрепенулись,
В скорый миг очутясь в кабале...
                -------
Что потом? Право, это неважно.
Был перрон на вокзале Джанкой.
Мы прошлись вдоль путей эпатажно,
Из окна помахали рукой.

Через час уже был Симферополь,
И мы бодро помчались в такси.
Вдоль дороги кудрявился тополь,
И кружились ветра по степи.

Всюду ширь, луговое раздолье
Без преград для взирающих глаз.
Чистый воздух, поля и приволье —
Всё чудесно и ново для нас.

Только жаль, уже не было моря
Из мильонов весенних цветов.
Лишь трава осыпала на поле
Семена для мышей и кротов.

 — Здесь они зацветают весною, —
   завязал разговор наш таксист,
   поздних лет человек с бородою,
   вероятно, любитель-флорист,

— В этом поле степные тюльпаны
  Распускаются каждой весной.
  А подале пионы, шафраны
  Сзади нас — это там, за спиной.

  И конечно же дикие маки,
  Их полно на откосах холмов
  И в полях. Но без опия — враки.
  Это вздоры упёртых умов.

  А еще здесь встречаются злаки.
  Тут их много, но чаще всего
  На траву не глазеют зеваки
  И не знают про них ничего.

  Вот ковыль, типовой обитатель
  Наших знойных бескрайних степей.
  А какой-то сметливый искатель
  Вам заявит, что это репей.

  А ковыль в нашу Красную книгу,
  Между прочим, давно занесён.
  Глядя в книгу, мы видим в ней фигу,
  Как бы ни был наш ум научён.

Но отложим беседу об этом
Нам не нужен крутой разговор.
Пусть ученье овеется светом,
А природа пусть радует взор.

Как приятно степные просторы
На ходу наблюдать из такси,
Когда с глаз убираются шоры,
А душа отпускает шасси,

Когда воздух душист и прозрачен
И волшебно ласкает струей,
Твой запас новизны не растрачен,
И дорога петляет змеёй.

Облака в небесах как барашки
Мирным стадом бредут в вышине,
А твои золотые кудряшки
Бередят фантазеи во мне.

Впрочем, стоп. Мы уже в Белогорье.
Меж дерев замелькала скала.
Ак-Кая — королева предгорья
Лучезарна, чиста и бела.

Тут водитель растаял в улыбке.
Тусклый взгляд его вдруг просветлел
(может быть, он играл бы на скрипке,
если б не было множества дел):

 «Вот она, меловая громада,
  Наша дивная чудо-скала —
  Вековой исполин и преграда,
  Бастион от враждебного зла.

  Глянь-ка, друг, на отвесные склоны,
  На крутой вертикальный обрыв!
  Здесь не так, как у них в Аризоне,
  Здесь иной, чисто-белый отлив».

Тут таксист оживился немного,
Стал опять чересчур говорлив.
Говорить не мешает дорога,
Лишь бы был говорун не ворчлив.

Он прочёл по истории много
И готов припуститься в рассказ.
Всё, как было, даем без подлога,
Лишь добавили парочку фраз:

 «Был здесь князь, друг царицы Потемкин,
  На верху этой самой скалы.
  Только жаль, что забыли потомки,
  Как ему присягали мурзы.

  А потом и духовные лица
  Поклялись. И окрестный народ,
  Не спеша, подходил вереницей
  За обильем монарших щедрот.

  То был день торжества и веселья.
  Пировал весь собравшийся люд —
  Ел да пил угощения, зелья
  И глазел на роскошный салют.

  Князь же слал донесенье царице:
  “Область Крымская к нам перешла
   Под державу Твою, и сторицей
   Воздалось нам за наши дела”.
                -------
  Ведь была же любовь между ними,
  Не простая земная любовь,
  Не такая как водится ныне,
  Когда лишь будоражится кровь.

  “Гришифушечка, друг мой, милюша,
  Знай, милей нет на свете тебя,
  — так писала, устои наруша,
     Она князю, его возлюбя, —

  Обнимаю душою и телом,
  Мой любименький, му[ж] доро[гой].
  От пяти я сидела за делом
  И тебя вспоминала с тоской.

  Умираю! Хочу тебя видеть!
  Можно ль мне подойти и когда?
  Я устала, сударик мой, сидя.
  Дай же знать, я прибуду тогда.

  Ну, добро, я придумала средство.
  Буду огненною для тебя.
  От его благотворного действа
  Превзойдешь самого ты себя.

  Знай же князь, ты назначен мне другом
  На всю жизнь милосердным Творцом.
  А я буду твоею подругой
  Под его высочайшим венцом.

  Богу я благодарна, мой Гриша,
  Что тебя он таким сотворил
  И, мольбу мою к Небу услыша,
  Благосклонно тобой одарил.

  Мне твое обхожденье приятно.
  Когда вместе, то скуки в нас нет.
  И себе я твержу многократно:
  Ты затмил предо мною весь свет.

  Ну спроси, кто живёт в моих мыслях?
  — Знай одиножды, ТЫ навсегда.
  Ласк своих для тебя не исчислю,
  А мой пыл не пригасит вода.

  Ну, ты сам посуди справедливо:
  Можно ль разве тебя не любить?
  Отродясь не была так счастлива,
  И весь пыл мой нельзя истребить.

  Знаю я — тебе равного нету,
  Мне отныне на всех наплевать.
  Кабы прошлое кануло в лету,
  Я не стану о них горевать”.

                -------

 Вот какая любовь между ними
 В то далекое время была
 С непростыми страстями земными,
 И в годах не сгорая дотла».

 Они жить не могли друг без друга,
 Потеряв первозданный покой.
 Их любовь будто дикая вьюга
 С неудержной росла быстротой.

 Нет столь ласковых слов в этом мире,
 Каковых бы она не нашла,
 И в своей несравненной порфире
 Для него феерично мила.

 Страсть не может пылать бесконечно.
 Угасает с годами любовь.
 Только дружба сплетает навечно
 Наши души и греет нам кровь.

 Встреча с другом — большая удача.
 Это редкий подарок судьбы.
 В дружбе чувства бывают богаче.
 Без неё все союзы слабы.

 Не чурайтесь волнительной дружбы —
 В ней залог укрепленья любви.
 Всё расстроится, если вы чужды,
 Вместе с химией в вашей крови.

 Верьте другу. Надейтесь. Любите.
 Не бросайте его одного.
 Будьте с ним на высокой орбите.
 Не ищите взамен никого.

 Много было в их пламенной жизни —
 В долгий срок не избегнуть обид.
 Но нельзя их копить в укоризне.
 Правда жжёт, а молчанье ранит.

                -------

 Как же быть? Как же с этим мириться?
 — Говорите заместо обид.
 Лучше враз объясниться, чем злиться,
 И обида себя истребит.

 Оба были гневливыми в ссоре,
 Кто гневливей, поди разбери.
 Но зато и отходчивы вскоре —
 Злости не было в них изнутри:

  “Здравствуй, душенька. Что-то мне томно.
  Ты стал холоден слишком ко мне.
  Не сердись, мой сударушка, полно.
  Мочи нет, признаюсь в слабине.

  Знай, я в прорубь закинула камень
  Нашей ссоре вчерашней назло.
  Он в воде окунулся и канул,
  И унёс нашу ссору на дно”.

 А потом наступало затишье
 В их любви два-три года спустя.
 И здесь будет заметить не лишне,
 Их историю тоже учтя,

 Что они, потерпя охлажденье,
 Всё же свой сохраняли союз.
 Ведь нельзя перейти к отчужденью
 При наличии дружеских уз.

 А когда он отбыл скороспешно
 От юдоли земной в мир иной,
 То скорбела она неутешно
 И была несказанно больной.
 
 А потом, пересилив страданье,
 Свою горесть отчасти снеся,
 Написала о нём на прощанье,
 Чрезвычайно его вознеся:

  “Он был идол и друг мой дражайший.
   Обладатель большого ума.
   В нём был дар дорогой и редчайший —
   Он был смел, начиная дела.

   Человек превосходного сердца!
   Всех, кто есть, с ним одним не сравнить!
   Я осталась без единоверца,
   И мне некем его заменить…”»
                -------
Наш шофер улыбнулся с натугой.
Видно, вспомнил своё что-нибудь
Про былую любовь и подругу…
И взгрустнул на мгновение чуть.

Время лечит? Нет, это не просто
Вспоминать об ушедшей любви.
От потерь не спасает короста.
Жизнь сложна. Такова «с'est la vie».

Ну, прошло. Чрез минуту он ожил.
Говорил про Суворовский дуб,
Как тот всех бусурман растревожил,
Обломав им заточенный «зуб».

А еще про последнего хана
И его незавидный удел,
О раскопках лесного кургана,
Драгоценных колчанах для стрел,

Об охотниках-неандертальцах —
Первобытных пещерных людей,
О свирепых сарматах-скитальцах,
И про их скаковых лошадей…

О сокровищах, кем-то изъятых,
О плато и безлесных яйлы,
О картинах, недавно отснятых
В окружении Белой скалы.

Час проехав, мы вдруг незаметно
В городской очутились черте
И, сойдя из такси, трафаретно
Разошлись, не скупясь в щедроте.

А потом, оказавшись у цели,
Занесли свою ношу в отель.
 — Вы приехали на две недели? —
   любопытствует метрдотель,

 — Ну, лады. Забирайте свой номер.
   Он вверху, на втором этаже.
   Может быть, он немножечко скромен,
   Но без вас был бы занят уже.

Хорошо. Поднимаемся, входим.
Что ж, наш мэтр, пожалуй, был прав.
Не ахти, но приемлемо вроде:
Душевая, двустворчатый шкаф,

Две кровати, приземистый столик,
Жестяной абажур с потолка,
Шоколадки из нескольких долек,
Чтоб сперва заморить червячка.

Маловато свободного места,
Но зато есть роскошный балкон.
А на нем два ротанговых кресла
Цвета виски медовый бурбон.

Классный вид на открытое море!
Волны плещут на солнечный брег.
Вдалеке на безбрежном просторе,
Теплоход совершает свой бег.

А вблизи две залётные чайки
Верещат, колыхаясь в волнах,
И вдвоём отплывают от стайки
Меж собой в неразлучных ладах.

Вот и нам было б тоже неплохо
Отдалиться от гущи людской
В те места, где большая рыбёха
В глубине обитает морской.

Решено. Собираемся вместе
На заплыв по свободной воде
В отдалённом от берега месте,
Как всегда это было везде.
                -------
Эти зыбкие мягкие волны
Белой пеной касаются ног,
Животворною негою полны
Набегают на жёлтый песок.

С непривычки немного прохладно.
Мы стоим, не решаясь войти.
Ты вошла, следом я безоглядно,
Расплескав по воде конфетти.

Взгляд вперёд, и мы быстро поплыли,
Покидая прибрежную мель,
Раззадорились и позабыли
Засорившую ум канитель.

Море синее и голубое,
Шапки плещущих волн вдалеке.
Я в погоне плыву за тобою,
Нежа щёки в морском ветерке.

На волнах ярко-белые блики,
Струи брызг застилают глаза
Под весёлые птичьи крики.
А на небе вверху бирюза.

Вот с тобой мы почти поравнялись
И на гребне встречаемся вдруг.
Опустились и снова поднялись.
Ого-го! Сколько моря вокруг!

Возле нас синеватый индиго.
Впереди — васильковая синь.
На волнах небольшая интрига,
И простор, куда взглядом ни кинь.

Пузыри, водяные барашки
И воздушные в них кружева.
Легкий привкус солёной фисташки
Вопреки своего естества.

Вот и брег затерялся во взоре,
Превратясь в сине-дымчатый флёр.
Ты прекрасно, бескрайнее море!
Ты широк, необъятный простор!

Так мы плыли и плыли без цели,
Не боясь, далеко-далеко
В тн места, где играли свирели,
Где вздыхал Посейдон глубоко.

А вверху, высоко над волнами,
Хмуря брови, летал Купидон.
Нас заметив, он хлопнул крылами
И немедля пустился вдогон.

А догнав, улыбнулся и понял:
 «Тратить стрелы на них нет нужды»,—
И отстал, не окончив погони,
За собою развеяв следы.

Для людей он буквально невидим.
Купидона увидеть нельзя,
Разве лишь в умозрительном виде,
Скрытый образ его исказя.

То, что видим, — лишь видимость в мире.
Всё бесплотное скрыто от глаз.
Полагая, вы мыслите шире.
Только суть недоступна для вас.

Кто-то учит заумные фразы,
А иные их знают давно.
Но вы их не постигнете сразу.
А всего не познать все равно.

Впрочем, здесь не до этого, право.
Потому воздадим похвалу
Тем, кто судит об Эросе здраво,
И не верит словам про стрелу.
                -------
Это было, конечно же было.
Мы потом посетили кафе.
Нас встречал обходительно мило
Странноватый гарсон в галифе.

Подбежал, усадил нас за столик
В отдаленьи у левой стены,
Дал салат из нарезанных долек
И меню непомерной длины.

В том меню была утка под тестом,
Баклажанный Имам Баялды.
Но для утки в нас не было места,
А Имам был не гож для еды.

То, что ели, уже позабылось.
Впрочем, это сейчас все равно.
Сердце прежней любви не лишилось
И, как прежде, с твоим заодно.

Всё пройдет, и я встреч не забуду:
Твои губы в мускатном вине,
Два фужера под цвет изумруда,
Отблеск глаз в ресторанном огне.

Твои волосы, щеки и брови —
Всё твоё поместилось во мне
И теперь в поэтическом слове
Прежний шарм обретёт в новизне.

Я томлюсь, вспоминая улыбку
В уголках твоих пламенных губ.
Ум плывет и свершает ошибку,
А внутри восстает жизнелюб.

  Ундина

Был тогда разговор об Ундине.
Мы с тобой вспоминали балет,
В Мариинке исчезнувший ныне.
Я храню до сих пор тот буклет.

Вспомни, милая, как это было.
Свежий снег. Променад от метро.
Подмело, под ногами скользило.
На афишах балет Болеро.

