Сугерий и Джотто

Ну вот, у нас уже четвертое занятие с вами, оно посвящено некоей попытке взглянуть на европейскую науку в более широком культурном контексте, в контексте истории культуры вообще. Вот я уже приводил вам пример Ницше с его идеей аполлоновского и дионисийского начала, я приводил вам пример Канта с его идеей прекрасного и возвышенного, мы говорили о Юнге, об архетипах, и вот сегодня продолжим этот разговор. Речь пойдет сначала об очень интересном мыслителе - это Эрвин Панофский, друг Эйнштейна, автор книги "Схоластика и готика". Эйнштейн любил беседовать с Панофским, они часто общались, потому что оба волею судьбы оказались в Принстоне. Они обсуждали самые разные вопросы. Например, Эйнштейн спрашивал Панофского, почему Галилей не обратил внимания на открытия Кеплера, на сформулированные им законы движения планет по эллиптическим орбитам. Как вообще так получилось, что один крупный ученый не мог понять другого крупного ученого. Я также думаю, что Эйнштейн, не будучи профессионалом, как Панофский, всё же интересовался искусствознанием, вообще искусством, и понимал, что четкой грани между наукой и искусством не существует. Панофский посвятил одну из своих последних книг редактированию и изданию перевода трактата аббата Сугерия, жившего в XII век. Трактат посвящен аббатству Сен-Дени. Тут я прошу вашего внимания. Может быть, кто-нибудь из вас знает какие-то основы латинского языка? Вот кусочек латинской фразы: "Leo solvit et Agnus". Это не так много. Всего четыре слова. "Solvit" - отсюда английское "solve" (to solve an equation). "Solvere" по-латински тоже означает "решать", но также и "отпускать", и "снимать". В данном случае речь идет о том, что эти два животных - лев и агнец - снимают печати с некой книги. Если вы наберете эту фразу ("Leo solvit et Agnus") и выберете опцию "картинки", то у вас откроется очень симпатичный витраж из аббатства Сен-Дени. Там вы увидите льва (кстати, совсем не страшного) и ягненка (тоже, естественно, не страшного), хотя, вообще говоря, лев - это животное возвышенное, потому что от него исходит опасность, он напоминает о смерти, потому что может растерзать. А ягненок в этом смысле прекрасен, потому что он мирный, кусаться не умеет, его можно погладить и т.п. Поэтому само сочетание льва и ягненка уже является сочетанием двух противоположных принципов, и это создает динамику и напряжение: они вместе стоят на задних лапах и пытаются открыть книгу. Книга закрытая, запечатанная ("за семью печатями" - наверное, вы слышали такой фразеологизм), это ведь иллюстрация к Апокалипсису. Агнец и лев - это символы Иисуса Христа, Который открывает эту книгу. Вы можете спросить: о чем идет речь, зачем эти витражи, кто такой аббат Сугерий и почему Панофский считает, что это и есть начало готики? Но сначала надо сказать пару слов об аббатстве Сен-Дени. Оно сейчас в городской черте Парижа, но во времена Сугерия считалось пригородом. Почему Париж связан с Сен-Дени или со святым Дионисием? Дионисий (сокращенно Денис) - это греческое имя, кстати, весьма распространенное и в России. Оно восходит к богу Дионису, о котором говорил Ницше в "Рождении трагедии". Дионисийское начало... Давали такое имя ребенку, посвящая его богу Дионису. Это, конечно, не означало, что родители хотели, чтобы их сын вырос пьяницей. А римляне могли дать ребенку имя Вакх. Это одно из имен Диониса. И вот один из греков по имени Дионисий (это уже церковное предание), который слушал проповедь апостола Павла в Афинах, под влиянием этой проповеди обратился в христианство. Предание повествует, что этот Дионисий, обратившись, стал проповедником, проповедовал в том числе во Франции и сделался первым епископом Парижа. Вот почему аббатство Сен-Дени, основанное на месте погребения епископа Дионисия, имело такое исключительное значение для французов. И по сей день это аббатство считается одной из главных достопримечательностей Парижа. Сейчас оно, как мы уже сказали, в черте города, там и метро есть рядом. Но кроме того аббатство Сен-Дени считается одним из главных памятников готической архитектуры. Тут есть, правда, еще один момент, очень интересный. Где-то в VI веке впервые появились некие сочинения, которые приписывались тому самому Дионисию, который слушал апостола Павла. Поскольку та проповедь апостола Павла, в результате которой Дионисий обратился ко Христу, была произнесена в афинском ареопаге, то Дионисий получил прозвище "Ареопагит". Именно этим именем Дионисия Ареопагита были подписаны те загадочные сочинения. А поскольку, согласно преданию, Дионисий, слушавший проповедь апостола Павла в афинском ареопаге, стал епископом Парижским, то естественно было приписать Дионисию Парижскому авторство сочинений, подписанных именем Дионисия Ареопагита. Среди этих сочинений есть важный для идеологии готики трактат "О небесной иерархии", где говорится о девяти чинах ангелов. Ну и разные рассуждения о свете, но это в другой книге Дионисия Ареопагита - "О Божественных именах". Одно из имен Бога - Свет. Этот свет все пронизывает, каким-то образом во всем преломляется. И, соответственно, появилась идея витража. Когда солнечные лучи проходят сквозь витраж - это очень красиво.
