Атланта. Глава 6. 14

Отправившись после похорон домой, Глеб собирался по привычке принять ванную, и забыться изнуряющим сном, но стоило ему переступить порог своей комнаты, как почувствовав странную боль в сердце, он с трудом добрался до постели, свалившись на которую, он пролежал в таком состоянии, пока в его голове не начало проясняться. 

В последнее время он позволял себе слишком много крайностей, за что едва не поплатился. Проблемы с сердцем немного его отрезвили и, осознав однажды, что он не так уже неуязвим, как ему всегда казалось, был вынужден «нажать на тормоза», и до поры до времени завязать с излишними пристрастиями. В противном случае ему грозила перспектива умереть от остановки сердца вследствие нервного истощения, не преодолев и тридцатилетнего возраста.

Доктор со своей мягкой, и слегка картавой речью, напомнивший старого лекаря, который лечил его когда-то в детстве, прописал ему сердечные капли и разное успокоительное, посоветовав пару дней провести в состоянии относительного спокойствия, но привыкший изнурять себя всевозможными обязанностями, пока не свалиться с ног, Лобов даже слышать ничего не хотел о подобной отсрочке, оставшись без управляющего.

Благо, сам доктор, не спеша избавляться от столь выгодного пациента, был вынужден принять все меры и, застращав его последствиями возобновления резкой активности, таки нашел способ подольше продержать его на домашнем лечении.

Очутившись на месте пациента, валяться целыми днями в постели, ни о чем не думая, с одной стороны было приятно, но стоило Глебу подумать о предприятии, как его начинали охватывать крайне противоречивые мысли. В частности, он чаще стал думать о том, как бы подсократить срок своего пребывания в стенах дома, и поскорее выйти во внешний мир.   

Слово «терпеть» отсутствовало в его лексиконе как таковом. Это другие могли к своей цели идти напролом, пробивая стены головой и трансформируя, таким образом, собственную личность. Для него же само понятие «преодоление чего–либо» путем испытания собственной силы воли вызывало такую смертную тоску, что вместо того, чтобы бороться с препятствием напрямую, он предпочитал найти тысячу и один способ его обойти или уничтожить, лишь бы получить желаемое.

Пусть другие «бодаются» со стенами, у него были свои методы по достижению выгоды.

Лобов любил получать все здесь и СЕЙЧАС. Ожидание никогда не входило в список приемлемых для него понятий. Даже переговоры с конкурентами, если они длились дольше десяти минут, вызывали у молодого человека такую смертную скуку, что изнывая от необходимости созерцать «унылую» физиономию, вещающую о чем-то скучном, он прерывал диалог на самом важном моменте, и без предупреждения оставляя собеседника в одиночестве, выходил на прогулку в сад, возвращаясь обратно, когда на него снисходило вдохновение.

Один раз, наплевав на предписания врача, он предпринял как-то попытку тайно выбраться на предприятие, однако стоило ему сорвать с руки повязку, (чтобы подольше удержать больного в «слабом» состоянии, доктор назначил ему «средневековые» процедуры, связанные с кровопусканием; слишком быстрое выздоровлением «клиента» не входило в его планы) и, поднявшись с постели, сделать пару шагов в сторону двери, как почувствовав легкое головокружение, и дрожь во всем теле, Лобов был вынужден вернуться обратно, не рискуя так быстро повторить свою вылазку.

За это время доктор испустил ему столько крови, что чувствуя себя после процедур ещё хуже, чем «до», он начал всерьез задумываться о том, чтобы отложить с визитами на склад, и как его туда не влекло, а все же какое-то время он был вынужден отсидеться дома, набираясь сил. Впрочем, постельный режим его неугомонной натуре только пошел на пользу.

Так и не отдохнув толком после падения Атланты, вечно пребывая в заботах, Глеб только теперь смог наконец позволить себе взять небольшой «отпуск» для восстановления сил, и будучи прикованный к постели из-за недуга, он впервые задумался о собственной неуязвимости, многое переосмыслив тогда в своей жизни. Правда, пока он жил с этим ощущением, то старался помягче относиться к окружающим, однако стоило ему почувствовать себя легче, как к нему вернулась его былая удаль и дикая необузданность.

Этот период совпал с окончанием сезона проливных дождей, когда на улице установилась  солнечная погода, и можно было сутки напролет прогуливаться за городом, не опасаясь оказаться застигнутым дождем. Вот только не имея возможности покинуть свое убежище раньше срока, Лобову оставалось любоваться видом летнего пейзажа из настежь распахнутого окна своей комнаты, откуда доносилось горячее дыхание зноя, смешанное с запахом сушеных листьев и травы.

