Леший

      Эта повестушка была опубликована отрывками на Прозе давно. Но со временем находить все части, затерянные среди других публикаций, стало все сложнее, а окончание вообще куда-то исчезло.
      И я решил выложить ее снова, но уже в полном объеме. Понимаю, "много буков" и редкий читатель дойдет до конца. Но зато - целиком.




     Первым из людей Лешего заметил прораб Кудрявцев.
      Прикатив утром на строительство дома№19, Кудрявцев, подходя к вагончику, начал глубоко дышать, насыщая легкие воздухом обреченного леса. Бодро взбежал, стуча башмаками на крылечко, но заходить не стал, а обернувшись к лесу, рявкнул: «Благодать!..», срифмовав это хорошее слово через нехорошее с хорошим же словом «мать».
      И – внезапно округлил маленькие глазки: по опушке неторопливо брел могучий голый мужик. Кудрявцев от волнения почесал большой живот, именуемый им, впрочем, «низко расположенной грудью», и потряс головой. Мужик скрылся в зарослях подлеска.
     Прораб туго и мучительно стал соображать – кто это разгуливает нагишом? Сначала он решил, что это кто-то из его «химиков»* - народца разнообразнейшего и весьма занимательного. От них можно было ждать чего угодно. Но толкнув дверь вагончика, он обнаружил всех своих «химиков» в сборе.
- Здорово, условнички… - буркнул Кудрявцев, в нос которому шибанул омерзительный запах дешевого курева, солярки и казенного дома, коим вагончик мог считаться несомненно.
      Адам Четух, по пьянке утопивший восемнадцать колхозных свиней и новенький трактор, степенно пил невиннейший напиток – простоквашу, два злостных хулигана Пеньков и Сучков возились со сломанной скамьей, восточные люди Хамраз и некто, имя которого никак не могли запомнить и звали поэтому  Хам-два, бывшие мелкие возделыватели опийного мака мирно играли в нарды.
- Здорово, начальник! – отозвались Пеньков и Сучков, - во, впиши в наряд… Скамью починили!
      Кудрявцев, убедившись в полном составе своей команды, с которой он, в общем-то, ладил, памятуя, что и «аз грешен есмь», и что сам он мог на многих этапах своей затейливой карьеры очутиться на месте своих подчиненных, спросил, обращаясь к Адаму Четуху:
- Ты голого мужика не видел?
      Адам не понял. Пеньков и Сучков видели голых женщин, правда, во сне, о чем и сообщили, уснащая свой рассказ космическими подробностями.
- Цыц, бакланы! – прервал их Кудрявцев. – А вы?
- Моя не видала голый мужик, - сказал торопливо вскочивший Хамраз, а        Хам-два ничего не сказал, но стал переминаться с ноги на ногу.
      Адам Четух продолжал не понимать и уставил дымчатые глаза на прораба. Прораб Кудрявцев постелил на лавку ватник, заляпанный раствором, тяжело сел.
- Значит, из города…, - сказал он и добавил, - Бывают психи разные…

     Микрорайон Свинарево треугольником врезался в чащобу. Вершиной треугольника как раз и был дом №19, возводившийся тщанием прораба Кудрявцева и его «химиков». Будучи щупальцем огромного города, Свинарево несло с собой гарь, шум и непостижимое множество народа.   Девятиэтажка Кудрявцева выходила к реке. В трех километрах выше Свинуху оседлал завод по выпуску минеральных удобрений. Между ними остался лес, в котором тотчас же появились тропы, ведущие к Свинухе. Осталось несколько древних изб бывшей деревни, Свинухи же.
      И осталось лежбище Лешего.
      Новоселы из Свинарева часто навещали строителей по своим неизбежным новоселовским нуждам. «Химики» Кудрявцева шныряли по стройке, снабжая пришельцев разным добром.
      Часто мимо стройки проходили семейства с визжащими детьми. Они по все более вытаптываемым тропам направлялись к Свинухе и блаженствовали там, плескаясь в коричневой торфяной воде, по которой сверху то и дело проплывали радужные пятна мазута.
      Иногда наведывались рыболовы. Они часами сиживали у Чертового омута, таская ротанов – странных рыбок-мутантов, невероятно уродливых и жадных, от которых брезгливо шарахались даже бездомные свинаревские коты. По двое, по трое пробирались алкаши.
      Голых пока не наблюдалось. Поэтому Кудрявцев зевнул и сентенциозно повторил:
- Бывают психи разные…

      Леший был довольно молод: ему к моменту встречи с прорабом исполнилось всего двести лет. Почему автор об этом знает? В достопамятные годы он как-то познакомился с неизвестным ученым Зелькиндом-Поляком. Тот приспособился по линии общества «Знание» читать по разным конторам занимательные лекции о всякой паранормальной чепухе, типа посещения Земли инопланетянами и прочем в том же духе.
     Вообще-то, автор по поводу того, откуда в нашей правдивой хронике вдруг появился Леший, ограничился бы сакраментальной фразой «А леший его знает!». Ну, вот захотелось ему, чтобы на излете советской власти с ее реалиями столкнулось бы некое наивное первобытное существо. Так нет же! Законы жанра, леший бы их побрал, требуют пояснений. Тут-то и подвернулся в клубе силикатчиков старый мудрый Зелькинд-Поляк.
        Автор ожидал там парторга завода силикатно-изоляционных материалов, сокращенно СИМ, чтобы договориться с ним о выписке машины кирпичей (тогда обо все приходилось договариваться). Бормоча «СИМ-СИМ, откройся!», он забрел в актовый зал, где похожий на пожилого Троцкого лектор излагал свои взгляды на историю отечественных леших.
      Итак, по версии Зелькинда-Поляка лешие появились  в Древней Греции. Космический корабль пришельцев неудачно приземлился на горе Олимп. Поняв, что в свою галактику им не вернуться, инопланетяне создали переходный генный модуль и породнились с одним фессалийским племенем.
      В 28 году до нашей эры умер последний инопланетянин, взорвав базу на Олимпе. Лешие разбрелись по Земле. Часть из них попала на север. К тому времени на Земле внезапно повысился радиоактивный фон, губительно действующий на хрупкий генетический механизм этих созданий. Они перестали давать потомство. И хотя жили лешие лет по восемьсот, сейчас их практически не осталось.
      От своих предков-инопланетян эти существа унаследовали необычайные способности психики: могли читать мысли, напускать морок, внушать внезапный ужас, а от древних людей – первобытную, неиссякаемую радость жизни. Дни их протекали в лесных дебрях в веселых играх и забавах. К зиме северные лешие обрастали густой шерстью и спали в дуплах Заветных Дубов, а весной пробегали за границей Талой Воды, которая для них была чем-то священным, до самого Океана.
      Искупавшись в Океане, лешие майскими ночами по звездам возвращались домой, до полусмерти пугая запоздалых путников и ребятишек, водивших коней в ночное.
      Но с годами жизнь становилась все хуже и грустней. Людей стало так много, что их поселения теснили места обитания леших. Встретившийся Кудрявцеву был одним из последних. Где-то в Гималаях проживали два или три собрата, что наш леший чувствовал безошибочно, а здесь он был один.
И вот кварталы Свинарева вплотную подошли к Заветному Дубу. К тому же Лешего подстерегла новая неожиданность. Вернувшись от Океана, куда он бегал провожать Талую Воду, он в середине мая попал под странный дождь, после которого волос на его теле начисто вылез. Лишь густая шапка черных спутанных волос, да ассирийская борода остались от былой великолепной шкуры. Несмотря на свой первобытный оптимизм, Леший загрустил. Он плохо спал ночами, потому что в теле отдавались глухие, идущие из под земли звуки. Это к Свинареву колоссальным червем пробиралось метро. Постоянно беспокоили назойливые свинаревцы. Иногда он нагонял на одиноких прохожих панический ужас, но когда людей было много, чары не действовали. Однажды его, приняв за лося, чуть не подстрелил какой-то пьяный охотник.
     И Леший решил идти в люди, тем более, что после потери шкуры ничем от них не отличался.