Идея Панофского заключалась в том, чтобы взять в качестве примера аббатство Сен-Дени и посмотреть, что хотел аббат Сугерий, что двигало им, почему он считается создателем идеологии готики. И что изображено на самих витражах аббатства Сен-Дени. Кстати, судьба самих витражей была весьма печальной. Они были изготовлены не позднее XII века, поскольку их описание уже содержится в трактате аббата Сугерия, но в конце XVIII века произошла Французская революция, и аббатство Сен-Дени, поскольку было связано с королевской династией, было разграблено, многие витражи разбиты. Витраж ведь легко разбить. Помните, у Высоцкого: "Кому-то под руку попался каменюка/Метнул, гадюка, - и нету Кука!". Бросить камень и разбить драгоценный витраж XII века. Но потом, как вы знаете, после Революции была Реставрация. Наполеона отправили на остров Святой Елены, снова были короли во Франции, и в этой обстановке попытались как-то восстановить аббатство и по старым зарисовкам сделали новые витражи. То, что мы видим сейчас в Интернете, и то, что видят туристы, - это, конечно, новодел, XIX век.
Надо сказать, что если вы, к примеру, читали Марселя Пруста, то вы увидите, что он придавал большое значение восстановлению готики, потому что он считал, что это слава Франции. В Англии апологетом готики был Джон Рескин - учитель Оскара Уайльда. Рескин написал книгу "The Nature of Gothic". В этой книге он пытался объяснить, в чем культурное значение готической архитектуры. Т.е. возвращение к готике само стало культурным явлением. Потом подключились Кассирер и Панофский. Это направление в истории искусства стало респектабельным. Изучать готику, пытаться понять символику готического собора, символику витражей - это стало как бы престижно. Т.е. если вы работаете в каком-то университете, в Принстоне или где-нибудь еще, и читаете лекции о символике в готическом искусстве, вообще о средневековом искусстве, то вас слушают с интересом. Марсель Пруст обратил внимание на то, что эти готические соборы, может быть, когда-нибудь опустеют, в них перестанут проводиться богослужения, и люди забудут, что там было вообще. Тогда, чтобы понять, что в этих соборах происходило, понадобится проникнуть в душу средневекового человека, т.е. понять, что им двигало, для чего он вообще это всё создавал, строил, рисовал, изготавливал цветные стекла и т.п. Если написать эту фразу "Leo solvit et Agnus", что можно о ней сказать? Есть книга, которая называется Апокалипсис. Может быть, не все из вас читали эту книгу, но слово "апокалипсис" на слуху. Молодежь использует это слово, когда происходит что-то неприятное. Тогда молодые люди (и девушки) говорят: "Это апокалипсис!". Это синоним английского восклицания "Oh no!". Хотя слово "апокалипсис" в переводе с греческого означает просто "откровение". И была традиция называть книги по первым словам. Например, евреи называют книгу Бытия "Берешит", потому что она начинается с двух древнееврейских слов: "Бе" (в) и "Решит" (начале). Помните: "В начале сотворил Бог небо и землю"? А Апокалипсис называется так потому, что первые слова этой книги по-гречески, т.е. в оригинале, звучат так: "Apokalypsis Iesou Christou" (в переводе на русский язык "Откровение Иисуса Христа"). Слово "откровение", вообще говоря, не подразумевает что-то плохое: даже в самом Апокалипсисе есть элементы и утопии, и антиутопии. Там есть и картины рая, и картины ада. Это книга сложная. Не могу сказать, что она содержит только пугающие сцены. Но для современных людей, особенно для молодежи, апокалипсис - символ чего-то страшного. Это, конечно, надо иметь в виду.
