Маршруты местного назначения

               
               
               
   

Воробей. Свердловск – Пассажирский.

– В конце концов, от отсутствия высшего образования никто не умирал! – торжествующе закончила Великолепная Эмма свою речь. Аудитория с недовольным гулом переваривала сообщение о том, что общежитие получат только самые «дальние» студенты. – Это ваши проблемы, вы уже взрослые люди, устраивайтесь частным образом! Адреса квартир можете взять в деканате! – на корню пресекла Великолепная Эмма недовольные реплики. – А теперь о работе в совхозе…               
   У Дохлого Воробья было освобождение от сельскохозяйственных работ. Настоящее, не липовое – хронический бронхит, и она перестала слушать.
– Если больше вопросов нет, все свободны, до свидания! – Эмма двинулась к выходу громко стуча стройными каблуками, красиво неся прямую спину и гордо посаженную голову. Воробей догнала ее уже в коридоре, робко протянула справку.               
– Будешь приезжать к девяти и подходить к завхозу, – мгновенно распорядилась Эмма и застучала каблуками дальше. Воробей вернулась в аудиторию, собрала свои вещи, натянула куртку, которую утром не сдала в гардероб и стала пробираться к выходу. Многие девушки и парни не спешили расходиться, они были знакомы раньше, или уже успели стать приятелями – счастливое умение, которым Воробей не владела никогда.
  Она медленно пошла по тихой улице мимо ограды старого парка к станции метро. До остановки трамвая было ближе, но зато ехать намного дольше – трамвай петлял по бесконечным улочкам, а на метро – всего две остановки.         
  Воробей мысленно прощалась с картиной Прекрасного Будущего, которую уже нарисовала себе: самостоятельная жизнь в большом городе – полном жизни, многоликом...
 Екатеринбург! В этом торжественном имени ей слышался шорох шелковых юбок на фижмах, запах пудры и пряных духов, бряцание шпаг, чувствовалась железная неумолимая хватка мужчин прошедших веков, которые преобразовали дремучий край по своей и царской воле. Воробей почему-то была уверена, что этот энергичный блестящий город изменит и её саму.
Да! У неё будет много друзей, она перестанет болеть, останется в этом великолепном месте навсегда, найдет хорошую работу… Встретит большую и светлую любовь: воспитанного и симпатичного мужчину, у которого хватит ума, чтобы оценить её чуткую душу и неяркую красоту. Разумеется, он всю жизнь, безоблачную, но яркую, будет носить её на руках (это совсем не трудно, ведь весила Воробей всего сорок с небольшим килограммов). У них будет просторная, удобная квартира в центре и двое детей – мальчик и девочка. А умрут они, как водится в счастливых семьях, в один день. Обычные девчачьи глупости одним словом, ничего оригинального. В глубине души Воробей сама это понимала.
  Подъезжая к вокзалу, Дохлый Воробей уже готова была создавать картину Будущего не менее великолепную, чем предшествующая. Чтобы совсем успокоиться, она достала из кармана джинсового комбинезона круглое зеркальце и внимательно осмотрела свое худое бледное лицо с выступающими скулами, острый нос. Огромные светло-карие глаза с тяжелыми веками: грустные, даже мрачноватые, они как будто были взяты с другого лица, лица человека, который получил немало затрещин от жизни и сразу видит печальную суть вещей, а не рисует картины Прекрасного и Безоблачного Будущего, глядя в небеса. Впрочем, именно человек, глядящий исключительно в облака, и набивает множество шишек. Хоть иногда нужно смотреть, куда ставишь ноги! Воробей провела карандашиком помады по губам, взъерошила короткие кудряшки: да, настоящий Воробей. Это прозвище она носила уже десять лет, с первого класса, по аналогии с «Галочкой» – её домашним именем, и потому, что была в классе самой маленькой. А «дохлый», от того, что очень часто болеет, это словечко добавил вредный Ванька. Впрочем, прозвище и в полном его варианте произносили беззлобно, чаще в отсутствие Галочки- Воробья, чтобы отличить ее от Наглого Воробья – Сашки Воробьева. К тому же, Воробей была большой умницей, у которой тот же Ванька (и не только он) списывал математику, физику и химию.
   Воробушек вздохнула, спрятала зеркало и отправилась к вокзалу, заглядывая в лужи (прекрасный способ, глядя под ноги, видеть небо). Хорошо, что дождь кончился, пока она была на собрании: зонт она забыла дома, а Мокрый Дохлый Воробей это уже слишком.

Воробей. Электропоезд сообщением Свердловск Шаля-Кузино.

  В электричке Воробью повезло: она нашла свободное местечко у окна, устроилась, прислонившись виском к прохладному стеклу. Мерный стук колес скоро усыпил её, голова  покачивалась на тонкой шее в такт движению поезда, хрупкое плечо уперлось в зеленую пластиковую стенку, худое лицо даже во сне было расстроенным. Проснулась Воробей только в Вершине, за две остановки и десять минут езды от родного Первоуральска. Проводила взглядом столб «Европа-Азия» – увидеть его было хорошей приметой, одновременно, с равнодушным любопытством рассматривая пестрые палатки нищих южан, которые появились нежданно-негаданно из неведомых краев и раскинули свои экзотические жилища на границе двух континентов, будоража воображение проезжающих обывателей. Проплыли светлые корпуса нового завода в Талице, опоры автомобильного моста, темные, усталые корпуса старого завода. Воробей стала пробираться к выходу.
               
 Лина, Воробей. Первоуральск.

  Небо затянуло, опять накрапывал дождь. Неловко, еще не отойдя ото сна, Воробей перешагивала через рельсы – поленилась дойти до деревянного настила, и сейчас не поднимала глаз, боясь оступиться.               
– Галчонок! Хорошо, что я тебя встретила! Держи зонт! – на площади у вокзала стояла мать, тоже под зонтом, голубые глаза сияли мягким светом,              который отразился в огромных темных глазах Воробья.
– Мам, зачем под дождем ходишь? А если бы я только на следующей электричке приехала? Давай хоть сумку понесу! Она потянула к себе пакет с покупками, который держала мать. Они отправились к дому.
– Знаешь, мама, общежития не будет, придется ездить на занятия каждый день! – она быстро взглянула в лицо матери. У Лины глаза на секунду вспыхнули радостью: ей страшно было представить свою малышку наедине с большим и недобрым городом с его новым-старым именем, громоздким, нелепым. Лина уже месяц ломала голову, чтобы найти повод для ежедневного возвращения дочки домой и при этом не поссориться с ней, а все решилось само собой. Но тут же в ее глазах снова появилась привычная тревога, уже по другому поводу. Ребенок один, в переполненной электричке! Воры украдут кошелек, бандит на ходу выкинет из вагона, бездушная толпа столкнет под колеса, террорист взорвет вокзал! И все же беспокоиться придется только один день, а не целую неделю… Телефона в квартире у них не было, а на заре перестройки мобильные телефоны по весу и габаритам соперничали с кирпичом и были дорогостоящей редкостью, о которой Лина и Галочка даже не мечтали.
Воробей чутко уловила радость, беспокойство, облегчение матери, перед ней последний раз промелькнул образ самостоятельной жизни в которой она смела и независима.
– Многие ездят каждый день ездят, – тихо утешила Лина, откликаясь на печаль Галочки, упрекая себя за свою неуместную радость по поводу отсутствия необходимого количества мест в студенческом общежитии.
– Да, конечно, – грустно согласилась Воробей. Действительно, беда была не велика. Многие первоуральцы ездили в Екатеринбург на работу или учёбу каждый день. Тут езды-то всего около часа.
Мать и дочка шли рядом, каждая под своим зонтом. Лина рассказывала о маленьких дневных событиях, Воробей поддакивала. Вечером пили чай, болтая о пустяках, бормотало радио. Все как всегда…
  Ночью, лежа на своем раскладном кресле, Воробей прислушивалась к дыханию матери – ровному, тихому… Она осторожно встала, укрыла маму пледом поверх тонкого одеяла – из форточки сквозило. Все к лучшему, смиренно думала Воробей. Как же оставить мать на целую неделю? А вдруг что-нибудь случится? Хорошо, что не нужно уезжать. Все будет так, как я решила, только не сейчас, а когда-нибудь… Нужно еще подождать, решила Воробей засыпая.

Воробей. Свердловск-Пассажирский. Электропоезд сообщением Свердловск-Кузино-Шаля.      

  Удивительно, но ей очень понравилась вокзальная толчея, в которой никто не обращал на неё внимания. Вокруг ходили, стояли, сидели и лежали сотни людей и никому она была не нужна. Незнакомое раньше состояние блаженной затерянности увлекало её. Вокзал жил своей жизнью, которая ни в малейшей степени не зависела от присутствия или отсутствия Воробья, хоть дохлого, хоть живого. Она словно превращалась в невидимку, которую к тому же никто и не собирался искать. Это рождало чувство удивительной легкости и безопасности. Дома Воробей всегда была в эпицентре бдительного внимания матери, с которой они, действительно, были душевно очень близки. Но сейчас Воробей устала быть прозрачной под мягким, всевидящим взглядом и наслаждалась, затерявшись в равнодушной толпе.
  Маленький серый воробушек, свободный и любопытный, она с жадным интересом открывала для себя немудрёные вокзальные хитрости. Оказывается, первоуральскую электричку в девяти случаях из десяти подавали на седьмую платформу, поэтому к поезду можно идти, не подходя к табло на здании вокзала. Не подземным переходом, длинным и гулким, а короткой дорогой мимо багажного отделения: между стеной здания и чугунной оградой там имелась удобная щель, а потом – по деревянному настилу, через рельсы. Путь сокращался раз в пять, не меньше. И контролеры после станции с загадочным названием «ВИЗ» практически не встречаются, значит, можно немного сэкономить, покупая проездной не до Екатеринбурга, а только до ВИЗа. А обозначают эти звонко-веселые буквы Верх-Исетский завод – на Урале почти все города и поселки начинались с заводов или рудников.
Воробей с любопытством наблюдала за обитателями электрички. Друг друга сменяли многочисленные торговцы фруктами, певцы с гармонями и гитарами, гнусавые нищие, продавцы газет.
Некоторых она запомнила сразу. Например, мужчина с нервным, подвижным лицом, который молча протягивал пассажирам книжечки с застольными тостами и советами травников. Воробей не сразу сообразила, что продавец – немой. И теперь всегда смущалась, отказываясь от покупки. Был еще пожилой мужчина с горящим взором, с непонятным, а потому пугающим Воробья жаром, сообщавший названия ключевых статей. Он всякий раз сбивался на политические дискуссии, умело разжигая в вагоне склоку, которая, впрочем, стихала вскоре после ухода этого пламенного агитатора. Остальных газетчиков она не запомнила – их грустные глаза, напряженные спины были похожи друг на друга и словно говорили: да разве таскался бы я тут с этой макулатурой, если бы не жизнь проклятая… Бродили без устали по вагонам смуглые черноглазые детишки, выпрашивая денежку. Их мамаши в пестрых платках и пиджаках с чужого плеча ехали обычно в последних вагонах. А таинственных папаш этих ребятишек Воробей не видела ни разу.
  Сегодня вагон заполняла молодежь, и разговоры были веселые, глупые. Воробей в них никогда не вступала. ВИЗ – в вагон загрузились торговцы с ближайшего вещевого рынка, уже свернувшие дела, и их покупатели, обсуждающие приобретения: ездить на ВИЗовский рынок в одиночку народная молва не советовала. Осеннее солнце уже клонилось к горизонту, освещая вагон мягким, золотым, как на старинных картинах, светом. Потянулись торговцы мороженым, фруктами и овощами – женщины с озабоченными или, наоборот, нарочито беспечными лицами. Воробей устроилась на скамье, прислонившись к оконной раме, вдыхая уже привычный вагонный запах пыли, старого лакированного дерева, наблюдая то за видами, сменяющимися за окном, то за вагонной жизнью.
– Мороженое в стаканчиках, эскимо, – сладко пропела тетка в белом фартуке и нарукавниках.
– Яблоки, хорошие, недорого, – девушка в коротенькой курточке и джинсах с усталым и наглым лицом, ярко накрашенная.
– Господа пассажиры! – двери вагона с шумом разъехались в стороны, в дверях возник парень в черной куртке с пачкой газет в руках. – Не хотите ли проверить свой интеллект и одновременно пополнить бюджет? – радостно завопил парень звонким, уверенным голосом. – Серия призовых кроссвордов рассчитанных на любой возраст! Не упустите такую возможность! Секрет рекордного урожая: как в непростых условиях уральского лета вырастить помидоры, уступающие по размеру только арбузам! Милые дамы, специально для вас: наш корреспондент раскрывает секрет неувядающей красоты Мадонны! Жизнь полна сюрпризов: что ждет нас на следующей неделе? Самый точный гороскоп специально для жителей Уральских гор!
Мальчишка работал с непринужденным изяществом, словно приглашал всех принять участие в озорной игре. Жизнерадостный распространитель печати определенно пользовался успехом, пассажиры охотно отдавали ему деньги: приятно получить в придачу к газете улыбку до ушей и весёлый взгляд длинных, серо-зелёных глаз.
– Пожалуйста, сдача! Да, есть программа, все каналы! Статья об Леониде Ярмольнике, на целый разворот, узнаете интереснейшие подробности о его новой работе в кино и его оригинальных взглядах на жизнь. Кроссворды на последней странице! Спасибо!
Парень встретился глазами с Воробьем, задержал взгляд, и спросив глазами: «Можно?», положил на сиденье рядом с ней газету.
– Тысячной покупательнице – газета бесплатно! – объявил парень. Пока Воробей соображала, что ответить, парень, еще раз улыбнувшись ей, вышел в тамбур.
– Свердловск-Сортировочная, следующая – Палкино! Осторожно, двери закрываются!
Электричка потянулась мимо одноэтажного станционного домика. На платформе Воробей заметила продавца-балагура: он разговаривал о чем-то с рыжеватым коренастым парнем, который тоже держал пачку газет. Некоторое время Воробей следила взглядом за мальчишками, но скоро перрон и станционные строения скрылись из вида. Она взяла газету, оставленную парнем – «Джи», а не «Уральская неделя», которую он продавал в вагоне. Название было незнакомым. Чтения о незнакомых же рок -музыкантах хватило почти на всю дорогу. Газета понравилась Воробью: все статьи были серьезными, но не скучными, и без намека на «желтизну». До самого позднего вечера не проходило ощущение тепла, странным образом день был озарен этой мимолетной встречей. Маме она не стала предлагать ознакомиться с бесплатной прессой: во-первых, Лина не слишком интересовалась рок-музыкой (как, впрочем, и Воробей), а во-вторых, подумаешь, газета, тут и говорить-то не о чем.
       
Лина. Первоуральск.

   В любой другой день Лина заметила бы легкую беспричинную улыбку дочки, но сегодня ее тревожная бдительность была ослаблена небольшим происшествием. Лина ждала Галчонка, сидя на скамье у вокзала. Электричка запаздывала, можно было просто отдохнуть. И Лина сидела, засунув руки в карманы, вытянув ноги (к вечеру туфли становились тесноваты, но сейчас – в самый раз, удобно), прикрыв глаза, безуспешно пытаясь расслабить лицо и плечи, погрузившись в мир без зрения, где причудливо сливались звуки и запахи вокзала и осени, прикосновения холодного ветра и еще горячего солнца.
– Разрешите? – мужской голос и легкий запах одеколона. Лина кивнула, не открывая глаз, лениво шевельнулась досада, но тут же растаяла. Невидимый зашуршал одеждой, устраиваясь поудобнее, потом начал хрустеть газетой.
– Вы, случайно, не кузинскую электричку ждете? – не унимался мужчина-голос.
– Нет, – Лина покачала головой, открыла все же глаза, встретила заинтересованный взгляд мужских глаз.
– Как жаль! – огорчился мужчина, его глаза тоже огорчились. Вдали показалась электричка, мужчина поднялся, чуть виновато улыбнувшись, кивнул ей, прощаясь.
– Всего хорошего! – попрощалась и Лина, неожиданно глубоким мягким голосом, и тоже встала, высматривая в толпе пассажиров Галочку.
 Этот ничтожный, в сущности, эпизод занимал Лину весь вечер. Так случайное прикосновение бывает обнаруживает невесть откуда взявшийся синяк, который тут же начинает болеть. Лина пыталась вспомнить, когда в последний раз была объектом мужского внимания да так и не вспомнила – давно это было. Она не помнила даже когда по-настоящему смотрелась в зеркало: по утрам, прибирая волосы, она одновременно обдумывала предстоящие дела, а вечером, усталая, забывала о нем, машинально накладывая на лицо и шею недорогой крем.    
  Воспоминание о сегодняшнем восхищенном взгляде не радовало, а тревожило, вызывало досаду. Лина с Галочкой поужинали молча, молчание не тяготило, мирная тишина словно укрыла их одной на двоих пушистой теплой шалью.
Потом Лина отправилась в магазин: несколько продавщиц брали сеансы массажа в конце рабочего дня – это было очень удобно и Лине, и ее клиенткам. Сегодня Лина вяло и неохотно поддерживала разговор с женщинами. А когда мыла руки, закончив разминать и разглаживать спину последней, задержалась, осторожно вглядываясь в свое отражение в зеркале над раковиной. Морщинка между ровных бровей, усталая кожа под глазами, овал лица чуть заметно поплыл, лоб красивый, выпуклый, глаза… Она заглянула в свои глаза и отшатнулась: усталость, печаль, смирение.
Безнадежность, одиночество…
– Неправда! – попробовала возмутиться Лина. – У меня есть Галочка!
– Это как Космос: у него тоже есть Солнце, а пустота и холод рядом и вокруг. Абсолютный нуль и космическая пустота. – безжалостно ответило зеркало.               
     По пути домой Лина предавалась горестным размышлениям. Когда же она стала такой? Одиннадцатый класс Галочки дался ей особенно нелегко: компьютерные курсы, дополнительный английский, зимний санаторий… Лина хотела, чтобы ее малышка вышла в этот суровый мир во всеоружии, а значит –  дополнительные дежурства в поликлинике, беготня по клиентам, отказ от отпуска в прошлом году. Да еще выпускной в копеечку обошёлся. Сейчас необходимо будет купить компьютер, для студентки вещь совершенно необходимая, но очень дорогая, придется продолжать жизнь в авральном режиме. Лина не видела в этом ничего особенного, многие родители так живут. Да и умница дочка её не подвела: поступила в инженерно-педагогическую академию на бесплатное отделение. Но в этой безоглядной гонке Лина потеряла саму себя, заплутала где-то. Лина, ау! Вернись домой, душа моя! Боже мой, совсем нервы расшатались! Что случилось-то? Ничего! Осенняя депрессия. Надо попить пустырника. Дёшево и сердито. И все дела. Ни-че-го не случилось! То-то и оно, что ничего. Ничего!!!
      
Воробей. Электропоезд сообщением Шаля-Кузино-Свердловск.

  Среди всевозможных обитателей пригородной электрички наибольшее любопытство у Воробья возбуждали нищие азиаты – своей яркой, бросающейся в глаза непохожестью на местный народ. Пёстрой галдящей толпой они загружались в электричку на Вершине. На этом полустанке у бетонного обелиска, указующего на границу между Европой и Азией, загадочный народ стоял табором. Сейчас, когда в воздухе чувствовалась недалёкая зима, черноволосая орда перебралась из пестрых шатров и палаток в заброшенный станционный дом, завесив выбитые окна стёгаными одеялами. В электричке женщины, увешанные серьгами и бусами, с младенцами, которые почему-то никогда не плакали, обосновывались в последнем вагоне, а дети постарше бродили по электропоезду, выпрашивая подаяние.
   Вот и сегодня: дверь вагона с натугой отъехала вбок, появился очередной черномазый пацанчик, пожалуй, ровесник двоюродному брату Воробья – десятилетнему Саньке, и такой же тощий. В заевшую дверь понесло из тамбура холодный едкий дым дешёвого курева, и тетки на первых сиденьях сердито замахали руками: закрывай! Мальчишка послушно задвинул дверь и, старательно коверкая слова, чистым высоким голосом затянул «Ветер с моря дул» – этой грустной песенке южные оборванцы почему-то отдавали предпочтение. Закончив пение, он медленно пошел вдоль вагона, останавливаясь у каждой скамьи, протягивал смуглую немытую ладонь с несколькими монетами. Глядел серьезно и вопросительно из-под серой трикотажной шапки, получая монетку, кланялся и благодарил: «Рахмат! Спасибо!». Воробей уткнулась в книгу – лишней монетки у нее не было. Женщина, сидевшая напротив, неброско и прилично одетая, с милым полным лицом, вдруг завизжала так, что Воробей вздрогнула, уронив книгу, а мальчишка застыл, протянув тонкую руку, вылезшую из просторного рукава, вытаращив глаза, и без того большие.
 – Грязный! Зараза! Уйди! Уйди от меня, зараза! Уйди! – надрывалась женщина. Вагон, проснувшись, и перестав шуршать газетами уставился на неё. Воробей, нашарив в сумке яблоко, неловко сунула его в руку мальчика, тот, словно расколдованный, суетливо повернулся и торопливо вышел в тамбур, прогремев дверью. Воробей подняла книгу и снова, невидяще уткнулась в нее.
– Вот вы не знаете, а нам в магазине хозяин даже мелочь у черных брать запретил! Их несколько человек на вокзале с температурой подобрали, в инфекционное увезли. Может, у них чума или тиф! Бродят тут, заразы, бездельники! – громко оправдывалась женщина. Все молчали, старательно отводя глаза, никто не возражал ей, никто не поддерживал. В воздухе повисло что-то неправильное, большое и убогое, словно в одном вагоне с людьми пристроилось Лихо окаянное, одноглазое. Так казалось Воробью. Дышать этим воздухом не хотелось…
  Вечером она попыталась рассказать о происшествии матери, но облеченное в сбивчивые слова, оно выглядело мелким досадным пустяком. Лина почувствовала печальное смятение дочки, погладила ее по кудряшкам, тревожно вглядываясь в глаза, неопределенно утешила:
– Да, жизнь сейчас такая… Еще молочка налить?
Воробей вздохнула – только расстроила мать своим глупым рассказом. И что случилось-то в конце концов? На этого парнишку каждый день, наверное, орут, он уже привык. Но горькое чувство несправедливости, собственного бессилия, невозможности что-либо изменить, не уходило, саднило, как свежий ожог.

