Глава 35

                «Издалека долго
                Течет река Волга,
                Течет река Волга,
                Конца и края нет.
                Среди хлебов спелых,
                Среди снегов белых
                Течет моя Волга –
                А мне семнадцать лет…» – задушевно поет Трошин.

            И я чуть не плачу – мне и вправду семнадцать лет…  И продолжение песни «а мне уж тридцать лет» или «седьмой десяток лет» - так невероятно далеко!
           «А мне семнадцать лет!..» - и это предчувствие счастья. Так мне кажется.
            Август. И снова я на теплоходе – на сей раз с мамой. На трехпалубном теплоходе «Эрнст Тельман». Мама сшила мне сатиновый черный сарафан с алыми розами – в расцветке что-то цыганское. Я осмелела и покрасила волосы хной в рыжеватый цвет. Я стала слегка близорукой, но очки не ношу – и поэтому немного щурюсь. Это меня огорчает, тем более, что я замечаю: из зеркала на меня смотрят кошачьи зеленые глаза с прищуром, словно я замышляю какую-то хитрость.
            Мне и вправду семнадцать лет, а за бортом течет моя Волга – совсем как в песне.

            Эдик узнал, что я опять еду в путешествие, и убедил маму купить ему билет. Но о его поездке по Волге стало известно Нине Кузнецовой – будущей пианистке. Она учится в Специальной музыкальной школе для одаренных детей и несколько раз аккомпанировала Эдику на его выступлениях. Видимо, хочет стать для него не просто концертмейстером. Ее активно поддерживают старшие братья, которые считают, что певец и пианистка – это идеальный союз! Однако ей неловко вояжировать одной в столь юном возрасте, и она уговорила двух подружек поехать вместе с ней – все они учатся в консерватории. Таким образом, Эдик привел за собой на теплоход целый хвост из музыкальных девочек.
          Да и рейс – на сей раз – довольно богат молодыми девушками, отправившимися в путешествие.
          Как только Эдик появляется в музыкальном салоне, занимает место у рояля и пробует голос – стремительно возрастает количество юных барышень, желающих с ним познакомиться.

           Эдик стал старше на целый год – и потому более смело берет инициативу в свои руки. На теплоходе масса возможностей: и его импровизированные концерты, и ежедневные танцы, и новые города с объединяющими нас экскурсиями.
            Но и я стала старше… К тому же у меня за спиной целая любовная история длиною почти в год – он об этом не знает и пока не догадывается. На тесном, неуклонно ведущем нас друг к другу пространстве трехпалубного лайнера мне приходится прилагать массу усилий, чтобы ускользать от сближения с ним. Вспоминаю чью-то фразу, что женщина всегда должна быть, как намыленная.
           На корме каждый вечер, как обычно, танцы. Голос  Шульженко льётся так мягко и многозначительно:
                «На заре мы расстались, а вечер
                Так далек, как звезда далека.
                Что такое любовь? Это встреча
                Навсегда, до конца, на века…»
            «На века…,  - думаю я. – Довольно глупо звучит. Впрочем, может быть, это песня о библейских персонажах, каком-нибудь Мафусаиле».      
           Неожиданно я вспоминаю, что мама похожа на Шульженко. Настолько похожа, что иногда с ней здороваются незнакомые люди: «Здравствуйте, Клавдия Ивановна!». Она улыбается – и не пытается их разочаровывать. Только мама у меня блондинка, в отличие от певицы. Да и моложе ее лет на двадцать. Даже странно, что здороваются. Видно, поклонники считают, что это в порядке вещей, когда дива так молодо выглядит! Но мама не поет – она играет на рояле. Поет папа, а она ему аккомпанирует, когда он с чувством исполняет свою любимую «Только раз бывает в жизни встреча…» или шутливую «Капризная, упрямая, вы сотканы из роз! Я старше вас, дитя моё, стыжусь своих я слёз…».

                *  *  *

           Мнения ученых о происхождении названия «Кинешма» расходятся. По утверждению одних, «Кинешма» - слово мерянского происхождения и переводится как «тихая спокойная гавань» или «темная глубокая вода». Другие исследователи считают, что это название не связано ни с одним из ныне известных языков.