Теперь конкретно о льве и ягненке. Апокалипсис представляет собой серию видений, и одно из видений такое: в четвертой и пятой главе описывается Божественный престол, на котором лежит книга, запечатанная семью печатями. На витраже она хорошо видна. Печати изображены как красные точки (предполагается, что люди знают, о чем идет речь). Сама книга, лежащая на престоле, это книга судеб мира, т.е. в ней записана вся грядущая история. Но книга запечатана. И дальше (начиная с шестой главы) описывается, как снимаются печати и что после этого происходит. Например, после снятия первых четырех печатей, появляются какие-то кони. Сначала белый (после снятия первой печати), потом рыжий (после снятия второй печати), потом вороной (после снятия третьей печати), потом бледный (после снятия четвертой печати). Но бледный конь - это вообще особая история. Был такой русский террорист, эсер, его звали Борис Савинков, который был одновременно еще и писателем, и он под псевдонимом "Ропшин" опубликовал свою книгу "Конь бледный". Её можно найти в Интернете, если вам это интересно. Но эта книга, конечно, не об Апокалипсисе, это что-то вроде автобиографии. Из этого примера мы видим, что образы Апокалипсиса становятся частью массовой культуры. Потом снимаются еще три печати, но кони больше не появляются. Там другие какие-то события происходят: землетрясения, излияния чаш гнева. Но в целом - это судьба человечества, записанная, но еще к тому времени не начатая. И пятая глава Апокалипсиса начинается с того, что никто не может снять эти печати, автор Апокалипсиса плачет из-за этого, но потом слышит утешительный голос: "Не плачь; вот, лев от колена Иудина, корень Давидов, победил, и может раскрыть сию книгу и снять семь печатей ее". "Лев от колена Иудина" - т.е. Христос. Таким образом, Христос - лев. Но с другой стороны, о Христе говорится в Апокалипсисе, что Он - агнец (ягненок), потому что Он принес Себя в жертву, а ягненок - жертвенное животное. Видите, как сложно всё это. Но Панофский всё это знал. Он интересовался этими сюжетами. Ведь это культура, для светских людей, каким и был Панофский, в каком-то смысле загадочная. И вот как искусствовед, как культурный человек, как европеец, он, уже находясь в Америке, возвращается к этим витражам. В Америке тоже есть витражи, но они какие-то другие, например, "Джордж Вашингтон предлагает конституцию" или что-то в этом роде. Наверное, есть витражи и с библейскими сюжетами в каких-нибудь христианских храмах (Америка ведь большая страна, там много всего). Витраж как жанр никуда не делся. Но содержание изменилось. Льва и ягненка, снимающих апокалиптические печати, конечно, никто уже не будет изображать.
Что касается надписи на витраже, то это на самом деле маленькое стихотворение: "Qui Deus est magnus/Librum leo solvit et agnus/Agnus sive leo/Fit caro juncta Deo". "Magnus - agnus" - есть рифма? И "leo - Deo". То же самое. Можно повторять про себя (или вслух). Это успокаивает. Здесь подчеркивается миролюбие льва. Но главное - символика. И агнец и лев символизируют Христа. Мы отвлекаемся от конкретных особенностей ягненка или льва. Символ предстанет еще более глубоким, если мы возьмем на вооружение теорию архетипов Юнга или эстетику Канта. Что удерживает внимание человека? Сочетание двух противоположных качеств: кротости ягненка и силы льва. Два полюса, создающие напряжение. Полюс ягненка и полюс льва. Вообще в жизни ягненок со львом не дружат, как вы понимаете. Потому что лев съест ягненка. А здесь никто никого не ест, они оба мирно смотрят на книгу и пытаются ее открыть.