То в Большом, нам на Новую сцену.
Наш плакат на огромном щите
Прикреплён на фасадную стену
И красиво висит в высоте.
                -------
Легкий гомон в заполненном зале.
Колера в приглушённых тонах.
Золочёная люстра в овале.
Юный фавн в расписных потолках,

Одалиски в причудливом танце,
Креопатра, Креонт и Нарцисс.
Полукруг в бело-матовом глянце
Обрамил потолочный абрис.
                -------
Славный Бакст, сотворивший эскизы,
Восхитивший богемный Париж,
На себе испытавший сюрпризы,
Был болезненно бледен и рыж.

Он взорвал европейскую моду,
Но успешная жизнь коротка.
Если жить, не сбавляя в ней ходу,
Не всегда достаёт уголька.

Не играть свою роль невозможно.
Запереть свою волю нельзя.
Удержать равновесие сложно,
По бугристой дороге скользя.

Но зажженная искорка тлеет,
Отвергая фатальность конца,
И над залою трепетно веет,
Ублажая людские сердца.

Незабытые тонкие чувства
В них пробудят стремленье летать
И возвысят барьер до искусства,
Никогда не идущего вспять!

И в театр придёт обновленье,
Новый русский изысканный стиль,
Для того, чтоб сменить направленье,
Чтобы пошлое бросить в утиль.

Декорации, мебель, костюмы:
Всё, что есть, вас должно удивлять.
Даже тех, кто смурны и угрюмы,
Даже тех, кто не в силах понять

Красоту и подводные смыслы,
Силу скрытых пружин мастерства,
Зажигающих нервы и мысли
Мановеньем игры волшебства.
                -------
Зритель в зале на вид очень разный:
Кто-то сдержан, а кто-то слезлив,
Кто вальяжный, а кто куртуазный,
Тот азартен, а этот сонлив.

Но тут всем предстоит прикоснуться
К неиспытанным чувствам любви
И, дивясь на неё, окунуться
В негу смуты в душе и в крови.

А пока мы сидим в ожиданьи
Появления красочных сцен
И, успев обсудить опозданье,
Отдаёмся фантазиям в плен.

Я рукой тереблю тебе локоть
И плечом приникаю без слов.
Захотелось тебя чуть потрогать —
Свой порыв я смирить не готов.

Нет, нельзя. За кулисами шорох.
Полотнище взмывает наверх.
Свет огней загорелся во взорах.
Звук оркестра прервал чей-то смех…
                -------
Берег моря вблизи перед нами.
Груды сумрачных скал над водой
И рыбарь. Тянет невод руками.
Вдруг назад отбежал с быстротой.

Ну и ну. Чудеса, да и только!
Там наяда в сетях вместо рыб.
Поднялась, не пугаясь нисколько,
Вышла вон, показавши изгиб,

И пред ним станцевала на ножках
(у наяд не бывает хвостов).
Он сконфузился вроде немножко
К странной гостье совсем не готов.

А она, будто дивная пава,
Плавно руки назад отведя,
Замерла перед ним величаво,
На него изумленно глядя.

Он очнулся и двинул навстречу,
Сделал несколько мягких шагов,
Зародив в своем сердце предтечу
Мук любви по веленью богов.

Оробев и заметно колеблясь
(дело шло к его свадьбе тогда),
Вдруг опять отбежал и, замедлясь,
Зашагал то туда, то сюда.

Но краса супротивно преграде
Низвергает сомнение в тлен.
Если кто приглянулся наяде,
Тот легко попадается в плен.

Так и стало. И вот они вместе
Вдохновенно танцуют вдвоём.
Он в пылу, позабыв о невесте,
А наяда легка на подъём.

Лёгкий взмах, мановение кистью,
К рукаву потянулась рука.
Он смущен и стоит по наитью,
И она прикоснулась слегка.

Ёк! И сердце влюблённо забилось.
Он на шаг отшатнулся сперва,
И в глазах у него помутилось
От чудного её волшебства.

А когда её хрупкое тело
Село ниц, опустясь перед ним,
То лицо сицилийца зардело,
И он стал, любопытством томим.

Разворот и рука очертила
В тихом воздухе полуовал.
А она пыл его подхватила,
Восприяв потаенный сигнал.

Поднялась и, как юная донна,
Сделав пару изящных шагов,
Поглядела в него умилённо.
Взгляд её был понятнее слов!

О, здесь было чему подивиться
Не видавшему свет рыбарю!
Ему вновь предстояло влюбиться.
Ну и я ему вслед воспарю.

Арабеска, ещё арабеска,
Разворот, переход в экартэ,
А ля згонд, доведенный до блеска,      la seconde
Шаг вперед, аттитюд, эффасэ.

Полный тур под рукой у партнера —
Он обводит её по оси.
Пируэт на стопе без упора.
О-го-го, элемент ультра-си!

Взмах рукой и она развернулась,
И глаза заглянули в глаза:
В нём ответное чувство проснулось.
Ум умолк и отжал тормоза.

Он обвил осмелевшей рукою
Её стройный девический стан,
Подхватил и понёс за спиною,
Нереальной красой обаян...

И она серебристою рыбкой,
Примостившись на нём, проплыла,
И, сойдя с белозубой улыбкой,
Вновь на шаг от него отошла.

Отошла, и в немом упоеньи
Прокружилась под звуки сюит.
Уж и нет никакого стесненья.
Он сражен и любезно глядит.

Сколько живости в пламенном танце,
Плавных линий, волнительных поз,
Мимолётных тончайших нюансов —
Лепестков, опадающих с роз!

Плавный бег, круговое вращенье
На отогнутых пальчиках ног.
Поворот, жест руки, приближенье,
Бессловесный меж них диалог.

Да, вконец растопила наяда
Сердце любого ей рыбаря,
Обаяв его пылкостью взгляда,
И любовью своей одаря,

Не боясь принести себя в жертву
На закланье внезапной любви,
Прыгнув вниз, в её самое жерло,
Вызвав ток в охладелой крови.

Может быть, это лишь наважденье,
Ложный знак, потонувший во мгле?
Или всё-таки есть исключенье
Средь людей на уставшей земле.

Всё пройдет, и раскроется тайна
Беззаветной любви двух сердец,
Когда кто-то откроет случайно
Небольшой деревянный ларец

И увидит там стопочку писем,
Старый ключ, сотовик с СМС
(мы сегодня от них не зависим),
Мятый листик стихов анапест,

Её фото в состаренной рамке,
Календарик с помеченным днем,
Желтоватого цвета программки
С разных мест, где бывали вдвоем.

Удивившийся поздний потомок,
Не прочтя СМС до конца,
Ничего не поймёт в них спросонок:
«Разве могут влюбляться сердца?»

В нас от слов пробуждаются чувства,
А без чувств нет надежд полюбить.
Их Шекспир подымал до искусства,
Чтоб любовь от хулы охранить.

Вот и здесь, в этом чудном балете,
Расцветает поэзия чувств.
В непростом романтичном сюжете
Нет излишних страстей и безумств.

Но зато есть волшебное пенье,
Легкий флирт и изящность игры,
Живость поз, тонкий шарм и движенье
Без пустот показной мишуры.

В полутьме ощущается смутно
Плеск волны у подножья скалы,
И душа, обнажась абсолютно,
Изнутри устраняет углы.

Ноты вьются, роятся и тонут,
Пламеня грациозные па,
Зал застыл, танцеванием тронут,
Ток любви пропуская в себя.

Мановения кажутся речью,
Взмахи рук как живые слова,
Взгляды — звуки души человечьей
Из пучины её естества.

Губы шепчут, ловя эти звуки,
Сочетанья невидимых слов
В упоительной сладостной муке
От прекрасных лидийских ладов.

Вдруг, внезапно игра прекратилась,
И она от него отошла.
Улыбнулась, слегка подольстилась
И к Царице морской убыла.

Перерыв. Будет смена картины,
Тут и мы оборвем наш сюжет
О любви рыбаря и Ундины
И о счастье, которого нет.

Вам респект, Образцова Евгенья!
Вы и ваш бесподобный партнер
Силу чувств воплотили в движенье,
Им придав романтический флёр.

Нелегко стать балетною примой,
Ведь высот не достичь без труда.
Боль в ногах может стать нестерпимой,
Но зато засияет звезда.

Чтоб зажечь в себе искру таланта,
Чтоб его не сгубить в суете,
В нашей жизни нужна доминанта —
Беззаветная дань красоте.

Знаю, знаю, моя золотая,
О твоей незабывной мечте.
Но девичья судьба не простая,
А теперь уж и силы не те.

Ты могла б уже стать балериной
И дарить мне улыбки со сцен.
Но нельзя убежать от судьбины.
Нужно брать, что дается взамен.

Нам любовь облегчит этот жребий.
Я с тобой разделю приговор.
И пусть тучи сомкнутся на небе,
Для других я умру с этих пор.

Впрочем, мы задержались немного.
Невдали наш любезный гарсон
Заскучал как сурок у порога,
Разморился и впал в полусон.

Что ж, и нам было б тоже неплохо
Перед завтрашним днем отдохнуть.
Чтобы встать поутру без подвоха
И немедля отправиться в путь.

Впереди будут новые встречи
На чудесной Тавридской земле,
В тех местах, куда ехать далече,
По горам и верхом на седле…

Всё приходит когда-то однажды,
Когда мы снисхожденья не ждем.
Но судьба не балует нас дважды.
Что прошло, то уже не вернём.

Потому, если выпало счастье,
И любовь накатила всерьез,
Будем щедрыми в ней не отчасти.
Факт любви лучше тысячи грез.

Жалок тот, кто был скуп в этой жизни,
Кто себя переделать не смог,
Тратя дни на тоску в укоризне.
Себялюбец в любви одинок.

Пребывать в одиночестве трудно —
Жизнь уныла без встреч и разлук.
Там, где были вдвоем, многолюдно,
А в душе неразомкнутый круг.

В пепле времени чувство угасло,
Отодвинулось вглубь, отошло.
Света нет у лампады без масла —
Без огня не родится тепло.

И никто не обнимется в спину,
Одарив хоть крупицей тепла.
Одному надо жить вполовину,
Целиком окунувшись в дела.

Твой успех разделить все готовы,
Но никто не желает делить
Твою грусть на двоих и оковы —
Самому надлежит их влачить.

О, великая сила терпенья!
Нас оно отвращает от зла,
Но, в награду неся утешенье,
Нашу блажь не сжигает дотла.

Разве бед понаделал ты много,
Чтоб в душе не родилась любовь?
Если жизнью разжалобить бога,
Может быть, она явится вновь?

Если вновь, то уже по-иному.
Живость чувств не прикупишь деньгой.
Надо часть отдавать неземному
И не быть Велиалу слугой.

Но пусть тех не страшит этот жребий,
Чья любовь глубока и чиста.
Их хранит Провиденье на небе,
А от зла сбережет доброта.

Всё прекрасное лишь хорошеет
От тепла и пышнее цветет,
Если радость в душе не скудеет,
Если сердце любовью живет.

И чему бы нас жизнь ни учила,        Ф.И.Тютчев               
Сердце верит всегда в чудеса,
В то, что есть чудотворная сила
И нетленная божья краса.

Вера эта лишь тех не обманет,
Кто её не теряет и ждёт,
И не всё, что взрастилось, увянет,
И не всё, что цвело в ней, уйдет!


  Лошадки

Мы в лесу на уютной полянке
У стволов низкорослых дерев.
Возле нас две лошадки-горянки
Миролюбно стоят, присмирев.

Восходящее южное солнце
Меж ветвей пробивает лучи,
Опустив в листвяные оконца
Язычки золотистой парчи.

Где-то близко певучие пташки
О своем тараторят в кустах.
Мотылек в бархатистой рубашке
Подлетел и исчез в небесах.

А в траве озорной жеребёнок
С шоколадной рыжинкой на лбу
Зашалил и смешно, как ребенок,
Вдруг заржал, оттопырив губу.

Вскоре к нам подбежала собака,
Невоспитанный песик-барбос,
И задорно залаял, чертяка,
Распугав мотыльков и стрекоз.

Тут же вдруг показался хозяин
Той собаки и тех лошадей,
Чтобы глянуть на тех, кто облаян,
На двоих подошедших людей.

— Рад помочь! — произнес он с ухмылкой,
В нас метнув испытующий взгляд,
— Тут я вам подобрал две кобылки.
  Хоть куда! И почти не шалят.

  Эту милку зовите Джульеттой,
  Вы легко с ней найдете контакт,
  А вон ту, вороную, Розеттой,
  Она любит терпенье и такт.

— А нельзя ли потрогать за холку?
— Только здесь, а в дороге нельзя.
  Это сразу собьёт её с толку
  И она побежит тормозя.

  Шутки в сторону. Если серьёзно,
  Поначалу пройдем инструктаж,
  А потом, чтоб не вышло курьёзно,
  Небольшой персональный тренаж.

  Подходить надо к лошади слева,
  Не стоять от нее позади.
  Это лошадь, а не королева,
  От неё снисхожденья не жди.

  Ставим левую ногу на стремя
  И толкаемся правой ногой.
  Сев в седло, замираем на время,
  Жмем в бока и вперёд по прямой.

— Чудеса! Она чует посылы.
  Поднажал, а потом отпустил.
  Мы в восторге от вашей кобылы.
  Можно ехать вперёд без удил.

— Не скажи. Ей нужна деликатность.
  Нужно мягче держать поводки.
  Грубый жест — у неё непонятность.
  Вам тогда не помогут рывки.

— Что ж, с поводьями, вроде бы, ясно:
  Влево, вправо, слегка на себя.
  Лошадь чует желанья прекрасно,
  Если их отправляешь любя.

Вот и всё. Мы годны и готовы.
Можем двинуться сразу же в путь.
Наши лошади вроде толковы
И отважно натужили грудь.
                -------
Лёгкий вдох и вперёд по тропинке
Вдоль полян и тенистых дубрав,
Меж холмов, по зеленой лощинке,
По бурьянам и зарослям трав,

К тем местам, где вздымаются горы,
Где колышется море в дали,
Где горят и пленяются взоры
Красотой Таврикийской земли.