      Такие сведения почерпнул автор из лекции неизвестного ученого Зелькинда-Поляка. Честно говоря, автор ему не верит. Автор вообще никому не верит. Даже себе. Ему, впрочем, хорошо известна история Лешего, но лишь с того момента, когда тот, облачившись в джинсы и красную майку с надписью «Marlboro» появился ранним утром в августе 198… года на свинаревских улицах.
      Сам Леший о теории неизвестного ученого и своем происхождении ничего, разумеется, не знал. Последний вечер перед выходом в люди он просидел в глубокой задумчивости под Заветным Дубом. Последние лучи солнышка падали на крупную голову. Широкий лоб в профиль прямо переходил в линию носа, с крепкими широкими ноздрями. Дополняли облик Лешего розовые высокие скулы и скрытый в черной бороде большой веселый рот. Тело Лешего было собрано и ловко, как у диких животных, в глазах светилась безмятежная нечеловеческая ясность. Но будущее свое он представлял совсем даже неясно.
      К людям надо было явиться одетым. Одежда имелась.
      Однажды сверху по Свинухе приплыла красная майка с непонятными знаками. Забавы ради Леший натянул ее на свой античный торс и спросил у знакомой белки ее мнение по поводу обновки. Белка заметалась по ветвям и сообщила, что это весьма бросается в глаза, и что сосед вероятно забыл, как однажды по нему палил из металлической палки человек в беличьей (о, ужас!) шапке. Леший счел ее доводы разумными, сложил майку в найденный накануне пакет и спрятал в дупле Заветного дуба. Автор может сообщить интересующимся, что майка уплыла у секретарши директора завода по выпуску удобрений, когда она резвилась со своим высоким шефом на пустынном пляже спецпрофилактория. Ничего полезного, кроме сведений о габаритах секретарши, это сообщение, впрочем, не представляет.

*"Химики" - осужденные за мелкие преступления, которые отбывали срок, работая на различных производствах, где ощущался дефицит рабочей силы, как правило на химзаводах.

   Гораздо интересней была история с джинсами…
   Несколько лет назад до решения Лешего покинуть лес на поляну, рядом с Заветным Дубом продрались «Волга» и «Жигули». Из «Волги» вывалился дебелый мужчина с большим блестящим носом. Это был мэтр Леденцов во главе делегации местных литераторов.
   Мэтр был в стельку пьян и сходу завопил, что желает слиться с природой.       Актом слияния с природой стали стягивание джинсов, во время чего Леденцов дважды упал, и заброс их в небеса.
   Просияв на солнце индиговыми сполохами, они на землю не вернулись, ибо повисли на осине, зацепившись гульфиком за сук. Мэтр, оставшийся в трусах в голубой горошек, недоуменно таращился в небо, ждал..
   Потом он полез в Свинуху, потом в очередной раз хватил коньячку, потом возжелал уединиться в кустах с восторженной поклонницей, но что-то у него там не получилось, потому что выйдя на поляну, он начал скандалить и продекламировал экспромт:
Поэтики! Ничтожен ваш улов!
Фасованы в обоймы* точно сайра,
Мелькайте… Я же – гений Леденцов,
Свободен есмь, как аглицкий эксвайер!
      А  чуть позже его развезло окончательно и его уложили на заднее сидение. Поклонники, скромно, но с обязательными завываниями почитали стишки, и тут пошел дождь. Литераторы спешно уехали, боясь завязнуть в дорожной грязи. Впопыхах, забыли, что Леденцов – без штанов. Следует добавить, что один из поклонников, юноша бледный со взором, горящим страстным желанием стать джинсообладателем, на следующий день приехал в эти места на электричке и около часу пробирался к иудиному дереву, где еще вчера весело болтались брезентовые штаны. Это было в то фантстическое время, когда купить бутылку водки было легче, чем газету «Правда»**, а фирменные джинсы на толкучке стоили столько, сколько за месяц зарабатывал сталевар. Но джинсов на осине уже не было, а юноша-поэт вдруг ощутил такой ужас, который мы испытываем лишь в тяжких кошмарах. Пять километров до станции он пробежал без остановки. Лишь  в толпе ожидающих электричку его отпустило.
      Синие штаны, вымоченные сутки в Свинухе, очутились в дупле у Лешего.
Но кроме одежды для появления среди людей нужны были еще какие-то бумажки. У Лешего же кроме смятой трешницы, найденной в кармане приснопамятных джинсов, ничего не было.
      Выручила белка. Она сообщила, что во время обустройства своего логова ей попалось нечто подобное. Леший забрался на Заветный Дуб и достал донельзя грязную бумажку. Если бы он умел читать, то узнал бы, что это не что иное, как справка об освобождении, выданная некоему Федору Васильевичу Благодарю. Статейка была пустяковая, 206-я***. За «бакланку», как определил бы многоопытный прораб Кудрявцев, сиречь за хулиганство. Н ничего этого ни Леший, ни тем более белка знать не могли. Справчонку же, вот уж действительно, занесло сюда каким-то ветром.
      С этим-то в одно прекрасное утро Леший, попрощавшись с белкой, направился в люди.

      Был тот ранний час, когда даже на город снисходит тихое умиротворение, когда хочется воскликнуть «Да будет благоволение в человецах!», короче, когда всюду разлита утренняя благодать.
      Но утренняя благодать выпивается первыми прохожим, дворниками, бегунами трусцой и собачниками с их собаками. Вы только посмотрите, как жадно и глубоко вдыхают они влажный от поливалок воздух. Естественно, когда основная масса народа устремится к остановкам, от утренней благодати ни черта ни остается.
      Впрочем Лешему кое-что перепало. Мокрые газоны, нарядные березки, непохожие на своих лесных подружек, отчасти примирили его с городом. Раздувая ноздри, он шел по проспекту Энтузиастов, вдыхая непривычные запахи. Леший был любопытен. Если верно то, что сообщил автору неизвестный ученый Зелькинд-Поляк, то это любопытство он унаследовал от фессалийских дикарей. Поэтому, когда перед ним остановился троллейбус, он секунду поколебавшись, вошел в салон. Вернее,я его втянуло туда. Какая-то краснорожая тетка толкнула его в спину, заорав: «Ну, что встал, как пень! Лезь! Ишь патлатый! Вперед лезь!»
Когда Леший попытался прочесть ее мысли, он ужаснулся.  Была бесформенная ярость, клубящаяся, точно маленькая шаровая молния. В лесу даже у бабочек-эфемерид были мысли, несложные и ладные. Под потным низким лбом краснорожей тетки мелькали какие-то обрывки, словно у медведя-шатуна.
      Тяжкая с непривычки атмосфера переполненного троллейбуса сильно подействовала на Лешего. Его протащило к выходу. По пути притиснуло к полной женщине, и Леший едва не задохнулся от резкого запаха духов. У двери какая-то пригородная бабулька, жилистая и крепкая, притиснула его к двери огромной корзиной с зеленью, которую она везла на рынок.
А дверь со скрежетом, натужно, преодолевая сопротивление тел пассажиров, открылась. Леший ошалело выскочил на волю, решив, что для первого раза опыта поездок в общественном транспорте для него достаточно. Он свернул с проспекта Энтузиастов в малолюдную улочку, которая привела его к весьма примечательному месту – «Нырку».
«Нырок», как называли его местные выпивохи, или пивная точка от магазина №15, по определению кормчих Свинаревского пищеторга был замызганнейшим местом на всем земном шаре. Происхождение этого слова покрыто мраком. Автор полагает, что пивную точку назвали так потому, что сюда надо было как бы нырнуть с проспекта Энтузиастов и по коридору, образованному стеной магазина №15 и кирпичным забором НИИ социально-бытовых проблем, посетители попадали в это воистину злачное место.
«Нырок» это вырастающий из магазина грубо сложенный ларек, это нерусский человек с героическим именем Спартак с золотой цепочкой на смуглой груди и мутная струйка пива, льющаяся в разнообразные емкости. Кроме того – это разбросанные повсюду ящики и живописно расположившиеся «нырнувшие».
Тут вы встретите Пенькова и Сучкова, только это не те Пеньков и Сучков, про которых упоминалось в начале, это другие, тут несколько гегемонов с соседнего завода «Красный Болт» в промасленных робах и даже младшие научные сотрудники из НИИ социально-бытовых проблем.
А это кто? Ба! Так это же уже знакомые нам Адам Четух и прораб Кудрявцев. Адам праздновал свое освобождение. По случаю хорошего поведения и благодаря апостольской характеристике, подписанной Кудрявцевым, это радостное событие произошло досрочно и сейчас пьяный Адам, блаженно щурясь, пил пиво, угощал прораба и говорил сам себе «Гуляй Вася!», хотя и был вовсе не Вася.
Леший хотел пить. Он подошел к ларьку, выстоял очередь и Спартак налил ему кружку. Зная, что люди, получая что-то, говорят «Спасибо!», Леший лесным своим баритоном проговорил то же Спартаку и пошел к ящикам. Спартак закричал «А дэнги?!», выскочил из ларька, и размахивая руками направился к Лешему. Леший на всякий случай напустил мороку. Спартак, хлопнув себя по лбу, вернулся в свою кирпичную конуру.
Слово «деньги» слышалось повсюду. Леший понял, что и за пиво, и за троллейбус, и вообще за все надо платить, что люди так договорились, а тех кто не платит они наказывают всевозможными способами и об этом они договорились тоже.
      В это время поднялся и стал собираться прораб Кудрявцев. Адам Четух удерживал его, но прораб, сославшись на производственную необходимость и на то, что в его отсутствие «химики» продадут что-нибудь без него, важно направился к проходу. Уходя, он оглянулся, увидел волосатого атлета в красной майке, которого он где-то вроде бы уже встречал, но так и не вспомнил где, и махнув рукой удалился через дыру в заборе НИИ социально бытовых проблем прямиком к себе на стройку.
      И здесь мы с ним простимся окончательно.