Но есть в аббатстве Сен-Дени и другие витражи. Здесь целая история разворачивается. Вот, например, есть витраж, изображающий гибель войска фараона в Красном море. Вы знаете, что произошло: воды расступились и евреи перешли море, а затем, когда за евреями погналось войско фараона, воды сомкнулись и войско потонуло. Вот такая история. Но если проанализировать надпись, обрамляющую витраж, то тут вопрос более тонкий. Надпись такая: "Quod baptisma bonis, hoc militiae pharaonis". Тоже в рифму. "Что погружение (крещение) для добрых, то погружение (потопление) для воинства фараона". Т.е. погружение (крещение) не всегда приводит к счастливому исходу. Крещение надо принимать с верой. Здесь обыгрываются два значения слова "baptisma". И далее: "Forma facit similis, causaque dissimilis" (форма делает события похожими, а причина - разными). Т.е. результат таинства (в данном случае крещения) зависит от намерения приступающего к таинству. Поэтому для одних крещение будет во спасение, а для других - в погибель.
Еще один витраж, очень любопытный. Но прежде чем я перейду к нему, я хотел бы сказать, что в самом погружении (baptisma) есть момент прекрасного и возвышенного. Крещение как таинство - это прекрасно. Крестят ребенка, все радуются, все празднуют это событие: родители, крёстные и т.п. А погружение воинства фараона - это трагедия, всё войско погибло, потонуло в воде. Как у Пушкина: "В ущелье тесном/Рать побитая лежит".
Возвращаюсь к витражу. Витраж такой: на переднем плане корзинка (по-латински "fiscella)", а в корзинке маленький Моисей. Надпись на витраже такая: "Est in fiscella Moyses puer ille, puella regia, mente pia quem fovet Ecclesia". Тоже в римфу, но рифма более сложная. Панофский перевел эти надписи на витражах на английский язык в рамках более общего проекта - перевода трактата Сугерия "De rebus in administatione sua gestis" ("О вещах, осуществленных при моем правлении"), где эти надписи тоже приводятся. Но в данном случае вот что важно: корзинка и в корзинке маленький Моисей. Здесь аналогия: Моисей - Христос. За Моисеем ухаживает ("fovet") дочь фараона (царская дочь - "puella regia"), а за Христом ухаживает Церковь ("Ecclesia"). Почему Моисей оказался в корзинке? Дело в том, что фараон отдал приказ убивать всех еврейских детей мужского пола. Мать и сестра Моисея решили спасти ребенка, положили его в корзинку и пустили по Нилу. Вышла дочь фараона купаться, увидела корзинку с ребенком. Ребенок ей понравился, она решила усыновить его, хотя понимала, что он "из еврейских детей". Она попросила сестру Моисея, которая стояла неподалеку и наблюдала за корзинкой, найти кормилицу для ребенка. И сестра Моисея привела свою мать. Как известно, Моисей впоследствии вывел евреев из Египта.
Теперь подведем итог. Что анализ витражей аббатства Сен-Дени дает для понимания ментальности средневекового человека? Я бы так сказал, что, с одной стороны, мы видим страшную картину нетерпимости, религиозных войн, крестовых походов - и вместе с тем некоторую детскость. Вот в этих витражах и конкретно в этом льве отразилась детская душа средневекового человека. Он одновременно и жесток бывает, и фанатичен, но и наивен. Эта наивность сквозит и в самих витражах, и в надписях, и в рифмах (рифмы тоже детские - "childish rhymes"). Да и сюжеты: младенец в корзинке - этим можно увлечь ребенка в детском саду. Если бы мне поручили преподавать религию детям, я начал бы с витражей Сугерия. Сочетание детскости и суровости средневекового человека напоминает нам о ягненке и льве. Уместно в этой связи вспомнить роман Честертона "Возвращение Дон Кихота". Это роман о жизни молодых английских интеллектуалов 1920-х годов. И вот там девушка и её молодой человек готовят спектакль из времен короля Ричарда Львиное Сердце. Тогда в Англии была в моде неоготика: прерафаэлиты, Джон Рескин - поиск каких-то идеалов в Средневековье, любопытство к этой эпохе. И вот девушка и её молодой человек рисуют декорации. И они спорят: хороша готика или плоха? А в готической архитектуре есть такое понятие: стрельчатая арка. По-английски "pointed arch". Напоминает копье. И молодой человек говорит: ты будь с ними поосторожнее, с этими средневековыми людьми - чуть что не так, они тебя копьем проткнут. А она отвечает ему: это все-таки лучше, чем когда ирландец колотит негра - никогда бы не стала смотреть бокс. И она же говорит о готическом шпиле (по-английски "spire"): он указывает на небо. Молодой человек парирует: "Указывать невежливо, а небо я и так вижу". Здесь, в этом диалоге, представлены две позиции, но симпатии Честертона на стороне романтической девушки, восторгающейся средневековьем.