— Ну, айда, молодые лошадки!
  Щегольните своею ездой
  И гостям покажите повадки,
  Вашу удаль и нрав озорной.

Чуя зов, встрепенулась Джульетта,
Сверху вниз повела головой
И, наездницей статной согрета,
Поняла и пошла по прямой.

Стройно-верными полушагами
С незнакомкой загадочной в такт,
Вперевалку, виляя боками,
В обоюдный вступая контакт.

Вслед за ней поплелась и Розетта
Вялой поступью мелких шагов
И, в развитье такого сюжета,
Я слегка поднажал ей с боков.

Помогло, и теперь всё в ажуре —
Лошаденка почти что бежит
По тропе на неспешном аллюре
Под размеренный топот копыт.

Догнала. Мы почти поравнялись.
Я подъехал вплотную тайком.
Две лошадки друг к дружке прижались
И вдвоём побежали гуськом.

А тропинка лесная то вьётся,
То на горку взбирается вверх,
То как змейка, вильнув, изогнётся
И пускается снова в разбег.

Вот она закатилась в лощинку,
Пробралась меж покатых холмов
По сухому песку и суглинку
Меж кустов и лесных сосняков.

В пряном воздухе запахи хвои,
Ароматы согретой листвы,
Горьковатых цветов зверобоя
И густой мелкорослой травы.

День настал и листву пробивает
Золотистый мелькающий свет.
Тень от нас то всплывает, то тает,
То сбегает и сходит на нет.

Вдруг нечаянный солнечный зайчик
Ниоткуда упал на траву.
Посветил и умчался, обманщик,
По неведомому нам волшебству.

А потом появился обратно,
Сел в листву близстоящих кустов,
Задрожал и сбежал безвозвратно,
За собой не оставив следов.

Он исчез, а мы тронемся дальше
И ускорим недолгий рассказ,
Избегая умышленной фальши
И дешёвых заученных фраз.

Наконец, колея распрямилась
И пошла на свободный простор.
И пред нами внезапно открылась
Цепь красивых утёсистых гор.

Но дорожка становится круче
Продвигаться наверх всё трудней.
Под ногами то ямки, то кучи
Из разбросанных мелких камней.

Пожалеем уставших лошадок.
Им идти нелегко по камням.
Можем дать им поесть мармеладок
И сказать по-лошажьи „ням-ням“.

Впрочем, здесь невдали есть полянка.
Отпускаем туда лошадей.
Не сбегут — на лугу есть приманка.
Пусть пасутся одни без людей.

Там, на ней есть вкуснющие травы:
Белый клевер, манжетки, житняк...
Кой-какие бывают шершавы —
Объеденье для наших трудяг.

Ну а нам нужно двигаться в гору
Несмотря на её крутизну,
Находя под ногами опору,
По камням восходя в вышину.
                -------
Как взобраться? Чувак, это круто —
По обломкам карабкаться вверх!
Что прельщает в такую минуту?
Есть ли шанс на желанный успех?

Он не мал, если рядом подруга,
Если в радость идти с ней вдвоём.
Жизнь ярка, молода и упруга,
И ваш спуск переходит в подъём.

Вам легко, вы готовы взбираться
Шаг за шагом на гребень горы,
Нагибаться, опять подыматься,
Заряжаясь в азарте игры,

По пути огибая каменья
И, нечаянно пнув их ногой,
Наблюдать позади их паденье,
Как слетают они вразнобой,

Как своих вовлекая собратьев,
Они вместе катаются вниз
И в тени своё место на скате
Получают как выпавший приз.

Передышка, опять восхожденье.
Каждый шаг как прыжок в высоту.
Нужно только унять нетерпенье,
А потом созерцать красоту.
                -------
Мы взобрались и это победа!
Руки вскинуты радостно вверх,
И судьба не оставит без следа
Этот наш обоюдный успех.

Пред глазами красивые дали
И бездонная высь без границ.
А под ней словно витязи встали
Кручи гор в пелене багряниц.

Взор скользит по скалистым громадам,
По вершинам синеющих гор.
Они кажутся будто бы рядом —
Только встань и взлети на простор.

Правда, мы никакие не птицы.
Разве только в загадочных снах
Могут в высь воспарять единицы
И во мнимых летать облаках.

Ну а тут в бестревожном покое
Рыжий мох и скупая трава,
Разморясь при полуденном зное,
Тихо дышат, колышась едва.

В небольшом отдалении склоны
Каменистых покатых холмов
И суровые как покемоны
Шишки глыб между редких кустов.

Нет движения там. Всё умолкло.
Никакого людского следа.
На камнях неуютно и колко —
Неродящая почва тверда.

А пониже, под скалами, зелень
Низкорослых дерев и кустов,
И откуда-то слышится еле
Чей-то сладостный хор голосов.

Так поют полуптицы-сирены,
На развесистых сидя ветвях.
Их любовные песни растленны
Для людей, ненасытных в страстях.

Ну уж нет, я бы в них не влюбился
Как прельстившийся царь Одиссей
И с пути своего бы не сбился.
Ты красивее их и милей.

Верь навек, я готов непреложно
От соблазнов любовь сберегать.
Совершить прегрешенье не сложно,
Но труднее потом оправдать.

Двух любовей во мне не бывает,
Сколько б звёзд ни манило меня.
Лишь твоя волшебством обладает.
Потому не предам я тебя.

Горный воздух прозрачен и нежен,
Непорочен и чист как стекло,
Сквозь лучистые струи процежен,
Бередит и ласкает чело.

Что за ветер чудесный тут бродит
С легким запахом свежей волны?
Но откуда ж тогда он исходит,
Из какой прилетел стороны?

Где-то близко прохладное море.
Волны катят на солнечный брег
И, с прибрежными скалами споря,
Завершают свой длительный бег.

Там, вдали, на широком просторе,
Рыхля волны, бегут корабли.
Вот и мы поплывем уже вскоре,
Отдалясь от прибрежной земли.

Курс на юг и направо на запад,
В голубую страну Коктебель,
На швартовку у пирса без трапа.
Там и будет достигнута цель.
                -------
В море штиль, неплохая погода,
Бело-синий морской теплоход.
Сноп дрожащих лучей с небосвода,
Ропот мерно колышимых вод.

В переливчатой блещущей дали
Небо с морем как будто слилось.
И у нас всё сошлось в идеале —
Что хотелось вчера, то сбылось.
                -------
Отраженье как зеркало гладко.
Где-то там, в стороне, мир земной,
А на сердце фривольно и сладко
Оттого, что ты здесь предо мной.

Я гляжу в твои очи и взглядом
Обнимаю улыбку твою,
Озорным заряжаюсь зарядом
И в ответ посылаю свою.

Робкий солнечный зайчик в поимке
На твоем загорелом лице,
На груди две ладошки в обнимку,
Блеск сережки в ажурном венце.

Мягкий голос, руки прикасанье,
Беззаботная легкая речь,
Одобрительный жест и молчанье.
Прядь волос, соскользнувшая с плеч.

Удивление, вздох, колебанье,
Тонкость шутки, несдержанный смех.
Яркость чувств и ума сочетанье.
Всё красиво и как не у всех.

Ясен день, золотой и лучистый.
Плавен ход лопастей корабля.
Справа брег голубой и скалистый
И сулящая радость земля.

Наше судно скользит словно призрак
По сверкающей глади воды.
Путь до места становится близок,
А волна заметает следы.

Вот уже приближается бухта,
Скально-глинистый мыс Хамелеон
Как живое чудовище. Ух ты!
Желтый ящер ползёт под уклон.

У него ярко-рыжая морда,
Изогнувшийся гребень с хвостом.
Но он держится, кажется, твёрдо
И большого размера притом.

А теперь чуть вперёд и направо —
Там причал городка Коктебель.
Теплоход наклоняется вправо
И выходит на нужную цель.
                -------
Старый пирс, приближенье без крена.
У воды заблудившийся шмель.
Под столбами колышется пена.
Рыбья стайка, забредшая в мель.

И светящийся лучик приветный,
Брызнув ярко, упал на мостки.
Заскользил и струей огнецветной
Нас на берег повел напрямки.

Красота? К сожаленью не только:
Павильоны, палатки, ларьки…
Много шмоток, а толку нисколько.
Лишь трепещут в сумах кошельки.

А потом как в пустыне оазис —
Трехэтажный Волошинский дом.
Гордый флагман, поставленный наземь,
И незыблемо к морю влеком.

Веницейские окна, террасы,
Многопалубный куб в поясах,
Парапеты, каюты, компасы —
Нужно жить и творить в чудесах!

Сколько тут разных входов и лестниц,
Тайных комнат, веранд, галерей,
Любопытных вещиц и нелепиц,
Черепков и красивых камней.

Кисти, краски, скребки… и ракушки,
Золотистый хитон под стеклом,
Рукодельный диван и подушки
И внезапно рояль пред окном.

Сотни книг на состаренных полках,
Рукописные в правках листы
— вехи жизни в зеркальных осколках
Легкокрылой хрустальной мечты.

  Волошин

Смотровая квадратная вышка —
Капитанский ночной аванпост.
Здесь созвучья летали как вспышки
При сияньи мерцающих звезд.

Лица женщин минувшего века —
Очарованных влюбчивых дам,
Окружив одного человека,
Внемлют им изреченным словам.

В забытьё окунулась Марина.
Позади симпатяга Эфрон —
На лице нефальшивая мина,
Ведь сейчас в её сердце не он.

От волненья растрогалась Ася.
Маня Гехтман вздыхает взахлёб.
Лиля губы сомкнула в гримасе.
Вера гневно нахмурила лоб.

А Бальмонт в выжидательной позе,
Не сводя с обожательниц глаз,
Приутих, повинуясь угрозе
Отложить выступленье на час.

Макс хорош. Он читает прекрасно,
Тонко чувствуя ритм стиха,
Не спеша, и почти беспристрастно.
Аффектация крайне скупа.

Лишь порой, вознеся одну руку
И подняв один палец наверх,
Подчеркнет интонацию звуком,
Обозначив глубинный подтекст.

Речь цепляет и держит вниманье,
Замедляет теченье часов,
Доводя до глубин подсознанья
Отгранённые строчки стихов.

Роковая печать благородства
На его бородатом лице.
Но при этом и нет превосходства —
Он отнюдь не король во дворце.

Добродушные плотные губы,
Четкий очерк упрямого рта.
Лоб и брови немножечко грубы,
А в лешачьих глазах доброта .

Слушать можно его очень долго.
Модуляции тембров мягки.
А когда он замрет ненадолго,
То сверкают в глазах огоньки.

Показалось, он может и больше
Этим людям взволнованным дать.
Только нужно принять и подольше
Его образ в себе удержать.

 «Если сердце горит и трепещет,
  Если древняя чаша полна… —
  Горе! Горе тому, кто расплещет
  Эту чашу, не выпив до дна»,

— Он прочел, новый стих начиная,
  И на звезды взглянул в пол-лица.
  Там, средь них, есть одна голубая,
  Что в ночи вдохновляет творца.

  Вдохновенье — не частая гостья,
  Не на всех указует перстом.
  И лишь тот собирает колосья,
  Кто не падок вещать о пустом.

  А когда иссякают надежды
  И небесные боги глухи,
  Гаснет взор и смыкаются вежды,
  То из мук он ваяет стихи.
                -------
Нам неведомо, что это было
И какою была та любовь.
Знаем лишь, что их «жажда сдружила»,
Что она растревожила кровь.

А потом настоящая смута
Поднялась в беспокойной душе.
И в душе его рухнули путы
Скороспелой "любви в шалаше".

И пришлось ей сказать откровенно,
Что любовь растопилась в огне,
И что может она совершенно
С той поры быть свободной вполне.

Вот слова, что тогда прозвучали
На его охладелых устах,
Что всю ночь его душу терзали
И к утру воплотились в стихах:

  «В нас весенняя ночь трепетала.
   Нам таинственный месяц сверкал…
   Не меня ты во мне обнимала.
   Не тебя я во тьме целовал.

   Нас палящая жажда сдружила,
   В нас различное чувство слилось:
   Ты кого-то другого любила,
   И к другой мое сердце рвалось.

   Запрокинулись головы наши,
   Опьянялись мы огненным сном,
   Расплескали мы древние чаши,
   Налитые священным вином».

Что сказать? Видно, так было надо.
Пусть уёдет от него Вайолет,
А в душе не померкнет отрада,
Та, что прежде оставила след.

Люди спят, изнуренные смутой,
Погрузясь в неотвязные сны,
Проводя и роняя минуты,
Ярких дней и фиест лишены.

Между тем, счастье водится рядом,
И заветная дверца близка.
Нужно лишь отыскать её взглядом,
А в себе потревожить сурка.

Горький вкус отбивает отдушка
Тот, кто мучался, это поймёт.
А ему вообразилась подружка,
Коей грезил он боле чем год.

Её звал он вначале Маргоря,
А потом, когда свиделись вновь,
То придумал ей имя Аморя
По созвучью со словом любовь.
                -------
Поздний вечер в чердачной мансарде.
Смутный гул голосов из окна.
Лунный свет на бордовом жаккарде.
Нить любви как тугая струна.

Он вспарил высоко и вернулся.
Захотелось писать ей письмо.
Сочинил пару строк, замахнулся,
И перо застрочило само:

  «Как я мог так легко расплескаться
   За протекшие несколько дней!
   Как посмел отойти, оторваться
   От своих изначальных корней!

   Я клянусь разорвать эту плеву,
   Что отъяла меня от людей,
   И вернуться к исконному древу
   Для свершенья высоких идей.

   Но всё это возможно лишь с Вами.
   Я хочу поскорее узнать
   Вашу жизнь и живыми словами
   Всё, что зреет во мне, передать.

   Я люблю чрезвычайно «Пер Гюнта».
   Напишите, прочли ль Вы его?
   В нём заквас для душевного бунта.
   Вот слова, что милей мне всего:
           Пер Гюнт
       (простираясь у порога)
   “Дай мне знать, в чем мое прегрешенье
           Сольвейг
   Нет в тебе, мой бесценный, вины.
           Пер Гюнт
   Тогда в чем же мое преступленье,
   Иль грехи мои все прощены?
           Сольвейг
        (садясь подле него)
   В том, что жизнь моя сделалась песней
   С той поры как сыскал тебя взор!”

