О нём не напишут в газетах...

О нём не напишут в газетах…
( В. Исаков)
 Уже осталось каких – то пятьсот километров до моего нового дома… Недалеко! Трасса была загружена. Фуры, как караваны верблюдов  совсем, никуда не торопясь по восемь, а иной раз по двенадцать  машин степенно шли друг за другом, говоря легковым машина, своё презрительное « Фи!»…не обогнать  и не вклиниться, будто держали боевой порядок. В такие минуты надо было постараться усмирить гордый норов  трехлитровой  машинки и отогнать от себя грустные мысли. Мысли о переезде. Приехав на Север думал, что останусь  там навсегда…  Увы, человек играет на трубе, судьба играет человеком. Пейзажи за боковым стеклом были краше один другого: подпирающие свечками небо сосны, наивные белые березки и бескрайние поля. Но мне больше по нраву тундра и невысокие  леса с их рыжими шапками грибов на сером ягеле и реки с прозрачной водой. Сейчас я ехал с Севера к своему новому дому в красивый древний город, что жил в средней полосе. Работы на Севере не стало, мой благословенный край, с их залежами золота и почти полной таблицей Менделеева  в горах в одночасье стал не нужным. Машинка просила добавить газа, чтобы вырваться из тоскливо неторопливой болтающей не о чем очереди из фур. А я все гнал от себя мысли. Мысли о неизбежности переезда от налаженного быта, просторов дикой нетронутой природы. Внезапно налетел ветер. Природа, видимо, разобидевшись на мое предательство  северной красоты, пригнала белой стеной дождь. Он тигром накинулся на мою «беляночку»  лил, как из ведра, может, хотел остудить мою  голову. Вырулил на обочину, это же надо же, в десяти метрах ничего не видно, съехал от греха подальше. Селиконовые на лобовом не справлялись с потоком слез. Трава горделиво расправляла свои плечики от дорожной пыли. И тут с машинного телефона зазвонил телефон. Голос Романа моего молодого друга произнес слова, от которых стало неожиданно пусто на душе. На СВО погиб наш брат Саня, командир разведбата. Развернул машину и в радость своему экипажу рванул домой. Восемьсот километров пролетел махом почти на одном дыхании, так быстро в своей жизни « Беляночка» никогда не ездила.
   Музыка марша, отправляющего людей торжественно в неизвестность неожиданно прервалась. Звук комьев о крышку последнего пристанища моего друга, а лучше сказать брата, бил набатом по сердцу. Они, как пули  «дум-дум»,  разрывали горячее в левой груди на части, отстреливая в нём самое  дорогое:  внезапную потерю друга и настоящую дружбу. Прозвучал оружейный салют, отдавая почести воину.  В одиночестве стоял над ямой, почему - то называемой могилой, кидая комки земли один за одним, не замечая этого… в вечность. Всё никак не мог решиться дать команду засыпать последний дом Саши землёй. По нашему  русскому обычаю, сколько бросишь комьев земли в могилу столько  раз и встретишься там, на небе. А я всё бросал, бросал и бросал оторопело глядя в пустоту пространства. Не мог представить Сашку весельчака и балагура в неподвижности деревянного саркофага. Опустил голову. Махнул рукой могильщикам. Сопровождающих пацанов- воинов, которых Саня защитил своим телом, увели на поминки. Оказывается, они взяли эту Авдеевку, зачистили от детоубийц  город, поставили флаг на самой высокой точке, как с соседнего дома прозвучала очередь из пулемета. Саня успел оттолкнуть своих бойцов, а двоих, раскрыв руки будто ловил мяч в воротах, прикрыл своим телом. Все кто был с ним в тот момент, сочли своим долгом привезти  домой на Север тело друга, и проводить в последний путь.
Стрелка вычислили, взяли живым, им оказался поляк, переодетый в гражданскую одежду. Воины рассказали, как он умолял на коленях оставить его в живых, даже вспомнил козел, что его дед воевал с нашими дедами в одном строю и, что его ждут внуки.  Забыл дядя, что дичь стала охотником, сафари не удалось на «русню». От русской кувалды  мало кто смог уйти…  если только в могилу. Он по своей глупости решил устроить побег. Я поверил в эти слова.