Но это как бы преамбула, чтобы вы поняли контекст, когда такие интеллектуалы в Европе, как Пруст, Рескин или Честертон стали интересоваться готикой, пытались понять ее специфику, в частности, почему она не вписалась в модерн. И видно, что проблема поставлена, но не решена.
Но нам надо идти дальше, потому что я хотел пройтись быстро, за несколько семинаров, по всей европейской культуре, чтобы понять, как эта культура связана с философией, в частности, с учением о человеке и его месте в мире. Я уже говорил вам о Джотто в связи с Франциском Ассизским, и сейчас я более подробно поговорю о творчестве этого великого итальянского живописца. Например в Падуе, в капелле Скровеньи, мы можем увидеть многочисленные фрески Джотто.
Главный алтарь капеллы Скровеньи посвящен Благовещению. Но Джотто, как любой обстоятельный живописец, идет издалека и начинает с предыстории. На многих фресках изображены родители Богородицы - Иоаким и Анна, в частности, есть фреска "Встреча Иоакима и Анны у Золотых ворот". Это знаменитая аллегория любви. Культ любви - это вообще характерно для эпохи Возрождения. Еще Шпенглер заметил, что христианство Оригена - это не христианство Франциска Ассизского. Но, с другой стороны, учение Церкви неизменно. А Церковь всегда смотрела на плотскую любовь с подозрением (может быть, во времена Оригена и Тертуллиана с еще большим подозрением, чем в эпоху святых Франциска и Доминика, потому что ересь катаров, являвшаяся одной из характерных черт этой эпохи, вообще считала любые плотские отношения грехом, а Франциск и Доминик как верные сыны Церкви боролись с этой ересью). Все-таки Адам и Ева согрешили, и плотская любовь началась после изгнания их из рая, а потому несет в себе последствия первородного греха. Поэтому Джотто оказался в непростой ситуации. Его задача как живописца эпохи Возрождения - найти тот сюжет, который был бы, с одной стороны, о любви и прославлял любовь, а с другой стороны - вполне ортодоксальным с церковной точки зрения. Да, Дева Мария сама не причастна плотской любви. Но она сама ведь чья-то дочь. И она была зачата в рамках обычного супружеского союза. И вот Джотто, чтобы прославить земную любовь, обратился к "Золотой легенде", написанной монахом-доминиканцем Яковом Ворагинским (а доминиканцы тогда были гаранты церковной ортодоксии). В Новом Завете о родителях Девы Марии ничего не говорится, даже имена их там не упомянуты. Но в "Золотой легенде", составленной на основе христианских апокрифов и житий святых, имеется множество живописных и романтических историй. Одна из них помещена в главе "De nativitate beatae Mariae Virginis" ("О Рождестве Пресвятой Девы Марии"). Суть вот в чем. Жила в Израиле супружеская чета, очень благочестивая. Звали супругов Иоаким и Анна. Иоаким был родом из Галилеи, из города Назарет, Анна - из Вифлеема. Иоаким был очень богат, владел многими стадами овец. Супруги уже двадцать лет состояли в браке, но у них не было детей. И когда Иоаким пришел принести свой дар в Иерусалимский храм, то первосвященник его прогнал как бездетного. Эту сцену Джотто изобразил на одной из фресок в капелле Скровеньи. Вы видите, что на этой фреске Иоаким выглядит очень расстроенным. Он в печали уходит из храма и не возвращается домой к своей жене, а идет к своим стадам.