   Ради Вас я готов измениться.
   В этом ключ и заклятье  моё.
   Я хочу всё стереть и родиться,
   Всё своё опрокинув бытьё.

   Нужен искус и много работы.
   Как я смею смотреть Вам в глаза!
   Но без Вас не заполнить пустоты,
   И без Вас не сменить полюса.

   Моя милая, жду. Помогите.
   Мне нужна очень Ваша любовь.
   Обречён и прошу о защите
   И мечтаю увидеть Вас вновь».
                -------
Вот и всё. Он слегка притомился.
За окном жил вечерний Париж…
Мир гудел, ликовал и дивился
Средь огней пышно-пёстрых афиш.

Он прошел до двери и спустился
Вниз по лестнице в уличный свет.
Из ночного кафе доносился
Запах свежих слоёных галет…

Постояв у меню возле тента,
Он кивнул и уселся за стол:
— Силь ву пле, мне бокальчик абсента!
И гарсон, тут как тут, подошёл.

Поднесли. И хорошую дозу
С ложкой сахара наискосок.
Он, приняв отрешённую позу,
Обмакнул и зажёг тот кусок.

И, уставясь в горящие капли,
Опадавшие в мутный абсент,
Воскрешал, как вдвоём они зябли
В Люксембургском саду на уик-энд,

Как весною бродили в Версале
В опустелых садах между туй,
Как в серебряной дымке стояли
У дерев между сизых статуй.

И как алые зори встречали
На мосту возле Лувра вдвоём.
Там волшебные речи журчали
Как две струйки в един водоём.

Он отпил из бокала немного:
 «Уфф! Какая же гадость абсент!
  Мне, видать, далеко до Ван Гога,
  Но и я ведь не хилый клиент».

И, не сдобрив напиток водою,
Чтоб не сбавить хмельной градиент,
Он эффектно тряхнул бородою
И глотнул как заправский студент.
                -------
Чу! Очнись. Пред тобою виденье,
Океаны прелестных цветков!
Летний луг. Аромат от цветенья
Незабудок, вьюнков, васильков…

И клубящийся дым вспоминаний
Поднялся из глубинных пластов
Потайных закоулков сознанья,
Сделав несколько плавных кругов.

Васильки и эгретка на шляпке,
Чёткий профиль с покатостью плеч,
Зарисовки в разложенной папке,
Разговорная пылкая речь.

Полудетский убористый почерк
На листках при мерцании свеч,
Округлённый в каракулях очерк,
Запах тайны, способный увлечь.

 — Вы ведь здесь, милый друг? Говорите ж.
   Вижу отсветы Ваших очей.
   Мне пригрезился сказочный Китеж
   И звучание дивных речей...

   Дайте знак, я почти Вас не слышу,
   Не могу различить Ваших слов!
   Я хочу подойти к Вам поближе
   И разъять чародейский покров.

   Тьма струится и шепчется что-то,
   И молчанье висит как кольцо.
   Свет мигнул и потух отчего-то,
   Но сквозь мрак проступило лицо

   И сквозь воздух тяжёлый и мглистый
   Тихий сад и дворец Тюильри,
   Кружева и Монмартр лучистый,
   Словно жемчуг живой — фонари.

 — Мы в серебряной дымке стояли.
   Время медленно, тихо текло.
   Ваши очи, теплели, сияли,
   И во мне всё внутри ожило.

   Те мгновенья сегодня как годы...
   Два Маго, Сен-Сюльпи и музей.
   Пел орган и, взлетая на своды,
   Гулкий звук его лился мощней.

   Дни свивались и вновь развивались.
   Напоённое чувство росло,
   И всё то, чего б мы ни касались,
   В наших пламенных душах цвело.

   А сейчас я один здесь в Париже
   И смотрю неизбывные сны.
   В этих снах Вы мне кажетесь ближе
   И в судьбу мою вновь вплетены.

   Вижу полные Луврские залы,
   Зеркала, застарелый паркет.
   Вы томны и немного усталы,
   Но в глазах не угасший отсвет.

   Шелест ног возле греческих статуй,
   Прелесть форм обнаженных фигур,
   Спящий фавн (непременно хвостатый),
   Над Психеей склонённый Амур...

   И в златящихся рамках картины
   Из роскошной Большой Galerie.
   Будто их принесли на смотрины,
   Из холстов развернув попурри.

    Вот Буше — утончённый и лживый,
    И Шарден — неподдельный простой.
    У Милле плач заката над нивой,
    А Коро — весь жемчужный, седой.

    Грёз смешон и немножечко сладок,
    Но он нам приглянулся зато.
    А чеканность извивистых складок
    Манит глаз на картинах Ватто.

    Лев весёлый со спутанной гривой
    У волшебного Делакруа.
    Если сыт — он незлой и игривый,
    Но готов поменять амплуа.

   Вы тогда изменили мне зренье,
   И теперь мой намётанный глаз
   Научился ловить впечатленье,
   Столь же яркое как и у Вас.

   И я вижу другими глазами
   Этот мир и хочу удержать
   Красоту, что обрёл рядом с Вами,
   Чтоб в себя её снова вобрать.

   А когда я в музее случайно
   Увидал бесподобный портрет
   (мне напомнивший Вас чрезвычайно),
   То во мне отпечатался след.

   И теперь из ушедших мгновений
   Я пытаюсь в себе воссоздать
   Робость Ваших бесшумных движений,
   Мягкость линий и гибкую стать,

   Легкость платья под цвет эвкалипта,
   Мягкий контур в красивых губах
   Как на бюсте царицы Египта,
   Несравненной вовек Таиах.
                -------
   Я потом подходил очень близко.
   Мне почудилась в мраморе плоть.
   И, склонив свою голову низко,
   Захотел я мираж побороть.

   Но на миг показалось, что губы
   Шевельнулись на хладном лице.
   И из уст её вырвались клубы,
   И лазурь засияла в венце.

   Я стоял и глядел в потрясеньи,
   Вообразив, что она — это Вы,
   Но в ином, неземном измереньи.
   И виденье исчезло, увы.

   Но оно, овладев моим взором,
   С той поры будоражит мне кровь,
   И нет средства на свете, которым
   Излечить можно эту любовь!

   Я хотел бы забрать ту статую
   И в свой дом, не таясь, привезти,
   Чтоб цвела красота не впустую,
   Чтобы впредь не жила взаперти.

   И чтоб в час, когда я затоскую,
   Смог бы я отогнать свою муть
   И в природу свою непростую
   Возвратить изначальную суть.
                -------
   Ну а если по гибельной воле
   Нашей дружбе наступит конец,
   И мы с Вами не встретимся боле,
   Я в душе возведу Вам дворец.

   И пускай тогда жизнь мне перечит,
   Все равно мой послушный резец
   Вас украсит и увековечит,
   Всем другим преподав образец.
                -------
 «Что ещё? Вам стаканчик абсента?»
 — подошёл незаметно гарсон.
 «Non, merci», — прозвучал без акцента
   Его мягкий густой баритон.

Он достал из кармана банкноту,
Положил на неубранный стол
И, даря чаевую щедроту,
Произнёс «Garde-le» и ушел.
                -------
Странный тип неуёмного духа
С бородой, в широченных штанах,
Шёл вперёд и бубнил что-то глухо,
Модный шарф намотав впопыхах.

Город был в этот час малолюден.
Влажный камень прохладен и сер.
Свет на улицах тускл и скуден
Как у врат архаичных пещер.

На ночном небосводе далече
Сонмы звёзд восковой бледноты
Как мистичные белые свечи
Лили свет на него с высоты.

В этом мире химер и похмелий,
Неудержных фантазий и снов
Он как гоблин средь тесных ущелий
Заблуждал между статуй домов.

Груды зданий как будто кристаллы,
Речка будто звенящая сталь,
А в готических храмах порталы
Как седой самородный хрусталь.

Вот и мост, где они наблюдали,
Как алел над рекою рассвет,
Как глядели в лиловые дали,
Опершись на резной парапет.

Стук шагов. Бледно-серые плиты.
В серой мгле осветился собор.
Из подземья встают монолиты.
На стенах филигранный убор…

Не спеша, подошёл он ко входу,
Постоял у соборных ворот.
Всё прошедшее кануло в воду,
Зародив впереди поворот.

Но взрастив в своих думах Отраду,
Он не ждал, что всплывут облака,
Что Зефир, навевая прохладу,
Опахнет ей любовь свысока.

И какие-то чуждые люди
Утвердят, что как муж он не гож,
А ещё поднесут по причуде
Ей иную искусную ложь.

Три глухих островерхих портала
Перед ним и колонный карниз.
Короли опустились с астрала
И глядят опечаленно вниз.

А вверху, над аркадами, башни
И на звонницах колокола.
Никогда не ведитесь на шашни,
Как бы жизнь тяжела не была.

Отойдя, он взглянул на аркаду.
Свет мелькнул — показалось ему.
Наверху загасили лампаду?
И опять всё поверглось во тьму…

«Кто там был? Может быть, Квазимодо?
Он здесь сызмалу жил в чердаках
Как монах, отдалясь от народа,
В тех давнишних ещё временах.

Вот, кто мог вдохновенно и чисто
Полюбить и готов был на всё.
Правда прост и одет неказисто,
Да болтали о нём то да сё.

Ну и что же. Он спас от расправы
Эсмеральду в решающий час
На глазах изумлённой оравы
Как никто из живущих сейчас.

Эсмеральда, Ундина, Изольда…
Ведь любовь не игрушка в руках.
Если туз её купит за сольдо,
Разве сможет витать в облаках?

 — Вот какие сумбурные мысли
 Завелись у него в голове.
 У иных уже уши отвисли,
 Остальные пока в большинстве.

Но, пожалуй, понять его можно —
Он грустил по своей Таиах.
Ведь желанное счастье, возможно,
До сих пор не померкло в мечтах.

Так чего ж ему было бояться?
Происшествия призрачных бед?
Всё вернётся, ещё, может статься.
Ведь причин для неверия нет.

И душа его, снявшая слабость,
Поднялась как трава от дождя,
Чтоб впитать мимолётную радость,
Жажду жизни внутри разбудя.

Он стоял и в мистическом трансе
Шёл к венцу со своей Таиах,
И божок в экстатическом танце
Гарцевал на воздушных волнах.

А над арками морды чудовищ
Озирали с высот Notre Dame
Груды серых фигур и сокровищ,
Разлитых по соборным камням…

После утро уже наступало.
Злой фонарщик тушил фонари.
А внутри всё по-прежнему спало
В Cathedrale Notre-Dame de Paris...
                -------
Ночь придёт и за бархатною мглою
Станут бледны полыньи зеркал.
Он согреет её и укроет,
Чтоб никто не увидел, не знал.

Постоит и, смиряя усталость,
Не раздевшись, приляжет в постель.
Отдохнёт и, стряхнув с себя вялость,
Улетит в не свою параллель…

Свет зажжёт и овалы от лампы
Озарят синеву по углам,
На стенах дорогие эстампы,
Изваянья химер Notre Dame,

Сухоцветы ветвей эвкалипта,
Стопки книжек на хладных столах,
А над ними царевну Египта —
Светлый образ его Таиах…

  Эпилог

Это было, действительно было,
Но былое давно утекло.
А теперь равнодушно-уныло
Я гляжу на него сквозь стекло.

И, поймав в тусклоте отраженье,
Вижу шлейф за своею спиной,
А на шаг впереди ответвленье —
Новый путь, что теперь основной.

Там незримые иглы и блёстки,
Неизвестные тропы в тени.
Проведённые линии жёстки.
В нём манящие светят огни.

В изменении надобен смысл.
Всё пройдет, и не будет следа.
Пусть твой хлеб будет пресен и кисл,
Лишь бы жизнь не текла как вода.

Не ропщу я на выпавший жребий.
Много туч ветер гнал над землей.
Но не бог и не ангел на небе,
Сам я шёл не своею стезёй.

И ничто на руке не сменилось —
Те же знаки и та же судьба.
Лишь затменье внутри прекратилось,
И любовь уже стала слаба.

Что ж, теперь предстоит пробужденье.
Нужно муторный груз опустить
И, своё одолев заблужденье,
Дар судьбы ей назад возвратить.

Отрешись, и твой мир упростится.
Лучше жить без излишних надежд.
Ведь тогда ничего не случится,
Если сам не заменишь одежд.

Так конец уготовит начало,
Дав маяк, куда дальше идти.
Уходя, потеряешь не мало,
Но взамен можешь что-то найти.
                -------
Но ведь есть и другая дорога,
И она в обновлении чувств.
Если жизнь холодна и убога,
Дух тогда безучастен и пуст.

Знаешь ли, мне подчас одиноко.
Я так долго грустил и молчал.
Темь в душе поселилась глубоко,
И я донельзя весь одичал.

Но порой ещё теплится искра,
И в промозглой ночной тишине
Разум мой оживает и быстро
Будит то, что таится во мне.

Хочешь, я тебе Баха сыграю
На своем элегантном фоно.
Пусть ледышка оплавится с краю.
Или сердце твоё не вольно?

Ведь же есть ещё светлое царство
И в твоей охладелой душе.
Для неё эти звуки — лекарство,
Фимиам из воздушных туше.

Пусть они возвратят нас к истокам
В те далекие майские дни,
Когда нас ошарашило током,
Чтоб затем избежать западни.

Лился дождь, и на небе блистали
Стрелы молний под пляшущий гром.
А мы шли, на него не роптали,
И не знали, что будет потом.

А потом была долгая песня,
Как вода, как высокий прибой,
И, тобой очарованный весь я,
Был обласкан желанной судьбой.

Между нас сокровенная тайна.
Разгадать мы её не вольны.
Наша встреча была не случайна,
Только знать мы о том не должны.
                -------
Но ведь есть и другая дорога,
И она в обновлении чувств.
Если жизнь холодна и убога,
Дух тогда безучастен и пуст.