Воробей. Электропоезд сообщением Свердловск-Кузино-Шаля.

  В середине сентября студенты, расправившись с урожаем, вернулись с полей, и в институте начались занятия. К радости Лины, у Воробья появилась попутчица – большая, красивая девушка Таня. Таня была старше Галочки почти на два года, хотя были они однокурсницами. Но Воробей жалела о своем вокзальном одиночестве и пыталась его отстоять. По утрам это было не сложно: она привыкла уезжать ранней электричкой, а Татьяна любила поспать. Но после занятий самостоятельной поездки не получалось – Воробей не была мастерицей на хитрости, а обижать новую приятельницу беспричинным отказом не хотела. В первое же совместное возвращение девочкам встретился давешний пацаненок, который опять затянул песню про ветер с моря. Когда его серая шапка поравнялась с ними, Воробей осторожно придержала мальчишку за рукав грязной куртки. Мальчик остановился, напряженно и вопросительно глядя ей в лицо.
– Галя, – ткнула себя пальцем Воробей, – а ты кто?
– Рустем, – понял мальчик.
– Возьми, Рустем, это тебе! – протянула ему Воробей маленькую шоколадку. Чумазая рука нерешительно приняла угощение, ресницы благодарно опустились.
– Рахмат! – Мальчишка, конечно, не узнал Воробья, да и о скандале в электричке, наверное, уже не помнил.
– Галка! Да ты ненормальная! Лучше бы денег дала! – прокомментировала Татьяна действия Воробья.
– Самой бы кто дал!
– Ты мне ещё расскажи, что шоколад не любишь! С твоими мощами диету можно не соблюдать! А ему эта конфетка на один зуб, проглотит и не заметит, – пожала плечами Татьяна. Воробей в ответ только вздохнула: монетка – это нищенские будни, а шоколад – маленькая нежданная радость. Так она решила про себя, сберегая пеструю плиточку в кармане уже третий день. Просто подвиг, если учесть, что шоколад Воробей, конечно же, любила, а доставался он ей не так уж часто.
   
Воробей, Раш. Свердловск-Пассажирский.

  Ранний подъём по понедельникам давался Воробью нелегко. Поэтому она придумала для себя маленькую хитрость: в начале недели завтракала в красивом кафетерии неподалеку от вокзала. Этот кафетерий находился в большом продуктовом магазине и начинал работать уже в восемь. Но все же электричка на шесть тридцать прибывала в Екатеринбург рановато, и Воробей добиралась до симпатичного магазина пешком.
  Подземный переход – спутанное эхо сотен шагов, мраморные плиты стен – серые, со светлыми и темными прожилками, некоторые – дети одной каменной глыбы: узор на них повторяется. Интересно… Подъем из подземелья на белый свет по стертым от времени ступеням. Сколько же ног прошли по ним, если микроскопические изменения, привносимые каждым шагом стали зримыми?Невозможно представить, с ума сойти!
Улица в это время просторная, чистая, продутая за ночь холодным уже ветром. И дальше – мимо зданий с длинными магазинами на первых этажах – броские вывески, яркие рекламные надписи в витринах. А над ними – балкончики с лепниной, узорные карнизы, выпуклые белоснежные цифры: 1955, окруженные лавровым венком, перевитым лентами – триумф, годовщина Великой Победы. Дома это понимают, выглядят соответственно. Первый светофор, второй светофор… Пришла.
  В облюбованном Воробьем магазине даже ранним утром было довольно много народа, но большинство посетителей сворачивали к хлебному отделу. В кафетерии же было пусто. Вот и сегодня у стойки, ожидая продавщицу, одиноко стоял знакомый мальчишка: газетчик-виртуоз из электрички. Воробей заметила на полу у окна пачку газет в большом пакете. Сегодня парень был наряжен в яркую куртку. Сейчас его лицо было серьезным, он о чем-то глубоко задумался, а может, просто задремал с открытыми глазами, пригревшись, и Воробушка не заметил. Воробей встала за парнем, машинально разглядывая заросший темно-русый затылок, ничем не примечательное чистое ухо и край щеки. Было тихо, тепло, пахло свежим хлебом, ванилью, корицей – пленительные ароматы мирного утра. Через минуту у Воробья начали слипаться глаза, но тут парень, встрепенувшись, шагнул назад, наступив ей на ногу. Быстро обернулся, глаза распахнулись растерянно и удивленно.
– Извини! Извини!
Ноги Воробья, обутые в кроссовки, ничуть не пострадали, поэтому она вполне искренне успокоила парня:
 – Ничего, бывает!
Тот уже пришел в себя, улыбнулся в ответ, глаза стали веселыми, хитрыми. Тут очень некстати пришла продавщица в высоком крахмальном колпаке, грохнув, на прилавок огромный поднос с золотистыми колечками, еще шипящими горячим маслом, окутанными горячим паром, немыслимо аппетитными. Паренек, взяв тарелку с солидной горкой выпечки (Ого! Неужели съест?) и кофе, устроился неподалеку от своей поклажи. Воробей же, как и положено птичке-невеличке, ограничилась тремя румяными колечками и стаканом чая. Устроилась у стены напротив, хотя видела что парень смотрит на нее заинтересовано, и даже жевать перестал, явно рассчитывая, что она устроится рядом. Воробей схитрила, повернувшись к симпатичному газетчику спиной: стены кафетерия были отделаны узором из зеркальных плиток, и сейчас она с наблюдала, как парень уминает колечки. Пока Воробей склевала две штучки, тарелка его опустела (вот это да!). Завернув третье колечко в салфетку и сунув его в сумку, Воробей направилась к выходу. В кафетерии утоляло утренний голод уже несколько человек, у стойки выстроилась очередь.
Мальчишка-газетчик со своим громоздким пакетом переминался на улице у входа. Стрельнул глазами – можно ли подойти? Воробей замедлила шаг, но сообразив, что парень пойдет, скорее всего, к вокзалу, а ей это совсем ни к чему, отправилась в противоположную сторону, к станции метро «Динамо».
Все она сделала правильно, но чувствовала себя так, будто совершила глупость. Ведь от вокзала до института тоже можно доехать – хоть на метро, хоть на трамвае. Была бы еще одна прогулка, к тому же, в хорошей компании.
  Вечером в электричке она отвечала невпопад на реплики Татьяны – невольно ждала знакомого газетчика. Но из знакомых встретился только Рустем, исполнявший морской хит сезона. Воробей сунула ему колечко, изрядно помятое в сумке. Тот степенно произнес:
– Галя, рахмат! – и опять серьезно глянул из-под шапки черными глазищами.
    
Лина. Первоуральск.

  Сон пришел неожиданно глубокий, спокойный. Лина даже не слышала, как Галочка встала, и проснулась только от негромкого стука входной двери –  девочка ушла на электричку. Попыталась вспомнить сон, но только что отчетливый и захватывающе интересный, но он уже ускользнул из сознания. Шевельнулась скучная мысль об утренней стирке, но тут же и примолкла – в их доме отопление еще не включили, хотя в соседнем доме было уже тепло, и вставать совсем не хотелось. Суббота – в поликлинику не надо. Сегодня у нее массаж только в двенадцать, можно немного полениться.
    Давным-давно, в советские времена, канувшие в небытие, все медсёстры в поликлинике отбрыкивались от вечерних курсов лечебного массажа: на занятия нужно было ездить в Свердловск. В качестве веских причин для отказа предъявляли малолетних детей, пьяниц мужей, злыдней свекровок. За всеми этими существами нужен был глаз да глаз, где уж тут учиться. На курсы послали Лину, тогда одинокую и молоденькую медсестричку. Через пару месяцев она сдала контрольные зачеты и получила синие корочки. Дополнительным приобретением было мимолетное знакомство с парнем, который стал отцом Галочки, он тоже посещал эти курсы.
В отличие от парня, который, к несчастью для себя, действительно пролетел мимо ее жизни, удостоверение массажиста стало спасательным кругом для Лины и Галочки в неспокойные перестроечные годы, когда зарплату перестали давать вовремя, а пособие на ребенка предлагали взять молотками и тарелками в специальном магазине у черта на куличках. И если раньше ее сильные теплые руки приносили безвовозмездное облегчение в основном родным и знакомым (ставки массажиста в поликлинике не было), то теперь они были основным источником дохода их маленькой семьи. Из клиники она не ушла: неизвестно, что еще будет, сестринский стаж не помешает. К тому же, это значительно облегчало поиск клиентов – врачи рекомендовали пациентам Лину даже без просьбы с ее стороны.
  Лина сквозь дрему слушала, как просыпается улица: прошуршали первые легковушки, прогрохотал грузовик, простучали торопливые каблучки. Послышалась громкая, обстоятельная беседа пожилых подружек-соседок: пошли к магазину, значит, скоро восемь, подъём. Лина, не вставая, дотянулась до теплого халата, брошенного вчера на стол. Вот когда порадуешься, что комната мала. Лина зажгла газовую колонку, не хотелось умываться холодной водой, заодно замочила все же белье, решив постирать его позже.
В зеркало вглядеться не решилась: опять полезет со своей непрошеной правдой. Пригладила волосы щеткой, привычно скрутила их на затылке, защелкнула зажимом. Не царица какая-нибудь, чтобы день-деньской в зеркало глядеть, пусть даже и говорящее. Настроение вдруг беспричинно испортилось.
Согрев чайник, Лина бухнула в чашку целых две ложки сахара, хотя обычно пила несладкий. Но даже густой сладкий чай не разогнал тоску. Рассматривание скудных запасов продовольствия в кухонном шкафу бодрости не добавило. Собственно, в шкафу было только два продукта – начатая пачка соли и полотняный мешочек с мукой. Правда, в углу у холодильника стоял мешок картошки, солидный вид которого внушал некоторую уверенность в завтрашнем дне. А ведь сегодня Галочка может вернуться пораньше, суббота как-никак, неплохо бы приготовить что-то до визита к постоянной клиентке – яркой и дородной Элеоноре Эдуардовне, мечтающей с помощью массажа похудеть. Сентябрь подходит к концу, а Элеонора обещала заплатить за весь месяц сразу.
Лина решила приготовить кыстыбый с картошкой. Эти предшественники и прародители всех пирогов, были универсальным изобретением кочевых в прошлом народов. Лина переняла рецепт у своей башкирской бабушки, которая готовила их бесподобно. Преодолевая хандру, Лина принялась кухарничать. Основой для этого восточного блюда служили пресные лепешки, они выпекались на сковороде без масла и состояли как раз из подсоленной муки: «просто добавь воды». Через двадцать минут картошка булькала в кастрюле, на сковороде вспухала коричневыми ломкими пузырями первая лепешка, вторая беззащитным кругляшом поджидала своей очереди на сковородное пекло, а третью Лина раскатывала скалкой. Пошло-поехало. Кухня наполнялась первобытным дымком и аппетитными запахами. Лина принялась начинять лепешки горячим картофельным пюре, сгибая их пополам. Результат ее трудов был великолепным и жизнеутверждающим, как знаменитый натюрморт Петрова-Водкина: соблазнительная башня из пухлых лепешек-полумесяцев с картофельным содержимым радовала глаз и желудок своей высотой. Последнюю лепешку она оставила – перекусить перед уходом. М-м-м – вкусно, хорошо бы еще масличком смазать, или хоть маргарином, на худой конец. Жаль, что нет ни того, ни другого. И пюре, конечно же, должно быть на молоке. Но… Чем богаты, тем и рады.
Тарелку с аппетитной башней из кыстыбов Лина завернула в полотенце и укутала старым одеялом, наскоро прибрала кухню, переоделась в джинсы и свитер, попудрила нос, схватила сумку и вышла из дома.
   От Элеоноры Лина ушла уже в первом часу. Медленно двинулась по аллее из растрепанных, давно нестриженных акаций, размышляя, где сделать покупки. Дешевле, конечно, на рынке, но это далеко, а сегодня почему-то особенно не хочется тащить тяжелую сумку. Ладно, она сделает самые необходимые покупки в магазине недалеко от дома, а на рынок для основательного пополнения запасов провианта сходит завтра с сумкой на колесиках.
  Погода разгулялась на славу. Небо сияло чистой простодушной радостью, тополя блистали золотом, как спесивые великанши. От этого безмятежного великолепия Лина вдруг совсем расклеилась: на глаза навернулись слезы, в горле застрял комок. Лина поняла, что если с ней сейчас кто-нибудь заговорит, она разрыдается в голос. Такого с нею еще не бывало, она всегда отличалась спокойствием и уравновешенностью. Злясь на себя, Лина свернула на пустынную дорогу, к железнодорожному переезду, который служил границей между городом и пригородным поселком с веселым названием Первомайка. Не хватало только публичной истерики. Спокойно, спокойно! Она прогуляется до магазинчика в Первомайке, купит хлеб и молоко там, а заодно и успокоится. Нужно, нужно попить пустырник или валерьянку, или оба снадобья сразу.
  Лина перешла рельсы по деревянному настилу, пружинящему и гулко выделяющему каждый шаг, отправилась дальше по улице, уже не городской, с одноэтажными домами, с палисадниками, заросшими георгинами и золотыми шарами. Пахло особенным картофельным дымом: на огородах, выкопав последнюю картошку, жгли сухую ботву.
И что ты будешь делать! Одно к одному! В магазинчике перерыв до двух часов… Лина бездумно двинулась дальше, разглядывая узорные наличники, герани на подоконниках, кошек и пестрых кур у калиток. Дорога была хоршо ей знакома: в детстве она ходила тут с дедом, тот имел похвальную привычку совершать ежедневные пешие прогулки и часто брал с собой маленькую внучку. А позже сама Лина гуляла тут сначала с младшим братом – Павлом, а потом с Галочкой.  Никто не обращал на неё внимания. За поселком был расположен гаражный комплекс, и чужие ходили здесь часто. Лина вышла к широкому мосту через Чусовую, который всегда напоминал ей крепость из-за приземистых кирпичных башен, стоящих на нем. В башнях находился механизм для управления створами, перегораживающими реку: регулировать уровень воды во время паводка. Воды Чусовой, почти не прозрачные, темные, несущие желтые листья, перетекая через опущенные сегодня створы, образовывали два маленьких шумных водопада, вскипающих плотной белой пеной, клочья которой долго плыли и плыли по течению, словно последствия какой-то гигантской стирки. Перейдя мост Лина повернула направо. По переброшенной кем-то широкой доске перешла через ров с помойкой на его дне. Этот ров с непонятной для гражданских лиц целью вырыли бойцы местной воинской части. Кстати, огромный белый нелетающий вертолет, принадлежащий этой же воинской части, можно было видеть от самого моста: загадочно-бесполезный, тревожно-несовместимый с окружающим пейзажем. Впрочем, местные уже давно привыкли к белому вертолету и не обращали на него внимания.
За солдатским рвом находилось совершенно удивительное место: целая цепь маленьких озерков, заросших по берегам ольхой и березой, окаймленных камышом, шуршащими тростниками, пахнущими тиной и кувшинками. Когда-то здесь брали глину для различных нужд, и постепенно ямы заполнились грунтовыми водами. Озерочки в просторечии так и назывались: «ямки». Здесь водилась во множестве разная мелкая водяная живность: водомерки, улитки, стрекозы, жуки-плавунцы, чуткие стайки маленьких рыбок. Если лето удавалось, на озерках спасалось от жары население Первомайки и городской окраины, нарушая тишину громким плеском и восторженными воплями, оставляя после себя пустые бутылки из-под напитков различной крепости, обрывки газет и полиэтиленовых пакетов. Ни одно лето на озерках не обходилось без утопленника, но это печальное обстоятельство ничуть не смущало купальщиков, стосковавшихся по недолгому теплу. Возможно, именно поэтому, ни коварных русалок, ни привидений в ямках так и не завелось. Галочка и Лина купались обычно в «первой ямке», самой теплой: маленькое мелкое озерко быстрее других, более крупных, нагревалось солнцем. Обычно они приносили с собой старый пакет, чтобы прибрать «свой» бережок: собирали в него бутылки и клочки бумаги, а потом выкидывали на помойку в солдатском рву. Иногда они приходили навестить свое озерко и в холодную погоду, просто гуляли по берегу. Но прошедшее лето было таким суматошным (выпускной, экзамены!), что Лина и Галочка даже искупаться ни разу не собрались.
И, пожалуй, впервые Лина пришла на озерко одна. Вода в озерке потемнела, но при этом сделалась еще прозрачнее: Лина отчетливо видела камушки на дне. Травы вокруг побурели, листья кувшинок куда-то подевались, а на поверхности озерка желтели узкие листочки ивы. Лина чувствовала себя немного неловко: надо в магазин, стирка дожидается, а она тут гуляет, как барыня! Но она совсем не боялась, каким-то шестым чувством знала, что поблизости никого. Она опустилась на чурбачок, лежавший рядом с темным следом от костерка. Наверное, мальчишки грелись после купания. Замерла неподвижно, уронив ладони на колени, слушала ветер. «Разве осень, одиночество – это грустно? Смотри, как хорошо, тихо! Я отдыхаю, ты тоже отдохни! Отдохни, Лина!» –  шептало, шуршало осокой озерко, первая ямка, маленькое, круглое зеркальце для неба. Слушала, смотрела на воду, вдыхая горький и свежий аромат осенней листвы. Наконец, глянув на часы (ой-ой-ой!), она с трудом – ноги затекли –  поднялась, пошла обратно, закинув на плечо пустую сумку, теребя веточку какого-то кустарника, неведомо как попавшую в руки. Веточка была покрыта крупными почками. Лина сорвала одну – внутри была спрятана маленькая сережка:
– Думаешь, осень это конец лета? Это начало новой весны! Самое-самое начало! Я-то знаю!
Лина перебралась через солдатский ров, еще на минутку задержалась, чтобы посмотреть на гору Волчиху. С этого места Волчиха казалась правильным голубоватым конусом, навевающем думы о священной Фудзи. Этот величавый образ несколько нарушала башня ретранслятора, дерзко торчавшая над прекрасной вершиной. Налюбовавшись, Лина уже довольно бодро отправилась в обратный путь к магазинчику. Раззолоченные тополя шумели приветливо, осеннее солнце ласково пригревало, а свежий ветерок развеял чувство вины. Ну, подумаешь, прогулялась! Ничего особенного!
   
Лина, Воробей, Санька. Первоуральск.