   Ветер пригнал кладбищенскую тишину и поставил ее передо мной по стойке смирно.  Она, стерва, с тоской глядя мне в глаза, провела вуалью  безысходности нежно по небритой щеке! Пришел в себя. Обнаружил, что сижу рядом с могилой  на лавке, бессмысленно пересыпая песок из ладони в ладонь. Рядом со мной примостился дальний родственник Сани, тщедушный старичок лет восьмидесяти с белоснежной бородой и удивительно васильковыми  цвета глазами, но со свинцовым пронизывающим взглядом. Одет скромно и несколько странно. Старенькая выцветшая от солнышка и времени косоворотка,мешковатые брюки, заправленные по деревенской моде «аля тридцатых годов» в вычищенные хромовые сапоги гармошкой, мятая повидавшая виды и от этого потерявшая цвет матерчатая кепка на макушке седой головы. Приехал он незаметно и появился на кладбище под опускание Сани в бесконечность земли. Кряжистый! Маленький и на первый взгляд тщедушный.Но от него шло странное спокойствие и чувствовалась сила. Один раз поймал  его взгляд на себе, и по позвонку пробежала волна мурашек, неприятный взгляд. Непростой дедушка, ой, непростой. Тишина повисла над погостом.
 Я притулился на лавочке от безысходности бытия воробьем, да и старик, похоже, тоже никуда не торопился… так и сидели плечо к плечу. Смотрел на струящийся песок из ладони в ладонь и тут мысль  вошла в голову раскаленной спицей. Даже хрустнул шейными позвонками, как перед боем, по привычке. А мысль была до боли простой: наша жизнь в этом полуденном мире,  как вот этот желтый песок у меня в ладонях.  Каждая песчинка это событие на  маленьком отрезке времени, пересыпаемое из ладони в ладонь судьбы. Вечерело, а мы так и сидели, не произнеся ни слова, каждый думал о своем.
   Откуда - то взявшийся туман подкрался к нам и собакой стал лизать наши ноги,  постепенно заполнять собой всё вокруг белым саваном: кресты, оградки. Неожиданно из белоснежного, я даже замер от такого действа услышал шаги.  К нам величавой походкой шла женщина. Высокая, примерно выше меня на две головы, с идеальной , будто только из салона, прической, стройная и заметил, что без комплексов.  Помилуйте, к ее высокому росту, еще и вышагивала  в лакированных туфельках, на высоченных каблуках  сантиметрах десяти. Красавица! Я аж застыл истуканом на лавочке и не мог от нее отвести взгляд, а дед в каком – то странном почтении склонил голову.  На ней черный костюм, явно скроенный у лучших модельеров Парижа, не меньше из дорогой шерстяной ткани. Вот что было странно, её красота завораживала, и не так, чтобы: « Ах! Какая женщина!», а просто, глянув на неё язык от восторга, прилип к нёбу и я лишь, что – то промычал, округлив глаза от восторга. Про таких говорят: «За ней хоть  головой в омут!».  Её глаза, цвета сажи,  рентгеном просвечивали насквозь, притягивая  магнитом. Ступор напал на меня, заставив вжаться в лавочку, так и застыл каменным изваянием.  Вот только заметил одну деталь, зрачки у нее были вертикальными, как у моей кошки Нюши. По спине прошел озноб, и волнение капельками выступило на лбу. Женщина степенно подошла. Почувствовал волну страха лавиной накрывшей меня, а я далеко не из пугливых, но от нее пахло опасностью: у меня чуйка, как у собаки.  В левой ладошке две бархатные черного цвета розы. Ни разу не видел такого изящества.  И тут удивил дед! Тот, растеряв свое величие и степенное спокойствие, соскочил бодро со скамейки и низко поклонился почти до самой земли даме. Шепотом просил и меня согнуть спину и шею в низком поклоне. Обворожительная,  краешком глянула в глаза, будто в душу, как в колодец заглянула. Доводилось встречаться взглядом с серьезными людьми: с живыми и мертвыми, даже с вожаком серой стаи волков один на один, тогда было попрощался  с жизнью, но вот таким ледяным и пронизывающий, впервые! Дед, ещё ниже склонив голову перед дамой, шипя змеей: « Володя, смирись, опусти взор». Старый не унимался, не выдержав, дал мне леща по макушке,  и пришлось из уважения к старшему, слегка потупить взгляд.  Ослепительная,  вот слегка  лишь чуть-чуть уголками губ улыбнулась, с интересом осмотрела меня с ног до переносицы завораживающими. Приблизилась, казалось, она не шла, а  плыла к Сашкиному последнему пристанищу,  слегка в поклоне положила на холмик красоту и, не прощаясь, двинулась на выход.
   Провожал ее точёную фигуру взглядом, не ожидал, что у друга были от меня секреты, а дед, как стоял, согнувшись дугой так и не разогнулся, пока дама не растворилась в туманном сумраке, именно растворилась! Посмотрел на унылого старика, а тот едва с трудом разогнувшись, раздражительно зашепелявил беззубым.
- Вовк, ты, что это?! Ты хоть знаешь, бестолковая твоя голова, кто сейчас стоял перед тобой, а ты ещё и дерзил. 
Потом через секунду выдавил: « Пацан!». Смачно сплюнул на землю.