     Адаму было скучно. Заметив рядом здоровенного малого, он как бы невзначай проговорил: «Вот значица, освободился…». Леший повернулся к нему и спросил, от чего этот человек освободился. Того-то и ждал восторженно настроенный Адам. И он начал подробно рассказывать про свои злоключения, начав издалека – как у одной… (тут Адам зажмурился, замигал попеременно правым и левым глазом и толкнул Лешего в бок), в общем, у одной случайной знакомой в дальнем рейсе хватанул три стакашка шмурдяка, то бишь свекольного самогона.
- И понимаешь, развезло с устатку. Но поехал… Еду, еду, смотрю – трещит что-то. Я выскочил и в сторону… А трактор под лед – мырь!
Адам рассказал, как он вверг в пучину восемнадцать колхозных свиней, как его судили (а за что? Я бы и тверезый провалился!), как жена подала на развод и сейчас живет с новым мужем.
Дойдя до этой части своего повествования, он внезапно загрустил.
- Слышь, давай выпьем, а?.. У меня трояк есть. Тебя как зовут-то?
Лешие звали друг друга непроизносимо для земного языка. Очень приблизительно это звучало примерно как «фаон». Адам не расслышал.
- Федя, значит. Ну, пойдем, Федор. Может быть, у грузчиков раздобудем.
      С год назад правитель с большим пятном на лбу объявил «полусухой» закон. Грузчики магазинов стали весьма значительными фигурами. Кто был никем, тот для многих стал до двух часов всем.
      Леший не стал возражать. Федор, так Федор. Он еще не умел читать и не знал, что по справке, подаренной белкой, его зовут Федором Благодарем. С готовностью вытащил свою смятую трешницу, которая и была теми самыми деньгами, о которых говорили все вокруг.
      Сдружившаяся пара направилась во двор магазина №15, чтобы купить у важной персоны, грузчика Епифанова бутыль с дешевой бормотухой. Но их ждал жестокое разочарование. Во дворе магазина они натолкнулись на полную девушку. Девушка была милая, но что-то слишком уж хлопотливая. Кроме того, несколько тяжеловатая нижняя часть лица делала ее неуловимо похожей на юную, простодушно-наглую свинку.
- Прям не знаю! – кричала девушка несколько визгливым голосом. – Епифанов! Ну, Епифанов же!
      Друзья, любопытствуя, посунулись поближе. Среди груды ящиков они увидели безжизненно торчащие конечности Епифанова в огромных стоптанных башмаках. Их обладатель был мертвецки пьян и что-то невнятно мычал.
      Девушка еще немного поохала и скрылась в недрах магазина. Вскоре она явилась с величественной матроной в кипенном халате.
- Вот, Надежда Викторовна, опять… - причитала полная девушка. – Там машину разгружать надо, а этот… Опять нажрался. Вот и шофер идет…
Возник рыжий детина с синими от татуировок**** руками. Увидев распростертого, как умирающий гладиатор, Епифанова, детина радостно заржал.
- Готов! – прокомментировал он ситуацию. – Картина Репина «Приплыли». А машина что, стоять будет.
      Надежда Викторовна, заведующая магазина №15 оглядела двор и заметила Лешего с Адамом.
- Подойдите! Вы что тут делаете?
     Адам выступил вперед и забубнил, что они зашли проведать грузчика… Не знали.. Но, сочувствуют и готовы посодействовать в беде…
- Так. Разгрузите машину. Лена! Оформишь, как прошлый раз. Этого (величественный жест в сторону безучастного Епифанова) завтра же по статье. Идите. Вы тоже (это уже шоферу, брезгливо поморщившись).
Леший (легко и проворно) и Адам (суетливо и бестолково) перетаскали какие-то ящики, получили от девушки-свинки две бутылки «Веры Михайловны», как Адам именовал вино, которое в Союзе почему-то считалось «Вермутом белым, крепким» и направились к Четуху.
Адам снял угол без прописки у старушки, живший в одном из уцелевших домов деревни Свинухи. Он представил доброй бабе Нюре «Федю», и та разрешила поселиться ему за ту же плату. Так Леший приобрел кров.
В той же комнате баба Нюра постелила на старом диване чистую простыню и дала лоскутное одеяло. Леший посидел немного с Адамом за покрытым стершейся клеенкой столом, внимательно вслушиваясь в разглагольствования приятеля. От «вермута белого, крепкого» решительно отказался, едва распробовав это пойло. С ними немного посидела и добрая баба Нюра.
- Ты откуда же будешь, касатик? – выспрашивала она Лешего. Адам засмеялся: «Из леса он, бабка!». «Касатик» осторожно кивал, - и правда же ведь – из леса, - больше молчал и смущенно улыбался.
Адам по мере того, как бутыли с «Верой Михайловной» теряли свое содержимое, бормотал все невнятней и невнятней, вдруг уснул прямо за столом, уронив голову с растрепанными мочальными волосами. Леший тихонько устроился на своем диване и затаился, слушая шум внезапно налетевшего дождя.
       Этот же дождь разбудил грузчика Епифанова. Осознав части своего тела, Епифанов приподнялся и долго сидел, созерцая груды ящиков у крыльца запертого магазина. Затем поднялся и пошел во тьму внешнюю, испытывая все муки ада.
       Этот же дождь разбудил заведующую Надежду Викторовну. Она встала, набросила японский халат с большими иероглифами и пошла закрыть балконную дверь. Но прежде чем закрыть, она долго смотрела на черную, хлопотливо переговаривающуюся под дождем листву. Вспомнила забытого во дворе магазина Епифанова, а еще могучую спину Лешего, легко бросавшего тяжелые ящики.
      И больше не смогла заснуть…

* Тогда наблюдались люди, вполне официально работавшие "поэтами". Общий милитаристский настрой подвигнул критиков объединять людей одного направления, работавших поэтами, в "обоймы", сиречь стаи. Описанный субъект вероятней всего входил в обойму поэтов с "активной гражданской позицией".
** Газета "Правда" - печатный орган ЦК КПСС. Была скучна до невероятия. С интересом читались лишь сообщения Инюрколлегии, маленькие заметочки "ТАСС уполномочен сообщить..." и некрологи.
*** Действующего на тот момент УК РСФСР.
**** В описываемые времена татуировка еще считалась "особой приметой". Приобретали их в основном "на зоне".


     Надежда Викторовна, заведующая магазином №15 не смогла заснуть до утра. Ах, было, было что вспомнить ей под ночной дождь.
   И как работала она после неудачной попытки поступить в институт продавщицей. Всегда в чистом, выглаженном халате, стройная, подтянутая – она выгодно отличалась от своих расплывшихся товарок. К тому же, через год удалось поступить на заочное отделение института торговли. На молодого работника советской торговли обратили внимание. И вот в ее жизнь вошел Патрон (к чему нам его имя), большой человек из самого высокого руководства области, курировавший всю торговую деятельность. И под его покровительством, под его чутким, дневным и ночным руководством она взросла до уровня замначальника Свинаревского Торга. Начальник, старый добродушный дед, которого уже лет десять после выхода на пенсию держали за прошлые заслуги и многочисленные ордена, как удобную, всех устраивающую ширму, все дела перебросил на красивую энергичную замшу «Наденьку», а сам попивал зеленый чай и донимал до истерики свою секретаршу воспоминаниями о своих подвигах и свершениях.
      И был у нее кабинет, свой кабинет, и свой стол, в ящике которого она однажды обнаружила первую «благодарность». Далее «благодарности» следовали одна за одной.
      Как-то случайно родилась дочь. У Патрона, мужика горячего и неуемного, обнаружилась новая патронируемая. Обиженная Надежда Викторовна тут же сошлась с ударником ресторанного оркестра Гиви, с которым ее познакомили грузинские теневики, поставлявшие дешевое вино со своих подпольных заводов на Кавказе в подведомственные магазины. Но вскоре легкомысленный и болтливый Гиви был застрелен по ошибке какими-то зловещими мафиози. Плодом этого недолгого брака стала дочь Нателла. Сразу после похорон позвонил Патрон и предложил помощь. И снова пошли встречи по пятницам, и круговерть на работе, и «благодарности».
      Так и тянулось, пока Патрона внезапно не хватил инфаркт от внезапных служебных потрясений. Как-то по весне началась Большая Чистка. Засидевшиеся замы рвались в бой за Перестройку. Старого начальника Надежды Викторовны отправили таки на пенсию. Новый первым делом взялся за проверку деятельности зама. Та не стала искушать судьбу и написала заявление «по собственному желанию». Своему высокому другу, навестив его в кардиологии, она показала справку ВТЭК о сердечном заболевании, и Патрон, позвонив куда-то по больничному телефону, вверил ей новый магазин в Свинареве.
      Это было последнее благодеяние Патрона. Любвеобильное сердце его не выдержало. Следствие уперлось в монумент на главной аллее Центрального кладбища, где мраморный Патрон навечно присел в позе рыболова. Надежда Викторовна окончательно залегла. Набросив поверх белоснежного халата ватник, или «куфайку», как называл эту одежду, слишком в России известную, спорадически возникающий из небытия грузчик Епифанов, она подписывала накладные, ругалась с поставщиками, боролась за повышение уровня и переходящую хоругвь Свинаревского пищеторга…
      Имела она прекрасную «сталинку» в тихом центре, записанную на мать, капитальный гараж во дворе, в котором стояла «Вольво», записанная на дочь, юную Нателлу Гивиевну, и жила-поживала, ожидая дальнейшего развития событий и ни словом, ни делом не выходя из относительно скромной роли завмага. Для повседневных нужд она держала недалеко от своего магазина двухкомнатную квартирку и «Жигули», на которых моталась по своим делам, бросая машину где попало.
      Да, ей было, что вспомнить… И вчерашний грузчик, леший бы его побрал, не выходил из головы.