Раньше у него была возможность хотя бы переброситься парой-тройкой слов с доктором, который периодически его навещал, а теперь, часами оставаясь в своем пустынном доме, он до такой степени начал тяготиться одиночеством, что был рад, если бы к нему неожиданно нагрянул сам Степанюга, — тот ещё любитель поделиться с ним самыми отборными городскими сплетнями, только будучи занят подготовкой к церемонии бракосочетания с Лебедевой, Семену Аркадьевичу было пока не до посещения страждущих и больных. 

Понятия не имея, что происходит во внешнем мире с его кипучей деятельностью, от нечего делать Лобов предавался мыслями о своем прошлом и будущем, ни разу не задумываясь о настоящем. И каждый раз воскрешая в памяти слова, брошенные его матерью в адрес Анкушева, мысль о том, чтобы разыскать этого проходимца, и лично уточнить у него некоторые вопросы относительно «мифического золота» Конфедерации, стала настолько навязчивой, что не имея никакой возможности отвлечься на будние дела, он не мог думать больше ни о чем другом, засыпая с одним планом по его поиску и просыпаясь с другим. И как сильно не чтил Глеб память о любимой «сестренке», которую теперь уже наверняка мог вернуть домой, жажда наживы снова и снова одерживала верх над его сентиментальностью и благородством, унаследованного им от отца.

Ловкач, обделывающий сомнительные делишки, пройдоха, и посредник, от которого можно было ожидать чего угодно, — именно таким запомнился ему этот Анкушев согласно воспоминаниям матери, но чем на самом деле промышлял этот жулик из Чарльстона и где скрывался сейчас, здорово подставив своих компаньонов, в числе которых оказалась и его казненная мать, оставалось только догадываться.

Пару раз Глеб видел его в конторе своей матери, (имя этого загадочного типа частенько фигурировало на статьях газет Атланты в первые годы войны), однако не придав вначале этим встречам никакого значения, сейчас он проклинал себя за то, что посещая тогда мать, он не запомнил как следует черты его лица, которые по происшествию стольких лет могли слегка измениться. Лишь когда его «отпуск» подошел к концу, с визитом к Анкушеву Глеб решил не откладывать.

Перебрав накануне с абсентом так, что видения в его фантазиях начали очень плотно переплетаться с реальностью, а окружающая действительность и вовсе превратилась в символы, Лобов был готов встретиться лицом к лицу с неизвестностью, совершенно не опасаясь того, что эта самая встреча могла стать последним «испытанием» в его жизни. От былой «слабости», не позволявшей разойтись ему в своих излишествах на полную катушку, не осталось и следа.

Его тело внезапно приобрело почти такую же легкость как раньше, что он чувствовал себя способным преодолеть расстояние от Атланты до границ ближайшего штата пешком. Экстракт веществ, растворенных в спиртном, вызвал у него тогда такой прилив эйфории, что на какой-то момент в его сознании исчезли все рамки, отвечающие за нравственность и прочие ограничения, из-за которых к нему мог нагрянуть шериф. Исчезло само понятие карающего Бога, который в любой момент мог обрушить на него свой гнев за совершенные им злодеяния. И впервые в жизни ощутив себя свободным от мучений угрызения совести, Глеб готов был совершить любой поступок, действуя вразрез с соображениями чести и морали, лишь бы получить желаемое. 

***

Местность, где располагалось жилище давнего компаньона его матери, находилась на самой окраине Атланты, окаймленной кривыми лачугами и соседскими домами с крышами из красного шифера.

Преодолев несколько миль по сырому и глухому лесу, и стараясь при этом не привлекать к себе лишнее внимание посторонних, Лобов вышел на пустынную лужайку, и, продолжая озираться по сторонам в поисках малейшего огонька, взялся за обдумывание следующего своего хода. 

Очутившись напротив дома, за стенами которого возможно и скрывался искомый им Анкушев, читая перед сном вечернюю газету, молодой человек решительно толкнул дверь, с удивлением отмечая про себя, что та оказалась незапертой, после чего проскользнув в просторный  вестибюль, пошарил по карманам в поисках револьвера.

Так и не обнаружив его на месте, точнее поздно вспомнив, что забыл оружие на столе, с мыслью: «Придется воспользоваться подручными средствами, импровизируя что-то по ходу «пьесы», не теряя расположения духа, Лобов двинулся дальше, намереваясь обнаружить в одной из комнат человека, дружба с которым привела его мать на эшафот. Может даже хорошо, что он забыл свой револьвер дома, потому что если бы он умудрился его здесь где-то потерять из-за суеты, предварительно укокошив конкурента, то на следующий день за ним приехали бы в зарешетчанной карете. 