          Кинешма окружает нас каким-то вечным покоем, свойственным  крошечным русским городам по берегам Волги – подобным Левитановскому Плёсу.
         Как мил сердцу этот родной, очень русский пейзаж!
         Эдик напевает любимую Шаляпинскую «Из-за острова на Стрежень»  - про Стеньку и про его княжну. И я вспоминаю легенду, в которую люди предпочитают верить, потому что она гораздо более поэтична, чем какое-то слово непонятного и темного мерянского языка.
         Именно здесь, гласит эта легенда, проплывали мимо берега струги знаменитого атамана Разина. Здесь он и решил окончательно расстаться со своей персидской красавицей. Почуяв неладное, она жалобно спросила его: «Кинешь мя?». И ведь кинул! И не просто кинул, а в «набежавшую волну!..»
      
          - Кинешма – жутковатое название, - передернула я плечами. – Кинешь мя?
          - Нет! – не колеблясь, отвечает Эдик на мой нечаянный вопрос.
           - Что значит «нет»?
           - Никогда!
           - Что значит «никогда»?
           - Никогда – значит никогда!
           - Никогда не говори никогда… - смеюсь я, делая вид, что не понимаю смысла его фразы. – Смотри, смотри, как красиво! – отвлекаю я его. Слишком напряжено  лицо и слишком серьезно он произносит «никогда». – Смотри же!
           Нас провожают зеленый холмистый берег, сбегающий к темно-синим немеряным глубинам Волги. На холме среди деревьев золотятся закатные вечерние купола…
            «Кинешь мя?» – вопрошает удаляющаяся  Кинешма.
            И ведь кинул… и как скоро кинул! Хорошо еще, что не в набежавшую волну. Каких-то пара дней – и уже не здороваемся.

                *  *  *

           - Ты знаешь, на теплоходе объявили конкурс… думаю, нам стоит попробовать! Ты же говорила, что совсем недавно стала лауреатом городского конкурса на лучшее сочинение, так?
           - Ну и что? Опять, как в школе, что-то сочинять? Я отдыхать собралась, между прочим, от школьной муры…
           - Не совсем как в школе… Просто нужно придумать рассказ, где все слова на одну букву. Кто придумает самый большой и удачный рассказ – тот и победитель! Давай попытаемся! У нас, по-моему, есть шансы одержать победу.
           - Ладно… давай, - после недолгого колебания соглашаюсь я.
           Мы примостились на палубе в плетеных креслах возле маленького столика под моим окном. Эдик, как фокусник, вытащил из кармана светлых брюк листок бумаги и карандаш.
           «Подготовился, - усмехнулась я про себя. – А что если бы я не согласилась? Ну, тогда я бы так и не узнала, что он подготовился…».
          Решили сочинять рассказ на букву «П». Что ни говори, слов на эту букву, как нам кажется, больше всего в нашем распоряжении. По условиям разрешалось употреблять союзы, предлоги и междометия, не начинающиеся на «П». Из-под пера – вернее, из-под карандаша – стремительно рождается совместное произведение. По мере его конструирования, мы то смеемся, то хмуримся, задумываясь… Склоняемся низко над листком. Я не замечаю, как моя рыжая прядь касается его слегка выгоревшей на солнце, тяжелой, блестящей русой пряди… Но вдруг понимаю, что он взволнован и темп работы замедляется. Слегка отстраняюсь – восстанавливая прежнюю работоспособность.