      Адам Четух недоуменно таращился на классическую спину неслышно спящего Лешего. Тот, почувствовав взгляд, открыл глаза.
- Здорово… - угрюмо буркнул Адам.
- Здравствуй.
- Болеешь после вчерашнего?
- Почему? – искренне удивился Леший.
- Почему, почему! По кочану! – озлился на такую наивность Адам. – Вчера два флакона уговорили на пивко. Это как? Ну чего уставился! Пошли в «Нырок», а потом опять туда. Вчера девчонка эта толстая говорила, что может быть опять разгружать придется.
      В «Нырке» Спартак, недоверчиво взглянув на Лешего, сначала сгреб мокрую мелочь, пересчитал ее, и лишь затем налил приятелям по кружке. Посидев немного на ящиках, они направились в магазин.
Заведующей не было. Остаток ночи, когда Надежда Викторовна, не сомкнув глаз, вспоминала свою жизнь, плохо отразился на ее внешности.
Утром в ванной, она вдруг ни с  того, ни с сего, горько расплакалась. Пересилив себя, поехала в сауну и там отдалась в многоопытные руки Ниночки-массажистки – парикмахера, мастера по макияжу, - кудесницы в своем деле, и сидя в кресле вдруг тяжело, неудержимо вздохнула.
- Неприятности? – спросила хлопочущая Ниночка, в маленькой головке которой, обретался зрелый искушенный ум. Надежду Викторовну, она знала лет пятнадцать.
На лице заведующей, сквозь бордовую маску проступили в уголках рта, черт бы их побрал, морщинки, отчего стала она походить на грустного клоуна.
- Стареем, Ниночка… Так что-то вспомнилось все сегодня. Жизнь, можно сказать, прошла…
- Ну, что вы! – заутешала Ниночка. – Вы еще молодая. Я вас с семидесятого помню. Вы еще лучше стали. Вы сейчас – дама. Леди.
- Скажешь тоже… Леди… - усмехнулась Надежда Викторовна, но от нехитрого комплимента сделалось приятно. Ниночка, она не зря ела свой хлеб, а порой и с икрой.
      И темноглазая заведующая, подправленная тонкой косметикой, вышла на улицу. Посвежевшая, легко несущая свое роскошное, как писали в бульварных романах начала прошлого века, тело, она поймала привычные собачьи взгляды встречных мужчин и совсем развеселилась. Красная «семерка» понеслась по проспекту Энтузиастов.
      И вот в узком коридоре, ведущем к ее кабинетику, наткнулась на двоих, один из которых – могучий, лохматый – напомнил ей вчера тяжелой ловкостью Патрона. Застучало, якобы больное сердце.
- Ко мне? – спросила она тихо, не узнав собственного голоса. Взглянуть в глаза Лешему почему-то не решалась, упершись взглядом в мощные ключицы, выпирающие из выреза красной майки, и совсем потерянно прибавила:
 - Проходите…
      Натягивая свежий хрустящий халат, заметила вдруг, что у нее мелко трясутся руки.
      В кабинет петушком проскочил мужичишко с редкими мочальными волосами. Леший остался в коридоре, рассматривая фотографии на стенде «Пятилетку* –  досрочно!»
- Мы насчет работы, - засуетился мужичишко, - вот значица, паспорт мой, а у Феди пока лишь справочка, но вскорости и паспорт будет…
- Сидел, - словно делая уступку, объявил он, видя, что рассматривают его паспорт. - Кто же знал, что там лед такой тонкий… (последовал краткий пересказ уже знакомой нам истории про восемнадцать злополучных свиней, который был выслушан заведующей вполуха). Она с любопытством вертела затрепанный грязный листочек.
- Федор Васильевич Благодарь – прочла она вслух.
- Я вас принмаю, - прервала она излияния Четуха. Пока по трудовому соглашению, а там видно будет. Идите. И Федору… И Федору скажите, пусть работает.

   А еще через час ее можно было видеть стоящей у окна кабинета. Надежда Викторовна пристально глядела на Лешего, легко ворочающего стокилограммовые бочки и бестолково суетящегося рядом Адама. От этого занятия отвлек ее рыкающий бас.
- Здравия желаю!
      Заведующая недовольно оторвалась от окна и хмуро взглянула на свекольное лицо капитана Городжего. Городжий заправлял Свинаревским ГАИ. Надежда Викторовна не любила его по двум причинам: он был мужлан и гаишник. Поэтому, она старалась держать свои автомобильные дела в порядке. Городжему же женщина, напротив, очень, нравилась, и он частенько по делу и без дела заскакивал в магазин.
- Непорядок, Надежда Викторовна! – загромыхал Городжий. – Сентябрь скоро, а вас техосмотр не пройден.
- Дела, все дела… - сокрушенно молвила заведующая, не без труда изобразив крайнюю степень усталости.
- А шо такое?
- Вчера Епифанова выгнала, грузчика. Напился… Сегодня вот приняла двоих временно…
      И тут заведующую осенило. Она белыми холеными пальцами с вишневыми ногтями подщелкнула Городжему затрепанную справку.
- С документами у одного… Помогите бедной вдовушке.
- Благодарь… Статья 206-я… - прочел Городжий. – Вообще-то, это не ко мне. Но по правилам (Городжий строго свел брови) надо бы этого Федора… как его… Васильевича в отстойник. В приемник-распределитель, - пояснил капитан, заметив на красивом лице Надежды Викторовны недоумение. – И там выяснить, кто он такой. Запрос сделать…
- То-о-варищ капитан! – кокетливо пропела заведующая.  – А кто же мне грузить будет? Грузчика сейчас трудней, чем министра найти.
      И повторила:
- Пожалейте бедную вдовушку, подставьте надежное мужское плечо. А за Благодаря я отблагодарю. Чуть хрипловатый, зазывный смех сопроводил этот нехитрый каламбурчик. При этом внушительный бюст под белым халатом колыхался столь же зазывно. Городжий вторил ей утробным басистым хохотом.
- Ну, капитулирую! Договорились, вдовушка. Зайду к ребятам в райотдел. Машины-то и у них имеются, помогут.
И ушел, прихватив дежурный сверточек.
      Едва щелкнул замок за бравым капитаном Городжим, Надежда Викторовна бросилась к окну. Леший и Адам мирно беседовали, сидя на ящиках.
- Феденька… - прошептала женщина. – Сколько же с тобой хлопот.
      А еще через две недели бас Городжего вновь гулял под сводами служебных кабинетов магазина №15. Капитан размахивал казенным конвертом.
- Вот материал на вашего Благодаря. Так, так… Ага! В данный момент не проживает и не прописан… Копия свидетельства о рождении… В общем, пусть явится в четверг. Это вон тот волосатый лоб что ли? Так пусть пострижется, а потом сфотографируется, а то и паспорта с такой рожей не дадут. Спасибо… Из «спасибо» шубы не сошьешь! - намекающее возгремел Городжий, когда Надежда Викторовна стала рассыпаться в благодарностях. – Вот жену отправлю в санаторий, тогда и скажете «спасибо». А? Шо?
      Городжий отбыл.
      Здесь маленькое отступление. Автор не знает, и уже никогда не узнает, кто же такой настоящий Бдагодарь. Ограничимся предположением, что это какой-то несчастный бомж. За последние годы столько людей буквально исчезли с просторов нашей необъятной Родины, что установить судьбу какого-то несчастного бича нет никакой возможности.