Сидя в кресле перед камином, Анкушев даже не подозревал, что на территорию его жилища проник посторонний. Услышав в коридоре какой-то шорох, мужчина бросил взгляд в сторону двери и, отвлекшись на мгновение от газеты, внезапно затаил дыхание. Спустя время перед ним появился молодой человек, одетый во всем чёрное. Чёрный костюм, чёрная рубашка… Сегодня Лобов был одет как приспешник ада. Расширенные зрачки его черных глаз горели каким-то странным блеском на неестественно бледном лице, из-за чего хозяин дома успел сделать вывод, что этот молодой человек находиться слегка не в себе.

Глядя скорее не на самого Анкушева, а будто сквозь него, словно за спиной у него находился двойник, Глеб все время щурился, пытаясь сосредоточиться на объекте, и понять, кто из этих двух Анкушевых — реально существует, а кто является всего лишь плодом его разгулявшегося воображения. 

— А я всё думаю, кто вы такой, — хрипло пролепетал мужчина, наблюдая за ним издалека. Гость посмотрел на него так, будто перед ним находился закадычный друг:

— Приятно осознавать, что вы узнали меня. Я сын одной вашей знакомой…

— У нынешней молодежи есть дурная манера — входить в чужой дом без стука.
Чёрные, как клякса, усики Анкушева дрогнули в кривой усмешке.

Его маленькие, черные глазки тщательно всматривались в «пришельца», появившегося в этой комнате именно в тот самый момент, когда собирался лечь в комнате и почить сном. И хотя этот мужчина сохранял отстраненный вид, Глеба не покидало ощущение, что он пристально за ним следит, подмечая каждое его движение. Только теперь, при свете свечей, горевших на столе, ему удалось наконец рассмотреть лицо собеседника.

Ожидая увидеть чудовище и садиста в живом воплощении, Глеб был немного разочарован, увидев перед собой усатого бюрократа с рыхлым телом и физиономией, не особо отмеченной высоким интеллектом. Обычный чарльстонец с самой заурядной внешностью, слегка пополневший от обильной пищи, оказался ординарным человеком, обычным конформистом, но отнюдь не «воплощением ада», как он привык о нем думать, часто фантазируя на эту тему.   

— Пару дней назад мне приснился вещий сон… — склонив голову набок, простодушно усмехнулся Анкушев. — Ко мне в гости приходит молодой человек в черном одеянии, до боли похожий на вас, и начинает расспрашивать о золоте Конфедерации… Тогда я не придал этому совпадению особого значения и, проснувшись с утра пораньше, даже не позаботился принять меры, чтобы вы сюда не добрались.

Обрадовавшись, что объяснять цель своего визита ему не понадобиться, Глеб подошел поближе к камину.

— Так что же вам от меня надо, молодой человек? — не выдержав, осведомился у него Анкушева, оценивая свои и его физические данные для возможного столкновение, но не на жизнь, а на смерть. — А то ходите вокруг да около… В мою душу начинают закрадываться смутные сомнения.

Теперь Глеб больше не сомневался; из-за этого человека его мать и очутилась в тюрьме.

— Если вы пришли сюда, чтобы расспросить меня о золоте, предупреждаю заранее: добром это для вас не кончится, — Анкушев был уверен, что этот щенок вышел на него благодаря наущению своей маман, отлично знавшей координаты его нынешнего месторасположения. — А если оно вас и вправду заинтересовало, тогда обратитесь в высшие инстанции. Думаю, вам там помогут. А что касается меня, то с вами я буду разговаривать только в присутствии адвоката или судьи. 

— Мне ни судьи, ни адвокаты не нужны, — отозвался Лобов, осторожно подхватывая с камина кочергу, которой в свое время касались пальцы Чеховой, когда она убирала это помещение, подрабатывая здесь горничной. — Я сам все решаю.

Покосившись на железо в его руке, мужчина слегка побледнел. Все это время тихой сапой Глеб подбирался к этому типу, (жажда мести передалась ему с генами предков по отцовской линии, несшей в своей крови жгучую страсть к вендеттам), но с самого начала недооценив всей степени мстительности этого молодого человека, чье имя итак было у всех на устах, Анкушев кусал теперь себе мысленно локти, недоумевая, как мог проморгать подобную угрозу.

Будучи с ним мало знаком, он не имел понятия, что происходило сейчас в голове этого молодого человека, а обладай он возможностью читать на расстоянии чужие мысли, то от одного лишь вида сцен пыток, которым собирался подвергнуть его этот неопасный на вид человек, у него наверняка бы помутился рассудок, а сам он впал в состояние шока.