Почему Джотто выбрал этот сюжет? Чтобы понять Джотто, надо проникнуть в психологию людей эпохи Возрождения. Возрождение - это была эпоха, когда люди по-особенному относились к любви (вспомним Данте: "Любовь, что движет Солнце и светила"). Надо было найти соответствующий сюжет в христианстве. И в принципе это было не так сложно, ибо уже в третьей главе Евангелия от Иоанна мы находим знаменательные строки: "Бог так возлюбил мир, что отдал Сына Своего единородного, чтобы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную" (Ин 3, 16). Но подготовка Боговоплощения началась с земной любви - любви родителей Девы Марии - Иоакима и Анны. И вот на фресках Джотто мы видим главные моменты из их жизни. Иоаким сначала расстроен. Его прогнали из храма, и он не хочет возвращаться к жене, ему стыдно. И он идет к своим стадам. Джотто на одной из фресок изображает его среди пастухов, к нему подбегает и ласкается собачка. А он продолжает грустить и как будто не рад ни своим стадам, ни этой собачке. Но потом он видит сон. Ему во сне является ангел (фреска "Сон Иоакима") и говорит: "У тебя будет дочь. Возвращайся в Иерусалим, и встретишь свою жену Анну у Золотых ворот". Ангел явился также и Анне и сказал ей: "Иди к Золотым воротам встречать мужа". Она ведь тоже переживала, не знала, что с Иоакимом, жив он или нет. И вот, наконец, они встречаются (фреска "Встреча Иоакима и Анны"). Они целуются. Конечно, всё целомудренно. Но всё-таки поцелуй, лобзание. И это в центре фрески. Это в каком-то смысле кульминация сюжета. И дальше happy end, почти как в Голливуде. У Иоакима и Анны будет ребенок: Анна забеременела. И это избавляет супругов от страданий и поношения. Ведь Иоакима прогнали из храма именно потому, что у него не было детей.
Почему говорят, что Джотто - первый художник Возрождения? Потому что готика всё же очень аскетична. Готика предполагает, что всё существенное уже совершилось. История уже написана. Христос уже пришел. Книга судеб уже лежит на престоле. Печати снимаются, и от нас ничего не зависит. А рождение Девы Марии - это такой ключевой момент в истории человечества, когда Сам Христос еще не родился. Чтобы Он родился, должна родиться Мария. А чтобы родилась Мария, должны встретиться Иоаким и Анна, Ее родители. Может быть, Джотто не рассчитывал так математически точно, это был человек сердца, который искал в христианстве то, что ему близко. В христианстве много всего. Вы можете найти там легенды о египетских пустынниках, которые ничего не ели весь Великий пост. Вы знаете слово "скит"? Оно происходит от названия пустыни в Египте. И вот в этой пустыне жили монахи. Они воздерживались от пищи, от сна, изобретали еще и другие аскетические подвиги. Конечно, ни о какой земной любви там и речи не было. Это были именно аскеты. Кстати, они есть не только в христианстве, но и в других религиях, например, в индуизме. Вот, например, бог Шива - покровитель индийских аскетов. Он же тоже аскет, хотя у него была жена и дети. При этом Шива - интроверт. Он живет на горе Кайлас, которую до сих пор не покорил ни один альпинист. В исламе есть дервиши (тоже аскеты своего рода). Практикуется аскетизм и у буддистов. Но Возрождение - это была как раз эпоха неаскетическая. И задача Джотто была найти в христианстве жизнеутверждающие мотивы. И он их нашел. Пример - Иоаким и Анна и их встреча у Золотых ворот. Это, можно сказать, символ земной любви. И это продуктивная любовь, созидательная любовь, рождается ребенок - девочка. Да, их любовь проходит через испытания. Они не сразу смогли родить ребенка, хотя и очень хотели этого. И в конце концов всё кончилось хорошо. И это некая предыстория Благовещения.
Вот что я хотел сказать по поводу Джотто. А дальше? Джотто - это только начало XIV века. По-итальянски - trecento. Потом пойдет по нарастающей. Появится такой загадочный человек, как Леонардо да Винчи. Ему уже не нужно искать религиозных сюжетов, чтобы осуществить какие-то свои идеи. Он берет обычную женщину - Джоконду - и рисует ее портрет. Вы спросите: зачем он это сделал? Конечно, у него есть и религиозные сюжеты, например, "Святое Семейство", где изображены Анна, Дева Мария и Младенец Христос. Три поколения. Эту картину будет потом очень подробно анализировать Зигмунд Фрейд. Но я сейчас хочу сказать несколько слов о Джоконде. Это чисто светский сюжет. Это итог. Для Джотто еще был необходим религиозный сюжет, чтобы отразить возрожденческую идею человека, торжества земной жизни. А Леонардо просто пишет портрет молодой женщины.