- Проходи, проходи… - взволнованно говорила Надежда Викторовна смущенному Лешему. Тот прибыл под конвоем Лены, девушки, смахивающей на свинку. Лена встала было в дверях, любопытно вскидывая голубые глазки, но заведующая, сменив тон на официальный, сообщила грузчику о прибывших документах и выпроводила ее.
      Впервые они были наедине.
      Леший молчал, молчала и Надежда Викторовна.
      Вообще-то, она была избалована мужским вниманием. Были в ее жизни и Патрон, и Гиви, и мимолетные встречи. Вынужден упомянуть о распутном греке Полихрониди, утехе и отраде дам свинаревского полусвета. Распутный грек Полихрониди, работавший массажистом в сауне, имел самые легкомысленные и приапические наклонности. Своих поклонниц, - кладовщиц, торговок пивом, товароведов, королев бензоколонок, в те годы составлявших «элиту» общества, - этот казанова мало-помалу доводил до последних степеней скотства и самоуничижения, чему характер «контингента» весьма способствовал. Но с Надеждой Викторовной нашла коса на камень. В ответ на возрастающую наглость самоуверенный грек был хладнокровно послан. Когда попытался хамить, то был сурово поправлен друзьями Спартака, и пару недель провалялся в больнице.
Надежда Викторовна никогда головы не теряла, хотя распутный Полихрониди грешным делом иногда вспоминался.
А вот с Лешим тряслась как девчонка, ругала себя и все равно не могла избавиться от непонятного томительного беспокойства.
- Надо получить паспорт, а для этого надо сфотографироваться, - наконец прервала неловкое молчание Надежда Викторовна. – деньги-то у тебя есть.
      Леший немедленно извлек двадцать копеек.
      Заведующая рассмеялась. Она уже успела отметить, что Леший в иных вопросах был наивен до крайности, так что даже Адам Четух заявлял ему частенько: «Ты, Федя, чистое дите!».
       Ей вдруг пришло в голову, что перед ней простой грузчик, всем ей обязанный. Эта простая мысль успокоила и определила дальнейшие действия.
      Надежда Викторовна вдруг ощутила себя царицей и повелительницей.      Звезда богоподобного созидания человека из праха загорелась над красивой заведующей.
- Поехали! – решительно сказала она.
      Они вышли через черный ход. Садясь в «Жигуленок», Леший замешкался и она легонько подтолкнула его в затылок. От предчувствия по спине пробежал некий сладкий холодок…

* Пятилетка - план развития народного хозяйства на пять лет. По прошествии времени воспринимается как весьма здравая и нужная вещь. Но тогда бесчисленные пропагандисты и агитаторы, нечто вроде нынешних официальных политологов забалтывали это слово до тошноты. 


 Машина неслась по проспекту Энтузиастов. Леший, у которого это был второй случай общения с техникой, боязливо поглядывал на летящие навстречу деревья. Все его первобытное существо было захвачено великим чудом – духи земли и огня, все то, что он раньше видел только рассеянным, - объединились и несли его вперед с непостижимой скоростью.
      Подъехали к сауне. Умная Ниночка, ничему не удивляясь, провела их к себе. Надежде Викторовне вновь пришлось легонько подтолкнуть Лешего к креслу.
- Постричь… - бросила она.
      Ниночка, запустив руки в черную с медным отливом шевелюру, бесцеремонно поворачивала его голову в разные стороны. Откинувшись назад, постояла с минуту, прикидывала. После чего приступила к работе.   Надежда Викторовна вышла в коридор и уселась в кресло, откуда ей хорошо был виден зал. Тут у кудесницы сломалась машинка, запутавшись в жесткой гриве Лешего. Она пошла на склад за новой. По пути поделилась впечатлениями с заведующей.
- Экземпляр!.. – торопливо шептала она. – Я его спрашиваю, как будем стричься, а он мне «А зачем?». А он кто?..
      Глазки Ниночки подозрительно поблескивали. Надежда Викторовна усмехнулась. Она чувствовала себя изобретателем, чье творение поразило зрителей.
- Простой советский грузчик… Приняла недавно. Знаешь же, какая с ними напряжонка.
      Ниночка тоже незаметно усмехнулась.
- Так как стричь-то? Он у вас как из леса…
- Ну, так… на твой вкус. Что там сейчас у мужиков модно… Да вот еще! Бородку оставь какую-нибудь… Легкую небритость, но чтобы стильно.
      Ниночка кивнула и приступила к работе. Клочья черных волос покрыли стершийся линолеум. Поймав в зеркале затравленный жалобный взгляд Лешего, Надежда Викторовна ободряюще улыбнулась: терпи, Феденька…
      Потом Лешего отправили в мужское отделение – попариться и вымыть голову, потом Ниночка втирала ему какой-то импортный шампунь, потом колдовала с бритвой на бородкой, потом наложила какой-то компресс и в заключение стала массировать лицо.
      Заведующей показалось, что пальцы Ниночки слишком ласкающее касаются розовых щек Лешего.
- Хватит, хватит… - нахмурившись, заявила она. – Я и то у тебя меньше сижу.
- Постойте, а волосы высушить… - запротестовала было увлеченная Ниночка.
- По дороге высохнут! – отрезала Надежда Викторовна и потянула Лешего из кресла.
      Ниночка вслед им лишь понимающе вздохнула. А заведующую вновь охватило странное волнение. Круто развернувшись, «Жигули» рванулись в подступившие сумерки. Надежда Викторовна слишком резко переключила скорость. Раздался протестующий скрежет, от которого Леший вздрогнул. Обгоняя автобус, Надежда Викторовна проскочила на «красный» и при этом сгоряча выругалась, вызвав удивленный взгляд своего пассажира.
      Он и так был совершенно обескуражен событиями этого вечера. Только-только привык он к жизни грузчика, к доброй бабе Нюре, как вдруг новый поворот означился в его странной судьбе. Между тем, «семерка» ткнулась в подъезд ателье. Надежда Викторовна быстро прошла к заведующей, полной, черноглазой особе с заметными усиками.
- Дорочка! Костюмчик бы надо…
- Размер? – спросила Дора.
      Вместо ответа Надежда Викторовна побежала назад к машине, и под очи черные заведующей Доры предстал мускулистый малый в красной майке. Коротко остриженные волосы были мокры и делали голову маленькой, но разглядев вблизи, Дора удивилась скульптурной мощи лба. Она, словно фокусник, извлекла ниоткуда ленту и стала обмерять стати Лешего. Поднявшись на цыпочки, обмерила ворот. При этом Дора по мнению Надежды Викторовны слишком тесно прижималась к «Феденьке».
- Пятьдесят четвертый… Рост четвертый, - резюмировала наконец Дора. – А костюм на ваше счастье есть. Шили одному для командировки в Италию. Не успели, уехал. А как же рубашка, галстук.
     Надежда Викторовна всплеснула руками. Дело впрочем было поправимое. Напротив шипела неоном вывеска универмага. Мигом обернувшись, она через несколько минут передала Лешему сверток с необходимыми вещами.
      Дора тем временем разыскала костюм, забрала сверток и повела Лешего в примерочную. Он скрылся в кабинке. После небольшой заминки, вызванной тем, что Леший натянул ботинки, вместо подаренных Адамом Четухом вьетнамок на босу ногу, а потом, уразумев назначение носков, кряхтя натягивал их, он наконец вышел под яркий свет ламп.
Надежда Викторовна ахнула.
      Леший сиял в новом костюме и ботинках. Импортная шампунь высохла, элегантнейшая бородка с легкой сединой (кудесница Ниночка!) делали его похожим на опереточного графа, на дуайена какого-нибудь латиноамериканского посольства.
      Рядом семенила Дора. Она озабоченно кудахча, что-то одергивала и поправляла в костюме. В руках Лешего был пакет с уже известными нам джинсами и майкой. Потрясенная переменой Надежда Викторовна, наспех поблагодарив Дору (та тоже, совсем как Ниночка, понимающе вздохнула), схватив его за руку, потащила к машине. Со стороны она напоминала поймавшую мышь кошку, перебегавшую с места на место, чтобы никто не мог отнять добычу.
      В машине, уже у подъезда своей квартиры, она загадочно взглянула на Лешего: «Ну, как?»
     Тот (какие уж там необычайные способности психики), безмерно удивленный возней разнообразных женщин вокруг его персоны, пробормотал что-то вроде: «Зачем, мол, все это?»
- Затем! – рассмеялась Надежда Викторовна, которая вновь вспомнила, что перед ней всего лишь очередной грузчик из магазина №15, и это подтолкнуло ее к действиям, для Лешего неожиданным. Она властно обняла его и поцеловала в жесткие горячие губы. С трудом оторвавшись, прошептала прерывисто:
- Вот зачем!..

