Глава 19

          Правду говорят, что утро вечера мудренее. Состояние гнева и обиды лучше переждать. Однако я не сделала этого, а, придя с дня рождения, сразу села за письмо:
          «…Уж и не знаю, как к тебе обращаться теперь – после сегодняшнего вечера.
          Ты, конечно, человек свободный, и я тебе говорила об этом сегодня перед днем рожденья Эдика. Я тоже человек свободный. Но, к сожалению, мы пришли вдвоем. И, хочешь-не хочешь, все нас так и восприняли.
           Мне, естественно, жаль, что нас так восприняли. Только вот поделать с этим фактом я ничего не могла.
           Твое чрезмерно оживленное общение с Леной не осталось незамеченным окружающими. И – вот беда-то! – мне стали выражать сочувствие, приняв твое общение с Леной за пренебрежение к прежней подружке. Роли несчастной брошенной девушки мне еще недоставало для полного удовольствия! Благодарю покорно за услугу.
           На твою свободу я, само собой разумеется, и не думаю посягать. Но коль ты считаешь себя моим другом, то я вправе была рассчитывать на дружеское, а не хамское отношение с твоей стороны. Ты же прекрасно видел, какое впечатление производит на всех твое поведение! Где же твоя хваленая чуткость? Вмиг улетучилась, как только ты стал преследовать свои – одному тебе известные –  цели. Или, может, решил еще и отомстить, на всякий случай, за что-нибудь «прежней подружке»?
            Видно, качество дружбы между мужчиной и женщиной ты считаешь заведомо ниже, чем благородная дружба между мужчинами? Ну, что ж! Твое право!
            Ну, и кто сегодня собака? Как ты думаешь? Придется, видно, с тобой перейти с человеческого языка на собачий лай! Устроит тебя такой расклад?..»   

          После моего письма мы перестали здороваться. Вадик тоже перестал со мной здороваться. Я поняла, что Рустам рассказал ему про письмо и Вадик выразил мужскую солидарность. Как они сплотились!
          Оставался только Вадим. Один Вадим, который – я была в этом уверена! – не стал бы так поступать со мной, не выслушав моего объяснения.
         Однажды, выйдя из школы после уроков, я увидела возле парадного съежившуюся фигуру Вадима в спортивной темной куртке, с кулаками, спрятанными в карманах.
         - Привет, Галиночка! Зайдем-ка ко мне на чашку чаю.
         - Спасибо, Вадим. Но я спешу…
         - Да я не задержу долго. Перекинуться парой фраз с тобой нужно.
         Я не стала сопротивляться, тем более, что Вадим-то уж точно был ни в чем не виноват передо мной.
         Когда мы вошли в его квартиру, я увидела унылые физиономии моих «рыцарей». Они сидели за столом и явно ждали нашего прихода – я поняла, что это заговор и что Вадим выступает в роли своего рода Фемиды с весами.
         Они встретили мое появление молча – и у меня, откровенно говоря, не было никакой охоты начинать разговор.
         - Ну что, «трое в лодке»? Наделали делов? Японский городовой! Накрутили, навертели! – качал Вадим стриженой под бобрик головой.
         После этих слов все заговорили разом, как будто нас кто-то включил.
         - Ты понимаешь, Вадим, после такого письма я уж и не знаю, что подумать, как реагировать! Получается, что я негодяй какой-то. Собака, одним словом.
          - По-моему, я вполне ясно написала, какие у меня к тебе претензии. Речь именно о поведении, а не о чем-нибудь другом…
          - Галя, а я понимаю Рустама. Я бы тоже оскорбился, если бы такое письмо получил…
          - Ты, Вадик, вообще не в курсе. Тебя там не было. И сразу, даже не спросив меня ни о чем, встаешь на сторону Рустама. Разве друзья так себя ведут? Наверно, нужно было выслушать и меня!
          - Галя, ты пойми! Если ты считаешь, что я виноват… А ты не предполагаешь, что я влюбился в Лену?
          - На здоровье! Но какое это имеет отношение к твоему поведению?..
          - Погодите, погодите кипятиться! Накрутили тут, понимаешь, с три короба. Японский бог! Галиночка, мне ясно, чего они тут пыхтят. Но и тебя я понял – письмо твое они мне показывали…
           - Что же делать-то? Как выйти из этой дурацкой ситуации?.. – вздыхает Вадик.
           - Одним словом, босяцкая команда, нужно признать свою вину! Нужно! Ясно это как божий день, ё-моё! И не пытайтесь вилять, как бобики! Правде надо смотреть в глаза, понятно? – безапелляционно заявил Вадим.
           - Ну, я, конечно, извиняюсь, Галь, что тебя не спросил. Но я же друг Рустаму! Он переживает, я его поддержал.
           - А мне ты не друг? В чем разница, интересно? В мужской солидарности?..
           - Ну, ясный перец, запутались они совсем! А ты, Галиночка, конечно, разгневана была. И… резко написала. Обидела, одним словом. Смягчись. Прими их сожаления и извинения. И обещай больше этих грудных младенцев не пугать. Они еще не готовы к таким ударам судьбы. Особенно, когда их получают от женской ручки… Так я думаю.
          - Нет, Галь, я извиняюсь – я повторяю, - убедительно говорил Вадик. – Я все понял. У нас ведь с тобой нет никаких разногласий? Правда?
         - Правда, правда…
         Рустам молчал. Это молчание было подозрительным. Я обернулась к нему. Он сидел, опустив голову и закрыв лицо руками. Неожиданно я поняла, что он плачет.
         Все молча смотрели на него.
        - Прости меня, Галя, если сможешь! Прости! – выдавил он из себя.

        В этот момент я, честно говоря, почувствовала, что сама спровоцировала этот «бунт на корабле». Ведь я ему не терпящим возражений тоном заявила, что наш совместный поход на день рождения ничего не значит, и приказала не надеяться. Вот он и послушался приказа. А мне потом пришлось расхлебывать. Как иногда платимся мы за необдуманное слово!
         «Мне доставляет странное удовольствие говорить вещи, которые говорить не следовало бы, - хоть я и знаю, что потом пожалею об этом», - вспомнила я мудреца лорда Генри.

          Дома я долго не могла прийти в себя, потрясенная нашим разговором и последней сценой. За окном вовсю буйствовал апрель – месяц надежд и предвкушения любви. Я чувствовала себя виноватой перед Рустамом…
         Устало села за письменный стол, включила инженерную лампу… и стала покрывать синими стремительными строчками чистый лист бумаги. На сей раз это было не разгневанное письмо, а что-то неожиданно нежное:
 

«Извини жестокость и нечуткость,
Нервный тон. Я часто не права.
Только ты меня порою чувствуй,
Слушай молчаливые слова.

Для тебя мой мир – то злая колкость,
То небрежно брошенный смешок.
Слушай, как я в сердце больно комкаю
Первый жар невысказанных строк…

Не тебе глаза мои открылись,
Не твоим я именем живу.
Снежными ресницами, как крыльями,
Не тебя я в счастье позову…»
………………………………………..