         «ПУТЕШЕСТВИЕ  НА  ПАРОХОДЕ» - так озаглавили мы свой шедевр. Подзаголовок гласил: «Повесть о печальных приключениях пассажиров». Далее следовало:
«После продолжительных поцелуев провожающие покинули причал. Пассажирский пароход «Эрнст Тельман» пошел в путешествие. Попыхивая паром, пароход плыл к прекрасным портам, привлекающим путешественников, плыл то поближе к прибрежным порослям, то подальше.
Природа поражала пышностью. Пряно полыхал первоцвет, покачивались папоротники, птицы пели простые, но прелестные песенки.
Плавание проходило с «приключениями».
Предлагаем «прейскурант приключений», происходивших с путешественниками:
Покуривание папирос,
Поглощение продуктов питания и пива,
Поигрывание в преферанс и подкидного,
Прогулка по палубе,
Прокручивание пластинок,
Переваривание пищи,
Похрапывание.
После подобных «приключений» пассажиры порядком поскучнели и поправились. Покой прерывался периодическими пребываниями в портах, покупкой предметов потребления, постоянной политической полемикой.
Преодолевая преграды «прейскуранта», путешественники продолжали поиски подлинных приключений. Повезло!
Повстречали писателя, писавшего приключенческую повесть. Пока писатель прогуливался по палубе, пассажиры потихоньку прочитали:
«…повизгивали пули, позвякивали палаши, полыхали пунцовые плащи – пираты пошли на приступ…».
- Превосходная повесть! – прослезился Петр Петрович Полушкин, повар портовой пивнушки «Парус».
Писатель проскользнул с палубы в полуосвещенное помещение…
Петр Петрович пал от потрясающего пинка пониже поясницы (пояснение: поддал писатель за подглядывание). Но писателя проворно повалили на пол и продолжительно побили по почкам с перерывами на перекуры. Посему писатель перекинулся.
Писатель перекосился от позевоты и проснулся.
- Прекрасные приключения! – пролепетал писатель, просыпаясь.
Плавание продолжается. Ни пуха ни пера!».

           На этом мы выдохлись – и решили, что такого объема вполне достаточно для конкурса на нашем теплоходе. Выиграть, конечно, было нетрудно. Тем более, что никто особенно не напрягался, чтобы стать победителем. Однако немного разочаровал тот факт, что несколько сочинений тоже было на букву «П». Не только нам пришло в голову это счастливое решение! Но мы были более терпеливыми, поэтому история, описанная нами, оказалась длиннее, чем у наших соперников. Ура!

                *  *  *
         
         Вечерами Эдик, как и прежде, музицирует в музыкальном салоне. Девушки, словно по команде, собираются там, рассаживаются по кругу и молча сверлят певца глазами. Среди них есть довольно любопытные экземпляры.
          Вот красавица Ирина, чем-то похожая на Аву Гарднер, только менее яркая – спокойная, замороженная, с высокой взрослой прической. Она старше Эдика на два года, и ее замороженность делает ее еще старше. Называет себя претенциозно Ирэн. Эдику нравится ее красота – и он охотно с ней беседует. Она путешествует с подругой Виолеттой – незаметной настолько, что я ее не узнаю никогда. Хотя имя у нее вполне оперное!
           Другая – блондинка Тася – скорее, некрасивая, но отлично сложена. Она еще моложе меня и едет с мамой. К концу нашей поездки Эдик сопровождает ее на пляж, где они забредают куда-то в тальник, вместо того, чтобы купаться и загорать.
            Куда уж крупной, веснушчатой, словно выгоревшей на солнце, будущей пианистке Нине Кузнецовой с ними тягаться! Так что гаснет ее надежда – и не по моей вине.
            Так кто же он – «мордист» или «фигурист»? А я-то думала, что он, скорее всего, «душист»!
 
            …Стою на палубе, возле поручня – на ветру. Мне нравится стоять на ветру, я знаю, что это красивое зрелище. Рыжие завитки  треплет ветер, юбка сарафана надувается парусом – по черному полю гнутся под ветром алые розы в изумрудных листьях… Эдик идет мимо – и, несмотря на холод в наших отношениях, как магнитом притягивается к поручню и кладет свою руку рядом с моей… Я чуть заметно  улыбаюсь.

          Эдик сидит в ресторане за столом с семейной парой – двумя старичками, скорее всего, простого рабочего происхождения. Они добродушны, дружелюбны и явно симпатизируют юному певцу, в них есть какое-то родственное покровительство. Словно он им сынок, или внучок.
           На очередной остановке прохожу мимо их стола и слышу, как старушка спрашивает его:
           - Ты что в город не идешь? И скучный такой…
           - Да что-то не хочется… - вздыхает Эдик.
           - У тебя, наверно, денег нет? На, возьми, в кино сходишь… - и она протягивает ему трешку.
          Не такие уж малые деньги по тем временам! Так сумела их протянуть, чтобы не обидеть его своей подачкой и чтобы он взял, не смущаясь, не боясь, что не сможет вернуть… взял, как берут у близких людей. Слава Богу, он не увидел, что я была свидетелем этой сцены.   