  Лина уже подходила к дому, когда ее догнал любимый племянник – Санька.
– Теть Лин, я к вам! – взял за руку, пошел рядом, шаркая ногами, новые ботинки были ему чуть великоваты, испытующе поглядывал из-под чёлки в тетино лицо. Он явно хотел о чем-то попросить, без причины Санька не приходил никогда, и теперь выжидал подходящий момент. Лина вынула из сумки пакет с хлебом:
– Держи! Поможешь донести! – Санька довольный, с готовностью принял ношу: время для проведения словесного маневра увеличивалось.
Во дворе на веревке пестрели, раскачиваясь на ветру, знакомые вещички. На сердце благодарно потеплело: Галочка уже дома и провернула стирку. (А я-то гуляю!) Галочка встретила у двери: она пару часов была полной хозяйкой в доме, справилась отлично, и теперь сияла, откровенно, совсем по-детски ожидая похвалы.
– Умничка ты моя! – Галочка расплылась в улыбке, забрав покупки из рук матери, отправилась на кухню.
– Где пропадала? Я чайник уже два раза грела!
– Захотелось вдруг пройтись, погода такая чудесная! – Лина непонятно от чего смутилась и нарочито бодрым глосом погнала недовольно протестующего Саньку мыть руки.
– Знаю я, какие они чистые! Марш! И чтобы с мылом! 
Сели пить чай с кыстыбами. Санька, горестно вздыхая, сообщил, что пришел ночевать. Мальчишка оставался у тети на ночь довольно часто, на этот случай на антресолях хранилась раскладушка.
– Мама с папой опять ругались, папа рассердился и куда-то ушёл, – наябедничал на родителей Санька.
– И когда угомонятся! –  привычно посетовала Лина. – А мама тебе разрешила к нам с ночёвкой идти? – она опасалась невольно подлить масла в огонь семейного скандала непутевого младшего братца. Санька с преувеличенной печалью поведал, что мама накрасилась и тоже куда-то ушла, а он оставил родителям записку в прихожей на зеркале и ключ на всякий случай отдал соседке бабе Кате. Племянничек опять громко вздохнул, быстро глянув на Лину. Кроме ночёвки ему явно было нужно еще что-то.
– Что еще? – озаботилась Лина.
– Он, наверное, на хоккей хочет! Завтра финал. В электричке говорили, –  вставила Галочка. В городе на искусственном льду проводили традиционный турнир начала сезона по мини-хоккею с мячом. По лицу мальчишки разлилось облегчение, он благодарно посмотрел на сестру: разговор перетек в правильное русло, нужно скорее продолжать, пока женщины снова не начали болтать о каких-нибудь пустяках и глупостях. Это была для него, пожалуй, последняя возможность попасть во дворец спорта. Санька был страстным поклонником местной команды. Носить заветную форму самому надежды не было: Санька был таким же дохлым, как Воробей, хотя во дворе он не упускал случая погонять мячик. Санька заговорил сначала сбивчиво, но скоро разошелся не на шутку, видно, изрядно его допекло. Вот всегда у его родителей так! Только намечается что-то важное – нате вам, пожалуйста! В четверг папка обещал, что они непременно сходят, посмотрят финал, обязательно! И мать хороша – зачем цеплялась? Сейчас точно не пойдут, даже если отец вечером вернется. А это с его стороны бессовестно – обещал ведь! Все пойдут: и Серега, и Толян. А у Петьки даже мать пойдет, хорошо Петьке, у него мать продвинутая, у нее даже шарф есть специальный, болельщицкий. Да он сам бы сходил, что он, дорогу не знает? Хоть и далеко. А где денег на билет взять? А в прошлый раз после игры победители клюшки зрителям бросали, может, и завтра так же будет, а он ничего не увидит. Опять ничего! Его расстроенная, покрасневшая рожица была такой жалкой и забавной, что Лина и Воробей хором сказали:
– Ну, я с тобой схожу! – переглянулись, засмеялись.
– Очень хорошо! Пойдем вместе! – решила Лина. Воробей с готовностью кивнула. Но у каждой нечаянно мелькнуло: поторопилась! Пусть бы вдвоем сходили! Впрочем, досада у обеих исчезла быстро и без следа, как серая вороватая мышь, услышавшая шаги человека. Санька заулыбался довольный: долго канючить не пришлось. Вечер прошел удивительно приятно: Галочка и Санька складывали паззлы на скорость, Лина гладила белье быстро высохшее на ветру. (Мам, зачем? Я бы завтра погладила!) Легли рано: Санька грозился разбудить всех в семь, чтобы успеть к первой игре за четвертое место, которая начнется в девять.
  Лина уснула быстро, проснулась рано и очень легко, с забытым чувством предстоящей радости, словно в юности на каникулах. Галочка и Санька спокойно дышали во сне. Хотелось сделать что-то хорошее. Например, испечь пирог. Настоящий, европейский, из духовки. Лина тихонько собралась и, наплевав на копеечную экономию, отправилась в круглосуточный магазин. У магазина безнадежно топтался помятый мужик с пакетом мелких садовых яблок – розовых, ароматных.
– Хозяйка, возьми, дешево отдам, тут больше трех кило будет, со своей фазенды, возьми хозяйка, – загудел он. Сделав строгое лицо, Лина отсчитала мужику деньги. Сунув ей дрожащими руками пакет, мужик исчез. Хорошо, можно будет сделать шарлотку: быстро и вкусно. В магазине Лина отоварилась у сонно-безразличной продавщицы. Отравилась домой, уложив покупки в сумку на колесиках, только пакет с яйцами осторожно несла в руках.
  Дети проснулись только в десять, когда у Лины пирог благоухал на всю квартиру, а сама она сидела на кухне, уткнувшись в книгу. Санька только вздохнул, посмотрев на часы: первую игру они уже фактически пропустили, а на вторую безнадежно опоздали. Впрочем, аппетита это ему не испортило.
  Во дворце спорта Санька, пообещав найти родственниц после игры, ускакал к знакомым мальчишкам. Купив программку с календарем игр и составами команд, Лина и Галочка заняли места – неплохие, было хорошо видно все поле. Второй период игры за третье и четвертое места, вопреки опасениям Саньки, только начался и трибуны были заняты примерно на две трети. Женщин было немного, и Лина порадовалась, что не отпустила детей одних: что бы Галчонок делала тут одна? Воробей же первые несколько секунд испытывала горькое чувство собственной ущербности. Все девушки, попавшиеся ей на глаза, были с парнями, только она – с мамой. Но Воробей тут же независимо задрала нос. Ну и что? Не всем же так везет с мамами, как ей! Впрочем, на них никто не обращал внимания, и Воробей успокоилась. К тому же игра увлекала, даже для них, знающих только, что мяч надо забить в ворота команды – соперника. Время летело незаметно. Стремительная круговерть фигур в ярких формах, сверкающий лед, восторженные или недовольные крики, взрывы аплодисментов, рождали ощущение праздника. Народ все прибывал в предвкушении главной игры дня: местных кумиров «Уральского трубника» и сильной казанской « Ракеты».
Скоро были заполнены не только все трибуны, но и всё свободное пространство вокруг ледовой площадки, даже в проходах между трибунами стоял народ. Многие были в красно-синих шарфах и шапочках – цвета местной любимой команды. Всеобщее страстное желание победы, казалось, стало осязаемым существом и повисло в воздухе как туча, насыщенная электрическими зарядами. Стены и потолок сотрясались от скандирования традиционных «Труба – чемпион!» и «Нужен гол!». К тому же, обе команды были действительно сильны, а когда мастера мяча и клюшки увлеченно делают свое дело, это покоряет даже зрителей-новичков. Родные стены помогли, «Трубник» обыграл «Ракету» со счетом три – один. Зрелище огромного количества ошалело-счастливых мужчин потрясло Лину. Такие просветленно-ликующие мужские лица можно увидеть разве что рядом с родильным домом. Но у новорожденной отцовской радости есть существенный недостаток: по-настоящему прочувствовать ее одновременно могут в самом наилучшем случае отец и два деда. Да и тех жизненные обстоятельства, как правило, вместе не сводят. Здесь же чистейшая бескорыстная радость от созерцания чужой победы умножалась тысячекратно, отражаясь от счастливых глаз соседей. Сине-красные шарфы мелькали повсюду, заполняя пространство. Лина и Галочка не спешили выбираться из этого бурлящего счастливого моря и возвращаться на будничный берег. Они с доброжелательным любопытством наблюдали за награждением лучших игроков турнира, вручением медалей, кругом почета победителей, за фотографированием победителей. И, конечно, за традиционным забрасыванием клюшек на трибуны, что вызвало добродушные потасовки между болельщиками. Наконец, победители удалились, и трибуны начали пустеть.
– Так хлопала, даже руки заболели! – притворно проворчала Галочка, потирая ладони, немного смущенная тем, что ей так понравилось зрелище, к которому они с Линой до сегодняшнего дня были совершенно равнодушны. Подбежал красный, растрепанный Санька.
– Можно, я с ребятами?!
– Нет уж, голубчик, я тебя сюда привела, я тебя и до дома доставлю! – непреклонно заявила Лина. Малолетнему фанату пришлось смириться. На обратном пути Санька, возбужденно размахивая руками, смаковал различные эпизоды игры. Лина и Галочка переглядывались, улыбаясь, вставить слово они не могли по причине полного хоккейного невежества, да это было и невозможно, мальчишка болтал без остановки. За этим приятным для всех, и познавательным для дам разговором, компания незаметно добралась до Санькиного дома. 
– Тетя Лина, зайдете?
Лина покачала головой – не хотела выслушивать обоюдные жалобы супругов и призывы немедленно ответить на извечный вопрос «кто виноват?» в данном конкретном случае. 
– Если обеда не приготовили, снова к нам приходи! – напутствовала она парнишку.
  Вечером Лина разыскала стопку журнала «Стиль». Возраст популярного дамского издания ее не смущал. Ведь главное – выбрать удачную выкройку, модные детали можно подсмотреть в магазине. Устроившись на кухне, она начала перелистывать журналы. Казалось бы, совсем недавно покупала (на рынке, в магазины и киоски рижский модный журнал не попадал), а прошло уже… Она поискала дату на обложке: больше десяти лет! Ужас! Галочка еще в школу не ходила! В то время Лина интересовалась не только модой, но и политикой – смотрела телевизор, читала газеты, стараясь вникнуть в суть бесконечных бурных дискуссий. Ускорение, гласность…
Лина всегда работала в полную силу и говорила то, что считала нужным для пользы дела, поэтому не могла понять, что же могло мешать всем этим сильным и умным мужчинам поступать так же. Почему им для этого обязательно понадобилась какая-то перестройка? А потом их с Галочкой прижало так, что Лине было уже не до политических рассуждений и тенденций моды. К тому же, телевизор сломался, а новый они так и не купили. И газеты уже не выписывали. Да ну их всех к чёрту!  Какое ей дело. Вот дочка у нее выросла хорошая.
 Выросла. Лина и не заметила как. Никуда не денешься, возможно, они с Галочкой уже стоят у развилки, и скоро пойдут каждая своей дорогой. Как же страшно выпускать любимую руку! Слава Богу, еще не сейчас, не завтра! А сейчас – вот, пожалуй, этот костюмчик неплох.
Тут раздался звонок. Пришла Анна Петрова, давнишняя хорошая приятельница. В один год закончив училища (Анна – в Свердловске, Лина – в Ревде), они одновременно пришли работать в поликлинику. Для того, чтобы по-настоящему стать подругами, им обеим немного не хватало свободного времени.
– Линочка! Ты моя последняя надежда! У тебя же в декабре отпуск? А у меня завтра начинается! Мне позарез нужен декабрь свободный: мой-то дурак путевку на двоих купил, не посоветовался, сюрприз, говорит! Сходи, Бога ради, за меня отдохни! А с главным я уже договорилась, согласен он! Отпускные выбью, сама тебе принесу! И детей свекровь уже взять согласилась, удачно ведь так, не дай пропасть, Линочка! – причитала Анна, стоя у порога.                Лина прислушалась к себе и кивнула.
– Ладно, куда путевка-то?
– То-то и оно, что в Египет! В Египет же!!! Если бы в Увильды какой-нибудь, я бы и суетиться не стала, пускай бы свекровь со своим сыночком ехала! Я бы отдохнула от обоих. А тут – Египет!
Лина искренне порадовалась за приятельницу, хотя ей самой даже Увильды не светил.
– Ну, знаешь, Увильды тоже неплохо! Подумаешь, Увильды ей не нравится, Египет ей подавай, Клеопатре белобрысой! – все же попеняла она лезущей на радостях обниматься Анне. – Ну, хватит, хватит! Пойдем чай пить!
– Некогда, Линочка, некогда, дорогая! Ну, спасибо, выручила! Побегу я!
               
Воробей, Раш. Свердловск-Пассажирский.

  В понедельник Воробей, зайдя в знакомый кафетерий, с удивлением увидела очередь человек в двенадцать. Такого еще не бывало. Обычно народ начинал собираться чуть позже. Воробей вздохнув, отправилась было в хвост очереди, но чьи-то руки, мягко развернув ее за плечи, поставили ее перед собой, самой первой!
– Я на нее занял, – уверенно произнес знакомый веселый голос.  Очередь почему-то промолчала, может потому, что в ней не было женщин, всегда готовых постоять за правду. К тому же, сверкая белоснежным колпаком, пришла продавщица с полным подносом свежей выпечки.
И, хотя Воробей, конечно, заметила, к какому столику парень прислонил свой пакет, она все же прошла на привычное место к зеркалу: забавно было наблюдать за жизнерадостным знакомым с неизменно прекрасным аппетитом и одновременно видеть себя – ну, просто кино! Мальчишка охотно принял игру –  встречаясь в зеркале глазами, оба улыбались. Заталкивая в сумку последнее колечко, Воробей вышла на улицу. Парень опять топтался у входа.
– Ты кто? – задала глупый вопрос Воробей. Но парень не был привередливым, с готовностью улыбнувшись, он просто ответил:
– Я Раш!
– А я Галя! Ты ведь на вокзал? Я до метро с тобой дойду! Какое у тебя имя странное!
– Вообще-то я Рашид. Я в Уфе родился только уже почти не помню, давно в Ревде у деда живу.
Воробей очень хотела узнать, что значит «у деда », а где родители? Но она не решилась.
– Раш, а ты что, не учишься? – осторожно спросила она вместо этого.
– В одиннадцатый перешел. А это так, подрабатываю. – он тряхнул свой пакет. – Тут оптовый киоск недалеко, закупаю раз в неделю.               
– А я в инженерно-педагогический нынче поступила, – сообщила Воробей.
– Сколько же тебе лет?! – удивился Раш.
– Пятнадцать в следующую субботу будет. Мама меня очень рано в школу отдала. Даже разрешение специальное брать пришлось.
– А я, наоборот, поздно. Мне в июне уже восемнадцать будет. Я и поступить никуда не успею – в армию заберут. – Раш помолчал. Ему не понравилось слово «педагогический» и он решил придраться. – Но, ё моё, какая из тебя училка? Ты же до доски не дотянешься, такая мелкая!
– Не знаю… У меня прозвище «Воробей» – легко призналась Воробей, опустив, впрочем, «дохлый».
– Лучше – «Птичка», – поправил Раш, – а у меня фамилия – Воронин! – непонятно чему радуясь, сообщил он. И подозрительно поинтересовался – Но ты хотя бы не химичка?
– Я информатику и программирование буду изучать…
– Ну, это ладно! – великодушно разрешил Раш.
Они засмеялись. Воробей весело болтала всю дорогу, слова находились сами собой, хотя обычно она мучительно выискивала темы для разговора с малознакомыми людьми. Спускаясь по лестнице в метро, Воробей обернулась, почувствовав взгляд Раша. Парень, маячивший за стеклянной дверью, еще раз помахал ей рукой.
Дома про Раша Воробей опять не рассказала, хотя очень хотелось. Но как? «Мама, один симпатичный парень отдавил мне ногу, а потом уступил очередь, а я проводила его до вокзала, хотя мне удобнее садиться на метро от «Динамо», мне было так весело!»? Ну просто бред какой-то! Представить невозможно подобную глупость! Мама ничего же не поймёт, только разволнуется. Ладно, как-нибудь позже, если это странное знакомство невероятным образом продолжится… Воробью очень хотелось, чтобы знакомство продолжалось.
       
Лина. Первоуральск.            

  У Лины же в этот понедельник были свои маленькие приключения. Утром она сходила все в поликлинику, убедиться, что визит Анны Петровой ей не приснился. В глазах Анны, с которой она столкнулась в вестибюле, мелькнул страх:
– Передумала?!!!
– Нет, нет! Так зашла, беспокоюсь.
– Иди, маковка, иди себе, вот не спится человеку! Ходишь, нервы мне треплешь! Отпускные сама принесу! – торопливо рассеяла Анна сомнения Лины, мягко подталкивая ее к выходу.
  Дома Лина расправилась с давно задуманным делом: покрасила батарею в комнате. Отопительный прибор выделялся своим облупленным убожеством даже в их небогатой комнатушке. К вечеру запах краски должен был повыветриться, но сейчас находиться в одном помещении со сверкающим свежими белилами радиатором было просто невыносимо.
 Если Анна обещала принести деньги, она это сделает. Значит, можно уже сегодня прогуляться до вещевого рынка, присмотреть подарок Галочке. Пятнадцать лет! Не шутка. Выйдя со двора, Лина повернула направо, только потому, что слева увидела яркую завивку соседки сверху, которую недолюбливала за высокомерие, и решила пойти к рынку дальней дорогой, чтобы не встречаться с неприятной бабой. Пройти же мимо не поздоровавшись, как бы не заметив, ей не позволяло воспитание. Все равно торопиться некуда. Дальняя дорога до рынка пролегала через старый, шуршащий осенней листвой парк с деревянными фигурами, которые Лина помнила с детства, мимо автостанции, мимо «кухни города» – молочного завода, мясокомбината и благоухающего свежей выпечкой хлебного завода. Хорошая прогулка. Но, видно, не судьба гулять ей сегодня по родному Первоуральску.

Лина, Сергей. Ревда.