   Много было непонятного в лекции неизвестного ученого Зелькинда-Поляка о леших. Но, что остается автору?  Как говорится, лишь «принять за основу».
      Во-первых, сам Зелькинд-Поляк внушал известное уважение. Ощущалось в нем мудрость, переходящая в характер, и характер, переходящий в мудрость.
      И когда мы с ним пересеклись у кассы завода СИМ, где автор платил, а Зелькинд-Поляк, напротив, получал, я сгоряча отнесся обо все этой лешиаде, как о сущей чепухе. Неизвестный ученый с готовностью согласился.
- Может быть и чепуха…
- А может быть, и не чепуха… - рассеянно добавил он, пересчитывая деньги за лекцию. И оседлав любимого конька, Зелькинд-Поляк понес опять про какие-то молекулы в мозге человека, в которых возможна сверхпроводимость при обычной температуре, о биополе и прочих малоизвестных автору вещах.
      Но, между прочим, запомнилась одна деталь, много проясняющая в нашем дальнейшем правдивом повествовании. Он отметил, что мощное первобытное биополе Лешего перестраивает биополя окружающих на свой лад.
      В результате, человек современный, да ко всему еще и советский, которого, как уверяли в те годы бесчисленные пропагандисты и агитаторы, можно было смело относить к отдельном подвиду гомо сапиенс, при контакте с этим могучим организмом ощущал вдруг ужасающую бессмыслицу своего существования.
      И сидя в своем отделе за казенным столом, в щелях которого обитали сосредоточенные тараканы, он вдруг поражался внезапно обнажившемуся идиотизму отношений и вещей. Скажем упрется в надпись на стене «Не курить, не сорить» и долго вникает в смысл этой фразы.
      А уйдет Леший, бережно держа очередную, никому не нужную бумажонку с закорючкой, гомо советикус легко вздыхает, освобождаясь от морока, вспоминает, что коллега должен ему червонец, что «Спартачок» сегодня играет с «конями», что у секретарши премиленькие ножки и тысяче других приятных вещей.
      Так или не так обстояли дела, автор судить не берется, а просто добросовестно опишет дальнейшие приключения Лешего (он же отныне Федор Васильевич Благодарь) среди  людей.
      Вот леший после памятной ночи у заведующей гуляет по городу в новом костюме, вот с удивлением взирает на огромный «катерпиллер», который огромным своим стальным блестящим клювом вспарывает асфальт, совсем недавно уложенный могучими женщинами в оранжевых жилетах, вот стоит за мороженым, к которому весьма пристрастился…
      А одним прекрасным утром он с безмерным удивлением получил свежие снимки, на которых было запечатлено его мужественное древнегреческое лицо. Поминутно доставая их из кармана и вновь и вновь рассматривая, он направился в милицию получать паспорт.

     Городжий, столкнувшись с бородатым джентльменом в дверях районного отделения, уступил тому дорогу, что вообще-то случалось с ним довольно редко. Но потом, вспомнив, догнал Лешего, хлопнул его по плечу и грозно поинтересовался:
- Ты не из пятнадцатого грузчик… как тебя? Сфотографировался? А чего так поздно? А?! Шо?! А знаешь, шо полагается за нарушение режима?! – уже грохотал Городжий, догадавшийся о причинах настойчивых хлопот Надежды Викторовны и испытывая сильнейшую досаду.
      Внезапно взгляды их скрестились и Городжий почувствовал странную неуверенность, готовую вот-вот перейти в страх. Устройство Городжего было таково, что страх это принял так сказать, административную окраску.
      Замелькали мысли: «Вот, вырядился грузило, как дипломат, а к чему бы? А кто он? А откуда он? Зря что ли контора глубоко бурения деньги получает… А ну его к бису и вместе с этой вдовушкой…»
- Вон туда иди… те – выдавил Городжий, боясь повторно встретиться с Лешим взглядом и выскочил на улицу.
- Та ну их к бису! – вслух проговорил он, изрядно напугав какую-то бабку с авоськой, семенившую за ним.
     В паспортном столе крашеная блондинка, взглянув на лешего, тоже вдруг разволновалась, что впрочем не помешало ей проделать все процедуры с привычной быстротой. Она молча протянула Лешему новенький паспорт и штрафную квитанцию, очень тихо сказав: «Уплатите в сберкассе…». Потом у нее стало все валиться из рук, а разложенные на столе бумажки показались вдруг такими никчемными, что женщина даже горько рассмеялась. Бывает, что когда долго мысленно повторяешь какое-то слово, оно в какой-то момент теряет смысл, обращаясь в некое хаотичное и непонятное сочетание. Примерно такое же чувство испытывала бедная паспортистка. Впрочем, скоро после ухода лешего это прошло.
      Леший же, которого теперь мы вполне на законных основаниях можем называть Федором Благодарем, уплатил штраф и направился к магазину №15, где его с нетерпением поджидала Надежда Викторовна.

   Адам, в поте лица разгружал машину, и едва не выронил ящик, вглядевшись в преображенного Лешего.
- Федя! Ты?! Где же ты всю неделю пропадал? - завопил он. – Ты гля какой стал! Я и не узнал тебя!
Отбросив со лба прядь мокрых мочальных волос, Адам протянул лешему грязную твердую ладонь. Леший вознамерился было помочь Адаму, но с порога его окликнули.
- Благодарь! Зайдите к заведующей! – кричала девушка похожая на свинку. Она тоже была изумлена произошедшей метаморфозой.
- А вы, Четух, работайте, работайте… Оплата будет двойная. Уладим…
Четух пожевал тонкие губы, грустно покачал головой и принялся за ящики. А что ему еще оставалось делать?


      Прошло два месяца.
По утрам уже лужи стеклил тонкий ледок, когда «грузчик» Благодарь Федор Васильевич неторопливо брел на «службу». Жил он у своей покровительницы, которая все сильней и сильней привязывалась к нему.    Полученный паспорт, как магнит, притянул всевозможные документы. Были заведены трудовая книжка и профсоюзный билет. Прописался же Леший у доброй бабы Нюры, что стоило Надежде Викторовне двухдневных мотаний на своей «семерке» и бесчисленных сверточков. Таким образом, при сносе ветхой избушки бабы Нюры, Леший получал бы однокомнатную квартиру. Неизвестно правда, когда бы наступил еще этот снос: домишко ютился в тупике и никому не мешал.
     Надежда Викторовна, впрочем, могла ради столь чудесного любовника снести полгорода, – все или почти все «было схвачено» у темноглазой заведующей, - но она опасалась, что обретя самостоятельность, Леший может ее оставить.
     Едва тот заходил в магазинный дворик, она накидывала «куфайку» и выбегала ему навстречу. Они шли в кабинет, пили чай с бутербродами. Надежда Викторовна смотрела на Лешего, а Леший уныло смотрел в окно, где привычный Адам ворочал за двоих. Иногда к нему подключался возникающий из пепла бессмертный Епифанов. Адам, конечно же уразумел новый статус «Феди», но особо не переживал, поскольку получал двойную оплату.
      Посвященная Леночка попыталась было играть роль наперсницы, но ей довольно грубо посоветовали заниматься своими делами и не совать милое рыльце в чужой огород. Она смолчала, но с этих пор стала копить и документировать материал. Иногда, после работы она брала у уборщицы ключ от кабинета и сиживала в кресле заведующей, смотря телевизор, в котором пятнистый генсек возвещал, что процесс пошел, и это – правильно, товарищи.
      Надежде Викторовне про репетиции девушки, похожей на свинку, было возвещено свистящим шепотом той же уборщицы; она усмехнулась, но промолчала.
      Да и не того ей было. Служебные дела тащила бедная заведующая по инерции, вся поглощенная странным своим романом. Постепенно возникла мысль о браке с Лешим. Однажды красивая Надежда Викторовна раскрыла «Феденьке» свои матримониальные планы. Леший довольно равнодушно обронил свое обычное «А зачем?».
- Как зачем?! – загорячилась заведующая. – Как зачем? Надо же это как-нибудь оформить…
     Леший отмалчивался. Он никак не мог взять в толк, какая связь существует между словом «расписаться» и тем, чем он неустанно занимался с хлопотливой вдовой.
      Он тоже сильно изменился. Сонливости, предшествующей зимней спячке, не наблюдалось, зато явились угрюмая мрачность и раздражительность.    Чтобы отвязаться, он согласился, решив во сем довериться женщине.
      И вот Надежда Викторовна решилась ввести его в свое общество, дабы постепенно приручить таинственного жениха и примирить ближайшее окружение с очевидным мезальянсом.
      Поводом явился день рождения дочери: Нателле Гивиевне исполнилось шестнадцать.
            