           Вечером на ужине, когда уже оставили вдали очередной город, я заметила, что старички изредка поглядывают в мою сторону – видно, понимают, что Эдика со мной что-то связывает, какие-то напряженные отношения, словом, какая-то черная кошка проскочила между нами… и, конечно же, сочувствуют ему и осуждают меня.
            Прохожу к баку, чтобы налить себе чаю. Эдику и старичкам кажется, что я отошла на безопасное расстояние. Слышу тихий голос старушки и обмираю, невольно вслушиваясь:
            - Да… девушка с характером! И высоко себя ценит… Ишь ты!
            Помолчав немного, она внезапно заключает:
            - Но… хороша!
            И эта последняя реплика примиряет меня с их осуждением.

                *  *  *

            В Горьком я, несмотря на свою всегдашнюю робость, решаюсь всё же позвонить Леньке. На сей раз не прибегаю к помощи Эдика – не те отношения у нас, чтобы обращаться за такой деликатной вещью, как помощь в общении со своим бывшим сердечным интересом.
           Мы встречаемся с Ленькой на причале и идем в кафе на холме над Волгой. Он рассказывает, что тоже, как и Эдик, учится на физическом факультете – только Горьковского университета. Он и вправду изменился, очень вырос, перегнал Эдика, белокурые волосы потемнели, но глаза по-прежнему темно-карие, непроглядные, лицо стало более грубой лепки – и я чувствую, что уже ничего не чувствую, никакого волнения… Стал похож на своего отца – директора ресторана нашего теплохода «Серго Орджоникидзе» - высокого, с прямой военной выправкой, с отстраненным сумрачным лицом.
           Эдика мы встречаем неожиданно, на обратном пути, когда  спускаемся  вдоль Кремля по дороге в порт. Эдик облеплен девочками, как заправский деревенский гармонист. Они идут под руку друг с другом. Ни дать ни взять – хоровод из ансамбля «Березка»!
           - Идите к нам!..  – кричат они.
           - Хочешь? – спрашиваю я Леньку.
           - Нет! – говорит он, не склонный к таким шумным компаниям.
           - И я не хочу! – поддерживаю его.
          И мы ускоряем шаг, чтобы оторваться от них.

                *  *  *

          На пароходе за мной ходит мальчик, который молча, с вкрадчивой улыбкой, старается угодить мне – то подарит игрушку, то принесет чай. У мальчика красивое звучное имя, как минимум, профессорское или артистическое – Константин Юрьевич Арбатов. Мальчик коренастенький, спортивный, в глазах что-то настороженное. Я знаю, что он хулиган. Одним словом, «плюйся ветер охапками листьев, я такой же, как ты, хулиган».
           Как-то возле нашей школы затеял драку, и Вадику от него досталось. Что уж были у них за разборки – мне неизвестно.
          Однако после этой истории, неожиданно встретив его на теплоходе, да еще в роли ухаживающего за мной, я все же понимаю, что он вовсе не белый и не пушистый. Притом он видел, как Вадик и Рустам провожали меня. Видит и наши усложнившиеся отношения с Эдиком. На его глазах разыгрывается некая пьеса с драматическим сюжетом. Он ни о чем меня не спрашивает, но пристально наблюдает за мной и моими взаимоотношениями с противоположным полом.

           После теплохода я не общалась с ним – каково же было мое удивление, когда через несколько лет я получила от него поздравительную открытку из колонии, написанную каллиграфическим почерком в цветной рамке. Вот тебе и профессор! К следующему празднику он прислал подобную, а потом пришло обычное письмо – уверена, им самим написанное. Сознался, что первые открытки присылал его друг. Я поняла, что за них в колонии пишет некий спец с красивым почерком и грамотный. Ничего себе, работенка у него!
             Много лет спустя я прочитала, как в тюрьме трудился над заявлениями и письмами известный писатель Эдуард Лимонов. Такие люди там, видно, на вес золота.

