Прыжок в Зазеркалье

Жизнь полна противоречий. Каждый выпутывается из них как может… но творит в обмен на свою бренную плоть».
(АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ)

                ПРОЛОГ
                «ВСТРЕЧА»

Поезд «Адлер-Алма-Ата» должен был с минуты на минуту отправиться. В купе пока что я находился один, смотрел через окно вагона на ночной перрон, по которому спешно пробегали последние пассажиры с поклажей, разыскивая свои вагоны, да редкие провожающие застыли в томительном ожидании отправления поезда. Неожиданно перрон поплыл в сторону. И все, что на нём находилось, растворилось, исчезло в темени летней ночи. В нарастающем перестуке колес я в какой уже раз начинал различать знакомый, едва уловимый мотив дорожной мелодии. Он быстро захватил меня своим ритмом. «Тук, тук, тук – что за друг?» – слышал я одну и ту же фразу, продолжая смотреть в тёмное окно и разглядывать в нем свое изображение, когда за спиной раздался звук открываемой двери. Повернувшись, я очнулся от своих мыслей и увидел вошедшего в купе мужчину средних лет, а вслед за ним молодого парня лет 20-25 в джинсовом костюме.
– Сюда, отец, осторожно… – сказал он негромко, заботливо усаживая мужчину к окну, а затем обратился ко мне.
– Евгений, – представился он. Я подал ему руку, назвал свое имя. Женя сбросил с себя куртку и оказался в одной синей тенниске.
Был он хорошо сложен, крепко сбит, с накачанными бицепсами и рельефно выпирающими из-под тенниски грудными – все это выдавало в нем человека, связавшего свою жизнь со спортом. С каким – я еще не знал. С необыкновенной легкостью Женя одной рукой закинул большой чемодан на багажную полку, так весело и непринужденно, что я, откровенно говоря, им залюбовался. После чего, развернувшись натренированным корпусом, он перехватил мой пристальный взгляд и по-юношески смутился. Светловолосый, стройный, он был упруг и гибок, а веснушчатое лицо с покупающей улыбкой располагало к себе. Его серые глаза выжидательно смотрели на меня.
– А вы куда путь держите? – спросил он.
– В Астрахань, а точнее в Аксарайск еду по делам. Когда-то там работал в геофизике.
– Ну, надо же! – воскликнул Женя, хлопнув ладонью по коленке. – Какое совпадение. Так мы, оказывается, двойные попутчики. И я с отцом тоже в Астрахань. Там его оставлю. А сам в Аксарайск, где работаю в первом управлении буровых работ
Все это время молчавший отец Жени протянул мне руку.
– Александр Данилович  – но почему-то его рука не перехватила мою, а все ещё висела в воздухе в ожидании рукопожатия.
Теперь я внимательно разглядел своего собеседника, Весь седой, как лунь, он смотрел неподвижными глазами как бы сквозь меня куда-то в сторону, в окно, где мелькали фонари ночного полустанка, отражаясь в его застывших зрачках. Я понял, что мужчина слеп.
– Будем знакомы, Александр Данилович,  – услышал я вновь, перехватывая его руку.
В этот миг во мне ворохнулось щемящее чувство сострадания к беспомощности моего попутчика. Он понял, что я догадался о его слепоте. Чтобы скрыть свою неловкость, он ворчливо обратился к Жене:
– Впрочем, время позднее. Пора спать. Как там насчёт постели?
– Сейчас организуем отец. Всё будет, как надо.
Не успел Женя произнести последнюю фразу, как на ловца и зверь бежит, приоткрылась дверь и усатый проводник, шумно протиснувшись в купе, с кавказским, акцентом спросил у пассажиров:
– Каму пастэли? Тэбе, дарагой, адну или две?
Женя потянулся за бумажником, из внутреннего кармана куртки, висящей на вешалке, выпала к моим ногам фотография. Я её поднял, отдал хозяину. Женя повертел ее в руках.
– Можете взглянуть, если интересно,  – глухо произнес он, возвращая мне фотографию.
С фотографии смотрел на меня в пол-оборота воин-десантник в полном боевом снаряжении. За спиной у него над ранцевым парашютом выглядывал АКС. Необычным был ракурс снимка. Видимо, снимали лежа с земли и сбоку, так как десантник был снят в профиль на фоне перистых облаков. Широко расставив ноги в полевых цвета, он чуть сдержанно улыбался в объектив фотоаппарата. Его смуглое волевое лицо с раскосинкой в чёрных глазах было привлекательно, несло отпечаток мужественности и спокойной сосредоточенности. Повернув снимок, на обратной стороне я успел прочитать надпись: «Перед вылетом. В память об армии другу Евгению Милахину. Денис Лихачёв, июль 1991 г.» Женя перехватил мой взгляд, взял фотографию и стал разглядывать, словно видел её впервые, потом тяжело вздохнул, положил её обратно в карман.
– Это моя пожизненная рана, боль души. Память о друге. Вот почему я это фото ношу всегда на груди возле сердца.
Было далеко за полночь. Александр Данилович давно уже спал на нижней полке, а мы никак не могли наговориться. Тем более что тема разговора волновала обоих  – полевой быт буровиков. Это помогло мне найти верную интонацию в разговоре с Милахиным, что заставило его раскрыться, стать искренним. Вдобавок дорожная обстановка, как я подметил, раскованно действует на людей, подталкивает их быть более откровенными, чем они могли бы себе позволить в повседневной жизни.
Добавляя веселую нотку в нашу беседу, я всё-таки не удержался и пошутил:
– Для буровика жизнь  – это сплошной праздник. Когда он возвращается с работы домой, жена радуется. И когда он собирается улететь на вахту, жена опять радуется.
Женя в ответ заразительно рассмеялся. Его отец заворочался, что-то пробурчал во сне и снова затих. Наступила пауза. Потом мой молодой попутчик начал рассказывать вполголоса, почти шёпотом, чтобы не разбудить отца, о том, что он между вахтами на буровой живёт в Аксарайске в общежитии буровиков на «Студенке». Этот район поселка, где находилось общежитие, как я узнал позже, получил такое название потому, что первому поколению людей, разрабатывающих газоконденсатное месторождение, осваивающих эти полупустынные песчаные земли, приходилось спать зимой иной раз в не  отапливаемых балках-вагончиках.
...В вагоне все спали, а мы все говорили, говорили... Что-то меня удерживало задавать Милахину вопросы, выходящие за рамки полевой жизни буровиков и других общих тем: о погоде, о политике. Или, к примеру, что сайгаки давно ушли из Аксарайских песков в Казахстанские степи, и что только верблюды все еще продолжают изредка навещать буровые...
Как-то незаметно для себя Женя перешел в разговоре со мной на «ты». Тогда я, наконец, осмелился его спросить:
– Послушай, в чем дело, почему к тебе отец обращается не совсем как к сыну? Как-то иначе что ли? Я это чувствую, но не могу объяснить. Извини, может быть, ошибаюсь?
– Всё правильно. Ты угадал. Это родной отец Дениса Лихачева. Мой отец давно умер. А может, и нет, еще где-то живет. Я о нем ничего не знаю, Ведь я  – детдомовский.
– Только бы не изменить самому себе, – повторил как бы про себя, но вслух, Евгений. Его невидящий взгляд был направлен в темное вагонное окно, где отражались его глаза, в них затаилась непонятная еще для меня боль. Мы лежали на верхних полках. Я слышал в полумраке его дыхание на расстоянии вытянутой руки.
Поначалу, как ворочая камни, потом всё легче и легче ему было сбрасывать со своего сердца тяжкий груз воспоминаний, перелистывая страницы своей жизни одна за другой. Они предстали явственно и выпукло, как будто это было со мной, а не с ним. Наплывали, обрушивались на меня зрительными картинами не только его судьбы, но и других людей, с кем он встречался нам своём жизненном пути. По роду увлечений и занятий, далёких от меня, но примером стойкости, мужества и долга перед другими, такими понятными они мне были. Настолько они стали близкими мне, что создавалось ощущение, что я виделся сам себе многоликим в описываемых событиях, проживал заново каждого из отдельности жизни героев повести, как свою собственную.
Что касается темы потусторонней жизни, пусть простит дорогой читатель, если сочтёт мои предположения художественным вымыслом.
Что касается всего остального – было всё как написано.
А было это так….

ГЛАВА ПЕРВАЯ
«ВОЗВРАЩЕНИЕ»

– По самолетам!
Десантники в полном боевом снаряжении бежали один за другим и исчезали в железном чреве АН-12. В салоне военно-транспортного самолета стоял полумрак, хранивший в себе прохладу прошедшего дня. Денис Лихачев занял место на скамейке. Рядом уселся его друг Женька Милахин, парень с Кубани. Круглый сирота, он не знал, кто его родители. И есть ли они вообще. После детдома и интерната он закончил профтехучилище. Немного успел поработать на буровой, как призвали в армию.
Его широкоскулое лицо было сосредоточено и серьезно. Он то и дело поправлял шлем, в очередной раз сжимал в руках холодную сталь автомата АКС, украдкой поглядывая на Дениса, стараясь угадать, как он воспринимает предстоящие учения. Тот был внешне спокоен и, о чем-то задумавшись, смотрел прямо перед собой.
Десантникам была поставлена задача – захватить мост через реку, который находился под контролем группы войск «Севера» и затем обеспечить переброску «Южан» в тыл противника. Хотя это были учения, по условиям выполнения задачи они приближались к боевым. Железнодорожный мост, подступы к которому наверняка были заминированы, защищённый дзотами, а от нападения с воздуха – зенитно-ракетными комплексами, представлял собой крепкий орешек». Но надо было его разгрызть, то есть взять «без шума и пыли», как любил выражаться старшина Остапенко. Ох уж этот Остапенко! Кто-нибудь из десантников, весело говорил ему в спину, но только сам он не слышал:
– Бог создал мир и тишину, а чёрт подъем и старшину.
А тот, хохол, любил приговаривать:
– А я вас, хлопчики, погоняю. Зовсим трошки. Щоб сальца на ляжках не було. Щоб вы у меня, как орлики, в небе лётали.
Служба есть служба. Их старшина требовал от своих солдат ровно столько, сколько нужно, не перегибая палку. За это его любили и уважали.
…Денис смотрел на Женьку, видел, как он волновался. Хлопнул по плечу:
– Брось, не дрейфь! Где наша не пропадала!
Женька откликнулся:
– Все правильно. Раньше смерти не помрем.
– Это точно!
В это время летчики запустили двигатели. Мелкая дрожь охватила корпус самолета, который уже выруливал на взлётно-посадочную полосу. Разбег – и с оглушительным рёвом он оторвался от земли. Денис взглянул в иллюминатор и увидел, как внизу уплывали серая бетонная лента, аэродромный городок. А за ним начинались невысокие горы, покрытые лесом. Их уже коснулось первое дыхание осени. Как жёлтые свечки, горели на фоне зелёных ельников лиственницы. А над таёжными просторами взметнулось багряное пламя, опрокидывая в розовые цвета облака на горизонте. Самолет, казалось,  уплывал в закат – в это безумство далеких пожаров, охватившее небо.
Через иллюминаторы падали красные отблески заходящего солнца на десантников, сидящих на скамейках друг против друга. Выпускающий – командир роты – обходил каждого из них, проверял, как подвешены на трос карабины вытяжных верёвок. Внезапно, прервав всеобщее оцепенение в ожидании десантирования, зажёгся жёлтый плафон:
– Приготовиться!
Десантники встали, опустили скамейки. Завыл ревун. Вспыхнул зелёный сигнал. В хвостовой части самолета раскрылись створки. И тут же вместе с воздушным потоком ворвался резкий гул двигателей. Из-за спин своих товарищей, стоявших впереди, Денис увидел вечернее небо с выступившими на нём, как росинки, первыми звёздами.
– Пошёл! – услышал он голос выпускающего. Резко оттолкнувшись, Лихачев бросился навстречу земле. Через несколько секунд падения над ним раскрылся белый купол парашюта. Он ещё не успел осмотреться по сторонам, как услышал сверху дикий крик. Кричал человек, охваченный смертельным ужасом. В этом не было никакого сомнения. Потом удар падающего тела о его парашют. Купол стал гаснуть. Оба десантника стали стремительно падать к земле. Всё решали секунды. Денис, не растерявшись, выдернул кольцо запасного.
…Так они оба и приземлились на одном парашюте. Когда же Лихачёв рассмотрел в вечерних сумерках своего товарища по несчастью, то им оказался Женька Милахин. Он ещё не мог прийти в себя от случившегося. Говорил, заикаясь, как заторможенный. Денис, наконец, понял, что произошло. У Женьки в момент раскрытия основного парашюта перехлестнулись стропы и на какие-то секунды растерявшись, он забыл о запасном. Денис каким-то чудом «поймал» его в воздухе на свой купол парашюта. Женька понимал, кому он теперь обязан жизнью…  Тогда, после учений, они поклялись друг другу в вечной дружбе.

* * *
… Это было уже в прошлом. Два сержанта сидели под мерный стук колес в вагоне-ресторане и, как говорится, вспоминали минувшие дни. Оба в голубых беретах, в парадке, находились в расслабленном состоянии, подогретые спиртным. Их души распахнулись навстречу людям, ехавшим с ними в поезде. Смотрите на них! Все! Они «дембеля». Решительные, крепкие парни, готовые в любой момент постоять за себя. А если надо, опять выполнить свой воинский долг.
– А ты помнишь?! – только и было слышно в их разговоре. Один начинал с этой фразы, другой продолжал. Вспоминали, как на первом году их службы они были «духами», получили наряд вдвоём работать на кухне. А одному из «дедов», который больше всего измывался над «молодыми», показалось, что ложка, взятая им, грязная. Он спросил через окошко у ребят тоном, не предвещавшим ничего хорошего:
– Это что такое?!
– Ложка, – повернулся к нему от посудомойки с невинным видом Женька, – самая обыкновенная, алюминиевая.
– Ты чего, салага, борзеешь?! Ты видишь, она у тебя, как у негра в ж… побывала! – вскипел «дед». Он со всего размаху бросил ложку в лицо Женьке. Милахину ударила детдомовская кровь в голову. Он одним махом втащил обидчика через окошко. Перехватив поперек туловища железным обручем рук, сбросил его в ванну, где мылась посуда. И давай его купать, полоскать в жирной воде. По столовой прокатилось:
–  «Дедов» бьют!
Толпа кинулась в кухню. Вот когда пригодилось Денису умение защищаться, полученное им еще до армии в секции восточных единоборств. Зажатые в дверном проёме разъярённые «деды» накатывались на него волна за волной, чтобы отхлынуть, оглашая столовую беспомощной матёрной бранью. Денис, раскидывая их, зверел потихоньку. Но только на «чуть-чуть», чтобы не наносить увечья. Его реакция молниеносно срабатывала. И он заранее знал, куда и как ему безошибочно наносить ответные удары. Пока его друг расправлялся в ванне со своим обидчиком, он валил налево-направо, не подозревая, что через окошко проникли с тыла другие «мстители», берущие их с Женькой в клещи. Долго продержаться против десятка натренированных профессиональных бойцов их разведроты было невозможно.
– Будем жить! – крикнули они друг другу, стоя спиной к спине, когда орущие «деды» свалили их с ног на пол.
Чем бы это кончилось, трудно сказать, но словно из-под земли появился старшина Остапенко.
– Прекратить драку! Смирно! – взревел он. – Кто зачинщик? … Нет, я их вижу, – говорил, усмехаясь в усы, старшина, глядя на избитых в кровь друзей. – Зря не бьют, хлопчики вы мои. Значит виноваты. Два наряда вне очереди. Идите замывайтесь. Кругом марш!
Что было потом, вспоминать тяжко. Тогда они полностью постигли неуставную науку под названием «дедовщина». На этом дело не закончилось. Их постоянно пытались бить исподтишка, ночью в темноте, но они держались вместе. Их качало от бессонницы. Тела ныли от побоев. Но и их противники, благодаря Денису, получали достойный отпор. Каждый раз «зализывали» раны.
Как-то старшина подозвал их к себе, оглядел с ног до головы, спросил с неприкрытой лукавинкой в глазах:
– Как служба проходит, хлопцы?!
– Ничего, служить можно…
– Что ж… всё понятно. То, что не побежали сексотить командиру роты, принял во внимание. Если есть какие-то проблемы у вас, а они есть, – я знаю – их постараюсь решить.
Наконец, или деды устали с ними возиться, или зауважали силу, или старшина занялся вплотную их проблемами, но в один прекрасный момент их оставили в покое. Денис с Женькой хорошо запомнили эту «науку». Когда они сами перешли в ранг «дедов», также на всю катушку требовали службы с молодых. Но издевательств по отношению к ним никогда не допускали…
Все это осталось в прошлом. А теперь они в дороге. Ведь это здорово, что им на двоих всего лишь 40 лет. Они молоды. И вся жизнь впереди. Как радостно сознавать, что едут они в большой город, расположенный на Волге, где родился и вырос Денис. И Женька с ним. В Краснодарском крае у него никогда и ничего не было, разве что интернат, который оставил навсегда в его сердце холод казенного дома. Лишенный родительской ласки и любви, он сейчас отогревался душой от того, что в этом большом мире людей есть близкий ему человек. От того, что их мужская дружба вынесла все испытания армейских будней, прошла проверку временем.
– А всё-таки замечательная эта штука – жизнь. Неужели мы выдержали? И всё уже позади?! – Женька обращался к Денису. Тот, как и он, пьянел полегоньку.
– Да, Женька, друг мой, – отвечал Денис. Он улыбался в счастливом предвкушении, что скоро встретится с близкими, с друзьями детства и юности. С некоторыми из них он учился в учкомбинате на курсах помбуров. С другими ходил в аэроклуб, занимался парашютным спортом. В короткий срок достиг такого мастерства управлять своим телом в свободном падении, что руководитель полетов, обычно скупой на похвалы, говорил, не стесняясь, при нем: «Чтоб так прыгать, надо быть рожденным в небе».
– Давай, что ли, опять выпьем за наш дембель, – обнял Денис Женьку за плечи.  – За ребят нашего призыва, которые, как и мы, сейчас добираются домой. Короче, давай выпьем за ВДВ, ох и школа  – холера её забери! – долго ж она будет нам сниться…
Чокнулись, закусили. Женька попытался было неуклюже поддеть вилкой что-то в своей тарелке, но Денис его остановил:
– Споем-ка лучше нашу, ты знаешь, дембельскую…
Официантка вышла из кухонного отсека и направилась к демобилизованным солдатам, покачивая крутыми бедрами. Остановилась около их столика, села напротив, нацелившись алым сердечком накрашенных губ, мигая наклеенными ресницами. Они же, не обращая ни на кого внимания, запели свою песню:
«До свиданья, родной КПП,
Не сидеть больше мне на ГУБе.
До свиданья, браток,
Мой закончился срок,
До вокзала теперь марш-бросок».
Хотя ребята были уже навеселе, но улавливалось в их песне нечто такое, что заставило всех находящихся в вагоне-ресторане прервать свои разговоры и повернуться к ним. Два молодых голоса, ни разу не сбившись, не фальшивя ни на одной ноте, поведали своим невольным слушателям щемящее чувство прощания с армией, где судьба не баловала, а напротив, закаляла их характер и волю. Денис с Женькой вроде бы протрезвели. Просветленные, забывшие обо всём на свете, в обнимку, как бы на одном дыхании, они пели свою песню,
За вагонным окном у переезда вынырнула девчушка в ситцевом платьице. Она долго прощально махала платком вслед уходящему поезду. Мелькали березовые перелески, одетые в изумруд листвы, потом зеленеющие поля озимых – и всё это под необъятным небом России. Именно оно пронизанное добрыми лучами весеннего солнца, проливалось сейчас друзьям через окно синевой. Денис душой опять рвался в небо. Он уже не мог жить без парашютного спорта и знал наверняка, что будет прыгать и после армии. Он чуть не задохнулся от переполнявших его чувств и воспоминаний.
Когда закончили петь, на миг наступила тишина, Вагон-ресторан разразился аплодисментами. Один из его посетителей кавказской национальности, сухопарый, подтянутый мужчина чуть старше сорока лет‚ в движениях которого чувствовалась военная выправка, подошел к столику дембелей, начав говорить:
– Слушай, харашо паёшь, генацвали. Задушевно паёшь! Видит Бог, не будь я Гиви Мурманидзе, если говорю неправду. Да, кстати, меня зовут Гиви, а вас как? – протянул он руку друзьям. – Девушка  – обратился Гиви к официантке,  – в честь нашего знакомства бутылочку коньячка. Да побыстрее, а то я не люблю ждать!
Что было потом, они не совсем хорошо помнят. Гиви, узнав в разговоре с ними, что парни служили в разведроте десантных войск и профессионально владеют любым видом оружия, начал горячо их уговаривать, в чём сразу Денис не мог разобраться. Он то и дело перебивал грузина:
– Слушай, Гиви, ты любишь небо?! Нет, послушай, ты бы прыгнул сейчас в затяжном?.. Это лучше, чем кайф от этого пойла,  – Денис, икнув, показывал указательным пальцем в сторону бутылки с заграничной этикеткой. – Поверь мне, такая гадость!
– Подожди ты, дай сказать человеку!  – вступил в разговор Женька. Денис приумолк, стал слушать грузина. Наконец, ему стало понятно, что хотел от них попутчик.
– Есть настоящее мужское дело для таких настоящих, парней, как вы,  – сказал Гиви,  – у нас сейчас «голод» на военных спецов. После Южного Цхинвали назревает еще одна горячая точка в Грузии. Пока о ней рано говорить.  – Гиви внимательно посмотрел на друзей оценивающим взглядом, прикидывая в уме, насколько они точно и правильно воспринимают его слова.
Женька дёрнул головой расстегнул пошире парадку, да так, что видно было, как распирали тельняшку накачанные грудные мышцы тряхнул аксельбантами и выдохнул в лицо Гиви:  – Постой, генерал, не гони лошадей. Вначале объясни толком, что ты от нас хочешь.
– Вот это уже серьёзный разговор,  – грузин хищно облизнул губы, изобразил что-то похожее на улыбку, в то время, как его глаза вовсе не улыбались, а холодно смотрели на собеседников.
– Есть высокооплачиваемая работа, парни,  – Гиви сделал паузу, оглядываясь по сторонам.
– А чем придется нам заниматься? – спросил Денис.
– Воевать…
– А против кого?  – поинтересовался в свою очередь Женька.
– Какая разница? Вам будут платить хорошие деньги. А ваше дело  – неукоснительно выполнять профессионально всё, что вам скажут. Война есть война. И не мы её придумали.
Гиви потянулся за сигаретами. Щёлкнул серебряным портсигаром. Денис успел разглядеть на крышке филигранно выполненный барельеф русалки. Грузин протянул портсигар друзьям. Сделал глубокую затяжку, потом другую. Курил в ожидании, что скажут эти два молодых русака, которые, набычившись, ещё не сбросив с себя хмель, кроличьими глазами смотрели на него, пытаясь переварить всё то, что он им сказал. Денис первым прервал молчание, которое неожиданно повисло над их столиком.
– Выходит, в наемники вербуешь  – в «дикие гуси»?!
– Фи, как грубо звучит, дарагой, – ухмыльнулся Мурванидзе.  – Повторяю, я предоставляю вам выбор: или вы имеете хорошую мужскую работу, получая неплохие деньги, обеспечивая себя на всю оставшуюся жизнь, или остаётесь чистенькими и гордыми, поёте за нищенский заработок: «Сегодня не личное главное на сводке рабочего дня…»
Грузин расхохотался своей шутке, налил себе коньяк в рюмку, поднял её, произнёс:
– За ваше здоровье, мальчики. А чего это вы не спрашиваете, сколько вы будете зашибать в месяц?  – спросил Гиви. Закусывая после выпитой рюмки, он с напускным равнодушием переводил взгляд то на Дениса, то на Женьку. При этом его чёрные усы топорщились под горбатым носом, словно делали охотничью стойку в предчувствии, что очередная дичь вот-вот попадёт в расставленные им сети.
– Знаешь что, командир, – ответил Денис, как отрубил – Плохо или хорошо, но мы отслужили срочную. Честно говоря, мы устали от всего этого. Сейчас у нас праздник души. Мы возвращаемся домой. Это первое. И последнее. Ни в какие ваши национальные разборки мы не ввязываемся. Я сказал ясно?! Повторять не надо?!
– Ладно, сержант, не шуми! Ты сказал про себя. А что скажет твой товарищ на эту тему, если он будет иметь 1000 баксов в месяц?
Женька понял, что вопрос на этот раз обращен лично к нему. Он поднял свои осоловелые глаза на грузина и медленно, лениво цедя сквозь зубы, произнёс:
– Гиви, дорогой, ну какой же ты настырный. Хоть баксы, факсы – мне плевать! Ты видишь, мы устали. И нам пора бай-бай.
– Ладно, мальчики, я всё понял,  – засуетился Гиви, поднимаясь из-за стола вслед за сержантами.  – Вот возьмите на всякий случай, когда проспитесь и надумаете, мои координаты.
Он засунул блокнотный лист с адресом в карман Денису. Друзья не обращали уже на него никакого внимания. Они уже забыли о нём. Листок с адресом по дороге выпал из кармана Лихачёва. Он и не заметил. Сержанты шли по узким коридорам купейных вагонов, пробираясь к своему плацкарту и пели вновь своё: «…До свидания, родной КПП!»
– Расступись народ! Дембеля идут!

***
– Проснись же! Скоро будем на месте.
Денис, что есть силы, тряс друга за плечо. Женька, наконец, приоткрыл глаза:
– А? Ты чего?
– Говорю, «слезай, приехали».
Женька всё ещё продолжал ошалело таращить глаза на Дениса, мычал что-то невразумительное. Но, после дружеского тычка под бок, он пришёл в себя окончательно, Вскочил с верхней полки, уставившись мутными глазами в окно, соображая, где он и что с ним.
– Ну и ужрались мы вчера с тобой,  – проговорил он.  – За два года службы впервые у нас с тобой такая коронная расслабуха. Голову хоть выкинь, словно кто-то по башке проехал.
– А у меня чуть получше. Давай по-быстрому приводи себя в порядок. Через полчаса будем дома, – сказал Денис.
Собранный, при полной парадной форме он легонько подталкивал Женьку в направлении туалета. При этом его глаза лучились особенным светом. Лицо было свежо и гладко выбрито. Не было на нем никаких следов вчерашнего загульного дня.
– Я вижу, ты уже в полном порядке. Кто поднял?.. Когда успел навести марафет?!  – Женька всё ещё куражился в похмельном настроении.
– Всё понятно. Давай форсаж к умывальнику. Чтоб через пять минут был здесь,  – скомандовал Денис Он повернулся к Милахину спиной, упаковывая вещи. Видно было, что он находился сейчас в радостно-приподнятом настроении от предстоящей встречи с родным городом.
За вагонным окном блеснула Волга. Через переплетения железнодорожного моста река открылась во всю свою необъятную ширь. У Лихачева перехватило горло от воспоминаний, связанных с родной рекой. Им овладело странное чувство недоумения по поводу того, что призывался при «едином и нерушимом», а едет на дембель, когда этот Союз распался. Что же произошло, что люди разных национальностей, веками живущие по берегам этой могучей реки, как символа их объединения, сейчас отгораживаются друг друга своими суверенитетами?!
Поезд вошёл в пригород. За окном мелькали одноэтажные дома, утопающие в цветущих фруктовых деревьях. Денис, смеясь, говорил другу:
– Тут видишь, у нас  зона пониже, асфальт пожиже всё остальное, как в Париже.
Милахин сидел серьезный рядом с Лихачевым, собранный, готовый к встрече новой для него жизни. Что сулила им она? Какие готовила друзьям испытания? Им было неведомо.

***
Вокзал их встретил сутолокой и гомоном разноликой толпы. На перроне Женька то и дело оглядывался по сторонам, теребил Дениса за рукав:
– Ты глянь, какая красавица пошла! – говорил о вслед уходящей девушке со смуглым цветом лица и  раскосыми черными миндалевидными глазами.
– Это не дева, а штык-нож под самое сердце. В натуре! Нет, ты подожди. Откуда здесь Индокитаю взяться?!  – недоумевал он вслух.
– Сам ты  – дикая Азия! Ты что, казашек до этого никогда не видел? – смеялся Денис над Женькой.
– Представь, что нет. Ну, да ладно, А где ж твои встречающие?
– Встречающих не ожидаем. Решил сделать сюрприз,  – на ходу объяснял Денис.
Когда вышли с вокзала, дорогу перегородила цыганка. Морщинистая вся, в ушах серьги  – полумесяцы, в цветастой блузке и широченной юбке, она игриво обратилась к солдатам:
– Стойте, голубчики, стойте, красавчики. Судьбу свою узнаете. Что было и что будет…
– Что было, мы и так знаем. А что нас ожидает в будущем, так и быть, мать, рассказывай,  – Милахин в прекрасном расположении духа, смеясь, ответил цыганке.
– Тогда давай руку, погадаю, Всю правду, какую есть, скажу…
Лихачёв стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу. Он явно был раздосадован на Милахина, так как рвался в отчий дом в желании поскорее увидеть своих близких. Но тут цыганка споткнулась, на полуслове. Ещё продолжая держать в своей руке Женькину ладонь, она с минуту помолчала, изучая только ей понятные линии, тихо промолвила
– Идти тебе с другом по жизни недолго. Какой у него будет путь, не могу сказать. Знаю одно: случится так, я вижу, жить тебе с женой твоего друга.
– Ерунда какая-то! Мы ведь с ним еще не женатые, холостые хлопцы.
– Видит бог, правду говорю.
– А всё-таки, что же случится с моим другом?!  – заинтересованно спросил Женька.
– А что сказала, то сказала, мой бриллиантовый. Дорога зато тебе предстоит долгая, трудная. Больше ничего не скажу. Позолоти ручку, мой яхонтовый… Но мне пора,  – заторопилась гадалка.
– Ах, да, – Милахин щедро расплатился с ней.
Обтекаемый со всех сторон людским потоком, крайне смущённый от предсказаний старой цыганки, он стоял столбняком и смотрел ей вслед, пока она не затерялась из виду в толпе. Он еще не знал, как отнестись ему к только что услышанному, что сказать Денису, как вдруг услышал рядом его голос:
– Что случилось, дружище? Что она тебе такое наболтала? Кричу тебе, и все без толку: стоишь дурак дураком  – ни на что не реагируешь.
– Да чепуха какая-то, вальтануться можно. Не обращай внимания. Я так и не врубился, что она мне тут предсказывала, – с самым что ни на есть невинным видом слукавил Женька. Лихачев на ходу ему обронил:
– Никогда не верил и не верю в цыганские гадания. Чему быть  – того не миновать. Пошли отсюда.
С этими словами он вывел друга на привокзальную площадь, где они тут же поймали такси.
– Куда? – последовал вопрос.
– Гони-ка, шеф, на Большие Исады.
– Понял. Ай момент… Видно, срочную отбарабанили, служивые?
– Да, подчистую.
– Ясно… Так и быть, прокачу я вас с ветерком, –
Таксист подмигнул в зеркало сержантам, лихо развернул свой «мотор» и помчался по центральным улицам города, обгоняя одну за другой попутные машины.
Водитель попался слов охотливый. По дороге он ни на минуту не умолкал. Если верить его словам, он служил, в погранвойсках на Дальнем Востоке, участвовал в событиях на острове Даманском.
– Вы помните, ребята, когда китаёзы на нас в 68-м полезли, мы по ним так шандарахнули «квадратно-гнездовым»  – ну вы знаете, из каких «катюш»  – что до сих пор не могут очухаться.
Его маленькое лицо под черной кожаной фуражкой расплылось в улыбке:
– Ох, и каша, ядрена вошь, получилась. А сколько наших парней перед этим …легло!
Таксист уже не улыбался. Он зло перекатывал в своих пожелтевших зубах потухшую сигарету.
– Стой, шеф, приехали. За то, что с ветерком прокатил, «спасибом» не отделаемся. Бери бабки, – Денис протянул деньги таксисту.
Тот ощерился:
– Смотри, парень, сюда. Да нет же, на переднюю панель смотри. Видишь, что написано: Репейников Николай Степанович. Так вот, я тебе не фраер. Запомни: Репейников с дембелей не берёт. Спрячь свои деньги обратно.
– Считай, что уговорил. Только мы на четыре года позже родились от той заварухи, когда ты, дядя Коля, лупил китайцев на Даманском. Поэтому мы про эту историю никак не можем вспомнить.
– Я все понял, племянники вы мои, весёлые ребятки, – в напутствие им вслед крикнул таксист и скрылся за поворотом.
:… Вот перед ним раскидистый тополь, шумящий на ветру молодой весенней листвой. А за ним проглядывал двухэтажный деревянный дом с резными окнами той старозаветной ветхости, хоть ставь в нём спектакли по Горького. Он увидел всё тот же деревянный забор с облупившейся краской, с воротами и с калиткой в нём, скрипнувшей жалобно на петлях в знак приветствия. И, наконец, за ней он разглядел внутренний дворик с выходящими туда окнами трех маленьких домиков. Гулко заколотилось сердце у Дениса. Всколыхнулось и накатилось щемящей волной дыхание той счастливой поры, что называется детством.
Этот внутренний дворик был для него когда-то своим большим миром, где он пятилетним мальчуганом срывал росшие по краям одуванчики, дул на них что есть силы. Перед тем, как рассыпаться над ним невесомым пухом, они плыли над головой сверкающими золотистыми шарами, пронизанные солнечным светом. Глядя на них снизу вверх, он восторженно кричал:
– Мам, а мам, а я парашютики пускаю!
– Ах, ты мой одуванчик! Не дай бог, чтобы ты улетел вместе с ними. Иди ко мне.
Мать, оторвавшись от домашних дел, брала его на руки, ласково прижимая к своей груди. А Дениска, вырвавшись уже из её рук, бежал, крича на ходу:
– Если в небе окажусь, прилетай ко мне с папкой на самолёте!
В этот момент к нему наперерез, ловил его. После чего, подбрасывая своими сильными руками чуть не под самое небо, он упорно спрашивал сына:
– Как фамилия? Сейчас же отвечай!
– Корольков, – захлёбывался в смехе Дениска.
– Да, нет же. Отвечай, как надо,
– Конечно, Лихачёв! Папка, пусти! Я ещё не все одуванчики в небо отправил. Мне с ними пора улетать.
– Вот видишь, – отец с недовольным видом, обращаясь к матери, опускал Дениску не землю. – Сын говорит, что мы Лихачёвы. Не то, что некоторые, стоящие тут с кастрюлями…
– Ну и пусть будет по-вашему: Лихачёвы так Лихачёвы. Лишь бы мой сынок всегда был рядом со мной и никуда не улетал, – мать улыбчиво отвечала отцу.
…Как давно это было. Денис стоял у порога отчего дома, охваченный воспоминаниями. Очнувшись наконец, он ступил на крыльцо, постучал в дверь. Ни звука. Дверь была заперта. Женька разочарованно присвистнул у него за спиной.
– Стало быть, пролетаем, как сто напильников над Парижем. Или встреча отменяется  – кинщик заболел. Никого нет, значится….
– Да постой ты, балагур! Может быть, отец сейчас на вахте. Он у меня на буровой мастером работает. Помнишь, я о нём тебе уже рассказывал, – отвечал другу Денис.
Вдруг позади них раздался лёгкий шум шагов, кто-то воскликнул:
– Ой, батюшки вы мои! Кого я вижу?! Неужели Дениска?!
Солдаты оглянулись. К ним бежала навстречу с распахнутыми руками из соседнего домика седовласая женщина. Ещё минута  – и Денис очутился в её объятиях.
– Тетя Маруся, я вернулся, – говорил он ей вполголоса.
– Ах, ты мой родимый, вернулся, говоришь. Радость-то какая! – неустанно повторяла женщина.
Смахнув невольно набежавшие слёзы, она, еще не веря, что Денис, уже возмужавший, стоит перед ней, с трогательной нежностью касалась его формы, целовала его в щёку, разглядывая его со всех сторон.
– Ну, хорош. Просто орёл. Постой! Дай ещё раз я на тебя полюбуюсь.
– Не надо плакать, тетя Маруся. Не с войны же вернулся.
– Все равно, счастье-то какое!
– Да, знакомьтесь  – это мой друг, – Женька лихо отдал ей честь, – а это тётя Маруся. Для меня она, как вторая мать. Ну, хорошо. А где же отец? Он что, на работе? – спохватился Лихачёв.
– Разве ты не знаешь?! Он здесь не живёт.
– Как не живет?.. А где же?!
– Там, – многозначительно показала тетя Маруся Денису на окна пятиэтажного дома, возвышающегося за деревьями в том месте, где был пустырь.
– Он что, получил квартиру?!
– Да нет же, сошёлся с женщиной. Теперь живёт у неё вот уже год.
– Как же так? Ну почему он в своих письмах мне ничего такого не писал? – тихо, уставшим голосом сказал Денис.
Он растерянно потянулся за сигаретами, присел на скамейку, закурил. К нему подсел Милахин. Женька догадывался, что происходило в душе – друга, курил вместе с ним, не задавая лишних вопросов. Тётя Маруся почувствовала, что наговорила чего-то лишнего. Чтобы как-то выйти из неловкого положения, из того молчания, от которого всем троим было неловко, она обратилась к Лихачеву:
– Сынок, не спеши судить своего отца. Это я тебе говорю, Пантелеевна, которая тебя вот с таких вынянчила, когда твоя родная мать-сердечница по больницам лежала. Поверь мне жизнь прожить  – это не твоё любимое «мульти-пульти» смотреть «Ну, погоди!», где зайцу везет везде и во всём. …Я лиха хлебанула оттого, что муж ушёл, что детей у меня не было. Да ты, сам об этом знаешь. В нашем дворе все как одной семьей жили. Радость и горе на всех поровну… Видно, у твоего отца на это были свои веские причины, что не сообщил тебе вовремя об этом. Решил дождаться твоего возвращения, чтобы потом объяснить всё, как есть. До последнего ждал вестей о твоем возвращении из армии. Веришь или нет, каждый день сюда ходил за почтой. Он у тебя мужчина хоть куда. Ещё не старый. Это мы, женщины, можем век свой куковать в одиночку. А мужик без бабы, как большое дитё, пропадает, горит синим пламенем. И обстирать его надобно, накормить, и вовремя в постель уложить.
– Да я все понимаю, тетя Маруся. Мать, конечно, не вернуть. Ведь с той поры прошло два года. И как говорится «живым – живое». Я все понимаю, – повторил Денис непривычным для себя деревянным голосом.
В то же время  он чувствовал себя глубоко уязвленным тем, что его отец скрывал в переписке с ним, что живёт с чужой женщиной. Было такое ощущение, что его обворовали, вырвали из него с мясом и с кровью то сокровенное, чистое, что он вынашивал во время службы в своей душе. Он хорошо помнит, как после похорон и поминок, когда все люди уже разошлись, случайно зашёл в комнату и застал отца, сидящего к нему спиной. Напротив него на столе стояла фотография матери в траурной рамке. Плечи отца сотрясались от рыданий. Он, не стесняясь никого, беззвучно плакал. Денис на цыпочках вышел из комнаты. Слёзы душили его. Он сел на крыльцо, обхватив голову руками. Кто-то подходил к нему, утешал. Кажется, тетя Маруся, другие соседи. Было, как во сне. Потом вышел отец, обнял его за плечи, приглушённым голосом сказал ему:
– Будем жить, сынок. А куда нам деваться? Пошли домой.
Для него это всё осталось памятью сердца. Вот почему ему было невыносимо больно и горько сейчас. Лихачев бросил курить, встал со скамейки, произнес вслух:
– Будем жить, тетя Маруся. А куда нам деваться? Рассказывайте, как найти отца. Где он там окопался? В этом скворечнике, что ли?! Только подъезд знаете? Ничего страшного. Найдём. Не зря же мы с другом в разведроте служили.

                ГЛАВА ВТОРАЯ
                «КОРОЛЕВА БАЛА»

...Поднялись на последний этаж. Позвонили. Дверь открыла молодая белокурая женщина лет тридцати. На ней был велюровый халат розового цвета. Её большие глаза, оттененные длинными ресницами, широко раскрылись от удивления. Перед нею предстали два рослых молодца-десантника, каждый под метр девяносто. В голубых беретах, в парадной форме они стояли как два молодых дубка, застывшие от неожиданности, при виде хозяйки квартиры. Перехваченная в талии узким пояском, она была стройна и лицом на редкость красива. Женщина, разумеется, знала, какое впечатление она производит на мужчин. Тем более, если они молоды, как эти два оторопевших солдата. Это её в очередной раз позабавило. Она весело рассмеялась, обращаясь к ним:
– Вы что, мальчики, не туда попали?!
Вновь улыбнулась в ожидании ответа, блеснув сахарной белизной зубов. Денис смотрел на неё во все глаза. Гладкая кожа ее лица, как ему показалось, была мало знакома с косметикой. В уголках чуть подкрашенных губ, что были так по-девичьи свежи, затаились лукавинки. Но больше всего привлекали её глаза. Цветом пронзительно-небесной синевы, они неумолимо притягивали к себе взгляд любого. Женька и тут не устоял, выдал себя басом:
– Ух, ты!
– Вы о чём? – услышали они певучий голос, – А впрочем, вы к кому? – переспросила женщина?
– Скажите, Александр Данилович здесь проживает?
– Да, здесь. Саша, кажется, к тебе пришли…
Женька видел из-за спины Дениса, как вышел им навстречу приземистый бородатый мужчина с проседью в волосах, в очках. На вид ему было под сорок пять. На миг остановился. В следующую минуту он уже держал Дениса за плечи, тряс его, радостно восклицая:
– Сын! Наконец-то! Чего ж ты не телеграфировал? Я бы тебя встретил.
– Получилось наскоком. Решил сделать сюрприз.
– Нет, ты посмотри, какой гвардеец! Косая сажень в плечах! Богатырь, чего уж там говорить. Да ещё вдобавок отца родного перегнал ростом. На целую голову меня стал выше. Когда успел, как посмел?!
– Да служба у нас была высотная. Не к земле приходилось гнуться, как в пехоте, а наоборот,  – от неё рвались в небо, – отшучивался Денис. – А вообще, всякое бывало…
– Молодцом! Это, как понимаю, твой друг? Как звать? Женя? Евгений, стало быть, Онегин. Очень приятно. Так что же мы топчемся на площадке? Заходите в квартиру. Эля, скорей накрывай, стол... Постой, не уходи. Совсем забыл. Знакомьтесь, это, можно сказать, моя подруга жизни, – произнёс Александр Данилович, сконфуженно стараясь не смотреть в глаза сыну. – Год назад расписались. Все никак не мог собраться сообщить тебе об этом. Не суди строго. Всё станет на свои места. Вот увидишь.
– Эльвира Ивановна, – всё так же улыбчиво женщина протянула руку друзьям.
Женька буквально пожирал её глазами. Он машинально сдавил её маленькую ладонь. Да так, что она поморщилась, но не подала виду и продолжала улыбаться. Денису задолго до объяснения отца интуиция подсказала, кто им открыл дверь. После того, как он встретился с соседкой тётей Марусей, в его душе занялось огнем чувство неприязни к новоявленной мачехе. При виде очаровательной женщины он не знал, как себя вести. Находился в крайнем замешательстве. Это было на руку Эльвире Ивановне. Раскованная в своих движениях, без всякой закомплексованности, она прибегла к своему испытанному приёму. Попыталась доверительно взять под локоть Дениса. Тот напрягся. До этого угасающие языки пламени в его душе вспыхнули новыми кострами. Стали жечь изнутри. Он легонько отстранился от протянутой руки. Проговорил сухо, глядя в глаза:
– Мои искренние пожелания вам быть не подругой моему отцу, а стать другом жизни...
Сказано было с холодным вызовом. Но это нисколько не смутило его мачеху. Ей всё больше нравился Денис. Чувствовался в нём бойцовский характер. Сталкиваясь именно с такими людьми, она не теряла остроту жизни. Когда же попадался крепкий орешек, то на неё нападала эйфория желания расколоть его. То есть подчинить своей воле. Ей это удавалось.
Вот и сейчас она воспользовалась своим умением нравиться: Денис же ловил на себе умоляющий взгляд отца. Он понял, чего от него хотят. Решил подыграть. Как-то сник в глазах Эльвиры Ивановны. Ей показалось, что она подавила последние очаги сопротивления со стороны пасынка. Что он бесповоротно утонул в голубизне её глаз. В той же самой своей обворожительной манере она мягко взяла его за локоть, но решительно. Обволокла его, словно липкой паутиной, и повлекла за собой в комнаты. Денис слышал рядом:
– А как же иначе? Конечно, другом жизни. Другого и быть не может. Правда, Саша? А друзьями мы обязательно станем, – тут же добавила Эльвира Ивановна.
– Конечно, – непроизвольно вырвалось у Дениса.
– Конечно, – эхом отозвался Александр Данилович.
От того, что одно и то же слово было сказано почти одновременно обоими, отец и сын расхохотались, глядя друг на друга.
– Вот видите, Нагорного Карабаха как и не бывало, – с видом победительницы заявила Эльвира Ивановна. – Зачем нам воевать?! Пусть воюют те, кто без этого никак не может обходиться, а нам нужен мир. И не более того. Как ты считаешь, Денис?
– Так и считаю, – отреагировал он поспешно.
– В таком случае, мальчики, за стол. Я буду королевой бала!
– Вот видишь, я так и предполагал, что она тебе понравится, – говорит отец Денису, когда они расположились на диване в зале.
Эльвира, она попросила так называть себя по имени, в джинсовых брюках, в футболке, прикрытых сиреневым фартуком, хлопотала на кухне. Денис все ещё находился под гипнозом того впечатления, что произвела на него мачеха, если можно было так её назвать. В этот момент она выглянула из кухни:
– Мальчики, если хотите курить  – не стесняйтесь.
Денис сразу обратил внимание на её пружинистый шаг. В движениях она была упруга и грациозна. Больше всего напоминала ему студентку-гимнастку из института физкультуры.
– А сколько ей лет?
– Тридцать два.
– Она выглядит моложе. Думаю что ты прав. Такую женщину нельзя не любить. Будь с ней счастлив, отец. Я рад за тебя. Только...
– Только что?! – переспросил с тревогой Александр Данилович. Он всё ещё не мог отделаться от ощущения вины перед сыном. – Что касается твоей матери, она навсегда осталась в моем сердце.
– Да, я думаю... – ответил ему Денис. Он стряхнул пепел с сигареты в пепельницу, стоящую перед ним на полированном журнальном столике с гнутыми ножками. Денис оглянулся по сторонам. Квартира была двухкомнатная, сплошь заставлена импортной мебелью. Необходимым атрибутом достатка и роскоши было наличие здесь всевозможных ваз и розочек, рюмок и бокалов всего этого богатства хрусталя, что синевой отражалась своими гранями в зеркале мебельной стенки. В предусмотренной для этого нише светился напротив гостиной цветной телевизор с дистанционным управлением. Слева от телевизора, прикрытые стеклянными дверцами, выглядывали глянцевыми обложками книги. Обои на стенах прикрывали дорогие ковры. Во всю ширину зала на паркетном полу лежал богатый палас травянистого цвета, длинным ворсом, скрадывающий шаги. В углу стояла большая фарфоровая китайская ваза с торчащими из неё искусственными цветами. Они смотрелись, как живые. Появилось желание потрогать их пальцами, убедиться, что это не так. Помимо этого различные антикварные статуэтки упрямо попадались на глаза. И завершала весь этот апофеоз вещей роскошная хрустальная люстра под потолком.
Всё это укладывалось в сознании Дениса в пёструю мозаичную картину, из которой сформировалось определенное впечатление о хозяйке квартиры, как об «умеющей жить».
– Только что? – переспросил сына Александр Данилович.
– Ты перед этим говорил, что Эльвира разведена, – уклонился Денис от ответа. А дети у нее есть?
– Нет. После развода у нее был раздел имущества. Ей досталась эта квартира. Бывшему мужу  – машина, – пояснил Александр Данилович.
– А твоя «девятка», бегает?
– Бегает. За два года твоей службы ещё ни разу не была в ремонте.
– Нормально. Лучше некуда, – Денис осторожно подбирал слова, чтобы не обидеть отца.
– Женя,  – обратился он к другу. – Оставь нас вдвоем. Надо поговорить.
Милахин вышел на балкон, закурил. Он сразу уловил неуместность своего присутствия в столь непростом разговоре между отцом и сыном.
– Только единственное меня смущает... – начал Денис.
– Говори, не стесняйся, – Александр Данилович вытащил очередную сигарету из пачки «мальборо», отдал сыну. Закурил нервно в ожидании, что ему скажут.
– Так, ничего. Курить можно. Но я всё-таки привык к «Приме». Как я понял,  – приступил к главной теме разговора Денис, – она, считай, тебя на 13 лет моложе. Чертова дюжина...
– Ну и что?
– Отец, ты просто не знаешь, как я тебя люблю и как тебе привязан… Кроме тебя, у меня нет близких людей на этом свете. Если только вот друг Женька... Пойми! Могу ли я быть уверен в том, что если я не окажусь рядом, или, не дай бог, меня не станет, моя мачеха не бросит тебя, когда ты окажешься больным и старым?! Это рано или поздно может когда-нибудь случиться. А она, по сравнению с тобой, так молода и красива.
Этот вопрос оставался без ответа, так как Эльвира выпорхнула из кухни. Обратилась к гостям:
– Люблю красиво пожить. Особенно вкусно поесть. Заждались, я знаю. Всё уже готово. Ну-ка, мужики, раскладывайте стол. Будем накрывать!
Ох, и хозяйка! Закружила в вихре своих приготовлений к застолью.
Стол, как подметил Женька, в одно мгновение был шикарно сервирован. Это не то, что армейский харч, который они ещё не забыли. Чего только здесь не было! Сервелат, всевозможные салаты, маринованные грибы, шпроты, печень трески, отварная картошка с мясом, балык. А самое главное  – осетрина и в центре стола икра черная, которую Женька не то что не ел, а вообще никогда не видывал. Слышал, что она идет за границу на экспорт. А если поступает в продажу в маленьких баночках, то не доходит до рядового покупателя. А тут лежит себе в тарелке зернисто-чёрная. Доступная. Так что бери ложкой и ешь «себе не хочу». Живут же люди! Чёрт крюком не достанет!
– Откуда это всё?  – невольно вырвалось у Женьки
– Откуда, откуда  – от верблюда, мой юноша! – отозвалась хозяйка. Ей льстила непосредственность и прямолинейность вопроса. Один тайм  – в её пользу. С довольным видом она продолжала: – Работаю парикмахером. Не простым. Дело свое наилучшим образом знаю, отчего все жёны влиятельных тузов в сфере услуг в городе у меня в клиентах ходят. Случается, и дома обслуживаю. Потом нужным людям делаешь вовремя нужные услуги. Сами понимаете: внакладе не остаюсь.
Женька её уже не слушал. Его внимание привлекла большая прозрачная бутылка с ручкой. Как ему объяснили, русская водка в экспортном исполнении, стоящая рядом с трехзвездочным армянским коньяком.
Ну, просто здесь творились удивительные вещи. Крепкое предлагают запивать не отечественным лимонадом или, на худой конец, – минералкой, а пепси и кока-колой.
Произносились тосты за их возвращение из армии. За успех и удачу во всём.
Женька, с готовностью опрокидывающий залпом рюмку за рюмкой, не ведающий, кто его родители, оттаивал постепенно душой в тесном домашнем кругу своего друга. Ему казалось, что он знает их давно. Что стали они ему бесконечно дороги. Что любит он их всех. Само собой и Дениса, Александра Даниловича. Во, мужик! Хоть и буровой мастер, но добрейшей души человек. Держится с Женькой, с бывшим помбуром, как с родным сыном. Задушевно и просто. Без всяких там прибамбасов. А вот насчёт Эльвиры Ивановны, или Эли, разговор особый. Она, действительно, правила застольем, как настоящая королева бала,
Эльвира была эффектна в вечернем туалете. Она одела узкую черную юбку и малиновую шелковую блузку с глубоким вырезом на груди, плотно облегающие её и выгодно подчеркивающие полный бюст и стройную фигуру На груди у неё в той заветной ложбинке, что так привлекает взгляды мужчин покоился золотой медальон. В ушах поблескивали, как капли крови, серьги с вкрапленными в них камнями.
– Ре6ята, танцы! – Эльвира хлопнула в ладоши. – Хватит пить водку! Приглашают дамы.
Зазвучала стереомузыка. Как добрая фая, словно сошедшая с полотен эпох Возрождения, она направилась с чарующей улыбкой к Денису. Под сладкоголосые импортные стенания они танцевали медленное танго. Закинув две точеные руки на шею партнера, Эльвира прижималась к нему с чувственной грацией. Чуть больше дозволенного. Денис отстранялся, по-юношески краснея. Чтобы скрыть свою неловкость, он спрашивал:
– А что за камни такие красивые в серьгах?
– А что, нравится?
– Да.
– Рубины.
– Не может быть. Ведь они стоят больших денег. Или это подделка?!
– Запомни, дорогой. Всё, что в этой квартире и на мне, – всё настоящее, фальшивого нет и быть не может. Да будет тебе известно, рубин несёт в себе символ пылкой и страстной любви. И если кого люблю  – только по-настоящему. Берегись если что.. Вскружу голову,  – Эльвира говорила на ухо Денису, обдавая его тонким запахом французских духов. И ему было непонятно, шутит она или, говорит серьезно.
Денис опять незаметно отстранился от неё. Держал в танце дистанцию. Это же Эльвиру подзадоривало. Ситуация вновь у него выходила из-под контроля. Александр Данилович, охмелевший, как все остальные, наблюдал за своей женой. Со стороны откровенно любовался ею. Добродушно говорил Женьке:
– Я её, шельму, вижу насквозь. Хитрая, как лиса. Сын, как петушок, свой клюв в сторону воротит. А она ему свои чары на гребень навешивает, навешивает... Это чтоб гражданский мир был между ними. Я понял сразу. Если житейские академии к нам, мужикам, с годами приходят, то бабы мигом эту науку схватывают... Денис у меня характерный. Вот почему я полностью полагаюсь на интуицию Эли. Она знает, что делает.
Женька в знак согласия кивал головой, а сам с восхищением думал про себя: «Ох, и отхватил же Денис себе мачеху. Закачаешься». Музыка прервалась.
– Все к столу!  – последовала команда хозяйки дома.
Когда все расселись по своим местам, Эльвира, как опытный режиссер, по известному только ей сценарию повела с гостями разговор о предстоящем их житье-бытье. Тонко и ненавязчиво шутила с друзьями:
– Если правая ладонь чешется, то это к прибыли, а если левая  – к убытку.
– А если вместе? – смеясь, спрашивал Женька, непроизвольно почесав нос.
– То по нулям. А вот если нос зачесался  – в рюмку глядеть,  – при общем смехе заявила Эльвира. – И чем же вы, ребята, намерены заниматься после службы?
– Будем думать, что чесать по очереди: правую, левую руки или нос или еще чего-нибудь? – поднял градус общего веселья Милахин. Среди десантников разведроты он был всеобщим любимцем. Балагур и весельчак, он и здесь не изменял себе. Смеялись уже все. Особенно Александр Данилович. Добряк по натуре, он любил и ценил вовремя сказанную шутку. Давясь и задыхаясь от смеха, он еле проговорил:
– Жизнь  – это такая штука, которая норовит повернуться задом. Вот почему мы чаще всего чешем то, а не это...
Даже Денис был вовлечен во всеобщее веселье. Смеялся, забыв на минуту, как он перед этим пристально всматривался в свою мачеху с таким выражением на лице, как будто хотел избавиться от зубной боли.
– А если серьёзно? – спросила Эльвира, улучив момент, когда веселье пошло на убыль.
– А если серьёзно, – ответил за двоих Женька, – то пойдем работать. Скорее всего, на буровой, как и работали до армии.
– Правильно, сынок, – отозвался Александр Данилович. – Сейчас у меня бригада укомплектована. Но в другом месте для вас всегда найдем. Без проблем. Да и на заработок не будете в обиде.
– Это как сказать, – вступила в разговор Эльвира. – Честным трудом, то бишь горбом, никто никогда больших денег не заработает. Раскрасневшаяся, она была хороша собой. Держала рюмку с коньяком, вкрадчиво вела свою речь:
– Зарубите себе на носу, да так, чтоб он чесался в меру, – обращалась она к друзьям. – Мужчина должен содержать свою жену выше крыши. То есть, он должен уметь делать деньги. И чем больше он ими одаривает женщину, тем сильней и неотразимей становится её красота.
Женька, как японский божок, закивал снова в знак согласия. Он опьянел. Но еще был в состоянии держать рюмку, чтоб поддержать тост.
– Так выпьем же за женскую красоту, которая сводит с ума нас, мужчин! – он подал голос.
Денис опять напрягся. Изнутри стало жечь. Вновь вспыхнули костры. Они разгорались. Эльвира продолжала:
– Но если мужчина не в состоянии обеспечить женщине соответствующий уровень жизни, какой она заслуживает, то, вы меня извините, он просто …самец шимпанзе.
Теперь вовсю полыхало пламя в душе у Дениса. Он вспомнил, как с Женькой и другими десантниками из роты они были брошены в помощь пожарным, как спасал от огня затерянный в тайге поселок, тушили пожар на торфянике. Казалось ему, что он задыхается сейчас в дыму и гари, вслушиваясь в слова, какими закончила свой тост Эльвира.
– Так давайте поднимем бокалы за то, чтобы мы, женщины, никогда б не жили в обезьяньем питомнике. Чтоб всё время с нами находились настоящие мужчины!
Сказано было при общем молчании.
…Уже вечерело. Легкий ветерок, залетевший в открытую форточку, чуть колыхал шторы.
– Ну, ты даёшь. Прямо-таки в лоб, – не выдержал Александр Данилович. – Разве так можно? Но всё равно я у тебя настоящий мужчина. Люблю и поддерживаю.
– Конечно настоящий. Только наполовину.
– Это почему же?
– Потому, что миллионы домой не приносишь. Но на первый раз сойдешь. Шучу,  – чмокнула Эльвира в щёку мужа. – Кто ещё чокнется?
– Виват, гардемарины! Вперёд!  – словно проснувшись, воскликнул. Женька.
– Если верить вам на слово, что наши женщины, все как одна жаждут от своих мужчин только миллионов, то всю Россию сейчас можно воспринимать, как обезьяний питомник, – перешёл Денис на «вы». – Тут что-то не так... – Внятно, раздельно, проговаривая с вызовом каждое слово, он взглянул в глаза мачехе, словно прыгнул в голубой омут: – Я тоже пью за настоящих мужчин. Но только за таких, как это я сам понимаю.
Эльвира смерила Дениса с ног до головы долгим пронзительным  взглядом. С холодным бешенством, искусно скрытым ответной улыбкой, она почувствовала, что встретила себе достойного противника.

