Страх

Аккуратно одетая, ухоженная она сидела в кресле перед ним, закинув одну ногу на другую и спрятав обе ладони между бедер, затянутых в черные обтягивающие брюки. В глазах ее была пустота, казавшаяся бескрайней.

- Я чувствую себя сломанной, - сказала она, разглядывая стену за ним.

Он посмотрел на нее внимательно, но спросил нейтральным тоном:

- А что значит быть “сломанным”?

- Не видеть больше смысла в происходящем, - ответила она без запинки, и бросила на него один-единственный острый пронизывающий взгляд. После чего вернулась к разглядыванию узора напольного покрытия и тихо уверена заговорила. - Представьте мир, где все жители являются участниками виртуальной игры вроде того же “Мира Воркрафта”. У всех до единого есть аккаунт, у всех до единого есть по герою, и все так давно играют, что забыли, как выглядит окружающая реальность на самом деле, где они живут, какие у них там, вне игры были цели. Они все играют, все до единого, поглощенные картинками на мониторах или в очках виртуальной реальности. Та же матрица, но без заговора машин и некого всесильного разума, который руководит процессом и отслеживает или преследует выпавших из-под его власти. Но вот вы выпадаете из алгоритма, ваш взгляд вдруг переносится с позиции игрока на позицию того, кто сидит перед монитором, и вы видите всю бессмысленность игры. Другие игроки по-прежнему воюют за тряпки и хлам из рейдов, за репутацию с фракциями, а вы сидите перед своим компьютером и думаете лишь об одном: зачем вы в игре, чего хотите от происходящего на экране, есть ли еще хоть что-то, что было бы ценного в пребывании внутри игры или уже нет, а если нет, то как выйти из этой программы раз и навсегда.

- И вы чувствуете себя так?
- Да.
- Зачем вы тогда пришли ко мне? Чего ищете в этом кабинете?
- Хочу знать, одна ли я такая или вы по ходу своей работы замечали тоже самое, а еще я хочу поделиться своей болью.
- Болью?
- Болью беспричастности, - кивает она. - Когда вы стоите на самой высокой горе, и разреженный холодный воздух выжигает вам легкие, вы видите внизу у горы детей, которые даже понятия не имеют о вашем существовании, не видят гору, не знают ничего о том пути, который вы проделали. Они просто играют, они равны, они в детском садике, среди них нет еще ни умных, ни талантливых, они бьют друг друга лопатками по головам, орут, чистосердечно ругаются и дерутся. Им весело, им забавно. Сегодня они вместе смеются, завтра они будут вместе плакать, а ты стоишь на вершине горы, но твои слезы по иным причинам и смех твой иной. И тебе не к кому повернуться и поделиться, тебя не поймут, ты единственный взрослый в этом зверинце.

- По каким причинам ваши слезы?

- Люди разрушают сами себя и все, к чему прикасаются. Маленький ребёнок всегда, чтобы разобраться в том, как все устроено и как этим управлять, разбирает предмет исследования на части, ломает, отрывает лапки, проверяет на прочность. Но и с собой поступает также: прежде чем научиться ценить руки и ноги, глаза и уши, холодную голову и горячее сердце, он доводит их до предела, истощает и, если повезет, и он вовремя остановится и ощутит весь вес ответственности на себе, а не на той же генетике, начнет восстанавливать. И только так по мере накопления болезненного опыта и развития чувствительности понимает он, что по природе своей ни объекты в руках его, ни он сам не созданы из разных материалов. Мне приносит боль то, как люди продолжают ломать себя и окружающий мир, как идут на поводу у своего невежества, причиняя друг другу страдания, как спорят в попытках доказать правоту или установить контроль, в гонке доставить себе сиюминутное удовольствие. Мне разрывает сердце то, что люди так медленно учатся, так долго и неохотно, увиливая и уклоняясь, гонясь за радостью и удовольствиями, пренебрегая знаниями и мудростью.