  У автостанции, приветливо распахнув двери, стоял автобус до Ревды, почти пустой в это время, когда прилежные учащиеся ревдинского педагогического и ревдинского медицинского училищ уже давно отбыли на занятия. Лина не пользовалась автобусом этого маршрута с тех пор, как сама стала дипломированной медсестрой.
А почему бы и нет? Может, в Ревде товары какие-то особенные, не такие, как в Первоуральске? Поездка не займет много времени, Ревда и Первоуральск города-соседи по реке Чусовой, горе Волчихе, границе между Европой и Азией, и двоюродные братья по дедушке Демидову.
Оранжевый автобус весело катил по знакомой дороге. Мимо Волчихи, из окна автобуса почти не видной – слишком близко к ее подножию пролегала дорога, по мосту над Чусовой, несущей свои темные осенние воды к Первоуральску, через прекрасный хвойный лес, окружающий Ревду. Дорога почти не изменилась, только рекламных щитов раньше уж точно не было. Замелькали одноэтажные домики предместья, потом нарядные дома улицы Горького. Знакомый памятник пролетарскому писателю кто-то заботливо нарядил в зеленый пиджак, использовав для этой благородной цели масляную краску. Лина сошла на площади у кинотеатра и памятника Ленину. Пиджак на Ильиче был бетонно-серый, возможно, из-за слишком высокого постамента. Вот так-то, ближе к народу нужно быть, товарищ! Лина огляделась.
  Перестройка не пошла на пользу и Ревде. Знакомая по родному городу картина: нестриженые кусты, неряшливый стихийный рыночек у входа в магазин… Лина прошла по Горького, свернула на Кошевого, потом на Цветников с ее уютными невысокими домами, где на столбе красовалось объявление, гармонирующее с названием улицы: «Самые красивые цветы в городе. Тел. … Спросить Сергея. Сделай свою жизнь прекрасной!». Лина медленно пошла по улице. Постепенно она перестала замечать следы неспокойного времени. Город был живой, теплый, он всегда нравился ей. Чувствовалось, что все эти дома строил добрый хозяин для родных и уважаемых им людей: для любимой женщины и любимых детей, для отца и матери. И как же так случилось, что Лина не приезжала сюда так долго? И Галочку ни разу не привезла? Вот на этом балкончике с пузатыми балясинами раньше всегда лежала пестрая кошка, а в том доме, с лепниной, жила Юлька, у которой Лина пару раз оставалась ночевать. Надо бы зайти как-нибудь. Но не сегодня. Уж очень не хотелось нарушать очарование, узнавая будничную правду. И этот дом с красивыми закругленными окнами она помнила. Как хорошо! Лина зашла в угловой магазин с романтичным названием «Ромашка» – раньше здесь продавались товары для женщин, теперь же магазин превратился в «сельпо»: одежда, галантерея, мебель, хозяйственные товары… Но тем не менее, Лина сделала тут великолепную покупку – необыкновенной красоты серебристые часики с узором из серебристых же клепок-цветочков на ярко-красном кожаном ремешке. Просто чудо! Можно отправляться домой – остановка рядом, но Лина решила еще чуть-чуть погулять, дойти до парка у дворца культуры, который тоже был совсем недалеко.
  Парки в Ревде и Первоуральске немного похожи – это, в сущности, хвойный лес, облагороженный аллеями, аттракционами и заключённый в ограду. Но если в Первоуральске сосны и ели дисциплинированно соблюдают границы, обозначенные для них человеком, то в Ревде дела обстоят совсем по-другому. Лине всегда нравилось, что в Ревде на улицах так много елок и сосен. В этом было что-то сказочное, будто елки, расшалившись, забежали в город, да так и остались в нем. Лина подобрала шишку, попавшую под ноги и засунула в сумку – на счастье. Дойдя до дворца культуры, свернула на улицу с бодрым названием Спортивная. Прогулочным, совсем не спортивным шагом, поглядывая по сторонам, шла она вдоль ограды парка. Солидные, взрослые ели, живущие в этом парковом лесу, вели степенные разговоры с осенним ветром, елочки-малышки высовывали свои колючие лапки за ограду, как любопытные детсадовские малыши на прогулке. Спортивная в районе хвойного парка застроена двухэтажными домами с лоджиями. Лина засмотрелась на одну из них, превращенную хозяевами в маленький зимний сад. Растения на подоконнике, поперечных полочках, в самодельных кашпо, свисающих на шнурах, полностью закрывали окно и выглядели роскошно.
– Хотите цветы посмотреть? – спокойный глуховатый голос заставил Лину обернуться. Худощавый сероглазый мужчина с резкими складками у рта приветливо ей улыбался. В руках – туго набитый пластиковый пакет, видно, мужчина возвращался из магазина. Лина была совершенно огорошена неожиданным вопросом, но вспомнив объявление на Цветочной улице успокоилась, сообразив:
– Вы Сергей, у которого самые красивые цветы в городе? 
– Он самый! Так вы за цветами? – снова спросил мужчина.
– Ну… да!
– Проходите! – Сергей открыл дверь, пропуская ее вперед.
  В тесной прихожей Сергей привычным движением, не глядя, пристроил на вешалку свою тёмно-синюю куртку и помог Лине снять пальто. На вешалке Лина заметила ещё и яркую молодежную куртку. Лина сняла туфли, не обратив внимания на протесты хозяина, и вопросительно посмотрела на него.
– Вы проходите в комнату, смотрите, я только продукты на кухню отнесу! –  сделал тот приглашающий жест рукой.
Комната была достойным приложением великолепной лоджии и больше всего напоминала маленький цветочный магазин, в который по недоразумению или странному капризу хозяина поставили книжный шкаф, диван и два кресла, довольно потертые и продавленные. Стекла лоджии сверкали прозрачной чистотой. Лина пообещала себе тоже вымыть окна, вот прямо завтра же! Или нет, сразу, как только включат батареи. Свежий прохладный воздух комнаты был напоен запахом влажной земли, зелени, смешанным ароматом цветов. Листья всех оттенков зеленого радовали глаз своей ухоженностью. Просвеченные осенним солнцем, они безмятежно улыбались Лине. Казалось, еще одно маленькое усилие, и можно будет понять их безмолвный язык.
Лина рассматривала тяжелые пурпурные цветы китайской розы, простодушную герань всевозможных цветов, изысканную амазонскую лилию, словно бы вырезанную из куска дорогого мыла, розовые колокольчики «выскочки», официально лаконичный фикус, снежную пену махровых фиалок, чьи пушистые кустики заполняли множество мелких горшочков, крепкие ёжики кактусов, многочисленные листики и травки, названия которых она не знала. Лина осторожно потрогала пальцем лимон, важно зреющий на высоком, почти в рост человека, дереве. В комнату зашел хозяин:
– Выбрали что-нибудь?
– А у вас и правда самые красивые цветы в городе! Наверняка! – искренне восхитилась Лина. Сергей улыбнулся:
– Объявление внук писал, второго такого «делавара» тоже, наверное, во всем городе нет! – чувствовалось, что деду по душе все дела, которые заваривает его предприимчивый внук.
– Сколько же ему лет? – вежливо поинтересовалась Лина.
– Семнадцать. Школу заканчивает.
Лина сочувственно покачала головой, давая понять, что ей не чужды проблемы, связанные с выпускным классом, но разговор на эту тему не поддержала:
– У вас тут такое изобилие, не знаю, что и выбрать…
Но хозяин тоже не пожелал развивать семейную тему.
– А вы не торопитесь, посмотрите, подумайте! – сказал он и предложил, слегка смущаясь:
– Я тут чайник поставил, может, выпьете чашку? Если, конечно, не торопитесь…
– Думаете, после порции теина я буду соображать быстрее? – сморозив эту глупость, Лина смешалась. Но, Сергей этого не заметил:
– Да нет! Просто чаю очень хочется! Извините...
Лине тоже вдруг захотелось чаю. Просто отчаянно захотелось – она забыла позавтракать, уходя из дома, да ещё и от души погуляла по Ревде... Ладно, чего уж, глупостью больше, глупостью меньше… Какая разница! Она кивнула:
– Порция теина мне, действительно, не помешает! Кстати, меня зовут Лина и я не всегда такая бесцеремонная. Не каждый день.
– Значит, мне повезло, что вы зашли посмотреть цветы в благоприятный день!
– Благоприятный для того, чтобы бесцеремонно напроситься на чашку чая?
– Да Бог с вами! Садитесь, где удобнее…
 Кухня была такой же аскетичной, как и комната. Чистотой и холодноватой пустотой кухня напомнила Лине родную поликлинику. В проволочной сушилке рядом с мойкой стояли несколько разномастных тарелок и чашек, стол покрыт клеёнкой с затертым, едва различимым узором. Лина присела на табурет, выкрашенный коричневой краской. Впрочем, чай был хорош –  крепкий, душистый, тонко нарезанный лимон благоухал (урожай с домашней плантации!), а сушки были свежими и хрустящими. И разговор за чаем получился дружеским и приятным, без всяких расспросов о личных обстоятельствах и неловких пауз. Сергей поведал историю своих сложных отношений с лимонным деревцем, которое долгое время не желало плодоносить, Лина выспрашивала о тонкостях ухода за прекрасной фиалкой, которую решила приобрести. Но от второй чашки чая она решительно отказалась:
– Нет-нет! Одной порции теина вполне достаточно! – Лина поднялась и прошла в комнату. – Если не возражаете, я возьму вот эту фиалку. Сколько вы за неё просите?
Сергей, не ответил. Пауза так затянулась, что Лина слегка забеспокоилась: что не так?
– Лина, разрешите подарить вам эту фиалку! В честь благоприятного дня... Пожалуйста!
 Лина замерла, прижав к груди горшочек с цветком. На языке висело привычное: «Что вы, что вы! Нет, нет, нет! Я не могу!», но посмотрев в серые, с льдинкой затаенной боли, глаза, просто сказала:
– Спасибо! – глаза Сергея на мгновение благодарно потеплели. Он начал аккуратно упаковывать нежный цветок. Кажется, он размышлял, можно ли проводить Лину, но все же не стал, почувствовал, что не разрешит.
 А, может, ни о чем таком он и не думал, и все Лине показалось. Хорошего – понемножку! Это правило жизнь, пожалуй, вбила в нее намертво. Зато и малой порции хорошего Лина умела радоваться как никто. Немаловажное умение для женщины, живущей на изломе истории на зарплату медсестры. Но в данный момент это жизненно важное умение помешало ей. По дороге на остановку автобуса она думала о своем случайном знакомом. Что-то беспокоило ее, что-то было не так. Кроме цветов, мужчины и мальчика в доме-оранжерее давно и прочно поселилась печаль. Ее присутствие было осязаемым. Вела себя она сдержанно и вполне интеллигентно, не рыдала в жилетку, не размазывала сопли рукавом, не дышала водочным перегаром, но съезжать не собиралась, до краев наполняя собой прохладную комнату-сад, стерильную кухню, тесную прихожую. На остановке, увидев на доске объявлений уже знакомый красочный листок, Лина решительно оторвала полоску бумаги с номером телефона и аккуратно спрятала ее в кошелек.       
               
 Свердловск-Пассажирский. Первоуральск.  Раш.               

Раш ездил за газетами по понедельникам. Хотя вставать приходилось рано, он любил такое начало недели – с вокзальной суматохой, вагонной толчеей, сонной очередью у оптового киоска, завтраком в полупустом еще кафетерии. Раш покупал еженедельные «Панораму» – для любителей политики и спорта, «Уральскую неделю» для более практичных читателей – с программой, кроссвордами, анекдотами, рецептами ведения домашнего хозяйства и другой занимательной информацией. Для себя и своих приятелей брал несколько номеров молодежной «Джи». Наскоро проглядывал статьи и сразу уезжал в Ревду. Иногда сначала доезжал до Сортировки на первоуральской или тагильской электричках, продавая газеты, а там пересаживался на свою родную, ревдинскую, и уже не спеша проходил весь состав. Продавал газеты Раш легко, перекидываясь шутками со всеми желающими, превращая скучное занятие в забаву. Обычно к концу поездки у него оставалось только несколько экземпляров – для деда, который читал и «Панораму», и «Уральскую неделю», а также для соседок, которых интересовала только «Уральская неделя». Эта поездка обеспечивала неприхотливого Раша карманными деньгами до следующего понедельника, он даже откладывал понемногу. Школу Раш не пропускал, поэтому дед не запрещал эти деловые поездки, хотя явно беспокоился за него, наслушавшись где-нибудь в магазине ужастиков на тему: «А вот вчера, в электричке...».
В этот понедельник, проводив Галинку-Птичку до метро, Раш отступил от неписанных правил и домой не поехал. Правила эти Раш нарушал только в особых случаях, например, недавно – срочно нужны были деньги Кольке и они продавали газеты весь понедельник, тогда он впервые и заметил Птичку. Он хорошо запомнил слова Птички о субботнем дне рождения. Раш любил удивлять, Рашу нравилось дарить подарки. Раш хотел поближе познакомиться с большеглазой худышкой. А значит – нужно было действовать. Он распродал все газеты, доезжая до Сортировки и возвращаясь на встречных электричках обратно, съездил за новой пачкой газет – потолще, распродал почти все, и устроился у багажного отделения поджидать Птичку, которая сказала, что всегда идет на перрон этой дорогой. Ему хотелось узнать, где живет эта малышка. Мало ли что. Что женщины умеют исчезать бесследно, Раш знал с шести лет.
 Малышка была с долговязой накрашенной подругой, но это значения не имело, ведь он не собирался подходить к Птичке сегодня. Он вошел в соседний с девчонками вагон, деловито и весело распродал газеты, а остаток пути с любопытством смотрел в окно. В Первоуральске, куда Раш попал впервые, он пошел следом за девочками, слегка опасаясь, что Птичка свернет к автобусной остановке. К остановке свернула долговязая подружка, а Птичка, помахав ей рукой, перешла через дорогу. Из стандартного здания с надписью «Кафе-кулинария» (в Ревде тоже есть такое) вышла женщина с милым, серьезным лицом. Птичка радостно подбежала к ней, взяла из рук женщины сумку. Они пошли рядом, в ногу, над чем-то смеялись, о чем-то разговаривали. Раш шел за мамой и дочкой мимо школы, памятника героическому генералу Карбышеву, через маленький парк со страшными, почерневшими от времени, деревянными фигурами, до самого подъезда скучной пятиэтажки, стоявшей в окружении таких же скучных пятиэтажек. У мелкотни, стоящей во дворе, узнал номер квартиры, где живет Птичка, ему даже сообщили, что ее зверская мамаша всем тут рада вкатить уколы из здоровенного шприца с огромной иглой, даже посреди ночи. Такая вот стерва. Просто ужас, до чего сложно проживать в доме с такой соседкой. У жильцов посолидней, прочно устроившихся на лавочке у подъезда, узнал где находится автостанция. Автостанция оказалась совсем рядом. Снова повезло. На весело дребезжащем оранжевом автобусе, хитрый мальчишка вернулся в Ревду.
Всю неделю Раш торговал газетами каждое утро. Деду вешал лапшу на уши, говорил, что помогает перекрывать крышу приятелю из совхоза (про крыши приятелей с соседней улицы и со двора не соврешь). Чинить крышу в совхозе он и правда помогал, Колькиной бабушке. Только летом. Но мало ли в совхозе дырявых крыш и приятелей. А на дворе осень, крыши надо крыть. Врал, не желая напрасно волновать деда, да и объяснять настоящую причину не хотелось. Вдруг, все выйдет не так, как он, Раш, придумал. Придется тогда притворяться, что ему все равно, а ему не все равно. Это точно. Он готов из кожи вылезти, чтобы удивить, зацепить, большеглазую девчонку. Школу пропустил только в понедельник, если пропустить больше, еще училка позвонит, поинтересуется, куда пропал мальчик, а Раш не любил создавать проблем ни себе, ни другим. К тому же, он действительно любил и уважал деда и беспокоился о нем не меньше, чем дед о внуке. Беспокоился о спокойствии, так сказать.

Сергей, Раш. Ревда.

 Раш с дедом жили дружно, душа в душу. И вместе они были уже двенадцатый год. Столько же продолжалась и цветочная страсть деда, несколько странная для мужчины, всю жизнь проработавшего на суровом медеплавильном предприятии. Хотя, говорят, и боевые генералы любят выращивать розы. А дед, как и пресловутые генералы, тоже был на пенсии (горячий стаж). Но пенсии деда до генеральской было далеко, и Сергей Петрович подрабатывал сторожем в магазине по соседству, хотя был, по глубокому убеждению Раша, лучше десяти генералов, взятых хоть вместе, хоть по отдельности.
Раньше маленьким фиалковым садом на подоконнике занималась жена Сергея Петровича – Мария. Жизнь у Сергея Петровича тогда была спокойная, размеренная, правильная: серьезная мужская работа по сменам, рыбалка и парилка по выходным, пирог с рыбой и рюмочка после рыбалки и парилки, чтение книг и газет по вечерам на диване у телевизора, возня с «Жигуленком» в гараже, посадка, окучивание и копка картошки в положенное природой время. Счастливая жизнь, ее не нарушило даже то, что дочка Елена, рано выскочив замуж, укатила в Уфу, в семью мужа. Ну что же, совет да любовь! Судьба ее, значит, такая, да и Уфа не так далеко: Мария несколько раз в гости ездила, а Сергей Петрович так и не собрался.
Оказалось, что семейный их ладный мир держался на Марии, как плоская надежная Земля в стародавние времена на спине незаметной мудрой черепахи. Мария и недели не лежала, зимой все покашливала, думали – обычное дело, прохватило где-то, банька, редька с медом, вроде – полегче. А оказалось – рак.
 Со смертью Марии домашняя вселенная вышла из повиновения. Вещи, покорные раньше, бесследно исчезали, носки рвались, пуговицы отрывались в самый неподходящий момент, утюг перегорел, и почему-то в доме никогда не было хлеба, хотя в магазин Сергей Петрович ходил регулярно и в прошлой счастливой жизни, и в нынешней. Он заметил вдруг, что Машины цветы на подоконнике безнадежно засохли, стало их невыносимо жаль. Сергей выбрал листочек, который выглядел чуть получше остальных и поставил его в стакан с водой. Остальные, вытряхнув из глиняных горшочков, он закопал на картофельном огороде, выбросить на помойку рука не поднялась. Приехала, как снег на голову, дочка Елена с сероглазым сыном Рашидиком, которого дед увидел первый раз. Услышав страшную новость о матери, Елена схватилась за сердце, опустилась на низенький стульчик у порога:
– Пап, я не знала… Ни одной телеграммы не получала, правда, папочка…
Оказывается, с мужем она разошлась, жила на квартире, а сейчас собралась с подругой в Москву, подрядившись в бригаду маляров-строителей. На уговоры остаться (Что же, места не хватит что ли?) не поддалась (Да какие тут перспективы, пропаду, как мамочка!). Дочь уехала, а Рашид остался.
  Внук оказался на редкость жизнерадостным, совсем не капризным, а называл себя Рашем. Первое время приходилось оставлять его соседям, а потом Сергей вышел на пенсию – сердце стало пошаливать. «Горячий» стаж он выработал: на завод-то пришел сразу после армии.
Раш и Сергей быстро подружились и вместе стали потихонечку налаживать разрушенный быт. К удивлению Сергея, сквозь полумертвый листочек фиалки проросло несколько новых, крошечных, пустивших нежные ниточки корней. Сергей и Раш достали с антресолей самый маленький горшочек, набрали в парке через дорогу земли с еловыми иголками и посадили отважные листики, бережно накрыв их банкой, чтобы не добрались сквозняки. Позже выяснилось, что это была белоснежная махровая фиалка необычайной красоты. Сергей Петрович и не замечал, что была у Марии такая.
  Сергей увлекся растениями. У него оказалась легкая рука, и все, что он садил, начинало расти и цвести с необыкновенной скоростью, жадно и пышно. Постепенно пошли в дело все опустевшие горшочки, а вскоре пришлось и новые покупать. Он приобрёл несколько книг по цветоводству, с помощью Раша и его дворовых приятелей утеплил и застеклил деревянную лоджию, превратив ее в маленькую оранжерею. Сначала он раздавал цветы и овощную рассаду просто так – соседям, знакомым. Но лет пять назад предприимчивый Раш тайком от деда развесил по городу несколько красочных объявлений. К удивлению Сергея, люди приходили довольно часто и, хотя брал он за цветы недорого, это стало существенной прибавкой к семейному бюджету. Раш был полностью на содержании деда, опекунство он не оформлял, считая это не правильным, не мужицким. Дед должен позаботиться о внуке, не на государство же надеяться ребенку.
 Елена больше не приезжала, присылала к Новому году открытки со стандартными поздравлениями, все из разных мест. Видно что-то не складывалось у нее, не получалась жизнь, а жаловаться она не хотела. Наверное, данные обстоятельства печалили Раша, но внешне это не проявлялось, мальчик был сильный и неглупый. В тринадцать лет он начал продавать газеты, самостоятельно добывая деньги на свои немудреные прихоти. Так они и жили-поживали. Жизнь давно вошла в колею и катила себе по новой дороге.
В пятницу Раш поменял всю мелочь на более солидные денежные знаки – не средние века, чтобы бренчать тяжелым кошельком, добавил к ним свои сбережения, благоразумно оставив средства на покупку новой пачки газет. А ясным субботним утром отправился в знакомый кафетерий, всем сердцем надеясь, что Птичка придет.               
                               
Птичка. Электропоезд сообщением Шаля-Кузино-Свердловск.

В субботу утром Лина, выспавшись за неделю неожиданного отпуска, встала рано. Вымесила еще на раз купленное с вечера тесто, на скорую руку поджарила пирожки с капустой.
– Мама! Какие вкусные! Спасибо!
– Ешь на здоровье! А у меня для тебя подарок! И так самой нравится, что до вечера не выдержу, прямо сейчас отдам!
У Галочки на лице нарисовалось любопытство и опаска (вдруг придется притворяться и хвалить нежеланный подарок?). Лина ушла в комнату и, сияя глазами, вынесла на открытой ладони нарядные часики, радостно заметив, что в глазах дочки осталась только радость, без посторонних примесей. Они некоторое время вместе вертели часики, наперебой перечисляя их достоинства, потом, надев на руку Галочки, полюбовались, заключив, что часы необычайно хорошо смотрятся, элегантны, носить их можно долго – это вещь без возраста. Лина, сложив в пакет несколько пирожков, отдала их Галчонку в дорогу.
– Ну, давай, счастливо! Санька с родителями, наверное, придут, без тебя я их за стол не пущу, так что не опаздывай! – напутствовала Лина дочку.
В раннней субботней электричке пассажиров было немного. У рабочих начинались выходные, а потенциальные покупатели ВИЗовского рынка ехали обычно на следующей. Прислонившись, по своей привычке, головой к холодному стеклу, прикрыв тяжелыми веками глаза, Воробей размышляла о своих днях рождения, которые помнила отчетливо начиная с пятого года. Мама всегда устраивала ей праздник, даже когда перестали вовремя платить зарплату, а что-то купить стало можно только предъявив потребительскую книжку со специальными талончиками. Это чтобы всякие приезжие не скупали товары, предназначенные для жителей города. Толку-то. Все равно никаких товаров в магазинах не было. А мама при этом умудрялась устраивать шумный детский праздник. Из сэкономленных продуктов пекла сладкий пирог, доставала где-то шоколад и конфеты. Вместе они мастерили сувениры для всех гостей – маленькие игрушки и украшения из пуговиц, лоскутков, бусин, пестрых оберток, спичечных коробков, которые гости принимали с буйным восторгом. Придумывала забавные игры и конкурсы, по десять раз заводила «Каравай».
А как мама любит делать ей подарки! Не обращая внимания на кризисы и перевороты, она всегда умудряется отыскать для нее что-то особенное. На день рождения Воробей всегда получала самого забавного мишку, самую прелестную куклу, самую увлекательную книгу (у меня в детстве была такая, я даже ночью под одеялом ее читала, с фонариком – оторваться не могла), самый пушистый и легкий свитерок, ни у кого во дворе таких не было. Дарила, светясь счастьем, радуясь ее удивлению. Вот и сегодня, наверное, все магазины обежала… Воробей с удовольствием погладила часы рукой – какие красивые! А безудержному детскому веселью мама отдавалась больше, чем сама Воробей. Мама всегда была главным дирижером торжества.
 Именно это страшно угнетало Воробья на ее двенадцатом дне рождения: ей вдруг показалось, что она была лишь поводом для малолетних соседей и одноклассников, вроде новогодней елки, вокруг которой все водят хоровод, но никому, даже маме, не интересно, хочет ли этого сама елка.
Может, Воробей отчасти была права: задушевных друзей, которые без приглашения помнят о дне рождения, у нее не было. Так уж получилось, не каждому везет. Воробей тогда старательно веселилась, прилагая неимоверные усилия, чтобы никто не догадался о ее глупой досаде. Но на следующий, тринадцатый день рождения, она устроила маленький бунт. За две недели до праздника, собравшись духом, объявила матери, что никого приглашать не будет. Воробей была непреклонна, на уговоры не поддалась. И мама, тревожно поглядывая на дочку, согласилась. От этой странной победы у нее осталось двойственное чувство: угрюмое удовольствие от того, что настояла на своем, и ощущение горькой вины. Воробей знала, что всерьез огорчила и обеспокоила мать. Как странные сиамские близнецы разного возраста, расходясь, они причиняли друг другу боль.
Впрочем, надо признать, развеселой детской компании было уже тесновато в их комнате, хотя круглый (еще дедушкин!) стол после чая отодвигали к окну. А больше двигать было нечего: шкафы, диван, кресло, мамина швейная машинка и так прижимались к стенам. Так что, все к лучшему. Следующие дни рождения Воробья отмечали чинно, в тесном семейном кругу. Это больше устраивало Воробья, это было справедливо – ведь свои дни рождения мама тоже праздновала так, без чужих. Лина уносила на работу торт домашней выпечки, бутылочку легкого вина, а возвращалась с открыткой и букетом цветов. Забегал поздравить дядя Паша – мамин брат. Были ли у матери более близкие знакомые, Воробей не знала. Скорее всего не было. Как и у Воробья.
Никуда не денешься, похоже, она – самая близкая подруга Лины, такой умной, доброй, симпатичной. Это так грустно. Воробей вздохнула, вспоминая уже свои подарки матери: картинки, самодельные игрушки, которые бережно хранились в шкафу, на полке со стеклянными дверцами. Великолепный венок, за цветами для которого она без спросу ходила за Первомайку. Мама тогда целый день носила его на голове, правда, на следующий день пришлось пообещать, что больше она никогда, никуда, ни за что. Потом венок долго висел на стене и в конце концов рассыпался. Последний подарок – красный пушистый шарф. Деньги на нитки Воробей собирала почти полгода, экономя на скудных карманных и завтраках. Связать потихоньку было нетрудно: Лина много работала. Этот подарок особенно развеселил Лину – день рождения-то у неё в июле, жара в тот день стояла страшная. Мама смеялась, утверждая, что и сама хотела купить именно такие нитки, как это Галочка угадала? Сможет ли она когда-нибудь подарить ей что-то действительно стоящее, отплатить хоть в малой мере любовь и заботу? И есть ли мера у любви? Она снова вздохнула, поглаживая пальцами часики. Интересно, что дарят Рашу? И почему родители разрешают ему торговать газетами? Это ведь, наверное, опасно?