* * *
Спустя три часа после этого разговора она лежала рядом с Александром Даниловичем на двуспальной кровати под балдахином. Ворочалась, никак не могла заснуть. Муж спал, слегка похрапывая. Только фары редко проезжающих машин изредка освещали оконные стёкла. Ребят она уложила вдвоем на одном диване, там же, где они праздновали их возвращение. Именно она настояла, чтобы они ночевали в её квартире.
– Ладно, сынки, – согласился Александр Данилович с женой. Махнул рукой на диван: – Эля, стели им здесь. Падайте, гардемарины. Утро вечера мудренее.
Эльвире мучительно хотелось курить. Она решилась. Встала с кровати. Муж даже не шевельнулся. Прошла в пеньюаре через зал, минуя ребят. Открыла дверь, ступила на балкон. Её обдало ночной свежестью. Слегка покачивало от выпитого. Она повернулась спиной к уснувшему городу, мерцающему в огнях. Облокотившись на перила; курила жадно в темноте, не стесняясь уже никого. Эльвира думала о прошедшем вечере. Да, все-таки непростые отношения завязались у неё с пасынком. Она разглядела напротив через открытую дверь балкона двух друзей, спящих мёртвым сном. Женька лежал возле стенки, что-то бормотал во сне, повернулся на бок. Денис находился с краю. С него сползло одеяло, обнажив юношеский торс, вылепленный из одних мускулов. В нём была заключена мощь, выкованная еще перед армией, когда Денис ходил в секцию восточных единоборств.
Сейчас он спал на животе, как поверженный атлант. Его очертания угадывались в красном свете ночника. Одна рука была под головой. Другая, рельефно очерченная, расслабленно свисала с дивана, утонув в мягком ворсе паласа. Эльвира неожиданно для себя залюбовалась им. После очередной затяжки она захлебнулась от озлобления. Её ноздри хищно раздувались, выпуская дым. Нет! Как он посмел ей бросить вызов?! Мальчишка! Не таких обламывали. Уязвленное самолюбие требовало своего. Вызов принят. Она готова к поединку. Эльвира прошла хорошую школу на выживание. Всего она в жизни добивалась сама. Культ вещей был превыше всего. И от этой борьбы за обладание ими от неё осталась только одна красивая оболочка, непобитая ещё временем  – единственная сейчас «конвертируемая валюта». Этой оболочке постоянно требовались сытость, тепло и комфорт, удовлетворение любовной похоти. Это надо было отнимать у себе подобных. Ради этого люди веками шли на ложь и предательство. Развязывались войны.
Эльвира не являлась исключением. Она также развязывала локальные конфликты, чтобы отвоевать своё место под солнцем. «Урвать», как она любила выражаться, свой лакомый кусок в жизни. Из-за постоянного стремления быть престижно одетой, ездить в престижной машине, престижно питаться и спать втайне от мужа с престижными мужчинами, у неё выжгло душу. Она стала, как живой манекен, Всё внутри почернело. Обуглилось. Но ей на это глубоко наплевать. Она ещё не сошла с дистанции. Ещё не весь путь был пройден до конца. Она не какая-нибудь там «Нюся Петелькина», у которой нет «мяса на голове», что не может сложить два плюс два. И эта задача с её пасынком была для неё разрешима. Хотя в голове ещё не прошел хмель, но она уже знала, как ей это все удастся осуществить.
Эльвира загасила окурок. Пошатываясь, она шла обратно через зал. На миг остановилась. Ещё раз взглянула на спящего Дениса. С его лица уже сошло то бойцовское выражение, что ощущалось в разговоре с ней. Теперь оно было по-детски открыто и безмятежно. Эльвира чувствовала всю незамутнённость его души, что парень чист, как чисты безымянные речушки в лесной глубинке, наполненные родниковыми ключами. Ей неистово захотелось лишить его всего этого. Ничего! Она всё равно его достанет! Морально сломит. Заставит пасть к её ногам!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
« ГОЛОВА ГОРГОНЫ »

1.

В один из вечеров друзья, набегавшись по всему городу, коротали время за прослушиванием магнитофона. В дверь их домика кто-то постучал. Какого же было удивление Лихачева, когда он на пороге увидел Эльвиру. Его мачеха была одета в спортивный «адидасовский» костюм, смотрелась совсем как сверстница. Денис непроизвольно сделал шаг назад, широко открыл дверь Эльвире, пропуская её в коридор. Она улыбалась ему доверчиво, по-девичьи смущаясь и краснея. Для него это не имело никакого значения. Его мачеха была рядом, от чего он сразу напрягся. Она, в свою очередь, спрашивала:
– Как вы, мальчики, здесь поживаете?.. О, так вы недурно устроились. Виктора Цоя слушаете?
– Это ещё доармейские записи...
– Люблю этого певца. Ещё Талькова и Владимира Высоцкого. Всех троих объединяет в их творчестве неуемность и мятежность их душ.
Лихачев не верил своим глазам. Он в упор взглянул на незваную гостью. Была ли это игра с её стороны или что-то другое, в чём он сразу не мог разобраться? Перед ним был совершенно другой человек, вдумчиво-серьёзный, лишенный всякого цинизма, столь не похожий на ту королеву бала, которую он узнал в первый вечер их знакомства.
Эльвира тем временем продолжала:
– Они воспринимали всеобщую людскую боль в стране, как свою собственную. Они, барды, жили, как пели. Не в пол накала. А взахлёб, вразнос. Пели о том, о чём другие боялись подумать. Будили набатом спокойствие сытых. За это они заслужили благодарную память людей.
С этими словами молодая женщина села на предложенный ей стул.
– Курить можно? – спросила она.
– Да, конечно, – очнулся Денис.
Он до сих пор не мог прийти в себя от метаморфоз, происходящих с его мачехой, от её способности перевоплощаться. В её лице, во всем её облике Денис улавливал лишь одухотворенность, просветленность и праведность. И что самое удивительное было для него, так это полное отсутствие в словах Эльвиры какого-либо намека на фальшь. Кто мог сомневаться в том, что её слова были обращены к друзьям не на волне сердечного порыва? Наверно, никто. Но только не Денис. Он все ещё терялся в догадках, не мог взять в толк, в каком случае его мачеха была искренна, а в каком она играла на публику.
Его размышления прервал Женька:
– Во даёшь, Эльвира Ивановна. Шпаришь, как по писаному. Мабуть, я тоже так думку гадаю про себя. А вот вслух вряд ли я смог бы так красиво гутарить. Да хотя бы о Высоцком. У него есть такая песня. Мне она прямо-таки по кайфу. Кажется, идёт охота на волков...
– Это одна из самых моих любимых песен, – тихо промолвила Эльвира.
– Идёт охота, – продолжала она. – Сколько я живу, для меня всегда идёт охота на волков. Как они меня цепляют за живое, строки из этой песни. Вы только послушайте, мальчики «...кричат загонщики и лают псы до рвоты, кровь на снегу и пятна красные флажков...»
Молодая женщина оперлась локтями о стол, вложила свой мягко округлый подбородок в ладони, смотрела поверх голов парней в окно отрешённым взглядом:
– Иной раз мне так хочется быть оборотнем, стать волчицей, – внезапно при общем молчании произнесла Эльвира.
Её красивое лицо исказилось гримасой ненависти. Зрачки расширились полыхнув темно-синим огнем. Отчего её глаза мгновенно потеряли свой невинно-голубой цвет, а превратились в яростно пугающие фиолетовые гроздья гнева. Денис тут же внутренне содрогнулся от услышанного.
– О, как бы я тогда бежала по заснеженным полям России и с наслаждением рвала бы глотки всем тем, кто нам так мешает жить! А потом без всякого перехода сказала:
– Если б кто знал, как я устала от этой борьбы. Чёрт побери эту всю суету. Вот что, мальчики, – переменила тему разговора Эльвира, – Я к вам по делу...
– А что за дело? – полюбопытствовал Женька.
– Помнишь, Денис, ты обещал отцу подвести меня, если я попрошу?
– Да, был такой разговор. А что такое?
Эльвира медлила с ответом. Курила. Синий дымок струился перед её глазами. Тонкие чувственные ноздри трепетали. К ней возвращалось знакомое ей чувство охотничьего азарта. В Денисе и Женьке она уже видела двух сильных здоровых лосей, ещё ею не покорённых, которых, по их неопытности, можно было загнать в расставленную ловушку. Свалить... И тогда капкан захлопнется. Всё остальное – дело техники. Им некуда будет деться. Они будут работать на Фута. В этом она не сомневалась. Только бы не переиграть. Это было для неё самым главным.
– Необходимо съездить к закрытию одного магазина, привезти от знакомых девочек кое-что из дефицитных товаров.
Взглянув на Дениса, его мачеха придала своему лицу одно из проверенных выражений  расстроенной красивой женщины, которой собираются отказать в каком-нибудь пустячке. Соответствующие дрожащие интонации невысказанной душевной обиды в голосе, и тут же многообещающий томный взгляд из-под длинных густых ресниц  – всё это обезоруживало собеседника, действовало как таран, разрушая его первоначальный настрой отказать в её просьбе.
Женька Милахин заёрзал на стуле, что-то порывался сказать. Денис внешне был невозмутим, ждал, что будет дальше говорить его мачеха, поглядывая на неё исподлобья. Эльвира рассеянно улыбаясь друзьям, поднялась из-за стола, подошла к открытому окну. Стряхнув пепел с сигареты, облокотившись о подоконник, она повернулась к ним.
– Да, кстати, заодно и познакомлю вас обоих с продавщицами. Очень, между прочим, симпатичные подруги. А то я вижу, как вы просто засыхаете здесь без женского общества. Даже в таких делах вам нужны няньки.
Эльвира, объясняя причину своего нежданного визита, всё с той же многозначительной улыбкой сделала ударение на фразе «очень симпатичные». Поглядывала на ребят и, затаив дыхание, тщательно скрывая волнение ждала, какова будет реакция с их стороны.
– А что, Дениска, – мигом прореагировал Женька, – Чем здесь киснуть  – это я в натуре говорю тебе, лучше давай поедем проветримся.
– Постой, не баклань впустую, – остановил его Лихачев. – Что за товар везти и куда? Он настороженно не сводил глаз со своей мачехи.
– Да так. Для мужчин, может быть, какая-нибудь досадная мелочь. А для меня, как женщины, это очень важно...
– Ну, а всё-таки?
– Хорошо, скажу, что за товар. Разная там парфюмерия для парикмахерской работы. Всякая всячина, – пояснила Эльвира, – кремы, лосьоны, губнушки, импортные духи  – короче, всякое-якое, о чем вы, мужики, вспоминаете только раз в году  – на восьмое марта.
– Что тут базар-вокзал разводить. Выгоняй, старик, тачку, да мотанем куда просят, – воскликнул Женька.
Ему явно не терпелось познакомиться с местными красавицами.
– Хорошо, – сдался, наконец, Денис. – Как говорится, договор дороже денег! Поехали!
Когда выходили из домика Лихачевых, Эльвира, повернувшись случайно, увидела на миг под определенным углом зрения в боковинах козырька, над крыльцом  – в кованных узорах старинной кузнечной работы  невидимую на первый взгляд паутину. Подсвеченная лучами заходящего солнца, она трепетала от того, что в её золотистых нитях запуталась мушка. Она билась в отчаянии, пытаясь освободиться от коварных невесомых пут. Но всё было напрасно. К ней подбирался паук. Или паучиха? Какая разница? Конец был неизбежен.
Эльвира в эту минуту уподобляла себя паучихе. Она плела для этих двух ни о чем не подозревающих парней свою липкую паутину. Исход событий был предрешён. Оставалось мачехе Дениса только ждать своего часа, чтобы в нужный момент нанести ядовитый укус.
Всё остальное решало время.

2.

…Подъехали к магазину по продаже парфюмерии и женской галантереи. Не успел еще Денис закрыть за собой дверцу машины, как навстречу им вышла миловидная женщина средних лет с высокой причёской  – заведующая магазина Путейцова Вера Николаевна. Так её представила мачеха Дениса. Она певучим речитативом обратилась к ней:
– Сколько лет, сколько зим, уважаемая Эльвира Ивановна. Давненько вы к нам за товаром не наведывались.
Лихачев пытался уловить иронию в словах Путейцовой. Напротив, заведующая магазина неприятно лебезила перед мачехой, с подобострастием заглядывая ей в лицо.
– Позвонили, что будете без пяти минут до закрытия магазина. По вам часы сверяй да и только. Похвально, – сладкоголосо толковала об одном и том же Путейцова.
Она при встрече минуту тому назад расцеловала как закадычную подругу Эльвиру Ивановну, суетливо, как бы между прочим, у неё спрашивала:
– А как поживает наш кормилец, твой дядюшка Футасов? Его радикулит уже не беспокоит? Давненько что-то от него подарочков не видели.
– Он сам всем нам, как подарок судьбы. Будут подарки. Не всё сразу и не в этот раз. А сейчас не время распотякивать. Пойдем дела делать  – оборвала сухо Путейцову Эльвира Ивановна.
– Да, конечно, мои дорогие, что за разговор. Заходите, милости просим, – засуетилась вновь заведующая магазина, – знакомьтесь с нашей фирмой.
На взгляд Дениса, когда зашли в магазин, ничего чересчур фирменного он не заприметил. Духи, духи. Это то же самое, поговаривал их старшина Остапенко: «Кирпич  – он и в Африке кирпич. То же и с духами. Он к ним, как и его друг Милахин, равнодушен. Но когда к ним навстречу из-за прилавка вышла одна из продавщиц, девушка примерно их возраста, может быть, чуть моложе, стройная брюнетка с распущенными волосами, первый не выдержал Женька. Он, жарко дыша, шепнул в Лихачеву:
– Разрази меня гром, мне навек повиснуть в прыжках с парашютом между небом и землей, если это не так, но девочка фирмовая.
– Сам вижу, не дурак,  – буркнул ему в ответ Денис в то время, как Вера Николаевна представляла друзьям юную продавщицу. Её звали Вика.
– Виктория, то есть победа, – сделал заключение вслух в адрес девушки Милахин.
Эльвира, стоявшая рядом, незаметно для окружающих повела глазами, показывая Вике условным знаком на Женьку. Та, понимающе, кивнула ей головой.
– И как у вас с победами в вашей личной жизни вступил в лёгкий флирт с девушкой Милахин.
– Без проблем. А у вас как?
– А у нас, как на острове Таити.
– А это как?
– А вот так: ни тити-мити, ни мити-тити.
– Ничего не пойму,  – рассмеялась девушка.
– А что тут понимать?  – отвечал ей Женька. – С армии только что. Отслужили с другом. Но вот большая беда с нами приключилась.
– А что такое?
– Дикие, совсем мы дикие с товарищем стали: от красивых девушек шарахаемся.
– Боитесь их что ли?  – включилась в словесную шутливую игру Вика.
– Боимся. Клянусь потрохами акулы, как боимся.
– Ладно, ты за меня не расписывайся,  – стараясь, чтобы не заглушил его реплику заливистый смех Вики, громко произнёс Денис.
Он просто не ожидал от своего друга такой прыти в сердечных делах. Маленький укол самолюбию, досада на себя потревожили его сердце оттого, что не он перехватил инициативу в общении с девушкой.
– Хватит трепаться,  – сказал Денис Женьке. – Показывайте, – обратился он к продавщице, где у вас тут брать товар.
При его словах Путейцова обменялась быстрыми взглядами с его мачехой. Эльвира Ивановна поспешно ответила ей:
– Ничего, ничего. Это свои ребята. Им можно показать, где что лежит.
– Да, разумеется. Вика, покажи товар. Пусть берут, если что... – отозвалась заведующая магазина, – давайте, подгоняйте машину с черного хода.

3.

Лихачев пыхтел, таская упаковки с товаром в багажник машины. Не ему, а другу Вика оказывала явное предпочтение. Денис, как она дала ему понять с самого начала, был ей неинтересен. Он злился на Михалина, чёрт бы его побрал. Пару раз отнес коробки.
В коптёрке слышались хи-хи да ха-ха. К его раздражению примешивалась необъяснимое пока чувство тревоги, беспокойство что ли по поводу того, чем они занимались сейчас. Оно усилилось тогда, когда Вика, вошедшая вперед их в коптёрку, протянула руки в темноту, на что-то нажала… Загорелся свет. И тут же друзья увидели, как стоящий возле противоположной стены стеллаж пополз в сторону, открывая за собой дверной проем в другое помещение.
– Что вы, мальчики, стоите, стесняетесь? Пойдемте за мной,  –  раздался за спиной голос Эльвиры Ивановны.. Она прошла мимо них в небольшую комнатенку, что пряталась за стеллажом. Там находилось множество французских духов. Эльвира Ивановна выборочно распечатала при них одну из коробок, сказала Вике, глядя на всю эту упакованную парфюмерию:
– Вижу, что без сюрпризов. Все в порядке. Можно забирать.
– Да как же вы такое плохое о нас подумали? Никакой подмены не может быть, – в дверях появилась Путейцова. Видно было по ней, что заведующая магазина нервничала. Глаза её бегали.
– О, как здесь душно, – она то и дело смахивала платком выступающий на лбу пот, продолжала говорить: – доверие наших клиентов  – это лучший для нас подарок.
По сравнению с наружной температурой воздуха в подсобке, напротив, было не жарко, даже прохладно. Рассматривая в упор заведующую магазина, Денис не без иронии спросил у нее:
– Вера Николаевна, а что это у вас за такие предосторожности  – потайные казематы? Не магазин, а сплошные «Парижские тайны». Сюда бы Жана Маре вместо охранника  – и был бы полный порядок.
Путейцову этот вопрос застал врасплох. Она побагровела, не нашлась что ответить. На выручку тут же поспешила Эльвира Ивановна:
– Это, дорогой мой Дениска, не безынтересная вещь для местных рэкетиров. Если ты не разбираешься  – молчи и слушай.
Его мачеха держала на свету флакон импортных духов, поясняла:
– Кстати, очень дорогая жидкость и очень популярная среди молодежи. Разумеется, дефицитная. Если хочешь знать, наш знакомый коммерсант при возвращении «челноком» с этим товаром головы лишился. Вот такие «ландыши». А ты говоришь, купаться, потому что здесь жарко. Поэтому лишние предосторожности не помешают.
Лихачева этот ответ не совсем удовлетворил. Что-то было здесь не так. Но он виду не подал. Тем временем Эльвира Ивановна повернулась к благодарно улыбающейся. Путейцовой, обронила на ходу:
– Пойдем отсюда, Вера Николаевна. Я понимаю, как ты напугана всей этой жизнью. Время-то тревожное, тёмное. Милая моя, кто не рискует, тот не пьёт шампанское. Ты же знаешь. Не будем мешать молодежи. Пусть приобщаются к рыночной экономике...
Денис был зол на Женьку. Его друг все еще развлекался с продавщицей, умеющей «строить глазки». А тут таскай флакончики. Провались они. В голодный год не нужны и даром. Вот и сейчас тонкий слух Дениса уловил смех Вики:
– Не надо меня бояться. Я помогу твоему горю. Я сделаю все возможное, чтобы ты перестал быть «диким». Всего лишь один вечер  – и ты станешь для меня ручным, – игриво обращалась молодая продавщица к Милахину в тот момент, когда Лихачёв заходил за очередной коробкой в подсобку. Вика стояла в полуоборот к нему, поставив правую ногу на коробку. Он увидел Женьку, который ошалелыми глазами смотрел туда, где из-под рабочего халатика у девушки выглядывала дразнящей белизной коленка, переходящая в точёную голень.
С Милахиным всё было ясно. Он, как завороженный, таращился на Вику, раздевал её глазами.
– А как насчёт сегодняшнего вечера, реально? – спрашивал он, задыхаясь, ещё не веря, что ему скажут «да».
– Женечка, – пропела Вика ему кокетливо в ответ, – ты демобилизовался в каком звании?
– Сержант...
– Вот видишь. А хочешь всё по-быстрому. Действуешь по-офицерски. Впрочем, мне это нравится. Насчет сегодняшнего вечера всё может быть, – Вика подарила, самую что ни на есть, интригующую улыбку Милахину.
В этот момент они оба обнаружили присутствие Лихачёва. Продавщица вспыхнула румянцем, смущенно не глядя на Дениса, промолвила:
– Вы знаете, какие коробки ещё остались. Я вам показывала. Выносите... Кажется меня зовут.
С этими словами девушка торопливо вышла из подсобки. Наступила пауза. Друзья молчали. Женька прерывисто дышал. Денис не удержался, съязвил:
– Ты как бык во время гона. Вот-вот замычишь.
– Можешь смеяться, подкалывать сколько тебе влезет. Дело твоё...
Женька подошёл вплотную к Лихачёву, взял его за ворот рубашки, притянул к себе:
– Ты лучше скажи мне, ты мне друг или нет?!
– И ты ещё спрашиваешь, после всего, что нас с тобой связывает?! – Денис с досадой  тряхнул головой. – Но что-то во всём этом мне не нравится. Но что именно  – не могу понять.
– Ну хорошо, если ты мне настоящий друг, ты должен не злиться, а сказать: «Женька, я не против. Встречайся с этой девушкой». И баста. Я сказал всё, что хотел сказать. – Милахин выжидательно смотрел на Лихачева.
Денис улыбнулся в ответ:
– Я твой друг, Женя. Да бога ради, встречайся. Только не теряй голову. Как ты уже говорил, самое главное не растрясти мозги.

4.

Пока друзья находили между собой общий язык, Эльвира вела свой разговор с заведующей магазина:
– За хранение товара получи, как договаривались. Солидной вашей фирме  – солидная отстёжка.
– Приятно слышать, – таяла в улыбке Путейцова. И тут же, изменившись в лице, она с тревогой спрашивала:
– А то, что мы перед этими двумя шестерками-пацанами засветились, ничего? Футасов про них знает?!
– Футасов, я тебе повторяю, он про всё и про всех знает, – с глухим раздражением ответила ей Эльвира.
Её всегда бесила заячья пугливость Путейцовой во всех их общих делах. Да, действительно, она на днях созвонилась с Футом, поставила его в известность в отношении своих намерений насчёт своего пасынка и его друга. Доложилась, кто они и откуда.
Футасов был круглый, как колобок, лысеющий и стареющий мужчина, про которых говорят не иначе, как «полторы с кепкой». И все, кто его слышал по телефону, без исключения обманывались, думая, что его левитановский голос принадлежит человеку высокого роста. Эльвира вспоминала, как на днях пророкотала в её руке телефонная трубка его басом:
– Ты права. Для пополнения наших рядов свежие силы не помешают… Я все понял, девочка моя синеглазая. Но смотри, не зарывайся. Действуй осторожно. Чтобы во всех твоих мышеловках пружинки не ослабли, срабатывали безотказно. Усекла?
– Да, разумеется.
– Да, разумеется, Вера Николаевна, будь уверена, что с тех парней получатся два козырных туза в нашей игре. Дай только время.
Эльвира больше ответила вслух на свои мысли, чем заведующей магазина, торопливо пересчитывающей деньги, отданные ей за хранение товара.
– Я в этом не сомневаюсь. Пусть твоему дядюшке во всём сопутствует удача, – слышала Эльвира за спиной её голос, когда выходила из кабинета. В коридоре она столкнулась с продавщицей, спросила у нее:
– Как наши дела?
– Клиент созрел, – ответила, улыбаясь ей, Вика.
– Чудесно, если это так. Вот тебе задаток.
Эльвира вытащила деньги из сумочки.
– А почему не всё?
– Всё, моя киса, будет после, когда выполнишь работу. Ничего не знаю, но чтоб этот «совсем дикий десантник» не ночевал сегодня дома. Ты меня поняла?
– Чего уж не понять?  –  Вика перестала улыбаться.  – Будет исполнено, как сказано. В первый раз, что ли дела с тобой крутим.
– В первый  – не в первый, но знай и запомни: сделаешь дело  – подогрею сверх нормы.  – Будешь довольна. Но если твой «Онегин» окажется случайно под утро дома, тогда пеняй на себя. Из-под земли достану.
Вика прекрасно понимала, что с  «Олесей» дела плохи. Так называла она за глаза свою покровительницу. У неё был случай в этом убедиться. Девушка в свободное от работы время занимала проституцией. Работала на Эльвиру. Спала за приличное вознаграждение с нужными хозяйке людьми. Вика этим ремеслом занималась давно. Когда ей было восемнадцать, Эльвира Ивановна столкнулась с ней на набережной, где она обрабатывала очередного клиента. Вика с её яркой внешностью и обворожительной фигурой ей сразу приглянулась. Такая «красота» шла по высшему спросу. Ей позарез было нужно найти какого-нибудь покровителя, чтобы раньше времени она не пообтрепалась. Её подобрали. Обогрели. Устроили в магазин к Путейцовой. Выбили однокомнатную квартиру в центре города. А также щедро оплачивали ночную работу, что её вполне устраивало.

5.

Однажды Вика стала бояться свою покровительницу. Случилось, что один из её клиентов, который был для нее леваком, вместо того, расплатиться за ночь жестоко её избил. Увидев синяки на её лице, Эльвира Ивановна была взбешена:
– Кто?! – спросила она первым делом, когда зашла к ней в квартиру. – Где?! В какой гостинице?! Говорит, что постоянно проживает городе?! Значит, не залётный… Найдём. Нет проблем.
– Как он выглядит?!– хрипло, не в себе от ярости, продолжала задавать вопросы Эльвира Ивановна рыдающей Вике.
– Я думаю, после всего этого, ты стала учёной. Знаешь, как самовольно ходить на б…и, таскаться с кем попало. …Хватит, не реви! Вытри сопли! Лучше скажи где он живёт?!
Вика вся в слезах , помедлив, ответила своей хозяйке:
– Не знаю. Слышала, что он возглавляет один из посреднических кооперативов в городе. А вот только чем он занимается, я так и не запомнила. Только вот что я нашла после него в номере на полу  возле кресла.
– Что это такое?!
Эльвира взяла из рук Вики газовую зажигалку её хамовитого  клиента, прочитала вслух золотом тиснённые по корпусу мелкие буквы: « Крутолобову Владимиру Сергеевичу на память от сотрудников в день его пятидесятилетнего юбилея».
– Какие только роковые ошибки по пьянке не совершают! Эх, Владимир  Сергеевич, Владимир  Сергеевич, такие улики непростительно после себя оставлять. Моим  ребятам не придётся долго тебя разыскивать. Мигом вычислят.
– Ты что с ним собираешься сделать? – Вика прекратила плакать, со страхом смотрела на свою покровительницу.
Эльвира жёстко сжала губы, поднесла злополучную зажигалку к сигарете. Прикурила. В её глазах зловеще затанцевали жёлтые отблески пламени.
–  Не бойся. Я передумала. Его никто даже пальцем не тронет. Наведу-ка лучше я на него порчу. Да так, что никакой потом судмедэксперт не докажет, что человек умер по злому умыслу.
Вика отшатнулась от  Эльвиры  Ивановны. С ужасом спросила:
– Ты что, ведьма?!
– Я, девочка моя, чуть не с самого рождения ведьма. Только об  этом мало кто знает. Хочешь, погадаю? Узнаешь своё будущее.
Вика испуганно выдернула ладонь из рук своей хозяйки.
–  Ты что, меня  боишься ?
– Не хочу знать, что меня ждёт. Боюсь  заглядывать наперёд. Пусть всё будет так, как оно есть. От судьбы не уйдёшь. Я знаю ….
Всё это она залпом выпалила, торопясь оградить  себя от нежданных предсказаний.
– А вот когда продашь свою душу дьяволу, тогда узнаешь что почём. Если  не  веришь, всё будет  так, как я говорю, с твоим Крутолобовым.
Вика не  верила ни в бога, ни в чёрта. Но после сказанных слов Эльвиры Ивановны ей опять стало жутко. Нечто  бесовское было в глазах   её собеседницы.
– Сделаем проще,– с улыбкой, не предвещающей ничего хорошего, сказала её патронесса, – не будем беспокоить лишний раз наших парней. Сами управимся.
Желчная гримаса искривила ей рот. Она поднесла зажигалку к губам, что-то беззвучно зашептала над ней. Когда закончила, протянула её девушке. Та отпрянула назад.
– Не бойся. Бери смело. Отдай её в конверте своему бывшему полюбовнику.
– Так я же не знаю, где он живёт! – в отчаянии воскликнула Вика.
–  Ничего. Мне вполне достаточно знать, что ты о нём рассказала. Да, ты говоришь, что вся эта ваша « радость » произошла в гостинице « Лотос » ?
– Да…
Вот и хорошо. Ноу проблем. Немного позднее тебе сообщат , где его найти. Ну смотри, красавица. Если не решишься  передать ему моё послание…, что ж, пеняй на себя. Сама начнёшь сохнуть. Слово моё крепкое!
Лицо у Эльвиры Ивановны пылало мухоморным цветом. Её глаза со зловещим  блеском ввинчивались в девушку, прожигая её насквозь. Вике стало страшно. Она чувствовала, что так и случится.
Через несколько дней после тех событий к магазину Путейцевой  подъехал на « Яве» молодой парень. Он был в джинсах, в чёрной кожаной куртке , спросил, как найти Вику. Она вышла ему навстречу. Парень оценивающим взглядом окинул её с ног до головы, процедил сквозь зубы :
– А ты ничего. Цыпа хоть куда…Не дёргайся, стой , дура!
Неожиданно визитёр грубо схватил её за руку, ухмыляясь, сказал :
– Я по другому делу. Ты, я слышал, своего  бывшего кента ищешь? Велено передать тебе его адрес. А всё остальное – твои  дела.
Парень сунул ей бумажку в руку. Больше ни о чём не разговаривая , он дал по газам и в один миг скрылся за поворотом, обдав её на прощание сизым дымом. У Вики как бы оборвалось всё внутри. Она поняла, что пришёл её час. Весь вечер она ходила по квартире сама не своя. И куда бы Вика ни шагнула, по всем тёмным углам ей мерещились синими огоньками глаза её хозяйки. Она различала в сумерках её губы. Они  шептали :
– Смотри, если не передашь моё послание – сама  начнёшь сохнуть.
Всю ночь её словно лихорадило. Она не спала. Рабочий день у неё прошёл с головной болью. После работы Вика сломя голову бросилась домой. Ещё не соображая , что делает, девушка схватила бумагу со стола с адресом своего обидчика и уверенно, никого не расспрашивая , что было для неё самое удивительное, нашла дорогу к его дому. Потом она силилась вспомнить маршрут поездки. Ничего не получилось. В памяти всё начисто стёрлось. Адрес она сразу же выкинула после того, как состоялась встреча с её мимолётным кооператором. Было это так.
На звонок выглянула его жена, позвала мужа. Вика его тут же узнала. Вольдемар , как просил он её себя называть, дородный мужчина, вышел из квартиры, ни о чём не подозревая, спросил у жены:
– Кого это нелёгкая принесла?
Но вдруг он увидел «чумло». Так он называл в разговоре с друзьями девиц легкого поведения. Хватая ртом воздух, Вольдемар вымученно выдавил из себя:
– Как ты меня нашла?!
– Не твое дело!
Вику охватила злоба.
– Лучше здесь вспомни, как вместо платы за услуги лупил меня в гостинице! Чего, падло, молчишь?! На вот, получай уведомление из соответствующих органов.
Вольдемар, словно загипнотизированный, не отрывая глаз от конверта, взял его руки, распечатал. Вместо ожидаемого им казенного бланка из конверта выпала зажигалка. Он попытался машинально поднять её с пола, как его внезапно перекосило. Вольдемар дёрнулся, обмяк всем телом, с выпученными глазами стал оседать к ногам Вики. Его жена забилась в истерике:
– Люди добрые! Что творится! Спасите!... Володечка! Скорую!... Врача!  – кричала она вслед выбегающей из подъезда девушке.
День шел за днём. Эльвира Ивановна ни о чем не вспоминала. Как-то раз при встрече с Викой она, так, между прочим, обронила:
– Если хочешь знать, твой Вольдемар, тот, который Крутолобый, сыграл в ящик.
– Как сыграл? – еще не веря сказанному, похолодев от услышанного, переспросила Вика.
– Молча. Месяц отдохнул немного  – пролежал парализованный и представился. Славный был человек. Мы о нем всегда будем помнить?
– Откуда знаешь?!
– Я всё знаю, что мне нужно знать. Случилось так, как я предсказывала. Человек умер естественной смертью. Справедливость восторжествовала. Что тебе нужно?!
Вике казалось в эту минуту, что в её легкие ворвался затхлый воздух подземелий. И она, задыхаясь, смотрит на свою покровительницу, как на гюрзу, с шипением выползающую из-под склепа. Девушка вначале не поняла, отчего у Эльвиры Ивановны мелко-мелко задрожал подбородок. Как бы со стороны раздался мелкий смешок. Ещё один. И уже во всю мощь своих легких она хохотала, глядя на Вику.
– Люблю в своей жизни устраивать веселые шутки, – заходилась в смехе от своего замогильного юмора Эльвира Ивановна.
Вика вновь от неё отшатнулась и с ужасом увидела, или это ей показалось, как на голове у её хозяйки, как у Горгоны, зашевелились змейками волосы.

6.

…Да, с Олесей нельзя было шутить, особенно теперь, когда Вике дали понять, что никаких незапланированных случайностей с «солдатом удачи» не должно было произойти.
– Будь спок, Ивановна. Всё обставлю наилучшим образом  – говорила продавщица своей сутенёрше, краем глаза заприметив бывших десантников, выходящих из подсобки. Покачивая бедрами она направилась к ним.
– Ну что, мальчики, управились?
– Кажется, всё подобрали, – ответил Денис.
– В таком случае по машинам, – поступила команда от его мачехи.
– Эльвира Ивановна, – Вика жалобно надула свои красные пухлые губки. – Женю можно на минуту?
– Если только что на минуту, то можно. Мы ведь спешим.
Как застоялый жеребец, Милахин загарцевал за Виной вдогонку, Денис видел, как они отошли в сторону. Девушка вытащила шариковую ручку, что-то написала его другу на листке, вырванном из блокнота. Женька летел обратно как на крыльях.
– Всё, поехали, – сказал он, весь сияя от радости, плюхнувшись на заднее сиденье. На полдороге Эльвира Ивановна не выдержала. С невинным видом обратилась к Милахину:
– Женечка, что случилось? Тебя словно подменили. Светишься, как ночная реклама на местном Бродвее. Да так, что от тебя хоть прикуривай.
– Любовь нечаянно нагрянет... Сердце, тебе не хочется капусты, – запел Денис, лукаво подмигивая другу.
– А что, если хочешь знать, у меня это любовь с первого взгляда.
– А может, с десятого, мальчик мой нецелованный? Тю, ты что, в натуре втюрился?
Дениса изрядно веселило то состояние телячьего восторга, в каком находился сейчас Женька.
– Это бывает по выходным дням, но быстро проходит, Женёк мой Алибамбукович, – посмеивался он над другом.
– Тебе лишь в уши втирать  – дай потрепаться. Лучше сходи на базар, купи себе гуся и чеши ему мозги сколько тебе влезет. А меня оставь в покое.
Милахин обиженно бубнил за спиной, отворачивался в сторону, минутой спустя он, начисто забыв о том, как перед этим подтрунивали над ним, счастливо улыбался, вспоминая о Вике.
Подъехали к универсаму. Эльвира, сидящая впереди, рядом с Денисом, нервно забарабанила по бардачку пальцами.
– Да, совсем забыла проговорила она растеряно, – тормозни здесь. Пока Вера Николаевна не ушла уз магазина  – а я уверена, она еще там  – надо позвонить.
Эльвира перешла улицу, направилась своей пружинистой походкой к ближайшему телефону-автомату, который находился за углом. Денис в какой уже раз ловил себя на том, что он непроизвольно продолжает любоваться своей мачехой. Как она говорит, улыбается, её жесты и мимика и, наконец, как молчит  – все это он перебирал в своей памяти.
Это его разозлило. Он повернулся к другу, чтобы не смотреть вслед удаляющейся Эльвире.
– Рассказывай, как у тебя на любовном фронте?
– Лучше не бывает...
С лица Женьки не сходила улыбка.
– Объясни толком. Я не врубился.
– А чего уж там объяснять. Перед носом Лихачёва он помахал бумажным листком:
– Адрес Вики. Вика-Викочка-Виктория, будет чудная история... – с видом Дон-Жуана сочинял на ходу Милахин.
Напевая, он поднес к лицу листок с адресом, жадно вдыхая его запах.
– Нет, я не могу  – это натуральный французский шинель, да еще в придачу пять. В натуре!
– Да не шинель, а шанель, грамотей ты этакий.
– Правильно! Вот я и говорю тоже самое, что шинель, – дурачился Женька. – Короче, слушай, Дениска. Значится, такой план. Сгоняем по-быстрому к твоей мачехе. Разгружаемся. Ты отвозишь меня по этому адресу. Там меня ждут  – тогда чао-какао, можешь быть свободен. Якши, как говорят французы!
Их разговор прервал стук в дверцу. Кто-то облокотился об их «девятку». Денис вышел из машины. Рассерженный, он обошел её вокруг и хотел было уже наброситься на случайного прохожего, как увидел перед собой пожилую женщину, неряшливо одетую, в цветастом платке. В руке у неё была перевязанная коробка. Ей было плохо. Она стояла, облокотившись о капот машины, прерывисто дышала, хватаясь за сердце. При виде Лихачёва женщина, закатывая глаза, спустилась на землю.
– Помогите. Я задыхаюсь, – говорила она с трудом.
Милахин выскочил из машины. Они вдвоем затащили её на переднее сиденье, где только что сидела Эльвира.
– Надо вызвать скорую, где телефон-автомат?!
– Могли бы сами отвезти, – возразил Денис другу, – но как быть с Эльвирой?! Куда она запропастилась?!
– Короче, я ничего не знаю. Вызываю «скорую» и баста,  – Женька порывался бежать к телефону-автомату.
Пока друзья решали, как быть, за ними из-за угла незаметно наблюдала из-за спин прохожих мачеха Дениса. Рядом с ней стоял высокий долговязый мужчина в милицейской форме. Она ему говорила:
– Давай, Малыш, шустряком топай к машине. А всё остальное ты сам знаешь, что делать. Я хочу эту пьесу разыграть, как по нотам.
– Эля, зачем они тебе нужны? Смазливые пацаны. Только и всего. Разве они в дело сгодятся? – гнул свою линию милиционер. – А Фут про них знает?!
– Он в курсе... Вообще это не твоего ума дело. Делай, что тебе говорят. Под финиш разборки заберешь себе коробочку. Это тебе презент за проделанную работу.
– Понял, не дурак.
– В таком случае давай к ним резво перебирай поршнями, пока они с этой бабкой не уметелили раньше времени.
Старая женщина видела сквозь полузакрытые веки, как с противоположной стороны улицы к ребятам шёл милиционер. Откуда только прыть и здоровье у неё, «умирающей», взялись. Она тихонько выскользнула через полуоткрытую переднюю дверцу, забежала за угол. Там её дожидалась Эльвира.
– Всё, как договорились, голубушка моя,  – тарахтела бродяжка. – В условленный час дали мне коробочку и свёрточек. Всё сделала чин-чинарём, как ты, милая, меня просила.
– А в коробку и в свёрточек заглядывала?!
– Да ты что, красавица?! Видит бог, что не заглядывала! Ты же сама мне говорила, предупреждала, если твои парни усекут нехорошую редиску, то мне не сносить головы. А она мне ещё сгодится. Теперь, цесарочка моя, гони денежку, каков был уговор.
– На, забирай.
Эльвира брезгливо кинула деньги в грязные подставленные ладони.
– Тебе здесь вполне хватит и на бормотуху, и на все остальное. Короче, ты меня не знаешь и я тебя впервые вижу. А теперь проваливай!
Попрошайка что-то пыталась сказать, видимо, поблагодарить за то, что её так щедро облагодетельствовали, но её вновь оборвали:
– Мотай отсюда! Да поживее!
На этот раз долго не пришлось уговаривать. Бродяжка, как мышь, шмыгнула за угол и пропала.
А перед универсамом разыгрывалась сцена из спектакля, главным сценаристом и постановщиком которого была Денисова мачеха. Милиционер подошёл к друзьям, козырнул и сказал:
– Ваши документы, молодые люди?... Так, – рассматривая техпаспорт и доверенность на вождение, он спросил:
– А где же права?... Ну хорошо. Допустим, что документы в порядке. А теперь посмотрим, что в машине?
Денис посмотрел в направлении указательного пальца милиционера и опешил.
– Ничего не понимаю. Была бабка, помирала ведь на переднем сиденье, а тут исчезла. Да ещё вдобавок коробку оставила...
– Кстати, показывайте, что в ней... Говорите, что не ваша коробка?! Ну, вот что вы мне лапшу на уши не вешайте! Показывайте, и точка на этом! – выходил из себя милиционер.
– Послушай, ты  – сержант, и я тоже… Только что с дембеля. Какое твоё дело, что мы везём! – кипятился Милахин.
– Вы, должны знать, что в районах лова осетровых рыб милиция уполномочена местными властями осуществлять проверку и контроль багажа легкового и грузового транспорта, – пробарабанил, как по написанному, заученный казённый голос.
– Е-моё. Я ему про посла, а он мне про осла. Ну, прибодал. Тундра, хоть лопни! До чукчи и то б давно дошло, о чем мы говорим. Одеколон везём, если хочешь знать!
– Постой, Женька, не горячись. Подбирай выражения, – пытался успокоить друга Денис. Зная его взрывной кавказский темперамент, он отталкивал его в сторону.
– Ладно, – махнул рукой Лихачев. – Давай, выполняй свои обязанности, а то нам некогда.
Когда милиционер распаковал коробку, друзья обомлели от неожиданности. В ней лежал целлофановый пакет с чёрной икрой.
– Да здесь где-то пять килограммов,  – милиционер многозначительно взвесил его на руке.  – Вот и считайте, ребятки: один год за килограмм  – в общем итоге пять лет отсидки вам обеспечено.
Милахин лишился на миг дара речи. Наконец его прорвало:
– Ах, эта чертова бабка, стерва старая, мента как увидела, так сразу вычухалась, холера её забери. А то «коньки откидывала». Чума болотная, ноги унесла, а свой подарок на память подсунула.
– Молодой человек, не валяйте дурака. Будем составлять протокол.
– Постой, сержант. Произошла нелепая ошибка. – Денис что-то пытался объяснить милиционеру.
Перепалка шла вовсю. Из– за спины Эльвиры вынырнули два плечистых парня.
– Отлично, мальчики, как раз вовремя. Ты, Рокки, – обратилась она к одному из них  – к тому, что когда-то приезжал к Вике на Яве, – был на стреме? Ну как, ничего такого не заметил? Бабка не шманала коробку?!
– Да нет же, не видел.
– А сверток?!
– Да нет же, говорю...
– О-кей, – всё идет по плану.
Эльвира довольно потирала руки.
– Дорога ложка к обеду. ...Вы все поняли, что я вам объяснила? Когда вас Малыш цепляет, ныряйте в машину, чтобы вас посторонние лохи не видели  – лишний раз глаза на все эти дела не пялили. И оформляйте «телегу»... ясно?
– Замётано, – последовал ответ.
– Ничего не поделаешь, надо искать свидетелей для оформления протокола, – милиционер оглянулся по сторонам. Увидев проходящих мимо двух парней, он подозвал их к себе.
– Ребята, будьте понятыми.
Рокки, а это был он со своим приятелем Лёхой, коренастым крепышом, заартачился.
– Мы спешим. Нам некогда.
Малыш незаметно от друзей подмигнул им, повел свою игру:
– Ничего, ничего. Нужно помочь милиции. Она вас бережёт. Садитесь в машину. Кое-что надо оформить.
Денису всё происходящее казалось дурным сном. Женька был доведен до белого каления.
– Сержант,  – рычал он в салоне, – офанарел что ли? Ты что нам ни за что ни про что статью шьёшь?!
Откуда ни возьмись, появилась Эльвира. Ела эскимо, в левой руке держала ещё два мороженых.
– Мальчики, ешьте, пока не растаяло... Ой, мамочки, – заглянула она в машину. – да тут полным-полна коробочка. Набито, как в тереме-теремке. Что случилось?! – в смятении спрашивала молодая женщина, разглядев на заднем сидении блюстителя правопорядка.
– А вы кто, гражданка? Какое вы имеете отношение к задержанным? – вышел из машины милиционер. С наигранным изумлением он воскликнул:
– Какие люди, и без охраны?! Да кто же в городе не знает уважаемую всеми нами Перехлёстову Эльвиру Ивановну!
– Хватит, хватит, не до комплиментов! Что здесь происходит?
– Да понимаете, Эльвира Ивановна, – пустился в объяснения Малыш, – зафиксирован незаконный вывоз ресурсов, от продажи которых страна имеет валюту.
– Не надо так долго и красиво говорить. Лучше коротко объясните, что здесь вы незаконного обнаружили.
Малыш спохватился, посмотрел на продолжающих сидеть в машине Рокки и Леху, сказал им с явной ноткой раздражения:
– Вы ещё здесь? Вылазьте, ребятки, идите куда шли. Вы свое засвидетельствовали. А если что, мы вас вызовем.
Денис с Женькой слышали через полуоткрытые двери машины этот разговор от начала до конца. Видели, как в стороне от них Перехлёстова, горячо жестикулируя, убеждала милиционера:
– Уверяю вас, что это досадное недоразумение. Скажу вам откровенно: парни честные, порядочные… Тем более они мне не чужие. И вдобавок они здесь ни при чем. Вы слышали, что им эту икру подбросили? Ну что вы на меня вытаращились. Или не ясно было сказано?
Сержант упрямился, говорил, что не видел никакой женщины  – настоящей владелицы коробки, что икра была обнаружена в машине друзей, и они должны отвечать по закону. Наконец терпение у Эльвиры Ивановны истощилось. Она взорвалась:
– Послушайте. Ваша фамилия, как я помню, Нечаев?
– Да, а что..?
– Так вот, сержант Нечаев, если нужно, я найду уйму свидетелей, которые подтвердят, что тут крутилась женщина с коробкой возле моих парней и вам тогда не сдобровать. Замолвлю словечко кой-кому из вашего руководства  – и вас нечаянно уволят за превышение своих полномочий. Повод всегда найдётся. Будьте уверены! Вы меня поняли, сержант Нечаев?!
– Я чё, я ни чё! Я стараюсь делать, как положено.
– А я считаю, что наилучшим будет, – Эльвира с удвоенной энергией атаковала Малыша, – замять это дело. Давайте мне ваши бумаги, и коробочку забирайте на память о нашей встрече... Денис и Женька, наблюдавшие из машины, как решалась их судьба, своим глазам не поверили. Милиционер, оглядываясь по сторонам, взял из рук Эльвиры злополучную коробку и ускоренным шагом скрылся среди прохожих. А она доброй феей -волшебницей, как в замедленной съёмке, возвращалась к друзьям, помахивая сумочкой. Денису в это мгновение его мачеха показалась прекрасней всех женщин на свете. Она уже рядом, с сияющим видом говорит, что всё в порядке. Это звучит лучше всякой музыки. Женька позади перегибается через сиденье и целует её в мочку уха, кричит свое излюбленное: «Виват, гардемарины! Что же мы стоим? Поехали!»
Денис переполнен благодарностью к Эльвире. Кажется, он уже влюблен в неё. Только ему надо сжаться в комок и не подавать виду.
– Что же мы стоим и не едем, Дениска? – совсем по-домашнему, словно обожгла, обратилась мачеха. Она с видом победительницы похлопала по сумочке.
– Все документы на вас, мальчики, здесь, у меня. Можете быть, спокойны.
– Да, конечно, поехали, – Словно очнувшись, проговорил Денис, поверив, наконец, что все закончилось для них наилучшим образом.
– Жить будем! – воскликнул он от радости.
Женька полез с ним обниматься, потом с его мачехой.
– Ты прав, жить на воле, а не в зоне. Да я, да мы, Эльвира Ивановна, по гроб обязаны!