Можно задать вопрос: Джоконда прекрасна или возвышенна? Она прекрасна - от нее не исходит угроза. Она даже чуть-чуть улыбается (subridens). Т.е. в принципе это женщина привлекательная. Вы рады были бы с ней поговорить, подружиться. Она не враждебно на вас смотрит. А если вы возьмете Джотто, то у него есть аллегория зависти. Там тоже женщина, но из ее уст выползает змея. Это ужасно. С такой женщиной не хочется общаться. А в Джоконде подчеркивается все самое лучшее, что может быть в человеке: доброта, открытость, красота, молодость... Единственное, в чем каялся Леонардо перед смертью (если верить Вазари), то это в том, что он мало нарисовал, растрачивал свой талант, не мог сконцентрироваться, прокрастинировал. Я думаю, что каялся он искренне, но объективно он внес колоссальный вклад и в живопись, и в науку.
Еще осталось 10 минут, и я расскажу немного о Джотто и Франциске Ассизском. Не я первый говорю об этом. Был такой немецкий искусствовед Генрих Тоде, который написал книгу "Франциск Ассизский и истоки ренессансного искусства в Италии". Он показывает, что здесь есть некая связь. Конечно, когда Джотто писал свои фрески, Франциска Ассизского уже не было в живых. Но братья монастыря в Ассизи, основанного Франциском, попросили Джотто расписать монастырь фресками. Городок Ассизи расположен в Умбрии - провинции в центре Италии. Территориально - это немного севернее Рима. В Риме вы садитесь в пригородный поезд, и через час-полтора вы уже в Ассизи. Это примерно на полпути от Рима до Флоренции. Следующая после Ассизи большая станция - Перуджа. Т.е. вы садитесь в поезд до Перуджи и выходите в Ассизи. Выйдете из поезда, пройдете примерно 3 км, подниметесь на гору, и там монастырь, а в нем фрески Джотто. И сюжеты в основном жизнеутверждающие: Франциск проповедует птицам или Франциск является во сне Папе Иннокентию III. Джотто использует законный повод: его пригласили братья монастыря, Франциск - святой, всё санкционировано Римом. В его живописи не было ничего противоречащего церковному учению. И при этом Джотто в своих росписях проповедует философию Возрождения. Конечно, Франциск был аскетом, культивировал бедность и т.п., но художник пытается найти в нем что-то созвучное ренессансному оптимизму. Джотто и здесь, в Ассизи, как и в Падуе, верен себе. Поэтому можно говорить о "духе Джотто", о "духе Предвозрождения". Надо сказать, что даже в советское время искусствовед Михаил Алпатов (1902-1986) сумел издать в 1939 году книгу "Итальянское искусство эпохи Данте и Джотто". В то время шла борьба с религией, взрывали храмы, а Джотто все-таки живописец, писавший на религиозные сюжеты. И вот он оказался как бы разрешен. Почему? Какой здесь скрытый смысл? Джотто - это прогрессивно, это жизнеутверждающе. Как и Леонардо да Винчи. У нас на самом деле запрета на Леонардо да Винчи, на Микеланджело, на Рафаэля никогда не было. Запрет был на Фому Аквинского, на Суареса, на всё реакционное. Фому Аквинского и Суареса нельзя было издавать при Сталине, потому что это реакционно, это чистейшей воды идеализм и "поповщина". А Джотто, при всей своей фиксированности на религиозных сюжетах, всё-таки "наш человек". Начинать разговор о Джотто надо, конечно с цитаты Энгельса о Ренессансе:"Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености". А дальше - о людях, которые готовили этот переворот, о Данте и Петрарке, ну и о Джотто заодно. Книга Алпатова вышла, конечно, маленьким тиражом, но зато в престижном академическом издательстве и с иллюстрациями. Даже сейчас ее трудно достать. Сам Алпатов был человек интересный, еще старой культуры. Ему надо было найти такую тему для исследования, где можно говорить о том, что тебе интересно, но при этом застраховаться от обвинения в проповеди буржуазных ценностей. И вот он выбрал "итальянское искусство эпохи Данте и Джотто". Джотто - это Предвозрождение, т.е. художник, который готовил Возрождение, и он, получается, играет роль Иоакима, который еще не главный герой драмы искупления, но всё же отец Девы Марии, от которой родился Христос.