Птичка, Раш. Екатеринбург.

Воробей вышла на перрон. Денек обещал быть сухим – на бледном утреннем небе ни тучки, ни облачка. Воробей отправилась к зеркальному кафетерию, нарушив свое же решение, ходить туда только по тяжелым понедельникам. Увидев одновременно скорую и очкарика, попросила неизвестно кого: пусть я встречу сегодня Раша. Интересно, у взрослых действуют смешные, но надёжные детские приметы? В пятнадцать лет действуют? Оказывается, приметы действовали: Раш ей встретился.
Более того, он уже поджидал ее за столиком у окна с двумя чашечками кофе и тарелкой горячих колечек, размахивал руками с улыбкой до ушей. Как будто можно его не заметить, в яркой куртке, радостного до самой макушки, да ещё и с водушным шариком, привязанным к рюкзаку.
– Привет! А говорил, что только по понедельникам приезжаешь!
– Я специально! С днем рожденья! – Он протянул Птичке красный воздушный шарик, разрисованный фломастерами: разноцветные птички куда-то весело летели. – Про крокодила с гармошкой спеть?
Воробей посмотрела в его длинные серые глаза, в каждом – по чертенку, и поняла: споет, и очень громко. Поспешно попросила не петь, но шарик взяла и привязала к сумке. Села рядом и, продолжая тему, похвасталась часиками, Раш с готовностью восхитился.
– Вообще-то, тоже захожу сюда только по понедельникам, сегодня случайно заглянула, – глядя на проезжающий за окном транспорт, сообщила Птичка.
– Вот видишь! – веско прокомментировал Раш. Про скорую и очкарика Воробей рассказывать не стала.
Тарелка опустела моментально. Вышли вместе, прошли немного по улице. Вздохнув, Воробей повернула к станции «Динамо». На занятия страшно не хотелось.
– Ты что, сегодня учиться собралась?! – возмутился Раш.
– А ты разве нет? – удивилась Воробей.
– Нет! Сегодня я собрался поздравлять тебя с днем рождения! – радостно сообщил Раш. – Похоже, это исключительное по важности событие занимает меня гораздо больше, чем тебя. Это ненормально, это надо исправить! – он осторожно взял Птичку за руку, мягко потянул за собой. Воробей остановилась. Наконец-то в ее жизни начинают происходить настоящие, а не выдуманные события. Но все они с каким-то прибабахом, не такие как у нормальных людей. Может, лучше прекратить их сразу и навсегда? Но Воробей протянула Рашу свою сумку.
– Ну, и как же ты собрался меня поздравлять?
– Мы поедем на рынок!
– На вещевой центральный? С ума сошел!!! – оскорблено и разочарованно протянула Воробей, и сделала попытку отобрать у Раша сумку с тетрадями, но тот проворно спрятал её за спину, и разрисованный шарик смешно выглядывал у него из-за плеча:
– Обижаете, сударыня! Как низко вы оцениваете мои умственные способности и моральные качества! Поразмыслите хладнокровно, без эмоций: на каком рынке прилично делать покупки Птичке и Воронину? У меня не семь пядей во лбу, как вы, совершенно справедливо заметили, но для решения этой задачи  моего среднего интеллекта достаточно! Мы отправимся на птичий рынок!
Глаза Птички вспыхнули любопытством. В душе она уже согласилась прогулять, ликуя понял Раш.
– Разве здесь есть птичий рынок?
– Разве здесь может не быть птичьего рынка, когда имеются в наличии Птичка и Воронин, которые хотят, чтобы такой рынок был! Пойдем скорее, проверим! – он протянул ей шарик, а Птичкину сумку с тетрадями решительно закинул на плечо. – Девочке с воздушным шаром можно всё, даже прогулять уроки.
– Но только сегодня! – всё же предупредила Воробей строго.
– Разумеется! – с готовностью согласился Раш.
Было еще рано, и до остановки у мэрии они дошли пешком. Раш выбрал самую красивый маршрут – мимо пруда и старинных особняков, дальше поехали на трамвае. Всю дорогу они опять разговаривали ни о чем и обо всем сразу.         
Птичий рынок удивительно интересное место даже для одиноких прогулок, а уж вдвоем! Они бродили по рынку уже второй час, рассматривая котят, голубей, кур, собак, кроликов, морских свинок, хомячков и рыбок. Всевозможные уши, лапы, хвосты, перья были со всех сторон. А звуки! А запахи! Всех нужно было рассмотреть, всему удивиться и порадоваться. Чуткий Раш заметив, что Птичка начала уставать и решительно остановился.
– Внимание, внимание! Мы заканчиваем слоняться по птичьему рынку и приступаем ко второму пункту нашей программы – покупке и раздаче слонов! Нервных граждан убедительно просим к чему-нибудь, а еще лучше к кому-нибудь прислониться. Ты, случаем, не нервная? А жаль! Прислонилась бы ко мне! Граждане! Не говорите, что дорого! Просто купите слона! Личный слон – лучший заслон от превратностей переходного периода и отличное вложение капитала! – вдохновенно нес чепуху Раш, при этом он пробирался к «собачьему» ряду, туда, где сидела хозяйка с рыжим мохнатым щенком-подростком. Он отлично заметил, кто понравился Птичке больше других.
– Без родословной! – сообщила хозяйка, цепко оглядывая Раша и пёстрый воздушный шарик в руках у Птички, сразу сообразив, кто платит и в чём дело.
– Почему же ему родословной не дали? – поинтересовалась Птичка, лаская пёсика, который с готовностью облизывал ей руки тёмным языком.
– Пятно вон на лапе и хвост никуда не годится! – сурово предупредила честная женщина.
Воробей и Раш озадаченно посмотрели на хвост – хвостик был вполне симпатичный, пушистый, с черным кончиком. Песик смирно поглядывал на них, вывалив темный язык и приветливо помахивая негодным хвостом. Хозяйка поняла, что парня можно и нужно брать тёпленьким, назвала цену. Птичка испуганно пискнула и поспешила прочь.
– С ошейником и поводком отдам, – быстро добавила женщина. Раш, поспешно расплатившись, сгрёб песика в охапку и бросился вслед за Птичкой.
– Такой дорогой! Иди отдай обратно!
– Какой же он дорогой?! Намного дешевле слона! Я еще сэкономил.
– Отдай обратно!
– Не отдам! Птичка! Это же наш четвероногий друг! Неужели ты меряешь дружбу на деньги? А как он на тебя смотрит! Он же тебя сразу полюбил, на всю жизнь, с первого взгляда! – отчаянно уговаривал Раш. – Ну, хочешь, продай меня на этом птичьем рынке, только возьми щенка, не сердись!
– Глупости болтаешь! – перестала хмуриться Птичка и погладила густую шерстку щенка.
– Ага! – с готовностью согласился Раш.
– Мама, наверное, не разрешит… – пробормотала она и взяла смирного пёсика на руки.
– Если не разрешит, он пока будет жить у меня, а считаться будет твоим, до тех пор, пока твоя мама не разрешит, – с энтузиазмом пообещал Раш, – только имя придумай сама, это должна сделать хозяйка...
 – Ну, ладно, пусть будет ещё один – Шарик! – Птичка улыбнулась, взгляд её потеплел, и Раш вздохнул облегченно.               
Ведь потому то и решил лукавый Раш купить подарок Птичке именно на птичьем рынке. В большом книжном магазине не менее интересно, на хорошую книгу тоже можно истратить все сбережения, но не будешь ведь спрашивать после: «Как там Александр Сергеевич поживает? Странички не замусолились?» А живое существо – прекрасный повод для налаживания длительных отношений: хомячок там какой-нибудь, или попугай. Общая забота о живом и маленьком – это надолго и всерьёз.
Они сели в сторонке на какие-то пустые ящики, уничтожили Линины пирожки. (Немытыми руками, в антисанитарных условиях!) Шарик тоже уплетал выпечку за милую душу. Потом на трамвае отправились к вокзалу. Пёсик смирно сидел на руках у Птички и смотрел в окно.

Птичка, Раш. Электропоезд сообщением Свердловск-Кузино-Шаля.

    На вокзале Раш купил Шарику билет, а себе не стал, экономил: вдруг придется добираться из Первоуральска на автобусе, да ещё со щенком. Объявили посадку. Раш тоже зашел в вагон.
– Провожу вас. Вдруг, твоя мама по-правде рассердится.
– Ну, уж до понедельника то все равно подержать согласится, встретимся, и я тебе расскажу.
– Слушай, дай покататься, тебе что – электрички жалко?
Они устроились напротив друг друга, вытянув усталые ноги, переглядывались, улыбались, лениво обмениваясь редкими фразами. Шарик спал, устроившись на коленях у Птички. После Северки по электричке потёк тревожный ручеёк безбилетников, перебирающихся в первые вагоны, в надежде достичь своей станции раньше, чем их настигнет контроль. Оправдываться, а тем более платить штраф или перебегать из вагона в вагон, Рашу очень не хотелось. Он решил сойти в Будке, к которой как раз подходила электричка.
– Птичка, у тебя есть дома телефон? Нет? Ну, я тебе свой всё равно запишу! Если тебя с Шариком домой не пустят, немедленно откуда-нибудь звони, и я сразу приеду. Мне срочно надо выйти, кажется, я забыл выключить дома утюг.
– Ничего не понимаю, какой утюг? Зачем выйти? – озабоченно хмурилась Птичка, бережно прижимая к себе Шарика .
– Ревдинская и Первоуральская линии почти до Хрустальной идут параллельно, запросто пересесть можно, ваша Будка – это наши Решёты, только наша станция с другой стороны посёлка, – беспечно объяснил Раш, стараясь говорить уверенно, чтобы Птичка не догадалась, что подобные пересадки он ещё не совершал и знает о них только в теории. Ну, что же, всякую теорию рано или поздно надо проверить на практике…
Двери закрылись, электричка тронулась, скоро Раша, машущего руками стало не видно. Удивительно, но за всё прошедшее утро Птичка ни разу не вспомнила о занятиях. С кем поведёшься…
В Первоуральске Птичку догнала Татьяна, приехавшая на той же электричке.
– Привет, пропажа! Хорошо, что я тебя встретила, а то мне поручили тебя с днем рожденья поздравить! – Татьяна протянула Птичке связку воздушных шаров. – Ко мне всю дорогу приставали, думали, что продаю, спрашивали, сколько стоит. А тебя уже кто-то поздравил! Ну-ну, понимаю! Ладно, в понедельник выспрошу, как ты день провела! На правах старшей подруги! – смеясь протараторила Татьяна и побежала к автобусу.
– Спасибо! – крикнула ей в спину Птичка.
   Галочку дома уже ждали. Санька радостно завопил, увидев щенка и шары. Она сообщила, что песика тоже зовут Шарик, и родственников позабавила студенческая шутка. Хвостатому Шарику Лина неожиданно обрадовалась. Они с братом даже вспомнили те времена, когда им не разрешали завести собаку родители. Пили чай, а взрослые и кое-что покрепче, угощались пирогами и домашним тортом. Играли и гуляли с Шариком, устраивали ему постель и искали миску. Умный Шарик сразу понял, что холодильником в этом доме заведует Лина и всячески старался показать свое расположение главному человеку. Впрочем, он благосклонно принял в свою «стаю» и всех остальных членов семьи.
В воскресенье Санька прискакал ни свет, ни заря. У него тоже никогда не было собаки и мальчишка отводил душу. Словом, тихой минутки, чтобы рассказать Лине подробности своего дня рождения просто не нашлось. И не было никаких причин, чтобы напрашиваться к соседям звонить по телефону: всем уже казалось, что Шарик жил в маленькой квартирке всегда.               
               
Раш, Сергей. Ревда.               

   О прогулянной субботе деду пришлось рассказать. Когда Раш подходил к дому, дурак Колька через весь двор поинтересовался, а где это гулял Раш вместо уроков. В голосе Кольки была плохо скрытая зависть. Дед из магазина возвращался, услышал. Его тоже очень заинтересовало, где это гулял Раш вместо уроков. Раш с облегчением признался, что был на дне рождения у одной девочки, в электричке с нею познакомился. И деда тоже с нею непременно познакомит. И все свои деньги истратил на подарок. А школу больше прогуливать не будет. Никогда. Сергей вздохнул, одобрительно похлопал внука по костлявому плечу, пошел заваривать чай. И только за чаем с батоном и повидлом поинтересовался, что же приобрел щедрый внук для «одной девочки».      
               
Птичка. Электропоезд сообщением Свердловск-Дружинино.               
               
В понедельник Птичка проспала на раннюю электричку и в кафетерий не заходила. А домой возвращалась одна, без Татьяны, которая задержалась по своим делам. От метро Птичка, как всегда, свернула к спасительной щели – проходу у багажного отделения. По опыту она знала, что электричка должна уже стоять на седьмом пути, особо можно не спешить, но и замедлять шаг не следует. Из своей щели Птичка вышла так стремительно, что ей пришлось взмахнуть руками, чтобы не упасть. На тротуаре что-то лежало.
Это препятствие было таким несовместимым с ясным прохладным деньком и шумной суетой вокзального многолюдья, что Птичка застыла, словно налетела с разбега на ледяную стену и примерзла к ней, не в силах не только шевельнуться, но и вздохнуть, отвести глаза от мертвого тела ребёнка –   худенького черноволосого мальчика лет десяти. Взгляд против воли отмечал страшные подробности: отсутствие куртки, рубашки и почему-то одного сапога, грязноватую кожу тела – руки, грудь, живот в кровоподтёках и мелких порезах, лицо с приоткрытым ртом, перепачканное размазанными слезами и засохшими соплями, но при этом непроницаемо спокойное. Вокруг стало очень тихо и пусто, хотя множество людей поспешно проходили мимо, кажется, её даже толкнули несколько раз. Всё равно было тихо и пусто, даже в голове зазвенело. Кто-то потряс Птичку за плечо. Она с трудом подняла голову: молодой хмурый милиционер смотрел на Птичку то ли с досадой, то ли с сочувствием:
– Сейчас машина придёт, увезём, – сквозь звон донеслось до неё.
– Это Рустем, он в электричке поёт! – хотела сказать Птичка, но из сдавленного горла вылетели только какие-то непонятные звуки.
– Иди давай! Иди, иди! – уже не глядя девочке в лицо, сердито сказал милиционер. Птичка, спотыкаясь побрела по деревянному настилу.
– Не хочу! Не хочу! Я не хочу так! – стучало в голове. Дорога показалась очень длинной. Пришлось вернуться и еще раз пересчитать платформы, чтобы найти седьмую. Электричка ещё стояла. Птичка, цепляясь за поручень, трясущимися руками, поднялась в вагон и обессилено опустилась на сиденье у окна, оцепенела, лишь самым краем сознания отметив, что отправление было с большим опозданием.
Птичка практически каждую неделю слышала, что кого-то убили, избили, ограбили. Это были страшные новости, но они оставались словами, а не частью ее не слишком весёлой, но в целом вполне благополучной жизни. Воробей часто болела, но мать надежно оберегала её от прямого столкновения со смертью. Когда умер дедушка, она жила у маминой приятельницы, вернувшись домой, только когда печальные хлопоты были уже позади. Тогда смерть тоже оставалась только страшным словом.
Впервые леденящая новость не пришла извне, а не расходуя вообще никаких слов, стала фактом её сегодняшнего дня. Нельзя сказать, что её потрясла гибель именно Рустема, ведь это был почти незнакомый мальчик, если бы она не увидела его сегодня мертвым, то скорее всего, вспомнив несколько раз, наткнувшись на конфету в кармане, забыла бы навсегда. Даже теперь она знала, что полная одинокого ужаса и боли, жестокая смерть, которой закончились насовсем всякие события для Рустема, станет для неё холодным, тяжелым, но всего лишь эпизодом дня. Это было так горько, так несправедливо, что хотелось кричать. Птичка чувствовала себя виноватой. Но в чём? В том что солнечный денёк для неё продолжался, электричка мерно стучала колёсами, машинист неразборчиво объявлял остановки и предупреждал, что двери закрываются? И никак, ни за какие деньги не сделать, чтобы в вагон вошел чумазый певец. Да и кто бы стал платить за это деньги? Нищих попрошаек и без него на этом свете достаточно. Но ведь никто не должен умирать так! Никогда, ни за что нельзя, чтобы смерть была такой!!! Это нельзя, но это было.
Это нельзя, но это было. Птичка открыла глаза, поглядела в окно. Первое мгновение она почувствовала торжествующее удовлетворение от свершившейся справедливости: вместо полей и перелесков Алексеевки или уютного станционного домика Хрустальной, вздыбилась до самого неба угрюмая гора из неровных чёрных валунов, вся в гневных морщинах-трещинах, от яркого солнца еще более мрачная, недобрая. Всё правильно, так и надо! Сама Земля решила проучить людей по-своему, чтобы поняли: так нельзя!!!
Но торжествовала Птичка всего лишь доли мгновения. Тут же пришло досадное понимание, что это не вселенский гнев, а гора Волчиха вблизи. Вот и с другой стороны поезда – водохранилище, громадное, вдохновенно сверкающее на солнце. Она села не на ту электричку и едет в Ревду. Уже почти приехала. Птичка обречённо прислонилась головой к раме.
Вот показался бетонно-стеклянный вокзал с большой надписью: «Ревда».  Птичка вышла. Встала, нерешительно озираясь по сторонам, теребя ремешок нарядных часиков. Здание вокзала, пути с грузовыми составами, Волчиха – уже просто гора, которая по причине небольшой высоты, конечно была не в силах дотянуться до неба. Между Ревдой и Первоуральском нет железнодорожной ветки. И денег на автобус у нее тоже нет. Значит, нужно узнать когда обратная электричка и отправляться обратно до Решёт, как сделал Раш, или до Сортировки, или до Екатеринбурга. Ничего страшного, еще рано. Она вошла в гулкий, почти пустой зал вокзала. Пожилая женщина возит шваброй по полу, парень в черной куртке с капюшоном прилаживает на доску объявлений какой-то пестрый листок. Раш!!!               
               
Раш. Свердловск-Пассажирский. Свердловск-Сортировочный.               
               