***
…Уж в вечерних сумерках друзья таскали коробки на пятый этаж. Милахин с трудом переводил дыхание, говорил на ходу Лихачеву, когда они осиливали один за другим лестничные марши:
– Скажу откровенно, друг, что у тебя не мачеха, а чёрт в юбке. Огонь, а не баба. Твой отец за ней, как за каменной стеной. Не пропадёт в жизни.
– Насчёт черта, да еще в юбке, врежу по соплям, – Денис добродушно огрызнулся.
Странно, но сейчас ему было приятно слышать это об Эльвире. Ответил другу:
– На этот раз ты прав. Она мне начинает нравиться.
– А вот и ладушки. А то я прикалываюсь с тебя, – преодолевая очередную ступеньку, говорил Милахин, – с того первого вечернего знакомства смотришь на свою мачеху, как Мюллер на Штирлица. Или наоборот: она  – на тебя. Черт вас разберёт. Короче, я от вас обоих тащусь, как удав по стекловате.
– Ладно, ладно, мы это уже слышали. Ты вот что, не тащись с товаром, а поторапливайся наверх, если хочешь успеть в одно место, – Лихачев с доброй улыбкой подталкивал друга в спину. Вскоре все коробки были перенесены на лоджию Эльвира вышла из кухни, перехватила друзей возле дверей.
– Я вам ужин приготовила. Вы так просто от меня не отделаетесь.
– Чего, чего? – переспросил Женька.
– Ты не чевокай, а снимай куртку, да и Денис тоже. Обмываем всё то, что хорошо кончается.
Милахин смутился, неохотно повернулся к Эльвире, сказал под нос:
– Я не могу тормознуться.
– Не поняла.
– Я говорил перед этим Денису, что у меня встреча. Я обещал.
– Понимаю, понимаю... Но все-таки, – спохватилась молодая женщина, – чтоб тебе сопутствовала удача в сердечных делах, хоть на посошок выпьешь? А потом не смею задерживать.
– Яволь. Уговорили. Благодаря хозяйке этого чудного гнёздышка, – Милахин обвел квартиру руками, – мы как вновь на свет народились. Ещё чуть-чуть разговора с милицией и, если б не подоспела вовремя помощь, то загремели бы мы с другом в места столь отдаленные на казённые харчи.
Женька не заставил себя долго уговаривать. На кухне он выпил «беленькой», крякнул, потянулся к закуске.
– Ну, а ты, Денис, что жмуришься?  – Эльвира обратилась к Лихачеву.
– Ему нельзя пить.
– Что-то я не пойму, что случилось?
– Он меня отвозит на сви-да-ние,  – последнее слово Женька проговорил по слогам.
– Ах вот оно что… К Вике, что ли?!
– Не знаю. Может быть…
– А что, она хорошая девушка, порядочная, скромная. Только я поражаюсь, Женечка, твоей феноменальной способности сходу покорять женщин.
По дороге к Вике Денис включил кассетный магнитофон. Милахин тут же окрестил его стервозофоническим. Колонки ухнули, выдали за спиной сладкотягучий, как жвачка, голос:
– Выступает самая очаровательная певица Советского Союза Марина Жу-ра-влё-ва.
И следом: «Эти ночи нас с ума свели...»
Каждый думал о своём. Женька  – о предстоящей встрече с Викой. Денис  – о том, как он только что расстался с мачехой. Когда они выходили из квартиры. Эльвира на миг попридержала за локоть своего пасынка, умоляюще посмотрела ему в глаза, растерянно и беспомощно в предчувствии отказа:
– Денис.. прошу тебя. Очень. Когда отвезешь друга, поставь машину в гараж и приходи.., я буду ждать. Всё-таки, я думаю, стоит хотя бы вдвоем отметить, что мы так удачно выпутались из этой скверной истории. Надо же нам и родственные узы укреплять. Отца я твоего люблю. Просто обожаю. Значит, и мы друг друга должны любить.
Денис дёрнулся при этом.
– Нет, нет, ты не понял. Имеется в виду по-родственному, – уточнила его мачеха. Её глаза с васильковой грустью, до этого опущенные вниз, остановились на лице Дениса, всматривались в него, обволакивая его синевой. Тот молчал, был растерян, колебался, лихорадочно соображал, что ответить. Он чувствовал, что было нечто нечистоплотное в том, что он мог остаться в столь поздний час с мачехой. Она же, прервав его колебания, спросила без обиняков:
– Ты что меня боишься?
– Да нет же. Чего это ради?
– Но если так, в чем же дело?.. Пойми, я женщина... И неужели ты не мужчина, что не придешь поблагодарить меня, посидеть за столом по-родственному? Побоишься, что кто-то себе позволит подумать о нас с тобой грязно, нечисто....
– Хватит! Не надо ничего говорить, – Денис прервал её. – Я приду. Обещаю!
Всё это проносилось в голове у Лихачева, прокручивалось, опять повторялось. Женька всю дорогу подпевал Журавлевой. Он был на седьмом небе от счастья. А вот на каком небе затерялся его друг?! Милахин не догадывался.
Наконец, они прибыли в район, где жила Вика. Дом был панельный, вновь отстроенный. Вика жила на первом этаже, хоть дотягивайся с земли и стучи ей в окно. Но они позвонили. Она вышла с недовольной гримаской и сразу набросилась на Женьку:
– В чём дело, котик? Заставляешь ждать порядочную девушку!
Он что-то начал лопотать, пытался объяснить. Вика долго не раздумывая затащила его за шиворот в квартиру. А перед Денисом захлопнула дверь. Он чертыхнулся и тут же по-хорошему позавидовал другу, его удивительной способности в один миг покорять женские сердца.
А за дверью сердца двух стучали по своим особым законам. Милахин первым делом попытался обнять Вику. Она была податлива и доступна, целовала его, как никто ещё в жизни не целовал. Женька совсем очумел, судорожно сдавил её в своих объятиях. Вика мигом уловила, что клиент дошел до кондиции. Короткометражный сеанс её совсем не устраивал. Она от парня отстранилась, прикрыв ему ладонью рот, прощебетала:
– Не спеши. «Распутинскую» хочешь?
– Всё хочу. И «Распутинскую», и тебя тоже. Всё сразу!
Вика в ответ по-кошачьи выгнулась, прижавшись всем телом к бывшему десантнику, замурлыкала:
– Впрочем, Женечка, распутством не занимаемся, а только любовью. Ай лав ю.
– Кого ловлю? – дуриком прикидывался Милахин.
– Не ловлю, а люблю. Ты что, английский не изучал в школе?!
– Изучал. «Четвёрку» имел. У меня хорошо переводы шли.
Вика хохотала, глядя на Женьку.
– Я тебя поймала. И никуда теперь не отпущу. Посмотрим, какой ты способный ученик на другом фронте.
– На любовном, что ли?
– А почему бы и нет?!
Женька при разговоре с Викой заметил через открытые двери в комнате заранее сервированный стол, в центре которого стояла упомянутая «Распутинская». Это ему понравилось, но и на получасовое застолье их не хватило. Каким-то образом, как в полусне, он понёс Вику и рухнул с ней на, диван. Она его притворно спрашивала:
– Женечка, что ты со мной делаешь?!
– Как что? Десантирование!
– А это что такое?!
– Сейчас узнаешь... Только учти, – говорил минуту спустя Милахин стонущей Вике, – я предпочитаю работать затяжными прыжками.
– Хорошо. Меня это вполне устраивает…

* * *

Свет в окнах мачехи горел. Там его ждали. Денис поставил в гараж машину. Как только он поднялся на пятый этаж, не успел подойти к двери, как ему открыли. Без звонка, что его удивило. Его встретила Эльвира. Она была в облегающем с блёстками декольтированном платье сиреневого цвета, стояла с закрытыми глазами. Его мачеха медленно приоткрыла веки, взглянула на Дениса, словно всколыхнулась, голубым озёрцами. Было нечто привораживающее в её пронзительном русалочьем взгляде. Его словно ударило током. Да так, будто он свалился в темно-фиолетовую глубину заброшенного колодца, начал падать к неведомым тайникам её души. На минуту ему стало не по себе. Дениса охватило давящее чувство осознание совершаемой им непоправимой ошибки. И тут же импульсивное желание уйти, «рвать когти», как любил выражаться Милахин. Но отступать было поздно. Эльвира мигом отреагировала на состояние Лихачева.
– Ты что, опять меня боишься?!
Сейчас она своей улыбкой излучала волны теплоты и нежности, душевного расположения к своему пасынку. Это была уже не его мачеха. Казалось, ангел во плоти стоял перед ним. Меняющийся облик Эльвиры, как у трансформера, странным образом не отталкивал Дениса. Напротив, с непреодолимой силой будил в нём в эту минуту неосознанные ещё блуждающие хмельные токи. Теперь он был точно заторможенный. Эльвира вывела его из этого состояния. На Лихачева нашло ощущение весёлой раскованности после того, как мачеха взяла его под руку и перевела через порог своей квартиры. Когда Перехлестова захлопнула дверь, перед её глазами явственно вновь возникла картина золотой паутины, подвешенной на лучах заходящего солнца, и спешащий к пойманной мухе паук. Мачеха Дениса улыбнулась. На этот раз самой себе. Всё шло по плану, как ею было задумано.
Лихачёва ждал накрытый стол. Эльвира уже спрашивала:
– Что будем пить: водку, коньяк или виски?
– Пожалуй, виски. Скажу откровенно, я ещё не знаю что это такое?
На удивление Лихачев чувствовал себя, как дома. Едва уловимое покалывание в правой ладони, которую держала в своей руке Эльвира, давало о себе знать. Вскоре он об этом начисто забыл. Ему было приятно смотреть, как молодая женщина разливала по бокалам заграничный напиток.
– Я хочу поднять бокал, – она начала их небольшое застолье,  –  за единение людских сердец, за взаимопонимание и союз двух умных людей, знающих, что они хотят взять от жизни.
– Только радость и любовь! – добавил Денис к сказанному, да так весело и непринужденно, как будто никогда не имел неприязни к мачехе. В разговоре он внезапно ощутил волнение, попытался его завуалировать шуткой:
– Умом ты можешь не блеснуть, а сапогом блеснуть обязан. Или ещё наше, десантников: «Так выпьем за тех, кто в сапогах и в стропах...» Короче, – сосредоточился Лихачев, – пьём, как было уже сказано, за союз умных людей, за то, что ангел-спасительница пришла вовремя на помощь и выручила меня и друга. За это тебе наше большое солдатское спасибо.
– «Спасибом» не отделаешься, – рассмеялась Эльвира после выпитого бокала.
– А что нужно?  – расслабленно улыбался Денис.
– Что, что?!  –  любить меня.. не как мачеху, – с многозначительной паузой после слова «меня» игриво отвечала Эльвира. Бесовские огоньки вспыхивали у неё в глазах. Было трудно не поддаться её обаянию.
– Ну, а все-таки, как любить? – настаивал Денис.
– Как старшего товарища по партии, – слукавила мачеха.
– Ну уж если старшего товарища, да ещё по партии, я не возражаю, – Лихачёв отозвался шуткой. Тема нашего вечера, – продолжил он, – это тема любви, как я понимаю?
– Да, вероятно, так.
– Но если так, то предлагаю песню к нашему случаю... Инструмент можно взять?
Лихачев показал на гитару, висящую на стене в спальне.
– А что, можешь играть?
– Немного. Разумеется, не как Градский или Розенбаум. Но что-нибудь сообразим.
– Тогда можно. Эльвира была рада подвернувшемуся случаю. Пока Денис ходил за гитарой, она поднесла его бокал к груди, раскрыла медальон и высыпала из него порошок. Это было проделало почти мгновенно. Денис ничего не успел заметить. Когда он вернулся к столу, граненые хрустальные бокалы окрасились в красно-коричневый цвет.
– Сейчас будем пить коньяк по требованию трудящихся, – возвестила Эльвира.
– Будем, но немного попозже. А сейчас песня Алексея Глызина. Исполняет Лихачев Денис Александрович. Прошу любить и жаловать.
Денис пел с душой. Всю свою сердечную боль он вложил в припев песни, которым она и закончилась:
То ли воля,
То ли неволя,
Мне без любви
Рая не надо,
Рай без любви
Называется адом,
В нём так горько
И безотрадно...
Эльвира начала выходить из себя. Она уловила юношеский задор пасынка, его желание, как она предполагала, противопоставить себя ей и всему тому, чего она добилась в жизни.
– Вот мальчишка! Опять взялся за старое! Я его всё равно «на уши поставлю», – думала про себя Эльвира, – еле сдерживаясь, а вслух спрашивала, ласково так, с зовущим видом всматриваясь в Лихачева:
– Дениска, ты, вероятно, и стихи сочиняешь?
– Есть немного.
– Почитай что-нибудь свое.
Лихачев не заставил долго себя уговаривать, начал медленно, с. большими паузами между словами декламировать свое сокровенное:
Что толку жить наедине
Нам без любви в комфорте этом?!
Ведь было, помню, по весне,
Ко мне ты вышла из рассвета
Ведь стало счастьем нам вполне
Иметь ковры в квартирных гнёздах,
А я с той девочкой во сне
Еще плыву ночами к звездам,
Чтоб жить всегда «на высоте»,
Погнались мы за тенью рая.
О, жизнь, звездою в пустоте
Куда ты падаешь, сгорая?!
– Это что, твои стихи?
– Да нет, любительские, одного автора. Стихи запомнились. А вот фамилию его, к сожалению, забыл.
– Жаль, жаль, что не твои. А так стихи хороши тем, что убедительно зовут всех нас от комфорта городских квартир назад, к шалашному раю, – с веселым сарказмом Эльвира выплеснула из себя раздражение.
– Нет, почему же? – Денис со спокойной улыбкой возражал ей:
– Просто не надо быть рабом вещей. Только и всего. Свобода превыше всего.
– Нет, вы посмотрите на эту свободную личность. Да ты знаешь, мой юноша, что человек рождается среди вещей и умирает среди них. О какой ты свободе вещаешь?! Только покойники абсолютно свободны от всего и вся. Они ни в чем не нуждаются, – Эльвира расхохоталась своей шутке.
– Но, а все-таки, – спохватилась она, – своё почитаешь?
– Не стоит. Стихи я еще писал до армии.
– Очень жаль... Но ничего. Зато играешь и поёшь ты неплохо. За душу берет. Я предлагаю поднять тост..
– Постой, Эля, – Денис положил свою большую ладонь на её маленькую руку
Эльвира в разговоре с пасынком, словно дикая кобылица, скакавшая по вольным бескрайним степям, поднялась на дыбы перед невидимой преградой. К ней так обращался по имени только Александр Данилович. В эти мгновения Денис доверительно держал её за руку, спрашивая о том, как она подгадала открыть ему двери.
«Сдвиги есть, – отметила про себя Эльвира перемены в поведении Дениса, – осталось ему мозги сдвинуть в нужную сторону. И всё будет в полном порядке». А сама вслух отозвалась Лихачеву:
– Дело в том, что я... колдунья.
– Не может быть! – Денис смутился, не зная, как воспринимать сказанное мачехой всерьёз или в шутку.
– Всё может быть, дорогой. Ты ещё подходил к моему подъезду, а я уже стояла возле своих дверей и ждала тебя с закрытыми глазами.
– А дальше?! – непроизвольно вырвалось у юноши.
– А дальше, – не открывая глаз, продолжала молодая женщина, – я отчетливо видела тебя, поднимающегося по лестничным маршам. Как только ты шагнул к моим дверям, я тебе открыла. Ничего особенного.
– Странно, очень странно, – еще не веря в услышанное, повторял Денис одну и ту же фразу.
– Дело в том, – начала издалека Эльвира, – у нас на Брянщине в деревне жил дед Ефим. Было так, что он вернулся с войны с покалеченной рукой, поселился на заимке в домике лесника, погибшего на фронте. Был он нелюдим и угрюм. Деда Ефима не любили и побаивались…
– К чему это всё мне ты рассказываешь? – перебил Денис Эльвиру. Ему в ответ:
Подожди… Наберись терпения. Поймёшь, к чему я речь веду… Ну так, значит, прослыл дед колдуном в наших краях. Предсказывал судьбу, собирал травы, варил какие-то снадобья от различных болезней. Он лечил, снимал порчу, сглаз с человека и со скотины. Денег никогда ни с кого не требовал. Молча, кланяясь в пояс, брал что ему давали.
– Ещё раз, что-то я не пойму, к чему это ты про старика-колдуна рассказываешь?!
– А все к тому, что его колдовские чары мне передались.
– Вот те на! Опять завела разговор про чародейство!
Не обращая на Лихачёва никакого внимания, его мачеха поведала свою историю.
– Была я еще девчонкой-несмышленышем...
При воспоминании о своём детстве лицо Эльвиры утратило лоск светской львицы, приобрело трогательную беззащитность ребёнка, пугающегося темноты.
– Как-то я ходила в лес с подругами по ягоды, да вышла случайно на незнакомую тропку, которая и привела меня ненароком на заимку к деду Ефиму. Смотрю, что-то не так. Собака на привязи воет, в избу дверь приоткрыта. Меня помимо моей воли, хотя и страшно было, ноги сами и понесли туда. Захожу в горницу, сама дрожу от страха. Глядь, а на кровати лежит старый колдун, борода седая, повернул ко мне голову, а сам жёлтый как с креста снятый, и говорит:
– Я, внучка, о твоем приходе давно ведал, когда тебя ещё на свете не было. Знать, мой смертный час пришёл.
Он заговорил со мной по-доброму, по-светлому а у меня куда испуг делся. Смело ему отвечаю:
– Выходит дедушка, ты наперёд всё знаешь?
А он мне откликается:
– Да, ясновидящий я. Знал, как помирать стану, зайдёт ко мне девочка. А имя у неё будет не деревенское. Подойди поближе, внучка, не бойся. Дай мне руку, скажи, как тебя зовут.
– Эля, Эльвира, – отзываюсь я ему. А он держит мою руку, тяжело так дышит и говорит:
– Видишь, как всё сходится... Чудно, я имён таких никогда не слыхивал.
– Это маменька моя, как разозлится на пьяного батяню, так ругает его по чём свет стоит, за то, что он записал в мои метрики имя своей городской полюбовницы, – пояснила я деду Ефиму.
– Ёшкин свет, малая, а уж к взрослому уму приравнивается, – улыбнулся дед Ефим, держа мою руку в своей ладони. – Вижу я в твоём будущем хороший достаток, – предсказывал он мне, – жить тебе в большом городе. Но только великую смутность в твоих делах вижу. Во зло или в добро людям деяния твои пойдут, не могу сказать... Трудно мне, дышать нечем.
С этими словами и помер старый колдун. Хоть и боялись его люди, но шли к нему. Хоронили всей деревней. В день его похорон под вечер приключилась буря, да такая что ветер валил деревья с корнем, срывал крыши с домов. До сих пор помнят в тех местах его послание на земле живущим. После того, как у старого колдуна побывала моя рука, я всё про всё знать стала.
– Что именно?! – Денис не отводил уже глаз от своей мачехи.
– Что, что. Ведать стала, что другим людям недоступно, – загадочно улыбнулась Эльвира.
От её былой детской беззащитности не осталось и следа. Перед ним сидела чертовски красивая женщина с распущенными по плечам волнистыми волосами, белокурая, молодая бестия, закинувшая ногу на ногу, с зовущим ожиданием всматривающаяся в него. Действительно, что-то колдовское было во всём её облике. Во всех её словах и движениях ощущалась скрытая потаённая сила, чувство превосходства и ожидаемой власти над ним. Бесовские синие всполохи загорались и вновь гасли в её глазах.
– За что будем пить?  – словно издалека дошел до Дениса голос Эльвиры, Лихачев, завороженно не сводя с неё глаз, поднял свой бокал.
– Выпьем за то, что в нашем роду появилась колдунья, добрая фея, спасающая своих друзей от злого рока, – произнес от всей души Денис, имея в виду инцидент с икрой.
Он чокнулся с мачехой. Выпил залпом свой бокал. В голове чуть тронулись качели, Они беззвучно начали набирать ход. Лихачёв осмелел. Его подмывало снова притронуться к руке Эльвиры. Что он и сделал. Она не отстранилась. И снова блуждающие хмельные токи стали разноситься по всему телу.
– Эля, – с расстановкой начал говорить Денис, – тебе известно, что синий цвет неба, без которого я не могу , – есть тоска по неземному идеалу.
– Вот куда тебя понесло, – смеющиеся чертики выплясывали у Эльвиры под ресницами.  – Выходит, я для тебя неземной идеал?!
– Кто его знает, может быть...
– Но не забывай, – она делала видимость попытки остудить пыл Дениса, – у нас, у славян, синий цвет  – это символ печали и горя. Он несёт в себе связь с бесовским миром.
– Мне этот вариант не подходит. Скорее всего первый, – обронил коснеющим языком Денис.
Амплитуда качелей в голове у него возрастала. Он раздваивался, вёл разговор с Эльвирой и одновременно раскачивался над берегом моря. Качели то уносили его за черту прибоя, – он летел в них над морскими волнами,  – то возвращали его к береговым скалам. Денис весь сжимался внутри, лишь бы не разбиться о них. Эльвира же, поблескивая жемчугом зубов, ставила два зеркала друг против друга. Одно большое, другое поменьше. По обеим сторонам между ними она зажгла две свечи. Они трепетно горели, освещая дрожащим желтым светом лицо мачехи Ах, да, он чуть не забыл: она же колдунья  – чудное приобретение их семьи. Пусть ворожит. Он не против. Эльвира сказала ему что-то, чуть шевельнув губами. В то же время в его ушах громко раздался её голос:
– Смотри сюда.
Денис оглядывался поверх меньшего зеркала в неведомое ему Зазеркалье, словно скатывался в длинный-предлинный туннель, темнеющий в глубине.
– Ты по сути своей романтик, – обращалась к нему мачеха, – поэтому я уготовила тебе такое гаданье, чтоб узнать твою суженую.
Эльвира зашла за спину покорно сидящего Дениса, положила ему на литые плечи руки и продолжила:
– Не отвлекайся, не сдвигай глаз по сторонам, смотри только туда, в коридор  – увидишь свою судьбу. И начала что-то говорить, говорить...
– Суженый, ряженый, приди ко мне ужинать. Как мать быстра река Волга течёт, как пески со песками споласкиваются, как кусты с кустами сливаются, так парень со своей любавой встречается. И в плоть, и в любовь, и в юность. И будет между ними согласие и утром и в полдень, и днём и ночью, до конца дней своих. Слово мое крепкое.
Эльвиру била дрожь. Она передалась через её руки Денису. Он вдруг увидел в клубящейся темноте горящие глаза его мачехи. Они стремительно приближались к нему, как фантом, как огни курьерского поезда. Лихачёва в последний раз вознесли над бушующим морем качели. И вот он летит, срываясь с них в угрюмую гряду скал. Перед ним словно разверзлась пропасть. Ему казалось, что он падает в  мучительно-сладкой истоме. Падает и никак не может достичь её дна.
…Эльвира выгнулась дугой. Как волчица, изготовившись перед прыжком, она в сдавленном крике отпустила в себе раскаленную пружину, что, распрямляясь, начала подбрасывать её, окатывая жгучей волной. Вся без остатка мачеха вжималась в Дениса. Со стоном и со словами «ещё и ещё»! она ловила ртом и руками, теряла и вновь находила его всеми своими прелестями жрицы любви. Не давала ни ему, ни себе отдышаться. Снова и снова Эльвира припадала к пасынку, словно возвращалась к своей ушедшей юности. Пила из него родниковую свежесть весенних полей, как будто вдыхала в себя запахи освободившейся от снега земли, напоённой ароматом подснежников.
Денис находился точно в беспамятстве. Словно во сне происходило это не с ним, а с кем-то другим. Он был молод и не знал отдыха. Обрушивался на мачеху со всей страстью не излюбившего тела. Падение продолжалось. Но когда же он достигнет дна пропасти, чтобы вдребезги разбиться…
Это длилось всю ночь…

* * *

За окном брезжил рассвет, когда Денис проснулся. Ломило в висках. Он повернул голову. Рядом лежала Эльвира. Раскинувшись, она забылась коротким сном. Густые белокурые волосы разметались по подушке. Веки чуть трепетали. Дышала ровно, спокойно. Губы полуоткрылись, обнажив матовый фарфор зубов. Она была прекрасна. Даже сейчас после бессонной ночи в её лице нельзя было найти ни единого намёка на усталость или крайнее переутомление. При свете начинающегося дня её красота неотразимо действовала на Дениса. Она завораживала гармонией и совершенством форм, неуловимо приковывала его взгляд. И он с этим ничего не мог поделать. Эльвира уловила его взгляд. Не открывая глаз, она благодарно поцеловала его в плечо, сказала:
– Еще рано, милый, спи.
...Денис не спал. Прокручивал в голове всё то, что произошло с ним в эту ночь. Вспоминал отдельные детали. Что он пил такое вчера вечером? Каким приворотным зельем опоила его мачеха?! Так что же было такое колдовское в её чарах, власть которых он испытал на себе?! Ведьма, как чёрная дыра во Вселенной, поглотила его безвозвратно. Он думал с отвращением о том, что случилось, в то время, как его тело сладостно ныло, вспоминая безоглядность женской любви. И эта спящая рядом с ним женщина прошлась по нему цунами, закружила, как щепку в водовороте страстей, бросила к своим ногам, торжествуя одержанную над ним победу.
И что было самое ужасное  – она не переставала быть для него желанной. Случилось то, что должно было случиться рано или поздно. Но не так, как ему хотелось. Денису было невыносимо тяжко от того, что эта женщина была женой его отца. В душе поднималась тоскливая муть. Он пребывал в таком состоянии, словно его выпотрошили, как дохлую рыбу, выбросили на берег. И вот он лежит, весь облепленный тиной. И никогда ему не отмыться в жизни.
Но нет! Надо попытаться! Денис соскочил с кровати, выбежал из спальни, зашёл в ванную, пустил душ. Он с наслаждением чувствовал, как холодные струи воды разбудили в нём пульсирующие токи, которые разбегались по всему телу, сгоняли с него тягучую вялость, наливая живительной силой мышцы, делали тело упругим, готовым к борьбе. К борьбе, прежде всего, с самим собой. Чтобы не повторилось впредь то, что случилось с ним в эту ночь.
Нет, он ещё повоюет. Он не считал себя побежденным. Решение созрело окончательно и бесповоротно. Эта встреча с Эльвирой так и останется в его жизни первой и последней. Внезапно Лихачёв услышал за спиной:
– Что это мы так рано моемся, да ещё в таком гордом одиночестве?
Эльвира прокралась незаметно, как кошка, в ванную. Нагая, она попыталась с улыбкой прильнуть к Денису, обнять его за шею. Но не тут то было. С визгом словно ошпаренная, она выскочила из-под душа.
– Ты что, очумел, такой моешься холодной водой?!
– Да так… решил вспомнить армию, тряхнуть стариной.
– Но я тебе не моржиха. Не составлю компанию. Домывайся сам.
Денис радовался случаю, что Эльвира ушла. Лишь бы не быть вместе. Пустил на этот раз до одури горячую воду, чуть не кипяток. Он намыливал себя без конца, чтобы смыть ту невидимую липкую, грязную паутину, какую он всё еще ощущал у себя на коже
– Хватит тебе мыться! – донеслось из спальни.
Лихачёв, обнажённый, предстал перед очами мачехи,
– Всё, довольно! Игра окончена в одни ворота, – Денис ощетинился, – одеваюсь и ухожу.
– Что так, совесть мучит?! – допытывалась Эльвира. – Я же вижу. Можешь не говорить.
– Ну почему же, скажу. Представь, что это так. Хуже не бывает!
Денис потянулся за одеждой, но мачеха пантерой неожиданно выпрыгнула из-под одеяла, повалила его на пол, обхватив руками и ногами.
– Ты даже не подозреваешь, как хорошо мне с тобой было. Никуда ты не уйдёшь. Не пущу!
Эльвира ненасытно целовала его в губы. Денис, преодолев с трудом вспыхнувшее в нём желание, с усилием оторвался. Мощным движением рук он усадил её в кресло, потрепал по щеке, как расшалившегося ребенка, сказал отрешенно:
– Лучше будет, чтобы ты успокоилась. Приведи себя и свои мысли в порядок Напоследок нам есть о чем поговорить.
– Ни фига себе!
Эльвира всё ещё играла роль этакой пацанки. Лихачёв, уже собранный, стоял к ней спиной в ожидании, пока она оденется.
– Хорошо, пусть будет по-твоему.
…Они сидели за тем же столом, где гадали вчерашним вечером при свечах, друг против друга, как два боксера на ринге, готовые схватиться в жестоком поединке. Перехлёстова начинала понимать, что победа, которая, казалось, была одержана над её пасынком, неумолимо ускользала от неё. Ей не удалось его сломить. Это был первый случай в её жизни, когда она потерпела поражение. Но Эльвира не привыкла проигрывать. Лихорадочно обдумывала, как нанести Лихачеву нокаутирующий удар, после которого она смогла бы его заполучить окончательно. Денис сидел напротив, незыблемый, как скала. Поигрывая желваками, он сказал мачехе, как отрезал:
– Будем считать, что ничего не произошло, чтобы не травмировать отца. Он к тебе сердечно привязан. Я же вижу. То, что произошло в ту ночь между нами, больше не повторится. Я тебе гарантирую. За то, что выручила из беды, расплатился натурой, как ты и хотела. По-моему, мы квиты. Никто никому не должен.
– Нет, должен!.. – вскричала Эльвира.
Она была доведена до бешенства. Её пасынок  – лакомый кусок для удовлетворения неуемных страстей  – как обломок холодного льда, выскальзывал из её рук. Освободился от её чар. И сейчас с неприкрытой усмешкой наблюдал за ней. Лицо Перехлёстовой исказила гримаса озлобленности.
– Мне плевать на твоего отца, на его любовь или привязанность ко мне, как ты говоришь. Подношенный поршень, носится со своими чувствами: «Элечка, ты не переутомилась случайно? Может быть, кофейку сварить или приляжешь?» Тьфу. тошно слушать! – передразнила она старшего Лихачева.
В душе у Дениса опять занялись пожары. Он с трудом удержался, чтобы не съездить ей по физиономии, когда услышал:
– Если откровенно, я смотрю на всех, с кем я пересекаюсь, с позиции, как догнать, урвать и высосать.
Последнее ею было сказано с чувством превосходства и презрения ко всем живущим.
– Ну, хорошо,  – Денис, подавив в себе вспыхнувшее чувство ненависти к мачехе, спросил у неё, – так какого чёрта ты живешь с моим отцом? Кто тебя заставляет?!
– Никто. Я так хочу.
– Тогда я ничего не понимаю…
– Понимать нечего. Я, как окровавленный зверь, возвращаюсь из мира волчьих клыков в свою квартиру-логово, чтобы зализывать раны. И я знаю, что там всегда дожидается преданный мне мужчина, где я могу на время расслабиться и забыться. Больше мне ничего не нужно. Нет, – спохватилась Эльвира, – я без тебя уже не могу. Ты мне нужен. Ты вошел  мою жизнь окончательно и бесповоротно. И я тобой ни с кем не собираюсь делиться...
– Это очень интересно, – съязвил Денис.
– Перестань паясничать! ...Мы два сильных человека... Предлагаю повторно творческий союз.
– И сексуальный тоже?!
– А почему бы и нет?! Но дело не в этом. Я предлагаю деловое партнерство.
– Что именно?!
– Скажу немного позднее. «Этот мир придуман не мной», – поётся в одной песне. Да, действительно, придуман не нами. Он жесток. И чтобы управлять им, надо жить вначале по его законам, чтобы потом иметь большие деньги. А это всегда власть. Над людьми, над их душами. …Кстати, у меня до сих пор не выходят из головы случай, произошедший в нашей деревне, как без присмотра оставленный грудной ребенок, плакал, а его сожрала голодная свинья, вырвавшаяся на волю.  Люди – это такое дерьмо, чтоб ты знал. Те же самые свиньи, готовые при первом  удобном случае  перейти с подножного корма на мясо. Эти реалии надо не отметать в сторону, не закрывать на них сознательно глаза , а  умело использовать их в  своих целях. А у тебя романический настрой  пастись мирно быком  на лугу, всю жизнь, мирно пощипывая травку. Вдобавок ты хочешь, чтобы тебя все вокруг порхали бабочками да собирали нектар с цветов. Не было и не будет этого! И чтобы оказаться на вершине пирамиды в этой жизни, необходимо вначале научиться, мой юноша, ЕСТЬ МЯСО!
Дениса колотило. Он же был не в состоянии слушать Эльвиру.
– По-твоему, весь путь развития человечества – это вонючий свинарник, где идет борьба за выживание и за право перегонять через себя,  потребляя продукты, отличные от еды простолюдина?!
Лихачёв направился из комнаты. Мачеха преградила ему дорогу, с перекошенным лицом приблизилась вплотную.
– Разговор ещё не окончен!
– Всё, хорош! Мне довольно твоей сволочной философии! Не о чем мне с тобой разговаривать! Открывай двери.
– Постой!  – зловеще прошипела Эльвира.
Она кинулась на балкон, вынесла оттуда одну из коробок. Лихачёв невольно отшатнулся от неё. Глаза мачехи горели, как у фурии, сбежавшей из ада. Она раскрыла коробку и вытащила вместо ожидавшей Денисом парфюмерной коробочки целлофановый пакет с зеленовато-темной массой.
– Мой дорогой пасынок, это означает, что ты и твой друг стали соучастниками преступления по переправке наркотиков.
– Короче, ты объясни, что в пакете.
– А что тут объяснять?! Анаша! Гашиш! Что, разве не чувствуешь?!
До Дениса донесся полузабытый запах анаши, каким, бывало, попахивал кое-кто в училище, где он учился перед армией.
– Что дальше?! Чего ты добиваешься?!  – Денис с неприкрытой ненавистью смотрел на свою мачеху.
– Заложено начало нашему деловому сотрудничеству. Осталось его только продолжить,  – Эльвира с наслаждением произнесла эти слова, сознавая, что пасынок находится в её полной власти.  – Потом, если надумаешь меня сдать с товаром ментам,  – продолжала она,  – то не советую. А, во-вторых, учти, ты и твой клоун Милахин у меня на «крючке». Пока ты отвозил своего ретивого Онегина на свидание, я же все документы по поводу злополучной икры перепрятала в укромном месте. В случае чего им сразу дам ход. Поэтому чем нам бодаться, как двум упрямым козлам на горной тропе, лучше советую работать друг с другом во благо построения домашнего коммунизма.
У Эльвиры снова, как было уже в разговоре с Викой, задрожал мелко подбородок. Словно со стороны донесся смех. И вот она уже во всю хохотала в лицо своему пасынку, торжествуя вновь над ним одержанную победу.
– Нет, ты воистину сатана, и твое место в аду!
Денис сошёл с рельсов. Он бросился к мачехе, схватил её за горло, стал трясти в ярости.
– Отдай протоколы!  – кричал он ей в закатывающиеся глаза,  – и открой дверь, сука! А то задушу чертову куклу!
Эльвира, ловя ртом воздух, хрипела на пределе сил:
– Остановись, Дениска, две статьи на себя повесишь! В случае моей смерти есть кому отнести документы куда следует.
Лихачев очнулся. Ему показалось, что у мачехи под его пальцами, как на голове у Горгоны, зашевелились змеиные волосы. Он с ужасом отшатнулся от Эльвиры, опустошенный повалился в кресло. Возле его ног продолжала хрипеть на паласе, хватаясь за горло, королева прошедшего бала. Разве он мог предположить тогда, чем закончится его знакомство с мачехой? Тихим, усталым голосом Денис сказал:
– Вот что, Эльвира Ивановна. Запихнись ты своей травкой. Можешь быть, спокойна. Ментам я тебя не сдам. Но в твои игры ты меня играть не заставишь. Помимо всего этого я сделаю все возможное и невозможное, чтобы мой отец развязался с тобой окончательно. Ты меня поняла?!
В ответ раздалось неразборчивое злобное бульканье.
– А сейчас отдавай, по-хорошему прошу, протоколы. Они у тебя захоронены где-то в квартире. Я просто не верю, что за то время, пока я друга отвозил к девушке, ты успела их передать верному тебе человеку. Ну, что молчишь, стерва, отвечай?!  – Денис был вне себя от ярости.  – Не отдашь, сливай воду. Спецназовским росчерком ноги я вышибаю входную дверь вместе с твоими мозгами. Не вынуждай меня идти на крайности!  – Лихачев говорил тоном, не предвещающим ничего хорошего.
Эльвира молча поднялась, пошатываясь, держась руками за стены, прошла в спальню, оттуда вернулась с документами, протянула, не обронив ни слова, их Денису.
– Так-то будет лучше,  – произнес он угрюмо.
Эльвира внезапно вцепилась в него с рыданиями:
– Денис, я не могу без тебя. Не уходи!
Лихачев с отвращением отшвырнул её от себя, как гремучую змею. Когда он спускался вниз по лестничным маршам, услышал:
– Я тебя все равно заставлю жрать человечину!
Немного спустя, растерзанная, в рваном халате, Перехлёстова звонила своим подельникам:
– Роки, бери за жабры Леху, Пряника и Хондю и дуйте ко мне! Чтобы минут через пятнадцать были у меня на квартире!


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
« ПУТЬ НА ГОЛГОФУ»

…И ДАВИД ГОВОРИТ: ДА БУДЕТ ТРАПЕЗА ИХ СЕТЬЮ,
ТЕНЕТАМИ И ПЕТЛЕЮ В ВОЗМЕЗДИЕ ИМ.
(Новый завет. Послание к римлянам святого апостола Павла. Глава 11, стих 9).

1.

Тихо жужжал кондиционер. Прищуром своих маленьких глаз Футасов поглядывал на Перехлёстову, курил в ожидании, что она скажет. Его округлая физиономия и весь он сам – этакий добродушный толстячок с выражением легкой досады на лице воспринимался несведущим человеком как некий дядюшка, журивший после сытного обеда с барской ленью свою племянницу.
– Футы-фиты, карты, биты,  – Футасов с вкрадчивыми интонациями в голосе потянулся за бутылкой, налил коньяка в бокалы,  – футы с ней  – туз червей!
Заканчивая свою любимую присказку, он обратился к Перехлёстовой:
– Пей до дна.
Полная безмятежность в его позе могла обмануть кого угодно, только не Эльвиру. Сейчас её шеф напоминал ей удава, медленно распрямляющего свои кольца, изготовившегося к броску. Эльвира подошла к столику. Она никак не могла унять нервную дрожь руках. Зубы её ударились об хрусталь. Отчего он отозвался, как ей показалось, поминальным звоном. Она залпом до дна высушила бокал. Коньяк приятно обжёг гортань, придал ясность мыслям. Перехлёстова отчетливо осознавала своё положение. Последняя обронённая Футасовым фраза насчёт того, что «карты биты», высветилась у неё в мозгу зрительным восприятием пролетающего с оглушительным ревом над головой авиалайнера, отблескивающего красными огнями.
Словно наяву подступали к ней события давно прошедших лет.
Она всё вспомнила...

2.

– Девушка, что случилось?! Почему вы плачете? Может быть, я смогу чем-нибудь вам помочь?!
Эльвира безутешно рыдала, сидя на скамейке в сквере, когда с ней заговорил случайный прохожий. Это был в годах человек, участливо склонившийся над ней. Он пытался, как мог, успокоить девушку. Поначалу у него ничего не выходило, от него постоянно отворачивались, пытаясь скрыть под ладонями заплаканное лицо. Наконец, вид добродушного толстяка, напоминающего своим обликом артиста Леонова, расположил к себе девушку. Это был именно Футасов. Он представился своей собеседнице, как директор одного из престижных ресторанов города. Это крайне заинтересовало Эльвиру. И она, в свою очередь, рассказала Николаю Сергеевичу, своему новому знакомому, о неудаче, постигшей её при поступлении в пединститут после окончания школы. Так вышло, что она не прошла по конкурсу. Когда же Эльвира собиралась ехать обратно домой, то у неё на железнодорожном вокзале выкрали сумочку с деньгами. В этот момент случайно и застал её Николай Сергеевич плачущей на скамейке в сквере. Футасову же, пятидесятилетнему мужчине, потрепанному ловеласу, сразу приглянулась эта девочка с громадными синими колдовскими глазами, с тонкой упругой талией и умопомрачительными стройными ногами. Узнав, что Эльвире не на что доехать домой, и в этом чужом городе нет у неё ни близких, ни знакомых, Николай Сергеевич приложил все усилия, чтобы завоевать доверие девушки, обворожил ее мягкой, как бархат, доброжелательностью.
– Ничего, девочка моя, – говорил он плачущей Эльвире, – в жизни всякое бывает. Тучка набегает, тучка уплывает  – и опять становится светло. Поверь мне: мир не без добрых людей. И я готов тебе помочь устроиться в этой жизни самым наилучшим образом. Под такими внешними данными, как у тебя, наверняка кроется юное дарование...
Эльвира перестала плакать, стала вслушиваться в то, о чем говорил ей Футасов. Он её словно обволакивал сахарной ватой, погружал в сладкую патоку слов о предстоящей красивой жизни, когда она, благодаря его протеже, пойдет работать поначалу статистом в местный драмтеатр. А там благодаря его связям поступит учиться во Всесоюзный институт кинематографии...
– Так я стану актрисой?! – невольно и радостно вырвалось у Эльвиры. Ей, семнадцатилетнему деревенскому несмышлёнышу, было неведомо знать, какую ей готовили западню. Ей просто казался невероятным такой счастливый поворот в судьбе. Минуту тому назад у Эльвиры было ощущение, словно она лежит в отчаянной беспомощности на дне глубокого ущелья и видит где-то вверху над головой далёкое синее небо. И горькая безысходность душит её при мысли, что ей никогда не выбраться отсюда. А тут неожиданно встречается добрый волшебник, годящийся ей в отцы, поднимает её своей надеждой и лаской из этой узкой расщелины под самое небо. И вот она, не веря ещё своему счастью, летит под песни жаворонков над хлебным полем, упиваясь своей свободой.
– Да, да, девочка моя синеглазая, ты несомненно будешь актрисой. Я уже явственно вижу твоё блестящее будущее в кино. Шквал аплодисментов и толпы поклонников. И среди них затерявшийся ваш покорный слуга, – продолжал плести свои сети Футасов.  – В то время я буду глубоким стариком, который сочтёт за счастье поймать на себе мимолетный взгляд популярной актрисы. И это будешь именно ты. Работать же в школе  – это такая пытка. Проверка тетрадей и постоянная нервотрёпка с прыщеватыми недорослями, каждый из которых мнит себя Наполеоном к моменту получения аттестата зрелости, – это не для тебя.
Эльвире еще с девятого класса говорили подруги, что с её внешностью надо учиться после школы только на актрису. Поэтому слова Футасова о её будущем, как зерна, упали на благодатную почву и дали свои всходы. Теперь ему не стоило никакого труда, воспользовавшись доверчивостью девушки, уговорить её переночевать в квартире якобы уехавшего на Север сына. А на следующий день он, разумеется, решит все проблем в отношении её предстоящей работы.
Футасов галантно открыл перед Эльвирой дверь своей черной «газдвадцать четвёрки». Она села в машину, зажмурив глаза, словно шагнула через ворота рая в пока непознанную жизнь, такую далёкую от мычания коров и запаха навоза, что сопровождали её с самого рождения. Шагнула, как ей казалось, в мир светлых людей, умеющих жить жизнью красивой, отличающихся тем самым от пьяного скотства её односельчан. Если б кто знал, как она мечтала долгими зимними вечерами, начитавшись книг Мопассана, Бальзака, вырваться из деревенского захолустья в большой город, где обворожительная девушка с неуёмным пылом молодости, умом, талантом и волей обязательно должна пробить себе дорогу, занять ей подобающее место в жизни и властвовать над миром мужчин.
Мысли гнали её с постели к зеркалу платяного шкафа. Это она любила делать, зажигая свечи при закрытых дверях. В очередной раз выступала в полный рост из полумрака, смотрелась в зеркало знакомая и в то же время полузнакомая ей девушка, отличная от той худенькой, угловатой девочки с косичками, какую она знала раньше. Наедине с собой Эльвира смеялась, радуясь всем тем переменам, что произошли в её облике. Словно незнакомка, сошедшая с картины Крамского, теперь уже обнажённая, протягивала из Зазеркалья руки Эльвире, повторяя синхронно все её движения. Было нечто пленительное и демоническое в разлёте её тёмных бровей над иссини фиолетовыми глазами, в полном чувственном рте, жаждущем любви, высокой пышной груди и стройной шее, обрамлённой густыми белокурыми волосами. Вся её горделивая стать отсвечивала в колебаниях свечей матовой белизной тела. Всё это заставляло учащенно биться её сердце. Да, необходимо было сделать всё возможное и невозможное, пока она так молода и свежа, чтобы реализовать этот капитал… по назначению.
3.

Эльвира ходила по квартире Футасова, восторгаясь той роскошью, что её окружала. Дорогие ковры и гобелены украшали стены. Картины то и дело приковывали взгляд утонченностью вкуса хозяина, о чём она, деревенская девушка, могла только догадываться. Возле одной этой картины Эльвира все-таки остановилась. Неизвестный художник изобразил на ней Иисуса Христа, летящего распятым на кресте в космической бездне над земным шаром. Футасов незаметно появился у неё за спиной. Глядя на картину, он задумчиво произнёс:
– У каждого свой путь на Голгофу. У него  – свой, а у меня  – свой.
Эльвира взглянула поверх его головы. Колышущийся шёлк серебристых штор на мгновение распахнул во всю ширь окна панораму большого города. Это был именно тот рай, в который она мечтала попасть, вырвавшись из деревенской глуши. У неё слегка кружилась голова. В это время её нежданный покровитель подошел к бару, встроенному в стене.
– Нашу встречу необходимо вспрыснуть. Как ты считаешь? – Футасов обратился к Эльвире.
Он, улыбаясь, наблюдал за девушкой, которая, как дикий зверек, обнюхивающий углы незнакомого жилья, постепенно осваивалась с новой для неё обстановкой.
– Замечательно! – не удержалась Эльвира. – Однако, – потупив глаза, добавила она, – непривычно оттого, что петухов не слыхать….
– Футы-фити  – черви биты, – расхохотался Футасов. – Ну ты даёшь! Нам ещё с тобой не хватало петушиной переклички по этажам. Вот это была бы хохма!
Его развеселило то, что в лице этой юной девушки судьба преподнесла ему экзотический сюрприз. И он, как сладколюбивый гурман, намеревался его отведать.
Эльвире же мигом передалось его радостное настроение. Темперамент прямо-таки взорвал её изнутри. Она закружилась в бешеном ритме цыганского танца, подскочила с обезоруживающей детской непосредственностью к Футасову, пытаясь вовлечь его в свою танцевальную игру. На лице у него проступило выражение растерянной беспомощности и одновременно улыбчивой готовности стряхнуть с себя пожилой возраст, желание пуститься «во все тяжкие». Зажатые в руках бутылки с горячительными напитками ограничивали его свободу передвижения.
Но тут случилось нечто непредвиденное. Вся предварительно спланированная схема распорядиться судьбой девушки из-за какого-то нелепого пустяка рассыпалась в прах. У Эльвиры в попытке вовлечь его в танец закружилась голова. Она пошатнулась и случайно задела «дипломат», лежавший на журнальном столике. Как в замедленной съёмке для Футасова вываливалось из «дипломата» его содержимое: пистолет с глушителем, пачки сторублевых купюр вперемешку с американскими долларами. Он чуть не задохнулся от злости, мысленно обкладывая матом своего связного, который в момент его встречи с Эльвирой в сквере отвез «дипломат» по его распоряжению на квартиру, где сам же Футасов имел глупость заглянуть в него и оставить открытым.
– Мужик он и есть мужик. Вместо мозгов холодец из куриного мяса, – костерил про себя посыльного Футасов за свою же забывчивость, подбирая ключ от «дипломата» под журнальным столиком.
– Что это?! Что?! – вскрикнула Эльвира.
Парализующий страх сковал её сердце. Немой ужас застыл у неё в глазах, обращённых к Футасову.
– Ты знаешь, детка, – он говорил медленно и осторожно, подбирая нужные ему слова, способные нейтрализовать его собеседницу, – не стоит пугаться этих игрушек. Во-первых, этот «дипломат» мой. Я только что недавно был на квартире сына и оставил его здесь, чтобы лишний раз с ним не таскаться по городу. А во – вторых… – Футасов повернулся к ней спиной, подошел к окну, закурил, тем самым демонстрируя спокойствие.
– Во-вторых, – повторил он, – мне, как директору ресторана, в порядке самообороны разрешается иметь оружие. На этот раз я поленился взять его с собой на прогулку.
Николай Сергеевич уже отвернулся от окна и, собрав все лучики-смешинки на своем округлом, как у Колобка в лице в одну беззаботную улыбку, говорил девушке:
– Ты знаешь, – в последнее время жизнь пошла у меня на нервах. Вроде кто-то меня как бы преследует. Так ненароком и похудеть можно...
Девушка в эту минуту всматривалась в пышущее здоровьем холёное лицо её доброго волшебника, готовое вот-вот лопнуть на щеках от жира и внутреннего самодовольства. Наконец, почувствовав фальшь в сказанном, ощутила новый приступ страха.
– А деньги... Откуда столько денег?! – теряя последнюю надежду на искренность ответа, спрашивала Эльвира. А у самой в голове пульсировала мысль, заставляющая её пятиться от своего покровителя к дверям, с трудом отрывая от пола вдруг отяжелевшие ноги:
– Дура я, дура. Как глупая курица клюнула на дешёвую приманку. Видите ли, актрисой стать захотелось. А теперь мне «каюк придёт». Пуля в лоб и поминай как звали. Это же натуральный маньяк, жаждущий крови, – думала Эльвира, лихорадочно перебирая возможные варианты своего спасения.
И тут на неё нашло состояние холодного самообладания. Эльвира приняла решение. Она теперь знала, что ей предпринять.
– А что за деньги, – Футасов продолжал тем временем поглядывать в окно, – так это так… на молочишко. Возвращенные долги клиентов.
Он перевёл взгляд с окна на девушку и не закончил фразу... На него смотрел черным набалдашником глушителя в упор наставленный пистолет. Футасов оторопел от неожиданности. Он просто не мог предположить такого выпада от этой девчонки, готовой от страха бежать от него во все лопатки. В который раз он обругал себя за проявленное позёрство, беспечность, наконец, что не соизволил подобрать с пола пистолет вместе с ключом от дипломата. В это время он услышал:
– Не подходи близко. Буду стрелять. Деньги все до единой бумажки собери в «дипломат». Теперь закрой его... Это мне будет, как компенсация за морально нанесенную травму. А сейчас положи его на место, где он раньше был. Так... хорошо. Отойди-ка в сторону. Стой там... спокойно.
Перехлёстова, держа на мушке Футасова, не сводя с него горящих глаз, алчно потянулась за своей добычей, прижала одной рукой «дипломат» к животу. Продолжая говорить, она пятилась к прихожей:
– Открывай двери. При любом движении в мою сторону без предупреждения отправлю на тот свет... Могу заверить, мой дед, промысловый охотник, научил меня стрелять, поэтому спокойно иди вперед и не дергайся.
Эльвира отдавала властные команды, как хлесткие удары плетью. Инстинкт самосохранения заставил её свернуться внутри в тугую пружину, готовую выпрямиться  – выплеснуться в Футасова смертельными граммами свинца. Любое неверное движение с его стороны  – и он мог уйти мигом к праотцам, так и не успев овладеть девушкой.
Она же, вся пунцовая от нервного перенапряжения, изготовившаяся выстрелу, резко отличалась от той череды, безликих безропотных женщин, отдававшихся ему за деньги с собачьей преданностью в глазах. Для него, пресыщенного жизнью, Эльвира была восхитительной находкой. И так просто он с ней не хотел расставаться. В ней Футасов неожиданно для себя распознал так же, как и он, хищника, вышедшего на тропу охоты. Несмотря на грозящую ему опасность, он невольно шагнул в её сторону, но был остановлен хлопком-выстрелом и последовавшим за ним звоном разлетающегося в разные стороны бутылочного стекла.
– Следующий шаг, – последовало последнее её предупреждение, – и ты получишь пулю в лоб. Стекающая с журнального столика водка была красноречивее всех слов.
– Что ты хочешь?!
– Чтобы ты меня выпустил из своего логова.
– Хорошо, ангел мой. Но напоследок хочу вот что сказать: ты и, правда, метко стреляешь. И вообще ты мне очень нравишься. Видит Бог, мы с тобой ещё встретимся. И это произойдет очень быстро...
– Нет, никогда!
– Как знать, как знать...
Когда захлопнулась за Эльвирой входная дверь, Футасов тут же вызвал на связь по радиотелефону одного из своих бойцов:
– Рваный, ты на стреме?
– Да...
– Слушай меня внимательно. Из моего дома выйдет вот-вот девушка с дипломатом. Только осторожно: она вооружена. Так вот, ничего не знаю, но ты должен с ребятами, не привлекая внимания прохожих, доставить её ко мне на квартиру. И обязательно с дипломатом. И без всяких там телесных повреждений. Ты меня понял?!
– Понял, шеф. Все будет «на мази».
– Тогда действуй.

4.