- А что приносит вам радость? 
- Видеть то, что еще не видела, чувствовать то, что еще не чувствовала, находить взаимосвязи, которых не замечала раньше, создавать то, чего еще никогда не было. Представьте себе, что вам в руки попадает череп оленя. Животное мертво давным-давно. Возможно даже, что ушло из жизни задолго до вашего рождения. Но вот вы водите аккуратно и нежно по поверхности белых костей, разглядывая внимательно желобки, царапины и мелкие отверстия, оставшиеся там, где когда-то проходили нервы и кровеносные сосуды. Вы так проникаетесь желанием узнать то существо, которому когда-то принадлежали эти кости, что дух временно возвращается в них. Внезапно вы начинаете чувствовать его живой отклик, пальцы чувствуют жесткость упругих волосков на морде животного, тепло под кожей. Вы видите, как ноздри расширяются, с шумом выбрасывая воздух из легких. Вы узнаете запах животного, ощущаете мощь в его ногах, осознаете разницу в весе между вами. В голове мелькают образы его рождения, матери, молока, осеннего леса, его шумов и запахов, незаметных глазу тропок, которые зверь запоминал совсем иначе, чем человеческий ум. Вкус воды, ощущения других, похожих ему и совсем непохожих обитателей леса, крики птиц. Образы врываются в ваши любопытное открытое сознание единым потоком, накладываются друг на друга, сливаются, только и успевай разматывать их как нитки в запутанных клубках. Ощущения молодого зверя меняются на сознание взрослого. Вы чувствуете рост рогов, неприятное, немного жгучее давление изнутри. Видится будто со стороны, но ощущение такие, как если бы вы проходили через это сами - вы метите свой участок леса, оставляя царапины от рогов на древесине деревьев. Вот и круг преемственности замыкается, и зверь становится родителем. Вы чувствуете животную магнетическую связь с потомками, будто они - продолжение вас, будто в зеркале мира отразилось что-то от вас, оторвалось и стало жить собственной жизнью. А потом медленное и грузное увядание, которое однажды обрывается падением сознания в темный колодец. Но дух, вызванный вами к жизни, знает, что его прежнее обиталище пусто, что оно мертво и непригодно, что он тут лишь временный гость. Но он все равно благодарен за ваш внимательный взгляд внутрь его истории. Пока он отражается в ваших глазах, он не просто олень, живший в лесу и погибший сотню лет назад. Часть вашего сознания, человеческого разума, сливается с его разумом зверя, вызывая из небытия память о нем, и это отражается и в вас, и в нем. Отныне его дух и ваш тесно связаны, тесно сплетены, обогащены опытом друг друга, наполнены вниманием и заботой друг о друге. И ваша душа больше не только ваша, она теперь как библиотека живых книг, историй, которые когда-то были написаны этой планетой, но ожили внутри вас, обрели новый смысл и потеряв материальные оболочки, продолжают существовать в новом смысле и качестве. Вам кажется странным обращать свой взгляд на то, что давно умерло, обходя стороной тех, кто рядом и жив? Но это только потому что вы пока еще делите мир на живое и мертвое, а если собрать его воедино, стерев грань между полюсами, вы сможете читать в старых костях жизнь, которая была там прежде во всем ее объеме, как если проглотить многотомное собрание сочинений за одну лишь ночь.
 
Она говорила открыто, не боясь осуждения, не боясь быть непонятой или непринятой. От усталости она оставила все сомнения за пределами его кабинета и позволила себе высказаться, в конце концов мало ли сумасшедших он видел, и что она потеряет, если к их числу он запишет и ее. Но он слушал, не перебивая, внимательно, и ей казалось, что даже внимая ее рассказу так, как если бы забыл о своем профессиональном долге. Что видел он в ней тогда?

Когда она закончила описывать образ, в комнате воцарилась какая-то странная тишина, похожая на крышку на бочке со словами, с потоком слов, которых было слишком много. Она вдруг ознала, что рядом с ней он чувствует себя беспомощным и маленьким, а когда смотрит в ее глубокие, печальные глаза, видит к них всю глубину своей некомпетентности, неудачности всего того, что делает.

- Я боюсь, что я не знаю, чем я могу вам помочь, - вдруг честно признался он, сам от себя того не ожидая. -  Мне хотелось бы чувствовать и знать, что могу заверить вас в своей уверенности и благополучном исходе нашего общего дела, но я не могу. Боюсь, не могу.

Она молча кивнула. Она все же ждала помощи, чуда, каких-то волшебных слов, она хотела видеть человека с каким-то особенным огоньком внутри. Но перед ней сидел совсем обыкновенный мужчина. Да, он видел много слез, горя, насилия, печали, но никогда, ни разу за всю свою долгую жизнь не попадал на ту сторону, на которой так часто бывала она. Он хотел спросить, но боялся, что ее рассказ раскроет в нем что-нибудь, пробудит жажду или воспоминания, позволит почувствовать реальность за пределами обычных пяти чувств. И тогда он потеряет себя, перестанет ощущать свое имя, воспринимать свои руки и ноги как единственно реальные, он будет смотреть в глаза своим родителям, жене, детям и понимать, что в этих биологических оболочках бессмертные души, к рождению которых он отношения не имеет, истории которых гораздо сложнее, чем он привык думать. Он будет раз и навсегда отсечен от общества, все равно что проклят.

- Простите, - сказал он, поднимаясь, чтобы открыть ей дверь.
- Ничего страшного, - ответила она.

Он был уверен, что она знает то же, что и он - что он боится. Он столько раз смотрел в глаза опасным психопатам и социопатам, держал за руку совершенно утративших связь с реальностью людей, заблудившихся в иллюзиях собственного воображения. Он привык чувствовать с ними себя уверенным в своей правоте, держать ситуацию под контролем, он знал как правильно поступать и говорить с ними, что давало ему упоительное чувство всевластия. И теперь он смотрел в открытую дверь возможности, где на другой стороне ситуация коренным образом перевернулась бы, превратив все его убеждения и правоту в иллюзии ограниченного, оторванного от реальности ума. Одно дело знать по философским трактатам, слышать на лекциях, что жизнь - лишь сказка, которую души рассказывают друг другу, но совсем другое дело ощутить всем своим существом иллюзорность, поверхностность, призрачную природу этого простенького наивного рассказа. И он не был к этому готов. Когда она вышла за пределы его кабинета, с радостью облегчения он закрыл за ней дверь.