Знаешь ли, мне подчас одиноко.
Я так долго грустил и молчал.
Темь в душе поселилась глубоко,
И я донельзя весь одичал. *

Но порой ещё теплится искра,
И в промозглой ночной тишине
Разум мой оживает и быстро
Будит то, что таится во мне.

Хочешь, я тебе Баха сыграю *
На своем элегантном фоно.
Пусть ледышка оплавится с краю.
Или сердце твоё не вольно?

Ведь же есть ещё светлое царство
И в твоей охладелой душе.
Для неё эти звуки — лекарство,
Фимиам из воздушных туше.

Пусть они возвратят нас к истокам
В те далекие майские дни,
Когда нас ошарашило током,
Чтоб затем избежать западни.

Лился дождь, и на небе блистали
Стрелы молний под пляшущий гром.
А мы шли, на него не роптали,
И не знали, что будет потом.

А потом была долгая песня,
Как вода, как высокий прибой,
И, тобой очарованный весь я,
Был обласкан желанной судьбой.

Между нас сокровенная тайна.
Разгадать мы её не вольны.
Наша встреча была не случайна,
Только знать мы о том не должны.
                -------
Показалось, что мы уже вместе,
Что в душе я пробил пустоту.
Моя жизнь не стояла месте,
Но в себе я хранил чистоту.

И опять нипочем стала стужа.
Пусть за окнами воет зима,
Серой вьюгой по улицам вьюжа.
Ведь в душе моей дрогнула тьма.

И тотчас мне явился Вивальди. *
Свозь пургу проступает Весна,
Затвердевшая наледь на смальте,
Оказалось, уже не прочна.

Упоённо то нежно, то дерзко
Заструил лучезарный мажор,
И незримо то смутно, то резко
Замелькал неземной дирижёр.

Слыша звук, пробудилась природа.
Стаял снег, побежали ручьи.
Яркий свет засиял с небосвода,
На луга источая лучи.

С вербных веток послышались трели.
Тёплый ветер лохматит траву.
И цветки, поднимясь, разомлели,
Глядя дужками глаз в синеву.

Вдруг сгустились над городом тучи.
С высоты грянул гром-благовест!
Отзовясь, напружинились кручи,
Но грозу отгоняет зюйд-вест.

И опять запиликали птички.
Под кустом задремал пастушок,
Положив на траву по привычке
Свой простой деревянный рожок.

А вдали на полянке русалки
Под волынку становятся в круг.
С колокольни посыпались галки —
Встав на пень, засвистел бурундук.

Началось. На лугу представленье!
И дремать перестал пастушок,
Танец нимф увидав в отдаленьи,
И вовсю затрубил в свой рожок...

Эта музыка очень чудесна.
Она тут, возле нас и везде,
И, врачуя собой бессловесно,
В звуковом омывает дожде.

Я сыграл только несколько терций
С этих нот для себя самого.
И, по капельке падая в сердце,
Они вновь оживили его.

И мне кажется, что уже скоро
Я сыграю её целиком
Пред тобою без лишнего флёра,
Нежной музою властно влеком.

Поспеши. И пусть будет, что будет.
Всё земное недолго живёт.
Если ждать, от тебя не убудет,
Но судьба обнаружит просчёт.

А любовь, а любовь. Что любовь?
Она там, где не старится кровь…


 КОММЕНТАРИИ

 Неповторимые путешествия любви

 Романтическая поэма в стихах

Стр.2. … Николай Милиоти — Николай Дмитриевич Милиоти (1874 — 1962) — один из ярчайших русских художников, видный представитель русского символизма.

Глава I  Отрада

Стр.2. … Твой Арбат, переулок Кислов, / Как к Никитской дворами шагаем мы, — имеется в виду кратчайший путь от Арбатской площади до здания Московской Консерватории (Нижний Кисловский пер.–Большой Кисловский пер.–Средний Кисловский пер.) с заходом во двор консерватории.

Стр.4. … В снежных россыпях Сьерра Невада, — здесь это горный хребет в андалузской провинции Гранада в Испании (с испанского [sjera nevada] переводится как "покрытый снегом горный хребет").

Стр.4. … Еще дремлет и ждёт Гибралтар, / А сегодня нас встретит Гранада, —
Гибралтар — небольшой участок суши, расположенный на юге Пиренейского полуострова. Включает в себя Гибралтарскую скалу и перешеек, соединяющий её с полуостровом.
Гранада — город на юге Испании в автономной области Андалусия, в восточной части которого располагается архитектурно-парковый ансамбль Альгамбра, включающий в себя дворец, крепость и другие памятники арабского владычества на иберийском полуострове.

Стр.4. … Как вчера повстречал Алькасар. — Алькасар (крепость в переводе с арабского) — общее название дворцов-крепостей в Испании в мавританском стиле, построенных во время правления арабов. Здесь имеется в виду Севильский Алькасар (Real Alcazar de Sevilla), называемый также Королевским.

Стр.4. … Бирюзовая в дымке Амальфа, — имеется в виду Амальфитанское побережье в Южной Италии, омываемое водами Тирренского моря. В представлении автора это скалистые обрывы на берегу моря, в которых на каменных террасах расположены разноцветные домики, утопающие в зелени цитрусовых деревьев и виноградников.

Глава II Римский форум

Стр.6. … Форум Цезаря, Веспасиана, / Храм Сатурна с громадой колонн, / Арка Титуса, Форум Траяна, — древние античные строения Римского Форума:

Форум Цезаря — первый из императорских форумов Рима, построенный Гаем Юлием Цезарем в 54–46 годах до н. э.

Форум Веспасиана — один из императорских форумов, примыкавших с северо-востока к Римскому форуму и служивших вместе с ним центром общественной жизни Древнего Рима. Сооружён в 71–75 годах н. э. при императоре Веспасиане в честь победы в Первой Иудейской войне.

Храм Сатурна — древнейшая постройка на Римском форуме. Сегодня остатками былого сооружения являются 8 ионических колонн на западном конце Форума у подножия Капитолийского холма. Считается, что первый храм был построен на том же месте примерно в 497 г. до н.э.

Арка Титуса воздвигнута в честь Тита Флавия, известного римского императора после крупной победы и взятия императором Иерусалима. Окончательно возведена в 81 г. н.э. при руководстве брата Тита – императора Домициана.

Форум Траяна — самый большой форум Рима. Построен в 112-113 годах. в честь завоевания императором Траяном Дакии в 106 г. Сохранился частично. Изначально представлял собой многочисленные крытые колоннады. Ключевое сооружение форума — колонна Траяна. Ее высота составляет 38 метров, диаметр равен 4 метрам.

Стр.6. … Восхитил базиликой Максенций / И затмивший его Константин. — Базилика Максенция-Константина — самое большое здание, построенное на Римском форуме, и самая последняя постройка императорского Рима. Заложена в 308 году императором Максенцием через два года после захвата власти в Риме. Закончена его преемником — Константином Великим после победы над Максенцием в битве у Мульвиева моста 28 октября 312 года.

Глава III    Париж

Стр.8. … В многоликом Латинском квартале — Латинский квартал является наиболее историческим районом Парижа, менее всего пострадавшим от перестроек. Расположен на левом берегу Сены на склонах холма Святой Женевьевы.
Это не квартал в традиционном понимании. Его границы достаточно размыты. К нему можно отнести главный университет Франции Сорбонна, а также античные памятники, музеи, усыпальницу исторических личностей Пантеон, Люксембургский сад и ряд других достопримечательностей. Здесь сохранились узкие извилистые улицы средневекового Парижа, старинные дома и храмы.
Латинский квартал считается излюбленным местом интеллектуальной парижской элиты. В местных кафе и ресторанах можно встретить знаменитых живописцев, писателей и актеров.

Стр.8. … Где-то здесь невдали Юлий Цезарь / На коня, водрузившись, сказал: / «Велю лагерь разбить» (как отрезал), / И на остров рукой указал.
В книге Мориса Дрюона «Париж от Цезаря до Людовика Святого. Истоки и берега» автор рассказывает, что в 53 г. до Рождества Христова Юлий Цезарь, совершавший поход из Амьенуа в Гатине, остановился перед островом Лютеция (ныне остров Сите) и, разглядев на нём остроконечные крыши, видневшиеся сквозь одетые листвой ветви, произнес: «Сегодня вечером я разобью свой лагерь там!»
В дальнейшем Цезарь созвал в Лютеции Галльскую ассамблею и тем самым, предвосхищая события, назначил её на роль столицы.

Стр.9. … И сегодня здесь сердце Парижа, / Жив бульвар Сен-Жермен, Одеон, — Одеон считается своего рода культурным центром столицы. Здесь расположены самая крупная библиотека Парижа и Театр Одеон (известный как театр Европы), в котором проходят всемирно известные постановки. Неподалёку от него находятся Сенат, Пон-Нёф (Новый мост), Пон-де-Арт и множество кафе, таких как Кафе Флор или Кафе Два Маго.

Стр.9. … Сент-Шапель вслед за тем навестили, — Сент-Шапель — небольшая красивая часовня, расположенная на острове Сите к востоку от Нового моста. Первоначально она была частью старого королевского дворца, в котором короли Франции проживали до 1358 года, когда из соображений безопасности им пришлось перебраться в Лувр.

Стр.10. … Лувр, Орсэ увлекал многократно, — названия известных парижских музеев.

Стр.10. … Тюильри, Мулен Руж, Сакре-Кёр, — названия известных достопримечательностей Парижа:
Тюильри — королевский и императорский дворец, составлявший единый дворцово-парковый комплекс с Лувром. Долгое время служил королевской резиденцией. В настоящее время не существует. Большая часть резиденции была сожжена в 1871 году во время революции. До 1884 года стоял в развалинах, а затем был разобран. Ныне на его месте ныне находится сад, носящий одноименное название — Тюильри. На западе к саду примыкает площадь Согласия, за которой раскинулись Елисейские поля. С восточной стороны расположен Лувр.
Мулен Руж» — классическое кабаре в Париже, построенное в 1889 году, одна из достопримечательностей французской столицы. Название переводится на русский язык как красная мельница. Это место любили художники, в том числе Тулуз-Лотрек, чьи плакаты и картины обеспечили «Мулен Руж» международную известность.
Базилика Сакре-Кёр (буквально «базилика Святого Сердца») — католический храм в Париже, построенный в 1876-1914 гг. по проекту архитектора П. Абади в римско-византийском стиле. Расположен на вершине холма Монмартр, в самой высокой точке города. С вершины Монмартра, куда ведет широкая многоярусная лестница, открывается панорама Парижа и вид вокруг в ясную погоду на 50 км.

Стр.10. … Триумфальная арка, Конкор, —
Триумфальная арка — знаменитый архитектурный памятник и символ Парижа, расположенный на площади Шарля де Голля. Её строительство началось по приказу Наполеона Бонапарта в 1805 г. как прообраз арки Тита в Риме. Она должна была стать символом его великих побед. На её стенах выбиты названия сражений, выигранных Францией в различные времена, а также имена величайших французских полководцев.
Конкор — Площадь Конкорд или площадь Согласия (Place de la Concorde). Обширная площадь, располагающаяся между Тюильрийским садом и Елисейскими полями. Памятник градостроительства эпохи классицизма, решение об основании которого было принято Людовиком XV в 1775 г.
Площадь украшена обелиском, привезенным в столицу Франции из храма Амона в Фивах (подарок египетского правителя Махмета-Али. Дата памятника — примерно 3600 год).

Стр.10. … Башня с тучей над нею нависшей… — имеется в виду Эйфелева башня.

Стр.10. … Мы однажды вдвоём побывали / В знаменитом кафе «Два Маго», — "Два маго" — одно из самых знаменитых кафе в Париже, расположенное напротив романской церкви аббатства Сен-Жермен-де-Пре. Название кафе (Les Deux Magots) можно перевести как «Две китайские фигурки». Эти фигурки размером почти с человеческий рост до сих пор украшают интерьер заведения. Иногда их называют китайскими болванчиками.
Как и его извечный конкурент «Le Flore», кафе «Два маго» было пристанищем интеллектуальной и творческой публики, одним из символов парижской богемы.
В 1933 году была основана литературная «Премия Двух маготов», которая и по сей день вручается здесь же.

Стр.11. … Иногда свой досуг проводили / В сих стенах Карбюзье и Верлен. / Хемингуэй и Фолкнер заходили… — в конце XIX — начале XX века в кафе «Два Маго» собиралась разношерстная публика. Известные писатели и художники соседствовали с теми, кто лишь мечтал пока о славе и мог иногда рассчитывать на бесплатный обед, которым их угощал хозяин или кто-нибудь из друзей, внезапно получивших гонорар. Начинающие поэты читали здесь свои стихи, а непризнанные художники устраивали выставки картин.

Стр.11. … И причудливо судьбы сплетались. / Вспомним о Пикассо и Маар…— кафе «Два Маго» было одним из любимых мест Пикассо. Там произошла их случайная встреча с Дорой Маар, известным фотографом моды и рекламы, автором оригинальных светских портретов и сюрреалистических фотомонтажей.
Много лет спустя Пикассо рассказал, что Дора в тот вечер была в черных перчатках, вышитых розовыми цветами. Во время застолья Дора начала играть с ножом, втыкая его между пальцами в стол. В какой-то момент она промахнулась и порезала руку. Пикассо попросил Дору отдать ему окровавленные перчатки, а затем до конца жизни держал их в специальной застекленной витрине.
Дора была способна страстно рассуждать об искусстве, равно как говорить на любые технические и философские вопросы, приходившие ей в голову. Это возбуждало Пикассо, и долгое время она была его вдохновительницей и партнёром, давая дельные советы относительно его картин, восхищаясь ими или отвергая их.
Дора Маар не позировала Пикассо, но все же он написал множество ее портретов — графических, классических и кубистских, в шляпе, с зелеными ногтями, в образе химеры.

Стр.12. … Он провёл нас вперёд на террасы, / Где поблизости высился храм, — часть столиков кафе «Два Маго» располагаются на террасах рядом с романской колокольней древней церкви Сен-Жермен-де-Пре и расположенным возле неё фонтаном.