...Эльвира с трудом открыла глаза. Странным образом болела голова. Чуть-чуть подташнивало. В первые минуты девушка не могла понять, где она находится. Наконец до неё дошло, что она лежит на диване в той же самой квартире Футасова. Ранее виденное ею бра висело над головой, посматривало сверху на неё в виде обвившей виноградную лозу золотой кобры с раздутым капюшоном, из открытой пасти которой свисал на золотой цепи матово-серебристый плафон.
Из-за прикрытой двери спальни доносились мужские голоса. Эльвира застонала от бессилия. Она всё вспомнила, как при выходе из подъезда ей встретился высокий рыжий парень, на правой щеке которого от мочки уха до самой шеи тянулся багровый шрам. Поднимающийся вслед за ним обросший верзила неопределенного возраста вдруг выронил к её ногам авоську. Это и отвлекло внимание Эльвиры. Что она ещё помнит, так это чью-то волосатую руку, внезапно вынырнувшую позади из-за плеча, которая легла жестко удушающим носовым платком на её лицо  – и резкий запах хлороформа. В последние секунды она проваливалась в черную пустоту, скатывалась по невидимой лестнице, отсчитывающей ступеньками доли её угасающего сознания.
Но сейчас приглушенные голоса за стенкой вернули её к действительности. В следующий миг дверь распахнулась. В спальню вошел Футасов. Увидев, что девушка пришла в себя, он подсел к ней. Понимая, что она полностью теперь в его власти и рыпаться бесполезно, Эльвира поджала ноги. Не нашла ничего лучшего, как сжаться в комок в предчувствии того, что за её посягательство на чужие деньги расплата близка и неотвратима. На удивление, Футасов в прекрасном расположении духа взял её за руку, мягко так и трогательно проговорил:
– Ну что же ты, девочка моя синеглазая?.. Я же тебе недавно говорил, что мы с тобой очень скоро увидимся. А ты не поверила. Так и вышло... Потом расстроила меня немного. Заставила поволноваться. Могла бы меня убить. И тогда никогда бы не узнала, какой я хороший и добрый человек. Безобидный, я тебе скажу. Потом, эти деньги из профсоюзной кассы… Я же за них отвечаю.
– Да, да, рассказывайте.  – Эльвиру начал отпускать страх. – Что вы мне очки втираете?! Откуда в профсоюзной кассе может быть иностранная валюта?!
– Ты права. Ну да ладно. Не будем играть в кошки-мышки, – с лица Футасова сошла маска добродушного улыбчивого толстяка. Уголки его губ хищнически изогнулись книзу. Маленькие глазки сузились в щелки.
– Скажи мне: зачем тебе понадобились мои деньги? Или, как говорят, чем больше их, тем лучше? – Он закурил, дохнув в нос своей пленницы сигаретным дымом. Терпеливо ждал, пока она соберется с ответом. Эльвира с трудом преодолев кашель зло ему выпалила в лицо:
– Я хочу иметь большие деньги, чтобы потом не пресмыкаться перед всякой мразью!
– О, это кое-что. Это меняет дело. Послушай, детка, тебе очень повезло, что ты меня встретила. Пускай я буду для тебя поначалу первой и потом последней мразью в твоей жизни. А в дальнейшем... Ты меня обязательно полюбишь. Ты будешь наравне со мной властвовать в царстве под названием «фабрика грёз», где производятся и доставляются страждущим людям лекарства, помогающие им забыть все свои житейские невзгоды, горе и смерть, горечь ухода от них близких. За это они мне готовы благодарно платить бешеные деньги. Ты будешь их иметь столько, сколько тебе не снилось. Я брошу к твоим ногам драгоценности, какие не носила египетская царица Клеопатра. Подумай, ангел мой, и не спеши с ответом.
Эльвира прекрасно понимала, что от неё хотят. При мысли, что ей придется спать с толстобрюхим человеком, который старше её чуть ли не в три раза, ей показалось что она вступила босыми ногами в навозную жижу. С ней, пятилетней девчонкой, такое уже случилось, когда она, разыскивая мать, пришла к ней на ферму. Та уже спешила от своих коров к ней, зареванной, на помощь. Сейчас не было рядом ни матери, ни кого другого, кто ей бы мог помочь. Гримаса страха и отвращения исказила лицо девушки:
– Ни за что!
– Ну что ж. Этого следовало ожидать. Ты еще не созрела для такого решения. Я понимаю. Даю тебе срок два дня. Но не больше.
В это время в прихожей зазвонил телефон. Футасов встал с дивана и хотел оставить Эльвиру одну, как дверь в спальню открылась и в неё всунулась знакомая ей уже рыжеволосая голова парня.
– Фут, Лаборант звонит. Просит, чтобы срочно приехали.
– Во-первых, молодой человек, стучать надо, когда со мной дама.
– Виноват, шеф.
– А во-вторых, чего он хочет?!
– Ему кажется, что менты на хвосте. Вычислили хазу, где он над склянками колдует.
– Черт возьми, когда кажется, тогда крестятся. Передай ему, что мы выезжаем. Пусть нас ждет в условленном месте. Он знает. И тут же приходи обратно. Есть разговор.
– А что будет, если я не соглашусь?!  – Эльвира спросила Футасова, когда они остались вдвоём.
Он ей сразу не ответил. Пожав плечами, прошелся до открытой двери. Показывая внутрь зала, где стояли в кожаных куртках два незнакомых ей здоровых молодца, Николай Сергеевич проникновенно сказал:
– Это мои верные помощники. Я им даю хороший кусок хлеба с маслом. И за это они готовы идти за мной хоть в огонь, хоть в воду. Беспрекословно подчиняются любому моему слову.
– Да, Рваный? – он обратился вновь к вернувшемуся парню со шрамом. Веснушчатое его лицо расплылось в улыбке.
– А как же иначе, шеф? Только так.
– А если так, то охраняй эту девчонку, пока мы на дело смотаемся. Не давай ей бузить, чтоб соседи не слышали. И ещё. Чтоб ни единого волоса с ее головы не упало.
– Все ясно, шеф, будет исполнено.
...Вот уже в течение трех часов они были вдвоем в одной квартире. За окном стемнело. Рваный все это время пытался заговорить, позубоскалить с пленницей. Он никогда в своей жизни не видел такой красивой девушки. Но все его попытки вовлечь её в разговор были безуспешны. Эльвира только отмалчивалась. Рваный, зло чертыхнувшись, наконец, оставил её в покое. Перехлёстова видела из спальни, как он затравленным зверем метался по залу, что-то бубнил, не находя себе места. Вскоре, на что-то решившись, парень подошел к бару, достал оттуда початую бутылку коньяка.
– Пить будешь? – спросил он у девушки. Его вопрос остался без ответа. Не без колебаний он выпил одну рюмку за другой. Поймав на себе настороженный взгляд Эльвиры, Рваный вновь обратился к ней:
– Случайно план не употребляешь? А то могу угостить.
– Что такое план?!
– Ты не знаешь... Ах ты, девочка-поспелочка. Значит, не употребляешь. Жаль, что шеф меня за это взгреет. А так бы угостил... Думаю, что Фут будет до утра разбираться с этой историей. Значит, у меня есть время побаловаться и в отходняк уйти, – толковал Рваный о незнакомых пока Эльвире вещах.
Он присел на корточки, вытряхнул табак из папиросы на обрывок газеты, после чего вытащил из кармана брюк спичечный коробок. Сложив губы трубочкой, осторожно достал на кончике финки его содержимое. И этот небольшой пластилиновый шарик грязного цвета, предварительно раскрошив на мелкие кусочки и перемешав с табаком, он затолкал обратно в папиросу.
Теперь Рваный сидел на полу, вытянув свои длинные костлявые ноги чуть не на середину комнаты, курил, блаженствуя. На него нашло веселое настроение. Он снова пытался заговорить с Эльвирой:
– Ты танец в три прихлопа знаешь?  – Не знаешь. А что же ты знаешь?.. А песни поёшь?
Рваный, так и не дождавшись ответа, хрипло запел: «Всем нам в радость анаша, до чего ж ты хороша. Закурю я анаши  – покайфую от души!»
Эльвира ощутила в воздухе сладковатый, пока неведомый ей запах. Речь у парня стала бессвязной. Зрачки его глаз расширились, блуждали по сторонам. Он то и дело вспоминал какого-то лаборанта, который делает искусственную «дурь». А он предпочитает только натуральное. В этот момент мочевой пузырь у Эльвиры готов был лопнуть от перенапряжения. девушка, преодолевая панический страх перед своим охранником, направилась из спальни.
– Куда?! – остановил её грозный окрик.
– В туалет…
– Если невтерпёж, то иди, но смотри, не балуй! Дверь все равно на замке. А ключи у меня...
Позади Эльвиры всё ещё раздавался, как дробь по стеклу, смех Рваного, сидящего на полу перед работающим цветным телевизором. Шла передача об объединении усилий партии и народа по досрочному выполнению пятилетнего плана. Он, тыча пальцем в светящийся экран, закатываясь в смехе, пребывал в глубоком кайфе.

5.

В прихожей послышались тихие вкрадчивые шаги. И вот дикая необузданная сила срывает задвижку вместе с шурупами. Дверь туалета распахнулась. И к обомлевшей Эльвире ворвался Рваный.
– Нет! – вопль ужаса раздирает её рот, когда она слышит смердящее дыхание её насильника, видит рядом оскаленные зубы и рвущийся из-под них наружу язык, летящую с его отвислых губ слюну, блинообразное подсолнуховое лицо со стеклянными без выражения глазами. И трясущиеся от похоти руки, пропитанные тем же самым мерзким запахом, вынесшие её от безмятежного белого кафеля в полутемную прихожую.
Но что это?! Какая-то потусторонняя сила отшвырнула от неё Рваного. Рыдая, она отползла по ковровой дорожке от него в сторону, тщетно пытаясь прикрыть своё оголённое тело разодранным до самых бедер платьем. Эльвира еще не верила всему тому, что произошло. Её охраннику заломили руки за спину два телохранителя Футасова. А он сам с невозмутимым видом закрывал, видимо своим запасным ключом, входную дверь. Внезапно коротким ударом левой он припечатал Рваного в челюсть. У того аж лязгнули зубы. С разбитой губы закапала на пол кровь.
– Тащите это дерьмо на разборку, – обратился Футасов к своим жлобам. – А ты,  – он кинул Эльвире плащ с вешалки, – прикройся.
– Футы-фиты, карты биты! Футасов сидел, развалившись в кресле. Перед ним стоял на коленях Рваный. Правая его рука была прикована блестящим браслетом наручников к трубе отопления. Он начинал понимать, что дела его из вон рук плохи. За его спиной высились два налитых силой бойца Фута, готовые выполнить любой приказ при малейшем движении пальца их хозяина. Футасов опять своим бархатным голосом выговаривал Рваному:
– Что же ты меня так, парень, подвёл? Обещал перед этой девушкой беспрекословно меня слушаться. Потом не трогать её. Ведь это моя находка, а не твоя. Так сказать, добыча… А ты на неё посягнул. Не хорошо, мой мальчик, не хорошо... Ты уже раз обещал мне не употреблять эту... дрянь. Говорил, что лучше «синькой» втихую займёшься. Бухать будешь.
– Бля буду, Фут, если ещё раз скурвлюсь. Подписываюсь под уговором окончательно.
– Поздно, мой аллёрик, поздно. Это ты так снова сорвёшься и где-нибудь ментам подставишь наш столь тесный коллектив единомышленников. Тогда что? Меня он не поймёт, если снова уступлю твоей просьбе. Как же тебя выручить? – Футасов задумчиво почесал нос.
У Рваного немым криком стояла надежда в глазах.
– Пожалуй, отправлю-ка я тебя к своему знакомому наркологу. На лечение. Да ты его знаешь. К всевышнему. Бог не фраер  – он не выдаст. Он всех расставляет на свои места.
Как Мюллер в разговоре с Айсманом из «Семнадцати мгновений весны», Футасов коротко хохотнул. Да так, что от этой сцены у Эльвиры заледенела кровь в жилах.
– Давайте, ребята, принимайтесь за работу. Футы с ней  – туз червей,  – Футасов махнул рукой.
– Бля буду, Фут... пощади, – хрипел на пределе сил Рваный, когда на него уже навалились забронированные в черную кожу два мощных быка весом каждый свыше ста килограммов, один из которых накинул на шею приговоренного заранее приготовленную удавку. Через минуты две всё было кончено.
– Бэчик, – позвал главарь банды третьего своего подручного, низкорослого крепыша, что остался в неосвещённой прихожей. Его Эльвира сразу и не заметила. Он выкатился на коротких ногах в зал к стопам своего босса, где лежало неподвижно распластанное тело охранника девушки.
– Да, я слушаю, шеф!
– Знакомься, детка, с нашим лучшим корешём, – Футасов обратился к потерявшей дар речи Эльвире. – Характер нордический, истинный ариец, порочащих связей не имел.
«Лучший кореш» с выражением застенчивого хамства на лице окинул раздевающим взглядом девушку с ног до головы и тут же, ухмыльнувшись, перевёл преданные глаза на своего хозяина. Футасов продолжал:
– Ты вот что. Объясни моим людям отсутствие Рваного, что он угодил случайно ночью в яму, погиб смертью героя, свернув себе шею, так и не дождавшись нашей помощи. Мы все искренне скорбим о нем. Конечно, это невосполнимая утрата... Ах да, так, между нами, Бэчик, ты не забыл эту яму с известью?
– Нет, шеф.
– Хорошо, в таком случае отвези его и брось туда эту падаль, чтобы никто не видел. Ну, ты знаешь, как и... что. Не первый раз. А вы, мальчики, помогите Бэчику вынести эту грязь с моих глаз долой.
Два накачанных «мальчика»-великана, каждый из которых напоминал своей статью Арнольда Шварценеггера, со всех ног кинулись подбирать тело Рваного. Эльвире всё происходящее казалось диким кошмаром, фильмом ужасов без начала и конца. Покрываясь холодным потом, она смотрела на задушенного, на его посиневшее лицо с высунутым языком и вылезшими из орбит глазами. И это чудовище наполеоновского роста с толстыми ляжками, утонувшее  кресле, самодовольно спрашивало у неё сейчас по поводу только что разыгравшейся трагедии:
– Ну и как твое самочувствие, девочка моя синеглазая? Да, я понимаю, что тебе стало дурно от всего этого. Но когда боец невидимого фронта в праведной борьбе за благосостояние моей команды нарушает второй раз наши законы, то в таком случае я вынужден поступать соответствующим образом. Конечно, крайние меры никогда не были популярны в народе…
– А теперь, моя крошка, перейдем к нашим проблемам. Как ты понимаешь, я тебя не случайно сделал свидетелем этой неприятной истории, – продолжал Футасов. – Назад к серой жизни рядовых обывателей, которые лишены возможно отдыхать на Канарских и Багамских островах, тебе путь заказан. Ты и так уже слишком много знаешь. В случае отказа от моих условий живой отсюда, трепетная моя козочка, ты не уйдёшь. Это я тебе гарантирую. Так я теперь хочу знать: согласна ты или не согласна быть утешительницей и верной подругой в моих заботах о хлебе насущном.
– Да, да, да!!!... Только не здесь. Не в этой квартире.  Прошу тебя.
– Я понял. Будет по-твоему, – с этими словам Футасов подошел к девушке, вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшую коробочку, о содержимом которого Эльвира начала догадываться. Толстый мужчин уже надевал на безымянный палец её правой руки золотой перстень с красным, как капля крови, драгоценным камнем.
– Я согласна! – Эльвир билась в истерике. Она скатывалась в глубокое ущелье, стены которого резонировали падающим ей вслед эхом:
– Гласна, гласна, гласна!
Она возвращалась в эту промёрзлую вечную сырость. Падала из невозвратимой небесной синевы, навсегда покидая тепло хлебного поля. Девушка так и не дослушала до конца напоённые июльским щедрым солнцем песни любимых ею жаворонков.

6.

...От нахлынувших на неё воспоминаний прошлых лет Эльвира непроизвольно потянулась рукой к вороту блузки, желая её расстегнуть хотя бы на одну пуговицу. Словно вынырнувшая из небытия удавка, оборвавшая жизнь Рваного, невидимой удушающей петлёй сейчас сдавила её горло. Футасов мигом уловил неладное поведение своей пассии.
– Это от переутомления. Да и коньяк садит сердце. Я знаю. Выпей-ка лучше сердечные. Лучше станет.
Несмотря на его показную суетливость и заботу о её здоровье, сознание смертельной опасности не покидало уже Перехлёстову, заставило себя привести в боевую готовность, собрать всю свою волю, хитрость и изворотливость в один нервный узел. Она не ошиблась в своих предположениях в отношении того, что ей скажут в эту минуту.
– Если подбивать бабки по поводу твоих «спецназовцев»...
– Да нет же, десантников, – последовала подсказка.
– Да хоть американских «Джи-Ай» «зеленых беретов»,  – с раздражением парировал Футасов,  – какая разница?! Результат-то нулевой. Ты переиграла саму себя, Эльвира Ивановна. Этих же ребят до сих пор нет в моей команде, И когда они будут, неизвестно. Ты засветила им один из наших перевалочных пунктов. На что я не давал никаких санкций. А главное  – «лекарства», в чем так остро нуждаются наши клиенты. Тем самым ты подставила под удар всю нашу организацию. Из-за твоей бабской прихоти приручить такого котёнка, как твой пасынок, всё может пойти прахом. Всё то, что я по крупицам собирал все эти годы. Где гарантии, что в ближайшее время твои пацаны языками не засветят нашу деятельность?
– О настоящем содержимом товара знает только Денис. Да и тот, я уверена, не будет колоться, чтоб не подставлять своего отца. В нем он души не чает.
– Плевал я на все их чувства и на всю их вшивую сентиментальность! Вот ещё «подарок судьбы»  – твой законный брак с этим трудягой, который ты у меня выторговала. Теперь твой каприз мне боком выходит. И вообще, подруга, не пора ли тебе оплатить все векселя, по которым ты мне задолжала?!
...Футы-фиты, карты биты!
От любимой поговорки Футасова шею Эльвиры снова захлестнула, сдавила невидимая смертельная удавка. Усилием воли она пыталась её скинуть, собрав все оставшиеся силы, пошла ва-банк. Эльвира уже вычислила мысленно траекторию движения Футасов с барской вальяжностью вышагивающего по залу. И вот она скользит по паркету, как комета, столкнувшаяся с астероидом, перехватывает Фута возле любимого кресла, становится перед ним на колени, обхватывая плотно руками его талию.
– Что, что такое?!
Футасов пытается отстраниться от своей любовницы. Но безуспешно. Слабеет на глазах коварной искусительницы, от её воркующих околдовывающих слов:
– Это, милый, всего-навсего «ласки Гебы». Ты же знаешь, что только я твой котёнок. И никто  – ты слышишь  – никто не сможет утешить тебя лучше в этой жизни, чем сделаю я!
Футасов обмяк телом. Тихий стон вырвался из его плотно сжатых губ. Он снова затерялся в своей Нирване, окунулся в океан блаженства, по яркости и буйству темперамента не уступающему тому периоду жизни, когда он был молодым.
Спустя некоторое время Футасов принял ванну. В роскошном китайском халате, по алому атласу которого на груди и со спины сталкивались при ходьбе в яростном поединке две пары желтых драконов, он направился в спальню. Там ждала его Эльвира. Она, как Афродита, вышедшая из пены морской, выглядывала из-под белоснежных кружев пеньюара, лежала на широкой кровати и с тревогой всматривалась в своего владыку. Футасов сел на пуфик напротив неё, закурил. После минутной паузы сказал сухим деловым тоном:
– Что взбодрила, на том спасибо. Этого мне достаточно. Теперь только о наших проблемах. Даю тебе последний шанс выпутаться из неудачно устроенного тобой спектакля с твоим пасынком.

7.
– Ну, всё. Главное дело сделано. Вы, ребятки, опять вернулись к знакомой работе. Каримов, начальник буровой, хоть строг, но справедлив. Дело своё знает. Лишь бы вы не подкачали,  –  говорил в веселом настроении Александр Данилович, когда они выехали из Аксарайска. Позади остались буровые вышки и высотные дымовые трубы газоконденсатного перерабатывающего завода. По обеим сторонам дорожной насыпи подступала вода. Волга в весеннем половодье вышла из берегов и теперь во всю свою необъятную ширь отблескивала в глазах солнечными бликами. Денис сидел за рулем. Всю дорогу молчал. Александр Данилович находился рядом с ним, радовался, что после недельного отсутствия на вахте он возвращался домой, что всё так хорошо уладилось, насчет работы сына и друга. Женька Милахин за спиной у Лихачевых вовсе балагурил. Он, как всегда, был неистощим на шутки и анекдоты, которых знал превеликое множество. Старший Лихачев уже икал в изнеможении от смеха, глядя на ужимки Милахина, просил умоляюще сделать паузу. Денис не участвовал в общем веселье. Где-то на полпути он не выдержал и сказал жестко другу:
– Женёк, извини. Помолчи малость. Дай кое-что скажу отцу. Чёрт побери, будешь свидетелем нашего разговора. Я так хочу...
– Да, я слушаю, – откликнулся Александр Данилович, по лицу которого еще блуждала улыбка.
– Отец, брось эту женщину.
– Не понял?! Ты какую имеешь в виду? – Старый Лихачев, развернувшись на полкорпуса, в упор смотрел на сына. Теперь он уже не улыбался.
– Я насчет Эльвиры Ивановны...
Наступило минутное молчание. Только были слышны шелест шин по асфальту да невнятный писк комаров возле уха, случайно залетевших в салон машины.
– Ты это серьезно?!
– Да отец.
– У тебя есть веские причины, чтобы об этом так говорить?!
– Разумеется!
– Но что же, объясни толком, что случилось?!
В голосе Александра Даниловича проскользнули нотки обиды и горького недоумения.
– Что молчишь?! Если сказал «а», то говори и «б».
Денис, стараясь скрыть душевное волнение, держа в напряжении руль, упрямо не отводил глаз от дороги. Не поворачивая головы, он сказал:
– Мне кажется... Нет, я уверен: тебе эта женщина не подходит.
– Да что ты говоришь?!
– Нет, я знаю, что говорю сейчас не те слова, что нужны... Но ты пойми. Она по своей природе хищница. Рано или поздно она тебя погубит.
Денис, наконец, повернул голову  – взглянул на отца.
– Вот это интересно становится! Хотел бы я знать, почему?! Объясни. И мы послушаем с твоим другом, что за фантазии пришли в твою голову.
Старший Лихачев уже не скрывал своего раздражения.
– Ничего я тебе объяснять не стану. Единственное я тебе только скажу: чем быстрее ты с ней развяжешься, тем лучше будет для нас обоих.
Услышав такой «исчерпывающий» ответ сына на свой вопрос, Александр Данилович не нашел ничего лучшего в данной ситуации, как все это обратить в шутку.
– Ты, видимо, Дениска, ревнуешь меня к своей мачехе. Поэтому и не доспал этой ночью. Отзываешься о ней, словно она чёрт в юбке.
– Нет, отец, она во много раз хуже. И от неё нам обоим будет скоро  очень плохо. Я это чувствую.
– Но если чувствуешь, значит ерунду городишь. Видно, ты сегодня перегрелся в аксарайских песках. И начинаешь не там, где надо, права качать. Короче, – посуровел вновь Александр Данилович, – я считаю, твои претензии к Эльвире Ивановне, которую я люблю и уважаю, беспочвенными. И давай мы этот разговор прекратим и больше никогда к нему не будем возвращаться. По рукам?!
– Нет, не по рукам. Я хочу тебе сделать при своем друге официальное заявление.
– Какое именно?!
– Хочешь обижайся, хочешь нет, но я никогда, ни под каким предлогом больше не переступлю порог её квартиры.
Старший Лихачев начинал понимать, что за всем этим, что говорил ему сын, кроется нечто серьезное, а не какая-нибудь там блажь, случайно ударившая ему в голову. Он мучительно про себя искал объяснения всему, что произошло, и не находил ответа. В это время впереди на дороге появился стоящий у обочины жёлтый «уазик» и рядом милиционер, взмахнувший им навстречу жезлом.

8.

Футасову по радиосвязи его люди передали, что Лихачев и Милахин выехали из Аксарайска. Они должны быть возле установленного места встречи с ними при скрытом их сопровождении минут через пятнадцать. Он притормозил свой «мерседес» у обочины на повороте метров за 300 от перекрестка, скрытого от глаз придорожными деревьями. Там друзей уже поджидали. Перехлёстова через своего верного человека дала на них наводку в милицию. Были сообщены номер машины и предполагаемое время проезда.
Футасов сейчас не вслушивался в слова телохранителя, сидящего за рулем. Он расположился на заднем сиденье, думал об Эльвире… Он лепил её по своему образу и подобию, пестовал все эти годы. Пятнадцать лет тому назад волею судьбы она предстала перед ним в виде дикого шиповника, который превратился со временем в пленительную розу, как полагается, усыпанную острыми шипами. Но от этого она становилась не менее привлекательной в его глазах. С годами Эльвира перешла из ранга его любовницы в совершенно другое высокое качество. Это он воспринял как естественный ход событий. Из семнадцатилетнего щенка-сосунка она выросла в матёрую волчицу в сфере наркобизнеса. Стала его правой рукой. За пятнадцать лет любовной связи с ней Футасов порой поражался с какой изощренностью и умом она приобретала нужные знакомства среди элитарных слоев в области и даже в самой первопрестольной. С какой беспощадностью она алчно и жестко давила конкурентов, приумножая богатства его клана. Ему, закалённому бойцу преступного мира, где он ещё пацаном начинал работать по сбыту наркотиков, было мучительно больно решить гамлетовский вопрос: быть или не быть  – жить или не жить Эльвире в случае отказа ее пасынка работать на него. По всем законам его среды, учитывая даже её призрачную родственную связь с Лихачёвым, они должны были умереть оба. Участь последнего его мало волновала. Но Эльвира, Эля!.. Сколько в неё он вложил, чтобы так просто подставить ее стройную длинную, как у Нефертити, шею под удушающую петлю Нет, это невозможно! Дело даже не в эмоциях. Перехлёстова была с её феноменальной памятью, как живой компьютер, мозговой банк данных его тайного концерна, в котором хранились дела многих предприимчивых людей, занимающихся отмыванием грязных денег.
– Глупая девчонка, переиграла! Черт тебя возьми! А, впрочем, нет оставайся, – усмехнулся своим мыслям Футасов.
Он уже знал наперед, как распорядится судьбой двух друзей-десантников в случае неудачи последней акции. Ход его мыслей внезапно прервался. Заработала рация. Он услышал:
– Шеф, объект у цели. Что дальше?
– Действуйте по плану, как я вас проинструктировал… Я скоро буду на месте.
Чёрт побери, что за непонятная штука эта жизнь?! Чтобы лишний раз не светиться, он должен быть далеко отсюда, управлять на расстоянии всеми этими событиями, а не торчать под носом у ментов. Но это «но»... Это проклятое «но» как магнитом потянуло, попирая все законы конспирации, его, можно сказать старика, с холодным, трезвым умом, к объекту пристального внимания его любовницы  – к её пасынку. К мужу он её не ревновал. Но этот мальчик… Как признак надвигающейся старости, зашевелилось в тёмных уголках его души что-то похожее на ревность, поднялось, как суслик, на задние лапы под напором более молодых и энергичных претендентов на сердце его пассии и стало с тревожным любопытством оглядываться по сторонам. По рассказу Эльвиры, при встрече её с пасынком было всё благопристойно. Но чутье Футасова подсказывало, что всё было не так. И это «что-то» выплеснулось сейчас у него из души безотчетным желанием посмотреть на молодого Лихачева, взглянуть на него хотя бы со стороны.
Наконец, оторвавшись от своих тяжелых раздумий, Футасов положил пухлую руку на широкое плечо своего телохранителя, сказал, коротко вздохнув:
– Трогай.

9.

…Уже видна впереди заветная «девятка», стоящая рядом с жёлтым «уазиком», чуть поодаль была припаркована голубая «шестёрка», из которой, по требованию работников правопорядка, вышли двое его людей. И вот сбоку от ветрового стекла взмах бело-черного жезла. Слышится свисток. Словно из-под земли появились две рослые фигуры с автоматами.
– Что, ребята, кого-то ловим? – спросил Футасов, выходя из «мерседеса» и разминая неожиданно затёкшую ногу.
– Ловим  – не ловим. Кому какая разница?! – грубо оборвал его на полуслове сержант, экипированный в бронежилет. – Ваши документы?!
Его настороженный взгляд, следуя за раструбом пламягасителя, обшаривал салон машины.
– Всё в порядке. Можете ехать, – последовала команда.
– Николай Сергеевич?! – услышал вдруг за спиной Футасов. Он оглянулся и увидел приближающегося ускоренным шагом, чуть не бегущего к нему Александра Даниловича. Тот уже обнял его за плечи, тряс руку, пытаясь в волнении что-то объяснить. Футасов шёл вместе с ним к их машине, слушая его сбивчивый рассказ вполуха. Он знал наперед, что при обыске у них под сиденьем милиция обнаружила двухкилограммовый сверток с гашишем. И Денис с Милахиным не могут взять в толк, откуда эта отрава могла взяться. Чехлы на сиденьях свисли чуть ли не до самого пола. Поэтому подкинутый им «сюрприз» до сих пор никому не бросился в глаза. Вроде бы он как с неба свалился им на голову. Что составляется протокол изъятия и задержания по поводу случившегося. Что будет возбуждено уголовное дело при соответствующем подтверждении экспертизы, что изъятое вещество является наркотическим.
– Николай Сергеевич, голубчик милый. Видимо, сам господь бог послал вас к нам на выручку, – говорил ему на ходу Александр Данилович в крайнем душевном замешательстве, заглядывая в отчаянии ему в глаза. – С той поры, как вы выдали свою племянницу за меня замуж, вы стали для нашей семьи добрым магом, волшебником. Помогите и в этот выпутаться из этой скверной истории. Я уповаю на ваши связи в городе. Ведь вы всё можете...
Футасова шокировал не сам факт обнаружения наркотика у Лихачевых в машине  – это было заблаговременно подстроено Эльвирой руками бродяжки, как запасной вариант вербовки двух десантников, – а то, что старший Лихачев оказался их машине. Он должен был, как доподлинно сообщили Николаю Сергеевичу, остаться на буровой после недельной вахты ещё на пару суток, так как его сменный мастер задерживался по семейным обстоятельствам.
– Чёрт! Случилось непредвиденное,  – думал Футасов,  – что-то переигралось, и смена приехала вовремя к этому усталому от бессонной ночи человеку, честно зарабатывающему свой кусок хлеба. Так все странным образом переплелось и смешалось в этой жизни, что его, отпетого мафиози, изменчивая судьба свела с добродушным увальнем, с этим пахарем, с безликим винтиком бывшей соцсистемы. И теперь они оба вынуждены были делить одну женщину.
– Эля, Эльвира, – одно имя твое приобрело над моими мыслями и поступками безраздельную колдовскую власть, – Футасов, скрипя зубами, думал всё ещё про свою любовницу. Он был прекрасно осведомлен о том, что Эльвира жестко настаивала на том, чтобы её муж ни под каким предлогом не был замешан в её интригах и не знал, что она ведёт двойную жизнь. Теперь ситуация крайне осложнилась.
– Чёртовы ослы, кретины!  – Футасов с озлоблением поглядывал на своих людей, участвовавших сейчас в качестве понятых в оформлении документов, обкладывая их про себя трехэтажным магом.  – Сучьи дети, не могли мне сообщить по рации, что в машине едут вместо двух три человека. Козлы, мать вашу!..
– Чем могу быть полезен? – услужливо козырнули владельцу «мерседеса», когда Александр Данилович подвел его к инспектору ГАИ.
Молодой старший лейтенант, жаждущий сделать карьеру по служебной лестнице, наверняка был наслышан об этом человеке, как о директоре самого престижного в городе ресторане. Он также знал о его совместных рыбалках с начальником ГАИ. Вё это сразу расположило рьяного службиста к Футасову.
– Молодой человек, – обратились, к нему с вежливой предупредительностью. – А не произошла ли у вас досадная ошибка? Ведь речь идёт о судьбе знакомых мне людей. Близких, чтобы вам было известно. Нельзя ли все то замять? Вы меня понимаете?!
– Николай Сергеевич, к сожалению, случилось то, что случилось. Установлен факт нелегального провоза наркотиков. Экспертиза это ещё подтвердит. Тем более уже и понятые... Все оформлено честь по чести. По долгу службы это дело я должен передать в следственные органы, а их взять под стражу.
– О, только не это... Позвольте вам, молодой человек, сказать кое-что уже в другом месте, – Футасов показал движением глаз лейтенанту на его «уазик». Тот с пониманием кивнул ему головой. Они уселись в машину. Там инспектору ГАИ протянули хрустящую купюру достоинством в сто долларов. Приятный сюрприз ошеломил своей неожиданностью, сделал его сразу более сговорчивым. Он с готовностью согласился отпустить Лихачевых и Милахина под поручительство Футасова с условием их подписки о невыезде за пределы области. Это уже как решат соответствующие должностные лица.
– Да, я понимаю, что вы сделали всё, что было в ваших силах,  – благодарно пожимая руку на прощанье инспектору ГАИ, говорил Футасов,  – Я не представляю, что бы с нами со всеми было, если бы вы, наша уважаемая милиция, не избавляла нас от преступников.
В это время Александр Данилович, что есть силы, тянул его к своей машине.
– Николай Сергеевич, ну что, голубчик, что скажете?!
– Всё, что я сумел сделать,  – так это, чтобы вас отпустили под моё честное слово. Вопрос о возбуждении уголовного дела, сами понимаете, решается не здесь. Но я сделаю всё возможное, чтобы вас миновала сия горькая чаша.
– Да, да, Николай Сергеевич, сделайте всё возможное... Дай бог, чтобы вышло всё так, как вы говорите. Я уверен, что больше всех будет вам признательна Эля...  «Что, что, а она по-своему сумеет меня отблагодарить», – думал, усмехаясь, Футасов.
– А сейчас, – продолжал старший Лихачев, – пойдёмте, я познакомлю вас с молодыми людьми...
– Слышь, отец  – решительно говорил старшему Лихачеву Денис, – успокойся. Всё образумится. В крайнем случае, если уж сделают полную раскрутку, всё возьму на себя!
– Ну к чему такое самопожертвование?!
Александр Данилович окинул сына взглядом потаенной тревоги и боли.
– Нет, знай, так и будет!
Так и остался в памяти Футасова этот гренадерского роста юноша с чистым просветленным лицом, его волевой подбородок, упрямо сжатые губы. И эти большие черные миндалевидные глаза, устремлённые поверх голов в безоблачную небесную высь. Глядя на Дениса, Футасов поймал себя на мысли, которая неожиданно для него вынырнула из подсознания. «Ради чего и кого он, Футасов, живёт на земле?!» Ему вдруг стало неуютно и зябко от того, что нет ни единого любящего его человека на этом свете, который бы мог так без колебаний сказать: «...все возьму на себя!» Главарю наркомафии казалось, что молодой Лихачев находится сейчас в жарко натопленной избе, а он сам, старый рыскающий по зиме волк, охотничьей рысцой выбежавший из леса, смотрит на него из сугробов в окно дома, осаждённого студёными ветрами. И от того, что кто-то другой, а не он, находится в тепле, захлёстывает израненного в боях хищника волной зависти и озлобления, порождает в нём звериное желание выть и рвать на части всех тех, кто попадается ему на пути.
Тем временем весеннее солнце висело над головой. Независимо кто был под ним: честный порядочный человек или преступник  – солнце, не разбирая, одинаково щедро одаривало всех своим теплом.

10.

Близилась ночь. Уже на набережную ложились вечерние сумерки. От Волги жара постепенно отступала вглубь города, а здесь, в ресторане «Звезда Востока» царила прохлада. Звучала негромкая мягкая музыка, располагающая к отдохновению от трудов праведных. Тихо, как призрачные тени, проносились официанты в белых смокингах, тонули в таинственном полумраке, потом снова выныривали на свет уже с пустыми подносами.
На первом этаже отдыхала молодежь, а здесь, на втором, в большом зале, отделанном по мотивам сказок Шехерезады «Тысяча и одна ночь», декорированном под волшебную пещеру, где небезызвестный Али-Баба нашёл сокровища, собралась состоятельная публика. Она жаждала томной неги и наслаждений. Именно этот этаж со своей экзотической начинкой прославил валютный ресторан  – ночной клуб Футасова далеко за пределами области. Между колоннами, стилизованными под сталагмиты, шли по направлению к эстраде шеренгами между столиками полуобнаженные танцовщицы варьете. Эстрада, залитая голубым светом, была выполнена в виде грота.
Театральное шоу началось.
– Не княжье это дело  – пустые щи хлебать, а с верными людьми, с дружиною своею трапезничать. Милости прошу. Угощаю всех по-царски!
Футасов широким барским жестом приглашал своих гостей за стол, ломившийся от яств. В черном строгом костюме при галстуке, несмотря на тучность фигуры, он символизировал собой солидность получаемых от своего бизнеса доходов, монументальность и незыблемость фирмы  – того дела, которое он представлял. Рядом стояла Эльвира Ивановна. Его пассия была неотразима в декольтированном вечернем платье с люрексом. Перед этим в сопровождении мужа она величественно шла по залу и ловила на себе восхищенные взгляды мужчин, невольно поворачивающихся в её сторону. От всего этого у неё слегка кружилась голова, притупилось чувство тревоги за Александра Даниловича, который волею случая попал в последнюю её интригу. Был как бы подставлен ею же самой. В бешенстве она чуть не каталась по полу перед Футасовым. Закатила истерику своему «Николя». Но это ей нисколько не помешало тут же ублажить его. Преподнести ему такой сексуальный шарм, который невидимыми узами в очередной раз привязал его к ней.
За столом сидели также Женя Милахин и Денис Лихачев. Александр Данилович еле уговорил сына принять приглашение дяди Эльвиры Ивановны прийти на вечер, ссылаясь на нечто такое, которое знает только Футасов. И которое может их всех троих избавить не только от суда, но даже от следствия.
– Как ты не поймёшь, – говорил, отчаявшись уговорить сына, Александр Данилович.  – Сам Николай Сергеевич сказал: «Если Денис не будет на вечере, то я сомневаюсь в том, что моя помощь реально повлияет на ход событий». Чем ты ему приглянулся  – ума не приложу. Потом до тебя что не доходит, что нам инкриминируется провоз наркотиков?! И все эти разговоры, что кто-то эту гадость нам подкинул  – это всё сказка про белого бычка при отсутствии свидетелей.
Денис тогда еще порывался ответить отцу: «Вот видишь, это всё твоей жены  – моей мачехи козни». Но внутренний голос остановил его от этого шага. Он только отрешенно махнул рукой, сказал:
– Ладно, поехали. Послушаем, что нам напоёт вершитель судеб человеческих, уважаемый дядюшка Николай Сергеевич.
… Сейчас они впятером сидели за столом. Чего на нем только ни стояло из закусок: были тарелки с купатами, долмой, белугой и непременной икрой черной. В центре находился запечённый поросёнок с яблоками. Но Футасову этого показалось мало. Он щёлкнул пальцами. На его сигнал из полумрака вынырнул метрдотель.
– Гости хотят омаров, – последовала властная команда. – Из фруктов, разумеется, манго и ананасы. Да, разберитесь с театром. Пора девочкам начинать показывать нашим друзьям свой высший класс.
Зазвучала мелодия восточного танца. Откуда-то из темноты под колеблющимся пламенем факелов, укрепленных на колоннах, выходили на сцену юные красавицы. Словно зов отдаленных веков, промчавшихся над древними Бухарой и Хорезмом, зазвучал в завораживающем ритме танец. Стройные смуглые тела в прозрачных одеяниях, точно колышущиеся водоросли в проточной воде, то изгибались в такт музыке, то вновь распрямлялись под рокот барабанов, как цветы лотоса очаровывая всех чувственной грацией. Обстановка неразгаданной тайны и волнительного интима заставила новоявленных нуворишей России конца 20-го века вскочить со своих насиженных мест в зале и бешено аплодировать длинноногим красоткам, сходившим со сцены. Каждая из них, как апофеоз кратковременной юности, несла между столиками свои обнажённые упругие груди. Покачивая бедрами, они, как ожившие наложницы грозного Тамерлана, шагнувшие из вечности, шли по деньгам, брошенным к их ногам вновь народившимся купечеством.
«Эх, гуляй-не хочу, сытая орда! – думал Денис, оглядываясь вокруг на эту пьющую, чавкающую и дрожащую от похоти стаю.  – Когда же ты, окончательно насытившись, набьешь своё брюхо?! Повернешься к большинству  – трудовому люду?!» Мысли, одна горестней другой, проносились в голове Дениса: «Америке понадобилось пройти исторический путь развития длиной в двести с лишним лет, чтобы достичь материальных благ, какие она имеет сейчас. А сколько тебе, твоё величество отечественный капитал, надо пройти, чтобы твой безработный в будущем мог, не ущемляя себя в еде, приобрести на свое пособие легковую машину?! Если случись, не дай бог, это будут мои дети? Или дети моих детей? Или, может быть, внуки моих внуков, хотел бы я знать сейчас, чёрт тебя возьми?!  – обращался мысленно к залу молодой Лихачев.
– Ты, российский капитал, который не создаёт рабочие места и нисколько не стремится внедрить в отечественное производство передовую западную технологию, превращаешься в трупного червя. Именно таким ты вгрызаешься в ещё живую плоть России: вывозишь за кордон в ущерб будущим поколениям сырьё своей страны, продаёшь её задёшево оптом и в розницу. Поэтому эта трапеза для тебя  – как реквием на твой предстоящий уход в небытиё».
– Дамы и господа! Давайте дружно поднимем свои бокалы вот за что, – Футасов, широко улыбаясь, обратился к присутствующим:  – Всё, что вы видите сейчас вокруг себя, – это прекраснейшая иллюстрация человеческой сути. Все эти люди пришли  – обратите внимание их сюда никто не заталкивал насильно, – повторяюсь, за свои деньги насладиться атмосферой сказочного спектакля, который резко отличается от их повседневной жизни. Всё, что приходило или, может быть еще приходит во снах, здесь является наяву к ним фантасмагорией красок, упоительных запахов и пленительных женских тел. И важно для меня то, что моя фирма должна честно, даже с избытком, деньги своих клиентов отработать. Поэтому не стоит, господа, грустить о прошлом и размышлять о будущем. Давайте выпьем только за настоящее.
Футасов осушил свой бокал вина.
– Как говорится: мгновение, остановись  – ты прекрасно!  – добавил он, глядя на приближающуюся к нему обнаженную девушку из варьете. Одного движения его пальца было достаточно, чтобы она очутилась рядом с их столиком, наклонившись, ждала его дальнейших распоряжений.
– Молодец, крошка, – говорил Футасов девушке, которая, положив отдыхать свои полные груди на плечо хозяина ресторана, зазывно улыбалась, заглядывая ему в глаза. – Ты своей труппой хорошо подзавела публику. Благодарю, и оцени мою щедрость.
С этими словами Футасов, полуобняв её, со стороны спины затолкал ей в набедренную повязку пачку смятых «зелёных».
– Это тебе и всей твоей команде. А теперь, – он, игриво хлопнул её по круглой ляжке,  – исчезни!
– Вы знаете,  – обратился Николай Сергеевич к своим гостям, глядя на уходящую от него девушку,  – это самая породистая кобылка в моём табуне, Я без ума от своих «казашен гёрлс». Представляете, друзья мои, эти юные козочки предпочитают, чтобы с ними расплачивались только «капустой», – заметил Футасов. Он рассмеялся  сказанному им каламбуру, многозначительно похлопывая по бумажнику, где хранились у него американские доллары.
– Распни свой дух и дай жить плоти, – продолжал Футасов, сладко улыбаясь с видом знатока вслед удаляющейся девице.
– Как вы, молодой человек, разделяете не помню кем до меня высказанную эту мысль? –     Николай Сергеевич вопрошающе смотрел на молодого Лихачёва.
Денис встрепенулся. Во время беседы за столом он был мрачен и не принимал в ней никакого видимого участия. Он чувствовал, что серьёзный разговор с дядей Эльвиры предстоит впереди. От нескольких выпитых бокалов вина на него нашла размягчающая волна раскованности в мыслях. И в то же время он вдруг ощутил холодок ещё неосознанной им до конца опасности. Он понял, что ему сейчас необходимо ответить на поставленный вопрос.
– Позвольте вам возразить, – Денис смотрел в глаза Футасову, – и привести здесь противоположную мысль, но тоже не знаю кем до меня сказанную: «Плоть человека, да будет вам известно,  – это конь, а дух  – это всадник. Если подчиниться коню, отпустить вожжи, то он наверняка заведет вас в конюшню».
– Очень умно, оригинально, но... не ново, – рассмеялся Футасов на рассуждения молодого Лихачева. За маской добродушия и веселого настроения Николай Сергеевич скрывал в эту минуту нарастающую волну неприятия, глухого раздражения к пасынку Эльвиры. Он понял, что их шпаги скрестились.
– Всем давно набившие оскомину сентенции типа: «Не единым хлебом жив человек» именно сейчас, при нашем всеобщем желании побыстрее пройти фазу дикого ларькового капитализма и занять достойное место в цивилизованно мире, крайне не популярны в народе. Он и так сторицей расплатился за воплощение в жизнь кодекса строителей коммунизма: «Человек человеку друг, товарищ и брат» и за всякие другие штучки. Всё, сыт по горло! Ведь на алтарь неудачного эксперимента большевики положили жизни миллионов своих соотечественников, замученных в лагерях ГУЛАГА и замордованных в советских пятилетках. Ради какой-то химерной идеи о всеобщем равенстве и братстве они уничтожили массу людей, которые верили в эту саму идею, а их превратили в прах, в навоз Истории. Есть о чём задуматься, господа, чтоб сделать для себя соответствующие выводы.
Футасов не смотрел на своего оппонента. Он уж окидывал взглядом всех присутствующих за столом. Александр Данилович, подавшись вперед, выражал своим видом крайнюю заинтересованность в теме разговора. Женя Милахин всё ещё не мог оторвать взгляд от сцены, где труппа варьете сменялась оркестрантами, а парень с длинными волосам собранными сзади в пучок-косичку, видимо, певец, разминал в руках микрофон. Зазвучала песня Вячеслав Добрынина: «Синий туман похож на обман...».
Эльвира Ивановна нет-нет да и поглядывала на сидящего в напряжении своего пасынка. Футасов тем временем продолжал говорить:
– Да, да, дамы и господа! Весьма доступен в восприятии, прост и понятен всем без исключения лозунг, выдвинутый логикой настоящего времени: «Обогащайтесь, кто как может!». А как, каким образом  – это дело сугубо индивидуальное для каждого. Принцип подобного рода деятельности однозначен: как объегорить, извиняюсь за откровенность, нашего ближнего.
– Нет, позвольте, позвольте,  – директор ресторана замахал на порывавшегося что-то сказать Дениса своими пухлыми руками. – Позвольте, молодой человек, довести свою мысль до логического конца. Так вот, вы хотите продемонстрировать перед всеми нами свой юношеский максимализм, зацикленный на любви к ближнему, на всеобщем равенстве и братстве, и что счастье, мол, не в деньгах... Помню, помню, Сам был такой в молодости. Но, к счастью, вовремя переболел... Это как погоня за горизонтом. Чтобы вам было известно, все эти теории до Маркса и Ленина и вместе с ними о сменах общественных формаций  – это все от лукавого… Мне представляется весь путь развития человечества в виде развернутой во времени, длинной-предлинной очереди людей за какими-то материальными благами. Пусть это будут куски мяса мамонта, убитого племенем на охоте. К этому моменту уже сформировавшаяся элита, вожди племени, проводит дележ без очереди в свою пользу мяса, обделяя тем самым рядовых соплеменников, которые с риском для жизни загнали это несчастное животное в яму и посадили его на колья. Ещё очередной виток по спирали времени. Проходят века. Сменяются поколения. Происходят социальные взрывы, когда напряжение в очереди настолько вырастает, что она приобретает монолитную сплоченность в единственном порыве выбросить на помойку Истории свою элиту, прорвавшуюся без очереди к материальным благам. Порядок в очереди на короткое время восстанавливается... Кстати, горошина, находящаяся на сферической поверхности шара при любом толчке извне скатывается в ту или иную сторону. Так и очередь, когда в ней появляются лица, рвущиеся без очереди к сладким пирогам, постепенно выходит, как та горошина, из фазы неустойчивого равновесия и скатывается в состояние социальных потрясений...

11.

Женю Милахина притомил разглагольствующий Футасов, державший в руке всё ещё недопитый бокал шампанского. Он устал выслушивать его дифирамбы нарождающемуся классу российских буржуа, всем этим менеджерам, диллерам или «хилерам». Сам чёрт ногу сломит в этих заморских словечках. Будто других слов нельзя было найти в русском языке, отображающих попроще суть происходящего расслоения российского общества на бедных и богатых. К примеру, не диллер, а посредник по «хухры-мухры», то есть по сбыту сырья за границу. Тогда всё стало бы на свои места. Наконец, не выдержав, Женька шепнул Денису:
– Слышь, старик, интересно он закручивает насчёт истории. Понимаю, что какой-то мальчик выпустил старика Хоттабыча из кувшина или бутылки, я же помню. Но мы же не мальчики. Мы этими шалостями не занимаемся. И вообще, когда он начнёт говорить, ради чего он нас пригласил сюда?
Почувствовав, что слушатели порядком подустали от его рассуждений, Николай Сергеевич закончил свою речь такими словами:
– Молодые люди, – обратился он к бывшим десантникам, – я предоставляю вам Выбор...
Эти слова напомнили Денису кого-то, кого он сразу не мог вспомнить. Ах, да, все-таки он вспомнил. Это был грузин Гиви Мурванидзе, ехавший с ними в поезде. Он также тогда начинал с этой фразы вербовать друзей в наемники. Вот и Футасов точно так же обращался к ним:
–Ведь с того времени, когда человек поднялся с четверенек его суть осталась та же самая. Ничего не изменилось. И вот в конце 20-го столетия я предлагаю вам, молодые люди, выбор: или стать боевым отрядом современной элиты по дележу без очереди мяса мамонта  – в этом случае я сделаю всё возможное, чтобы против вас не было возбуждено уголовное дело, – или не исключено, что вы уйдёте отбывать срок, после чего вольётесь в безликую армию честных тружеников, еле сводящих сейчас концы с концами.
– А если эта армия раньше времени взорвется и выкинет пролезший без очереди наш боевой отряд без штанов и без кое-чего, как вы говорите, на помойку истории? Тогда что?!  – спросил у директора ресторана охмелевший Милахин, лукаво подмигивая своему другу. – Потом, что за отряд? И если серьезно, что за работу вы нам предлагаете?!
– Во-первых, – Футасов сменил выражение поучающего мэтра на невозмутимую маску идущего в бой гладиатора, – прошло время героев того времени, когда с завидным фанатизмом гибли за идею на фронтах гражданской войны или закаляли свою волю и сталь при строительстве узкоколеек, крича при этом, какая по счету ими была уложена шпала. Сейчас настала эпоха других героев нашего времени. Молодых, энергичных мужчин, делающих деньги из ничего  – из «воздуха». Это уже  –  во-вторых. Именно они цвет нации, руководствуясь советами нас, стариков, не допустят, чтобы в этой плебейской стране, как в паровом котле, поднялось давление выше допустимого и чтобы всех нас разнесло в клочья. Будьте спокойны, они придумают какой-нибудь новый «сникерс» или «баунти»  – райское наслаждение, чтобы отвлечь наших пахарей от своих проблем.
– Теперь о главном, – Футасов перехватил вопросительные взгляды друзей, какими они обменялись.  – Работа вам предстоит не пыльная. Не то что на буровой, где вы по уши барахтались а растворе. Вдобавок высокооплачиваемая не только в «деревянных», но и в «капусте». Не скрою, не лишена опасности и риска...
– Дело в том, что…  – Николай Сергеевич на миг сделал паузу, – я являюсь слишком заметной фигурой в городе для рэкетиров и всякой другой нечисти, которые предпочитают зарабатывать деньги, нарушая закон. Мне нужны крепкие решительные парни, способные оградить меня от их грязных домогательств. Знайте, в моём лице класс предпринимателей России обращается к вам за помощью, желая востребовать вашу молодость, высокий военный профессионализм, знания и опыт, приобретенные в армии. Я думаю вы, Александр Данилович, будете только рады такому повороту событий. В вашем сыне, скажу откровенно, и в его друге я хочу видеть своих «Джи-Ай» по защите частной собственности. В ответ на их согласие я ручаюсь избавить их от последствий того нелепого случая... Провоз наркотиков  – это тягчайший проступок в наше время, направленный на разрушение здоровья нации. И мне не так уж будет легко замять это дело.
– Короче, выражаясь вашим языком, вы нам предлагаете сделку, – сделал вслух заключение Денис.
– Да, молодые люди. Вы правильно меня поняли. Что касается моих взглядов на жизнь и на людей  – это мои лирические отступления. Хотите соглашайтесь с ними, хотите нет  – это ваше дело.
– Сынок, принимай предложение Николая Сергеевича. Чего уж там?  – не выдержал Александр Данилович.
– А что? В этом нет ничего противозаконного, – Женя Милахин приводил свои доводы на этот счет, – Не знаю, как ты, но я... согласен. Лучшего нам не предложат. Эх, охрана, встаёт так рано!
– Подумать надо... Синий туман похож на обман…  – сказал молодой Лихачев, как бы вслед пропетой песне. С этими словами он встал из-за стола, подошел к эстраде. Эльвира Ивановна, до этого отмалчивающаяся, все время пыталась поймать взгляд Дениса. Он же старался не смотреть на неё. Молодая женщина ощущала всей своей кожей холодное отчуждение, граничащее с ненавистью, с его стороны. На удивление самой себе, её притягивало к нему с непостижимой силой. Она до сих пор была растворена в том коктейле любви, который как океан безудержных страстей нёс её на гребнях исполинских волн к бывшему десантнику. О, какая то была восхитительная ночь! Вспоминая о ней, мачеха Лихачева чуть не застонала. Она видела, как Денис подошел к оркестрантам, что-то сказал им, вероятно, заказывал музыку. Попытался дать деньги ударнику. Тот отрицательно покачал головой, показывая рукой с палочками в их сторону. Назад Денис возвращался, улыбаясь всем сидящим за столом. Он полностью овладел собой.
– Николай Сергеевич, – услышал от него Футасов. – Вас здесь так любят, что для находящихся с вами рядом будут играть бесплатно. В этот момент, как бы в подтверждение сказанному, было объявлено с эстрады:
– Друзьям уважаемого Николая Сергеевича наш музыкальный привет!
Зазвучали первые, до боли знакомые Денису аккорды.
– Послушаем любимую песню моей покойной матери,  – сказал он, ни к кому не обращаясь,  – В 1942 году никому не известная мексиканская девушка сделала свое имя бессмертным, сочинив легендарную «Бесаме мучо». Ее имя было Веласкес.
– Вот и прекрасно,  – Футасов на правах тамады обратился к своим гостям.  – Однако же и нас сейчас окружают не менее прекрасные женщины. Объявляю дамское танго.
Он с удовлетворением отметил про себя, что его поняли с полуслова, что его «тяжелая кавалерия» снова в бою. Перехлёстова вышла из-за стола и с обезоруживающей грацией взяла под локоть молодого Лихачева. Под перекрёстными взглядами отца и друга ему ничего не оставалось делать, как принять приглашение.
Она танцевала в полутемном зале ресторана, стараясь, как в прошлый раз, прижаться к нему всем телом. Эльвиру начала бить мелкая дрожь. Звериный инстинкт заставлял трепетать ноздри, приводя в движение её чувственные губы. Желание любить своего пасынка переполняло её до отказа. Она еле сдерживалась. Ее состояние было сразу подмечено молодым Лихачевым.
– Что с тобой? – спросил он.
– Денис, это как наваждение. Я не могу без тебя. Только не думай, что я нимфоманка и бросаюсь на кого попало. Ты первый в моей жизни мужчина, который сумел взорвать меня изнутри. Я до сих пор не могу успокоиться, прийти в себя после той ночи...
– Меня это мало сейчас волнует,  – услышала она равнодушный ответ. – Ты лучше скажи: икра и гашиш под сиденьем  – это твоих рук дело?
– Нет, что ты?!  – у Эльвиры навернулись на глаза слезы. – Как ты мог такое подумать?!
Теперь партнерша по танцу Лихачева была уже не обворожительной красоткой, а скомканной и убитой горем женщиной.
– А как же объяснить такие факты? Наркотики в твоей квартире и твоё желание вовлечь меня и моего друга в свои игры? – продолжали пытать Перехлёстову.
– Денис, ты только не покидай... Потанцуй со мной ещё немного, Я тебе всё расскажу.
Лихачёв верил и в то же время не верил всему, что услышал от Эльвиры. Она ему рассказала о якобы физической расправе, которой угрожал её подельник в случае, если она больше не будет заниматься сбытом наркотиков.
– Каков негодяй!  – еле сдерживаемые рыдания слышались в её голосе. – Когда вышла замуж за твоего отца, я сразу наотрез отказалась заниматься переправкой этой гадости. Он мне пригрозил, что я пожалею ещё об этом. Под страхом смерти принудил меня, чтобы я попыталась вовлечь вас обоих в его грязные дела. Это его рук дело, что в вашей машине вначале была обнаружена икра, а потом наркотик. И как результат: подставил следствию не меня, а вас троих, совершенно ни в чём не повинных людей... Теперь только надежда на моего дядю. Он наверняка сумеет отвести беду от нашей семьи… Николай Сергеевич деловой человек. Да, естественно, он хочет, чтобы вы, оба друга, дали согласие стать его верными телохранителями в благодарность за помощь. Денис, соглашайся...
– Что-то мне не нравится, что он оказался в нужный момент там, где нас тормознула ГАИ.
– Поверь мне. Это чистая случайность. И это наша удача, что он оказался во время оформления протокола рядом с вами...
Лихачёв в словах мачехи мучительно искал ответ на все те головоломки что преподнесла ему жизнь. Уж слишком много «странных случайностей» пришлось на его послеармейский период. Он чувствовал, что кто-то ему навязывает свою игру, что схватки не избежать. И ценой любого его неверного шага по невидимой шахматной доске будет им с другом их собственная жизнь. Но ему нужно было выиграть время, чтобы вначале вычислить, а потом заставить пока неведомого ему противника играть по его правилам. Словно издалека доходили до него слове Эльвиры:
– Мне кажется, что ты лишаешь меня последней надежды любить тебя. Это так?!
– Да, ты не ошиблась. У нас с тобой уже был уговор, что наша первая встреча с разминкой в постели не перейдёт в марафонский забег. Пусть она, как спринтерский эпизод, навсегда похоронится в нашей памяти.
– Как чудесно Просто изумительно!  – Эльвира в смятении теребила его за ворот рубашки. Она была искренна в своих чувствах – Но я помню! Только тогда я об этом не буду помнить, когда перестану дышать и жить на этом свете. Ты меня слышишь?!
– Слышу, Эля, слышу, но ничего не могу поделать. Ты жена моего отца. И этим всё сказано, – Лихачев, тронутый искренностью и страстью мачехи, пытался её успокоить.
– Пусть будет так. Ты волевой. Ты сильный… Я понимаю. Черт бы побрал твою порядочность. Ладно, но только не исчезай из моей жизни. Тюрьма  – это не лучший вариант, чтобы реализовать себя как личность. Приняв предложение Футасова, я уверена, ты будешь иметь лучшую возможность оградить нашу семью от притязаний того ужасного человека. Если б ты знал, как я хочу порвать с моим прошлым. Я так устала всё время жить в страхе. Ты знаешь, он... на всё способен. Чтоб не подставлять под удар Женю и Александра Даниловича, ты им, надеюсь, не рассказал о содержимом парфюмерных коробок?!
– Да, я сдержал свое слово. Можешь быть спокойна.
– Ну и хорошо, – с облегчением вздохнула Эльвира, – я верю тебе. Отчего я без ума от тебя. Но ты, пожалуйста, ничего не говори Александру Даниловичу. И не волнуйся. Твой отец никогда не узнает, что между нами произошло в ту ночь. Я тебе это обещаю. А сейчас пошли к столу. Наверняка они нас заждались. Там их встречал Футасов с распростертыми объятия
– Эх, молодость, молодость! Ты правишь миром, – говорил он с грустью. – Никаких бы денег не пожалел, чтобы скинуть с себя этак лет тридцать, чтобы уравняться с вами. Но, увы, над временем я не властен. Александр Данилович встал из-за стола. У него на глазах навернулись слёзы. Он подошел к сыну, благодарно его поцеловал:
– Спасибо за песню. Она затронула моё сердце. Я вспомнил время, когда мы втроем с твоей мамой были счастливы.
– Помянём светлым словом мать Дениса. Как говорится, царствие ей небесное, – при общей тишине за столом сказал Николай Сергеевич. Все встали, выпили не чокаясь. В очередной раз глядя на молодого Лихачева, Футасов думал: «У каждого свой путь на Голгофу у меня  – свой, у него  – свой». А вслух, благодушно улыбаясь, спрашивал:
– Ну, а сейчас, Денис, что надумал? Принимаешь мое предложение?!
– Да, принимаю. Но с единственной оговоркой.
– С какой именно?
– Мы только что поступили работать на буровую. И тут же сразу увольняться на следующий день  – это не в моих правилах. Короче, работаем с другом ровно месяц. После чего, твёрдо обещаю, переходим к вам в охрану. В свою очередь, за этот срок вы попытаетесь, чтобы с нас сняли подписку о невыезде. Идёт?!
– Идёт! – рассмеялся Футасов. – Молодец! Правильно рассуждаешь. Меня это вполне устраивает.
– Николай Сергеевич, будь уверен: он сдержит своё слово, – вступила в разговор Эльвира.
– Да я и не сомневаюсь в этом.
Когда они выходили из ресторана, она сумела шепнуть на ухо Денису:
– Прошу тебя. Не исчезай из моей жизни… не исчезай!