— То есть разговора у нас с вами не выйдет, Федор Ильич?! — переспросил Глеб, подходя к нему с кочергой поближе.

Осознав, что Анкушев — его последняя надежда добраться до заветной суммы денег — безнадежно от него уплывает, в нем не осталось больше ничего от невозмутимых и расчетливых предков по материнской линии, умевших в холодном спокойствии принимать решения, от которых зависела их судьба. От плохо сдерживаемой ярости нервы Глеба напряглись, словно натянутая струна. Обоюдное молчание продлилось минуту.

— Я понял, что совершил ошибку, отправив вашу мать в тюрьму, — признался внезапно Анкушев. Невольно вздрогнув, он внезапно непроизвольно вытянулся в своем кресле, закусывая губу, — дала о себе знать старая травма на ногах, полученная им во времена Мексиканской войны.

— Ваше раскаяние уже давно не актуально, — покачал головой Лобов, делая все возможное, чтобы его не застали врасплох и не обвели вокруг пальца. 

— А кто говорил, что я собираюсь раскаиваться? — ухмыльнулся мужчина. — Я просто только сейчас осознал, что мне надо было расправиться не только с вашей матерью, но и с вами.

Пораженный этим признанием, Глебу захотелось стукнуть этого типа кочергой по голове, а потом схватив его за челюсть, трясти до тех пор, пока его десны не застучат друг о друга, и он не признается, на чьих счетах спрятал часть золота Конфедерации.

Похожий в своих неуправляемых вспышках ярости на своего отца, Глеб обладал ещё большей свирепостью, только проявляя их, когда это действительно было уместно, стараясь не «взрываться» на пустом месте из-за каждой мелочи. То же самое происходило с ним и сейчас. Несмотря на подспудное желание наказать Анкушева, он до последнего надеялся сохранить хладнокровие и договориться с ним без применения силы.

Пытать этого типа ему не хотелось, но ежели он взбрыкнется или предпримет попытку повести его по ложному следу, тогда у него не останется другого выхода, кроме как пойти на принцип и пустить в дело кочергу. В Лобове до странности уживались две личности, столь непохожие друг на друга: с одной стороны — в нем до последнего оставалась некая способность к состраданию, как некий пережиток отцовского воспитания, с другой — едва ему удавалось заглушить первое качество, странные припадки свирепости наряду с беспощадностью мгновенно завладевали его душой. А последнее качество целиком и полностью перекочевали к нему от матери, сделав его столь многогранной, непредсказуемой и непостижимой до конца другими личностью.

Задумавшись о чем-то, Глеб приготовился задать своему собеседнику встречный вопрос, как вдруг щелкнул один из ящиков в столе, за которым сидел Анкушев и в руках мужчины сверкнул револьвер. За какую-то долю секунду у Лобова вся жизнь прошла перед глазами. Этот тип целился прямо в него.

Понимая, что обречен, Глеб застыл в ожидании невесть чего. Одно неосторожное нажатие спускового курка, и от него могло остаться одно лишь воспоминание. Приготовившись проститься с миром, он посмотрел Анкушеву прямо в глаза. В следующий момент раздался выстрел.

Бездыханное тело врага повалилось навзничь, падая прямо на пол. Отступив назад, Глеб невольно покосился на его голову, из виска которого сочилась темная кровь, образовывая на полу темно-красную лужу. Подойдя к телу, он тронул его ногой. Ему до сих пор было невдомек, зачем Анкушев совершил суицид, выстрелив себе в висок, когда мог спокойно убить его самого. Наверное слишком испугался пыток, либо захотел унести тайну о золоте с собой в могилу. В любом случае истинную причину такого он вряд ли узнает, ведь мертвые обычно не говорят.

Не сомневался Лобов только в одном: Анкушев был мертв, и теперь как «звено», имевшее хоть какие-то сведения о «мифическом» золоте Конфедерации, он был ему уже ни к чему. Опустившись рядом с его телом на колени, он дотронулся ладонью до его окровавленного виска и, поднеся к губам пальцы, окрасившееся в красноватую липкую жидкость, попробовал её на вкус. При помощи кочерги он хотел всего лишь припугнуть Анкушева, но Глеб и подумать не мог, что все закончится настолько плачевно.

Подавив в себе желание наступить ему на глотку ногой, чтобы таким образом отметить свое «торжество» над заклятым врагом матери, он принялся раздумывать о том, как бы замести ему за собой следы. Тащить тело в сад, чтобы закопать его там под ближайшей беседкой он не мог. Это выглядело сущим безумием. Слишком долго придется отмывать кровавые следы на полу; куда проще было покончить с этим делом более радикальным способом, прежде чем сюда нагрянет шериф со своими молодчиками, понятия не имея, кто мог заварить эту «кашу».