  Обещание не прогуливать школу Раш нарушил уже в понедельник. Понедельник у Раша с утра не заладился, такого паршивого понедельника у него давно не было. Звонка от Птички он не особенно ждал, соседский телефон так запросто использовать не будешь. К тому же Раш почему-то был уверен –  женщина с милым лицом, мама Птички, ни за что не выставит Шарика на улицу. Птичка и в кафетерии не объявилась, это огорчило Раша, но ладно, может, просто на электричку опоздала.
На вокзале он заметил, что за ним идут два амбала, с рожами такими тупыми, что головы их казались сделанными из сплошной кости, как биллиардные шары, с вбитыми в них гвоздями-глазами.
Поговаривали, что торговцев с электричек кто-то «трясет», по крайней мере, так утверждал дед, это был его основной аргумент, когда он время от времени принимался протестовать против Рашевых поездок. Но Раш не задумывался никогда, правда ли это. Скорее всего – нет, слишком уж незначительные деньги прокручивались в поездах. Сам он ни с чем подобным не сталкивался. Да и заметить его было почти невозможно: он ведь не мотался по вокзалу целый день, а приезжал только в понедельник, да и продавал газеты только по дороге к дому, в привычной ревдинской электричке. Вот только последняя неделя… Да еще куртку яркую надевал. Может, поэтому его заметили и поджидали специально. Но скорее всего, случайно натолкнулись на Раша случайные приезжие подонки, которым срочно нужно было выпить. Хоть бы сообразили, какая выручка утром? Амбалы влезли за ним в тагильскую электричку. Раш начал было свой обычный шутливый обзор статей, но слова не шли с языка, он несколько раз сбился, чего с ним не бывало никогда. Купили всего три газеты, чего тоже никогда не бывало.
Злой, как чёрт, Раш выгрузился со своими газетами на Сортировке. Биллиардные хари сопели в затылок, как приклеенные.
Платформа была почти пуста и никто не смотрел в их сторону. Раш не испугался, но было противно, будто весь радостный шумный мир какой-то колдун-придурок превратил в тесный вонючий нужник, да еще припёр снаружи дверцу поленом – никуда не денешься. Нельзя, чтобы парни оттеснили его к кустам, где уж точно, будет хана. Один из амбалов тяжело положил руку на плечо Раша, прохрипев что-то в том смысле, что поговорить надо. Раш резко развернулся, освобождаясь, яростно двинул одного тяжелым пакетом по голове, получил ответный удар в лицо, на несколько секунд потеряв способность соображать. Получил еще удар, упал, потеряв равновесие, прикрыл руками голову. Под ребра отвесили пару пинков, силу которых смягчила куртка.  На этом всё и закончилось.
Парни исчезли, рядом лежал пакет, даже газеты не высыпались. Раш поднялся. Его слегка трясло от неизрасходованной злости и облегчения. Болела челюсть, по подбородку и из носа текло, саднило кисть – ударился об асфальт костяшками. Он ощупал зубы языком – вверху одного не хватало, нашел зуб за щекой, сплюнул. Похоже, у амбала был кастет. Ничего страшного, повезло. На него сердито глядела толстая железнодорожница с жёлтым флажком. Скорее всего, от неё и слиняли два идиота. Нашли, где драку устраивать.
Раш поднял свой пакет, пошел в туалет, с некоторой опаской, противной ему самому, прислушавшись у входа: вдруг, эта мразь там спряталась? Но было пусто, журчала вода, несло мочой и хлоркой, это чувствовал даже его хлюпающий нос. Раш умылся, как мог обтер куртку. Вроде бы всего минут десять прошло, а оказалось – полчаса, электричку пропустил. Раш сел на скамейку, ждать следующую, наблюдая бездумно за грязными станционными голубями. И газеты в электричке сегодня он не продавал, сидел грустный, совсем как Птичка, когда он впервые её увидел Прижавшись лбом к стеклу, следил за знакомыми лесными, водными и огородно-поселковыми видами, мелькавшими за окном.

Раш, Сергей. Ревда.

К дому Раш пошел дальней дорогой, мимо Горького в зеленом пиджаке. Это они с Колькой покрасили пиджачок великому пролетарскому писателю, давно, ещё прошлой зимой, чтобы выразить уважение создателю «Буревестника», а также немного утешить его: ведь с ваучерами его любимые пролетарии опять пролетели, это Раш совершенно точно знал от деда. Пиджак местами уже облупился. «Надо подновить!» – по хозяйски решил Раш. Настроение улучшилось, как всегда у этого памятника – приятно сознавать свой бескорыстный вклад в благоустройство родного города.
   Дед был дома, шуршал газетой на кухне. Раш прошёл в ванную, набрал воды, щедро сыпанул порошка, постирал куртку, вывесил во дворе – на ветерке быстро высохнет. Вернувшись, прошел на кухню, остановился у двери напротив окна, чтобы поскорей начать и закончить неприятный разговор. Дед оторвался от газеты, глянул на внука, глаза у деда стали круглыми.
– Доездился, голубчик!
– Причём тут «доездился»? Вовсе даже ни причём, – пожал плечами Раш. – Об памятник Горькому башкой стукнулся.
– Что ты несёшь! – волновался все сильнее дед.
– Смотри, вот газеты! Если бы на меня твой рэкет напал, были бы у меня газеты целые? – как можно убедительнее произнес Раш.
– А почему не продавал – полная сумка? – подозрительно обшаривая глазами лицо внука, не унимался дед.
– Голова болела. Может у человека элементарно разболеться голова? – гнул своё Раш.
– А причём тут памятник? – задиристо цеплялся дед к мелочам.
– Я же говорю, голова болела, пошел дальней дорогой, чтобы проветриться, а там – Вовка у Горького, ты Вовку не знаешь, он пиджак Максиму подкрасить хотел, а до воротника не достает, он шибздик настоящий, где ему достать, говорит: «Подсади меня!», я его на плечи посадил, а нога подвернулась, мы оба полетели, я башкой прямо о пьедестал, хорошо хоть банку с краской Вовка открыть не успел, не вылилась, – молол Раш. Дед вздохнул:
– И этому человеку Родина скоро доверит оружие. Зубы покажи!
Раш открыл рот, показал. Утешил себя и деда:
– Так даже лучше, плевать удобно!
Сергей еще раз вздохнул, дал внуку легкий подзатыльник. На этом объяснение закончилось. О том, что в школе уроки скоро начнутся, а Раш почему-то сидит тут, на кухне, оба деликатно промолчали. Пообедав борщом – шипя и морщась – ложка обжигала губы, но с отменным аппетитом. Благодарность к деду требовала выхода, и Раш на волне вдохновения принялся разрисовывать рекламную листовку, обещающую лучшие комнатные растения по умеренной цене всем заинтересованным лицам. Объявление получилось великолепным. Раш надел старую куртку и пошел наклеивать свой рекламный шедевр.   
Именно по этой причине он и оказался на вокзале. Заплатив дежурному за пользование официальной доской объявлений (в делах коммерции нужно быть аккуратным!), терпеливо выслушав мнение уборщицы тети Кати о своей разбитой физиономии, Раш принялся прилаживать свой листок на стенку. Кто-то легко потянул его за рукав.

Птичка, Раш, Сергей. Ревда.

– Птичка!
Птичка застыла, широко открытыми глазами глядя на его щербатую улыбку.
– Не обращай внимания! Вчера на лестнице споткнулся, головой прямо о перила. Такая досада. Что, мама не разрешила?
Воробей не сразу поняла, что Раш спрашивает о Шарике.
– Нет, что ты! Мама даже обрадовалась. Да и как бы я тебя нашла в Ревде?
– Говорю же, головой стукнулся, соображаю плохо.
– Просто села не на ту электричку, ошиблась, – объяснила Птичка свое появление.
Раш понимающе покивал:
– Ну, да! Они обе на седьмой останавливаются, только наша – чуть позже.  Пойдем, покажу где  остановка у вашего автобуса.
– У меня денег нет!
– У меня дома возьмем! Я близко от остановки живу, получится почти по пути. Пойдем!
Раш опять немного хитрил. До остановки у педагогического училища вполне можно было доехать на городском автобусе, который как раз выруливал к вокзалу, денег занять у девчонок из вокзальной чайной – Раш регулярно снабжал их «Уральской неделей», а идти пешком было далековато. Но Рашу хотелось познакомить Птичку с дедом и очень хотелось немного погулять с нею.
– Пойдем? – он осторожно взял Птичку за руку.  Она зацепилась взглядом за свежие ссадины на его пальцах:
– А пальцы тоже на лестнице разбил?
– Ага. Прямо по ступенькам костяшками проехал. Жутко не везет.
Птичка посмотрела в глаза Рашу так долго и пристально, что это было почти мучительно, но отвести взгляд было невозможно. Наконец, глаза опустила она .      
   Они шли по улице, молча, взявшись за руки. Хорошо, что дорога длинная, можно долго радоваться тому, что он идет за руку с такой классной девчонкой, и день такой ясный и солнечный, пропитанный сухими осенними ароматами. Но, всё же, безмятежной радости не получалось: Раша тревожил горестный взгляд Птички. Прошли уже полдороги, когда Птичка медленно, с усилием подыскивая слова, рассказала о мальчике из электрички, Рустеме. Раш смотрел пристально и серьезно, не перебивал, с готовностью принимая на себя часть тяжести с ее души. Они опять какое-то время шли молча.
– Сволочной мир! – наконец, горько произнес Раш.
– Нет, просто сволочей в нем много.
– Не ругайся, красивым девочкам нельзя ругаться, это еще больше нарушает мировую гармонию.
– И ничего нельзя сделать. Я такая слабая… – слова о красивых девочках она пропустила мимо ушей.
«Теперь у тебя есть я» – очень хотелось мужественно и спокойно сказать Рашу, но он не сказал. Только вздохнул, тяжело, как дед.
  Дед был рад познакомиться с «одной девочкой». Было видно, что просто камень с его души свалился. Наверное, вообразил себе невесть что в меру своей взрослой испорченности, а тут на тебе – глазастая Птичка! За мирным разговором они пили чай с сушками, потом дед хвастался цветами.
– Ой, у нас такая же! – вставила Птичка, погладив тонким пальчиком любимую дедову фиалку.
Потом Раш проводил Птичку на автобус. На остановке Птичка наконец-то вспомнила о времени, схватилась за руку – часов не было.
– Я поищу, – успокаивал Раш, – привезу в кафетерий, или прямо в институт зайду.
«Или домой» – добавил он про себя. Подошел оранжевый автобус и, виновато дребезжа, увез Птичку в Первоуральск.
                .
Первоуральск. Электропоезд сообщением Свердловск-Кузино-Шаля.               
               
  Во вторник Птичка нарочно пришла в зеркальный кафетерий, но Раша не было… Значит, часики не нашлись. Жалко. Хотя вчера, в глубине души, она была даже рада потере. Во-первых, это было справедливо. Ведь, переложив свое потрясение на Раша, она настолько успокоилась, что болтала и с удовольствием уплетала сушки в гостях. Неужели сытый желудок и ей важнее, чем жизнь человека? А во-вторых, было чем объяснить свой расстроенный вид (часы потеряла) и позднее появление (часы искала). Конечно, вранье – свинство, но рассказывать Лине о мертвом мальчике Птичка не собиралась. Это было немыслимо. Мать и так беспокоилась о ней, а из-за часов расстроилась больше, чем сама Птичка.
Во вторник тоже Раш не появился, хотя ждать его во вторник было довольно глупо – ведь он говорил, что ездит за газетами только по понедельникам. Но Птичка ждала Раша и в среду, ждала в четверг, пятницу и субботу. Ходить каждый день в кафетерий было напрасной тратой времени и денег, нужно было всего лишь дождаться следующего понедельника. Ведь и беспечному Рашу надо было учиться в школе. А в прошлый понедельник он просто мог проспать. Но Птичка не могла удержаться и совершала эту глупость каждый день. Она прилежно записывала лекции, готовилась к практическим, болтала с Татьяной и однокурсниками, разговаривала с матерью, гуляла с Шариком (они поделили прогулки: утром – Лина, вечером – Птичка, а днем с Шариком носился Санька). И к электричке от метро ходила привычным путем мимо багажного отделения, каждый раз лишь  мимолетно вспоминая Рустема. И все больше беспокоилась о бесшабашном Раше. Теперь-то она знала, как легко люди уходят навсегда.      
  Воскресное утро было дивным – сверкающее инеем, безветренное, с бездонным головокружительно-прозрачным осенним небом. Она не пошла с мамой и Шариком на озерки, но и в Ревду не поехала. Ведь Раш не сказал ей: «Приезжай!». Звонить от соседки не хотелось. Можно было сходить на переговорный пункт, но Птичка не пошла. Тыкалась из угла в угол в их маленькой комнатушке. Сварила картошку (наверняка мама голодная придет), когда картошка безнадежно остыла, поджарила ее и предусмотрительно завернула в старое одеяльце, которое сохраняли именно для этого. Прилегла на диван, покрытый домотканым половиком. Лет пять назад они с мамой порезали на узенькие полоски все старые вещи с антресолей, смотали в большие клубки и отнесли бодрой улыбчивой женщине в Первомайку (мама делала ей массаж целый месяц). В просторной бревенчатой комнате у нее стоял старый ткацкий станок. А через неделю забрали у нее полосатую дорожку – добрую плату за лечение. Птичка водила пальцем по разноцветным полоскам. Вот это была мамина юбка, эта, красная, летним платьем Птички, узенькая зеленая – ее колготками, еще детсадовскими. Эта… Уже не вспомнить. Даже от ненужных, забытых вещей что-то остается – полоска на коврике, какие-то осколки… А от человека?
Вернулись мама и Шарик. Набросились на картошку. Мама весело рассказывала о дневных приключениях и проделках Шарика. Птичка удивлялась, расспрашивала, ласкала песика, но внутри словно сидела заноза, и даже улыбаться было больно.
В понедельник Раш тоже не пришел в кафетерий. Последнюю пару отменили, и они с Татьяной возвращались домой пораньше. Птичка печально слушала болтовню Татьяны, не вникая в смысл, кивала головой и поддакивала.
…Палкино …Северка… Будка…
– Слушай, я книгу в аудитории забыла! – выпалила Птичка в лицо ошарашенной Татьяне очевидную глупость и бросилась к выходу. Скорей!!! Только бы успеть! Как же она могла ждать так долго? Ведь это совершенно немыслимо – потерять Раша!
– Куда, ненормальная! Завтра найдем! – кричала ей вслед Татьяна.
Двери с шипеньем закрылись, электричка ушла.
               
    Раш. Ревда.

 Проводив Птичку, Раш снова отправился на вокзал, к знакомой уборщице тёте Кате.
– Теть Кать, я тут с девочкой был, она часы потеряла, красивые такие, с узором из клёпочек…
– Растяпа! – осудила полоротую девчонку тетя Катя. – Хорошо, что я сразу заметила, прибрала. – женщина, тяжело ступая, пошла в дежурку. Раш, приплясывая от нетерпения, двинулся следом.
– Держи! Эти?
Раш сиял:
– Эти! Тетечка Катечка, я… Я вам лимон принесу! У деда как раз созрел! Спасибо!
– Беда деду с тобой, непутевым! – притворно ворчала довольная тётя Катя.
Раш сунул драгоценные часики в нагрудный карман рубашки, застегнул куртку. Может, прямо сейчас до Первоуральска слетать? На автобусе. Туда – обратно. Пустяки. За деньгами только домой забежать...
Но ноги почему-то стали передвигаться с трудом. Добредя до квартиры, Раш решил отвезти часы завтра, главное нашлись. Но паршивый понедельник опять перевернул все по-своему, по-дурацки. За час Раш покрылся красными пятнами и к ночи свалился с громадной температурой, перепугав деда до паники.
Ветрянка! Смех да и только… Но первые три дня ему было не до смеха. Раш болел тяжело, словно кто-то решил отомстить ему за благополучные годы, когда его даже грипп не брал. Температура была такой высокой, что воздух казался Рашу густым и горячим. Есть он не мог, сразу выворачивало. До туалета дед его дотаскивал, поддерживая подмышки, а Раш еле передвигал ватные ноги. И даже с ночного дежурства дед несколько раз заходил домой, беспокоясь за внука. Но через три дня мир повеселел. Раш стал поправляться. Он с аппетитом умял тарелку покупных пельменей, сам смазал марганцовкой болячки, а деду подставил только пятнистую тощую спину и задницу. Деловито поинтересовался:
– Дед, дашь денег на газеты? Взаймы, с отдачей. Те-то устарели, разве что бабушкам на кульки для семечек пойдут.
Дед хмыкнул:
– Те я знакомым продал, деньги у тебя в столе лежат.
– И «Джи»? – усомнился в способностях деда Раш. Рок-музыкальная «Джи» вряд ли могла интересовать степенных знакомых Сергея Петровича.
– «Джи» у меня Колька купил. Оптом, все экземпляры, со скидкой пять рублей со штуки, – обстоятельно сообщил дед.
– Ну, дед, ты молоток! Спасибо! – искренне восхитился Раш.
Он уже не спал целый день, проваливаясь в кошмарах в какие-то чёрные ямы. Теребил старую, ещё дедову, гитару. Маясь от безделья, помогал Сергею Петровичу ухаживать за цветами, листал книжки. Пару раз заглядывал Колька, сообщал немудреные школьные новости.
   В следующий понедельник Раш чувствовал себя отлично, и корочки с болячек почти все отвалились, оставив только розовые кружки новой кожи. Но строгая врачиха в школу не выписала, велела долечиваться. Он решил отправиться за прессой, но дед не разрешил: нечего людей заражать. Раш так расстроился, что дед, сжалившись, отпустил его чуть-чуть погулять в парке рядом с домом. Посетителей в это время года там практически нет, а хвойный воздух полезен – в нем фитонциды. Предварительно взяв с Раша честное благородное слово, что в Свердловск, то есть, в Екатеринбург его не занесёт, Сергей ушел по своим делам. Раш решил, что место прогулки, это не принципиально, главное – не подходить близко к живым людям, тем более, что ёлки с фитонцидами по всему городу растут.
    Раш оделся, положил в карман рубахи птичкины часики – приятно было, они стучали, как маленькое сердце, и немного денег, просто так, на всякий случай, а в карман яркой куртки – лимон, вышел на улицу. Раш отлично помнил о своем обещании вознаградить добрую женщину за находку часиков. Тетя Катя, наверняка, уже переболела ветрянкой и Раш для неё был не опасен.
Свежий холодный воздух показался немыслимо ароматным, кружил голову. Сначала Раш отправился к Максиму Горькому в зелёном пиджаке. Нужно показаться бетонному другу, неделю у него не был. А то решит, что Раш сыграл в ящик и тоже стал памятником. На вокзале, вручив тёте Кате лимон, терпеливо выслушав её мнение о своей пятнистой физиономии и похвалы талантам деда, Раш вышел на перрон. Без всякого коварного умысла, просто не хотелось домой. Объявили электричку до Екатеринбурга. Не вовремя, видно, опоздала. Раша осенило: он доедет до Решёт, пересядет на первоуральскую электричку и отдаст часики Птичке. Раш запрыгнул в вагон. Долго? Да делать-то всё равно нечего. Не уроки же учить в такой прекрасный день. Да и спешить, собственно, некуда. Птичка еще на занятиях, даже ждать придется. Глупо? Ну и что? Он соскучился, хватит.
         
Раш. Решёты.

  Выйдя в Решётах, Раш остановился. Тогда, в Птичкин день рождения, он просто прошел посёлок насквозь, как робот, снабжённый компасом. Дорога оказалась длиннее, чем он рассчитывал. Наверное, был более удобный и короткий путь, но расспрашивать женщин, беседующих на крыльце продуктового магазинчика, он не стал, помня, что представляет бактериологическую угрозу для окружающих. Раш, как положено роботу, решил воспроизвести свой субботний маршрут в обратном порядке. Магазин. Закрытый детский сад. Помойка. Пятиэтажка. Парни у подъезда, зычно перекликавшиеся с девчонкой на балконе. В прошлый раз их не было, но это не сбило Раша с курса. Парни проводили взглядами его яркую куртку и вернулись к переговорам:
– Ну, пойдешь?
– Ну, так у мамки отпроситься надо!
– Ну, так отпрашивайся, мы тут тебя ждём!
Котельная. Пустые огороды с баньками на задах. Спуск к весёлой шумной речке. Мостик через шумную речку. Редкий сосняк. Пахнет хвоей, стылой осенней землёй. Слева – забор коллективного сада, который в субботу, естественно, был справа. Уютный запах дыма: кто-то топит печку в садовом домике. Впереди – суетливое шоссе на Екатеринбург, равнодушно рассекающее осеннюю безмятежную тишину.
               
Птичка. Решёты.               
               