12.

Самолет сделал над аэродромом разворот, потом описал еще один круг. На высоте 3800 метров с него начали прыгать парашютисты. Через открытый люк где-то сквозь облака Денис разглядел внизу на дне воздушной пропасти далеко отнесённую от него землю с удивительно уменьшенными до игрушечных размеров прожилками рек и полей.
Настя Рогозина прыгнула первой. Лихачев на волне отчаянной решимости ринулся за ней, словно шагнул в бездну. Милахин  – вслед за ним. Затяжные прыжки, в которых участвовали спортсмены, требовали от них крепких нервов, холодного самообладания, готовности в доли секунды анализировать состояние свободного падения. И самое главное, никакой импровизации с их стороны. Жёсткий регламент заставлял молодых ребят неукоснительно выполнять установленный комплекс упражнений в воздухе. Несмотря на это, на Дениса нашла разухабистая удаль. Он снова был в небе, которое опрокинулось на него своей безмятежной синевой, Чёрт с ним, с инструктором Чупахиным, следящим с земли за тренировочными прыжками, когда эта кареглазая девушка, улетающая под ним куда-то в сторону, ещё перед посадкой в самолет лукаво усмехнулась ему:
– Что, говоришь, птичка-невеличка? Конечно, рядом с твоим гренадерским ростом мои 167 совсем кажутся маленькими. Но учти: не нашелся еще тот сокол, который сумел бы поймать мои «сантиметры» в небе.
Сказано было с веселым озорством и вызовом. Милахин, стоявший рядом с другом, присвистнул от неожиданности:
– Во даёт! А ты знаешь, подруга, мы и есть те соколы, готовые поймать свою жар-птицу.
– Ой, ой! Смотрите, ребята, чтобы все свои перья не подрастеряли при крутых виражах. А то будете в случае чего не соколы, а общипанные гуси. Не то что жар-птица, а любая затрёпанная курица на вас не клюнет, – под общий смех отвечала им девушка.
Денис недоумевал по поводу того, как она могла расслышать его реплику насчет её небольшого роста, обронённую им вполголоса в разговоре с Милахиным. Настя занималась парашютным спортом в течение трех лет. По количеству прыжков она уступала только инструктору авиаклуба. Рогозина уже была настроена сдать норматив на мастера спорта, так как полностью освоила технику свободного падения и выполнения сложных фигур в воздухе. Это ей давало право снисходительно смотреть сейчас на друзей, всего около месяца тому назад пришедших после армии в авиаклуб. Пусть они хоть трижды отслужили бы срочную в воздушно-десантных  – для неё это ничего не значило. Денис это понимал. В нем взыграл его бойцовский характер. Ему судьба в очередной раз преподносила вызов в лице этой девушки. И он его должен был принять без колебаний.
Лихачев снова всматривался в лицо смеющейся спортсменки, которая под его пристальным взглядом нисколько не смущалась, а напротив, не отводила улыбчивых глаз, ждала, что он скажет. Когда Денис начал службу в армии, Рогозина пришла в авиаклуб ещё с небольшим опытом и багажом знаний в парашютном спорте, с какими она приехала жить в этот город из Сибири. Прыгать она начала в 16 лет. Лихачеву всё больше нравилась эта девушка с упрямым выражением в глазах, с желанием достичь поставленной цели. Женская интуиция подсказывала Насте, что она замечена, что Денис к ней неравнодушен. Но она и виду не подавала, что о чем-то догадывается. Ну, а Женька Милахин был просто без ума от Рогозиной. Его обворожили её весёлый характер, простота и доступность в общении. Но дальше вздохов он так и не продвинулся. И всё равно не давал ей прохода перед полётами. Особенно он досаждал своим вниманием при укладке парашютов. Настю поначалу это раздражало, потом стало забавлять после того, как она лёгкой дружеской шуткой научилась держать его на дистанции от себя к всеобщему веселью спортсменов. Как с Милахиным, так и с Лихачевым, она вела себя как с начинающими.
… Этот разговор состоялся на земле, а сейчас, во время прыжка, Денис покажет в небе, на что он способен. А там пусть простит Чупахин все его «вольности». Лихачев вначале «лёг на поток»: лицом к земле, руки и ноги раскинуты. В доли секунды он поймал в поле зрения убегающую от него Настю. Привычное и, однако же, удивительное состояние нашло на Дениса. Он физически ощущал шестым чувством, просто видел, словно со стороны, как секунды его полета медленно выдавливаются из тюбика времени. Он решился догнать Настю, тем самым показать свой класс. Запас высоты, с которой их сбросили, позволял ему это сделать. Чтобы «поймать» девушку, надо было «газануть». Для него эта задача была вполне разрешима. Эх, где наша не пропадала! Лихачев развернул руки, как рули высоты, назад и в стороны. Горизонт сразу полез вверх. Шум в ушах резко усилился. Теперь он падал вниз головой, летел все круче и круче, набирая скорость. Ему казалось, что он продирается через набегающие потоки воздуха, который уплотнился настолько, что можно его было надкусывать как невидимую сахарную вату, лишённую сладости. Время для него как бы остановилось. Всё быстрее и быстрее приближалась к нему ни о чем не подозревающая Настя. К ней он подлетал по спирали. Всё отчётливее становились контуры её тела. Вот она примерно в ста метрах внизу от него, Пора сбросить «газ»  – уменьшить скорость. Руки вперёд. И тут же словно кто-то из под него выдернул громадное лоскутное одеяло. Земные ориентиры с сумасшедшей скоростью проносились наискось перед глазами. Горизонт стал на дыбы, исчез. И вот уже только безоблачное небо, навалилось на него внезапно своей синевой. Но что же случилось?! В следующий миг Лихачеву стало ясно, что он «перегазовал»  – лёг на спину.
Молниеносно он выправил свое положение  – выбросил одну руку в сторону. Ноги всё так же вытянуты. И вот он опять летит лицом вниз и видит под собой лётное поле, а рядом чуть пониже Настю. Видит её широко распахнутые от удивления глаза и радостно протянутые ему руки. Денис их ловит, перехватывая в запястьях. И вот он что есть силы притягивает девушку к себе, целует её в смеющиеся губы и тут же резко уходит в сторону. Настя кивнула ему головой в знак того, что поняла его: пора разбегаться. Ещё мгновение  – и вот уже воздушные потоки ураганной плотности разносят их друг от друга, как два оторванных осенних листка, затерявшихся в небесном просторе.
Наконец, земля под ногами. Резкий толчок  – и Денис валится набок. В стороне, медленно опадая, гаснет разноцветный купол парашюта. Дальше от него приземлилась Рогозина, поодаль  – Женя Милахин. Последний подбежал к нему, что-то хотел сказать, но не успел, как за плечами у него появился инструктор. Чупахин был зол, играл желваками.
– Какого чёрта устраиваешь самодеятельность!? – вскричал он. – Я за тебя, сопляк, отвечаю! Понимаешь ты это или нет?! Ещё мне недоставало тут цирковых представлений в небе. А если оставшейся высоты не хватил бы? Тогда что?! По кусочкам пришлось бы собирать вас обоих, Тебе что, мало места на земле, чтобы выяснять отношения с девушками Что молчишь?! Отвечай! Рогозина, не стой там. А ну-ка, иди сюда, девушка. Расскажи всё, как было!
Их окружили спортсмены. Настя стояла в центре круга рядом с Лихачевым, крайне смущённая, не знавшая, что сказать по поводу случившегося. Инструктор побелел от ярости. Денис прервал его очередной приступ злости.
– Ладно, Харлампиевич, не шуми. По большому счёту ты прав. Ну а в частности, вот что скажу. Я тебе не сопляк, а взрослый человек и готов отвечать за свои поступки.
– В таком случае, на месяц освобождаю тебя от полетов,
– А не круто ли берешь, Харлампиевич?!
– Нет, дорогой. Учитываю твой доармейский актив. Скажи спасибо, что не насовсем… А то выгнал бы к чертовой матери и «ох» бы не сказал. Мне твоя выходка вот где сидит, –    Чупахин многозначительно провел ребром ладони по горлу.
К нему подошла до этого молчавшая Настя, сказала негромко:
– Это я виновата. Меня наказывайте. Я его спровоцировала на это лихачество. Тем более ребята весь наш разговор слышали перед полетом.
– Что именно? Ничего не пойму!
– Сказала Лихачёву, что, дескать, не найдется такой герой который меня поймает в небе. Сказала в шутку. Но я не думала, что это он всерьёз воспримет. Харлампиевич, ну пожалуйста, ну миленький мой, не лишайте его прыжков. Я же вижу сейчас, что он без этого жить не может.
Слова девушки доходили до бывшего десантника глухо, невнятно. Неужели его действительно лишают возможности прыгать?! Его нервы уже требовали постоянной головокружительной встряски, непредсказуемой остроты ощущений, невосполнимой ничем на земле, когда, управляя своим телом, захлёбываешься в упоительной сладости свободного полёта, когда скатываешься по гребням восходящих потоков, паришь, как птица, не уставая «понимать воздух».
Наконец Денис пришел в себя, стал понимать, что говорил инструктор:
– Нет, вы посмотрите на них обоих. Превратили воздушный спорт в детский сад  – в сплошные догонялки.
– Кто подтвердит из вас,  – Чупахин обратился к сгрудившимся спортсменам,  –  что это было так, как говорит Рогозина?!
Невнятный гул был ответом. Один лишь Милахин не удержался, выдал реплику:
– Харлампиевич, но ведь это финиш для моего друга, если лишить его радости этой. Болеть будет долго. Я его знаю еще по армии. Он шизанутый в этом деле.
– Тем более, ему порядком подлечиться надо, чтоб без всяких «шизов» вернуться в парашютный спорт. Итак, я не располагаю больше временем разбираться, кто кому и как сказал. Лихачеву будет намного легче переносить свою «болезнь». Он начнет болеть не один, а вместе с Рогозиной. Принимая во внимание её  настоятельную просьбу простить Лихачёва за его лихачество в небе, она также лишается на месяц полетов, – инструктор жёстко сжал тубы, сказал как выстрелил:  – Решение окончательное, обжалованию не подлежит.

13.

– …Не подлежит. Ты меня понял?! И на этом точка,  – говорил в ответ на свои мысли Денис, скорее самому себе, чем другу, рядом сидящему с ним на заднем сиденье. Микроавтобус «РАФ» вёз спортсменов в город. Теперь они ехали по улицам, наполненным той жизнью, отличной от оставленной ими на лётном поле, что приутихла в двигателях уставших самолётов.
У Дениса на душе было муторно. Милахин пытался ему поднять настроение, вызвать на разговор, лишь бы друг не играл с ним в молчанку.
– Зря наш шеф гонорится. Такую подлянку подкинул,  – рассуждал Женька, стараясь заглянуть в глаза Денису. Пыркаться против него  – это то же самое, как зятю уговаривать свою больную тещу выйти за него замуж. Сам понимаешь, что бесполезно. Остаётся тебе одно: месячишко отдохнуть и вернуться к нам пай-мальчиком, А так он, конечно, зря на тебя накатил. Подумаешь, на высоте 2000 метров поцелуйчики устроил. Вон на улицах Парижа каждый день целуются. И ничего. Короче, наш шеф редиска, одним словом, не знаю пока, какого сорта. В натуре!
– Короче, Жека, зато я знаю, что ты за овощ-фрукт хороший, – огрызнулся Лихачёв, – Не цепляй лишний раз Харлампиевича. Он мировой мужик. Из-за того, что я фраернулся, правильно сделал, что меня «в лапти обул». И вообще мне твой базар-вокзал сейчас не в «жилу». Лучше оставь меня в покое.
Милахин раздосадовано от него отвернулся, уже не вступал в разговор. Вскорости они оказались в районе рынка. Лихачёв сказал водителю
– Тормозни здесь, мы сходим.
Когда он проходил мимо Насти, она его легонько попридержала за локоть:
– Денис, постой. Куда спешишь? Сойдем там, где я живу. Обсудим, как «болеть» вместе будем. Заодно проводишь меня домой.
Лихачёв думал, что ослышался.
–Да, да, ты правильно меня понял. А тебе, Женечка, суждено попасть в разряд «здоровых», – обратилась девушка к Милахину, – придётся топать ножками домой одному.
Женьке ничего не оставалось делать, как смириться с таким поворотом событий. В конкурентной борьбе со своим другом за сердце девушки фортуна явно от него отвернулась. В этом не было никаких сомнений. Чтобы как-то приглушить его душевную боль, Настя привстала с сиденья и со словами: «Ты добрый малый и очень смешной»  – поцеловала в щеку выходящего из машины Милахина. Тот слабо махнул рукой, сказал:
– Так и быть, ребятки-девчатки, Кончайте болеть. Лечитесь без лекарств. Это влияет на потомство. Дружите и меня не забывайте.
Настя не спешила домой. Она предложила Лихачеву сходить в кино. Они проехали в центр города. Прогулялись около Астраханского  кремля, полюбовались еще раз башнями его церквей. При свете вечерней зари их луковицы горели жёлто-багряным огнем.
– Брось Дениска, не вешай нос,  – обронила на ходу Настя, когда они прошли в фойе кинотеатра «Октябрь».
Она чутко уловила настроение Лихачева, который все ещё не мог прийти в себя от того, что его лишили прыжков.
– Посмотри, как здесь чудно!  – Настя пыталась отвлечь его от грустных мыслей.
Денис оглянулся по сторонам. Было такое ощущение, что они вместе с другими зрителями попали в небольшой уголок тропического леса. Пальмы, произрастающие в разных частях света, были собраны здесь и под говор клеточных попугаев росли, причудливо раскинув свои большие листья, тянулись к ажурным переплётам стеклянной крыши. Раздался последний звонок, приглашающий оставшихся в фойе посетителей зайти в кинозал. Места им достались на самом заднем ряду  – у стенки, из которой прямо над ними вырывались на широкоформатный экран дрожащие пучки света.
Этот фильм «Роман с камнем» он видел ещё до армии. Вся эта киношная любовь двух романтических героев, развертывающаяся на фоне южноамериканских джунглей, Лихачева мало уже занимала. Да разве его это могло интересовать, когда рядом сидела девушка, ещё вчера казавшаяся недоступной, не дававшей никакого намёка на сближение. Да и сам Денис ранее ограничивался лишь незначительными фразами в разговоре с Настей Рогозиной.
После встречи с мачехой он всё ещё находился в таком состоянии, словно его выварили среди грязного белья и выутюжили затем асфальтовым катком. Но теперь было всё по-другому. Он начал просыпаться. Денис поглядывал украдкой на Настю. Её захватил фильм. В который раз Лихачев наблюдал за ней. Его завораживали головка на длинной шее, отягченная собранным сзади пучком густых черных волос, прямой точеный нос, распахнутые большие глаза кофейного цвета, которые в полумраке сейчас влажно отблескивали, как после дождя, чернотой смородины. И, наконец, её нежно и тонко очерченные губы, точно магнитом притягивающие его к себе.
Настя почувствовала на себе взгляд Дениса. Повернувшись, она неожиданно с трогательной нежностью поцеловала его. Лихачёв словно прыгнул в воду с обрыва. И вот он несётся обратно сквозь толщу, пронизанную голубым сиянием, стремительно всплывает вверх, где солнце множится на ослепительные шары, мирно покачивающиеся, как цветы лотоса, на водной поверхности. Не веря себе, он слышит её шепот: «Ведь нас небо с тобой обручило... На всю жизнь! Пойдем отсюда...»

14.

На стук им долго не открывали. Лихачёв уже намеревался перепрыгнуть через высокий глухой деревянный забор, чтобы открыть калитку изнутри, как раздались шаркающие в темноте шаги и пьяный выкрик:
– Это ты, Настька, стерва, припозднилась?!
Девушка в смятении вздрогнула, прошептала Лихачеву:
– Неужели отец ушел в запой? Долго держался. Мало того, мать в гроб загнал, мне нервы мотает.
– Ничего не бойся. Я с тобой. Всё будет хорошо.
– Да нет же, Я не за себя боюсь, а за тебя боюсь. Когда он вусмерть пьяный, зверем делается. Ты меня проводил. На этом спасибо. Тебе лучше уйти.
– Нет, Настенька, – целуя при свете ночных фонарей её встревоженные глаза, произнес Денис,  – вот  именно сейчас я никуда не уйду.
Он ещё не закончил говорить, как калитка распахнулась. Перед ними предстал пьяный мужчина, на вид лет под пятьдесят. Небритый, с опухшей физиономией, он, пошатываясь, с полминуты таращился на них, в прищуре осоловелых глаз разглядывал Дениса.
– Ты кто такой? Настя, скажи, кто это? Что за жирафа ты с собой привела? В каком зоопарке надыбала?
– Это мой жених.
– Жених?! Что-то я таких женихов не припоминаю!
Отец Насти внезапно сложил пальцы веером, взмахнул рукой перед лицом Лихачева.     Тот даже и не шелохнулся, ждал, что будет дальше.
– Ты смотри, какой спокойный. Ну заходи, жених, говорить будем.
Зашли в дом. Был он деревянный, неказистый, ветхий. При каждом шаге поскрипывали половицы. По углам трещины. Видимо, дом дал осадку. Рогозин провел их на кухню, где под подслеповато горящей лампочкой на столе стояла початая бутылка красного вина, валялись огрызки вареной колбасы и хлеба вперемешку с килькой и окурками, выпавшими из перевёрнутой пепельницы. Под ногами каталась опорожненная бутылка из-под водки. Сзади выдохнули:
– Садись, познакомимся. Как звать?!
Лихачёв ответил, оглядываясь по сторонам.
– Да ты не бойся. Бить не буду.
– А я и не боюсь. Мне просто интересно взглянуть, как вы здесь поживаете.
– Живём, как говорится, хлеб жуём. Зовут меня, чтоб ты знал, Валерий Петрович. А кликуха «Холерик». Погоняйло было, когда работал у хозяина.
– Не понял, у какого хозяина?
– В зоне я протрубил пять лет, отмантулил срок подчистую. Откинулся после чего – вышел на свободу. Всё это давненько было, быльем поросло. Поэтому и говорить об этом нечего. Ты как насчет того, чтобы по рюмочке дерябнуть?
Рогозин перехватил взгляд Дениса, направленный на бутылку бормотухи, пояснил заплетающимся языком:
– Пьём народное средство. Хоть и кисляк, но кровь разгоняет. Чем богаты, тем и рады. Другого нет, не обессудьте. Надо было раньше приходить.
– Отец,  – вмешалась в разговор Настя, – что за бардак ты в доме развёл? У меня руки отпадают за тобой порядок наводить. Потом ты уже хороший. Иди спи  – отдыхай. Что касается Дениса, он не пьёт.
– Что, совсем? Он чё, больной?
– Да нет же...
– Но если нет, то давай по паре капель за знакомство,  – оборвали на полуслове Лихачева. – Знаешь, понемногу. Кап-кап.
Очень скоро отец Насти опьянел окончательно. Перегнувшись через стол, дыша в лицо Денису перегаром, он с трудом выговаривал слова:
– Знаешь, какая у меня дочь? Труженица! Как утром включат, а вечером забывают выключить. Что дома, что на производстве  – не посидит. Работает на швейной фабрике, висит на Доске почета. Сядь, дочка. Не мельтеши перед глазами. А то как в попу ужаленная... Ты вот что, парень, ты мне нравишься. Есть в тебе что-то. Только сразу не пойму, что именно. Вроде бы как какой-то стержень из тебя торчит…
Лихачёв вдруг опешил от заданного в лоб вопроса. Старший Рогозин говорил с придыханьем:
– Но ты мне вот что скажи. Ты с ней это серьезно или так  – поиметь и отвалить в сторону?!
– Ну папа! И не стыдно вам? Разве можно... такое...при нём?!
– Стыдно, дочка, будет тогда, когда в подоле принесёшь. Стыдись  – не стыдись, а уже поздно будет. Уже это всё не повернешь назад… Молчи, Анастасия, сиди и слушай, что батька кажет.
– Серьёзно,  – не задумываясь, ответил Лихачев.
– Так, допустим. Но если не серьёзно, то найду, где ты ни был, и с г...м смешаю, Ты меня понял?!
– Валерий Петрович, не надо меня пугать. Это, действительно, у меня серьёзно,  – вновь искренне вырвалось у Дениса.
– Ну хорошо, даже не посмотришь, что в этом доме бывшие зеки проживают?!  – продолжали пытать Лихачева.
– Не посмотрю, конечно. Там, в зоне, тоже люди, также страдают и мучаются, сидят, бывает, по ошибке.
– Верно, сынок: так бывает, что и девушка рожает. Но случается и нахаловку пришивают. А если не по ошибке? А если за дело? Тогда что? Молчишь?! Нет, ты пока пар изо рта не выпускай. Послушай, что говорить буду. Это я, гавнюк сраный, по дурной бухаловке покалечил крылышки одному хорошему человеку, сковеркал жизнь своей жене, её матери,  – Рогозин, обхватив голову руками, раскачивался из стороны в сторону, – ухайдокал её, отчего она раньше времени сыграла в ящик. Это я… выкинштейн, понимаешь?! Один я виноват! И больше никто! А теперь для меня любимая дочь  – это как свет в окошке. Правда, Настя?!
– Правда, отец, правда, Иди спать.
– Нет, ты подожди. А твой ухажер здесь о серьезности толкует, значит любит?
– Наверное, любит. Ну ложись спать, неугомонный.
– Нет, постой! Вижу, что любит. А если так, то он тебя заберет с концами. И поминай как звали. И я останусь совсем один... Ну чего, салабон, на меня пялишься?! Так ты, щенок, собираешься меня обидеть? Хочешь лишить света в окошке?!.. У нас, у Рогозиных пьянка без драки  – это как зять без тещи. Но всё равно я у тебя, длиннобудылого, сейчас повыдергиваю грабли с клешнями.
Лихачев просто не ожидал такого крутого поворота событий. Он еле успел увернуться, отскочить в сторону, как над его головой просвистела бутылка бормотухи, рикошетом ударилась об стенку, разбилась вдребезги, оставляя кровяные подтёки на белом фоне.
– Берегись!  – отчаянно закричала Настя, когда на Дениса озверелым медведем на полусогнутых стал надвигаться её отец. У него в руках был кухонный нож. Лихачёв, ещё не осознавая до конца всё, что с ним происходило в этой комнате, сделал механически обманное движение и тут же, развернувшись своим натренированным корпусом, нанёс удар ногой Рогозину в голову. Тот застонал. Ноги у него подкосились. Он рухнул на пол, теряя сознание. Настя подскочила к отцу и, как бы он ни был ей омерзителен в пьяном виде, в страхе за его жизнь кричала в лицо Лихачеву:
– Что ж ты наделал?! Ты ж его убил!
– Да ладно уж там. Успокойся. Живой твой отец. Что-что, а я то знаю, какие кому шлепки раздавать. О другом лучше послушай. Меньше пить будет  – доживет до внуков, Дениса всего внутри колотило,  – А если бы он мне малость шкуру подпортил? Тогда что?!... Чего стоишь? Неси-ка нашатырь. Мы его мигом в чувство приведем.
Рогозин лежал на полу, постанывая. Приходил в себя, постепенно соображая, где он и что с ним.
– Валерий Петрович,  – негромко, словно для них обоих случившееся было досадным недоразумением, выговаривал ему в мутные глаза Лихачев,  – в порядке самообороны пришлось вас малость побеспокоить. Не обижайтесь за столь решительные действия… Как хотите, но я... Настю люблю. От неё не отступлюсь. Это мое последнее слово.
– А ну-ка, сынок, помоги мне до своего лежбища доползти. А ты, Анастасия, показывай дорогу.
Рогозин привстал с помощью Дениса, облокотился на него и, с трудом переставляя ноги поковылял в спальню. Там он, не раздеваясь, плюхнулся на кровать. Уже лёжа высказывал Лихачеву.
– Я собирался постращать тебя чуток. Думаю, стукну легонько по кумполу для острастки. По душе твоей решил шмон небольшой навести, Проверить, не фуфло ли ты, шелупонь задрипанная, в мою семью случайно лезешь?! А ты ничего. Извини меня. Силён бродяга. Можешь за себя постоять. Слышь, дочка,  – Настя, стоявшая рядом, встрепенулась, взяла отца за руку, – держись за этого парня. Уверен, что с ним ты не пропадешь в жизни. А то я кучу болячек приволок в себе от хозяина. Как бы тебе не пришлось твоего папаню раньше времени ложить в «деревянный бушлат». Хотелось, Настюша, чтобы тебе со мной и после меня повезло с хорошим человеком. А ну-ка, говори мне: любишь Дениса? Только честно!
– Не знаю, отец. Все так быстро произошло. Если честно, то...да.
– В таком случае, как говорится, совет вам да любовь. Такое, значит, вам мое отцовское благословение. А сейчас дайте мне покоя. Я в полном отрубе. Отдыхать буду.
Не дождавшись пока молодые люди оставят его, Рогозин мигом заснул.

15.

…Ему неожиданно комната Анастасии представилась объёмной частью полночного неба, убаюканного струящейся из окна музыкой лунного света. Казалось, его невесомые серебристые нити колыхались, дышали в складках штор, распахивались навстречу Денису россыпью мерцающих звезд. И тут он обнаружил отсутствие Насти. Денис было потянулся, сбрасывая с себя сон, провел рукой по смятой постели, ощущая неутраченное тепло любимого человека, недоумевая, снится ему это или нет, как вдруг возник силуэт на фоне окна. Денис приподнялся на локоть и залюбовался девушкой. Она, не стесняясь своей наготы, непринужденно стояла, облокотившись на подоконник, не подозревая, что за ней наблюдают. Тяжелые пряди волос спадали волной ей на плечи и сливались с тёмным загаром молодого упругого тела. Она, казалось, вбирала в себя запахи и звуки летней ночи, дышала её беззвучной прохладой. Лунный свет подсвечивал волнующий овал её бедер, переходящий в тонкую талию, линии которой угадывались под вуалью колеблющихся штор, и выше, над подоконником выхватывал из темноты два светящихся небольших полушария, опрокинутых вниз тёмными пятачками.
Какая-то неведомая сила повлекла Дениса к девушке. Настя вскрикнула от неожиданности. Её фразу «Я думала, что ты спишь» он заглушил поцелуем. Их ищущие губы встретились в ночных сумерках, руки то сплетались, то расставались на миг. Они вместе опустились на колени. Денис чисто и трепетно прильнул к девичьей груди. В эти мгновения он шёл как бы неизведанным маршрутом, словно до этого ни разу не любил женщин, будто всё это для него было впервые. Он, задыхаясь, ещё и ещё постигал своими ладонями обжигающую плавность женских форм. Денис одним могучим рывком приподнял Настю от пола и понёс её бережно, как хрупкую амфору, на руках. Он потерял чувство времени. На него нахлынуло состояние всеобъемлющего счастья. Стены комнаты раздвинулись – их обоих понесло, покачивая, в распахнутое окно на гребне светоносной волны в полночное звёздное небо.
...Да будет так со всеми влюбленными, живущими на Земле!

16.

Через открытую форточку донеслись глухие раскаты грома. По оконному стеклу застучали первые капли грозового дождя. С ними перезванивались гранёные стаканы в руках двух бывших десантников и плотного коренастого мужчины лет под сорок. Они втроем сидели за столом в уютном домике Лихачевых за бутылкой водки, обмывали нежданно-негаданную встречу со своим старшиной Остапенко. Как водится, вспоминали минувшие дни.
– Во как бывает, хлопчики вы мои дорогие. Гутарил ещё тогда: «До побаченья». Вот и свиделись,  – говорил он, любовно поглядывая на друзей, усмехаясь в свои рыжеватые усы,  – Мабуть, сынки, заскучали по своему старшине?
– Да, есть немного,  – улыбнулся во всю ширину лица Милахин,
– Бисовы диты. Мало я вам по службе перцу давал. Ну да ладно. Контракт мой на три года закончился. Решил его не продлевать. Подал рапорт... Устал, знаете ли, от армии,  – рассказывал о себе Остапенко. Похрустывая соленым огурчиком, он обратился к Лихачёву:
– Плесни-ка в мою чарочку малость «огненной»… Да нет же  – до краев, чтобы кровь по жилам погонять... И теперь я у вас залётным гостем. Не просто так. По делу.
– Откуда же, Петрович, ты мой адресок раздобыл?  – не удержался спросить Денис.  – А потом, что за дело за тридевять земель к нам тебя привело?
– Что касается твоего адреса, случайно запомнил, на память не жалуюсь, когда принёс тебе письмо из отчего дома.
Денис недоверчиво вслушивался в то, о чём ему говорил старшина.
– А перед тем, как о деле говорить, я хочу, в свою очередь, вас спросить: «Чем вы сейчас, хлопчики, занимаетесь?».
– С месячишко поработали на буровой,  – отозвался Женя Милахин,  – а потом повстречали с другом трех подруг. Перечисляю по именам: Клото, Ляхосис и Антропос. Они-то, мойры, круто изменили нашу жизнь.
Перехватив недоумённый взгляд старшины, Лихачев пояснил:
– Петрович, не обращай внимания на Женьку. Это бывает на него находит. Как подвыпьет, так начинает щеголять кое-какими познаниями,
– Подожди! Лучше я сам скажу, перебил Дениса Милахин,  – Перечисленные мной знакомые девушки  – это всего-навсего три богини судьбы из древнегреческой мифологии. Подруги, я вам скажу,  – смеялся Женька,  – с крутым, прямо-таки переменчивым характером. Одним словом, у нас сейчас Мойра  – судьба быть в качестве охранников у некоего,  – ты его не знаешь,  – директора ресторана в городе. По лицензии, он переправляет завезённые из-за границы лекарства. Кое-какой фармацевтикой занимается нанятый им специалист в его лаборатории. Вот эти склянки за неплохие бабки мы и приставлены охранять.
– Дело ясное, что тёмное,  – с весёлым сарказмом отреагировал Остапенко.
Он внимательно слушал друзей, что получать будут ежемесячно 500 долларов. Что работать в охране им придется по 12 часов в смену. Завтра с утра заступает Денис... А через сутки  – Милахин. Женька, разливал в очередной раз водку по стаканам, говорил, наклонившись на ухо старшине, но чтобы слышно было его другу:
– Ты знаешь, я тащусь от Лихачева, как от Юрия Никулина в «Кавказской племяннице».
– А может быть… «пленнице»?  – поправил его Денис, глядя на него и веселясь в душе от его «прибабахов»
– Племянница, что пленница  – сказано, что «Кавказская». Не квадратные – те самые округлые пасхальные яйца. Один чёрт едино. Жаль что сейчас не Пасха. А то бы, Петрович, мы бы с почёломкались, Ты же нас гонял в армии. Мужик ты что надо. Свой в доску. А вот... Лихачёв, постойте, не перебивайте меня,  –  Женька замахал руками перед своими собеседниками, которые закатывались от смеха, – вот, мой друг стал новоявленным сыщиком. Шерлок Холмс, захрюканный. Вчера знакомились с объектом. Он все углы облазил, обнюхал, что внутри дома, что снаружи. А потом на обратном пути заехали к его другу-репортеру местной газеты. Взял у него диктофон и эту милую птичку.
Милахин показал на голубя, воркующего в клетке, подвешенной под потолком.
– Вот пытаю его, спрашиваю, что ты за передачу устраиваешь  – «Следствие ведут знатоки»? Так нет, ни «гугусеньки». Молчит, как партизан на допросе.
– Всё, да не всё,  – поправил друга Денис. Насчет голубя он пропустил мимо ушей.  – В подвал, где находится лаборатория,  – ты что забыл,  – нас с тобой так и не пустили.
– А что за объект такой, что вам придется охранять?  – поинтересовался Остапенко.
– Дача Футасова находится за городом у Волги. Ничего так дачка. Выстроена в виде средневекового замка с башнями. Во дворе бассейн с фонтаном. Лебеди плавают, павлины ходят,  – смакуя детали, рассказывал Женька,  – занимает участок этак в один гектар. Сама дача окружена фруктовым садом. Да так, что за высоким забором ни хрена ничего не видно. Живут люди. Глядишь, и нам с другом перепадёт там есть ананас, закусывать бананом и запивать кокосовым орехом,
– Я всё понял,  – проговорил изрядно нагруженный спиртным старшина Остапенко.  – Я вот обоим что скажу. Негоже вам, сынки, орлики вы мои, покорители земли и неба, настраиваться на красивую спокойную жизнь,
– Да нет же, шеф говорил, что наша работа не лишена риска...
– Подумаешь, один или два раза из-под носа стащат твой любимый банан. А ты кинешься вдогонку его отнимать. Ну и что? Разве это риск?  – возразил Милахину Остапенко,  – Я вот что, мои други, вам предлагаю. Бросьте этого Футасова вместе с его павлинами и лекарствам, да мотанём сию же минуту  – нет завтра, за ночь надо выспаться,  – в Абхазию. Вот где работа для настоящих мужчин.
– А что, какая лихая шабашка подворачивается?!  – придвинулся к гостю вплотную Милахин. Его глаза бесшабашно загорелись.
– Ты что, газет не читаешь? Там началась война. Абхазцы воюют против грузин за самоопределение их республики. Я предлагаю вам воевать на стороне абхазов. Не сомневайтесь  – это благородное дело. Так как они воюют на своей земле. Тем более на их стороне сейчас и Конфедерация горских народов. Пройдут годы. И вы, состарившись, будете рассказывать своим внукам, как воевали с абхазами за правое дело.
Неожиданно в их беседе наступила пауза. За столько времени изнуряющей жары пролился ливневый дождь. Под громовые раскаты потоки воды срывались за окном с крыши, лопались пузырями в лужах. Прервав минутное молчание, Денис ответил своему старшине:
– Подумать надо. Я тебе скажу об этом только завтра, когда приеду с работы.
– Не нравится мне это всё,  – проговорил Милахин.
– Что именно?  – повернулся к нему Остапенко.
– А то, что люди разных национальностей десятками лет жили бок о бок по-добрососедски: армяне, греки, русские, наконец грузины с абхазами. Потом в одночасье их мирная жизнь рушится. И они на пепелище своих родных очагов вступают друг с другом в смертельную схватку. Кто их столкнул лбами, кому это было выгодно?! Моим это умом не понять. Это уж точно. Но одно обидно и, как нож под самое сердце, больно слышать и видеть, как мирные русские люди вынуждены бежать в Россию из бывших братских республик. Как это было полвека тому назад, когда бежали от фашистов мои дед с бабкой с ридной Украины на Кубань, где их немец чуть за малым не достал... Эх, сильна советская власть. Давайте, что ли выпьем?!
– Всё так, Женёк. Мой друг. Всё так...,  – соглашался с рассуждениями Милахина Денис.
– Знаете что, хлопчики, политику оставим политикам. Но пока они пытаются расхлебать кашу, какую сами заварили,  – старшина перевёл свой тяжелый взгляд с недопитого стакана на бывших десантников,  – сейчас там идет разговор автоматами-гранатомётами, не молчат пушки, летают вертолеты. И вот именно сейчас на фоне всякого сброда, не умеющего толком воевать, собранного под ее знаменами. Абхазия крайне нуждается в своих элитных частях, сформированных из военных спецов, профессионально знающих свое дело. Да, да, орлики вы мои. Я вам «леща» не подкидываю. И теперь после того, как вы отслужили «срочную», я могу в этом признаться. За 15 лет моей службы в воздушно-десантных наберется меньше взвода парней, как вы, с которыми я мог бы смело выступить против американских профи. И дать им фору в три очка. И последнее  – столь существенное в нашей жизни: за самоотверженное участие в освободительной войне Абхазии вы будете получать ежемесячное вознаграждение в размере 2000 баксов каждый. Вас это устраивает?
– Устраивает или не устраивает  – это отдельный разговор,  – настаивал на своем Лихачев.  – Я же сказал: давай подождём до следующего вечера, когда я отстою смену и вернусь домой. Может быть, нам с другом понравится больше за 500 долларов охранять лебедей в бассейне, чем за 2000 баксов, как ты говоришь, подставлять свой лоб под пули.
– Ну хорошо, ребятки. Как говорится, утро вечера мудренее.
...Женька и Петрович давно уже спали. Денис все еще ворочался, никак не мог заснуть. С того вечера, проведенного в ресторане Футасова, и от последней встречи с ним на его даче Лихачёва не покидало чувство опасности. Было такое ощущение, словно чьё-то невидимое око в течение последнего месяца исподволь наблюдает за ним, контролирует его каждый шаг. Или может быть, он видел одного и того же сутулого парня, случайно попадавшегося ему на глаза, когда он возвращался с вахтовой работы из Аксарайска. Или его, идущего с летного поля, где он все ещё продолжал заниматься вместе с другом парашютным спортом? А не его ли Денис видел, суетливо ныряющим в подворотню, когда он спешил на свидание с Настей? А, может, у него просто сдают нервы?! Такое состояние Женя Милахин наверняка бы охарактеризовал своей любимой шуткой: «Братья-славяне, мы под колпаком у Мюллера». Но его друг спал «без задних ног». И некому было его повеселить, взбодрить, отвлечь от мрачных мыслей, нечто похожее на нарастающую зубную боль находило на Дениса, не давало ему успокоения. Интуиция никогда не подводила его. Вот и в этот раз она ему подсказала, что развязка близка. Наконец на него свалилось что-то похожее на сон, с какими-то тяжелыми, как свинцовые гири, обрывками сновидений. Если кто разбудил бы его в эту минуту, он вряд ли мог бы их вспомнить.
...Денис спал. А за окном шумел дождь.

17.

– Женя, просыпайся. Разговор есть...
Милахин рывком приподнялся с кровати, обхватив руками колени, пытался стряхнуть с себя остатки сна.
– Да, я слушаю, говори,  – он откинулся назад на подушку, закрыл опять глаза.
– Нет, так дело не пойдёт. Не спи и навостри уши.
По мере того, как и что ему говорил Лихачев, с Женьки окончательно сошла пелена сонливости. Он уже начинал понимать, о чём пытался рассказать ему друг.
– Пока Петрович спит,  – горячо убеждал его Денис,  – слушай меня внимательно. Тебе не кажется, что прослеживается какая-то странная связь между тем, что нам сперва подбросили икру в машину, потом ГАИ обнаружила гашиш под сиденьем. Мы об этом духом не ведаем, а на нас эти «подарки» падают как из рога изобилия.
– Ты прав. Да, я думал об этом. Но не нашёлся тебе об этом сразу сказать.
– По-моему, это звенья одной цепи. Не знаю, может быть, я ошибаюсь... Кстати. одна и та же «морда» нет-нет да попадается в толпе мне на глаза. И тут же подворачивается нам Футасов со своим предложением работать у него в охране. Тут что-то не так.
Денис не все ещё карты раскрыл Милахину. Естественно, он отмалчивался по поводу того, что было у него в ту ночь с мачехой, и что он видел у неё на квартире. О последнем его друг не должен знать. Всему своё время.
– Ну, хорошо. Что ты предлагаешь?
– Я предлагаю тебе вот что. Ты не забыл дорогу до моего приятеля?
– До какого еще приятеля?!  – отозвался Женька
– Да того, к кому мы вчера заезжали.
– А, Владик? Это тот, что в газете работает… Он же тебе ещё по твоей просьбе голубя на память всучил. Да ещё и намылился сегодня в командировку уехать.
– Так надо, Женёк, так надо… А то, что он уезжает нам на руку. Кто меньше знает, тот больше проживёт. Случись если что, услышишь тревожное от меня или увидишь что-нибудь нехорошее, молчи. Не говори никому. Даже Петровичу. Понимаешь, о чём я говорю?!
– Понял, не дурак. Короче, что дальше?
– А дальше вот что. Ты сейчас мигом одевайся, бери харчи на весь день и дуй что есть мочи на моём велике к Владику. Вот тебе запасной ключ от его дома. И карауль все эти двенадцать часов, пока я буду сидеть в охране у Футасова на даче. Не знаю... Могут быть всякие сюрпризы.
– Ты прав. Дениска. Если какая тёлка, заблудившись в лесу мычит, оступившись с кручи, падая на сучок, и то случайно беременеет. А тут такое дело. Бережёного бог бережёт.
– Знаешь, мне не до шуток.
– Понял. Короче, объясни, что караулить? Или нет. Рассказывай, что ты планируешь!
– Тогда слушай мой план…

18.

По просьбе Футасова, как было обговорено, Лихачёв  находился у него в офисе ровно в полвосьмого утра. Свою «девятку» он оставил внизу у входных дверей ресторана, а сам поднялся на третий этаж. В приёмной его встретила секретарша, миловидная стройная шатенка лет 20–25, которая, раскрыв перед собой косметичку, смотрясь в зеркало, сосредоточенно трудилась над внешностью. Денис попросил доложить о себе. Видимо, о нём предупредили. Она ту же поспешно скинула с лица казенную бесстрастную маску скучающего манекена на излучающую улыбчивость и крайнее душевное расположение к посетителю.
– Вас давно уже ждут,  –  пропела девушка.
Как призёр конкурса красоты, она одарила бывшего десантника очередной обворожительной улыбкой. Но Лихачеву было не до неё. В дверях кабинета его уже встречал с распростёртыми объятиями сам Футасов. Апартаменты дяди Перехлёстовой представляли собой просторную, хорошо обставленную комнату, которую украшали стенные панели из полированного дерева, встроенный бар, в чьих зеркалах отражались заграничные напитки. Вдоль стен стояла удобная мягкая мебель. В центре находились массивный письменный стол и глубокое кресло с велюровой обивкой. Футасов уже расположился удобно в нем, говорил по-отечески Лихачеву:
– Хвалю за пунктуальность. Молодцом, так держать. Ну-с, молодой человек, какие проблемы мы должны сейчас с тобой решить?! Ах да! Припоминаю. Насчёт оружия был разговор. Помню, помню. Вот...пожалуйста.
С этими словами Футасов положил пистолет Макарова. Он отблескивал чёрной вороной сталью, лежал в покое, отвлеченно поглядывая стволом куда-то в сторону. Лихачёв взял его, ощущая в ладони увесистую прохладную тяжесть. Вытащил обойму. Убедившись, что патронов в ней на полный боевой комплект, он загнал её обратно в рукоятку.
– А что-нибудь более серьёзное найдётся?  – спросил Денис у хозяина кабинета.  – К примеру, пистолет Стечкина. Ведь сами говорите, что работа нам предстоит с другом рисковая. Поэтому играть в игрушки мы здесь не намерены.
– Сразу видно профессионала: какое б оружие ни попало в руки, как говорится, доверяя, проверяй. А что касается «Стечкина»  – не всё сразу, молодой человек. Не всё сразу... Для начала и «Макаров» сойдёт. Пушечку эту мы за тобой непременно зарегистрируем в правоохранительных органах. На днях обязательно это дело провернем. Можешь быть спокоен. Также в отношении неприятной истории с провозом наркотика...,  – Футасов катался колобком по кабинету, неприятно подхихикивал, довольно потирая руки.  – Помню, помню. Замнём, умнём, чтоб и следа никакого не осталось. Клянусь, всё будет, как обещал.
– Что, что?  – Футасов на миг приостановил свой бег у письменного стола. Перехватив недоверчивый взгляд своего собеседника, он тут же отвечал на его еще не заданный вопрос:
– Как обещал, помогу снять подписку о вашем невыезде! В этом случае я постараюсь, чтобы вы отряхнули с себя грязь и предстали перед нашей общественностью новорожденными ангелами. Да, да.. так и будет. Трудовые ваши у меня. С объектом я позавчера вас познакомил... Надеюсь вскорости вас увидеть у себя телохранителями с более повышенным окладом,  – говорил уже при выходе из кабинета Футасов.
– Если какие проблемы возникнут  – вот мой домашний телефон... Желаю успеха. Футы-фиты, карты биты.
Когда Лихачев шёл через приёмную, взявшись за ручку входной двери, почувствовал на спине чей-то взгляд. Когда повернулся, он увидел в упор смотрящую на него секретаршу, с вызывающей улыбкой закинувшую ногу за ногу. Он понял, что на него здесь пытаются «положить глаз». Чтобы как-то не выглядеть лохом, вписаться в среду, Денис весело подмигнул девице. Та тут же вспыхнула румянцем, как говорит Женька Милахин: «Расцвела, как та яблоня в сарае». Полнейший прикол! Томно потянувшись ему вслед, она проворковала на прощанье:
– Заглядывайте почаще. Приятно было познакомиться.

19.

При въезде на дачу вахтер, юркий мужичишка с сусликовым выражением лица, остановил его машину, начал осматривать багажник.
– Ты чего, шеф, не в курсе, что я к вам на работу устроился? С таким шмоном у вас, похоже, спецобьект охраняется.
– Насчёт «спец» попал в самую десятку. В отношении тебя в курсе, что в охране нашему полку прибыло. Что касается шмона  – привыкай. Так положено. Да, а что у тебя там?  – вахтёр показал на спортивную сумку, лежавшую на переднем сиденье.
– Как что? Магарыч тебе везу. За знакомство, так сказать.
– А ну-ка, расстегни сумку.
Денис в который раз благодарил сам себя за то, что он не поленился в своей сумке устроить двойное дно. В нижней её части лежал связанный голубь с подарком Владика, а в верхней  – три бутылки водки. При виде их у вахтера сразу поднялось настроение. Он не заставил долго себя упрашивать.
– Ладно, уговорил,  – сказал он, оглядываясь по сторонам, облизывая пересохшие губы.  – Ты, я вижу, парень …ничего. То, что надо… Компанейский. Как только вся эта шушера с Лаборантом разбежится с работы по домам, так мы с тобой небольшой устроим сабантуй. Но так, чтоб до шефа не дошло. Усёк?
– Усёк. Только не понять, про какого Лаборанта ты глаголишь?!
–Да так. Есть тут такой химик-фармацевт занюханный. Аспирант, доцент недоучившийся. Хрен его по деревне поймешь. Над какими– то лекарствами колдует вот уже столько лет. Чи от грыжи помогает, чи от радикулита. Тоже не понять. Ну это не нашего ума дело. Во что можно  – врубайся. А во что нельзя  – не пыжься. Меньше будешь знать  – помрешь не молодым, а старым. Вот тебе мои советы. А сейчас проезжай. К вечеру после пяти состыкуемся.
Лихачёв, когда столкнулся с обитателями дачи, подумал, что попал в обитель Молчалиных, за исключением уже знакомого ему вахтера. Начиная с подменного охранника, двухметрового вёрзилы Кин-Конга, как он его про себя окрестил, без лишних слов на пальцах показывающего, какая откуда сигнализация и откуда какие ключи, и кончая пятью человеками, работавшими в подвальном помещении, куда Денису за железную дверь было строго-настрого запрещено заходить, все были на редкость неразговорчивыми. Один из этих пятерых  – пожилой человек небольшого роста, тщедушного телосложения, вероятно, за глаза имеющий кличку Лаборант, иногда выходил на воздух покурить вслед за своими подчиненными. Потом, спохватившись, властными отрывистыми фразами, похожими на команды, он гнал людей вниз на свои рабочие места. Все они, без исключения, исподлобья смотрели при встрече на Дениса. Молчаливо уходили в сторону, когда он пытался с ними заговорить. Денис стал думать, что он зря взял с собой диктофон у Владика. Люди, выходившие вновь из подвального помещения наверх, были немы, как рыбы, молча курили, не переговариваясь между собой, и опять скрывались за железной дверью лаборатории.
У Лихачева была масса времени ознакомиться с дачей Футасова. Снаружи она представляла собой трехэтажное здание, смотревшееся средневековым замком за счёт башен по углам трехметрового диаметра с бойницами вместо окон. Их венчали конусные крыши из нержавеющего металла. Не хватало для полноты картины лишь глубокого рва вокруг дачи и перекидного мостика на цепях. Карниз, что опоясывал здание, был выложен зубцами  – в виде Кремлевской стены.
Денис прошёлся через анфиладу комнат по всем этажам и всюду поражался окружающей роскоши. Мягкая золочёная мебель, выполненная в стиле барокко, дорогие картины на стенах, освещённые канделябрами, мрамор в туалетах и ванных комнатах, на всех этажах цветные телевизоры, огромный камин от пола до потолка в просторном зале, отражавшийся в полированном художественном паркете, – всё говорило о благосостоянии их владельца.
Денис вышел из дома подышать свежим воздухом. При виде его лебеди неспешно отплыли к центру внушительного размера бассейна, отделанного мрамором. Лихачев обходил вдоль изгороди внутри вверенный ему участок, обогнул вольер с павлинами. Ещё с десяток шагов по аллее, обсаженной густыми кустами сирени, и вдруг за поворотом он инстинктивно отпрянул. На него кинулись, обнажая белые клыки и разбрасывая слюну, две мощные немецкие овчарки. Псы бились о прутья клеток, грызли их в озлоблении от того, что не могут достать чужака. Вахтёр уже вышел из своей будки и, глядя на изменившегося в лице Лихачева, подтрунивал над ним:
– Че, говоришь, чуть в штаны не наложил? Не боись! Лишний раз на них резко не пыркайся. Пусть пообвыкнут, принюхаются к тебе. Их только на ночь выпускают. Вот придет сменщик Витюля. Он и займется этим делом, Ну чё, прошвырнулся по участку? Всё в порядке?!
– Да, в порядке.
– Ну, ты как насчет того, чтобы по паре капель пропустить?!
– Так труженики ещё корпят в лаборатории.
– Ежу понятно, что не сейчас. После того, как наши «дети подземелья» разбегутся по своим углам.
– Не могу.
– А что так?
– Я за рулем.
Денис показал на свою «девятку», припаркованную недалеко от ворот.
– Ах, да. Я и забыл, Ну смотри... Больше достанется мне и моему сменщику. Он меняет меня в семь вечера.
– Ну и на здоровье. Меня увольте. Давайте, ребятки, сами причащайтесь. А то сразу начинать свою службу с этих дел пока не резон.
– Тебе виднее...
В это время за воротами посигналили. Вахтер рысцой побежал в будку, открыл ажурные чугунные ворота. На территорию дачи въехал уазик типа скорой помощи с частными номерами. Водитель, не вылезая из кабины, крикнул вахтёру:
– Эй, Тихоня, брякни со своего пульта Лаборанту. Скажи, что за товаром приехали.
Он развернул машину и подогнал задним ходом её к ступенькам, ведущим вниз к двери лаборатории. Денис не подходил близко к людям, занимающимся погрузкой. Видел только со стороны, как они подавали водителю какие-то картонные коробки. Когда машина с товаром выехала за ворота, Тихоня вслед ей обронил:
– Молодец шеф, что делает людям нужные лекарства. Поправляет их здоровье.

20.