Глава IV Версаль

Стр.14. … Там Людовик Тринадцатый с детства / Вёл охоту на зайцев, лисиц — Людовику XIII не исполнилось и шести лет, когда 24 августа 1607 г. он вместе с отцом Генрихом IV приехал в первый раз в Версаль на соколиную охоту и обнаружил там лес и луга с большим количеством дичи и лесных животных. В тот день он поймал крольчонка, пять или шесть перепелок и двух куропаток. А в 1623 г. уже как король он построил в лесах Версаля небольшой охотничий домик. Вскоре там был возведён небольшой замок из камней и кирпича.

Стр.14. … Королевская спальня с картиной / О виктории в Ля-Рошели —
Ла-Рошель — портовый французский город, расположенный на побережье Атлантики. Известен своим противостоянием королевской власти в 1628 г. в основе которого лежал конфликт католиков и протестантов (гугенотов)—сторонников независимости. В сентябре 1627 г. был осаждён королевской армией. Во главе осажденных стоял мэр Ла-Рошели Жан Гитон. Он поклялся удержать город, но силы оказались неравными и в результате продолжительных сражений сопротивление восставших было сломлено.
Осада Ла-Рошели стала важным военным и историческим событием времён царствования Людовика XIII.

Стр.14. … Его доброе сердце терзалось / От томления в муках любви.  — Здесь и далее краткое изложение истории романтической любви между королём Людовиком XIII и фрейлиной Луизой де Лафайетт.
Заметим, что оба они, исповедуя одинаковый ужас греха, находили счастье в долгих беседах и в переписке.

Стр.15. … Отягчённый несчастною долей, / К Ней в обитель король заходил. — Несмотря на принятое Луизой монашество, король продолжил дружбу со своей возлюбленной и часто навещал её в обители. Так, однажды по дороге на охоту он задержался в монастыре на 5 часов.

Стр.16. … Так дофина совсем не случайно / Нарекли с появленьем на свет. — Дофин (фр. Dauphin) — титул наследника французского престола.

Стр.16. … В том рожденьи увидели чудо. / Благодарная Богу страна / Отозвалась молебнами всюду / И в малютку была влюблена, — история появления на свет Людовика XIV описана в книге «Людовик XIV» французского писателя Эрика Дешодта:
«Этого уже не чаяли дождаться. Родители новорожденного, Людовик XIII и Анна Австрийская, были женаты уже 22 года! Между ними не было страстной любви. В течение первых четырех лет король даже не приближался к своей супруге… Затем четыре беременности окончились выкидышами.» и «А посему в рождении дофина все увидели чудо. Вся Франция огласилась благодарственными молебнами. Новорожденного тотчас же назвали Людовиком Богоданным.»

Стр.16. … Вскользь отметим Марию Манчини, / Его первую в жизни любовь. — Анна-Мария Манчини, племянница кардинала Мазарини, стала известной благодаря нежным отношениям, которые связывали ее с королем Франции Людовиком XIV.
С детства находясь при дворе, она, как и её сёстры, близко общалась с королем Людовиком . Поначалу он не обращал на неё внимания. Но произошёл случай, когда во время очередного военного похода он заболел лихорадкой и, придя в себя, увидел возле своей постели заплаканное лицо Марии. Людовик очнулся и смог принять лекарство, которое его спасло. После этого ему стало лучше и, пока он выздоравливал, она была рядом. В итоге они стали неразлучны.

Стр.16. … С ней возвысился новый король. — Будучи образованной девушкой, Мария Манчини пробудила в Людовике XIV дремавшую в нём гордость и стремление к знаниям. Стыдясь своего невежества, король, до этого ничем не интересовавшийся, вдруг потянулся к учебникам. Он усовершенствовал познания во французском, начал учить итальянский язык, чтобы лучше понимать любимую, сел за чтение литературы, начиная с античной, обнаружил существование искусства и открыл для себя новый мир, о существовании которого раньше не подозревал.
Мария не была, как многие ошибочно полагают, любовницей короля. Вливаться в безликую толпу окружавших его женщин она не желала. Она хотела быть для Людовика единственной — и ей это удавалось.

Стр.16. … Если недруги не ослепляют, / Если ангелы зла не войдут. —Король Людовик хотел жениться на Марии Манчини и даже попросил ее руки у кардинала Мазарини, обещая ему всевозможные блага. Мазарини сдался и пришел к его матери Анне Австрийской сообщить, что король выбрал себе супругу. Однако она не пожелала слышать об этом. Ему подыскивали супругу с учетом политических выгод. Тогда кардинал, осознав свой промах, провёл соответствующую беседу с Марией и выслал её в Ла-Рошель.
Людовик пытался удержать возлюбленную, и даже пал перед матерью на колени, но это не помогло. Последний удар нанесла родная сестра Марии Олимпия. Анна Австрийская пригласила уже замужнюю Олимпию ко двору и намекнула ей, что она не против, если та соблазнит ее сына.
Олимпии удалось это сделать, после чего она отчиталась о совершенном в письме к Марии. В результате Людовик XIV женился на Марии Терезии Испанской. Это был чисто политический союз, в котором королева была несчастна.

Стр.17. … Так случилось… Но зёрна остались / И со временем в нём проросли. / Все они воплотились в Версале, — считается, что именно благодаря влиянию Марии Манчини король Людовик XIV впоследствии займется возведением дворцового комплекса Версаля.

Стр.17. …  Среди зала в роскошном убранстве / У высоких хрустальных зеркал — здесь имеется в виду знаменитая Зеркальная галерея — самый известный интерьер Версальского дворца. В галерее впервые был применён новый архитектурный метод расположения 357 зеркал, которые установлены параллельно семнадцати окнам. При этом создается ощущение, что галерея по обе стороны окнами смотрит в парк.

Стр.18 … Быстрым шагом в костюме Дианы / Пронесётся дюшес Лавалье, / А мадам Монтеспан как путана / В восхитительном «дезабилье, — герцогиня де Лавальер — первая официальная фаворитка Людовика XIV. "Дюшес" — французское "duchesse", т. е. "герцогиня".
После свадьбы с нелюбимой женой король бросился в омут любовных связей и встретил вторую настоящую любовь в своей жизни. Ею стала скромная, некрасивая, хромая Луиза де Лавальер, которая вдруг покорила сердце короля. Она была в статусе любовницы почти десятилетие и принесла ему четверых наследников.
А когда в их отношениях не всё стало ладно, в борьбу за сердце Людовика вступила фрейлина королевы, умная и коварная Франсуаза Атенаис де Монтеспан. Мадам де Монтеспан, удостоенная звания официальной любовницы короля, тоже царствовала в сердце государя десять лет, родив при этом Людовику восьмерых детей.

Стр.18 … Перед дверью в салон «Бычий глаз», — салон «Бычий глаз» — это помещение с отверстием в стене, напоминающим бычий глаз. Через него придворные и приближённые короля могли наблюдать за королевскими апартаментами. Там они ждали разрешения присутствовать при пробуждении короля.
Внутреннее убранство салона декорировано скульптурными изображениями играющих крылатых мальчиков-ангелов, лепниной и портретами членов королевской семьи.

Стр.19. … Восемь рек — восемь сказочных статуй: / Сона, Рона, Гаронна, Дордонь, / Сена, Марна, Луар бородатый / И Луара с речною водой. —
Пространство у Версальского дворца оформлено двумя обширными водными партерами, украшенными статуями, символизирующими основные реки Франции.

Стр.20. … Перед нами большой, живописный, / Многоструйный, блестящий фонтан. — За большими бассейнами, расположенными перед дворцом, расположен спуск по большой лестнице, после которого находится самый знаменитый фонтан Версаля, «Фонтан Латоны».
Этот фонтан представляет собой скульптурную композицию, которая раскрывает древний миф о любви верховного римского бога Юпитера к богине Латоне, матери Аполлона и Дианы.

Стр.20. … Соблазнённая богом Латона / Двух детей от него зачала — здесь и далее краткий пересказ мифа о богине Латоне и ликийских крестьянах, описанного в «Метаморфозах» Овидия.

Стр.20 … Там, внизу, под лучами светлея, / В колеснице летит Аполлон. — За партером Латоны раскинулся Зеленый газон, иначе называемый Королевской аллеей. А за ним, как эхо фонтана Латоны, расположен фонтан Аполлона — одно из самых известных чудес Версаля.
Этот фонтан представляет собой вырывающуюся из воды и летящую навстречу восходящему солнцу колесницу, в которую впряжена четверка вздыбленных коней.
Бог света обращен лицом к замку и к восходу солнца. Автор композиции Жан-Батист Тюби изобразил колесницу античного бога, запряженную четверкой коней, которые стремительно выходят из воды, а тритоны трубят в свои раковины, оповещая о приближении бога.

Стр.21 … Вот сюрприз! Здесь свои гондольеры, — сегодня посетитель Версальского парка вряд ли встретит в нём гондольеров. А в XVII в. французский Король-Солнце привозил сюда венецианские гондолы с гондольерами.
Тем не менее и в наше время во время проведения в Версальском парке венецианского карнавала «Venise Vivaldi Versailles» его организаторы, стараясь максимально воспроизвести ушедшую эпоху, предоставляли посетителям такую возможность.

Глава V   Венеция

Стр.25. … Белоснежье на Альпах Фриули, — Фриульские Альпы, иногда называемые Венецианскими, находятся в регионе Фриули-Венеция-Джулия, который протянулся от Венецианского залива до Карнийских и Юлийских Альп. На северо-востоке он граничит с Австрией и Словенией, на западе — с Венецианской областью Италии.

Стр.26. … Малый столик в кафе Флориана, — «Флориан» считается самым старым кафе Италии и является одним из символов Венеции. Оно было открыто в 1720 г. под названием «Alla Venezia Trionfante» (Триумфальная Венеция), но все посетители окрестили его "Florian's" в честь владельца, и это название закрепилось.

Стр.27. …Над часами две статуи в бронзе: / Старый мудрый пастух и младой, — здесь имеется в виду Часовая башня Святого Марка, расположенная на площади Сан Марко и являющаяся одним из символов Венеции.
На крыше башни установлен большой колокол и фигуры двух мужчин, одетых в овечьи шкуры. Одна фигура изображает молодого человека, а вторая — старого, чтобы тем самым подчеркнуть быстротечность времени.
Их называют гигантами (высота скульптур 2,5 м), пастухами, или маврами, в связи с тем, что бронза, из которой они отлиты, потемнела от времени до почти черного цвета.
Эти пастухи, приходя в движение, отмеряют время Венеции — каждый час они бьют молотками с длинными ручками по колоколу.

Стр.28. … Вспомни: Лидо ди Езоло, август. — Лидо Ди Езоло (Lido Di Jesolo) — популярный итальянский курорт на берегу Адриатического моря в теплой и безветренной части Апеннинского полуострова. Находится в области Венето, в 30 км от Венеции. Славится чистыми песчаными пляжами протяженностью более 14 км и комфортным климатом благодаря тому, что область защищена с севера Альпами. Море здесь мелкое и быстро прогревается, ветров и штормов не бывает в течение всего года.

Стр.28 … Мозаичные стёкла Мурано, — Мурано — один из крупных островов Венецианской лагуны. Здесь находятся знаменитые стекольные производства. Изделия из муранского стекла знамениты во всём мире. В Лидо Ди Езоло и в других местах большое количество магазинов, торгующих муранским стеклом.
Муранское стекло производится по различным технологиям, начало которым положили секреты стекловарения великой Византийской империи, вывезенные в 1204 году из Константинополя во время IV крестового похода.
Мозаичное стекло — один из видов Муранского стекла. Оно выглядит созданным из разных мелких частей, несущих в себе узоры (цветов, звезд и т. д.).

Стр.28. …  Ехать просто. От площади Драго / На автобусе после шести. — От площади Драго можно добраться до порта Пунта Саббиони, откуда отправляются паромы в Венецию.

Стр.28. … Дальше пристань, а там вапоретто — Восхитительный водный трамвай. — Вапоретто — речной трамвай, маршрутный теплоход, главный вид общественного транспорта в островной части Венеции.

Стр.31. … Сан Сан-Джорджо Маджоре! / Восхитительный храм и собор, — Сан-Джорджо Маджоре — собор Святого Георгия в Венеции на острове Сан-Джорджо-Маджоре, построенный классиком архитектуры Андреа Палладио («Маджоре» значит главный, чтобы отличать его от острова Сан-Джорджо-ин-Альга). Внутри собора над алтарем помещены две картины Тинторетто, «Тайная вечеря» и «Сбор манны в пустыне».
Рядом с собором находится кампанила (колокольня) высотой 63 м.

Стр.31. … А сейчас мы в канале Джузекка. / Сколько зданий, чудесных ворцов! — Джудекка — канал длиной около 4 километров между истори-ческим районом Венеции Дорсодуро и одноименным островом Джудекка.
С канала Джудекка открываются виды на Дворец Дожей с колокольней Сан-Марко, храмы Салюте и Сан-Джорджо-Маджоре, Сантиссимо-Реденторе на острове Джудекка и храм Джезуати. Причем с воды виды на храмы лучше, чем с суши.

Стр.32. … Вон две церкви ди Санта-Мариа: / Делла Визитацьоне скромна, / А соседняя дель Розарио / Чуть повыше и малость пышна — Церковь Санта-Мария-делла-Визитационе (Церковь Встречи Святой Марии) — католическая церковь, основанная тосканскими монахами-иезуитами и перешедшая в XVII в. к доминиканцам. В этой церкви находятся «Явление Пресвятой Троицы» Падованино (за главным алтарем), и «Распятие», Никколо Реньери.
Необычным является плафон (потолок), состоящий из пятидесяти восьми кессонов с портретами святых персонажей Ветхого и Нового Завета и центральным тондо, изображающим встречу Девы Марии и Елизаветы.
Церковь Санта Мария дель Розарио известна плафонными росписями Джованни Баттисты Тьеполо. В ней также находятся картины других выдающихся венецианских художников: Дж. Б. Пьяццетты и Тинторетто.