   Электричка ушла, прогремев мимо Птички всеми своими колёсами. Никто кроме неё не сошёл. Похоже, Птичка совершила очередную глупость, но была полна отваги, как озорной воробушек. И кто же посмеет назвать его дохлым? Птичка перебралась через пути, прошла под бетонными опорами автомобильного моста, огляделась. Идти надо под прямым углом к первоуральской линии, это будет самый короткий путь, ничего страшного, элементарно. Вопрос только в том, существует ли этот кратчайший путь в действительности? Кажется, вот эта тропинка – то, что надо. Уповая на мудрую лень жителей Решёт (уж, наверняка, не ей одной хочется, чтобы дорога была покороче), Птичка пустилась в путь. Ослепительно сияло прохладное осеннее солнце, пахло осенней, прихваченной инеем, травой. Тропинка провела её сквозь посёлок из одноэтажных бревенчатых домов, окружённых огородами. Никого. Пусто. Все сельские жители были на работе или распивали чаи у телевизора. Дальше тропинка ныряла в узкий проход между двумя глухими заборами, огораживающими коллективные сады – многочисленные «фазенды» горожан, на шести сотках которых трудились по выходным, за неимением рабыни Изауры, сами хозяева участков.
Птичка остановилась: сейчас тропинка выглядела опасно, просто западня какая-то! Но внутренний компас, будто перелётной птице, говорил ей о правильности взятого направления, и Птичка отважно вошла в зловещую щель. Через пару минут дорожка, стиснутая двумя заборами, перестала казаться страшной, а стала просто скучной. А сами заборы в своей монотонной полосатости были просто бесконечными. Но бесконечных заборов не бывает, и тропинка вывела её в сосновую рощицу, насквозь просвеченную солнцем. Гремело машинами шоссе. Птичка растерянно остановилась: как же перейти? Никто и не думает замедлять движение. Она робко ступила на серый асфальт дороги. Шофёр, проезжающий мимо, свирепо показал ей кулак и ткнул большим пальцем куда-то себе за спину. Птичка посмотрела туда, куда указывал сердитый шофёр.
Ура! Подземный переход! Строители дороги позаботились о безопасности жителей Решёт. Решёт, рассечённых надвое скоростным шоссе. Она подошла к бетонной будочке, выкрашенной в жёлтый цвет – остановке по требованию. В ней и начинался спасительный подземный переход. Разумеется, выложенный простыми бетонными плитами, не освещённый. Птичка спустилась по серым ступеням и остановилась, настороженно вслушиваясь. По переходу кто-то шел. Быстрые шаги отдавались эхом в полутьме тоннеля. Ближе, ближе… Раш!!

Птичка, Раш. Решёты.

     Оба застыли на мгновение, не веря своим глазам, потом радостно бросились друг к другу. Птичка, как испуганный ребёнок, изо всей силы обхватила тощего Раша руками, прижавшись лицом к его яркой куртке, Раш бережно обнял её за плечи. Птичку и Раша окружила тишина, хотя шоссе не переставало шуршать шинами над их головами, но все звуки отступили перед счастливой тишиной. Как хорошо!
– Ты откуда?! – хором сказали Птичка и Раш, отпуская друг друга. Хоровой вопрос снял невыносимое напряжение волшебной минуты, вернув их в обыденность, тоже вполне счастливую. Радостно засмеялись. Раш вывел Птичку за руку обратно в жёлтую будочку остановки.
Сияла прозрачная осень. Всё в мире было хорошо и правильно. Они сели на скамеечку под бетонным навесом.
– Чудеса! Почему ты здесь, Птичка? – уже спокойнее спросил Раш. Он продолжал держать Птичку за руку, опасаясь, что она исчезнет таким же чудесным образом, как и появилась. Улетит, например.
– Всё очень просто! Я хотела узнать куда ты пропал! Беспокоилась! Но сейчас то вижу, что болел! Ветрянка?
– Ага! Не заразишься?
– Я еще до школы переболела! А ты то как здесь оказался?
– Я тебе часики вез! – Раш достал часы, надел на тонкую руку Птички.
– Чудеса! Я думала насовсем потерялись.
– Чудо то, что мы с тобой не разминулись. – благоразумно заявил Раш. – Птичка, я тебя очень прошу, не езди больше в Ревду на первоуральской электричке! Я так боюсь, вдруг ты исчезнешь?
– А сам то? Я ведь тоже боюсь, что ты исчезнешь!
– Я тоже больше не буду. – пообещал Раш.
– Я тоже не буду. Этот длинный забор – просто кошмар.
   Они молча сидели на скамейке, глядя на проносящиеся мимо машины. Раш готов был остаться жить в жёлтой будочке, Птичка тоже никуда не торопилась. Но мужчина должен контролировать ситуацию и не должен надолго отрываться от действительности. Поэтому, когда показался первоуральский автобус, Раш решительно поднялся, замахал рукой.
– В Первоуральск сегодня не поеду, подожду, пока болячки пройдут, – торопливо объяснил он Птичке, помогая ей подняться в автобус. Расплатился с шофером, выпрыгнул обратно на дорогу, помахал рукой, прощаясь. На электричку Раш тоже не пошел. Рискнул дождаться ревдинского автобуса. Ехал, натянув на голову капюшон, чтобы пятнистая физиономия не очень бросалась в глаза. Никто не возражал. Может, не обратили внимания, а может, все уже переболели ветрянкой.
               
Раш, Сергей, Елена, Алька. Ревда.               
               
   Оказывается, чудеса для Раша на сегодня ещё не кончились.
Когда он, открыв дверь своим ключом, вошёл в прихожую, сразу почувствовал запах духов. Остановился у двери, уже догадавшись, но не смея поверить. В дверном проёме появился силуэт невысокой полноватой женщины с кудрявой головой. Раш нажал выключатель, лампочка осветила такое родное и такое забытое лицо с длинными серыми глазами, тонкими высокими бровями, грустным ртом…
– Рашид!!!
– Мама… – выдохнул Раш, обнимая женщину за плечи, уткнувшись лицом в душистые кудри.
– Наконец-то, Рашидик! Большой-то какой! – пробормотала Елена в куртку Раша и отстранилась. – Что это с тобой?
– Ветрянка! – виновато пробормотал он.
– Ну, ладно, что уж сейчас поделаешь! – непонятно вздохнула мать. – Раздевайся, проходи в комнату! – пригласила она так, будто это Раш не был дома много лет, и вот, наконец, появился. Раш торопливо скинул куртку и кроссовки, прошел в комнату. И снова замер у порога. В кроватке, сооружённой из двух сдвинутых вместе кресел, спал ребенок. Раш осторожно подошёл. Сел на пол рядом с импровизированной кроваткой, осторожно, кончиками пальцев погладил мягкие темно-русые кудряшки, вопросительно глянул на мать.
– Это твоя сестрёнка. Розалия, Алька.
– Ух, ты! Вот здорово! Всю жизнь мечтал иметь сестрёнку! А уж Розалию – тем более! – восхитился Раш. – А я её не заражу? Может, мне пока к Кольке переселиться?
– К Кольке переселяться поздно, ветрянка очень прилипчивая. Ладно, чем раньше переболеет, тем лучше. – успокоила Раша мать.
Вернулся из магазина дед, накупивший сока, творога и манной крупы для внучки и угощение для взрослых в виде тортика местной выпечки и кулька пельменей. Накрыли стол на кухне, чтобы не мешать Альке. Пельмени сварили, тортик нарезали, Елена достала из дорожной сумки пластиковую бутылку из-под минералки со сладким домашним вином. Мать налила Рашу наравне со взрослыми. Дед нахмурился.
– Да что ты, пап, слабенькое, взрослый же парень! – успокоила мать. – Неужели ни разу не пробовал?
Раш промолчал, не желая разочаровывать деда. Выпили за встречу. Тут возникла на пороге Алька, тараща серые глазищи, в стареньких растянутых колготках и измятом платьице. Осмотрела взрослую компанию и заулыбалась:
– Деда! – Сергей подхватил внучку на руки. – А ты кто?
– Я Раш! – представился Раш, нисколько не смущённый прямотой вопроса.
– Это твой старший братик, Розалия, помнишь, я тебе рассказывала? – затараторила Елена. Розалия пропустила мимо ушей реплику матери, не сводя глаз с Раша, продолжила разговор.
– Раш… – «р» она произносила не совсем уверенно, забавно выделяя трудный звук. – А ты большой или маленький?
– Я – большой! – уверенно заявил Раш.
– Большо-о-й? – усомнившись, протянула Алька. – И даже зайчика рисовать умеешь?
– Конечно, умею! – со спокойной гордостью за свои несомненные таланты подтвердил Раш.
– А ну-ка, нарисуй! – тут же потребовала Алька, перебираясь на руки к брату – тощенькая, невесомая. Раш с Алькой на руках тут же сходил за фломастерами, нарисовал зайчика, домик, чтобы зайчик в нём жил, грядку с морковью, чтобы зайчик ел, солнышко, чтобы зайчик не испугался в темноте, и собачку, чтобы охраняла зайчика от волка. Потом пришлось нарисовать будку и косточку для собачки.
  Алька была в восторге от такого замечательного брата. Малышка наотрез отказалась есть манную кашу, зато с аппетитом уминала пельмени из тарелки брата, а потом собрала ложкой все розочки с торта. Манную кашу съел Раш. Не пропадать же добру. Пока Раш и Алька были заняты важными делами, Елена и дед успели помянуть бабушку Машу и персонально выпить за здоровье всех членов семьи. Разговор за столом шел сумбурный, бестолковый. Но все же Раш выяснил, что Розалии скоро будет четыре.
– За четыре года не сообщила о внучке! Безголовая ты, Елена!
Из ответного монолога матери Раш узнал, что не писала она о дочери, чтобы папа не беспокоился, потому что жила девочка с бабушкой, матерью отца. А теперь они разошлись, пришлось забрать. Но это чепуха. Она встретила настоящего мужчину, которому и десять детей будут только в радость, он сам это говорил. Он на рынке торгует в Краснодаре – большой город, теплый край, море близко. Не то что тут, на Урале – десять месяцев зима, остальное – лето. Можно вообще всем туда перебраться, хватит мёрзнуть, папочка! Пора и тебе кости погреть. И Раш при деле будет, и тебе работа найдется, на рынке для всех занятие есть!
Такие разговоры Рашу не понравились, но он не вмешивался. Наконец, взрослые заметили, что Розалия разрисовала лицо и руки фломастерами.
– Я хочу как Раш! Он тоже разрисованный!
Отмывали Розалию в ванной, где она устроила целую бурю. Долго устраивались на ночь. На прежнем месте остался только дед, Елена расположилась в комнате Раша, сам Раш хотел лечь в кухне, на продавленной раскладушке, которую принес от Кольки, но Алька хотела непременно держать брата за руку, пришлось укладываться в «садовой» комнате.
Кажется, из всей семьи не спал один Раш. Он лежал с открытыми глазами, хотя в темноте все равно ничего не было видно, только когда мимо дома проезжал автомобиль, комната наполнялась причудливыми тенями растений, которые стремительно проносились по стенам и потолку. Раш слушал громкое ночное тиканье часов, ровный шум дождя и неровное дыхание деда. Алька дышала неслышно и продолжала цепко держать его за палец. Из комнаты, где спала мать, тоже не доносилось ни звука. Лежать было неудобно, но лишний раз скрипеть раскладушкой не хотелось, ещё дед проснется.
Раш был счастлив. Он был счастлив весь день. Радость смешивалась с пронзительным предчувствием неизбежной печали, ощущением тревожной зыбкости будущего, которое ещё утром казалось вполне определённым и сулящим только хорошее. Из разговора деда и матери он уже понял, что приехала она ненадолго, непонятно, какие у неё планы, неизвестно, что думает об этом дед. У него есть Птичка, у него (вот здорово!) есть сестрёнка, у его матери, кажется, всё пока хорошо, дед здоров. Хорошо бы так было всегда, или хотя бы подольше. 
Лишь в одном Раш был уверен: как не повернутся события, свою судьбу он будет решать сам. Жаль, если отстаивая свое решение, придется спорить и ссориться с матерью, но все равно, решать будет он сам. И никогда он не оставит Птичку и Альку – в конце концов, мы в ответе за тех, кому позволили приручить себя.
И ещё на десять тысяч процентов Раш верил своему деду, надежному как земля, которая что бы ни случилось, выносит всё и всех.
Проснулся Раш первым. Стараясь не скрипеть пружинами, сполз с раскладушки, пробрался в ванную. Вполне возможно, что сегодня в совмещённый санузел образуется очередь, так что тянуть с утренним туалетом не стоило. Осторожно прошел на кухню, прикрыв дверь, чтобы никого не будить, замесил тесто для манника – манную крупу, отвергнутую разборчивой Розалией, следовало использовать, а печь манник он умел, рецепт то простейший. Раш вообще умел очень много. Пока манник пёкся, он успел вымыть посуду и прибрать на кухне, приведя её после вчерашнего пиршества в первоначальное больнично-стерильное состояние. Заглянул свежевыбритый дед, шепотом позвал Раша сходить к своему приятелю за кроваткой, из которой вырос внук приятеля.
Дома их встретила восторженными криками Алька:
– Ура! Деда и Раш пришли! Мама, они решётки принесли, мы будем клетку мастерить! А кто будет жить в клетке? Куры или поросёнок?
 Раш, освободив руки от деревянных деталей кроватки, подхватил Альку на руки.
– Не нужны мне поросята, не нужны мне куры! А нужна лисичка-сестричка!
– Мама! У деды будет жить лисичка-сестричка – радостно сообщила Алька матери.
– Я пошутил! Мы будем мастерить кроватку для одной маленькой хорошей девочки. Будешь помогать?
   Завтрак прошел весело. Раш, отгоняя печаль, которая неотвязной осенней мухой кружила над столом, начал рассуждать о волшебной природе манной крупы вообще и манника в частности, как великолепной приманке. Мать, радуясь возможности отложить серьезный разговор, азартно предлагала версии, кого и что можно приманить манником. Наиболее практичными вариантами были мужчины и деньги на которых она настаивала, но воробьи, предложенные Алькой, понравились Рашу больше. Дед же не поделился с младшими членами семьи своими соображениями по этому поводу.
– Непременно угостим воробьев и других маленьких птичек! – с жаром пообещал сестрёнке Раш. Алька откладывать на потом такое важное дело отказалась, и они с Рашем, прихватив кусок манника и детский матрасик, который вместе с кроваткой одолжил дедов приятель, отправились во двор. Раш выбивал пыль из матрасика, Алька крошила манник. Прошла мимо мать, помахала им рукой:
– Я скоро! – Раш и Алька тоже помахали ей.               
Наверное, серьёзный разговор между Сергеем Петровичем и Еленой произошел, пока дети гуляли, но Рашу дед ничего не рассказал.               
Елена уехала в четверг, одна.
– Пап, ну не могу я детей сейчас с собой взять, в поезде Алька сыпью покроется, высадят где попало, Рашидик тоже еще болеет…
– Елена, я не про детей, а про тебя говорю. Куда? Зачем? Оставайся!
– Пап, я же говорила, мужу на рынке нужно помогать, вот сейчас я уехала, приходится чужому человеку платить, деньги на сторону уходят! Это бизнес, папа! Я приеду, к Новому году постараюсь приехать!
  Что тут будешь делать? Проводили маму Лену на вокзал, помахали ей вслед. Поезд стоял всего три минуты, Ревда – небольшой город, поезда тут долго не стоят. Вдруг пошел снег, словно желая смягчить пушистой белизной печаль расставания.
– Мы идём, и снег идёт! Мы идём, и снег идёт! – принялась напевать Алька. Похоже, она восприняла отъезд матери как должное. Может, думала, что дети и должны жить у бабушек или дедушек. Раш подхватил замечательную песенку.
В этот же день они втроём отправились на рынок, покупать Альке зимнюю одежду и обувь – девочка была одета слишком легко, по южному. А здравый смысл и жизненный опыт мужчин этой маленькой семьи говорил, что поселилась на Урале Алька надолго.      
  В пятницу Раша выписали в школу, а у Альки высыпали болячки. Температуры не было, и смазывание красных пятнышек девочка принимала за ещё одну весёлую игру. Она даже гулять ходила с дедом в пустынный сосновый парк, дышать фитонцидами. К вечеру пятницы уже казалось, что Алька жила здесь всегда. А мать – будто сон приснился, утром ещё помнишь, а к обеду развеется. Только подушка Раша, на которой спала Елена, пару дней сладко пахла духами.
Алька помогла Сергею полить цветы. Потом, забравшись на табурет, мыла посуду с Рашем, после обеда сама (вот чудеса!) залезла в кроватку и заснула. Золотой ребенок, просто золотой!
   
Птичка, Раш, Алька. Ревда.

    В субботу Раш опять пропустил школу, решив начать тяжёлую жизнь ученика выпускного класса с понедельника. Ещё он решил продавать газеты раза два или три в неделю – ведь старший брат должен баловать младшую сестрёнку. Это дело откладывать в долгий ящик он не стал, с утра отправившись в Екатеринбург, трудился до обеда, дожидаясь Птичку, чтобы сообщить ей радостные новости о пополнении своего семейства. Птичка, слушая рассказ Раша, смотрела грустно и озадаченно, ей было совершенно непонятно, как маленькая девочка может жить без мамы. Вот она уже большая, а и то не может.
  В воскресенье Птичка приехала в Ревду, чтобы научить Раша завязывать банты. Широкую белую ленту, сохраненную на память о последнем школьном звонке, она привезла с собой. Еще с нею приехали верные друзья счастливого детства – довольно замызганный плюшевый медведь и роскошная кукла Ляля с невероятно обширным набором туалетов на все случаи жизни, причём ручной работы.
– Это мне?! А как же ты будешь без куклы, без мишки? – радовалась и беспокоилась Алька.
– Меня целый день дома нет, ведь я в институте учусь, а им скучно. Вот Ляля и попросила: «Отвези нас к хорошей девочке Альке, она будет с нами играть!» Ты ведь будешь с ними играть? – Алька серьезно кивнула.
– Если они соскучатся, я их обратно к тебе отпущу! – великодушно пообещала она. – А ты по правде умеешь быть птичкой или тебя так просто зовут? – поинтересовалась Алька.
– Умеет, умеет! – вмешался в разговор Раш. – Просто она решила не улетать от нас на зиму и превратилась в человека.
– Не морочь ребёнку голову! – строго сказала Птичка. Алька во все глаза смотрела то брата, то на Птичку, стараясь понять, кто из них шутит, а кто говорит всерьёз.
– Ну и пусть, что летать не умеешь, ты всё равно к нам ещё приходи! У нас есть много-много манной крупы, мы будем печь манник! Хорошо?
– Хорошо! – пообещала Птичка.
Раш быстро научился завязывать банты, он был очень способным. Завершив это важное дело, втроём сходили погулять в парк, где вылепили огромную снежную бабу с настоящей морковкой вместо носа. Пили чай, действительно, с манником. На этот раз о волшебной природе манной крупы Раш деликатно промолчал. Только Алька мимоходом упомянула, что воробьи тоже очень любят манник.
– Это точно! – смеясь подтвердила Птичка.
После обеда у Альки наступил тихий час, а Раш пошёл провожать Птичку до автобуса. Пошли не на ближнюю остановку, а до самой автостанции – мимо памятника Горькому.
– Привет! А это Птичка! – шепнул Раш пролетарскому писателю.
И дальше – мимо закрытого кинотеатра и памятника Ленину, между елей и сосен растущих во дворах и на улице. По пути зашли в галантерею, купили Альке ещё одну ленту, красную. Похоже, жизнь снова налаживалась. Вот и хорошо.
    
Птичка. Вершина.

