Мир не без добрых людей

— Степан, ну что ты мечешься? Сказано же, сами приедут! — бабка Марья в десятый раз переминала тесто для пирогов, чтобы успокоиться.
— Угу, приедут, сами, ага! — дед почесал в затылке и полез на полати, куда в прошлом году убрал болотные сапоги, решив, что больше не понадобятся, стар он, по топям за утками гоняться. А вот про то, что кроме как в них, в такую погоду до станции не доберёшься, не подумал.

Всем хороша деревенька: лес, озеро, болото с клюквой, белки, зайцы разные по огородам скачут, ягод полно, добираться вот только плохо. До станции километров пятнадцать-двадцать, автобусы не ходят, точнее ходят как хотят, в основном с электрички добираются на попутках, или если сосед какой, бабку свою повезёт торговать пирогами да носками, можно с ними, на телеге. А нынче стихия разошлась, света белого не видно! Как сын с внучками доберётся? И ведь надо чего выдумал, по железной дороге ехать, мол так быстрее! А то, что потом пешком по лесу идти не подумал! А на примки, так и вовсе через кладбище! А тут гроза такая! Того гляди, небо на голову рухнет.

— Степан, — в очередной раз окликнула мужа Марья, — может они ещё и не приедут? Связи-то нет! У них, чай, тоже льёт!
— Да где ж льёт-то? Где мы, и где они? Забыла, что у нас погоды всегда не совпадают? Нет, я сейчас к Петру зайду, если лошадь не даст, к кладбищу, на остановку пойду, авось и подхватит кто.

Дед втиснулся в старенькую плащ-палатку, завернул в носовой платок деньги, и, спрятав в нагрудный карман, вышел в дождь.

Бабка, выглянув в окно, лишь головой покачала, дождь лил стеной. Небо разрывалось от всполохов молний, воздух трещал раскатами грома, дед скрылся в темноте сразу за калиткой.

Бабка не торопясь стряпала пироги. Ей почему-то казалось, что сегодня сын не приедет, что там, в городе, тоже гроза и сидит её Ванечка дома с девчонками, хрустит ароматными помидорками, что так вкусно закатывает Марья каждый год, играют в шашки и ждут когда распогодиться, чтоб проведать стариков в их богом забытой деревеньке на краю света.

Мерно потрескивали поленья в печке, за печкой трещал сверчок, на печке спала кошка, подрагивая усами, а в самой печке румянились пироги с капустой, яйцами, картошкой и зелёным луком, источая дурманящие запахи по всему дому.

Часа через два, за порогом дома раздалось недовольное бурчание, пыхтение, и дед, на чём свет ругая погоду, попутчиков, синоптиков, автобусы и криворуких, кривоглазых рабочих, что провели дорогу в обход деревни за пятнадцать километров, ввалился в кухню.

— Вот ты, Марья, всегда твердишь, что мир не без добрых людей! А всё наоборот! Пётр кобылу не дал! Сказал нечего в такую погоду скотину гонять! А я ему ещё косу нашу на прошлой неделе одолжил! Их совсем плохая! Забрал! Так и шёл до самого кладбища с ней! Думал попутку какую поймать, так все мимо! И что характерно, увидят, что голосую, и газу! Богатый, видать народ-то стал! Даже за деньги подвозить не хотят! Два часа в пустую! Вымок, до самых, в общем, этих самых… Нет в мире добрых людей, нет!

Марья молча выслушала мужа, и чуть прищурившись, стараясь не рассмеяться спрашивает: — Дед, а ты сам-то себя в зеркало видел? Вот так, как стоишь, так к трюмо и подойди!

Повернулся Степан к трюмо и расхохотался, в зеркале отразился некто в черном плаще аки балахоне, капюшон под дождем надвинут до носа, а в руке… коса! А если представить, что это ещё и у входа на кладбище во время грозы, стоит у дороги и голосует… тут не только педаль газа в пол вожмёшь…

А сын на следующий день приехал. Поменял билеты в связи с непогодой…