…Он, ссутулившись, появился в дверном проеме. Короткая стрижка, сильно развитая бычья шея, угрюмое выражение лица, квадратные челюсти, перемалывающие ароматную импортную жвачку, задрапированный в кожаную «униформу»  – всё это мгновенно отпечаталось в памяти Лихачева и тут же высветилось узнаваемой зрительной картинкой. Он признал его сразу. Это был, несомненно, тот парень, который в течение последнего месяца так настойчиво шпионил за ним. Но Денис не подал виду.
– Так ты и есть тот Виктор, мой сменщик, о котором говорил мне Тихоня.
– Выходит, что я. Ну как, все спокойно?!
– Да, дежурство прошло без ЧП.
– О-кей. Стволом шеф обеспечил?!
– Да, было дело.
– Ну, хорошо. В доме, кроме нас, никого нет?
– Нет, никого…
Сменщик перестал жевать жвачку, выплюнул её на пол, с неприкрытой угрозой в голосе сказал Лихачеву:
– Может, ты темнишь насчёт пушки? Ну-ка, покажи…
– Так, всё в натуре,  – говорил сменщик, не спуская глаз с пистолета, который покоился в руке у Лихачева,  – Честно говоря, я не ждал с тобой здесь встретиться... То, что я начну сейчас базарить, ты мотай на ус и шибко копытом не взбрыкивай в мою сторону. Нам обоим ещё нужно дожить до внуков.
– Ты чёго это городишь, никак не могу взять в толк,  – спросил Лихачев, недоумевая, к чему это клонит сменщик.
– А моя городьба, чтобы тебя, козла, пристрелить вместе с твоей мачехой. Да ещё твоего дружка прихватить в общую кучу работать по сбыту травки и плана.
Лихачёв потянулся за своим оружием, мирно стоящим на столе, но Виктор его опередил. Прогремел выстрел. Пуля просвистела над головой. Денис, падая под стол, сбивая стулья, изловчился схватить пистолет и, катясь кубарем по полу, машинально вскидывая руку, выстрелил в бегущего на него охранника. Глухой удар падающего тела, рядом глаза его врага с расширенными от боли зрачками, судорожно прижатые руки к животу и проступающая сквозь пальцы кровь. И снова глаза, его удивленные глаза и шепчущие губы:
– Падлы, подставили!..
Денис кидается к спортивной сумке, выхватывает из потайного кармана диктофон, подносит к лицу умирающего, записывает его сбивчивую речь.
– Тебя, парень, в моей смерти не виню. Я Виктор Чистяков, заявляю, что он, Фут, Футасов, пообещал, что Тихоня или его сменщик подменят твою обойму боевых на холостые патроны. Чтобы потом... спровоцировать тебя на выстрел и прикинуться сдыхающим подранком, сбежать от тебя в подвал. Там задержаться в лаборатории. Оттуда вызвать подмогу... через вахтёра...Мне больно, если бы ты знал, как мне больно...сейчас... Будь они все прокляты с их опиумом. Они ещё клепают другую искусственную отраву... Они по пьяне устроили групповую моей сестре. Два раза вынимал её из петли. Узнали, что я решил отколоться, завязать с ними, предложили, как откупное, пасти тебя месяц, чтоб, не дай бог, в ментовку ты не побежал. И еще разыграть с тобой этот спектакль... Это он подставил. Фут  – убийца. Никак не нажрётся. Мало ему крови? Будь он проклят!..
Умирающий начал хватать ртом воздух. Последние предсмертные судороги пробежали по его телу. Жизнь покидала его. Наконец он затих, Дениса начало колотить. Теперь он видел не остекленевшие глаза покойника, а глаза мачехи, переполненные невинными слезами. Вспомнил её, сгорающую от желания, прижавшуюся к нему во время танца в ресторане. Он словно сошёл с ума: явственно слышал её слова,  – точно она находилась рядом,  – адресованные погибшему охраннику: «работая у Футасова, ты сможешь оградить нашу семью от притязаний этого ужасного человека... Ты знаешь, он на всё способен».
Лихачёв понял, что он по уши в дерьме. Что всё это было подстроено Футасовьм и его мачехой. Что его использовали, как слепое оружие в своей игре. Его руками убили неугодного им человека, решившего окончательно развязаться с ними. Как расплавленная лава, извергающая из жерла вулкана, захлестнула его ненависть к этим двуногим хищникам. Он уже догадывался, с какой целью они его подставили. Футасов намеревался выжать из них согласие на то, чтобы он и его друг влились боевыми единицами в его наркомафию. В случае отказа ему за провоз наркотиков и убийство своего сменщика светила вышка.
Последняя мысль вернула его к действительности. Время работало против него. Одна надежда оставалась на микрокассету с записью предсмертной исповеди охранника. Денис кинулся к тумбочке стола, оттуда извлёк спортивную сумку, вытащил из неё голубя, несчастную птицу, просидевшую целый день взаперти в своей темнице. Прикрепил к его груди микрокассету, обвернув липкой лентой тремя слоями для пущей надежности. С развязанными ногами голубь выпорхнул из рук Лихачева в предварительно раскрытую форточку и белым пятном растворился в закате солнца.
Главное было сделано. Надо было срочным образом покинуть это осиное гнездо. Но как? Проезд на «девятке» через ворота, где его наверняка дожидались обо всем предупрежденные Тихоня и бойцы Фута, был закрыт. Вот где пригодился бывшему десантнику его запасной вариант. Он нащупал в сумке металлический трезубец– кошку со смотанным капроновым линем. Это ему ещё сослужит хорошую службу.
Денис уже собирался выйти из коптёрки охраны, как бросил последний взгляд на труп. На миг он остановился, вернулся обшарил карманы своего бывшего сменщика. Наконец, он нашёл что искал. Это был ключ от лаборатории. Нет, ещё не все счёты сведены с его покровителями.
– Фарисеи хреновы!  – выругался про себя Денис.  – Я вам устрою варфоломеевскую ночь, чёртово племя! Это будет вам подарок от бывшего десантника.
Лихачёв понимал, что пока еще не поступил сигнал от его сменщика на проходную. Значит, у него оставалось немного времени пропеть на прощанье песню «Варяг» тем «козлам», что дожидались его у ворот. Денис сбежал по ступенькам вниз, открыл ключом массивную железную дверь лаборатории. С облегчением отметил про себя, что сигнализация не сработала. Была отключена. Это убедительно доказывало правдивость слов покойного о том, что Футасов именно здесь спланировал «сдыхать» своему охраннику.
Глазам открылось просторное на всю площадь дачи подвальное помещение. Денис с наслаждением приговаривал:
– Я вам всем волчьи уши выверну наизнанку, заверну бантиками на затылках. По гроб меня будете помнить.
Лихачёв крушил руками, ногами, стульями  – всем тем, что попадалось ему на глаза, всевозможные колбы, реторты. Раскидывал картонные коробки. Вытряхивал из них целлофановые мешочки, содержимое которых высыпал на пол. С каким наслаждением Денис топтал ногами этот порошок. Он расстреливал из пистолета сменщика незнакомое ему оборудование  – всю эту дьявольскую технологию, продукция которой медленно и неотвратимо убивала людей. Он стрелял, нисколько не опасаясь, что его услышат, так как лаборатория была совсем глухая, без окон. Одни лишь лампы дневного света освещали её. Сухой щелчок бойка заставил прийти его в себя на короткое время, дал ему понять, что он расстрелял все патроны. Денис выкинул пистолет Чистякова за ненадобностью, взглянул в угол и увидел там неожиданно для себя возле шкафа двухпудовую гирю. Он взял её за дужку и вновь пошел крушить всё, что попадалось ему под руку. Наконец, он выдохся, взглянул на часы. Ему показалось, что ушла целая вечность на весь этот великолепный погром, что он устроил. А, оказалось, прошло только десять минут. Надо было уносить ноги.
Лихачёв, осторожно ступая по битому стеклу, прошёлся к двери, замкнул её на ключ, поднялся наверх. Оглянулся. Ночь раскинула над землёй свой чёрный бархатный плащ, под куполом которого зажигались первые звёзды. Денис, пригнувшись, побежал через сад к задней стороне ограды, возле которой рос раскидистый тополь. Его он заприметил ещё при первом осмотре участка. Лихачёв похлопал его, как старого знакомого, по шершавой коре ладонью, сказал шёпотом:
– Ну что, приятель, дождался десанта? Выручай, браток...
«Приятель» при каждом дуновении ночного ветерка отвечал в темноте чуть слышным шёпотом листьев. Тем временем Лихачёв достал из сумки «кошку», взобрался на своего «друга» и, что есть силы, бросил её на соседнее дерево, стоящее за оградой. Подёргал  – она закрепилась накрепко. Свободный конец линя он привязал к тополю. Ловко перебирая руками и ногами, Денис таким образом покинул владения Футасова и оказался за оградой на нейтральной территории. Как только он спрыгнул с дерева на землю, его подхватили две пары рук. Денис рванулся в сторону, двумя ударами ноги заехал одному в солнечное сплетение, другому  – под пах. Опрокинул их напрочь. Они катались волчком по земле, воя:
– Уйдет, гадёныш, мать твою!..
Кто-то третий, подкравшись из-за спины, накинул на него рыболовную сеть. Денис, запутавшись в ней, был сбит с ног. Трое боевиков Фута, навалившись, взяли его в темноте, хрипели в озлоблении:
– Не уйдешь! Вяжи ему руки!.. Ствол?! Надыбай, где у него ствол?! Давай-ка его сюда... Мы из тебя весь твой «спецназ» вышибем начисто. После наших рукопожатий ни одним членом не шевельнёшь, паскуда!
– Тащите этого фраера обратно на дачу,  – командовал один из троих.  – А ну-ка, расщербань ему едальник!
В воротах подбежавший к связанному Лихачеву вахтёр, сменщик Тихони, весело спрашивал:
– Ну, ты как, замочил Устрицу?!
– Какую еще Устрицу?!  – еле разжимая разбитые в кровь губы, переспросил Денис.
– Ты чего, не понял  – своего сменщика?!
– А, всё понял... да пошел ты!
– Иди, иди, охраняй ворота,  – говорили вахтеру,  – а мы без тебя как-нибудь разберемся.
Когда подходили к широким мраморным ступенькам Футасовского дворца, Денис не без злорадства обронил своим мучителям:
– А не хотите ли взглянуть, мальчики, какой я навёл морской порядок в вашей лаборатории?!
Спустились по бетонным ступенькам вниз. Один из бойцов Фута дёрнул за ручку железную дверь. Та была заперта.
– Ты как, добровольно расколешься или тебе помочь? Где ключ?!
– Пошарьте в карманах, найдёте.
Денис, радуясь своему, улыбнулся разбитыми губами. Его ожидания оправдались. Три молодца присвистнули, чуть не взбесились от увиденного.
– Да, от твоего шмона кого хочешь кондрашка хватит. Крепко, парень, поработал. Ничего не скажешь. Придется шефу с Лаборантом начинать всё сначала. Но это их проблемы.
– Теперь, ребятки, надо подумать и о себе,  – командовал тот же самый громила, поигрывая бицепсами. – Ловим момент. Собираем эту «радость» с пола ровно столько, чтобы Вшивый на воротах не засёк и не настучал. Давайте только по-быстрому. Шмон этого недоумка всё спишет. Реализуем, где надо. И опять будем с бабками. Это нам подогрев – доплата за вредные условия работы. А теперь немного надо потрудиться с этим сучёнком.
Один из трех костоломов, кто пленил Лихачева, только что вышедший, вбежал обратно, обращаясь к громиле:
– Слышь, Хома, а он всё-таки замочил Устрицу.
– Слизняк и есть слизняк. Видите ли, обиделся за сеструху, что ей в дымоходах от души сажу потрусили. А мы не шибко любим обиженных. Поэтому туда ему и дорога,  – проговорил Хома, поглядывая на Лихачева.
– Ты вот что, парень, шеф спрашивает, будешь на нас работать?!
– Нет.
– Ну что ж, с подсказки шефа устроим тебе небольшой «тунгусский метеорит». Он любитель таких хохм. А ну-ка,  – Хома показал пальцем в направлении двухпудовой гири, валявшейся возле дверей,  – тащите-ка сюда спортинвентарь Лаборанта.

21.

На чердаке было пыльно и душно. Мирно ворковали голуби. Узкая полоска света пробивалась через щель в крыше. В ней парили мириады золотистых точек, Женьке Милахину надоело уже смотреть на эти пылинки, выхваченные случайно из чердачных сумерек солнечным лучом, созерцать в течение дня их бессмысленные танцы. Надоело слушать мирно воркующих голубей в голубятне. От жары его постоянно мучила жажда. На своё несчастье, Женька не был азиатом, поэтому не знал, что самое лучшее средство её утолить  – это горячий зелёный чай. Поэтому он то и дело спускался вниз, прикладывался к ковшу, которым черпал воду из ведра, жадно глотал её, как удав. Голый по пояс, он обливал напоследок себя, радуясь тому кратковременному облегчению, что приносила живительная влага. После чего Милахин взбирался по лестнице опять на чердак. И всё начиналось сначала.
После расставания с другом тревога за него не покидала Женьку, заставляла собрать свою волю в единый кулак и терпеливо дожидаться голубиной почты. День шёл на убыль. Закат отбрасывал на землю красные всполохи. Отчаяние прокралось в душу Милахина. От Дениса не было никаких вестей. Воображение рисовало ужасающие картины гибели друга. Солнце уже скрылось наполовину за горизонтом, смеркалось. А Женька продолжал автоматом твердить одну и ту же фразу: «Процесс пошёл, дорогие товарищи», ещё надеясь на что-то, всматривался в квадрат раскрытого чердачного окна. Но что это?! Раздались шум и хлопанье крыльев. И вот, чудо!  – на подоконнике появился воркующий белый посланец с долгожданной почтой. Женька поймал его. Он готов был расцеловать пернатого почтальона от носика до кончика хвоста. Милахин скатился кубарем с чердака. В комнате у Владика его дожидался оставленный на столе хозяином диктофон. Женька вставил в него микрокассету, включил воспроизведение, содрогнулся от услышанного. Но нельзя было терять ни минуты. Всё, что прозвучало в этой комнате, было переписано на двухкассетный магнитофон Лихачёва, заранее привезённый Женькой. Он думал насчёт микрокассеты. Везти её с собой было рискованно. Это означало подставить не только себя, но и Дениса, провалить тщательно продуманный им план, единственной целью которого было заставить противника сыграть по их правилам.
Милахин снова очутился на чердаке рядом с голубятней, в темноте голуби залопотали, тревожно переговариваясь друг с другом. Женька нагнулся, чиркнул спичкой, освещая подоконник чердачного окна. Пламя высветило под ним узкую щель, вполне достаточную, чтобы просунуть туда завернутую в кусок целлофана микрокассету. Этот заранее обговорённый с Лихачевым тайник Милахин прикрыл случайно подвернувшейся щепкой.
… Он мчался на спортивном «велозвере» по пустынным ночным улицам города, не ведая, что произошло с Денисом на даче у Футасова. Наконец, он у домика Лихачевых, стучится в закрытую дверь. В окне отодвигается занавеска, появляется заспанное лицо старшины. На вопрос Милахина, дома Денис или нет, Петрович отрицательно покачал головой. Женька в смятении лихорадочно перебирает в голове предполагаемые варианты отсутствия друга. Вывод один: с ним произошло из ряда вон выходящее. На этот случай Лихачёвым также была составлена домашняя заготовка. Милахин круто развернулся и направился к соседней пятиэтажке. Там он взбежал на последний этаж, стал возле знакомой двери, позвонил. Вышла Эльвира. Увидев друга Дениса с магнитофоном, она встревоженно спросила:
– Что случилось, Женя? Почему так поздно?!
– Поговорить надо. Зайти можно?
– Заходи...
В прихожей без лишних слов Милахин включил магнитофон. Эльвира услышала: «…подменят твою обойму боевых на холостые патроны… Он меня подставил, Фут убийца. Мало ему крови... Будь он проклят!...»
Словно с того света доходили до Перехлёстовой предсмертные слова сменщика Лихачёва.
– Ну, хорошо. Ты теперь всё знаешь,  – устало сказала Эльвира бесцветным голосом, глядя куда-то перед собой в пустое пространство.  – Нет сомнений: эта запись расставляет всё на свои места. Надеюсь, ты оставил себе копии?!
– Не волнуйся. Будь спокойна. Они в надежном месте. Их у меня столько, что можно весь город забросать ими, как осенними листьями. Не думайте взбрыкивать. Наш верный человек уже по пути в Москву. Если что с нами случится, он знает, кому передать кассету.
– Я так и думала. Неплохо сработали, мальчики. Неплохо… Малость спутали наши карты. Ну да ладно. Иди, Женя, домой. Ты сделал своё дело, ничего не бойся. Спи спокойно с чувством исполненного долга. А нам тут с Николаем Семеновичем думать всю ночь придется, как быть с вами и со всем тем, что вы замутили.
– Нет, никуда я не пойду.
– А что так?
– Денис после смены не вернулся домой. С ним что-то случилось. Мне нужны гарантии, что он целым и невредимым доберется с улицы.
– Чёрт возьми! Маховик раскрутился... Попробуйте остановить. Нет! Надо успеть.
От холодной бесстрастной интонации в голосе Эльвиры не осталось и следа. Она словно проснулась от спячки, со всех ног кинулась к телефону, торопливо набрала номер:
– Ах, чёртова охрана не отвечает. Надо звонить вахтеру... Это ты, Вшивый?! Где Хома?! Чтоб срочно шёл на телефон. Слышишь, срочно! Без промедлений. И чтоб нового охранника пока оставили в покое... Да, это приказ!
Эльвира была вне себя, похрустывая от волнения пальцами, металась по комнате. Она безотчётно приняла решение пока не сообщать Футасову о случившемся.

22.

Вахтёр, что есть силы, барабанил кулаками в гулкое железо. Из-за двери грозно откликнулись.
– Кто?!
– Я, Вшивый.
– Чего хотел?!
– Открывай двери. Скажу.
– Чёрт с тобой, заходи. Когда вахтёр зашел, его глазам открылась ужасающая картина Мамаевого побоища. Словно сокрушающий на своем пути ураган прошёлся по лаборатории, оставляя за собой бесформенные обломки разбитых шкафов и оборудования. Посредине этого хаоса сидел на одном единственном уцелевшем стуле Хома, покуривая, вожделенно смотрел на Лихачева, связанного по рукам и ногам. Над головой десантника на высоте двух метров от пола висела двухпудовая гиря. Она была подвешена на капроновом лине, переброшенном через блочок, зацепленный за крюк под потолком. Другой конец веревки был привязан к ножке, стуле, где восседал полевой командир бойцов Фута. Он то подносил пламя зажигалки к ножке стула, наблюдая, как плавится капрон, то убирал его в сторону, играя на нервах своей жертвы. Он говорил умиротворенно Лихачеву, точно у них была дружеская встреча в баре, а не смертельное противостояние друг с другом:
– На пушку берёшь… Какой мне понт ввязываться в твою игру?! Принимать её на веру?! Говоришь, что диктофон мы у тебя в сумке нашли. Тем самым ты нас всех на туфтовый кукан обул?! Мне твой учкур до фени! Да, шеф распорядился в случае твоего отказа шибко не церемониться. Последний раз, приятель, спрашиваю, будешь работать в нашей бригаде?!
– Нет! Единственно, чему я радуюсь, что с вашего гадюшника не сегодня, так завтра одни перья посыпятся!
– Что будет завтра  – посмотрим, а что будет с тобой сегодня, я знаю...
Хома не успел договорить, как от пламени свечи лопнул линь. Вшивый в один прыжок преодолел расстояние до Лихачева, дёрнул его за ноги, успел отвести от смертельного удара. Гиря черным метеоритом промелькнула в воздухе и тяжело шмякнулась в то место, где находилась голова Дениса. Она перед его лицом нагнулась пару раз своим пузатым боком, била по глазам выдавленным клеймом – 32 кг. Он расширенными зрачками разглядывал её, лежал, не двигаясь, как парализованный.
– Ты чего, фраернулся?!  – взревел Хома. – Мешаешь душу отвести. Мы тебе, козлу, вначале хавальник в задницу загоним, а потом на перья поднимем!
– Ша, братва, мы в шухере! Тебе, Хома, срочно на телефон  – хозяйка вызывает, а его,  – Вшивый показал на Лихачева,  – распорядились пальцем не трогать, оставить пока до приезда шефа.
– Сто тысяч чертей! Как кайф ловить  – потешиться, так всегда вечный облом!
Хома разочарованно чесал свой стриженый затылок. Его небритая физиономия приобрела выражение тупой досады, детской обиды от того, что терялась возможность поиграть в свои любимые игрушки.
– Люблю я тебя, Вшивый, только за то, что ты беспантовый, простой, как маргарин. Ладно, не бзди. В распыл не пущу... Хмырь ты у нас ласковый. Так и быть. Пойдём брякнем кому надо. Послушаем сводку погоды.
На проходной телефонная трубка в руке у Хомы чуть не раскалилась от разговора с «хозяйкой медной горы». Он её спрашивал:
– О чём ты хочешь со мной говорить?!
Еле сохраняя душевное равновесие, она засыпала Хому встречными вопросам.
– Он живой?!
– Пусть спасибо скажет Вшивому. Если б не он, то б его мозгами сейчас смазывали вместо обувного крема свои шкарботья.
– Ты же мясник! Дай волю, кого хочешь на фарш пустишь. Тебе убить, что высморкаться!
– А то как же, донна Лиза. Свою работу знаем и любим…
– Так ты говоришь, что не успел его на ножи поднять?!
– Да, нет же. Не успел… Он был вооружён малость...дурой. Отняли. Живой он, ещё трепыхается.
– Чудесно!  – Эльвира Ивановна наконец перевела дух.  – Ты знаешь, у него на всех нас заведен «компромат». Так уж вышло, но перед тем, как коньки откинуть, сменщик успел ему выболтаться. Этого вполне достаточно, чтобы против Фута и всех нас начать раскручивать невесёлое дело. Ты меня понял?!
– А, может, донна Лиза, он нас на понт берёт? Если так, отдай его мне на растерзание.
– Да слушай, Фома неверующий!
Эльвира Ивановна вырвала магнитофон из рук рядом стоящего Милахина, включила запись, поднесла вплотную телефонную трубку. Хома услышал:
– Будь они все прокляты с их опиумом... Они ещё клепают другую искусственную отраву. Фут убийца. Мало ему крови...
– Вот, сука, нафордыбачил! Всё-таки подлянку устроил на прощанье! Узнал я его голос, козла драного!  – говорил взволнованно в телефонную трубку Хома.  – Так нашу фирму менты мигом залокшают. И поминай, как звали! Чё делать будем, донна Лиза?!
– Шефу сообщим о случившемся.
– Да нет, пока не стоит. Он, говнюк поганый, лабораторию разбомбил в пух и прах. Одна жуть берет, глядючи на такую подставу! А под горячую руку шефа не хотелось бы попадать. Шкурой рискуем. Лучше сама приезжай, покумекаем. Могёт, какую «кухню» сварганим, чтоб сметана в кринке осталась, и кот Васька был сыт.
– Ну, хорошо. Ждите. Скоро буду на месте, А его, скотину, пока не трогайте до моего приезда.
Эльвира была рада, что Хома сам первый вызвался не сообщать Футу о происшедшем. Это ей было на руку. Она тут же перезвонила своему подручному:
– Слышь, Буратино, срочно подгоняй тачку к подъезду моего дома. Чем быстрее, тем лучше…
– Так ты, Женечка, понял?  – Перехлёстова обратилась к стоящему рядом с ней Милахину,  – Лихачев жив и привет тебе передает. Повторяюсь, оставляй одну из твоих двух кассет мне на память. Это 100-процентная гарантия, что к тебе друг вернется целым и невредимым. А сам иди домой.
Минут через десять Буратино был на квартире своей хозяйки. Она ему говорила:
– Так надо. Но тачку ты отдаёшь мне на этот вечер. Сам же отправляйся к Хмырю. Знаешь, где он живет?! Здесь недалеко. Там меня дожидайся.
Перед тем, как выйти из квартиры, Эльвира Ивановна зашла в спальню, где положила на всякий случай дамский пистолет в свою сумочку.

23.

Ровно в полночь она въехала на территорию дачи Футасова, припарковала машину рядом с «девяткой» Лихачева. Вахтер выбежал ей навстречу, на ходу рассказывая, что произошло за это время. Он проводил её до лаборатории. При виде такого разгрома и от молниеносно в уме подсчитанных убытков Перехлёстова пришла в ярость:
– Лихачёв, ну и здорово ты лихачнул! На, получай!
Эльвира Ивановна, проходя к услужливо подставленному ей стулу, по пути со всей силы ударила ногой в бок своему пасынку. Тот, связанный, так и продолжал лежать на полу рядом с гирей. Избитое тело гудело и ныло от боли. Денис застонал. Он с неприкрытой ненавистью смотрел на мачеху. Из-за её спины выглядывал вахтер, с любопытством разглядывающий избитого в кровь молодого парня. В предвкушении предстоящей расправы над десантником Вшивый подхихикивал:
– Ему сейчас будет полнейший «сникерс»!
– Подожди, уймись. Не лезь не в свои дела.  – Перехлёстова перебила вахтёра  – А ну-ка взгляни, что там у них в штанах отвисает?
– Где, а? Что?!
Вшивый непонимающе закрутил головой.
– Смотри лучше,  – донна Лиза повторно показала на оттопыривающиеся карманы брюк Хомы.
Вахтер подошел и вытащил при общем молчании целлофановый пакет с белым порошком, подал его хозяйке.
– Я больше, чем уверена, что у тех двоих то же самое. Вы стервятники,  – зловеще произнесла Эльвира Ивановна,  – позарились на хозяйское добро... Так, Вшивый, свидетелем будешь. А сейчас сделал свое дело  – уматывай на ворота. И носа сюда не показывай, пока я тут буду разборки чинить своим и чужим.
Когда вахтёр вышел, Перехлёстова закрыла на ключ за ним дверь, вернулась обратно. Усевшись на стул, она сказала трем, хранившим до сих пор молчание боевикам:
– Ладно, ребята, не жохайте. Шефу не выдам. Подойдите поближе. Я лучше расплачусь с вами «капустой». За что  – немного позднее скажу.
Хома сразу расплылся в улыбке. За ним потянулись к донне Лизе и его дружки. Когда они были в трех метрах от неё, их хозяйка кинула им под ноги пачки долларов. Бойцы Фуга кинулись жадно их подбирать, вырывая друг у друга вожделенную валюту. Они не обратили внимания, как Перехлестова вслед за деньгами вытащила из сумочки свой дамский пистолет. Тремя выстрелами она уложила их всех наповал. Ей показалось, что Хома ещё жив. Четвертый дополнительный выстрел в упор размозжил ему голову.
Лихачёв не мог ничего сообразить. Все так быстро произошло у него на глазах. Эльвира тем временем обшаривала карманы убитых. Найдя что искала, она с финкой приблизилась к Денису. Ему, связанному по рукам и ногам, ни бежать, ни сопротивляться не было никакой возможности. Лихачев от бессильной ярости кричал мачехе:
– Быстрей кончай, стерва! Но знай: тебе я всё равно не покорюсь!
Но что это?! Он чувствовал, как слабеют разрезанные на нем веревки, видит перед собой обезумевшие ее глаза, слышит гулкий в подвальном помещении шёпот?
– Только ради тебя я пошла на «мокрое дело». Отмазка у меня полная перед шефом. Дескать, я их попутала с порошком. Они кинулись. Сам понимаешь… В порядке самообороны. Потом я не ошиблась в своих ожиданиях в отношении тебя. Надо же, так обставить Фута! Твои козыри оказались сильнее. Ума тебе не занимать. Фут стареет... Я хочу видеть тебя на его месте. Слышишь, дорогой, хочу!... А сейчас, милый, возьми меня, возьми! Так, как это было в ту ночь!
Эльвира точно сошла с ума. Словно в припадке эпилепсии, одержимая бесами, она билась в истерике. Среди трупов и крови в экстазе она рвала на себе одежду, заголялась, тянулась к бывшему десантнику, обуреваемая диким желанием повторно вкусить плотскую любовь. Как ведьма, вынырнувшая из преисподней, с горящими глазами мачеха ползла по рассыпанным долларам к Денису. Вцепившись, она со звериной страстью вжималась в него, неустанно повторяя:
– Ты мой, мой! Ты слышишь?! И больше ничей!
Денис с трудом отшвырнул её от себя. Кинулся к стулу с единственной целью подобрать лежащий на полу дамский пистолет. Обернувшись инстинктивно назад, он увидел перед лицом занесённое лезвие финки. Лихаёв еле успел подставить стул под ожидаемый удар. Через секунду он сбил с ног мачеху, прыгнувшую на него со спины обезумевшей пантерой, вязал ей, отчаянно сопротивляющейся, руки. Она же, корчась на полу, кричала ему, в озлоблении скрипя зубами:
– Я всё равно заставлю тебя жрать человечину! Ненавижу таких, как ты, правильных, чистеньких!
Лихачёв, не обращая уже на неё внимания, обыскивал трупы. Когда нашёл свой пистолет, он направился к двери, прихватив заодно на всякий случай сумочку мачехи. Она же в шоке, прерывая свои вопли рыданиями, орала вслед в гулкую закрываемую им железную дверь:
– Ненавижу!.. Ты мой! И больше ничей! Соглашайся  – будешь купаться в миллионах... Возьми меня, возьми!..
… Снаружи Лихачёва сразу обступила ночная темень. Только на проходной у ворот горел свет. Выехать незамеченным на своей машине не представлялось возможным. Денис, подкравшись к будке вахтёра, постучал в окно и тут же стал за дверью. Вшивый вышел на крыльцо, крутнул головой, недоуменно озираясь по сторонам, как внезапно из-за двери на его затылок обрушился удар рукояткой пистолета. Вахтёр сполз под крыльцо, теряя сознание. Лихачёв тут же заскочил в будку, нажал на кнопку, стал открывать ворота. Повернувшись, он увидел, как из сумочки его мачехи, небрежно кинутой им на стол, выпали на пол два целлофановых пакета с наркотиками, каждый весом с полкило, видимо изъятых у Хомы. Денис заглянул в сумочку. Там, кроме денег, лежал ключ от квартиры Эльвиры. Он крутил его в руках. Какая-то еще не до конца осознанная им тайная мысль заставила его выскочить из будки, заглянуть под неё и положить снизу в образовавшуюся между половой балкой и крыльцом нишу один из целлофановых пакетов.
Спустя некоторое время Лихачёв сидел темноте один на диване в пустой квартире Перехлёстовой и решал про себя одну из нелёгких задач, какую преподнесла ему жизнь. Денис вспомнил, что на следующий день должен приехать с вахты Александр Данилович. Наконец, он принял решение, зажёг настольную лампу, начал писать письмо:
«Отец, любимый, родной. Пишу без всякой надежды с тобой встретиться. Ещё раз заклинаю тебя, брось эту женщину. В противном случае она нас обоих погубит. Многое я не могу тебе сейчас рассказать. Никому не верь, если кто будет приписывать мне что-то плохое. Ничего такого постыдного я в жизни не совершил. Я уезжаю с Женей. Только куда, не спрашивай. Так надо. Твой любящий сын Денис».
Лихачёв оставил письмо на журнальном столике, оглянулся по сторонам. Его внимание привлекла висящая на стене в зале картина неизвестного ему художника с изображением пейзажа в стиле Ван Дейка. Потушив лампу, он подошел к ней и засунул под неё подальше в глубь между стенкой и позолоченной рамой второй целлофановый пакет с порошком.
– Это тебе дополнительный вещдок, дорогая мачеха,  – шепнул Денис на прощанье, замыкая дверь ее квартиры.
… Во дворе возле гаража Лихачёвых заурчала негромко машина. Женька мигом проснулся. Да он толком и не спал. Его точно подбросило. Он соскочил с кровати, подбежал к спящему старшине, стал его будить:
– Слышь, Петрович? Чует моё сердце  – это он приехал!
– Кто он?  – старшина еще не пришел в себя от сна.
– Вставай, вставай. Сразу поймёшь и врубишься…
В дверях окровавленный, в синих подтёках стоял, пошатываясь, Денис. Ему казалось, что его поместили в большой аквариум с водой. И теперь он смотрит из него без маски внутрь комнаты, где находящиеся в ней предметы плывут, покачиваясь, перед глазами, теряя свои очертания. Но вот откуда-то из-за угла появилось в дрожащем мареве размытое белое пятно, постепенно приобретая контуры человеческого лица. Прямо с порога, чуть не падая, Денис с трудом проговаривая слова, сказал своему старшине:
– Твоя взяла, Петрович. Не сошлись с шефом характерами... Охранять финансовых тузов  – это не по мне. Всё! Собираемся, едем в Абхазию!
…Буквально за десять минут до отправления поезда уже под утро Лихачев сделал пробежку по перрону. Вскоре нашел, что искал. В телефоне-автомате он набрал номер Футасова. В трубке пророкотал знакомый ему бас:
– Да, я слушаю...
Вкратце поведав о «скандале в благородном семействе», Лихачев воспроизвел магнитофонную посмертную запись Чистякова и тут же приготовился услышать яростную бессильную брань. Но надо было отдать должное спокойствию и выдержке «крестного отца» местной наркомафии, который невозмутимо спросил:
– Сколько?
– Что «сколько»?  – непонимающе переспросил Денис.
– Я спрашиваю, сколько тебе заплатить за эти материалы и сверх того, чтобы ты с твоими мозгами работал на меня? Футы-фиты, карты биты!.. На этот раз... мои. Ловко же ты меня в лапти обул.
– Нисколько.
– Не понял.
– Я говорю  – нисколько!
– Ты хочешь всему этому делу дать ход?... В таком случае не буди во мне зверя. Тогда мне терять нечего... Сам понимаешь!
– Слушай меня внимательно, Николай Сергеевич. Я с другом уезжаю с концами из города. Куда?  – тебе не надо знать. Посылать своих киллеров вдогонку за нами не советую. Даже после нашей смерти через верных людей мы тебя достанем. Эта запись вкупе с дополнительными вещдоками все равно получит огласку. Я гарантирую. Тебе это ни к чему. Поэтому сиди в своей берлоге и не рыпайся. Мне кажется, для того, чтобы мы спокойно расстались, как минимум нужно, чтобы ты через Эльвиру... Кстати, поезжай к себе на дачу. Она с твоими усопшими жлобами там мирно отдыхает. Так вот через неё передай Александру Даниловичу наши с другом трудовые. Они нам ещё пригодятся. С этого дня мы у тебя не работаем, как не оправдавшие твое доверие. Это по мелочи. Ну а по-крупному: чтобы, не дай бог, за время нашего отсутствия что-то случилось нехорошее с моим отцом и с моей любимой девушкой. Ты меня понял?!
– Чего уж не понять, Денис Лихачев. Будет всё, как просишь. Единственно, что меня морально убивает  – это мы с тобой так и не стали единомышленниками. Очень прискорбно. Я крайне нуждаюсь в преданных мне  сильных людях. А то вечно какая-нибудь шваль путается под ногами, так и норовит отхватить какой кусок пожирнее. А чтобы за идею, мой мальчик, как ты... Нет, таких не припоминаю. Признаюсь..., нравишься ты мне, Денис Лихачев. Жаль расставаться с мужественным человеком, готовым в любой момент пойти на самопожертвование... Взойти на Голгофу. Значит не судьба работать вместе. Как знать, может, когда-нибудь наши пути-дорожки вновь пересекутся. Да, я все-таки сдержал свое обещание. С вас троих сняли обвинение по провозу наркотиков. Вообще  до этого не было такого случая. Будет тебе известно: понятые  – это были мои люди...
– Не знаю. Все может быть.  – Лихачев с нетерпением поглядывал на часы,  – но мне это уже не интересно. Всё, прощай!
– Постой прощаться. Я думаю, тебе будет далеко не безразлично узнать от меня, что пистолет, из которого ты, сынок, так небрежно оборвал непутёвую жизнь Виктора Чистякова, находится в розыске. А это значит, что до этого он уже побывал в «мокром» деле.
– Всё, я понял. Спасибо за информацию. Чао, бамбино!
Лихачёв повесил трубку, вышел из телефонной будки, опешил от неожиданности. На нём повисла Настя.
– Ты откуда... Как меня нашла?!  – спрашивал он растерянно.
– Женя полчаса тому назад позвонил соседке, сказал, что вы уезжаете, приехала на такси... Кто тебя побил?! Что за изверги?!... Только скажи, куда ты уезжаешь?! Когда вернешься?! Любимый, не покидай меня! Ты слышишь, у нас будет ребенок!
– Что?!  – Лихачёв бежал по перрону к своему вагону, а тут остановился, как вкопанный.
Солнце уже взошло над городом, обволакивало розовым светом здание вокзала, поезд, изготовившийся уйти в полыхающий восход.
– Повтори, что ты сказала?  – переспросил Денис.
– Я говорю: у нас будет ребенок...
Лихачёв что есть силы прижал Настю к себе, целовал в упоительной для него радости её плачущие глаза и губы, твердил ошалело от нахлынувших на него чувств:
– У нас обязательно будет ребенок!
– Люди!  – кричал он на весь перрон подбегающим пассажирам и их провожающим:  – У меня будет сын!!!
– Постой, чумовой. Дуралей, ты меня задушишь. Уймись! Еще неизвестно, кто будет,  – смеялась сквозь слезы девушка.
– Молчи, мне лучше знать, кто у нас будет…
Лихачёв, не обращая внимания на протесты Насти, какое-то время нес её на руках. Но тут с места тронулся поезд. Женя Милахин кричал ему с подножки, повиснув на поручнях:
– Дышите  – не мычите, а расставаться надо! Давай, Дениска, быстрей, а то останешься!
– Береги себя. Я обязательно напишу. Я скоро вернусь,  – говорил на бегу Денис Насте.  – Вот… возьми магнитофон. Кассету я беру с собой. А это тебе письмо для моего друга, живущего здесь в городе. Зовут его Владик. Там на конверте указан и его адрес... Если что случится со мной, передай ему это письмо. Но ни под каким предлогом не вскрывай конверт. Спрячь его, чтобы никто о нем не знал. Хорошо, договорились?..
Лихачев еле успел вскочить на подножку своего вагона. Покачнулся, чуть не упал обратно, подхваченный вовремя руками старшины и друга. Поезд набирал ход. У Дениса словно комок застрял в горле. Он долго ещё махал рукой Насте, одиноко стоящей на краю перрона, пока та не исчезла из виду.
Когда поезд загромыхал по мосту, Лихачёв воспользовался незакрытой проводником дверью в тамбуре. Он, изловчившись, выбросил в Волгу свёрток со злополучным пистолетом, о котором в телефонном разговоре соизволил благородно упомянуть Футасов. Волжские воды навечно похоронили следы одной из очередных человеческих трагедий, происшедших на грешной земле.
Денис лежал на верхней полке плацкарты, не вступая в разговор со своими попутчиками. У него в голове неотступно звучала любимая песня его покойной матери «Бесаме-мучо».


ГЛАВА ПЯТАЯ
БОЛЬ ДУШИ МОЕЙ, АБХАЗИЯ

                «Как скажи тебя зовут – и она…
                ответила : « Победа!»      
                Слова из песни  Баснера.

1

Над ущельем, широко распахнув крылья, бесшумно и плавно кружила пара птиц. Они делали один за другим круги над группой вооруженных людей, идущих друг за другом по узкой  горной тропе. Внизу под ногами бесновалась безымянная река, которая билась об подножья неприступных скал.
Денис поднял голову, спросил:
– Это что за разведка над нами? Упрямо так лётает… Орлы или коршуны?
– А хрен их по деревне знает,– откликнулся  его друг Женька Милахин. –   Ясно, что не  канарейки из клетки…Кто бы ни были, они сами по себе, а мы сами по себе. У них свои заботы. А у нас свои… проблемы.
– Ты как всегда прав, но не проблемы, а поставленные перед нами боевые  задачи, которые мы должны выполнить во что бы ни стало… и с наименьшими потерями. – Лихачев отвечал другу.
– Так точно. По-другому не бывает.
Их группа недавно была высажена на южный склон перевала и теперь спускалась вниз. Но все равно так как шли не налегке, а с боеприпасами и с оружием да ещё в условиях высокогорья ощущалась нехватка кислорода. С непривычки чувствовалось сердцебиение в груди. Когда тропа оказалась у самой воды, старшина Остапенко  объявил короткий привал.
Группа в составе семи  человек от усталости попадала кто куда. Денис подошёл к берегу, слил с фляги  остатки воды и набрал её снова. Сделал пару глотков, не больше. Доставленная речкой с близких ледников вода была кристально чистой и холодной. Да так, что заломило зубы. Она пахла снегом. Лихачёв прислонился спиной к валуну, с наслаждением вытянул ноги. Взглянул на противоположный берег реки. Неведомо куда в небесную высь уходила вертикально каменная стена, задевая  низко плывущие облака. На их  же пологой стороне  росли кое-где низкорослые деревья и кустарники.
Слева от друзей расположился снайпер их группы. Парень двадцати трёх лет из  Москвы бросил учебу в строительном институте. Кандидат в мастера спорта по стрельбе решил проверить себя на прочность: прибыл в Абхазию наперекор своим родителям. При первом с ним знакомстве он рассказывал, как его отец, профессор этого института, что занимался сейсмоустойчивостью зданий и сооружений, резко воспротивился желанию единственного сына поучаствовать в абхазско-грузинском  конфликте. Харитонов  Евгений, так звали парня, оставив мать в слезах и отца в праведном гневе, сорвался из родительского дома. От Курского железнодорожного вокзала отправился поездом на Кавказ, где оказался в посёлке Весёлом у реки Псоу, что на границе с Абхазией среди желающих воевать за независимость абхазского народа. Невысокий худощавый брюнет, выросший в профессорской семье, с холёным лицом, вроде должен быть изнежен и неприспособлен ко всем тем нагрузкам и лишениям, что преподносит любому, как он, война. Напротив москвич знал на что шёл. Нужного человека угадал в нём старшина Остапенко, когда подбирал себе людей в отдельную диверсионно – разведочную группу. И не ошибся. Харитонов был чертовски  талантлив в своём снайперском  деле. Его меткость в стрельбе поражала многих. Но особенно в снайперских поединках играет роль не так как меткость, а у кого больше  хватит воли и терпения перехитрить противника. Харитонов мог проползти пятидесятиметровую дистанцию в течение полудня и при этом для своих и чужих остаться незамеченным. В этой борьбе нервов бывший студент выходил победителем. Ему в своём деле не было равных. Благодаря его таланту снайпера многих он спас от неминуемой смерти. Поэтому ему многое прощалось. Была негласная скидка: освобождали его нести на себе дополнительный груз взрывчатки и продовольствия. Зато везде и всюду его сопровождала снайперская винтовка СВД. Она для него была идолом  поклонения. Это можно было понять, глядя на снайпера, когда он благоговейно в очередной раз её держал в своих руках.
Денис Лихачёв  видел, как Харитонов достал оружие. По форме приклада и телескопическому прицелу можно было определить, что это «драгунов». Полуавтоматическая, калибра 7,62 снайперская винтовка была одной из лучших в отрядах спецназа. С надёжным  механизмом она позволяла вести прицельную стрельбу на расстоянии более 800 метров.
Женька Милахин , что сидел рядом со снайпером, не удержался, сказал ему:
– Ты, Харитон, как бог войны с этой штуковиной. А мы, значит, твои помощники, как у бога за пазухой.
Но снайпер продолжал заниматься своей винтовкой. Он оттянул затвор, проверил его состояние. У него за спиной раздался густой бас:
– С этой «игрушкой» – стопудовая спокуха. Подвинься, студент, дай-ка сяду…
К ним подошёл Николай  Петренко, родом из Украины. В недалёком прошлом спецназовец, краповый берет, принимал участие в миротворческих силах в Нагорном Карабахе. Сержант,  много повидавший на своем веку…Ростом больше  двух метров , он смотрелся гигантом в камуфляжной форме. Ладони как утюги. Руки – это было что-то. Все боялись его рукопожатия. Ноги, как колонны. Гранатомётчик, он обходился без второго номера. Мог запросто себе позволить  стрелять стоя, не то что с плеча – с одной руки. За нечеловеческую силу и размеры абхазы его называли человек-гора. А свои любовно – Малышом. У него был спокойный уравновешенный веселый нрав. Единственно, что могло его вывести из себя, если что-то было не так в его экипировке. Он был предельно аккуратен в одежде, насколько ему позволяли условия походной боевой жизни. Камуфляж только подчёркивал его атлетическую фигуру. Чтобы позабавить своих собратьев по оружию, он знал, как задеть за  живое снайпера. Всё  это он делал с усыпляющим  добродушием.
–  А что, други-славяне,– он под общий смех продолжал говорить, показывая глазами на снайперскую винтовку. – С этой «зубочисткой» мы завтра же победоносно закончим эту войну и будем  вкушать шашлык на проспекте Шота Руставели в  самом Тбилиси. Как ты считаешь,  Плачбий, так и будет?!
Снайпер побагровел лицом. Может быть,  от того, что ему напомнили о его прозвище. А  может быть, скорее всего, что прошлись так по-хамски неуважительно по его винтовке. Только в этом случае он обижался, как ребёнок. Но тут же мигом забывал свою обиду. И все это знали, ждали продолжение спектакля.
Харитонов подскочил к Петренко, с угрожающим видом, сжав кулаки, нараспев, чуть заикаясь, произнес, еле сдерживая себя:
– Да ты знаешь, что я тебе сделаю?!
Снайпер  перед Малышом напоминал комнатную собачку, что безоглядно бросилась под ноги буйволу. Контраст был настолько гротескным, что все вокруг вновь не удержались от смеха. Петренко в своей флегматичной манере отмахнулся от него, как от назойливой мухи:
– Да ничего ты мне не сделаешь. И я тебе не сделаю. И всё потому, что у нас с тобой общее правое дело прекратить эту бойню. И не гоже  нам, сейчас, попусту тратить силы, размениваться на никчемные разборки.
Широкое лицо Малыша помягчело. Его карие глаза приобрели мечтательное выражение.
– Чтоб после войны мы с тобой, приятель, могли приехать со своими будущими семьями, к примеру, в Пицунду. Понимаешь, чтобы спокойно мирно отдохнуть среди реликтовых сосен. А если здесь ещё лишний раз шумнёшь, в душу дам!
Это было сказано беззлобно, с какой-то обезоруживающей доброй улыбкой, что со снайпера мигом сошел пыл продолжать ссориться. Он, как ни в чём не бывало, опять занялся своей винтовкой. Она наверняка поднимала ему настроение.
Денис Лихачев наблюдал за ним, просветленным от соприкосновения со своим любимым оружием. Эта просветленность давала всей разведгруппе уверенность, что при очередном столкновении с противником Харитонов будет, как всегда, надежен. Что он никогда не подведет. А что касается его прозвища, Лихачёв вспомнил в эту минуту отчего назвали так их снайпера. Было подмечено, когда он возвращался с задания и его глаза до удивительной странности увлажнялись, словно он пускал слезу, как крокодил, проглотивший свою жертву– это говорило об одном: гвардейцы Мхедреони (соколы, орлы) в очередной раз не досчитались в своих рядах бойца. А может больше в зависимости  от удачи, выпавшей на долю снайпера. К нему незамедлительно приклеилась фронтовое имя «Плачущий убийца» или сокращенно Плачбий. Сейчас он напоминал не человека, оттачивающего  своё  мастерство убивать  людей, а скорее всего рассеянного студента, упаковывающего конспекты в дипломат.
Лихачев перевел взгляд ещё на двоих из их группы. Это был Картахов, сержант из разведроты ВДВ. Военная специальность  сапер– подрывник. Характером  был спокойным, уравновешенным, что ему здорово помогало в его деле взрывника. Никогда ни при каких обстоятельствах не терял чувства самообладания. Получил прозвище « Будьспок» от своей привычки говорить  если что: «Будь спок – пробьёмся!» И, наконец, последний из их группы это был Звонарев Вадим. Кандидат в мастера спорта по дзюдо, перед войной служил в морской пехоте. Военная специальность – радист. Был, как Женька Милахин, разухабистый, душой нараспашку, улыбчивый парень. Но при  отсутствии насморка почему-то шмыгал носом перед началом боя, чтобы, видимо, снять с себя нервное напряжение. А потом уже при выходе на связь все у него возвращалось в прежнее русло. Поэтому получил прозвище « Шморгун».
Старшину Остапенко  уважительно  называли  Дедом  за его возраст, за боевой опыт, умение сплотить в единую команду военных спецов столь различных по характеру и темпераменту людей. Он был как  связующее звено  между ними.
Дед в свои сорок с небольшим лет грузно поднялся, отряхнул камуфляж от пыли и песка, что подцепил с камня, на котором сидел:
– Ну, что, Браток,– он обратился к Лихачеву–  поднимай хлопцев. Надо спешить. Мабудь к концу дня успеем пройти, что намечали.
Прозвище «Браток» Денис получил за то, что он был всегда готов прийти на помощь к любому, выбившемуся из сил, взять на свои плечи часть боеприпасов  или вынести раненного из боя со словами: « Держись, браток, я с тобой…»
Браток, так браток – на что Лихачев не возражал. Он являлся старшим после Деда по группе. Хотел было выйти из отдыхающего положения «сидя», как последовала повторная команда старшины Остапенко:
– Подъём!
– А ты Балагур,– Лихачев в свою очередь обратился к Милахину, любителю пошутить с поводом и без всякого повода,– двигай поршнями вместе со мной. Пойдём впереди группы с небольшим опережением, при возможности не выпуская друг друга из вида.. Если что не так, когда нас не будет видать, тревогу прокричу сойкой.
– На что Дед отреагировал:
-Давай, Дениска, лучше ты. Это у тебя неплохо получается. Не возражаю, будем думать, что в этих местах сойка водится…

2

Лихачёв вспоминал, как примерно  год тому назад, ровно столько, сколько шла война, они втроем  попали на границу с Абхазией на реку Псоу. На противоположном её берегу в поселке Леселидзе с утра их поджидал ГАЗ-66 с брезентовым тентом. Где-то ближе к обеду их привезли в Новый Афон, где состоялась встреча с человеком внешностью горца. Он с ними говорил на чистом русском языке без акцента. Стройный и подтянутый, стоял перед ними  без знаков различия в камуфляжной «афганке», в которой воевали солдаты и офицеры ограниченного контингента войск в Афганистане. По дырочкам на погонах Лихачев догадался, кто перед ним стоит. Сорокалетний мужчина был майором. Остапенко и Милахин перехватили взгляд Дениса, поняли, как и он, с кем имеют дело. Майор завёл их в здание школы, над входом которой развевались российский флаг и флаг республики Абхазии. Там в одном из классов он окинул оценивающим взглядом их нехитрые пожитки– затёртые рюкзаки, спортивные сумки. Им объяснили  политическую обстановку по текущему моменту. О чём кое– что были наслышаны вновь прибывшие. Вместе с ними были ещё молодые люди, приехавшие из разных уголков распавшегося  Советского Союза. Они искренне стремились помочь абхазскому народу в отражении грузинской агрессии.
– Да будет вам известно, – офицер абхазского формирования говорил внятно, не повышая голоса. И тем самым  его слова тревожили, западали в душу:
– Первыми пострадавшими в этой войне, как ни странно, были ваши соотечественники – россияне, которые погибли при обстреле военного санатория. Поэтому с пониманием готов вас, добровольцев, принять в ряды нашего ополчения. Ещё вот что. Шеварднадзе ответил отказом на предложение председателя Абхазского Парламента Владислава Ардзинба о создании федерального статуса нашей автономной республики в границах Грузии с обязательным  сохранением нашей государственности, абхазского языка и письменности. На этот отказ мы однозначно отреагировали решением быть независимыми от Тбилиси. Под видом контроля железной дороги и защиты грузинского населения, проживающего на территории  Абхазии, режим Шеварнадзе  на нас пошёл войной. Это случилось четырнадцатого  августа тысяча девятьсот девяносто второго года. ….Грузия, чтоб вы знали, сейчас находится в тяжёлом экономическом положении. Она не в состоянии содержать свою армию. Решение  Тбилиси было на редкость простым. Против мирного населения Абхазии были брошены бандитские формирования, куда вошли наркоманы, уголовники, выпущенные из тюрем. Их снабдили тяжелой боевой техникой и стрелковым оружием. Многое, что досталось от Советской армии после распада Советского Союза. Танки, самолеты, вертолеты, установки «Град», много стрелкового оружия, немереное  количество патронов, снарядов…И, как результат, содержимое всех закавказских Сахалцихских  складов переправлялось вслед  гвардейцам Мхедреони, сеющих  смерть на запад от реки  Ингури на земле нашей многострадальной Родины.
От последних сказанных слов у Дениса Лихачева непроизвольно  пальцы сжались в кулак. Майор продолжал:
– От бойни в Абхазии остались тысячи убитых и искалеченных людей, сотни разрушенных и  разграбленных домов и учреждений. В Сухуми  гвардейцы Мхедреони расстреливали из автоматов обезьян, разбежавшихся из питомника, и рыли окопы. Также на базе физико-технического института наладили производство  противотанковых мин и снарядов для установок «Град».
В Сухумском Доме  Композиторов оккупантами был организован  один из «фильтров» для горожан столицы Абхазии. Здесь им гвардейцы засовывали в рот дуло автомата, как свидетельствуют очевидцы, держа палец на спусковом курке, тушили на лице сигареты, выбивая деньги у задержанных  и у их родственников.
…Главные задачи настоящего дня для объединенного командования Абхазского сопротивления – это сдерживание грузинских войск вдоль реки Гумисты, поддержка  партизанского сопротивления в Очамчирском районе и блокадного Ткварчели.
– К чему вам это  все подробно говорю ,– рассказчик теперь пристально вглядывался в лицо каждого из присутствующих, – Но вы не должны строить в собственный адрес никаких иллюзий. Быть готовыми ко всему, что вас ожидает. Чтобы вы правильно поняли, что я имею ввиду….Случается россиян и северокавказцев для погребения увозят на родину. Остальные уходят в абхазскую землю. Здесь неизвестно сколько тысяч человек вынуждены покинуть места постоянного проживания и бежать в основном к вам – в Россию после вторжения войск Китовани – Шеварднадзе. От голода и холода, от смертельной  безысходности ежедневно погибают старики, женщины и дети. Бывало, рядом стоят гробы, накрытые абхазскими и российскими знаменами. Христианские и мусульманские священники исполняют над ними свои траурные обязанности. Идёт геноцид народа Абхазии. Одним словом, не мне вас агитировать. Вы прибыли к нам добровольцами. Если что, подумайте, кто пожелает «дать задний ход». А кто останется, с тем мы обязательно найдем общий язык.
Все на какое-то время замолчали. Но никто не захотел вернуться обратно домой.
Майор обладал безошибочным чутьем. Сразу определил их семерых по военной выправке голубых беретов.
– Ну что, соколики,– обратился он к вновь выбранным,– Абхазия нуждается в помощи спецов. В успешной вашей деятельности она не сомневается. За что отблагодарит. Будьте уверены! Да, кстати, неделю назад в воскресный день похоронили вашего соотечественника, московского поэта Александра Бордодыма, павшего смертью храбрых за свободу Абхазии… Почтим его память минутой молчания.
Все  добровольцы вокруг офицера  абхазского ополчения, стоя, как один , поснимали головные уборы в дань скорбной памяти по погибшим. Прервав паузу , Женька Милахин подал голос:
– Разрешите, товарищ майор, обратиться. Вы уже знаете всех нас по предъявленным документам. Так сказать, по фамильно, А…как вас звать-величать. Может быть, живы  будем, не помрём – опять свидимся….
Милахин  осознавал неуместность вопроса в такой обстановке, но так искренне вопрошающе смотрел на майора, что тот не удержался ему улыбнуться:
– Наблюдательный, товарищ: вычислил моё звание. Значит, этим убедили меня в правомерности создать из вас отдельную диверсионно-разведочную группу, командиром которой назначаю Остапенко. Он по званию и опыту, уверен, будет  соответствовать оказанному  ему доверию.
Старшина, вытянувшись перед майором, неожиданно для себя выкрикнул:
– Служу Советскому Союзу!
Все мгновенно оценили комизм ситуации, когда громогласно, согласно прежнему уставу, заверяли служению уже несуществующему государству. Смеялись все. В том числе и Лихачёв, отмечая про себя, что весёлая нотка общения перемешана у него с болью, с горечью по поводу того, над чем, спрашивается, смеяться?! Чему радоваться?! Что на развалинах бывшего Советского государства  происходят кровопролитные войны по переделке границ, где  гибнут ни в чём неповинные люди?!
-Так и быть. Скажу по секрету только вам,– майор явно был в хорошем настроении – Зовут меня Георгий Бгажба. Мир тесен. Когда-нибудь свидимся.
Может быть, он и озвучил не свою, а вымышленную фамилию. Это было уже не столь важно.
Так была организована их разведгруппа в составе семерых  человек, которые приобрели прозвища в неформальном общении. Но через год войны словно заговорённые, не считая лёгких  ранений, все семеро опытных спаянных бойцов вместе со старшиной Остапенко словно забыли свои настоящие фамилии, а отзывались с готовностью в разговоре друг с другом на  свои новые фронтовые имена….