      Собрался небольшой круг близких знакомых. Были два человека из торга, был репетитор Нателлы, ставший другом семьи Вольдемар Сергеевич Пенский, был журналист Стервецов. Изволил быть толстый, с остренькой бородкой профессор Фрейдихин, психиатр, консультировавший Нателлу во время потрясений переходного возраста. Украшал компанию крупный деятель агропрома Михно.
      Была и сама Нателла. Леший должен был с ней познакомиться. Эта девочка, хрупкая на вид, капризно поглядывала на гостей черными византийскими глазами. Странный обволакивающий взгляд и тихий, но чрезвычайно внятный голос вселяли какое-то беспокойство.
      Надежда Викторовна хлебнула горя со своей дщерью. Начиналось неплохо. Секции, элитная школа с английским уклоном, но вот года три назад…
      Дотоле скромная Нателла словно сорвалась с цепи. Появились странные приятели – то волосатые, то бритые, в цепях и без цепей, с шипами и без шипов, орущие, развинченные… Голова шла кругом. Рекомендованный профессор Фрейдихин явился, когда дело зашло слишком далеко. Нателла несколько раз не ночевала дома, возвращалась пьяная или странно возбужденная, хохочущая без причины.
- Дурь! – с ужасом сообразила Надежда Викторовна. А когда она от Ниночки узнала, что Нателлу замечали у распутного грека, массажиста Полихрониди, то подобно тургеневской барышне, свалилась в обморок. Рыдая, она выложила все Фрейдихину, тот утешал высоким тенорком, добродушно и безмятежно.
- Да, не переживайте вы так, матушка! Не вы первая, не вы последняя. Переходный возраст, что хотите. Бывают вывихи-с…
На вопрос, не произошло ли у дочки чего-нибудь с психикой, Фрейдихин отнесся следующим образом:
- Все дураки, матушка! Каждый из нас немножечко лошадь. Пройдет-с.
Нателла с недельку полежала в клинике, попила «порошочки» и вернулась домой тихая и скромная.
- Надеюсь, все останется между нами, - спросила Надежда Викторовна, передавая конвертик. – Ну, это… как там у вас… учет какой-то?
- Какой там, матушка, учет! – замахал Фрейдихин огромными лапами, в которых непостижимым образом аннигилировал конвертик. – Это половину Союза надо тогда на учет ставить. К тому же – свои люди… Гм…
      Нателла сидела дома, буйных приятелей отвадили, хорошие оценки в школе возвратились, но покоя в душе уже не было. Мать все с тревогой ожидала от нещечка новых каверз, вспоминая же распутного грека Полихрониди, в иные минуты даже скрипела зубами.
      Тогда же появился и Пенский, высокообразованный кандидат наук, ставший готовить Нателлу к поступлению в один престижный вуз. Пенский был мелок и безгрешен. В те годы девяносто процентов населения можно было за что-нибудь посадить, а вот Вольдемар Сергеевич даже свое репетиторство ухитрился оформить надлежащими бумажками.     Замечательно, что и мама, и дочка, не сговариваясь, стали относиться к нему весьма легкомысленно и иронично, прозвав Гувернером. Надежда Викторовна как-то незаметно стала употреблять кандидата для мелких семейных дел, покрикивая за бестолковость. Платили ему, впрочем, хорошо.
      Журналист Стервецов написал как-то хвалебную статью о флагмане Свинаревского пищеторга, магазине №15 и перспективном его руководителе, проявляющем новое мышление, и был приближен.
      Двое торговских деятеля и Михно присутствовали здесь по своим причинам, о которых мы узнаем позже.

      И вот появился импозантнейший Леший под руку с Надеждой Викторовной, гордо взглядывающей то на своего друга, то на собравшихся.
Словно сквозняк пронеся между гостями. Торговские переглянулись усмешливо. Михно, собравшийся было хлопнуть водочки, стопку отставил, воззрившись на Лешего из-под густейших бровей.
      Пенского, что-то чирикавшего, не дослушали, договаривал он в пустоту.
      О женихе были наслышаны. Злые языки на все лады перемывали косточки красивой заведующей, которая подобрала дебиловатого грузчика на помойке, отмыла и отчистила его. Женщины говорили об этом со скрытой завистью, мужики с понятной досадой.
      Подскочивший Вольдемар Сергеевич представил Лешего, после чего тот скромно уселся в глубокое кресло, и погрузился в важное молчание, отделываясь односложными ответами.
      Сияющая Надежда Викторовна (только-только от Ниночки) поводила вокруг молодыми очами, и внезапно остановила взгляд на дочери.
     Нателла в упор смотрела на Лешего. Глаза ее влажно заблестели, словно по засохшей туши мазнули свежий слой.
- Нателлочка! – оживленно пропела мать, доставая коробочку. – Примерь, девочка!
      Нателла не реагировала.
- Ты слышишь, - стараясь сохранить спокойствие, повысила голос Надежда Викторовна.
     Но Нателла не слышала.
     Хмыкнул Стервецов. Чувствительный Вольдемар Сергеевич потупился. И тогда Фрейдихин, сидевший рядом, чтобы исправить положение, отечески хлопнул Нателлу пониже спины, сказав громко: «Ну-ка, давай посмотрим, что там нам мама подарила!».
      Нателла, словно очнувшись, обернулась к встревоженной Надежде Викторовне. Раскрыв коробочку, достала небольшие изящные сережки, сверкнувшие бриллиантами.
- Спасибо, мамочка! – рассеянно сказала она, чмокнув Надежду Викторовну в щеку.  Та внимательно смотрела на дочь. Она хорошо помнила этот влажный блеск глаз. Ох, как хорошо она его помнила…
      Внезапно всем почему-то стало скучно…

     Наутро все чувствовали странную опустошенность.
     Даже чудовищно здоровый, непробиваемый Михно, проснувшись недовольно хмурил брежневские брови. Зараза, наркотическая отрава, исходящая от Лешего, проникла и в него, оделив странной сосущей тоской.
      Что говорить о кандидате педагогических наук Вольдемаре Сергеевиче, вечно перебиваемом и обрываемом.
      С похмелья вспомнил он разом и никчемную свою диссертацию, надерганную по клочкам из разных журналов, и унизительную роль на побегушках у мамы и дочки, и вчерашние угодливые кривляния перед этим невозмутимым грузчиком…
      Плюнуть, бросить, уехать…
      Но сухопарая супруга с пластмассовыми зубами вернула его к реальности. Вздохнув, он поплелся к телефону, уточнить сегодняшнее «задание на день».
      Фрейдихин, совершая утренний обход в дурятнике, где исцелялись разномастные бедолаги, остановился у зарешеченных дверей корпуса №5, за которыми страдальцы-белогорячечники клеили коробки для обуви. Среди них торчал и поэт Леденцов, тот самый, чьи джинсы так пригодились Лешему, угодивший сюда после острой "белочки". Он сразу же возненавидел "Юльку", как он звал своего лечащего врача. Встав в позу, он важно продекламировал:
   Нас сюда набили, словно тюльку,
   А снаружи – дураков не счесть.
   Превратила …. Юлька
   Корпус пять в палату номер шесть.
   Алкаши захлопали в ладоши, уставясь помойными, желтыми как у волков глазами на консилиум.
     Врач Юлия Арнольдовна, не обращая внимания на матерную характеристику, невозмутимо вписывала что-то в журнал.
      Не человек – айсберг.
      Мрачно насупившись, скрестив на груди волосатые сильные руки, взирал на все это санитар Игнат.
- Экая же бессмыслица! – с грустью подумал Фрейдихин. – Экая же бессмысленная бессмыслица…
     Он вспомнил вчерашнего бородатого красавца.
- Какие-то странные глаза у этого… как его… Федора. А вот бы схлестнуть его с этой ледяной белокурой худышкой, - покосился Фрейдихин на помощницу, - изменила бы ей ее всегдашняя невозмутимость?
- Тьфу ты! – даже сплюнул профессор. – Ну и ерунда же лезет в башку!
- Вы что-то сказали? – с дикторской правильностью вопросила докторица.
- Да нет, ничего… Так… Продолжайте, пожалуйста, Юленька без меня…
     И Фрейдихин под пристальными взглядами Юлии Арнольдовны и Игната косолапо побрел к своему кабинету.
     В компании был еще журналист Стервецов. Этого морок настиг, когда он засел за статью, призывающую всемерно поощрять индивидуально-трудовую деятельность.
     Вспомнив, как года два назад он писал о том, чтобы выжечь «каленым железом» заречных овощеводов-частников и уничтожить «тепличную плесень», Стервецов мерзко хихикнул.
     Первую фразу он сотворил без проблем: «С чувством глубокого удовлетворения…» и вдруг почувствовал, что голова у него наполняется тягостной непереносимой зудью.
   Ему показалось, что он сходит с ума. Бросив в пространство кому-то сакраментальную фразу «Здоровье дороже…» перепуганный Стервецов убежал пить пиво.