  Про старого все шептали, что он  ведьмак, все привороты и наговоры знает. Мол,   своему внуку Сашке передавал знания по - маленьку, а он погиб. Да и по правде они боялись его взгляда. И вдобавок ко всему он больше с птицами и собаками общался больше, чем с людьми. Сам тому был свидетель. Все это всплыло в моей памяти за долю секунды. Удивили!  Не ожидал я от деда такой прыти, так моментально спрыгнуть с лавочки и припасть чуть ли не до самой земли в уважительном поклоне. И странно, в этом поклоне не было унижения и подобострастия, лишь  знак великого уважения.  Да и его шипение.  Молчаливый удивлял  меня всё больше! Дед здоровенной ладонью в голову ребенка, растирал грудь в области сердца и всё никак не мог отдышаться. Между перерывами на дыхание выпалил.
- Перед тобой стояла сама МАРА! А ты смертный сидел, как пришибленный.
На мой немой вопрос кто это такая, с жалостливой улыбкой глядя с прищуром  прямо в глаза, процедил под усы. Взгляд у него был словно буравчик, тяжело серый свинцовый, как у моего командира генерал - майора Глухова, старого диверсанта, они даже были чем- то похожи внешне.
- Мара, это Мама Снегурочки, так это в сказках для малышей, а для нас славян Богиня СМЕРТИ.
У меня сразу же пересохло горло. Вспомнил, как Саня рассказывал про деда Василия, колдуна всея Сибири - своего дядьку.  Значит вот, как выглядят великие маги, а с виду  такой незаметный седой одуванчик! Друг, как – то вспомнил в палате госпиталя о его способностях прятаться за черенок метлы и общаться с любым зверем на его языке. Я смеялся над байками и считал это сказками, и тому виной Сашкино ранение вместе с контузией: думал,  бредит парень.  Как – то  стало несколько не по себе от слов старца. Вот теперь сегодня я и поверил Сашкиным смешным рассказам.
 Мы шли тихим шагом по дорожке на выход с кладбища, негоже покойных беспокоить молча. Вышли за ворота погоста.
   Дед Василий свернув «козью ножку» засмолил махрой. Сквозь дым вновь, но уже шепотом цедил каждое слово: « Мара, она не каждому явится! Да  ещё и обратила внимание на обычного смертного, как ты! Неспроста, ой, неспроста это!».  Через минуту, уже отойдя от погоста промямлил, как бы рассуждая сам с собой.
- Чтобы тебе  Вовк, было понятно значение, того, что произошло двадцать минут назад, скажу.
Опять затяжка едкой махрой и  серый дым в чёрное звёздное небо: тараканов таким запахом бы  травить.
- Это, Вовк, как  матушка  Луна снизошла на землю к тебе. И, похоже, друг мой Володя,   придется тебе поехать  к новому  дому и чем раньше, тем лучше. Вот только басурманский свой телефон от себя ни на минуту не выключай…
Шли пешком, от машину, что прислали за нами отослал назад. Шли ,а он все нет- нет и посматривал вопросительно мне в глаза. Было ощущение, что он читал  меня, мои мысли,  как  детскую азбуку с картинками. И тут дед сузил веки и стал морщинистым и очень старым, я аж его стал жалеть. Кажется он понял, зачем приходила к нам Мара, почитая заслуги Саши.  Неожиданно улыбнулся беззубой улыбкой и так громко засмеялся, я инстинктивно вытер холодный пот от страха  со лба,  хриплый гудок   старого  ржавого паровоза годиков этак  тридцатых прошлого века был соловьиным пением по сравнению с его смехом?!  Вороны сорвались с верхушек деревьев  и с гвалтом закружились над нами. Инстинктивно  перекрестился!
Я сидел дома, занимаясь ремонтом нового жилья. А телефон не унимался. Почти через каждые пять минут. Звонили Сашины друзья. Звонили и другие ребята воины, которых я и не знал. Спрашивал у них дату выхода на войну, а я не зная откуда черпал информацию, говорил о времени засад свинокрылов- детоубийц. Даже называл имя людей, которым надо было сегодня остаться и не выходить  в разведку.
Я был переведен Марой из людского мира в мир магии в звании Глашатая. Я могу любому человеку рассказать о его способностях в этом мире, о которых человек и не догадывался. Как- то ночью  мне в сонной тишине  прошептала МАРА, что даже в тёмном мире Нави  есть правило. Человек, убивший ребенка – ангелочка  переводится в ранг нелюдей, и у них смерть малыши считается самым страшным  смертным грехом, который никогда  ни за что не отмолить ни батюшке в храме,  бабке на кладбище…ни
МАРА, как и все смертные женщины ненавидела  нелюдей…
   А о Сашином подвиге  пожертвования собой ради други своя никогда не напишут в газетах и не покажут по первому каналу, а напишут и покажут лишь какую нибудь очередную поп диву в перьях…Который привезет на Донбасс пару блоков дешевых сигарет …