3.

Дед, Браток, Балагур, Малыш, Плачбий, Будьспок и Шморгун – это был послужной список разведгруппы, их боевой семьи. Они столько раз уходили в тыл противника, их скрытность (« ходить по теням», как любил выражаться старшина), непредсказуемость для врага в выполнении поставленной задачи, слаженность и понимание друг друга с полуслова – все это были основные слагаемые их успешного возвращения с заданий. Этот маленький боевой коллектив  в составе из семи человек стал для каждого из них чем-то сродни фронтового братства. Он жил по своим особым законам, далёких от тех общепринятых норм поведения, какими руководствуются в мирной жизни. Прежде всего, ценилось такое качество, как способность побороть страх, проявить мужество– вынести во чтобы то ни стало своего раненного товарища из-под обстрела. Тем самым надёжность каждого из них была неоднократно проверена  в боях. А в промежутках между ними собратья по оружию позволяли себе расслабиться.
Лихачеву как-то пришлось  померяться силами с радистом Вадимом Звонаревым. Обменявшись мощнейшими ударами в поединке восточных единоборств и  так, не добившись свалить друг друга на землю, они скоро пришли к выводу о равенстве их сил и умения драться. На этом бой был закончен. Но всё равно Денису на правах  помощника командира группы иной раз приходилось умерять пыл радиста в выбивании сведений  у взятых ими языков сведений о дислокации грузинских частей, их вооружений. Война неожиданно для самого Шморгуна выявила затемненные уголки его характера, о которых он не подозревал. Столкнувшись с преступлениями, творимыми грузинами над мирными жителями, попавшими в зону оккупации, радист  « сходил с тормозов» Его приходилось силой оттаскивать от языка, что бы тот раньше времени не лишился жизни.
Походная жизнь наложила на группу, ступившую на тропу войны, своеобразный отпечаток  только с присущими ей признаками, вмиг распознаваемыми в других, кто побывал, как и они, в смертельных боях. Будь это запах нестиранного белья или пороховой гари. Или это  приобретённая жесткость во взгляде от постоянно жгущей памяти о погибших товарищах. Или что-то другое неуловимое для сугубо цивильного человека и так легко угадываемое такими, как Лихачёв. Это навязчивое желание не отводить в разговоре от собеседника глаза, будто проверяя его на надежность.
Дениса ценили в разведгруппе за его неуёмный темперамент, за находчивость в разведке и за смелость напоследок “лихачнуть” в тылу у грузин. Как говорил Женька Милахин не взорвать, а «хлестануть» мост – и все такое, что может навести «шорох» у противника. ...Группа отличалась особой дерзостью проводимых  ими операций по тылам грузинской стороны. Словно  невесомые тени, они неслышно прокрадывались, минировали прямо– таки под носом у охраны  военные склады и подстанции. И, как неуловимые призраки, исчезали в ночи, оставляя за собой развороченные взрывами их диверсий объекты. Да ещё ужас и бессильное бешенство у противника, жаждущего расквитаться с ними.
Особенно запомнился случай, когда семерка, переодетая гвардейцами Мхедреони, проникла в глубокий тыл со стороны Грузии перед Сухуми,  сделала дерзкую вылазку, захватив на временно пустынной трассе ценного языка – офицера в служебной машине, который путь держал из Тбилиси с очень важными сведениями в штаб Каркарашвили. Он не в первый раз совершал такие поездки. Офицер был настолько уверен в своей безопасности, находясь вдали от Сухумского фронта, ехал один без охраны с водителем и был крайне ошеломлён, когда узнал, что попал в руки разведгруппы абхазского ополчения. Уже на освобожденной от грузин территории на вопрос о зверствах, творимых оккупационными войсками над мирным населением, он позволил себе рассказать об одном случае. Одного из многих мирных жителей  Хваркция Адгура расстреляли единственно за то, что на вопрос, где он живет, ответил:
– В республике Абхазия!
…Денис Лихачев шёл вместе со старшиной Остапенко по улицам прифронтового города Гудаута, видел воочию жестокое лицо войны: гробы с телами погибших в расцвете молодых лет абхазцев и русских, армян и греков, адыгов и чеченцев; суровые неразговорчивые бойцы с передовой, готовые отдать жизнь за свободу и справедливость; беженцы, несущие в себе страх и боль за потерянный кров и гибель близких; жители города, обсуждающие скудные сведения с фронта. И звенящая в оконных стеклах канонада «Града» от посылаемых врагом снарядов в прифронтовую Эшеру. И дети, лишённые войной детства, идущие в школу и по пути пишущие на заборах  мелом надпись: «Шеварднадзе – на виселицу!»
На  улицах и в общественных учреждениях  Гудауты Лихачёв слышал английскую, немецкую, французскую, турецкую – иную другую иноязычную речь. Кого он только здесь ни видел: журналистов, бизнесменов, миссионеров, представителей ООН… Он был наслышан, что целью их приезда было уговорить кончить войну, сдаться грузинскому режиму Шеварднадзе. За это они обещали засыпать побережье Абхазии долларами. Конечно, гости с Запада преследовали свои цели, полностью игнорируя тот факт, что очередным шквальным артиллерийским  обстрелом в поселке Эшеры был разрушен грузинами исторический памятник – дача выдающегося русского художника Василия Верещагина. Да мало ли чего было разрушено…
Они шли вдвоем по улицам Гудауты – столице абхазского сопротивления. Прошёл ровно год войны, как они встретились с Георгием Бгажба. И теперь старшина Остапенко  получил приказ  почему-то с Денисом Лихачевым явиться к нему в штаб командования объединенных абхазских формирований. Теперь уже не майор, а подполковник их встретил с распростертыми объятиями.
– Наслышан, честно говоря, о ваших подвигах,– говорил, радуясь, Георгий Бгажба.
После той последней встречи он ничем внешне не изменился. Только усы и виски коснулась проседь. Он сразу объяснил, зачем их вызвали:
-Задача вашей разведгруппы зайти с северо-востока в тыл противника , где вас меньше всего ждут, из  Очамчирского района надо попасть в заданный квадрат, где находится грузинский блокпост у моста через реку Келасури. Он имеет для нас ключевое значение. Захватить его, чтобы контролировать подступы к Сухуми, дождаться во что бы то ни стало подхода партизанских соединений, идущих со стороны села Шрома, и обеспечить их дальнейшее беспрепятственное продвижение  через захваченный вами блокпост .
– И чтоб это было без шума и пыли – не удержался от своей любимой поговорки старшина Остапенко.
– Правильно понимаете, что от вас требуется. Успех операции во многом зависит насколько вы осторожно, действительно без шума, выполните свою задачу.… Да, я слышал у вас в группе есть асы по использованию холодного оружия, которым нет равных среди добровольцев.
– Так точно. Он перед вами. Денис Лихачев к вашему сведению.
Старшина с удовольствием начал о нём рассказывать:
-Чудеса творит в своем деле. Виртуоз одним словом. Было такое, честно говоря, по трезвому не подписался бы. Но один из наших, из группы, Малыш…Тьфу, ты черт… То есть Микола Петренко по своему согласию стал спиной к стене, а на голову положил яблоко. Так вы представляете, – Остапенко увлёкся, рассказывая о поразившем его случае.
В это время герой разведгруппы от чувства неловкости, что его хвалят, сконфуженно  смотрел себе под ноги.
– Метнул нож с десяти шагов и попал в яблочко. А сам Малыш, тьфу ты,  Петренко, живой и невредимый, целехонький стоит себе, да и  знай, ухмыляется, почесывая себе за ухом. Ни один волос не упал с его головы… Он с любого положения поражает цель…
Георгий Бгажба вплотную подошел к Лихачёву.
– Говоришь, с любого положения метаешь ножи?!
– Вроде бы…
– Тогда, чтобы знать точно, а не « вроде бы», давай проверим твоё умение на деле.
На балконе здания, где располагался штаб, выходящего на задний двор, установили мишень. Лихачев находился под балконом. Сложность поставленной задачи  была в чём: поразить цель, бросая ножи под углом от земли под семьдесят градусов. Какая-то взрывная сила выбросила нож из руки Дениса – и он точно попал в «яблочко». Подполковник вышел на балкон, стоял, не скрывая удивления, говорил старшине:
– Перед мишенью есть помехи: перила и все такое прочее… Теоретически возможно, но практически… В голову не укладывается. Факт на лицо. Высший пилотаж, мастер, одним словом. Молодец! – Георгий Бгажба с нескрываемым восхищением похлопывал Дениса Лихачева по плечу:
– Теперь в успехе операции я нисколько не сомневаюсь, что у вас все получится «без шума и пыли».
– А что, планируется взятие Сухуми?– спросил старшина Остапенко.
– Это мы с самого начала войны планируем. Всё, что я могу сказать. Поясню ситуацию, сложившуюся на данный момент. Войска Госсовета Грузии осуществили атаки на абхазские и армянские села в Очамчирском  районе, а партизаны в ответ нанесли урон агрессору в живой силе и технике. Сбили одну «сушку». Правда, эти данные прошедшего дня. Со стороны Грузии в район боевых действий брошены дополнительные  силы, чтобы блокировать партизанское движение. Уже столько времени там идут бои с переменным успехом… – Подполковник сделал паузу, продолжал говорить:
– Нужен перелом в нашу пользу в этой войне. В начальную точку вашего маршрута мы доставим вас вертолетом. Конечно, мы могли бы воспользоваться  помощью партизан, чтобы они обеспечили площадку для посадки «вертушки». Но это где? Среди непролазной лесной чащи? Опасаемся, что будет утечка информации с их  стороны, если они будут вынуждены валить вековые деревья. И все пойдет прахом. Чтобы нам сопутствовала удача, мы будем полагаться только на свои собственные силы. Остается высокогорье, где наш верный человек из горцев выбрал для нас естественное ровное место для высадки группы. Это, конечно, удлиняет маршрут, но дает гарантию успешного развития операции. И последнее, что могу сказать. Поезжайте на склад, получите все, что вам нужно. Удачи!

4.

На складе они получили все необходимое для выполнения операции. Совершенно новые, не использованные в бою автоматы, гранатометы, или  « Шайтан-труба», как любил выражаться Малыш, ручной пулемет  Калашникова, по пять штук гранат на каждого, ножи, ранцы, камуфляж, разгрузки для ношения  магазинов к автоматам и гранат, одна радиостанция, боеприпасы, тротиловые шашки, верёвки с «кошками» для преодоления высотных препятствий, спальные мешки, сухой паёк и медикаменты.
… Долго пришлось повозиться Малышу при выборе себе камуфляжа и обуви больше  сорок восьмого размера. Каптёрщик замучился решать его проблемы, извлекая из складских закоулков свои запасы. Малыш начинал выходить из себя:
– Ну ты чё, краснощеёкий, издеваешься! Мне ползунки подсовываешь!
Старший сержант в разговоре с Петренко действительно напоминал пунцовостью щёк поджаренный шашлык на шампуре. Он, пряча глаза от взгляда расходившегося Малыша при общем веселье разведгруппы, наблюдавшей за этой сценой, явно нервничал, растерянно бубнил себе под нос:
– Что я виноват, что судьба меня свела с таким шкафом? Кинг-Конг, да и только…
– Ты чё вякнул?! А ну, славяне, поясните, что к чему?– Малыш, дёргая себя за ухо, обратился к разведгруппе, каждый из которой, в отличие  от него, уже экипировался, согласно своим размерам  одежды и обуви. От его флегматичности, переходящей в лёгкую степень раздражения, не осталось и следа. От того, что он, не переставая, дергал себя за ухо, всем было ясно: Малыш пошёл в разнос, что с ним случалось редко.
– Это он тебя  сравнил с уцелевшей обезьяной, конечно, больше той, что сидела в клетке Сухумского питомника – подлил масла в огонь Женька Милахин.
– Так моли бога, служба, чтоб наш Дед возвернулся  сейчас к нам. А то я за себя не ручаюсь!
Над сержантом пудовой гирей навис здоровенный кулак Малыша. Он  одним махом приподнял за воротник бедолагу. Да так, что у него ноги задёргались в воздухе в тщетной попытке найти себе опору.
– Да я из тебя душу вытряхну!– ревел Петренко под ухо насмерть перепуганному каптёрщику.
–  Отставить рукоприкладство! Смирно!
Перед ними стоял старшина Остапенко. Из-за возникшей перепалки никто не заметил, как к раскрытым дверям складских помещений подъехал ГАЗ-66 с брезентовым верхом. Из кабины в два прыжка выскочил Дед. Он уже орал на Малыша:
– Как меня нет, опять свои разборки устраиваешь!  Чего добиваешься, чтобы я тебя здесь прикомандировал к местному военному госпиталю из-под раненных  больничную парашу выносить?!
Малыш, возвышаясь над старшиной, каким-то образом уменьшился в размере. Его громадная рука, как консоль крана переместила перепуганного коптёрщика по воздуху и осторожно опустила его на прежнее место. Старший сержант, заикаясь, еле выдавил из себя:
– Немного не поняли друг друга. Сейчас найду, что требуется…
– Давно бы так. По хорошему,–  гудел басом довольный Малыш,– Обмундирование впору – как  будто для меня. Хотел скрысятничать?! И зачем только темнил, служба?!  Знай, шутников я не люблю. Ладно уж там… , не  стесняйся. Подгоняй берцы  моего размера…
Через полчаса диверсионно– десантная группа ехала в ГАЗ-66 по улицам Гудауты. Город бомбили только два раза. Были частично разрушены детская поликлиника, военный санаторий. И частному сектору тоже досталось. Среди растущих мандариновых деревьев, инжира и хурмы, Лихачев , сидящий в кузове вместе со своими товарищами, видел из-под  брезентового тента двухэтажные дома без крыш, зияющими пустыми дверными и оконными проемами. На повороте, по направлению их движения к Бомборскому  военному аэродрому, машина притормозила. К дороге  за калитку рядом стоящего дома вышла абхазская женщина с трехлетним мальчиком, покрытая газовым платком. Видно мусульманка. Она им широко улыбнулась, что-то прокричала на своем языке и махнула рукой на прощанье. Денис Лихачев расценил этот жест, как доброе им напутствие, что вселила ему надежду на удачное завершение их боевого задания. Вскоре  подъехали к Бомборскому  военному аэродрому, что находился за  Гудаутами, где базировались вертолеты.
…Около часа полета – и винтокрылая машина доставила семерку в обозначенный квадрат начала их маршрута.

5.

Ущелье постепенно расширялось по мере того, как группа Деда спускалась вниз с высокогорных лугов. Как было оговорено со старшиной, Денис  Лихачёв вместе со своим другом шел впереди, прислушиваясь, в ожидании посторонних звуков, которые он готов был распознать среди шума горной реки. Его внимание привлекла летающая над самой водой птичка. Это была оляпка – водяной воробей. Милахин тоже на какое-то время остановился. И они вдвоем с интересом стали наблюдать, как оляпка ныряла в прозрачный горный поток и свободно « прочесывала» камни на дне речки в поисках пищи. Её оперение, смазанное жиром, не пропускало воду. Лихачев сказал своему другу:
– Вот у кого нам, десантуре, надо  учиться прочищать грузинские тылы, как это лихо проделывает пернатый ныряльщик.
Глядя на такую мирную картину в этом безлюдном затерянном уголке природы, возникало ощущение призрачности, нереальности настоящей войны, когда далеко от них лилась кровь и гибли люди. Хотелось страстно не думать ни о чем и наслаждаться первозданной тишиной леса, которая уже встречала их  на пути. После высокогорных клёнов, растущих на горных склонах, к пологому  берегу подступал пихтарник. Вековые деревья колоннами  уходили куда-то в небо. Очарованный всем этим, Денис вдыхал чистую сумрачную прохладу леса, продвигался вперед ускоренным шагом. Вдруг за спиной раздался негромкий свист. Лихачёв обернулся. Женька Милахин сидел на камне , покрытом мхом, говорил ему улыбчиво:
– Давай, Браток, тормознись.
– А что, слабо? Еще половину пути не прошли. Выдохся?
– Нет. Надо подождать группу. – Немного помедлив, добавил:
– До моря еще далеко. Глухомань. Откуда здесь взяться национальным гвардейцам Китовани?
На что Лихачев рассеянно, думая о своем, ответил :
– Осторожность не помешает. Ты прав. Подождем группу. Малость оторвались. Увлекся… Глянь, красотища-то какая вокруг!
Денис подсел к Милахину, повернувшись лицом назад к направлению их движения. Через несколько минут появилась высокая фигура Малыша, который, как мощный бульдозер, продирался через заросли дикого орешника и кусты ежевики. Чертыхаясь, он стоял рядом с друзьями, басил как всегда:
–  Все хорошо, славяне, только лишь разгрузка опять тесновата. Мало я её под мышками расслабил.
Тут же за могучей спиной Малыша вынырнул Шморгун с рацией. Он расплылся детской располагающей к себе улыбкой в предчувствии кратковременного отдыха, сказал с весёлым ожиданием расстаться с усталостью:
– Это ты скажи спасибо своей маме, что такого бугая родила.
– Эй, радист, поосторожнее. Мою маму не трожь. Она святая женщина. В душу дам, если что…
К тому времени подошла основная разведгруппа во главе со старшиной. Было видно всем и понятно значение усыпляющих  добродушных слов Малыша, что ему, как и всем, нет ни до чего  дела. Что ему так сейчас сказать Шморгуну, лишь бы «покочевряжиться», как любил говорить Балагур – Женька Милахин. Радист пропустил мимо ушей дежурный выпад Малыша, а выразил своим вопросом  всеобщий настрой семерки:
– Ну что, Дед, как насчёт отдыха?
Старшина понял о чём речь, не сказал, а выдохнул долгожданную команду:
– Привал, десантура! Но ненадолго!
С каким сладостным чувством все опустились на землю, чтобы на короткое время забыть изнуряющую в пути тяжесть оружия и боеприпасов, от которой  ныли затекшие плечи у каждого и накапливалась усталость до дрожи в ногах. Дед достал карту из планшета, сверился по компасу, пояснил подошедшему Лихачёву:
– Пока двигаемся в нужном  направлении. Нужно уложиться в срок, дойти до  брошенного приюта к концу дня. Переночуем. А там и рукой подать до заданного квадрата.
Наличие вокруг них бука и граба, и под ними рододендрона, самшита, лавровишни и густорастущего папоротника говорило об одном, что они значительно спустились с севера на юг от места своей высадки. После сумрачного продутого ветрами ущелья лес, пронизанный солнечным светом, их встретил веселым щебетанием птиц. Над головой у снайпера раздалось нежное посвистывание небольшой птички. Она сидела, покачиваясь, на тонкой ветке орешника. Харитонов увидел на её крыльях хорошо заметные белые полоски.
– Это что за пернатый друг? – спросил он.
– Зяблик, чтоб было тебе известно – отозвался Картахов Игорь,– Откуда тебе знать, жалкому цветку городских трущоб, о чём поёт эта пичуга?
– Интересно, о чём?
– О том, что в ближайшие сутки нам будет сопутствовать хорошая погода.
– Да ладно, уж. Хватит заливать, синоптик хреновый.
– Я тебе говорю, будь спок, точнее не бывает.
Будь спок – Картахов разволновался в разговоре с Плачбием. Лихачёву было комично наблюдать за сапёром, как тот горячо доказывал снайперу свою правоту. Дед своим окриком, обращенным к этим двоим , поднял всех на ноги.
– Подъем! Клуб знатоков прикрываю.  Напротив, вы для меня снежные барсы, не ведающие усталости, по выносливости которым нет вам равных. Вперёд, хлопцы, и я вслед за вами .
Вовремя поданная команда, сказанная с шуткой, не дала расслабиться разведгруппе. «Снежные барсы» шли уже два дня и порядком отмахали от места последнего своего привала. Время шло к  вечеру. Красный диск солнца плавно скатывался за горизонт, окрашивая в розовые тона заснеженные пики Главного Кавказского хребта. Старшина Остапенко известил группу, что они на подходе к брошенному приюту. Но тут случилось непредвиденное. При переходе через ручей радист Звонарев подвернул ногу, когда перепрыгивал с камня на камень. Дед подошел к нему, сидящему на берегу ручья, досадно шмыгающему носом.
– Идти сможешь?
– Сейчас попробую.
Шморгун встал, прихрамывая, сделал несколько шагов.
– Терпимо, идти можно.
Денис Лихачёв на правах помощника командира разведгруппы дал оценку здоровья радиста:
–  Слышь, Дед, легкое растяжение, с палочкой дойдет, сильно не задерживая всех нас. Но только без рации. Снимай берцы. – Денис достал фляжку, растер спиртом оголенную щиколотку радисту и наложил тугую повязку:
– Вот так-то лучше, браток! А сейчас ты можешь обуваться и потихоньку трогаться в путь с нами в расположение « непуганых идиотов».
– Кого ты имеешь ввиду идиотов , да еще непуганых, – смеясь спросили из группы.
– Вы что , не понимаете, надо быть действительно непуганым идиотом из Тбилиси, чтобы замахнуться на Абхазию и воображать, что Россия в нашем лице останется в стороне. Да не бывать этому, други-славяне, никогда!
– Дело говоришь,– отозвалась ему эхом семерка,– За правое дело воюем!
Старшина обратился к группе:
– Кто поможет разгрузить радиста?
– А что тут думать – вступил опять в разговор Лихачёв –   Все нагружены под завязку. Остаётся только Плачбий, более или менее идущий со своей винтовочкой налегке. Факсмажорные  обстоятельства, Харитон, должен сам понимать. Только тебе по всем статьям выпала карта помочь Шморгуну: нести рацию.
– Да, да, Плачбий, – поддержал друга Балагур – без неё все мы, как зять без тещи или нога без ботинка. Давай, впрягайся. А мы тебе будем командой поддержки…
– Ну ты как, Харитонов? – командир группы обратился к снайперу– Чего молчишь? Ты видишь, что за меня уже сказали другие о чем  думают.
Было видно по снайперу, что он не меньше других вымотан переходом по горным тропам. В нём боролись два противоречивых чувства: одно требовало выполнить долг, помогая товарищу, а другое блокировало первое, каждой клеточкой тела  взывая об отдыхе…Плачбий  шевельнул губами, стараясь не смотреть в глаза разведгруппе, непроизвольно сказал:
– Зачем вам нужен такой умотанный снайпер до дрожи в пальцах, когда нет сил дальше идти. Пусть кто хочет, несёт – меня увольте.
Лихачёва от этих слов словно переклинило. Он подскочил к Харитонову, одним ударом ноги  свалил его на землю.
– Понесёшь, сволочь, куда ты денешься!
– Дед, не вмешивайся,– крикнул он старшине, который сделал два шага в их сторону.
Все прекрасно понимали, что Братку в очередной раз «снесло башню». И в первую очередь это понимал сам Плачбий, прочитавший в глазах Лихачева нечто такое, что заставило его беспрекословно подчиниться. Он поднялся под дулом автомата, взвалил себе на плечи рацию, произнес глухо:
– Что дальше? И долго так нести?
– А хоть до самых берегов Турции, если потребуется! – последовал ответ Лихачёва.

6

Семёрка опять тронулась в путь, но уже со снайпером, несущим рацию и с прихрамывающим радистом, который шёл, опираясь на палку. Мысль о том, что скоро будет приют и впереди ждет ночной отдых, прибавляла всем силы. Но возникла необходимость по соображениям безопасности проявить крайнюю осторожность при подходе к месту своего предполагаемого ночлега. Друзья  Лихачёв и Милахин опять вызвались выйти вперед группы на опережение с целью– выяснить нет ли грузин в заброшенном приюте. На что Дед им дал «добро».
-Только, хлопцы, не вспешку, с оглядкой, как это вы умеете делать. Разнюхайте что к чему и обратно к нам ходу. А мы вас здесь трошки подождём. За одно и радист с нами со своей ногой малость отдохнет– было напутствие от старшины.
От этих слов Плачбий, всхлипнув от радости, скинул с себя рацию и с блаженной улыбкой разлёгся на земле. Малыш крикнул громогласно вслед друзьям:
– Если кто буром попрет, свистите. Придавлю как  тараканов!
С автоматами наизготовку, ножи под руками, десантники, крадучись, пробирались через заросли азалии параллельно тропе, которая резко уходила вниз под склон. Ещё немного пришлось пройти, как они оказались на краю поляны, или можно сказать участка, засаженного кукурузой. По ней высотой выше человеческого роста, словно из остывающего кузнечного горна, пробегал ветер. Стебли стояли, как солдаты в строю, покачиваясь на верхушках метёлками, как страусиными  перьями. Среди кукурузных  стеблей и листьев кто-то,  не спеша, шел, обламывая с хрустом, как сгустки августовского солнца, жёлтые початки. Разведчики стали вглядываться и разглядели мальчика не старше десяти лет, который, не торопясь, собирал урожай и складывал в плетённую корзину. Был он одет в потёртые штаны и в клетчатую тёмную рубашку. На ногах  были чувяки из сыромятной  кожи. На подозрительный шорох он оглянулся и вскрикнул  от неожиданности.
Сзади у него за спиной, как из-под земли, выросли двое небритых вооруженных мужчин, одетых в камуфляжную форму. Милахин одной рукой схватил мальчика за шиворот, а другой ему прикрыл рот. В его глазах немым криком застыл страх. Под ладонью Балагура на щеке мальца задергался шрам. Он мычал, пытался вырваться. Лихачев спрашивал:
– По-русски понимаешь...?! Скажи только честно. Здесь что, недалеко люди живут? Есть среди них  военные?! Я имею в виду грузины? Мы тебе ничего плохого не сделаем. Сейчас мой друг тебе откроет рот. Не кричи! Только не бойся и отвечай на все мои вопросы. Как тебя зовут?
Милахин убрал руку с его лица, но всё ещё продолжал держать мальчика, подстраховываясь, чтобы тот не сбежал.
– Дяденьки, а вы, правда, русские? Не грузины?!
Мальчишка по-русски с трудом проговаривал слова. Слёзы душили его.
– Откуда русский знаешь?
– У меня мама русская, а отец абхазец.
– Как звать тебя?
– Джат.
– А фамилия?
– Шинкуба.
– Значит, говоришь Джат Шинкуба. А ну-ка  расскажи, абхазский джигит, с кем ты живешь?!
– С дедушкой Ачбой
– А где же твои отец и мать?
Глаза у мальчика наполнились слезами.
– Ладно, об этом потом..
Лихачёв присел перед Джатом, обнял его за плечи.
– Отпусти мальца – обратился он к Милахину– Никуда не убежит наш юный друг. Ведь ты действительно никуда не убежишь?!
Джат молчаливо кивнул головой.
–  А что за село, в котором ты живешь?!
– Нет, мы живем с дедушкой отшельниками в своем доме недалеко отсюда. А село находится в пяти километрах от нас.
– А грузины там есть?
– Их давно нет. Ушли…
– А здесь они были?
– Нет. Они не нашли дорогу к дому, где мой дедушка живёт.
– А что так?
Из сбивчивого рассказа мальчика друзья узнали, что ещё по весне приехали на бронетехнике гвардейцы Мхедреони, давили мандариновые плантации, убивали, жгли дома мирных жителей.
… Вначале они убили его мать за то, что она русская. Потом – отца  абхаза, за то что он в жены выбрал не грузинку. Джат попытался воспрепятствовать насилию, кинулся под ноги головорезам, чтобы им помешать расстрелять его родителей. Но что он, ребенок, мог сделать против обкуренных мужчин?! Его, как кутёнка, отбросили в сторону. Мальчик упал под дерево грецкого ореха, растущее  во дворе, рассек об камень себе щеку и потерял сознание.  Опьяненные кровью грузины во всеобщем охватившем их безумии рыскали по селу, жгли, пытали людей, выбивая от них признания, где лежат спрятанные ими деньги и драгоценности. Когда Джат пришёл в себя, уже вечерело. От дома ничего не осталось. Он сгорел полностью. В сумерках ему удалось выбраться из села. И только ему знакомой тропой он добрался до дома дедушки Ачбы.
Лихачев и Милахин не прерывали мальчика, выслушали его до конца. С каждой минутой общения с ним друзья мрачнели. Их единственным желанием  было рвать, давить этих зверей в человечьем обличье.
–  Все хорошо… Утри слезы.
Денис, как мог, успокаивал Джата.
– Ты вот что, скажи… Рядом находится приют. Там кто-нибудь есть?!
– Никого там нет. Как началась война, он так и стоит пустой, без туристов, заброшенный.
– Точно?!
– Честно говорю, нет никого.
– Хорошо. Вот что, Балагур, – Лихачёв  обратился к Милахину– дуй к нашим и веди группу сюда. А мы здесь с Джатом подождём. Нет, постой. Всё-таки Деду  подскажи, чтоб приют проверить. Мало ли что? Чтоб наверняка  чисто было…
Мальчик присел между разведчиками на корзину с початками кукурузы, сказал, словно старик, усталым голосом:
– Очень жаль, что надо долго ещё ждать, когда я вырасту, чтобы стать таким  сильным  и смелым, как вы…
– Что так?
– Я ещё мал. Но мне надо, чтобы сейчас вы отомстили за убитых маму и папу… Те, кто это сделал, тоже ваши враги. Я хочу, чтобы вы тоже отомстили и за дедушку Ачбу. Потому что мой папа был его внуком. Он сильно старенький. Ему уже за девяносто лет.
– Значит, он, выходит, тебе прадедушка.
– Выходит так…
Джат поднял глаза на Лихачёва, которого  словно обжигающим током, ударило от этой непереносимой боли и желания маленького абхаза отомстить за поруганную землю его предков. У Дениса непроизвольно  вырвалось:
– Мы это обязательно сделаем. Развеем по ветру прах шакальей стаи. Чтобы следа от этой нечисти не осталось!
Разведчик смотрел поверх головы мальчика вслед уходящему Милахину.
Он сдавил с такой силой свой «калашник», точно он попал в железные тиски, да так, что от напряжения на его руках вздулись вены. Лихачёв в эту минуту вспомнил мелодию и слова песни, что он услышал под гитару на Сухумском фронте:

Абхазия, грохочет долго пулемет.
Вчера погиб мальчишек русских взвод.
И командир, когда на сванский снег упал.
Россия, Мать! – он перед смертью прошептал.

Вскоре вся группа была в сборе. Денис спросил старшину:
– Петрович, как насчет приюта?!
– Тут он рядом, в стороне. Проверили. Все чисто.
После чего  Дед обратился к мальчику:
– Далёко ли идти отсюда до вашего дома?
– Десять минут ходьбы.
– В таком случае веди моих бойцов. Поближе познакомимся с твоим любимым  дедушкой.

7

Солнце полностью скрылось за горизонтом. Шли уже в сгущающихся вечерних сумерках. Тропа еле угадывалась под ногами. Если бы ни Джат, легко можно было сбиться с пути. Не впервые Лихачев слышал вой шакалов. В этот раз ему стало не по себе. Будто где-то рядом навзрыд плакал новорожденный ребенок. Его плач подхватывался старушечьим хохотом, переходящим в кошачье  мяуканье другими собратьями шакальей стаи. Старшина обронил на ходу:
– Красиво поют бисовы дети. Чертеняки завывают, как попса  нашей эстрады.
Идущие рядом разведчики  рассмеялись от неожиданного сравнения. На душе стало немного легче от преподнесенного  вовремя юмора. Милахин присвистнул от досады:
-Дед, если так удачно будешь шутить, то мне, Балагуру, придется к тебе переходить в помощники.
– Это как карта ляжет, сынок. Какие твои годы. Все ещё впереди!
Луна уже висела над зубчатой линией гор, когда они подошли к плетёной ограде. На лай собаки скрипнула дверь и вышел старик , крикнул в темноту:
– Кто там, что надо?!
– Встречай добрых людей, отец – отозвался командир группы.
– Время тревожное… Почем я знаю, кто вы такие? С миром пришли или с чем-то другим?!
Старик еле сдерживал большую кавказскую овчарку, которая на цепи заходилась лаем на чужих пришлых людей.
– Если  сразу не скажите, кто такие, мигом на вас собаку спущу!
– Дедушка, это я, Джат! Открывай…,– мальчик, наконец, решился напомнить о себе,– Это правда, русские!
– Внук, я тебя узнал… Эй, вы, кто рядом с ним, наверняка знаете, что русские и на стороне Грузии воюют.
– Нет, дедушка, они хорошие. Они пообещали наказать тех, кто убили моих папу и маму.
– Кто там у вас старший?!
-Я, а что?! – Дед начал терять терпение.
– Вот, что я предлагаю. Давай команду помочь моему внуку перескочить через забор. Почем я знаю. Может быть, он у вас в заложниках. Время, как понимаете, заставляет остерегаться лихих людей…
– Хорошо. Принимай своего внука.
Сильные мужские руки помогли Джату спрыгнуть по ту сторону ворот. Дед подхватил мальчика, прижал его к себе.
– Где ты пропадал?! Я уже места себе не находил. Целый, невредимый?!..А где кукуруза?! Зачем я тебя посылал?!
– Отец, успокойся. Принимай свой урожай!
Старик почувствовал по поведению внука, что им ничего не угрожает. Что в действительности перед ними стоят добрые люди. Он, наконец, решился открыть ворота.
Вначале с корзиной в руках, заполненной до верха початками кукурузы, вошел во двор Женя Милахин, потом Остапенко и следом вся разведгруппа. В лунном свете они разглядели в глубине двора скорее всего не дом, а хижину, покрытую папоротником, стоящую на сваях у подножия склона,  переходящего  в пологую горную террасу, на которой располагались хозяйственные постройки дедушки Ачбы.
Впервые в жизни Лихачеву довелось увидеть такую колоритную фигуру, словно занесённую к ним из эпохи кавказской войны с Шамилем. Перед ними стоял, опираясь на сучковатую палку, сухопарый седобородый старик в высокой папахе. Одет он был в старую черную черкеску, перепоясанную тонким кавказским поясом с потемневшим серебром, на котором  висел старинный кинжал с удобной для боя рукоятью. Широким жестом  руки дедушка Ачба пригласил путников к себе в хижину. Было светло от разожженного огня в домашнем очаге, отсветы пламени которого падали на пол веранды через открытую дверь наружу.
– Заходи , дада ( абхазское ласковое уважительное обращение к младшему по возрасту), со своими друзьями– обращался старик к командиру группы– Если  кто-то нарушит законы  гостеприимства горцев, пусть аллах его покарает до конца дней своих быть перекошенным. А от такого человека, да будет всем известно, тень всегда падает кривая!
Денис уже поближе рассмотрел дедушку Ачбу. Старик  был среднего роста, но на удивление не по годам  был лишен дряхлости, упруг и порывист, как юноша, в движениях. Его лицо, изборожденное морщинами, напоминало кору старого каштана. На нём контрастно сверкали молодым блеском глаза, пристальный взгляд которых говорил о нем, как о человеке, много повидавшем на своем веку.
В ответ на приглашение разведгруппа один за другим шагнула за порог хижины.
– Располагайтесь, как дома. Ничего, как вы, говорите, русские: «мала избушка, но в тесноте – не в обиде». Все поместимся.
Внутри стояли грубо сколоченные стол и скамейки. На полках за очагом находилась деревянная и глиняная посуда для кислого молока. Под потолком висела копченая козлятина и сыр.
Денис Лихачёв давно был наслышан о гостеприимстве горцев. Абхазец готов был не жалеть ничего, лишь бы угодить гостю, пришедшему к нему в дом. Всё, что у него было, он выкладывал на стол. Если даже на следующий  день после ухода гостей у него не оставалось никаких съестных припасов.  Таков закон гор. И для хозяина хижины это было свято. По его просьбе  вошедшие расположились у очага. И, как Дед ни возражал, были поданы кроме упомянутых  копчёной козлятины и сыра, горячая  мамалыга, варёная фасоль, лепешки из кукурузной муки и сухое вино. В ответ командир группы выложил тушенку, а Джата одарил банкой сгущенного молока. У мальчика перехватило дыхание от такого подарка. И он убежал во двор насладиться непривычным для него гостинцем, оставив взрослых наедине.
Завязалась доверительная беседа, из которой выстроилась истинная картина разыгравшейся трагедии в ближайшем селении. После того, как гвардейцы Мхедреони убрались восвояси в сторону Сухуми, оставив своих на блокпосту на реке Келасури, дедушка Ачба отважился спуститься в долину. Он всё-таки нашел убитых  родителей Джата. Они так и остались лежать неподалеку от их сгоревшего дома. Насколько хватило сил ему удалось похоронить их под старым грецким орехом, где  раньше лежал без сознания его правнук. Что касается остальных жителей небольшого села в несколько десятков домов, от мала до велика никто не спасся. Их трупы, никем не похороненные, так и остались лежать обглоданные дикими  животными, вышедшими из леса.
Джат, к счастью, уже заснул в соседней комнате на нарах под ватным одеялом и не слышал, что рассказывал русским его дедушка Ачба.
– Отец, а дети твои где?
– Двое сыновей погибли в Отечественную войну, а младшего сына, работавшего на Сухумском судоремонтном заводе, чей внук Джат, уже на пенсии прямо в квартире на глазах у молодой жены убили, а ее изнасиловали. Отчего женщина вынуждена была выброситься с пятого этажа.
Старик поднялся со своего места и подбросил сухих дров в домашний очаг.
Остапенко прервал молчание, начал говорить о другом, но имеющим прямое  отношение к тому, что происходило в многострадальной Абхазии. Его лицо приобрело жесткость. Глаза сузились холодным блеском.
– Вы знаете, как до второй мировой войны в фашистской Германии готовили будущих палачей Европы?
– Ну и как?! – спросил Будьспок, сапёр, при общем ожидании всех остальных.
– А вот так: каждый молодой истинный ариец согласно уставу Гитлерюгенда должен был взять на воспитание кошку или собаку, вырастить и потом умертвить её. Тем самым закалялся дух солдата третьего рейха, что позволяло им, не задумываясь, разбивать череп младенца об стену и стрелять в живот беременным женщинам.
– Вот такие дела, что кошки пляшут! – присвистнул Балагур-Милахин.
– Не кошка пляшет. Это Шеварднадзе , совершая  танец смерти, разглагольствует о правах малочисленного народа Абхазии, посылая на его голову игольчатые снаряды. Для абхазов это уже Отечественная война, как для нас незапамятный 41-ый год. Когда стоял перед всеми один только вопрос : умереть или победить
У Лихачёва от произнесённых слов Дедом сразу всплыла в памяти картинка, когда он в зоопарке случайно увидел, как кормят крокодила. Его поразило одно: в отличие от теплокровных хищников кошачьей породы львов и тигров, холодная громадная рептилия, как по заданной программе машина, безучастно, не разжевывая, проглатывала брошенные ей куски мяса. И тут, словно эхо прошедших дней, у него явственно прозвучали в голове слова Эльвиры, в истерике выкрикнутые ему, уходящему, вслед :
– Я тебя все равно заставлю жрать человечину!
Его душа, точно глубоководная рыба, вынесенная каким-то образом на поверхность моря, взорвалась от единственного желания сломать хребет военной машине Грузии, направленной на уничтожение малого народа Абхазии.

8

Дедушка Ачба, чуть призадумавшись в ответ на сказанное старшиной Остапенко, начал неторопливо говорить. Отсветы пламени домашнего очага отражались на его лице, делая более глубокими его морщины.
– В очень далекие времена жил абхазский богатырь Абрскил. Он защищал свою родную землю от коварных и жестоких чужеземцев – завоевателей. Сами Боги ему в помощь подарили крылатого коня – араша. Сразу после этого он стал неуязвимым. Словно ураганом проносился над врагами, сметая на пути людей  из родов Асубов  и Кацубов, предавшим врагам родную землю.  Их остатки  были вынуждены скрываться в лесных чащобах. А мёртвых он сбрасывал в море. Ими он, сам об этом не подозревая, вскормил змея-дракона. Породила чудовище морская пучина. И когда он выполз на берег, застонала земля Апсны ( абхазская страна души, тоже самое Абхазия). Был он непобедим даже для богатыря Абрскила. Сидел герой  и с тревожной думой смотрел вниз на морские волны, что разбивались у подножия скал. Вдруг Абрскил  увидел златокудрую дочь царицы Земли Даль. Вышла она из морской бездны и предстала перед героем и отдала ему волшебный трехструнный шедегекау (народный абхазский инструмент), чтобы победить злого дракона. Ударил по струнам Абрскил. Всколыхнулось бездонное море. Зашатались неприступные скалы, покрытые вечными снегами. В ответ на грозное пение появился змей-дракон .Громадное тело чудовища распростерлось по горному хребту, чешуйчатый хвост лежал на ледниках, а голова уткнулась в морской прибой. В таком положении застала дракона песня Абрскила. Благодаря ей его последний враг заснул. Абрскил своим обоюдоострым  мечом поразил дракона, после чего разрубил его тело на куски и предал их огню. Костры из столетних деревьев горели семь дней и семь ночей. Полностью сгорел семиглавый змей-чудовище. А ветер поднял пепел до самых небес и развеял по всему белому свету.
Старик закончил свой рассказ. Казалось не только его голос, а он сам помолодел .
– Хочу важно сказать. Вы с нами , с абхазами, воюете не против народа Грузии, а против армии уголовников и мародёров и её генерала дедушки Шеви (Эдуарда Шеварднадзе). Он и есть тот змей-дракон, который будет повержен. Вот видите – он добавил к сказанному – у побежденного дракона было семь голов и вас семеро. Значит, на каждого по голове. Это добрый знак, что наша долгожданная победа вам будет  по силам. Стар я… но уверен: может быть и не доживу, но придет рано или поздно тот счастливый день, когда враг  будет изгнан за реку Ингури.
Дедушка Ачба обвел взглядом присутствующих в его хижине.
– Знайте, только Россия поможет абхазам победить семиглавого змея-дракона. Она, как шедегекау в руках Абрскила, дает нам, горцам, надежду на скорую победу.
Денис Лихачёв подхватился с места. Стоял во весь рост, возвышаясь над рассказчиком. Всё, что накопилось в нём за год войны, выплеснулось проникающими словами в сердце каждого сидящего у очага. Впечатывались, как тяжелые пули из свинца:
– Красивая легенда  – ничего не скажешь. Но пока враг не изгнан ещё  по селам и городам Апсны, убивают ни в чем неповинных людей – это не только ваша боль. Это боль души моей. Это наша всеобщая боль, Абхазия!
Теперь вся семерка поднялась на одном дыхании. Белобородый старик в черной черкеске стоял между суровых мужчин в камуфляжной форме, как символ негасимой надежды, высказанной Денисом Лихачёвым.
– Клянемся! – из разведгруппы все, как один, стоя, выдохнули, поднимая тост. – За нами будет  победа, Абхазия!

9

Перед рассветом, ещё в ночных сумерках, вся группа, вооруженная дополнительным снаряжением, скрытно пробиралась вдоль береговой линии.
Река шумела на перекате.
– Дед, это и есть тот брод, о котором говорил дедушка Ачба?!
– Да, Браток, это именно он. Где-то рядом вниз по течению должен быть блокпост. Здесь на время остановимся.
Говорили в темноте тихо,  в полголоса. В течение прошедших  суток велось наблюдение через бинокль за расположением противника. Было зафиксировано время смены часовых. И, судя потому, что в течение дня никто из находящейся охраны укрепленного пункта не уходил в сторону от блокпоста по дороге предполагаемого  выхода партизан со стороны гор, однозначно надо было понять: никому не хотелось подрываться на своих же собственных минах. Подступы к блокпосту были блокированы. Оставался один путь к нему – по воде.
… Луна скрылась за тучу. Человек на мосту, вооруженный «калашником», перегнулся через перила, попытался понять, рассматривая плывущее пятно из ночных сумерек. Наконец, он разобрался что к чему. То была большая коряга, принесенная из верховья последним паводком. Покрытая тиной и травой, выхваченной из подмытых берегов, она мирно покачивалась зацепившись за одну из опор моста. Часовой тут же потерял к ней всякий интерес. Лихачёв и Милахин вынырнули из-под коряги и выбрались на песчано– галечную отмель под опорой моста. Их обоих бил озноб. Вода в реке была холодной. Мокрая одежда не могла их согреть.
– Держись, Браток,– прошептал Лихачёв Милахину,– Сейчас ещё как согреемся!
Им  обоим снизу был виден в профиль на мосту силуэт часового, который выкуривал сигарету, облокотившись спиной к перилам. Он что-то ругался по-грузински в ответ на то, что  неслось из блокпоста: « Гаморчоба, Гогия, Мамалыга, лобия…»
Было понятно, что грузин злился, что был лишен возможности поучаствовать в трапезе: есть шашлык и пить кахетинское вино. Если там таковое было в наличии.
– Гульванят, мхедреонцы хреновые. Недолго осталось веселиться – прошептал Балагур.
– Всё, хватит, наш час настал, десантура!
В это время луна вышла из-за тучи и это помогло Лихачёву отчетливо увидеть в деталях фигуру часового , который по-прежнему, не меняя позы, стоял на мосту. Для Дениса это была крайне неудобная позиция, да еще  в ночное время суток. Не то, что днем на балконе мишень в Гудауте. Лихачев изловчился и с нечеловеческой силой метнул нож в часового. Тот, коротко вскрикнув, упал лицом на бетонку. Друзья пошли на абордаж моста. Забросили «кошки» на  перила и с  ловкостью обезьян по веревкам забрались наверх. В один прыжок они очутились на мосту. Под ногами лежало в крови бездыханное тело часового. Нож снизу вверх вошел наполовину в шею защитника территориальной целостности Грузии. Друзья  скинули в воду  труп, а сами , крадучись , побежали к полураскрытым дверям блокпоста. Грузины, подогретые вином, распевали песни и никак не ожидали внезапного вторжения. Один из них осклабился в злобной гримасе и дернулся правой рукой к автомату, лежащему на стуле. Но был  расстрелян в упор. Через несколько минут было все кончено. Тела погибших лежали как попало во всех позах, в каких из застала смерть. Дениса мутило от вида крови, разнесенной очередями по потолку и стенам. Он вышел на свежий воздух. Милахин вслед за ним, чтобы фонариком просигналить своим, что путь свободен. Через полчаса по воде на временных плавсредствах, оставив радиста и снайпера  на берегу, Дед, Малыш и Будьспок  добрались до блокпоста .
Через полчаса радист Шморгун вышел на связь и докладывал центру об успешном завершении операции. Оттуда пришёл приказ: разминировать близлежащий участок дороги от блокпоста, ведущей в горы и обеспечить беспрепятственное продвижение партизанских соединений из Очамчирского района через мост в сторону Сухуми. Начиная с рассвета, Будьспок успешно справлялся со своей задачей сапёра. К приходу партизан дорога  была разминирована…