Небывалая тяга к садизму вновь дала о себе знать и, отыскав в кладовой топор, Лобов сделал им пару взмахов над телом Анкушева. Отрубив ему пальцы, а потом запястья, очень скоро он избавил его тело и от остальных «запчастей», проделав свою работу с такой виртуозностью, что даже восхитился втайне своими способностями.

Что ни говори, а пять лет практики сначала в качестве ассистента хирурга, а потом в роли первого «подмастерья» в тандеме с Лебедевой не пропали даром. И будучи в курсе, как рубить кости, и пилить мягкие ткани, он справился с расчленением тела врага куда быстрее, чем мог предположить. Хоть где-то ему пригодились полузабытые навыки хирургии!

Сколько конечностей пришлось ему тогда ампутировать у тяжелораненых, работая пилой под их невыносимые вопли, которые долго потом являлись ему в кошмарах, пока он не стал жертвой профдеформации, сделавшей его со временем нечувствительным к человеческим страданиям. А чтобы расправиться с каким-то там Анкушевым, для него это было делом на раз плюнуть.

Конечно, старый мошенник был виноват, но не настолько, чтобы его подвергали расчленению. С этим Глеб был совершенно согласен. Компаньон его матери не заслуживал подобного наказания. Люди с куда более серьёзными преступлениями отделывались куда легкими наказаниями.

Просто ему не повезло попасться под горячую руку смутьяна, для которого отказ делиться сведениями о миллионных счетах стало последней каплей, переполнившей чашу его терпения. И нанося один за другим удары топора по обезображенному телу этого мужчины, Лобов представлял на его месте остальных своих врагов, с которыми он расправлялся в воображении подобным образом, не испытывая к ним ни жалости, ни сопереживания.

Когда он наконец закончил, то чувствовал себя при этом совсем пьяным от окружающей его мрачной атмосферы, пронизанной ощущением смерти и опасности. Вымыв на кухне руки, и сполоснув свое забрызганное кровью лицо, Глеб снова вернулся в гостиную.

Вид смерти вызывал у него трепетный, сладковатый и приторный ужас. Дурман, навеянный спиртным, постепенно выветрился из его головы и, снова вернувшись в неприглядную реальность, пробудившей в нем легкую форму фрустрации, Теперь он раздумывал над тем, как ему скрыть следы разделки тела и само тело, красовавшееся в центре помещения на полу.

Возня с тряпкой и шваброй — явно не для него. У него не было сейчас для этого ни времени, ни сил. Да он не справиться с этой работой и до завтрашнего дня, как прилежно бы ни тер  в гостиной пол!

На горизонте давно забрезжил рассвет, а это значило, что ему надо было спешить с заметанием следов и поскорее убираться отсюда. Недолго думая, Лобов нашел в кладовой остатки керосина, и залив этой жидкостью злосчастный пол, схватил со стола подсвечник. После чего поднесши мерцающее пламя к портьерам, тут же швырнул его в центр керосинового «озера».

Постояв некоторое время в помещении в ожидании, пока разгорится огонь, Глеб покинул гостиную, испытывая легкое головокружение от угарного газа. Что произойдет с этим домом дальше, его уже не интересовало. Очутившись на улице, он хотел сразу направиться прочь, чтобы остаться никем не замеченным, но любопытство сделало свое дело и, остановившись на полпути, он внезапно обернулся.

«Вот что произойдет с каждым, кто попробует меня жестко обмануть или не захочет принимать мои условия переговоров» — мрачно подумал он, любуясь завораживающим зрелищем вспыхнувшего дома.

Глеб Лобов, учтивый, и приятный во всех отношениях молодой человек, который и мухи не обидит без особой надобности, только что расчленил человека и поджег его дом, заметая следы своего преступления! Узнай покойный отец, что сотворил его доведенный до отчаяния сын, то от такой новости он наверное раз десять бы перевернулся в своем гробу, мрачно размышлял Глеб, глядя на полыхающее перед собой пламя. Ещё никогда в жизни ему не приходилось видеть, чтобы дом вспыхивал настолько быстро и ярко, превращаясь в пепел.

С востока надвигались темные дождевые тучи с рваными по бокам краями; вот-вот мог начаться ливень. Пригладив привычным жестом челку, он поправил вдруг на себе одежду и, напевая под нос любимую песню своей матери «Шагая по дорогам Джорджии», направился в сторону ближайшего переулка. 

Глава 6.15

http://proza.ru/2024/07/28/733