Стр.32. … Там особые есть раритеты: / В львиной пасти раскрытая щель, — справа от главного входа Церкви Санта-Мария-делла-Визитационе находятся «Уста льва» (Bocca di Leone) — мраморная плита с рельефной маской и отверстием вроде почтового ящика, где в прошлом горожане могли оставлять анонимные жалобы и доносы, которые потом изучались Советом десяти.

Стр.33. … Этот храм носит имя Салюте. — Церковь Санта-Мария-делла-Салюте считается знаковой для горожан. Она имеет восьмиугольную форму и купол в форме полусферы. Название церкви — Санта-Мария-делла-Салюте указывает на избавление города от нашествия чумы, разразившейся в середине XVII в. («салюте» в переводе с итальянского означает «здоровье, спасение»).

Стр.33. … Мы забыли об Иль Редентори / Сей собор в честь Христа возведён. — Церковь Иль Реденторе (т.е. Церковь Спасителя) стоит на набережной острова Джудекка. Наряду с Санта-Мария-делла-Салюте (базилики во имя Святой Марии Спасительницы) это одна из двух обетных церквей в Венеции, пожертвованных Синьорией ради спасения жителей города от эпидемии чумы.

Стр.33. … Вот канал, знаменитый мост Вздоха./ В размышленьи глядим на него. — Мост Вздохов соединяет здание тюрьмы со зданием Дворца дожей. В числе помещений дворца существовал зал Совета Десяти, где проводились заседания трибунала, выносящего приговоры преступникам. По мосту Вздохов в Средние века вели осужденных, позволяя им в последний раз глотнуть свежего воздуха сквозь крохотные оконца.

Стр.34. … Это он, вольнодумец Джордано, / Безвиновный, в тюрьму заточён, — Джордано Бруно — монах-доминиканец, философ, поэт, выдающийся мыслитель эпохи Возрождения — знаменитый узник тюрьмы, расположенной у Дворца Дожей. Был сторонником гелиоцентрической системы, утверждая, что Земля вращается вокруг Солнца. Ему принадлежит гипотеза о том, что континенты находятся в движении, что существуют дальние планеты, которые человек не может видеть и многое другое.
Джордано Бруно постоянно наталкивался на непонимание и требование прекратить пропаганду своих убеждений. В итоге он оказался в руках инквизиции и был заточён в венецианскую тюрьму, а затем отправлен «этапом» в Рим, где после семилетнего судебного разбирательства и получения смертного приговора его сожгли на костре на площади Цветов.

Стр.34. … Сто шагов и пред нами Пьяцетта — Пьяцетта является частью главной площади Венеции, называемой Пьяцца Сан Марко. Представляет собой небольшую территорию между самой площадью Святого Марка и Гранд-каналом.

Стр.34. … С них заступника два освящённых / Денно-нощно Венецию бдят. — Первое, что видят гости, ступая на мостовую Пьяцетты, это две знаменитые гранитные колонны, которые посвящены святым покровителям Венеции — Святому Теодору, первому защитнику города, и Святому Марку, под святым покровительством которого венецианцы находятся по сей день. Эти колонны доставлены сюда из Константинополя в 1172 г.

Стр.34. … (не меж них — то плохая примета). —  Место между двумя колоннами, стоящими на Пьяцетте, раньше использовалось для смертной казни. Осуждённого разворачивали лицом к часам Часовой башни, отбивающим последние минуты жизни приговорённого. Пройти между колоннами считается дурной приметой.

Стр.34. … Наш святой, Стратилат Феодор, — в центре Москвы, недале-ко от Чистых прудов, в Архангельском переулке есть церковь, посвященная одному из самых почитаемых на Руси святых — воину-великомученику Федору Стратилату.

Стр.36. … Дож над рамкой «бумажной двери» — здесь имеется в виду рельефное изображение коленопреклонённой (перед львом Святого Марка) фигуры венецианского дожа Франческо Фоскари, расположенное над главным входом в парадный двор Дворца дожей (итал. Porta della Carta —бумажные ворота).

Стр.36. … Неожиданных сцен воплощенья / Привлекут изучающий взор, — действительно, на капителях портика Дворца дожей можно увидеть различные скульптурные изображения, на которых представлены деятели древности, учёные и мудрецы, символы планет, аллегории ремёсел, а также множество жанровых сцен. На одной из них поведана история любви: молодой человек видит возлюбленную в окне, заговаривает с ней, приносит ей подарки, затем свадьба и т.д.
Подробнее об этом можно прочитать в книге Дж. Рескина "Камни Венеции" (1853 г.).

Стр.37. … Благолепная пьяцца Сан-Марко, — площадь Святого Марка (ит. Piazza San Marco) — главная городская площадь Венеции. Состоит из двух частей: Пьяццетты — площадки от Гранд-канала до Кампанилы (колокольни) и непосредственно Пьяццы (площади), на которой кроме колокольни расположены базилика Святого Марка, Часовая башня Святого Марка, Старые и Новые Прокурации (в них находятся Национальный археологический музей и несколько кафе на первом этаже), а также Новейшие Прокурации или Крыло Наполеона (здесь располагается Музей Коррер).

Стр.39. …  Вот кафе, Ristorante Quadri. — Кафе Куадри — историческое кафе, открытое в 1775 году. В нём любили ужинать Стендаль, Дюма, лорд Байрон и многие другие ценители красоты. Имеет закрытое помещение и открытую террасу, расположенную непосредственно на площади Сан Марко.

Стр.39. … Помолчим, пока дружные струны / Вдохновенно свой глас подают, / Будто отроки, живы и юны, — сравнение, заимствованное у В. Шекспира (см. сонет 8 в переводе C. Маршака).

Стр.41. … С верха башни доносятся звоны, — имеется в виду бой колокола на Часовой башне Святого Марка.

Стр.43. … Там, в проулках, пестрят мерчерии — / Память пышных времён старины, — в нижнем этаже Часовой Башни Святого Марка выстроен арочный проход к главной улице Венеции, представляющей собой зигзагообразную цепочку улиц, называемых мерчериями (производное от слова «мерче», означающего «товар»). Венецианские мерчерии известны с времён средневековья. Здесь продавали роскошные ткани, шелка и меха. Сегодня на их месте — бутики известнейших брендов, ювелиры и торговцы муранским стеклом.

Стр.49. … Позабавься, моя догаресса, / А потом посетим этот мост. —
Имеется в виду Мост Риальто, один из самых известных символов Венеции. Знаменит тем, что является самым первым мостом в Венеции, перекинутым через Гранд-канал, и, соответственно, самым старым.
В непосредственной близости от него находится остановка вапоретто.

Стр.50 … Тот же самый диковинный мост, / Что внизу на воде отразился, — образ, заимствованный у Джанни Родари (см. стих. «Венеция» —  «Любуется мост Риальто Своим отраженьем в лагуне»).

Стр.50. … Полчаса и мы вновь в Саббиони, — Пунта Саббиони — причал для водного сообщения с главным центром Венеции: площадью Святого Марка. Расположен в примерно в 23 км от Лидо ди Езоло.

Глава VI Полёт

Стр.52 … На подлёте Азовское море, — здесь и далее в этой главе появляются географические названия в соответствии с приблизительным маршрутом воздушного сообщения между Москвой и Хургадой.

Стр.54. … Там, далече, Понтийские горы / Растянулись волнистой грядой. — Понтийские горы — горная система на севере Турции. Включает в себя Западно-Понтийские горы, горы Джаник и Восточно-Понтийские горы. Получили свое название от латинского «Понтос», позднее сокращенного до простого «Понт». Понтийские горы протянулись параллельно берегу Чёрного моря более чем на 1000 км.

Стр.54. … Бедный пастырь-понтиец в долине / Погоняет отару овец. — Понтийцы — этническая группа греков исторической области Понт, расположенной севернее Понтийских гор (Турция). Сегодня в большинстве это городское население, а немногочисленные сельские жители традиционно занимаются отгонно-пастбищным скотоводством и земледелием. На Южном берегу развито садоводство, виноградарство, овощеводство и рыболовство.

Стр.55. … Строгий турок и курд по соседству, / Скрытный заз, прямодушный туркмен, — Турция всегда отличалась этно-религиозной пестротой. Помимо турков, составляющих основную массу населения, здесь проживают множество разных других народов.
Курды — один из древнейших ираноязычных народов.
Зазы — сравнительно немногочисленная в Турции иранская народность, эмигрировавшая из горной прикаспийской области.
Туркмены входят в состав тюркских этносов, официально считающихся доминантами в стране.

Стр.55. …  Поселяне, не склонные к бегству — т.е., люди, не покинувшие место проживания несмотря на притеснения и репрессии.

Стр.56. … Древний Пафос, Кораллова бухта, / Дионис на античном панно. — Город Пафос расположен на юго-западном побережье острова Кипр. Слово «Пафос» в переводе с греческого — чувство, возбуждение, воодушевление.
Сегодня Пафос является одним из наиболее престижных курортов Средиземноморья и одновременно с этим местом сосредоточения значительных памятников эллинистического времени.
Археологический парк Пафоса представляет собой раскопки объектов нескольких эпох, расположенные под открытым небом вблизи гавани и средневекового Пафосского замка. Комплекс включает в себя развалины замка Сорока колонн, четыре виллы (Дом Диониса, Дом Эона, Дом Тесея и Дом Орфея) и другие памятники.
В 12 км от современного Пафоса находятся остатки святилища богини любви, красоты и плодородия Афродиты, а в паре километров от него знаменитый Камень Афродиты и место, где она вступила на землю.

Стр.57. …  Дале Киккос, святая обитель / На высокой лесистой горе. — Монастырь Киккос один из самых значительных и богатых монастырей Кипра. Расположен на высоте 1360 м. над уровнем моря в западной части горной цепи Троодос. Был основан в конце XI века при содействии византийского императора Алексия Комнина.
Этот монастырь знаменит, прежде всего, Иконой Богородицы Киккской. По преданию, её образ был написан апостолом Лукой, получившим благословение на работу от самой Богородицы. Лик Богородицы скрыт плотными бордовыми занавесками. Есть легенда, что один из монахов, руководимый любопытством, заглянул под занавеску, из-за чего ослеп на долгое время. Зрение по молитвам братии к нему вернулось, но случай стал для всех уроком.

Стр.57. … Там Исайя, отшельник-молитель / Жил один, поселясь в пустыре — здесь дается краткий пересказ легенды об обретении иконы Богородицы. Император Византии дал обет послать икону на остров Кипр поверив, что от этого зависит исцеление от болезни его дочери отшельником Исайей. Более того, он дал денег на строительство на острове монастыря.

Стр.59. … Буро-жёлтые хмурые горы. / Мир бездушных песков и камней — имеется в виду местность на Синайском полуострове. Синай в переводе означает "скалистый". Всё, что можно здесь увидеть — это каменные горы и песок. Лишь иногда попадаются редко стоящие деревья со сплющенной кроной и бедуины с верблюдами.

Стр.60. … Там Хорив, заповедное место, / Где библейский пророк Моисей — это одно из двух названий горы, упомянутой в книге «Второзаконие» в еврейской Библии как место, где Бог даровал Моисею десять заповедей. Она упоминается также в книге «Исход» под названием «гора Бога» («гора Яхве»).
Местонахождение горы еврейская традиция не сохранила. Сейчас в качестве этой горы почитается гора Моисея, находящаяся на территории Египта, на Синайском полуострове. Такая традиция сложилась в IV веке н. э.

Глава VII    Хургада

Стр.67. … То отдам своё сердце в залог — выражение, заимствованное у Шекспира (см. сонет 133). В оригинале «Но сердце друга мне отдай в залог».

Стр.69. … Антиас —яркая разноцветная рыба, населяющая коралловые рифы, т.н. сказочный окунёк (лат.Anthiinae, псевдантиасы). Относится к роду лучепёрых рыб из семейства каменных окуней. Самые крупные представители рода достигают 29 см в длину, тело окрашено в красный, розовый, оранжевый или желтый цвета.

Стр.69. … Перед нами актинья — актинии, или морские анемоны (Actiniaria) — отряд морских стрекающих из класса коралловых полипов, много видов которых встречается в Красном море. Это довольно крупное животное без твердого скелета. Представляет собой «мешок» с плоским, прикрепленным ко дну основанием — подошвой, и с ротовым отверстием наверху, окруженным множеством щупалец. Внешний вид их напоминает цветы. Подобно цветам, они способны закрываться, втягивая щупальца внутрь мешка.

Стр.70. … на манер знаменитого аса, на дорогах стряхнувшего пыль — здесь подразумевается Сами Насери (фр. Samy Naceri) — французский актёр берберского происхождения, известный по главной роли в популярном фильме «Такси.

Стр.71. … Им к столу подносили на смену алифанские кружки вверх дном — реконструированная цитата из восьмой сатиры Горация. В оригинале:
«Вот Балатрон и Вибидий, за ними и мы, с их примера
Чаши наливши вином, - вверх дном в алифанские кружки!»
Далее использованы книги:
Гораций Флакк Квинт – Римская сатира Издательский дом Государственное издательство художественной литературы, 1957.
Марциал Марк Валерий. Эпиграммы. — М.: Худож. лит., 1968. — (Б-ка антич. лит.).
Л. Винничук. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима. Издательский дом Высшая школа. 1988.
Луций Анней Сенека. Нравственные письма.

Стр.81. … Как бывалый киношный герой. — Сами Насери (фр. Samy Naceri) — французский актёр берберского происхождения, известный по главной роли в популярном фильме «Такси» и его продолжениях, неоднократно подвергавшийся наказаниям за агрессивное вождение автомобилей.

Стр.92. … Благодатный Отечества дым — выражение навеяно стихотворением «Арфа» Г.Р. Державина а также словами из комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума», где в 7-м явлении действия I-го, Чацкий говорит:
«Когда ж постранствуешь, воротишься домой, —
И дым отечества нам сладок и приятен».

Глава VIII     Крым

Стр.98. … Гришифушечка, друг мой, милюша — здесь и далее см. книгу «Екатерина Вторая и Г. А. Потемкин. Личная переписка (1769—1791), Собрание 1162 писем.