                *  *  *

            В каждом городе я получаю письма. Их много. Вадик не скупится на изъявления чувств – письма пестрят заверениями в любви. И это создает ложное впечатление, что время ссор миновало. Когда идет переписка – ссоры как будто замирают:
             «Мне очень плохо без тебя, моя милая, а ты не хочешь даже писать побольше. Мне тебя очень не хватает.  Нечего писать о своей жизни, потому что я без тебя не живу, а существую. Весь мой день занят только мыслями о тебе… Когда я выхожу на улицу, я не знаю, куда идти, а ноги всегда приводят на трамвайную остановку, чтобы ехать в речной порт. Тогда становится особенно горько от того, что тебя нет…»
            Я читаю строки, густо покрывающие случайные листы бумаги… но не обольщаюсь. Стоит нам встретиться – всё опять начнется сначала: ссоры, молчание, непонимание, сожаление, раскаяние. И как результат – отчуждение с моей стороны.

                *  *  *

            На теплоходе всю почту выкладывают на один общий стол на второй палубе. Однажды я застаю Эдика возле почтового стола, где меня поджидает груда писем от Вадика. Ловлю его взгляд, который становится холодным и насмешливым, почти враждебным. Мы оба понимаем, что скрывать мой роман, собственно, больше не имеет смысла. Вот и не нужно ничего объяснять. Я испытываю облегчение от сознания, что обошлось без этого… но… мне не по себе. Что же теперь будет?
           А на корме ворожит и ворожит песня Шульженко. Обещает:
                «Теплоход в долгий рейс уплывает -
                Не уйти от протянутых рук.
                У любви берегов не бывает,
                У любви не бывает разлук…
                Не бывает... Прощай! Только эхо
                Повторяет «прощай» и «прости»!
                От любви никуда не уехать,
                От любви никуда не уйти…»

                *  *  *

           Ах, как далеко прошлое лето, щедрое на предчувствие, ожидание какой-то новой взрослой волшебной жизни! А как мне нравилось жить в дымке еще не сказанных слов, не данных обещаний, несостоявшихся поцелуев! Где ты, уплывший в прошлое лето «пароход белый-беленький…»? Пароход, палуба, музыка… Всё повторяется – и… не повторяется. «Не повторяется такое никогда…».
   
           После долгой дружбы мы с Эдиком вдруг перестали здороваться. Это что угодно, только не равнодушие! Что же тогда? Вражда? Ненависть? Но я не забыла, сколько шагов от любви до ненависти… или от ненависти до любви.
           Если бы кто-то спросил меня, отчего мы перестали здороваться – я бы не смогла ответить на этот вопрос. Не смогла бы – и всё. Я не помню, как это случилось. Слово-за слово. Слово-за слово. Пикировка, перепалка… Скорее, перестрелка. И размолвка.  Вот, собственно, и всё. Ему хотелось задеть меня, я отвечала ему тем же. Мы словно играли в теннис, неумолимо перерастающий в дуэль, норовя попасть мячом по противнику не на шутку. Чтобы не просто победить его, а сделать больно! И чем больнее ему будет – тем лучше!

                *  *  *

          Теплоход вернулся в Казань ранним туманным августовским утром, предвещающим скорое сентябрьское похолодание… Лица у туристов сонные и хмурые. Возвращение к реальной жизни, с ее ежедневными заботами и серостью буден.
           Мы с Эдиком выходим, отделенные друг от друга толпой. Озабоченные. Чужие.
           …Уходим из разноцветного мира путешествия и  предвкушения приключений. Не разочаровал ли нас этот мир? Изменило ли это путешествие нашу жизнь? Что нас ждет впереди?  Его ждет второй курс университета, меня – выпускной одиннадцатый класс школы. Уходим, не попрощавшись, не взглянув друг на друга…

                «Заменить тебя некем и нечем.
                Я с тобой - далека и близка.
                Что такое любовь? Это встреча
                Навсегда, до конца, на века...
                на века… на века… на века…» – провожает нас отлетающий  голос Шульженко.