   Снег, выпавший после дождичка в четверг, так и не растаял. Он подтаивал днём, покрывая улицы противной жидкой грязью, но низкие серые тучи щедро восполняли потери, словно торопясь продемонстрировать все разновидности осеннего снега – от мелкой ледяной крупки до тяжёлых белоснежных хлопьев, за пять минут превращающих мир в декорацию к сказке о Деде Морозе. А потом снег подтаивать перестал, незаметно наступила зима. Сооружением новогодних декораций занялись уже люди – на площадях началось строительство праздничных городков.
    В эту субботу Птичка возвращалась домой одна – Татьяна отправилась в гости к подруге – екатеринбурженке, семья которой владела чудом конца двадцатого века – видеомагнитофоном. Понятно, что просмотр крутых кинофильмов планировался на всю ночь. У Птички же воскресная программа включала поездку в Ревду, которая уже стала обязательной, поэтому домашний киносеанс её не соблазнил. Мама уже не раз просила познакомить её с Рашем, но все как-то не получалось. Впрочем, против поездок дочки Лина не возражала, определенно её успокаивало наличие малолетней сестрёнки, хотя она тоже не совсем понимала, как могут справляться с воспитанием девочки двое мужчин – старый да малый. Птичка, устроившись у окна, достала вязание – она решила связать Альке тёплый свитер, распустив свою прошлогоднюю кофточку. Узор выбрала очень красивый, но сложный, с замысловато переплетёнными косами. Поэтому сейчас она целиком погрузилась в работу и прилежно считая петли, в окно почти не смотрела, строгая и сосредоточенная, как юная мисс Эйр. Дорога показалась короткой. Только что был «Свердловск-пассажирский», а уже: “Следующая – Вершина!”
Ну, ещё рядок, и надо убирать вязание. Она аккуратно воткнула концы спиц в клубок, чтобы не спустились петли, спрятала работу в сумку. Подняла уставшие глаза, чтобы посмотреть на маленький обелиск «Европа-Азия» (хорошая примета!), но от увиденного у неё перехватило дыхание. По всему полустанку были разбросаны обрывки тряпок, одеяла, одежда, какие-то непонятные обломки. Людей не было. Будто гигантский смерч унес их обратно в неведомые края, раскидав пожитки.
На самом то деле никакого смерча не было, просто подразделение внутренних войск выселило южный табор с обжитого места, чтобы отправить его на жаркую историческую родину в принудительном порядке. Давно пора. Тут же миллионный город, и без чёрных обстановка криминогенная. Они же всех своих детей поморозят, пусть едут обратно к себе на юг. Так говорили в электричке. Но Птичка, занятая вязанием, ничего этого не слышала. Она только поняла, что случилась беда. Это очевидно. И, может быть, в станционном домике плачет сейчас кто-то маленький и беспомощный, как Рустем. Птичка решительно прошла в тамбур и сошла на Вершине, на границе Европы и Азии.
   Когда стук колес затих за поворотом, стало тихо-тихо, только сорока трещала где-то в лесу. Было ещё светло, но декабрьский вечер с его стремительными синими сумерками приближался. Скоро в заброшенном станционном домике, лишённом освещения, ничего не будет видно. Птичка, почему-то стараясь ступать неслышно, подошла к дверному проёму. Двери на положенном месте не было, и девочка осторожно заглянула в дом. В пустой стылой комнате, пол которой тоже был усеян каким-то тряпьем, были двое мужчин-южан, но в помощи они явно не нуждались. В дальнем от входа углу комнаты в полу был провал, в котором стоял мужчина помладше. Он доставал из-под досок что-то небольшое, подавая свою добычу старшему. Тот прятал непонятные вещицы за пазухой. Птичку, которая уже поняла, что она тут – третья лишняя, мужчины не замечали. В ближайший час электрички по расписанию не было. Но это не так уж страшно: электропоезд идёт от Вершины до Ново-Талицы, а это уже пригород Первоуральска, всего пять минут, а пешком, по шпалам можно дойти минут за тридцать, даже не спеша. Птичка была почему-то уверена, что сегодня сможет дойти гораздо быстрее. Надо только осторожно, очень осторожно отойти от двери. Птичка шагнула назад, споткнулась, упала. Ступню пронзила острая боль, а душу – страх. 
               
Лина. Первоуральск.               
               
    И зачем только она включила радио! Ведь жила всю неделю спокойно, ничего не знала. А тут решила вдруг послушать утренние новости. Оказывается, российские войска уже с прошлого воскресенья штурмовали Грозный.
   У Лины, стойко выносящей житейские неурядицы, уверенной, что это просто временные трудности, новость просто выбила почву из под ног. Российская армия штурмует российский же город. Это просто не укладывалось в сознании. Даже Афганистан она объясняла себе очень просто, как и большинство её знакомых: развивающаяся страна попросила помощи в борьбе со злобными душманами, тупыми религиозными фанатиками. Разумеется, великий и могучий Советский Союз не мог не откликнуться, неся дружественному народу защиту от проклятых разбойников, свет образования, передовую медицину.  К сожалению, людские потери были слишком велики, поэтому мудрое руководство страны, заботясь уже о своих гражданах, вывело ограниченный контингент советских войск из Афганистана.
  Всё понятно. Можно было скорбеть и гордиться. Она привыкла гордиться своей великой страной, которая всегда стояла на страже мирной жизни и всегда была права. Но с некоторых пор Лине пришлось не раз испытать горькое чувство стыда за свою Родину. И вот – последняя капля! Началась гражданская война, в которой правых и виноватых быть не могло. Не могут же правая и левая руки драться друг с другом или начать вместе душить хозяина! И тем не менее что-то подобное происходило. Своя армия, армия, где служат и мальчишки-одноклассники Галочки, стала реальной угрозой для простых жителей России. Что в итоге крайними останутся простые жители, а не преступные и незаконные вооружённые формирования, сомневаться не приходилось – так было всегда. А если к власти придут враги кремлёвского строителя и прикажут армии наказать его земляков?! В стране, где из орудий обстреливают свои города, возможно всё. А если эти непонятные чеченские незаконно вооруженные формирования решат воевать на территории противника, которой стала для них вся остальная часть страны?!! И что им надо? Люди целый год деньги копят, чтобы на Кавказ съездить, а они там с рождения живут! Их бы на Урал. Или в Сибирь.  Гонора бы поубавилось.
Паршиво было на душе у Лины. Чёрт побери, как же плохо, оказывается, быть патриотом! Одно расстройство! Забыв о завтраке, она отправилась делать массаж Элеоноре, потом был сеанс у мальчика подростка, после травмы спины, на сегодня это было всё. Она зашла в пару магазинов, потолкалась в очередях, сделала некоторые предновогодние покупки. И везде ловила пугающие разговоры. Как это ещё вчера она умудрялась не слышать их? На штурм Грозного бросили первогодков. Царит хаос, несколько раз войска обстреляли своих же. О потерях сообщать запрещено, госпитали в южных городах уже забиты ранеными. На улицах Грозного обезображенные трупы военнослужащих. Как люди узнали эти ужасы? По радио это точно не сообщали. Но в голове уже прочно засело: самый страшный слух может быть правдой.
Дома у неё всё валилось из рук, и Лина пошла на вокзал. Она с трудом дождалась электрички, на которой должна приехать Галочка, но дочка не появилась. Лина осталась на вокзале, ждать следующую, но следующая электричка не пришла совсем. Объявили, что сообщение прервано на несколько часов из-за схода товарняка, пострадавших нет. Лина поспешила домой – может, Галочка приехала на автобусе. Дочки не было. Лина побежала на автостанцию, встречать автобусы. Ждала целый час. Из телефонной будки на автостанции позвонила брату.
– Лина, не сходи с ума! – успокоил тот. – Электрички не ходят, значит, на автобус громадная очередь, Галинка и должна приехать поздно! Приедет, не волнуйся! Или у подружек заночует, должны же у неё институтские подружки быть. Она умная девочка. Какая, к черту, Чечня! Чечня далеко! Может, она уже соседке позвонила, а ты по вокзалам носишься.  Ну, давай, успокойся, пока!
Павел высказал здравую мысль, и Лина снова поспешила к дому. Не заходя в квартиру, постучалась к соседке. Галочка не звонила. Беспокойство переполняло Лину, она позвонила в милицию.
– Сколько лет, когда, при каких обстоятельствах пропала? – усталый, равнодушный голос, как ни странно, успокоил Лину и она довольно связно изложила обстоятельства пропажи.
– Женщина, успокойтесь, девочка у вас взрослая, электропоезда не ходят из-за аварии, возможно, она просто не может выехать из Екатеринбурга. В крайнем случае, переночует на вокзале. Это совершенно безопасно, обстановку там контролируют патрули милиции. В случае, если ваша дочь не объявится к понедельнику, заведем дело, начнем искать.
– Спасибо! – голосом, потерявшим цвет, прошептала Лина.
– Всего доброго! – вполне доброжелательно попрощался с ней мужчина из телефонной трубки.
Соседка, слышавшая телефонный разговор, успокаивая Лину, повторила слова брата и усталого дежурного. Что же, значит, надо просто подождать, это ясно всем, кроме нее. За дверью лаял и скребся забытый Шарик. Лина торопливо открыла дверь, вывела пёсика на улицу. Что же делать? Может, самой уехать в Екатеринбург на автобусе, найти Галочку с помощью громкой связи? «Вас ожидают у дежурного по вокзалу!» – она не раз слышала такие объявления. Автобусы ещё ходят. А если Галочка уже едет? Тоже ничего страшного, можно оставить ей записку. А самой, в крайнем случае, переночевать на вокзале в Екатеринбурге – это совершенно безопасно. Или она правда сходит с ума? Просто устала за неделю, да еще эти военные новости, вот и кажется Бог знает что! Лина завела Шарика домой, не раздеваясь начала искать в сумке ручку, чтобы написать записку. Как всегда, когда торопишься, под руку попадалось что угодно, только не то, что нужно. К радости Шарика, Лина вытряхнула содержимое сумки на пол. Раскатились монеты из открывшегося кошелька. Лина подняла бумажку с номером, написанным красным фломастером, и снова отправилась к соседскому телефону.
               
Птичка, Алимджон, дед Алимджона, Раш. Вершина.               
               
    Двое мужчин – высокий крепкий старик с тёмным лицом в резких морщинах и крепкий парень с дерзкими чёрными глазами, молча смотрели на Птичку. Она, приходя в себя, тоже смотрела на них молча. Парень протянул Птичке руку, которую она приняла с некоторой опаской, и помог встать.
Птичка попробовала сделать шаг, но охнула, беспомощно остановилась, поджав пострадавшую ногу, снова вцепившись, чтобы не упасть, в горячую смуглую ладонь парня. Старик недовольно пробормотал что-то на своем языке. Парень, осторожно отцепив Птичкину руку, метнулся в сторону, притащил пустой ящик. Старик, поддерживая Птичку за плечо усадил её, закатал джинсовую штанину, осторожно снял с ноги сапог и теплый носок. Достал страшный сверкающий нож (Птичка вздрогнула), срезал след у колготок, ощупал ступню, которая распухала на глазах. Парень, получив очередное сердитое распоряжение, опять на секунду исчез и появился с какой-то тряпкой, начал раздирать ее на полосы, а справившись с этой работой, скрылся в домике, загремел там чем-то. Старик, между тем, продолжая недовольно ворчать себе под нос, массировал Птичкину ступню костлявыми сильными пальцами, от этих жёстких, грубоватых прикосновений боль отступала. Наконец, кивнув, видимо довольный достигнутым результатом, он принялся крепко и аккуратно заматывать ногу Птички самодельными бинтом, натянул носок, сердито крикнул:
– Алимджон! – Алимджон появился моментально, как джинн из лампы. Старик легко поднял Птичку, перенёс её в разорённую комнату станционного домика. Парень шел следом с Птичкиным сапогом и ящиком. Посреди комнаты, уже погрузившейся в полумрак, на листе железа горел костерок, по стенам метались тени. Старик снова посадил Птичку на ящик, Алимджон подсунул под забинтованную ногу какое-то тряпье. Выслушав ещё одни сердитые распоряжения, парень, почти чисто произнося слова, пояснил Птичке:
– Твоя нога пройдет быстро. Я останусь тут, дождусь поезда, помогу добраться до дома.
– Спасибо, спасибо, рахмат! – пробормотала Птичка, переводя взгляд с одного на другого. Парень насмешливо хмыкнул. А старик удовлетворенно кивнул, достал из-за пазухи тот самый, недоступный простым смертным, мобильный телефон-кирпич, протянул его девочке, произнеся несколько слов.
– Звони родным! – пояснил Алимджон, хотя и так все было ясно.
Птичка не задумываясь набрала номер, которым ещё не пользовалась, но выучила наизусть. Трубку подняли сразу.
– Раш! Помоги! Я сошла на Вершине и подвернула ногу!
– Еду! Бегу! – проорал Раш, бросая трубку.
– Рахмат! – протянула телефон старику Птичка. Парень снова хмыкнул. А старик молча спрятал трубку и вышел из домика.
  Алимджон кружил по комнате, собирая разные обломки, которые могли послужить дровами, выйдя на улицу, вернулся ещё с одним ящиком и парой одеял. Одеяла он приладил на дверь и разбитое окно. Стало почти темно. Все равно сквозило. Только от костерка шло живое тепло и свет. Но Алимджон, вполне довольный, уселся на ящик напротив Птички. В распахнутом вороте его куртки на смуглой коже костер четко выделил тяжёлый серебряный медальон –  две борющиеся обезьянки, хвосты и лапы которых сплелись в сложный симметричный узор.
– Красиво! – робко сказала Птичка: молчание начинало давить.
– Знак семьи. Наш род старый, главный.
– В вашей семье умеют делать такие украшения? – несмело удивилась Птичка. Такое мастерство, конечно, объясняло наличие мобильного телефона у старика, но совершенно не вязалось с образом жизни уникальной семьи.
– Наша семья платит мастеру, он делает такой знак. Есть у деда, есть у меня, есть у всех мужчин из нашей семьи.
– А что делает ваша семья? – неосторожно поинтересовалась Птичка. Но Алимджона вопрос совершенно не смутил.
– Мы просим деньги у добрых людей. Так решил Бог. Нельзя по-другому. – вдохновенно возвестил он.
Птичка снова поглядела на медальон. Да, видимо, добрых людей на белом свете было немало. Это внушало надежду.
– Но ведь это очень опасно! Я видела Рустема, он маленький, пел в электричке, его ведь убили.
Глаза парня стали грустными:
– Да, злые люди, могут обидеть, могут убить. Бог накажет.
– А ты не боишься? – не удержалась от неосторожного вопроса Птичка.
– Мужчины моей семьи могут защитить себя и своих, могут наказать злых, если так решит Бог. – сообщил Алимджон, ткнув пальцем в медальон, намекая на что-то, совершенно непонятное Птичке. Может, медальон помогал связаться с Богом?
– А того, кто убил Рустема, тоже наказали?
– Нет!!! Не знаем кто. Большой город, много людей. Не найти. – сокрушенно покачал головой Алимджон. – Бог накажет. Бог всё видит.
Совсем стемнело. Алимджон уже два раза отходил от костра, чтобы пополнить запас дров, а электричка всё не шла. Мимо не прошумел ни один поезд. Вспоминались страшные фантазии писателей о гибели цивилизации. Почему нет электрички? Мама волнуется… Где Раш? Она поглядела на часы – ещё нет восьми, не так уж поздно, но мама уже очень, очень волнуется…
– А у тебя нет телефона? – поинтересовалась она. Алимджон с сожалением покачал головой, настороженно прислушался:
– Кто-то идет! Очень быстро идет! Ты кого позвала?
– Раша! Парня, вроде тебя, – Алимджон кивнул и быстро вышел из домика. Как ни прислушивалась Птичка, звуки шагов она услышала только через несколько томительных минут. Действительно, с мальчиком-бродягой голубых кровей пришел Раш.
– Уф! Электрички не ходят, авария! – он устало опустился на ящик рядом с Птичкой, такой же как у Алимджона, черной трикотажной шапкой вытер потный лоб, взял ее за руку, заглянул в лицо. – Очень болит? Ну, ладно, ребята, дров вы наломали, конечно, много, да что их жечь без толку? Жарить на костре всё равно нечего, а есть уже хочется. Надо идти! – он поднялся, затолкнул Птичкин сапог за пазуху, закинул на плечо её сумку, вопросительно посмотрел на Алимджона. Тот кивнул, и сорвав одеяло с двери, вышел. Вернулся через минуту с тем же одеялом, в которое нагреб охапку снега. Вывалил снег на костёр. Костёр зашипел, умирая.
– Нельзя оставлять. Пожар. Может, ещё здесь жить будем, – пояснил он.
Птичка села на сцепленные руки парней, обняв их за плечи. Парни, стараясь ступать в ногу, спустились к рельсам и двинулись в путь по шпалам.
Идти человеку по дороге, предназначенной для поездов очень неудобно. Все, кто когда-нибудь делал это, знают, как трудно соразмерить ширину шага с расстоянием между шпалами – хитроумные железнодорожники делают это специально, чтобы не поощрять подобные опасные прогулки. Но сегодня опасности не было никакой, ведь поезда не ходили, а крупных диких зверей вблизи города нет. И маленькая компания, невзирая на неудобства, бодро продвигалась вперед. Сверкали звёзды, сосновый лес, припорошенный снегом, был сказочным, не страшным, рельсы холодно блестели, обозначая путь, пар от дыхания путников смешивался в одно озябшее облако. Они даже остановились один раз, чтобы проследить движение спутника, который заметила Птичка.
– Станция «Мир»! – предположил Раш. Все согласились. Приятно думать, что в космической пустоте над тобой прокладывают путь отважные космонавты, а не просто умная железка какого-нибудь шпионского спутника.
По дороге Птичка коротко рассказала Рашу о своих злоключениях, благородном Алимджоне и его уважаемом дедушке, которые не дали ей пропасть.
– Да, дедушки они такие, пропасть человеку не дадут! – со знанием дела подтвердил Раш. – Слушай, Джон, а где все ваши? Похоже, тут заварушка была?
– Солдаты забрали. Не страшно. Кормить будут. Через границу перевезут, отпустят. Вернутся. – невозмутимо разъяснил ситуацию Алимджон.
Раш, поддерживая беседу, рассказал как он добираясь до Первоуральска на автобусе, догадался сойти в Талице, а узнав об аварии, пошел на Вершину пешком. Всю дорогу бежал. Можно было попросить деда довезти на машине, но дед ушел куда-то гулять с Алькой, а Алька может гулять долго, не дождёшься. Сам Раш водить тоже умеет, хотя прав ещё, конечно, нет, но какой смысл? До Вершины на машине не доедешь, только до Талицы.
– Маме скажу, что задремала, спросонок в Вершине сошла, - смущённо сообщила Птичка. – Совсем изовралась…
– Бывает, – понимающе кивнул Раш. – Надо беречь нервы родственников.
Показались корпуса завода в Ново-Талице. Парни, не доходя до железнодорожной станции, осторожно спустились с насыпи на тропинку, ведущую к автобусной остановке. Усадили Птичку на скамейку.
– Ой! Это же дед! И Алька с ним! – радостно замахал Раш подъезжающему старенькому «Жигуленку». – Джон, ты с нами?
Но Алимджона с ними уже не было. Он растворился в темноте, как сказочный джинн.

Лина, Сергей, Птичка, Раш, Алька. Первоуральск.

   Позвонив Сергею, Лина немного успокоилась. Сергей узнал её сразу, будто были они старыми добрыми друзьями. Не тратя времени на пустые разговоры он спокойно расспросил, как найти её дом.
– Еду! У меня синие «Жигули», встречайте!
Лина не раздеваясь села на табурет в прихожей. Шарик жался к ногам. Лина, глядя на часы, машинально гладила его мягкую шёрстку. Надо ещё подождать. Около получаса от Первоуральска до Ревды, час до Свердловска… Ох, сколько еще ждать! Через полчаса Лина вышла на дорогу, чтобы встретить Сергея. Свет фар. Из-за поворота показался синий автомобиль. Сергей был не один.
– Мама!!!               
Тощий невысокий парнишка помог выбраться из машины Галочке. Лина прижала дочку к себе, словно боялась, что та снова исчезнет, вдыхала запах – тревожный чужой, которым пропитались Галочкины волосы и одежда.
– Дымом пахнет… А что с ногой?!
– Мам, не волнуйся! Всё хорошо! Электрички не было, вот мы у костра и грелись! Все хорошо! Ну, ногу подвернула. Ну, задержалась! Ничего ведь не случилось! – бормотала Птичка.
Подошёл Сергей, держа за руку маленькую девочку.
– Разрешите, Лина, я помогу! – Сергей подхватил Птичку на руки. – Куда нести?
Лина заспешила к дому, показывая дорогу.
– Сергей, это чудо!!! Как Вы нашли Галинку? И как быстро!
– Да что ж такого, – искренне недоумевал Сергей, не успевший вникнуть в сложность ситуации, – тут же рядом совсем, можно сказать, маршрут местного сообщения! – он, еще раз улыбнувшись, извинился и поспешил к внукам, которые остались у машины.

  Спать легли вместе, на Линином диванчике. Лина все не могла успокоиться, боялась отпустить Птичку от себя. Птичкина нога, перебинтованная матерью широким влажным бинтом, почти не болела, она шёпотом изложила матери свою версию приключений, тысячу раз пообещав впредь быть внимательнее, смотреть в окно, прежде чем выходить из поезда. Лина переживала, что не поблагодарила Раша и Сергея с Алькой так, как они того, несомненно, заслуживали. Тоже шепотом, Лина рассказала дочке историю своего знакомства с Сергеем.
Встали поздно. Не верилось, что после вчерашнего дня, неприятности которого сегодня уже казались приключениями, наступило просто утро, не обещающее ничего особо интересного. Правильно не верилось..
    Звонок в дверь сообщил о появлении в Первоуральске семейства Ворониных. У дверей стояли Сергей с тортом и горшочком красной герани в руках, Раш с Птичкиной сумкой и Алька с Птичкиным сапогом.
– А ваша Птичка забыла в нашей машине сапог и сумку! – громко нажаловалась Лине Алька, протягивая сапог. Действительно, вчера Лина и Птичка даже не вспомнили об этом ценном имуществе. Как хорошо, что тут совсем рядом, можно сказать, маршрут местного сообщения. Вполне возможно дружить, а тем более любить, семьями.