Стр.103. … Цвета виски медовый бурбон — имеется в виду цвет американского виски бурбон Jim Beam Honey, получаемого путем смеси виски Джим Бим и медового ликера.

Стр.106. … Баклажанный Имам Баялды — одно из известных блюд турецкой кухни. Готовится из баклажанов, томатов, лука, зелени и специй. Обладало необыкновенным вкусом, от которого «имам упал в обморок».

Стр.107. … вспоминали балет, / В Мариинке исчезнувший ныне — имеется в виду балетный спектакль "Ундина" Мариинского театра, показанный на Новой сцене Большого театра в 2007 г. в рамках фестиваля «Золотая маска», постановка 2006 г., хореография Пьера Лакотта, музыка Чезаре Пуни, женская и мужская роли — Евгения Образцова и Леонид Сарафанов.

Стр.107. … Славный Бакст, сотворивший эскизы — Лев (Леон) Бакст — ведущий живописец «Русских сезонов» объявивший, что в театре надо не слушать, а смотреть. Его декорации украшали такие балетные постановки, как "Шехерезада", "Клеопатра", "Нарцисс", "Карнавал". По его эскизам шились костюмы для знаменитых артистов труппы Дягилева и Императорского театра – балерин Анны Павловой и Тамары Карсавиной, танцовщика и хореографа Вацлава Нижинского.
Фактически, Бакст является первым русским модельером, ставшим всемирной знаменитостью, одним из символов искусства Серебряного века. Его театральные костюмы еще при жизни выставлялись в Лувре.

Стр.109. … Ну и ну. Чудеса, да и только! Там наяда в сетях вместо рыб — в изначальной постановке Ж. Перро в Петербургском Большом театре (1851 г.) балет назывался «Наяда и рыбак» («Ундина»). Поэтому разница между словами здесь несущественна. Наяда — древнегреческое название нимфы воды. Ундина - существо средневековой европейской мифологии, дух воды, прекрасная обнаженная девушка с длинными распущенными волосами. Само слово "ундина" латинского происхождения и происходит от unda - волна.

Стр.109. … И пред ним станцевала на ножках — ундина от русалки отличается тем, что у ундины нет хвоста, у неё полностью тело женщины, но при этом она годами живет и дышит в воде.

Стр.109. … Зашагал то туда, то сюда — рыбарь Маттео потрясен красотой Ундины, но пытается сопротивляться своим чувствам.

Стр.111. … Арабеска, еще арабеска, разворот, переход в экартэ —здесь и далее основные позы, "киты", на которых держится классический балет. Во всех этих позах исполнитель стоит на одной ноге, а другая высоко поднята: в сторону (алясгон), назад (арабеск), назад с согнутым коленом (аттитюд), по диагонали вперед или назад (экарте).

Стр.113. … Вам респект, Образцова Евгенья! — Евгения Образцова — артистка балета, солистка Мариинского театра с 2002 года, с 2012 года — прима-балерина Большого театра, заслуженная артистка Российской Федерации. Е. Образцова награждена в марте 2007 г. "Золотой маской" за лучшую женскую роль "Ундина".

Стр.116. … не быть Велиалу слугой — Велиал (Велиар, Белиал Белиел, Белиар, Агриэль) от ивр., дословно: «не имеющий жалости», «развратный»), имя падшего ангела (в переносном смысле «злодей»), по разным толкованиям может указывать на диавола либо на антихриста.

Стр.116. … И чему бы нас жизнь ни учила, сердце верит всегда в чудеса — здесь вольное подражание стихотворению Ф.И. Тютчева.
В оригинале:
«Чему бы жизнь нас ни учила,
Но сердце верит в чудеса:
Есть нескудеющая сила,
Есть и нетленная краса.

И увядание земное
Цветов не тронет неземных,
И от полуденного зноя
Роса не высохнет на них.

И эта вера не обманет
Того, кто ею лишь живет,
Не все, что здесь цвело, увянет,
Не все, что было здесь, пройдет!»
…
Стр.123. … Так поют полуптицы-сирены — существует много версий слова «сирена». Здесь больше подходит версия, связанная со словами «верёвка, шнур» и «связывать, соединять, закреплять», что приводит к значению «связующая, запутывающая». Это отсылает на способность сирен «пленять», «запутывать» людей своим пением.

Стр.125. … Скально-глинистый мыс Хамелеон — мыс, носящий имя Хамелеон. Выглядит как высокий узкий гребень, выдающийся в море. Расположен на расстоянии 3 км от поселка Коктебель. Ограничивает с западной стороны Тихую бухту. Образовался из отложений пепла, выброшенного вулканом.
Удивительна способность мыса менять цвет поверхности в зависимости от погоды, облачности, освещения, времени суток и года. Оптический эффект и форма, напоминающая ящера с гребнем на спине, обусловили загадочный образ мыса Хамелеон.

Стр.125. … Трехэтажный Волошинский дом — ныне дом-музей Максимилиана Волошина, русского поэта, переводчика, художника. Строился в Коктебеле в 1903—1913 годах Волошиным и его матерью, Е.О. Волошиной. Волошин создавал его как «художественную колонию для поэтов, ученых и художников» — всей творческой интеллигенции. Сюда в гости приезжали поэты, писатели, деятели культуры — О. Мандельштам, А. Белый, М. Горький, В. Брюсов, А. Толстой, М. Булгаков, В.Вересаев, А. Грин, С. Эфрон, М. Цветаева, Н. Гумилёв, М. Зощенко, К. Чуковский, Н. Чуковский, К. Петров-Водкин, Г. Нейгауз и другие.

Стр.126. … Веницейские окна, террасы — Самой красивой в доме Волошина считается башня-мастерская с венецианскими окнами и видом на Коктебельский залив.

Стр.126. … Гордый флагман, поставленный наземь, — Волошин спроек-тировал свой дом как корабль. Он представляет из себя трехэтажный каменный особняк с разными уровнями окон и террасами—палубами. На крыше расположена смотровая "палуба-вышка", с которой гости читали свои стихи, отрывки из литературных произведений… Так, Максим Горький здесь впервые прочел свою "Песнь о соколе", а Михаил Булгаков отрывки глав из "Собачьего сердца" и "Роковые яйца".

Стр.126. … В забытьё окунулась Марина — Марина Цветаева — русская поэтесса Серебряного века, прозаик, переводчица. Знакомство Цветаевой с Волошиным состоялось в конце 1910 года, в Москве. В следующем году она посещает его дом. Волошин с Цветаевой почти сразу стали добрыми друзьями. Впоследствии семья Цветаевой неоднократно проводила лето на даче Волошина. Марина Ивановна до конца жизни вспоминала коктебельские лета в доме у Макса.

Стр.126. … Позади симпатяга Эфрон — Сергей Эфрон, литератор, публицист, офицер Белой армии. Дом Волошина сыграл большую роль в его судьбе — здесь он встретил Марину Цветаеву. В 1912 году они поженились. Впоследствии у них родилось две дочери — Ариадна и Ирина. В письмах супруги всегда обращались друг к друг только на «Вы».

Стр.126. … От волненья растрогалась Ася — Анастасия Цветаева — младшая сестра Марины Цветаевой. Была очень талантливым писателем, но всю жизнь прожила в тени сестры. Со временем стала почти монахиней, посвятив себя заботе о других и памяти о своей сестре.  www.miloserdie.ru

Стр.127. … Маня Гехтман вздыхает взахлёб — Мария Лазаревна Гехтман — москвичка, пианистка, преподаватель музыки. Была первым педагогом по музыке ставшего потом известным композитором Р. Щедрина, являлась членом Русского антропософского общества.
Жила в Москве на Трубной площади. Имела тесные отношения с Волошиным, у которого часто гостила в Коктебеле.

Стр.127. … Лиля губы сомкнула в гримасе — Елизавета Эфрон, старшая сестра Сергея Эфрона, впоследствии режиссер, театральный педагог, ученица Вахтангова. Долгие годы она преподавала художественное слово в студии Ю.Завадского при Театре Моссовета и вела занятия в Доме ученых на Кропоткинской (ныне Пречистенка).

Стр.127. … Вера гневно нахмурила лоб — Вера Эфрон (сестра Сергея Эфрона) летние месяцы проводила в доме Волошина.
Училась на юридическом факультете московского университета, на литературном факультете Женевского университета.
По рекомендации Волошина занималась в студии пластического танца Э. И. Рабенека, на драматических курсах артистки художественного театра Халютиной. Случайные заработки от кино, спектаклей и концертов были источниками её материального обеспечения.

Стр.127. … А Бальмонт в выжидательной позе — Константин Бальмонт, русский поэт-символист, переводчик и эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века.
В доме Волошина на веранде устраивались поэтические концерты, в которых наряду с другими известными поэтами (Валерием Брюсовым, Андреем Белым) принимал участие и Константин Бальмонт.

Стр.128. … Если сердце горит и трепещет, — цитата из одноимённого стихотворения М. Волошина, обращённого к художнице-англичанке Вайолет Харт, с которой Волошин сблизился летом 1905 года в Париже.

Стр.128. … Гаснет взор и смыкаются вежды, — вежды (вежды – малоупотр., устар. поэт.), глазные веки: «и в ужасе сомкнул я вежды» – Брюсов.

Стр.128 … Нам неведомо, что это было / И какою была та любовь — за этими словами кроются противоречия в душе М. Волошина из-за нескладывающихся отношений с Маргаритой Сабашниковой, его любимой женщиной, на фоне связи с Вайолет.
В дневнике Волошина от 26 июня / 9 июля 1905 г. находим:
И они обе живут во мне, и я могу примирить, допустить
М<аргариту> при W<iolet>, но при М<аргарите> В<асильевне> не
допускаю Wiolet».

Стр.129. … В нас весенняя ночь трепетала — продолжение цитаты из стихотворения М. Волошина к Вайолет Харт и далее о размолвке с ней.

Стр.129 … Её звал он вначале Маргоря — Маргоря - уменьшительное имя Маргариты Сабашниковой, возлюбленной Максимилиана Волошина. Так её звали домашние в семье.

Стр.130. … Как я мог так легко расплескаться — здесь и далее текст, сочинённый автором на основе писем Волошина к Сабашниковой (№73, 77 и др., 1905 г., Париж), опубликованных в Собрании сочинений Максимилиана Волошина под общей редакцией В.П. Купченко и А.В. Лаврова при участии Р.П. Хрулевой, Москва, Эллис Лак, 2013.

Стр.130 … Я люблю чрезвычайно Пер Гюнта — «Пер Гюнт» — драматическая поэма в 5-ти действиях, написанная норвежским драматургом Генриком Ибсеном в 1866 г.

Стр.131. … Силь ву пле, мне бокальчик абсента! — Фантазия автора. Нет точных свидетельств того, чтобы М. Волошин когда-либо пил абсент. Однако со второй половины 19 века и далее абсент становится культовым напитком парижской богемы. Большими почитателями этого напитка были Оскар Уальд, Поль Верлен, Артюр Рембо, Гийом Аполлинер, Эрнест Хемингуэй, Эдгар По, Клод Моне, Пабло Пикассо, Эрих Мария Ремарк и другие. Писатели, художники и поэты искали в абсенте вдохновение, и оно посещало их…

Стр.131. … Воскрешал, как вдвоём они зябли / В Люксембургском саду… — далее текст, сочинённый на основе опубликованных писем и стихотворений М. Волошина из цикла «Amori amara sacrum»

Стр.134. … А когда я в музее случайно / Увидал бесподобный портрет / (он похож был на Вас чрезвычайно), — имеется в виду бюст египетской царицы Тайа, жены Аменхотепа III, матери Эхнатона, впервые увиденный Волошиным 6 июня 1904 г. в парижском музее Гиме (см. упомянутое выше собрание сочинений Максимилиана Волошина). Позднее Волошин приобрел в Берлине гипсовый слепок с этой скульптуры, и в настоящее время он находится в Доме-музее в Коктебеле.

Стр.135. … Несравненной вовек Таиах —  Таиах — имя придуманное Волошиным для египетской царицы. В стихотворении «Она» (1909) Волошин называет Таиах «Царевной Солнца».

Стр.135. … Я стоял и глядел в потрясеньи / Вообразив, что она — это Вы — поэт вспоминал: «Я подходил близко. И когда лицо моё приблизилось, мне показалось, что губы её шевелились. Я ощутил губами холодный мрамор и глубокое потрясение. Сходство громадное» (см. Пинаев С. М, «Максимилиан Волошин, или Себя забывший бог»).

Стр.136. … Произнёс «Garde-le» и ушел — Garde-le в переводе с французского означает: оставьте это у себя (или возьмите себе).

Стр.139. … улетит в параллель — здесь это означает переход в возвы-шенное состояние души.

Эпилог

Стр.141. … И я донельзя весь одичал — отзвук стихотворения Андрея Цына «Чаепитие».

Стр.141. … Хочешь, я тебе Баха сыграю — творчество Баха необозримо и исключительно многогранно. К сожалению, до настоящего времени дошла лишь малая их часть, включающая в себя более 1000 произведений самых разных жанров.
Многие композиторы брали пример с его произведений или использовали темы из них.
Бах предвосхитил достижения будущей музыки. Он — как бы центральная фигура, и от него исходят лучи во все стороны.
Здесь имеются в виду 2 произведения: Токката и фуга ре минор BWV 565 и пьеса «G Minor Bach», написанная автором Luo Ni на тему прелюдии до-минор из 1-го тома «ХТК» Иоганна Себастьяна Баха (поскольку в названии этого произведения есть фамилия Баха, многие ошибочно приписывают ему эту пьесу).

Стр.142. … Мне сегодня по нраву Вивальди — далее вольное подражание стихам Антонио Вивальди, которыми он сопроводил Концерт № 1 в ми-бемоль мажор, соч. 8, RV 269, "Весна" (La primavera) из цикла «Времена года» (Concerto in e major for violin, string orchestra and continuo, op. 8, No. 1, Rv 269, "La primavera". Allegroi).