Сказка о Правде и Кривде...

Обманчивая выдалась в тот год погодушка. Туда-сюда перетягивали небесное покрывало солнышко с тучами, а оттого многие путники попадали впросак. Так и два героя нашей сказки — Иван Петрович Правда и Давид Яковлевич Кривда — встретились на постоялом дворе, а загнал их туда, как деревенских мух, проливной тяжёлый дождик.

— Вот те на, враз заволокло, а я-то думал, разгуляется... — сказал Кривда, вошедши в комнату, улыбаясь и стряхивая с налипшие на его кафтан гроздьями хляби небесные.

— Да, разгуляется, где-то, но не у нас! — буркнул из-за стола Правда, попивая чай у самовара и смахивая чаинки рукавом со стола. — Садитесь, чаевничать будем.
Хозяин говорит, за так, а я думаю, за постой хочет взять, сучок. Я ему сразу сказал, что денег нет — вона, окислил рожу и ушёл. Садись, плесну тебе кипяточку.

— Да, премного благодарен, — сказал Давид Яковлевич. — С холода брюхо завсегда теплу улыбается.

Познакомились, поручкались, и покатилась кубарем беседа:

— А что вот вы думаете о нашем попе Агафене? Так просто колоколенку строит? — натяпывал свою правду Иван Петрович. — Нет,не тут-то было. Мы ему копеечку на горбу прикатим, а зазвонит у него в кошеле. Знаем мы его, как облупленное яичко!

— Да ведь поди не всё о себе молится, словцо и за народец молвит! — противопоставлял Давид Яковлевич, но получалось это у него как-то мягонько, с улыбкой, с прищуром.

— Хех! Куда махнул! Ты, видать, свечки у него не покупал! — не унимался Правда. — А слышал ты, как другой раз поп спрашивает черта:" Зачем, кучерявый, семена вокруг церковки кидаешь?" А черт ему и отвечает: "Где не пахал, не сею..." Вот к таким и ходим!

Дальше чаевничают, а дождик не на шутку разошёлся, в окно каплями, словно камушками, кидает. Ещё народец подошёл, по лавкам расселись, слушают, кто и словцо вставляет.

— А что, далеко ходить? — накидывал правдушки Иван Петрович.  — Вот возьми, хоть старосту Фому Кузьмича, тот ещё лис! Прошёл по домам, денюшки соскрёб... Говорит, будто переправу через реку надо обновлять.

— Так ведь для людей старается, — прервал было Кривда своего собеседничка, но осёкся.

— Ну ты и плетень-потетень! Не знаю, как с тебя ещё твой кафтан не стащили! — отвечал ему товарищ. — Нашему народцу верить нельзя! Пять бревен купил, а два по реке спустил. Ведь знаем, что там вниз по реке у него дочка замуж вышла. Небось зятек багром и выловил.

Так они продолжали спорить о жителях окрестных деревень.

Обсудили коровницу Татьянку, бабу бойкую. Давид Яковлевич похвалил её семерых детей, мужа, сладкое масло, а Иван Петрович, напротив, назвал её родливой и бодливой коровой:

— А дети что? Сами родятся... А молоко у ней так... Разбавляет водичкой, ведь росой рогатая доит ... Я другой раз сам взбивал, так оно супротив Танкиного, как облачко небом ковырнёшь, а тут... "Тьфу..." Сам ешь...

Не обошли мельника Степана. Правда вспомнил, что тот, будто обвесил его по муке.
— Этак кулечик здесь, кулечик там, вот мешок за так и получается.. Приворовывает, гнилушкин сын... Не иначе...

— Наговариваете, уважаемый, не Степан ли мельник, в запрошлом годе всю деревню блинцами на масленицу потчевал?

— Конечно, один раз в году можно на лежалой муке блинцы приготовить... Его поди, как нашего попа Агафешку, всю годину черти носилками в бока тыкали... Ну вот и разродился. Так ведь не он пек-то, а его хозяйка, да девки...А чего говорить...

Беседа всё разгорячалась, народ посмеивался, а Давид Яковлевич будто думал: "Я не растащил бы по округе... Гутарили будто, а Правда ли, Кривда, поди разбери... Чай пил, за столом сидел, а потому получай..."

— Да кто же хороший, по-твоему? Ведь есть же добрые люди?

— Конечно, пан-губернатор...

— Вот те на, наконец-то. Слава Богу! А от чего же он хорош?

— А от того, что он у себя в городе живёт, а к нам не едет... Хотя откровенно сказать, и он болван...

Глаз у Давида Яковлевича задёргался, он соскочил с места и сипловатым голоском выдавил: "Кажись, дождик-то постих... Мне уж и идти надобно..." И выбежал на улицу.

За рукав его хватал Правда:

— Да ты, баранья голова, шубу вымочишь!

Потолкавшись, Давид Яковлевич всё же выбежал на улицу. Он заметил, что на ногах Ивана Петровича Правды были надеты разбухшие, сочившиеся грязью лапти. Кривда выбежал с постоялого двора, а дождь хлестал его по ушам, и он приговаривал, прибавляя шаг:

— Чем в лаптях, я уж лучше в кривеньких, да в сапожках...

А со двора доносился голос Правды:

— Да ты куда подрал, дурак? Подожди, ещё про царя скажу!