10

Вот уже вторые сутки шёл штурм столицы Абхазии. Диверсионно-разведочная группа Деда была брошена в район многоэтажек города, находящегося на возвышенности и отделенного от частного сектора оврагом. Он так и назывался Новый район.
Перед штурмом Сухуми был сформирован армянский батальон имени маршала Баграмяна, который со стороны моря был высажен десантом. С запада от реки Гумиста Сухумский фронт был прорван абхазскими формированиями, подкрепленными подразделениями, составленными из русских добровольцев, казаков выходцев из Кубани, а также из Ставрополя. А с севера и юго-востока взяли в клешни национальных гвардейцев, обороняющих город, партизанские соединения, большая часть которых прошла через блокпост, захваченной группой Деда и уже на улицах Сухуми вели ожесточенные бои. Так возник Сухумско–Очамчирский котел, который привёл к окончательному разгрому 12-ти тысячной армии Тбилисского триумвирата  Шеварднадзе – Иоселиани – Китовани.
Это было немного позднее… Стоял жаркий сентябрь 1993 года. В этот день у всех, кто принял участие во взятии столицы Абхазии, было одно единственное желание: раз и навсегда покончить с этой жестокой кровопролитной войной.
Перед этим был взят Сухумский железнодорожный вокзал. Семерка вышла из боя без потерь. Группе «Гайдар», в составе десяти человек меньше всего повезло. На подступах к вокзалу, зажатому железнодорожными путями, грузины закидали её гранатами.  Все, как один, полегли. Тогда вместе с группой Деда в атаку поднялись партизаны. Перепоясанные пулеметными лентами, с гранатами, что торчали из широких поясов, как обугленные батоны, автоматы от бедра – они разъяренной волной накрыли вокзал.
Грузины бежали со своих позиций. Из-под Гудаут с Бомборского  аэродрома были подняты «сушки» и нанесены бомбовые удары по позициям, ещё занятым противником.
… В Новом районе стояли девятиэтажки. Возле одной из них, что называлась «свечкой» из-за наличия в ней одного единственного подъезда, пришлось семерке залечь вместе с другими наступающими подразделениями. Нельзя было голову поднять. Оттуда били со всех видов стрелкового оружия и гранатометов. В развалинах соседнего от «свечки» дома поливал шквальным огнем ручной пулемет и засел снайпер. Нападающие несли потери.
Лихачёв залёг вместе со своими товарищами и шептал про себя, как молитву: «не покидай меня волшебница надежда. Я мало что успел –  достойно надо уцелеть!»
В это время был отдан по рации приказ взводу минометчиков вступить в бой. Их командир провёл ориентировку минометов в основном направлении, лично проверил установку расчётов «подносов», проведённую наводчиками, которые по заданной команде, как слаженный механизм, начали свою работу.
– Первое орудие готово!
– Второе орудие готово!
– Беглым, огонь!
В обрушившем на Лихачёва рёве и вое он явственно распознал шурщащий звук летящих над головой мин, переходящий в визг и тягучий звон от разрывов на позициях противника. Насколько точно легли снаряды, ещё никто не знал. Денис опять увидел в начале огни разрывов, а потом услышал звук от разорвавшихся мин. И наступила тишина. Её тут же нарушила очередь ручного пулемета, из которого Женька Милахин открыл огонь по развалинам. В ответ ни звука.
– Хорошо поработали миноплюи – Милахин оторвался от пулемета – Проверка не помешает. Ну все кранты для геноцвали и для их снайпера – Балагур довольно потирал руки – раздавили, как крысу.
– Значит так, друганы, теперь впёред и с песней, – Милахин говорил рядом с ним лежащим Малышу и Будьспоку, не смеющим пока поднять головы из укрытия – Это им верняк, хамбец и кишки набок!
– А ты, Балагур, высунь–ка бестолковку, да проверь живой он там, наш приятель, что норовит по нам из своей «рогатки» стрелять.
– Ладно, уж там – как-нибудь в другой раз…
– Так, хлопцы, всё – отозвался старшина Остапенко – ведь мы не можем лежать здесь до второго пришествия Христа. А ну-ка, Малыш, подай мне свою «тюбетейку»!
Старшина Остапенко на подобранной из –под ног  куске арматуры слегка приподнял спецназовскую каску и на вытянутой руке переместил поверх укрытия. Выстрела не последовало. Вокруг стояла мертвая тишина.
– Все, чисто сработано, хлопцы.
– Тогда, Дед, посторонись. Я первым пойду в атаку.
– Нет, Браток, – старшина резко на полуслове оборвал Лихачева – Если я сказал «чисто», то должен сам вести десантуру и не гоже мне прятаться за вашими спинами. Вперёд, славяне, наше дело правое!
Остапенко выскочил из укрытия. Лихачёв – вслед за ним. Как вдруг командир группы словно наткнулся на невидимую стену. Падая на руки Денису, он успел сказать:
– Это всё, хлопцы… Поспешил…
На его груди расплывалось темное красное пятно. Когда старшину сразила насмерть снайперская пуля, в момент его падения Лихачев услышал за спиной хлопок. Это Плачбий по облачку пыли, поднятой выстрелом в бетонных развалинах, мгновенно определил место нахождения коллеги по выбранному военному ремеслу и послал свой ответ вражескому снайперу.
На Дениса смотрели потускневшие глаза старшины. Жизнь его покинула навсегда. И никак невозможно было повернуть вспять роковой ход событий. Комок боли и жажда мщения всколыхнулся расплавленным свинцом в горле Лихачева. Он кричал своим товарищам:
– Это я должен лежать сейчас вместо него! Он себя подставил! Понимаете?! Командование группы беру на себя. Смерть временно пришедшим на эту землю! Даёшь Победу! А…а…а!
Рот Дениса разорвало криком. Ему словно «крышу снесло». Он уже стал «бесбашенным» напрочь. Утратившим чувство самосохранения, он нёсся в полный рост к развалинам, не прогибаясь, сквозь автоматные очереди. Вслед за ним, кроме его разведгруппы , поднялись в атаку люди различных национальностей: абхазы, армяне, греки, адыги, чеченцы, украинцы, русские, которые могли держать в руках оружие, шли на верную смерть, отдавая свои жизни за разрушенный кров, за поруганную честь жен и дочерей, за убитых ни в чём неповинных детей… за многострадальную землю Абхазии.
Сверху с 9-ти этажки со «свечки» через проём балкона ударил ручной пулемет, на мгновение останавливая, бросая лицом в землю цепь атакующих. Малыш, не прерывая бег, как колосс, играючи, поднял на уровне плеча «Базуку» – « Шайтан-трубу»  и послал с одной руки, почти, не целясь, своего «чебурашку» обороняющимся. Снаряд из гранатомета, словно бритвой, срезал балкон и всех тех, кто на нем находился.
…Лихачёв вот уже видит на бегу, среди разнесённых бомбовым ударом плит бетонных перекрытий, нарастающий в глазах, размытый в пыли и дыме силуэт поверженного Плачбием снайпера. Он, тяжело раненый в плечо (видимо раздробило ключицу), пытается отползти, вжаться, свернуться в точку, стать одним из этих бесформенных бетонных обломков. И эти глаза в чёрных кругах от копоти в пароксизме  страха, лежащие у его ног, смотрели, не мигая, снизу вверх на Лихачева. Он кричал этим глазам:
– Ты знаешь, кого ты убил?! Это же Дед! Роднее, мне родного отца!
В оглушающем беспамятстве Денис, не помня что именно, сорвал с головы снайпера. И застыл, как вкопанный. Там, где должен  быть мужчина, оказалась девушка лет 20–ти, по плечам которой рассыпались белокурые волосы. В стороне от неё валялась винтовка с оптическим прицелом. Снайперша, превозмогая боль, сказала Лихачеву:
– Ваш минобстрел… Черт его побери… Обнаружила себя…Теперь расплата…
– Ах, ты, сука! Сколько же ты наших за бабки порешила с другими, как ты «белыми колготками»
Малыш, что оказался вторым после Лихачева, завис  расщерепенным медведем над поверженным еще живым телом, зашёлся в крике:
– Всё, закончился твой «полёт шмеля». Сливай воду!
Петренко схватил снайпершу в свои громадные железные клещи и потащил её к двум Бэтээрам, что двигались ему на встречу. Бронетехника поверх голов атакующих давала им огневую поддержку из крупнокалиберных пулеметов. Рядом оказались Балагур и Будьспок. Подбежали другие бойцы с абхазского батальона. Денис все это видел, как в страшном сне. Суд над вражескими снайперами всегда вершился очень коротко с жестокой неуловимостью. Независимо от пола. Их никогда не брали в плен .И они об этом хорошо знали, уходя на свою снайперскую охоту, как в последний раз.
…Девушку привязали к двум БТР-ам и…разорвали на части. Сцену гибели снайперши кому-то удалось подсмотреть из девятиэтажки. Оттуда ударили из гранатомета. Один из бронетранспортеров вспыхнул, охваченный пламенем. Из него, как два живых факела, выпали две фигуры и стали кататься по земле. Но Лихачев со своей группой уже находился в развалинах в мертвой зоне в двух шагах от подъезда «свечки».
– Давай, Малыш, принимайся за дело. Твоя работа! – была дана команда гранатометчику.
Выстрел из «Мухи» – и закрытая дверь в подъезд, была разнесена в клочья. Они ворвались внутрь здания. Снаружи донеслась знакомая канонада «Зушек» – зенитных спаренных пулеметов на базе ГАЗ – 66, открывших огонь по верхним этажам Нового района.
Группа Лихачева неслась по лестничным маршам, которые висели на «честном слове», готовые рухнуть в любую минуту. Зачистка шла полным ходом. Выбегали к ним гвардейцы Мхедреони, тщетно пытаясь помешать штурму. Их сметали автоматами с подствольниками, забрасывали гранатами. Женька Милахин , раненный  в плечо, кричал в горящий дым еще оставшимся в живых грузинам:
– Врёшь! Не уйдёшь!
Где-то на половине высоты «свечки» Балагур с Будьспоком в пылу боя отстали от Лихачёва и Малыша. Их вынесло на верхний этаж. Но когда Петренко  в запале, потеряв осторожность, оказался в дверном проемё, в одной из последних квартир раздался взрыв. Сработала растяжка. Гранатометчик упал. Следом рухнувшая перегородка уложила рядом с Малышем Лихачёва. Денис  что есть силы пытался сбросить с груди навалившуюся на него тяжесть, вдохнул острый кисловатый запах едкого дыма. Зашёлся в кашле.
– Постой, командир. Лучше не себе – тебе помогу. Руки пока действуют. А вот ноги… Истекаю кровью… Посечены осколками, – приглушенно донёсся голос Малыша, – Не боец я, Браток, уже…  Отвоевался…
Петренко лежал на боку вплотную с новым командиром группы , наполовину придавленный  краем  стены. Но руки его были свободны. Они, как два мощных домкрата, сбросили с Дениса непомерную тяжесть другого обломка кирпичной кладки.  Лихачёв поднялся на ноги, но уже без оружия. Его «калашник» остался под стеной.  Он стал на коленях перед гранатометчиком, соображая как ему помочь, но уже понимал, что всеё бесполезно. Малыш не подавал никаких признаков жизни. Какой-то шорох за спиной заставил Лихачева обернуться. На него смотрело дуло пистолета. А над ним знакомое лицо… Где же он его видел?! Эти чёрные усы под горбатым носом. Этот хищный оскал зубов, что-то отдаленно напоминающий улыбку. Выражение глаз, как у охотничьей собаки, делающую стойку перед тем, как схватить дичь и отнести своему хозяину.
Да, он вспомнил! Это был Гиви Мурванидзе, случайный попутчик в вагоне-ресторане, который вербовал их, двух дембелей воевать в предстоящей войне за Грузию.
– Эй, руки за голову! Без резких движений… – Вай, какая встреча, дорогой. Вижу, что узнал. И я тебя тоже. У меня хорошая память на лица.
Гиви Мурванидзе наслаждался своим превосходством, что его противник был безоружен. Он держал на мушке Дениса, в тоже время щёлкнул знакомым десантнику серебряным портсигаром, на крышке которого был выбит барельеф русалки. Закурил, медлил с расправой над Лихачёвым.
– Мне терять нечего – говорил он, делая глубокие затяжки – Я здесь запёрт, как в мышеловке. Остался один, без своих гвардейцев. Ну хотя бы одного вшивого русака да утяну на тот свет… Ты что это, дорогой, так спокойно смотришь на меня? Сейчас умирать будешь! Коньяк и сигарету, как в тот раз в вагоне-ресторане, не придётся от меня принять. Обойдешься, дорогой.
Лихачев в ответ на сказанное усмехнулся:
– Что толку спокойно сидеть или волноваться, что тебе фортуна повернулась задом. От этого в моем положении ничего не изменится. Свой последний час надо встретить по закону зоны: никого не бойся, никому не верь, никого не проси. Поэтому пощады просить не собираюсь. Давай, кончай, чего уж там…
– Успеется. Пару минут, так и быть, поживи. Насчёт фортуны это ты хорошо сказал – грузин коротко хохотнул – Что так, в уголовниках ходил?!
– Да, нет. Наслышан от друзей детства, что туда не одну ходку сделали.
– Нравишься ты мне, парень, своей выдержкой –  Гиви бросил окурок под ноги – Но тебе не повезло. Слышишь, дорогой, только ты сейчас ответишь за всех своих, что мою боевую подругу из Украины разнесли БТР-ми на куски… Вставай с колен и принимай смерть стоя, как подобает мужчине.
Лихачев стал медленно подниматься, продолжая держать руки за головой. Слышал тяжелое дыхание своего врага. Его палец на спусковом курке. Ствол пистолета смотрел на него в упор. Понимал, что ему осталось несколько секунд жить перед тем, как подняться в полный рост. Гиви еле успел уловить глазами молниеносный взмах руки десантника, из-за плеча метнувший в него нож. Грузин схватился за горло, упал на пол, обливаясь кровью.В этот момент вбежали оставшиеся в живых в группе Балагур, Будьспок, Плачбий и Шморгун. Они увидели погибшего Малыша, молча склонили головы над ним.
– Браток – кинулся к своему другу Милахин – Ты это как, цел?!
Но тут он внезапно остановился, увидев торчащий нож по самую рукоятку в горле поверженного врага.
– Во даёшь! Как ты его красиво уложил!.. Постой. Это же наш попутчик в поезде, что блатовал воевать за Тбилиси.
– Он самый – безучастно проговорил Лихачев – Что, братья славяне, принимаем презент от дедушки Шеви?
К открытому портсигару с русалкой сразу без уговоров потянулись за сигаретами.
– Так и быть, закурим. Тем самым отметим окончание нашей зачистки моими трофейными, честно заработанными…
         
11
   
На площади Ленина возле дома правительства отмечали взятие Сухуми. Уже были взяты под контроль основные объекты города: почта, телеграф, морской порт, район Маяка, железнодорожный вокзал, судоремонтный и рыбный заводы, мясокомбинат и швейная фабрика. В здании Сухумского университета подавляли последние очаги сопротивления   войск Госсовета Грузии.
Все, кто был на площади, кто участвовал в штурме, обнимались, братались до скупых мужских слёз между собой. Радость била через край.
Конец войне! Вот она пришла, долгожданная победа, которую встретили салютом в вечернее небо из всех видов стрелкового оружия.
Лихачев с другом стоял в ликующей толпе вооруженных людей, испытывал смешанное чувство радости и скорби по погибшим товарищам.
– Пойдем отсюда – сказал он Милахину.
Друзья шли по широкой улице, по обеим сторонам которой росли посеченные осколками пальмы и кипарисы. Она вывела их на набережную к морю, где находилась гостиница «Россия». Красивое здание, принимавшее в себя гостей со всего света, теперь было полуразрушено от снарядов «Града».
…Вышли на пляж. На горизонте солнце багровым шаром опускалось в море, посылая друзьям, в обнимку сидящим на берегу, свои прощальные закатные лучи. Денису казалось, что он сходит  с ума, когда ему привиделось в облаках, плывущих над морем, подсвеченные солнцем лица погибших Деда и Малыша, смотрящих на них с высоты. Ещё немного и они пропали. Лихачёв тряхнул головой, словно пытаясь сбросить с себя увиденное им.
– Ты что это? – спросил его, морщась от боли, Милахин. Легое ранение в плечо ему напоминало о себе.
– Да так, глюк поймал… Долго ещё нам, дружище, эта война будет сниться.
Под шум морского прибоя они сидели вдвоем, опустошенные, держа в расслабленных руках автоматы. Оружие, уже остывшее, отдыхало в отличии от своих хозяев, которые ещё не могли прийти в себя, поверить, что завтра у них будет первый день без войны, что не надо идти убивать, и ожидать, что можешь сам быть убитым.
Лихачев вдруг вспомнил ранее им где-то прочитанные стихи неизвестного поэта:
Пламенеет над морем закат,
Истекает он кровью вдали.
Ты, Абхазия, помни солдат,
Что в боях за тебя полегли!
С него сходило оцепенение. Он словно пробудился, поверив окончательно, что война закончена.
– Женька! – кричал ,рядом сидящему  другу, Денис – Победа! Это сладостное слово – Победа!!!


 
ОТ АВТОРА

Что побудило меня написать пару слов к публикации последней главы повести? Прежде всего, необычность темы, которую, как правило, мы, живущие, стараемся избегать в разговорах между собой. А тема эта, волнующая из поколения в поколение, поднимает такие вопросы, как бессмертие души, «жизнь после жизни». Неужели все обрывается со смертью человека, уходит в небытие безвозвратно! Мы несем в себе внутренний протест против неизбежного конца, особенно в тех случаях, когда хороним близких. Душа каждого из нас не может смириться с тем, что они ушли навсегда.
Что меня побудило написать художественную прозу, где главный герой представлен как реально существующий среди нас после своей смерти? Скорее всего, неистребимая потребность человека верить в главное – в чудо бессмертия.
Заранее благодарен и рад своему читателю, если последняя глава повести будет близка ему по чувству, проста и понятна по восприятию.


ГЛАВА ШЕСТАЯ.
« БУДЕМ ЖИТЬ »
                памяти друга Жени Сидякина посвящается
                «Я завтра снова в бой сорвусь.
                Но точно знаю, что вернусь
                Пусть даже через сто веков…»
                Игорь Тальков

… Он падал с высоты 3500 метров. Денис уже не мог обходиться без затяжных прыжков. Каждый из них был для него как удивительный газированный напиток со льдом. И каждый раз он пил его взахлёб  – странную смесь холодного самообладания и ликующего чувства слияния с небесным простором. Ведь он породнился с ним навек. Небо научило его собранности, умению верить в себя, анализировать состояние своего свободного падения. Этот прыжок был для него как освежающий глоток воздуха после войны в Абхазии. Секундой назад Денис, оттолкнувшись, выпал из самолетного люка в бездонную воздушную пропасть. Да так, что у него перехватило дыхание. Было ощущение, будто сердце переметнулось куда-то вверх грудной клетки, под горло. В первые мгновения Денис не мог разобрать, где находится земля, а где небо. Тут же он прервал падение. Привычным движением руки ему удалось лечь на «поток» так, что он падал лицом к земле «ласточкой». Голова откинута назад, руки и ноги разведены, чуть согнуты в коленях, корпус прогнут в спине. На него нахлынуло утраченное, но столь до боли знакомое чувство упоительной радости и восхищения тем, что он вновь вернулся в родное для него небо. Что он ничего не забыл. Что он опять, как птица, купаясь в небесной синеве, парит в лучах восходящего солнца.
Воздух трепал его комбинезон, пытался сорвать шлем, и стал настолько плотным, что он мял его пальцами, как пластилин. Денис уже различал за Волгой дымовые трубы газоперерабатывающего завода и буровые под Аксарайском. В прессованные мгновения, когда время текло тягуче, как застывшее на сорокоградусном морозе дизмасло, вплелось чувство горечи от постигших его потерь…
… Пусть эта работа в Акасарайске на буровых была лишена остроты и яркости, но она давала ему возможность честно зарабатывать кусок хлеба… Да, он рисковал собой, когда бурил с другом скважины, добираясь до ядовитого «сероводорода». Но этот риск не шёл ни в какое сравнение с тем, что испытал Денис в крутых разборках, став охранником Фута. Или когда принимал участие в грузино-абхазском конфликте, рискуя жизнью, воевал за свободу Абхазии. Но всё это осталось в недалёком прошлом. А сейчас он вернулся в свой родной авиаклуб.
Теперь всё внимание только на землю, где он должен четко различать сигналы-команды к выполнению акробатических фигур. Пора приниматься за работу. Лихачёв уже забыл про своих строгих судей, оценивающих его прыжок на земле, а пел душой в небе свою лебединую песню. Его любимый комплекс упражнений: две спирали влево на 360 градусов в горизонтальной плоскости, потом правые, сальто вперед-назад были выполнены безукоризненно, синхронно подаваемым сигналам с земли. Он как бы кувыркался на гребнях восходящих волн, несущих его в поднебесье. Каждая клеточка его тела отзывалась на любое изменение воздушного потока, звенела ликующим гимном слияния человека с небом.
Выполнив комплекс фигур, Денис взглянул на запасной парашют, где находились секундомер и высотометр. 50 секунд свободного падения. Осталось до земли всего лишь 300 метров  – мгновенно он оценил ситуацию. Пора! Нащупав кольцо, он изо всех сил выдернул его. Рывок вверх. Но что это?! Парашют, выброшенный воздушным потоком из ранца, так и не раскрылся. У него перепутались стропы. В ту же секунду Денису память выдала один эпизод, который высветился у него в мозгу, как слайд  – ожившая цветная картинка. После предпоследних прыжков он на «столе» укладывал парашют, вдруг его позвали к телефону. Кому-то он срочно понадобился. Что-то крикнул вслед ему, улыбаясь, Женя: дескать друг, быстрей возвращайся, а то без тебя прыгать не буду. Денис шел к рядом стоящему зданию авиаклуба, обернувшись, помахал ему рукой. В то же время краем глаза заметил мужчину в лётном комбинезоне, неизвестно откуда взявшегося возле его разложенного на «столе» парашюта. Он стоял, наклонившись, завязывая шнурки на своем ботинке. В кабинете у руководителя полетов Лихачев взял телефонную трубку, но в ней раздавались короткие гудки. Денис тогда пожал плечами, не придал всем этим событиям никакого значения. Но сейчас, когда он стремительно «свечкой» мчался к земле и у него практически не оставалось никакого запаса высоты, чтобы открыть запасной парашют, тот мужчина, неизвестно что завязывавший возле «стола» его основного парашюта и короткие гудки в телефонной трубке  – все это для него приобрело свой зловещий смысл. Или это все-таки роковая случайность?! Или что-то другое? Неужели Фут «достал» его в воздухе,  – проносилось у него в голове.
Если бы знали товарищи, которых он видел бегущих к месту его падения, как ему отчаянно хотелось жить и любить все доброе на этой земле. Ведь он так мало успел сделать хорошего в своей жизни!
Денис вдруг отчетливо увидел в стороне безмятежно текущую Волгу, и то, как отсветы заревого пламени окровавленными бликами падали ему вслед. Что он успел крикнуть людям, бегущим по полю? «Будем жить!»  – пронеслось у них над головами.
В последние мгновения Денис подтянулся на лямках, уходя от смертельного удара.

***

...Перед ним плавился слепящими сгустками свет. Денис не мог сразу понять, где он, что с ним?! Сознание начинало подсказывать, что он жив, если «это» можно назвать жизнью. Он отдавал себе отчёт в том, что находится в месте своего падения. Слышит глухой топот бегущих людей, которые, наконец, окружают плотным кольцом… Нет, не его! Но что же?! То, что было раньше человеком, превратилось в бесформенное желе, из которого выделялся бледным пятном до боли знакомый ему профиль. Руководитель полетов, трясущимися руками расталкивал спортсменов, пробирался в центр круга. Денис  – вслед за ним, чтобы рассмотреть погибшего. Но почему он не идёт, а плывёт в воздухе? Он летит медленно над людьми, словно авиалайнер перед посадкой на рассвете над мерцающим городом, разноцветные огни которого проглядывают сквозь утренний туман, подмигивая, приветствуют его. Но это не огни. Денис это явственно видит. Любой огонёк на близком расстоянии воспринимался им как дымчатый переливающийся цветной ореол яйцевидной формы, обволакивающей каждого человека. При дальнейшем от него удалении он смотрелся уже как светящееся маковое зернышко в капле росы.
...Денис проходит через тела людей, не испытывая при этом никакого сопротивления. Это его привело в крайнее замешательство. Вот он находится рядом с Женей. Тот держит в руках погибшего товарища. Денис вглядывается в помертвелый бледный лоб, запекшиеся в крови губы. Слышит слова: «Ты же сам хорошо знаешь, браток, если у нас, у десантников, отказал основной, а потом и запасной парашют, то у него остаются секунды, чтобы научиться летать. Почему, ну почему ты не раскрыл запасной?!»
– Кто-нибудь вызовите «скорую»?!  – обращался к окружающим руководитель полетов. В это время до Дениса стало доходить, что погибший спортсмен  – это есть сам. Ведь откуда он мог узнать черты знакомого лица, которое каждый день видел в зеркале? Его охватил ужас. Денис начал кричать всем людям, сгрудившимся над тем, что от него осталось, что он здесь  – рядом с ними. Что он живой! Что он всех безмерно любит. Лишь бы его только услышали. Но все было напрасно. Его никто не замечал. Его просто не видели и не слышали. Люди проходили сквозь него. Покрывали парашютным шелком его бренную оболочку, в которой по всем земным законам ключом перед этим била жизнь. И теперь безвременно ушедшая, как вода сквозь раскаленный песок.
Денис видел, как его тело забрала «скорая». Руководитель полётов подошел к Милахину. Он безмолвно сидел на корточках и неподвижно смотрел в одну точку. Взял его за плечи. Развернул к себе и произнёс:
– Пойдем, Евгений, отсюда. Пойдем, милый. Тяжело, я понимаю, когда теряешь друзей.
Женя наконец очнулся. Глухо отозвался:
– Когда Сухум брали, смерть нам дышала в затылок, ходила по Пятам. Меня ранило, а ему хоть бы что. Словно был заговорённый от пуль. А тут... Нет, ты постой, Харлампиевич! Ты думаешь, у меня что, в груди сейчас Абхазская весна гуляет?! Магнолии цветут?! Нет, как бы не так! Словно туда кто свинца расплавленного залил. Ты меня понял?!
– Да чего уж там не понять, сынок. А каково мне было в войну, Когда друзей на фронте терял?!
– То война, дедуля, была!
– Нет, сынок, ты правильно пойми. Парашютный спорт  – это та же война, только в мирное время. Когда человек, желая победить, воюет и покоряет небо. Но, не дай бог, какая оплошность с его стороны, небо ему это жестоко не прощает.
– Может быть...  – произнес Милахин.
– Может быть,  – повторил он.  – Но не верю, слышишь, не верю, чтобы мой друг допустил ошибку при укладке парашюта. Тут что-то не так. Ведь он опытный спортсмен. Ну почему он потом «запасной» не открыл?!
– Ты сам прекрасно понимаешь,  – ответил ему руководитель полетов,  – что оставшейся высоты ему все равно не хватило бы. Хотя чудес не бывает, но у каждого из нас теплится до последнего вера в чудо. По принципу «а вдруг повезет» любой на его месте воспользовался бы запасным парашютом. Но он этого не сделал, Я преклоняю голову…
– Вот что, Харлампиевич, оставь меня в покое. Дай побыть одному. Так лучше будет. Минут через 15-20 буду на сборном пункте.
– Ну, смотри, как знаешь.
– Харлампиевич потрепал мягкой доброй ладонью по плечу Милахина. Тот отвернул лицо в сторону, чтобы скрыть невольно набежавшие на глаза слёзы.
– Чтобы сердце не посадить, не стереть в каменную крошку, ты, милок, поплачь. Это я тебе как бывший фронтовик говорю. И вообще, парень, крепись. Жизнь-то она продолжается  – отозвался руководитель полетов и, сутулясь, пошел восвояси.
Денис слышал этот диалог от начала до конца. Слышал, как Женя хлопал себя по коленке, не стесняясь уже никого, рыдая, повторял одну и ту же фразу:
– Такого другана потерять!
Лихачёв видел, как в оболочке, обволакивающей Женю, стали проступать невесомые нити пульсирующего сиреневого цвета. Они невидимым водопадом струились с головы, падали ему под ноги, приобретая темно-фиолетовый оттенок. Человек-облако шёл по лётному полю и нёс в себе цвет невыплаканной скорби. Внезапно Милахин остановился. Посмотрел на солнце, что постепенно взбиралось в свою зенитную высь. От обрушившегося на него горя Жене показалось, что солнце, как магниевая вспышка, катится на черном фоне негатива, горит мучительно долго и никак не может погаснуть. Потрясенный всем этим, он, запрокинув голову, упал на колени.
– Да пусть будет проклято небо, что забрало у меня друга  – донеслось до Дениса.
Неожиданно для себя он начал опускаться над местом разыгравшейся трагедии. Денис скатывался вновь в таинственную фазу удивительного состояния, напрочь исключающего ощущение собственного тела. На него нахлынула пьянящая волна всепроникающей легкости и слияния с миром, в котором он некогда жил. Он был затянут всё сокрушающим смерчем, летел в круговороте спиралевидных колец, переливающихся всеми цветами радуги. Наконец, своенравная река времени, преодолев свой очередной порог, вынесла его в тихую заводь.
Денис в первые мгновения с трудом понимал, что находится в домике Лихачевых. Он видел людей, сидящих за столом, тихо переговаривающихся между собой. Среди них он разглядел молодую красивую женщину, молчаливо поправлявшую свои белокурые волосы. Это была его мачеха. А рядом с ней сидел седой мужчина. В нем он с душевной щемящей болью признал своего отца, так быстро состарившегося после потери сына. Денис вновь увидел родные для него черты лица, проступающие сквозь тот же ореол фиолетового цвета скорби, что окружал Женю Милахина в день его гибели. Денис стал понимать, что он оказался… на своих же собственных поминках. И фиолетовый цвет светящихся оболочек, окружавших родных и близких ему людей, любивших его при жизни  – это ничто иное, как цвет траура.
В отличие от них оболочку его мачехи дробили на зигзагообразные фиолетовые полосы мечущиеся по ее поверхности языки белого пламени. Перед тем, как погаснуть, они яростно вспыхивали у неё над головой. Улавливая «тонкие миры», недоступные для восприятия живых людей,  – эти зыбкие движущиеся во времени цветные снимки их душевного состояния, – Денис, глядя на Эльвиру, читал ее как открытую книгу. Он уже знал, отчего она бесится. Знал наперед всё то, что она намеревалась сказать его отцу, улучив удобный момент для разговора.
Напротив от неё сидела Настя. Его жена была безутешна в своем горе, держала дочку на руках. Точно заторможенная, она была далека от всего того, что её окружало. В её фиолетовом облачке пробегали и падали на пол к её ногам черно-красными змейками молнии. Зато знакомые и малознакомые Денису люди, присутствующие в этой комнате, при обсуждении своих сугубо земных проблем теряли свой фиолетовый цвет. Они начинали излучать спокойный розово-сиреневый дым, отдалявший их от той главной причины, что заставила собраться всех вместе.
Среди приглашенных на поминки Денис обратил внимание на полного мужчину. В нём он узнал Футасова. Тот разглагольствовал о незадачливой судьбе Лихачева. Что из-за собственной досадной оплошности парень погиб. От последних сказанных им слов его оболочка приобрела лживо-чернильну окраску. Денис понял, кто повинен в его смерти. Он внезапно увидел Футасова в виде тутового шелкопряда, беспомощно извивающегося в коконе. И как откуда-то сверху, деформируя его ауру, появился плазменный светящийся сгусток черного цвета в размер головы грудного ребенка. Зависнув у него над головой, он теперь неотступно сопровождал главаря наркомафии, где бы он ни находился. Денис уже знал, что этот сгусток не случайно появился перед дядей его мачехи.
...Тем временем Футасов, словно забыв, что он находится на поминках, безмятежно поглощал выпивку и закуски, стоящие на столе, и рассказывал своим слушателям, что дела его фирмы процветают. Что его ресторанный бизнес  – это самый удачный вариант для деловых людей, умеющих «делать деньги».
Денис проплыл на расстоянии вытянутой руки от его лица... и от этого черного сгустка. На комоде он увидел свой портрет в том же самом траурном фиолетовом цвете Молодой парень в форме десантника из прошлой его земной жизни смотрел с осужденном на Дениса, словно хотел его укорить за свою безвременную кончину. В это время тетя Маруся встала из-за стола. Денис уловил, о чем она говорила. Она хочет выпить за упокой его души. Для неё он всегда был родным сыном.
Настя словно очнулась. Она разрыдалась. Женя Милахин, как мог, пытался её успокоить. Отец Дениса шарил рукой по столу, разыскивая поставленную ему рюмку водки. Скупая мужская слеза выкатилась из его неподвижных глаз. Денис понял, что отец после его смерти ослеп от горя. Над ним, как на фотопленке стал проявлялся туманный блик, который превратился в чёрно-фиолетовое облачко. Оно тут же приобрело травянисто-осенний цвет невысказанной душевной боли. Денис мысленно посылал отцу сигналы любви и утешения. С каждым посланным сигналом пространство, разделяющее их, покрывалось серебристыми блёстками, дышало, колыхаясь рябью, словно морская гладь при внезапно налетевшем ветре. Денис подлетел к отцу. Зависнув у него над головой, пытался крикнуть, что он снова рядом, что он никогда его не оставит, Забыв, что его нет уже в живых, Денис хотел донести до отца в беззвучном крике слова, что он будет вместе с ним. И вообще, забросит парашютный спорт лишь бы тот был спокоен за своего сына. Отец почувствовал Дениса, Со словами “Сын, сынок…” он порывался встать, Эльвира попыталась его удержать, но безуспешно. Тогда она вывела его подышать на свежий воздух. Денис тут же очутился рядом с ними. Он услышал, как мачеха говорила его отцу:
– Всё, с меня довольно!
– Что именно?  – Александр Данилович с окаменевшим лицом стоял перед нею.
– Что, что?!  – Эльвиру била нервная дрожь. Она словно сорвалась с цепи, кричала в ослепшие глаза старому Лихачеву.
– Дениса нет! Он погиб. Чтоб ты знал, я любила твоего сына! И только за то, что он не сломался в жизни. За то, что по молодости мне не хватило духу этого сделать... Нет, не прикасайся ко мне. Я мразь... чтоб ты знал. Грязная подстилка! Я насквозь пропитана этим вонючим дерьмом... Как говорится, за все надо платить! Нет, ты не перебивай... Ты лучше подскажи: как умудриться любому из нас, не отказывал себе в желании сладко есть и крепко пить  – и, если случись, за счет других  – так пройти по жизни и нигде не запачкаться? Молчишь?! Не знаешь... И я не знаю! Зато Денис это знал. Но его нет с нами. И за это я готова волчицей рвать глотки кому попало. Даже тебе. Ты слышишь?!
– Говори. Я постараюсь понять всё то, что ты мне сейчас скажешь.  – Александр Данилович на удивление ровным спокойным голосом отвечал своей жене. Он стоял на крыльце и взгляд его неподвижных глаз был направлен поверх ее головы на догорающий закат солнца.
Денису дано было видеть то, что не могли увидеть со стороны отец и его мачеха. Их оболочки яростными огневыми всполохами сшибались между собой. Как в немом кино во время пожара, столбы огня и дыма беззвучно закручивались в спираль, сплетались в смертельном поединке…
– Итак, вот, послушай, что я надумала,  – красивое ‘ лицо Эльвиры приобрело хищное выражение озлобленного зверька, загнанного в угол.  – Я повторяю. С меня довольно! На кой хрен ты мне нужен, подгнивший трухлявый пень, да еще слепой в придачу?! Я уже не вижу никакого смысла в нашем браке. Чтоб ты правильно понял, я не из тех людей, которые «несут свой крест», ухаживая за инвалидами. Разменивать свою оставшуюся молодость на те горшки, что придётся мне из-под тебя выносить, я не намерена. Нет уж, увольте. Закончен бал  – погасли свечи. С этого момента мы расстаёмся.
– Я ждал... Я чувствовал, что ты примешь такое решение.  – Александр Данилович словно знал заранее, что хочет еще сказать ему Перехлестова, совершенно будничным голосом продолжал говорить:
– Меня давление и подкосило. Ослеп. А могло бы парализовать. ...Твой уход я как-нибудь переживу. Но что может быть тяжелее потери единственного сына?.. Отведи меня обратно к людям и посади за стол. Это все хорошее, что ты напоследок мне можешь сделать…
От безмерного отчаянья, что его вновь никто не видит и не слышит, Денис последовал за ними. Вплотную приблизился к своему портрету. Его земной двойник всё так же продолжал на него смотреть с горькой укоризной. Чтобы как-то дать знак о себе близким людям, Денис последний раз взглянул на рюмку, стоящую в центре стола. Одна только тетя Маруся из всех присутствующих случайно краем глаза заметила, как жидкость в рюмке, предназначенной для ушедшего в мир иной, исчезла. Водка под хлебом словно в одночасье испарилась. Пожилая женщина просто не поверила своим глазам.
– Ох, батюшки вы мои! Ведь наливала же ему. Неужели опять склероз замучил. Считай, что сына родного потеряла... Отмучился, горемычный. Жизни путь у него был короткий. Видно, душа его никак не может найти самоуспокоения,  – причитала тетя Маруся, снова наливая в рюмку водку.
…Порыв ветра распахнул не закрытую на щеколду форточку. Денис тем же самым ветром закружил по комнате, надул парусами занавески. Завис над окном, распахнутым в иное неведомое пространство далеко отнесенных от него звёздных светил. Они неслись к нему, форфорисцируя, как трассирующие пули. Встречая их, он невесомым призрачным туманом трепетал от набегающих и пронизывающих его ослепительных пучков света  – этих потоков времени, которые перекидными мостиками несли его из прошлого в будущее. Ещё очередной всплеск  – и он размытым голубым сгустком, срываясь, летит через открытое окно в разверзнутую пасть огромной вращающейся воронки, затягивающей его в свое чёрное чрево. Денис уже не испытывал никакого страха перед неизбежным ходом событий.
Невероятным образом он очутился вдруг в своей квартире. По привычке взглянул на зеркало, висящее в прихожей. И оторопел от неожиданности. Вместо своего телесного изображения он увидел шаровую молнию, тлеющую голубым огнем. Он проплыл в зеркале, разбрызгивая в разные стороны искорки, плавно летел в темноте прихожей, не касаясь стен и пола. В освещенном зале Денис услышал, как два знакомых ему голоса переговаривались между собой. И вот он видит их обоих, сидящих на диване в полу борота друг к другу  – Женю Милахина и Настю, растерянно перебирающую пальцами складки халатика на коленях. Словно накрытый шапкой-невидимкой, Денис лёгким дуновением перемещается мимо их лиц, слышит их разговор от начала до конца,
– Нет, ты послушай,  – обращался Женя к Насте. Он говорил с трудом, скрывая свое душевное волнение.  – Ведь прошло полтора года, как не стало твоего мужа и моего друга. Это такая рана для нас обоих. Незаживающая. Но жизнь на этом не кончается. “Будем жить!”  – кричал Денис перед тем, как разбиться в прах. Кричал, предчувствуя свой неизбежный конец. И тем самым завещал нам жить дальше.
– Очнись, ты слышишь?! Жить ради твоей дочурки,  – говорил Насте Милахин. А она, не отводя глаз, продолжала смотреть на освещенную фотографию, стоявшую на серванте.
Денис находился в смятении. Что он слышит?! Неужели прошло больше года с момента его смерти, когда это случилось только сейчас?!
Тем временем Женя продолжал:
– Ты, наверно, догадываешься о том, что я хочу тебе сказать. Это как болезнь... Это началось сразу еще тогда, когда я с другом тебя впервые увидел в авиаклубе.
– Я знаю… Я все еще помню, как говорила тебе, что ты добрый и очень смешной. Всё я помню,  – повторила Настя.
Наконец, она перевела взгляд со свадебной фотографии на Милахина. Он направился к окну, посмотрел на вечерний город. За окном стояла зима, накрыв шапкам снега крыши домов. Повернувшись, Женя невольно потянулся к Насте, взял её руки в свои ладони и поднёс их к губам, согревая их своим дыханьем.
– Ты, вижу, кутаешься. В квартире прохладно... Нет, ты послушай,  – говорил опять про своё Милахин.  – Я для твоей дочки стану родным отцом... Ты понимаешь что я хочу тебе сказать. Одно твое слово  – и я буду безмерно счастлив...
Денис видел, как их оболочки слились в одно сиреневое облако, в котором ярко вспыхивали алые огоньки, точно расцветали весной тюльпаны, пламенеющие по бескрайней вольной степи. Денису без всяких слов стало ясно, куда клонится их разговор.
Настя ничего не ответила Жене. Она задумчиво провела ладонью по его щеке словно собираясь смахнуть с него маску острослова и балагура. Всматривалась в него, будто видела впервые. Потом как бы во сне она подошла к трельяжу стоявшему возле серванта взглянула на себя в зеркало, поправляя волосы. И вдруг вместо привычного собственного отображения она увидела искажённое душевной мукой лицо своего мужа. Его беззвучно шепчущие губы. И всего его внезапно появившегося во весь рост, протягивавшего ей руки из Зазеркалья.
– Там, там! – в сдавленном крике Настя с расширенными от ужаса зрачками показывала рукой Милахину в глубь зеркала.  – Тщетно пытаясь сказать ещё что-то, она без чувств рухнула на пол. Женя кинулся к ней, но был остановлен звоном взорвавшейся в серванте неизвестно от чего хрустальной вазы и свалившейся ему чуть ли не на голову свадебной фотографии молодых Лихачевых. Всё это случилось настолько быстро, что Милахин не мог сразу сообразить, что происходит. Он только непонимающе озирался по сторонам, Очередной стон лопнувших струн гитары, висящей в спальне, привёл его в крайнее замешательство. Денис же буйствовал в безнадежном порыве вернуться обратно в мир живых людей. В безысходном отчаянии он ветром проносился по комнате, срывая со стен на пол картины, как был остановлен выбежавшей из спальни испуганной девочкой. Денис увидел её в оболочке, словно в кусочке янтаря, пронизанного солнечным светом. Он узнал ее не сразу. Это была его дочь. Ведь их Таня выросла. Девочка, оглянувшись по сторонами подбежала к Милахину, прижалась к нему, как к родному отцу, со словами:
– Дядя Женя, возьми меня на руки.
В это время Настя пришла в себя окончательно, Непроизвольно, как и её дочь, она потянулась к Милахину, пытаясь найти у него защиту от потусторонних сил. Всё это Денис с обжигающей горечью видел со стороны. Чувство невосполнимой утраты и одновременно вины из-за нанесённой душевной боли любимому человеку и дочери заставило его остановиться. На смену обиде и безнадежному отчаянью пришли к нему светлые чувства доброты, ласкового покоя и нежности, обращенные к близким ему людям.
– Мир вашему дому,  – сказал он, мысленно с ними прощаясь.
Теперь Денис ощущал себя безбрежным океаном, незримые волны которого докатывались до самых что ни на есть отдалённых уголков Вселенной, вмещающей в себя бесчисленное количество судеб ранее до него живших людей. Они выныривали из небытия, проходили перед ним безмолвными трепетными тенями. Будили в нём неясные воспоминания о том, что было еще с другими задолго до рождения. Его душа соединилась с ними, летела в безмолвной пустоте, чтобы потом сгустком солнца предстать перед неземными умами. Откуда-то из космической мглы появилась светящаяся пылинка. Увеличиваясь в размерах, она стремительно превращалась в лицо его покойной матери. В нём высветились слова, сказанные ему ещё в детстве: “Я не хочу, чтобы мой сынок улетел на небо, а чтобы он всегда был вместе со мной…»
Они слились в едином порыве вернуться обратно на Землю. Там Денису открылись невероятные вещи: картины высотных труб, дым из которых не выходил, а, наоборот, засасывался внутрь. Он увидел неожиданно себя в группе парашютистов, не выпрыгивающих, а, напротив, заглатываемых люком самолета, летящего почему-то хвостом назад. Денис понял, что, попав в будущее, он со своей покойной матерью перемещается в прошлое, отсчитывая годы своей кратковременной жизни до самого далёкого детства. И вот он внезапно распознал себя в босоногом мальчугане, играющем во внутреннем дворике. Рядом молодая женщина стирала белье, а её маленький сынишка срывал одуванчики. Они от его дыхания рассыпались над ним невесомым пухом, уплывали под облака золотистыми шарами, подхваченные солнечным ветром.
…Денис все ещё кружил над Землей, скрытой от него в тумане. Как вдруг под ним появился Женя Милахин, сидящий в одиночестве на лётном поле, оплакивающий его гибель. Увидел деревянно переставляющего ноги Чупахина, идущего вслед уехавшей в город “скорой помощью”.
…Запахи полевых трав и цветов и стрекотание кузнечиков, что поначалу он улавливал так необыкновенно ярко при отсутствии своего тела, стали притупляться становились всё глуше, пока не исчезли в восприятии Дениса по мере того, как он под лучами утреннего солнца легким облачком-паром беззвучно оторвался от тёплой земли и поплыл в стеклянной тишине в безмятежную синюю высь.

***

Эльвира не досидела до конца поминок. Она вытащила из-за стола Футасова, вывела его во двор, сказала жёстко:
– Хватит жрать водку. Всё, отваливаем. Мне здесь, делать нечего.
– Что так?!  – последовал вопрос её покровителя, этакого обескураженного её грубостью толстячка, добродушного Винни-Пуха, разительно напоминающего своей внешностью артиста Леонова.
– Потом расскажу. Сейчас не время. Где твоя тачка?! Заводи да поехали к тебе.
– Что, зовешь на массаж? Но я не готов, моя крошка. Надо настроиться...
Футасов пребывал в подпитии. Толстые его щеки лоснились, готовые лопнуть от внутреннего самодовольства. Он был далёк от чувства скорби по ушедшему из жизни. Веселье его прямо-таки распирало. Воспользовавшись тем, что никого не было во дворе, он попытался похотливо обнять Эльвиру за талию. Она взбешенной кошкой ударила его по рукам, прошипела со злостью:
– Все знают, что я твоя племянница. Хотя и любимая. Но давай без этих дел! Где твой “качок”– костолом?! Пусть прыгает в машину. И мы этой хижине дяди Тома помашем ручкой. Всё! На Лихачевых я ставлю точку!
…Футасов, малость протрезвев, невольно залюбовался своей пассией, которая, как всегда в порыве гнева, неотразимо действовала на, него своей красотой. Ноздри у Эльвиры хищно трепетали. Дыхание было прерывисто. Высокая грудь в глубоком вырезе платья поднималась от волнения. Её синие глаза вновь превратились в фиолетовые гроздья гнева. Она озлобленной фурией надвигалась на Футасова.
– Сколько можно ждать?!
– Сейчас, милочка моя, будет всё так, как ты хочешь. Позову Ахмета. Хватит ему там разминаться газировкой.
Футасов  – это случалось не так уж часто  – подчинялся воле своей любовницы, если это отвечало его интересам. Она это чувствовала. Только наедине с ним могла позволить себе грубые выходки. Эльвира сразу уловила, как изменилось поведение дядюшки Фугасова. Он, не скрывая, радовался тому, что его «племянница», наконец, решила окончательно развязаться с этим буровым мастеришкой. Он прекрасно понимал, что уход за несчастным инвалидом только замордует его пассию. Ведь она создана для любви и ещё для кой-чего в его криминальных делах, где без неё он никак не мог обходиться.
– Сдаюсь, сдаюсь... Всё будет так, как ты надумала.  – Фугасов в знак примирения добродушно поднял руки кверху. Предельная степень возбуждения, в которой находилась молодая женщина, им тут же была подмечена. Ничего не проходило просто так мимо его внимательных глаз. Даже если эти маленькие глазки воспринимались окружающими изрядно осоловевшими от застолья.
На зов хозяина из домика Лихачевых вышел широкоплечий, атлетически сложенный парень лет под тридцать. Ахмет  – личный шофер и телохранитель Футасова. От него, как и от шефа, пахло спиртным. Но он держался твердо на ногах. Это вывело Эльвиру из себя.
– Скажите пожалуйста! И этот причастился. А кто за вас будет вести тачку?!
Футасов благодушно, по-барски похлопал Ахмета по плечу, ответил ей с пьяной ухмылкой:
– Ты знаешь, люблю кавказцев. Есть в них то, что придает остроту в жизни. Виноват. Каюсь перед тобой. Сегодня я Ахмету сделал исключение. Отчего он на время перешёл с газировки на более крепкое. На это у меня особые причины, Потом, независимо от того, сколько он выпил, водит этот красавчик машину, как по струнке. Проверено практикой. Будь спокойна.
– А если гаишники тормознут, тогда что?!  – Эльвира уже не знала, к чему прицепиться.
– Обижаешь, ангел мой. Ты же знаешь, что у меня в этом городе всё схвачено. Кто не любит в моем ресторане «на халяву» сладко покушать и повеселиться?! Покажи мне такого человека. И я уверен, что Волга потечет вспять. Молчишь? В таком случае поехали. Время не ждёт.
Ахмет, точно трезвый, сидел за рулем, уверенно гнал «мерседес» по вечернему городу: Футасов расположился рядом с Эльвирой на заднем сиденье, невнятно говорил одну и ту же фразу:
– Футы-фиты  – морды биты.
Вдобавок он еще и свое бормотал:
– Ты знаешь, для меня это были не поминки. Нет, …это был праздник души.
Эльвира встрепенулась. Погружённая в свои мысли, она еще не знала, как реагировать на это заявление. Ахмет повернулся к Футасову, сказал, как отрубил, видно, зная наперед к чему ведётся разговор:
– Враги моего хозяина  – это мои враги. Его праздник  – это мой праздник.
– Как понять праздник души?!  – наконец, переспросила Перехлёстова.
– А чего уж тут понимать! Гадёныша не стало, который в одно время и в одном месте всё перепакостил. Верные мне люди нашли тайник с его кассетой. Правда, пришлось повозиться с хранителем магнитофонных тайн. Ну да ничего. Успокоили малость. Короче, Лихачёв лихачнул, а козыри-то растерял. Растерял, говорю, голубчик. Туз он оказался дырявый. Футы-фиты  – карты биты!
Футасов визгливо хохотнул, довольно потирая руки.
– Вот что, Ахмет, – он обратился к верному своему человеку,  – проиграй-ка ты лучше всего мою любимую. Ну, ты знаешь какую.
Ахмет включил магнитофон. В салоне машины зазвучали слова из песни Вячеслава Добрынина: «Пиковая дама коварна и упряма. Оттого и гибнет козырной валет».
Эльвиру словно подбросило. Теперь она уже не терялась в догадках, а была совершенно уверена, отчего погиб Лихачёв. Она сошла с тормозов,
– Ты его просто убил, – Эльвира была не в себе от ярости. – Убил, а сейчас куражишься, пьяная скотина!
– А вот оскорблять не надо! Не надо, говорю. Могу обидеться. – Фугасов всё так же потирал руки. – Как убил?! Никто никого не убивал. Произошел несчастный случай. Ты это сама знаешь… Слушай, а что это ты за него так сильно переживаешь?! Не подставилась ли ты ему в свое время?!
У Футасова что-то стало проясняться в охмелевших мозгах. Его интуиция безошибочно работала в нужном направлении.
– А ну, сучка, говори, было у тебя с ним или не было?! И то, что он чудом сбежал из моей лаборатории, случайно не ты ему помогла?! Отвечай?!
– Было  – не было, помогла  – не помогла, какое это имеет сейчас значение?! Когда его уже нет! Вот что, Ахмет, тормозни, я выйду,  – Эльвира положила руку на плечо водителя.
– И куда ты выйдешь, ласточка моя?! Куда пойдешь одна бродить по ночному городу?! Ведь для такой хрупкой и нежной женщины, как ты, он полон опасностей. Говорят, в нём бродят озабоченные ребята далеко не детсадовского возраста, которые готовы дорваться до молодого женского тела.
Футасов, как удав, стягивающий на своей жертве удушающие кольца, вертел перед глазами Эльвиры радиотелефон, явно давая понять, что её ждет при встрече с его людьми в городе.
– Да, ты можешь выйти и идти куда захочешь. Я неволить не буду. – Футасов взял за горло Эльвиру. Приблизив её лицо к себе, он вкрадчиво высказывал ей всё то, что думал в эту минуту:
– Запомни раз и навсегда. Мы с тобой очень давно одной веревочкой повязаны. Если случись, помирать будем вместе.
Эльвира захрипела. Забилась, как пойманная птица в клетке пытаясь освободиться от железных пальцев своего босса. Футасов почувствовал, что увлёкся, что передавил ей горло больше, чем нужно было. Вовремя опомнился. Откинулся на заднее сиденье. Закурив, он процедил лениво:
– Рыпаться не будешь  – на всё закрою глаза. Ты меня знаешь. А если нет... то не обессудь. Должна сама понимать  – не маленькая. А сейчас нырнём в нашу берлогу. Начнём с тех же самых процедур... А завтра будь паинькой. У нас с тобой состоится встреча с одним очень нам нужным человеком… Обворожи клиента, но в пределах нормы. Околдуй его так, как это ты умеешь делать. Вправь в его мозги мысль о необходимости поставки «лекарств» за границу. Это и есть твоя работа.
Перехлёстова все ещё растирала шею после «дружеских рукопожатий» своего шефа. В его глазах она в облегающем мини-платье по-прежнему смотрелась обольстительной белокурой бестией, которая с вызовом улыбалась Футасову, влажно отблескивая в полумраке салона машины жемчугом зубов. Эльвира уже овладела собой. В то же время она ещё внутри была напряжена, как перетянутая гитарная струна, готовая в мгновенье ока со звоном сорваться с колков и нанести упреждающий удар по глазам своего противника.
Эльвира выгнулась дугой, отчего её роскошный бюст, точно импортная сладость в яркой упаковке, словно магнит, притянул её босса к себе. От неё исходил запах цветущей сирени. Он, положив ей голову на грудь, басовито промурлыкал:
– Ты же знаешь, любовь моя, что ты самый дорогой бриллиант в моей короне... Играй по правилам. И мы найдем с тобой общий язык…
Уже в прекрасном расположении духа Фугасов неожиданно хорошо поставленным голосом запел: «Душа болит, а сердце плачет, а путь земной ещё пылит...»
Эльвира, вслушиваясь в слова песни Шуфутинского, с горькой иронией думала про своё. Что занятие наркобизнесом вместо души у них оставило одни лишь чёрные обуглившиеся дыры, словно тлеющие провалы в горящем торфяннике. Они, как два хищника, вышедшие на тропу охоты, невидимыми прочными узами были связаны друг с другом. Настигали и делили между собой добычу только по им известным законам. И вот она среди запаха прелой листвы в глубине под покровом леса натолкнулась на одиноко растущий ландыш, чашечка которого вбирала в себя чистую росистую влагу. Так Эльвира неожиданно встретила в жизни Дениса. Её порочную натуру неудержимо потянуло к нему. Она страстно желала подмять его под себя. Испить до конца его чистоту. После чего заставить жить по её волчьим законам. А в перспективе готовить из него замену... Футасову. Но не так всё вышло. И это был первый случай в её жизни, когда она, потерпев неудачу, обломала зубы о кажущуюся хрупкость лесного белого цветка. Чтобы взять реванш, Эльвире нужен был Денис только живым, а не мертвым. Ей помешали...
От сознания собственного бессилия она приходила в бешенство. В ее чёрном провале – в душе опять неистово заметались языки пламени. Внешне Эльвира была невозмутима. Как ни в чём не бывало, щелкнула газовой зажигалкой. Жадно втягивая сигаретный дым, запрокинув голову, вначале тихо, потом всё громче, она закатилась смехом. Вскоре хохотала уже вовсю. Её смех звучал, как победный клич над поверженным врагом. Футасов почувствовал это, не выдержав, закричал:
– Замолчи, дура!
Эльвира точно споткнулась. В наступившей тишине с неприкрытой ненавистью она, смотрела на этого низкорослого толстого человека, с которым накрепко, лучше всяких цепей связала ее шальная судьба.
– Ты вот что, мой дорогой нараспев проговорила она,  – Я всё равно достала бы этого Лихачёва. Повязала бы его так, что тебе бы и не снилось. Он весь был бы мой. Весь с потрохами. С его головой подняла бы дела нашей «фирмы» на более высокий уровень. И то, что он «обул в лапти»  – обвёл в свое время вокруг пальца тебя  – старого лиса  – это говорит не в твою пользу.
– Хватит, довольно! Мне надоело это слушать!  – прервал её Футасов.  – Одно только, что я от тебя слышу. Ведь у тебя ничего не получилось с ним. Поэтому и бесишься. Правда, была занятная для тебя игрушка?! Признавайся, что так? Ты хотела дёргать его за веревочку, а он не слушался. Зато твоя «забава» слишком дорого для меня стоила. Но ничего, все ещё впереди. Отработаешь! О нём нечего говорить. Он не понял жизнь. Поэтому ему туда и дорога.
Футасов, довольный своей проницательностью, расхохотался, вновь потирая руки.
– Нет, ошибаешься!!
Перехлёстова вплотную приблизилась к лицу своего босса. Её глаза, как у сущей ведьмы, коварно подстерегающей и так по-глупому упустившей свою жертву, горели от озлобления. Ввинчивались в Футасова, прожигали его насквозь. Она ему сказала, как обожгла серной кислотой:
– У меня было ещё время расставить ему капканы, чтобы потом приручить... Колоться он бы не стал, чтобы не подставить своего любимого папашу. И это было у меня в запаснике. Но у тебя в голове вместо мозгов один лишь разжиженный кисель. Ты его убрал, чёрт тебя возьми с твоей подстраховкой. Но ничёго. Бог шельму метит!
– Что ты этим хочешь сказать?!  – Футасов невольно отшатнулся, от Эльвиры. То ли он увидел, то ли ему показалось: на голове у его любовницы как, у Горгоны, змейками зашевелились волосы.
– Я хочу сказать, если ты шельма, то я гиена. А они, эти гиены, да будет тебе известно, в конце концов, становятся могильщиками старых одряхлевших львов. Но всё равно, если не сейчас, то потом придет моё время, когда ты мне заплатишь за смерть Лихачёва.
Эльвира в бешенстве швырнула газовую зажигалку о переднюю панель автомобиля. Раздался хлопок. Газ воспламенился. Мгновенно ветровое стекло стало оплавляться. И в центре образовавшегося круга возник неизвестно откуда чёрный глянцевистый сгусток крабовидной формы. Ещё один миг  – и он словно прорвался. Сквозь него появилось лицо погибшего Дениса. Оно, охваченное, пламенем, отрешённо смотрело, не мигая, на Эльвиру и Футасова. Они, как загипнотизированные, невольно выбросили руки вперёд, отгораживаясь от нахлынувшего на них испепеляющего жара  – этого зловещего огненного призрака, пришедшего к ним с того света.
Эльвира дико закричала. Ахмет бросил руль, в ужасе одно и то же повторял:
– Шайтан, сам шайтан!
«Мерседес» потерял управление, на полной скорости врезался в перила моста и свалился в канал на прибрежные камни. Раздался взрыв. Машина вспыхнула, как факел. Редкие прохожие кинулись с моста и набережной к месту разыгравшейся трагедии. Откуда-то из темноты выбежала на освещённый мост запоздалая парочка. Девушка тянула за собой своего спутника. Глядя на догорающую машину и мечущиеся возле неё тени людей, она взволнованно говорила:
– Пойдем скорее! Посмотрим, может быть, кого и спасли!
– Нет, постой...  –  Молодой человек замедлил свой шаг.  –  Ты только взгляни туда. Или мне это мерещится?! Что-то не пойму, или это сразу две луны в воде колышутся?!
Парень перегнулся через перила, смотрел во все глаза под мост, где в канале рядом с желтым изображением луны качался таких же размеров то ли диск, то ли шар голубого цвета. Вот он, покинув своего лунного собрата, поплыл, мерцая, вниз по течению. Через секунду-две, оставлял сиреневый шлейф за собой, шар оторвался от поверхности воды и стремительно умчался ввысь. Затерялся среди звезд, рассыпанных по ночному небу. Вроде бы его никогда и в помине не было.
Девушка сказала своему спутнику:
– Ничего не видела. Будем считать, что тебе показалось. Ладно, пошли отсюда, милый мой поэт, чудак. Давай спустимся вниз. Может, и правда там кто-нибудь из живых остался.
Молодые люди ушли в темноту. Всплеск воды под мостом заглушил вой милицейской сирены.

1994 -1995г.г. Астрахань – Апшеронск – Хадыженск