   Через два дня после памятного вечера с Лешим произошел странный случай. Утром, проводив Надежду Викторовну на работу, он вдруг почувствовал тревогу.
      Эпицентр тревоги находился в районе «Нырка».
Леший не видел, как из ее кабинета вышел один из недавних гостей, какой-то торговский зам. Постояв на крыльце, он, словно озабоченная крыса, в раздумье поводил хрящеватым носом. Затем, пройдя к автомату, куда-то позвонил и спустя некоторое время около «Нырка»  остановились двое.
Эти двое были крепки, уверенны и хамоваты. Человек с хрящеватым носом перекинулся с ними парой слов, после чего поднялся на шестой этаж НИИ социально-бытовых проблем, откуда было хорошо видно площадку перед пивным ларьком.
      Двое, оттолкнув разномастных пеньковых и сучковых, взяли по кружке без очереди, и не обращая внимания на возмущенный ропот, встали в сторонке.
И вот у ларька мелькнула волчья шуба Лешего. Он не терпел неопределенности и прямо направился навстречу своей судьбе.
   Двое переглянулись. Их спортивные фигуры подобрались. Отставив кружки, они пошли на Лешего.
   Того в этот момент окликнул Спартак, прекрасно запомнивший бородатого грузчика и моментально уразумевший его отношения с начальницей.
- А, дарагой, заходы! – гортанно крикнул он.
Леший в последнее время частенько заходил к Спартаку выпить кружечку холодно неразбавленного свежего пива, которое каким-то гомеопатическим ощущением наделяло его видением ячменного поля.
      Но в этот момент один из спортивных хамов произнес с блатным развальцем:
- Ну, ты, в натуре, козел! Куда без очереди!
   Леший очень обиделся. В своей среде они звали «козлами» жертв генетических работ инопланетян по созданию генного модуля – мохнатых тварей с рожками и копытцами. Этих мерзких и невероятно похотливых тварей лешие истребили в содружестве с фессалийскими дикарями.
   Он резко обернулся и шагнул навстречу хамам.
   Двое, бывшие борцы, привычные к групповым расправам, пошли на Лешего.
   Вот один из них, хрипло вскрикнув, выбросил вперед левую руку, и сейчас же резко развернувшись, ударил ногой.
   Но что такое жалкие человеческие навыки по сравнению с первобытным телом, управляемым безошибочным инстинктом!
   Леший увернулся и его кулак сокрушил лицевые кости хама. Тот рухнул в ящики. Второй громила, не успев опомниться, был схвачен поперек и с нечеловеческой силой брошен в те же ящики. Дикий страх заполнил все его существо. С трудом поднявшись, он бросился бежать, бросив напарника. А спустя какое-то время, покачиваясь и держась за расквашенную рожу, покинул поле боя и второй, оставив Спартаку в качестве трофея спортивную шапочку с планетарной надписью «Адидас».
   Леший допил пиво и тоже ушел, сопровождаемый почтительными взглядами пеньковых и сучковых.
   Вслед за ним и человек похожий на крысу, озабоченно бубня что-то в длинный хрящеватый нос, вышел из здания НИИ социально-бытовых   проблем, заскочил в бирюзовый клин «Москвича»* и уехал.

     Мафия агонизировала.
Это была обычная районная мафия. Впору было вешать на двери Михно дополнительную табличку «Крестный батька. Прием с …».
      Впрочем, если бы кто-то сказал этим людям о раймафии, они бы лишь усмехнулись. «Ну, какая там мафия! Живем, крутимся помаленьку…»
      И крутились.
      Тот маленький официальный треугольник, в вершине которого обретался Михно, отбрасывал большую тень.
     В этой тени копошились бесчисленные дельцы, кооператоры, торгаши с обоих сторон Хребта, исполкомовская девица, похожая на папуаску, с огромной цепью самоварного золота, красивая заведующая магазином №15 Надежда Викторовна и много-много других людей.
      Всем этим двигал Михно, могучий и невозмутимый Михно, чья размашистая закорючка на различных бумагах списывала, благословляла и разрешала, утверждала и закрепляла, а потому стоила очень дорого.
Только Михно и представлял в полной мере размеры своей теневой империи. Смутно догадывались торговские. Особенно много знал один, получивший за свой длинный костистый нос прозвище Хрящ, да Надежда Викторовна, посвященная в свое время Патроном.
     И вот  теперь все рушилось…
      И все из-за какого-то проклятого грузчика, невесть откуда вторгшегося в мирный труд простых советских мафиози и натурально через бабу.
     Битва при  «Нырке» была проверкой, которую Хрящ на свой страх и риск устроил, чтобы избавиться от тревожных сомнений, внушенных Лешим. Исход этой битвы укрепил его во мнении, что Леший появился в орбите магазина №15 совсем не случайно.
     Заинтригованный Хрящ попытался выведать от Надежды Викторовне об ее женихе, но та, сбиваясь и путаясь, от разговора ушла.
    Тогда Хрящ поехал к Михно. И сидя в приемной перед расплывшейся секретаршей, которая сопровождала не любящего перемен шефа еще с той далекой поры, когда он был начальником заготконторы какого-то забытого богом района, Хрящ вдруг предельно ясно ощутил, что, собственно, говорить ему с Михно не о чем.
      Было такое впечатление, что створки гигантской раковины плавно и бесшумно, но с невероятной силой затворяются, безжалостно давя мелкую тварь, не успевшую выскочить из страшного полукруга.
     Хрящ осознал, что Михно примет и выслушает его, но не поймет, а если попробовать намекнуть, то не поймет и намеков, а если попытаться нажать…
     Нет, уж лучше не пытаться…
     Он извинился и вышел, сопровождаемый внимательным взглядом секретарши.
     Попытка что-то узнать у Городжего еще более укрепила Хряща в его подозрениях.
     Начальник Свинаревского ГАИ, узнав, что речь пойдет о Лешем, напустил на себя строжайшую официальность, перешел на «вы» и дать какую-либо информацию отказался категорически.
     Когда же Хрящ попытался кое-то припомнить бравому капитану, тот ощерившись, заорал:
«З докУметами, докжите, с докУментами!. Всё! Свободны!»
- Я-то свободен, - шипел донельзя обозленный Хрящ, - выходя из райотдела, - я-то свободен…
      И вдруг он остро осознал, что без размашистой закорючки, без спасительно тени он запросто может попасть… Ах, как далеко-то попасть можно!
      Хрящ заскрипел зубами, хориная злоба наежила ему редкие белесые брови.
     Звериная ненависть к «грузчику» Федору Благодарю, которого уже все  искренне считали каким-то тайным агентом, внедренным в структуру торга, переполняла его.
    Бирюзовый «Москвич» летел со скоростью сто двадцать километров в час к печальному дому Фрейдихина, одиноко торчавшего на пологом холме вдали от свинаревских кварталов.
   
*"Москвич" - марка советских автомобилей. В описываемое время был весьма престижен, что лишний раз подтверждает бренность всего сущего.

      У Фрейдихина в отдельной палате, в которой даже был маленький цветной телевизор, обретался сухопарый подобранный человек. Он еще недавно был грозой Свинарева. Бригада его курировала рынок и процветала, пока на вдруг не столкнулась с более серьезными конкурентами.
     Человека звали Дровосек, а иногда Железный Дровосек. Настоящего имени его никто не знал. Дровосек быстро сообразил, что пора бросать игру в Робин Гуда районного масштаба, что грядут большие перемены и вышел на Хряща. Тот близко к сердцу принял беды Дровосека и взял его под крыло.
Услуги двух сторон были взаимны.
      Хрящ подбрасывал деньги, выделял машину и внушал бандиту, что уже сейчас практически вся власть у них, что пора бросать манеры гопоты, что вот-вот многое изменится.
    Дровосек не любил Хряща (того, вообще, никто не любил), но слушал внимательно.
     Дабы обезопаситься от пыльных хвостов прошлых дел, он решил залечь на дно и обзавестись на всякий случай справкой о психическом заболевании. К тому дикому страху, который он внушал торговцам, добавился ореол невменяемости.
     Фрейдихин, благодушно посмеиваясь, изрек: «Был бы человек, а болезнь мы найдем…»
     Так Дровосек очутился в скорбном заведении.
     Впрочем, он частенько покидал его для всевозможных дел.
     Когда однажды молоденькая бухгалтерша, заинтересовалась некоторыми операциями Хряща и приобрела по мнению того слишком независимый вид, Дровосек съездил в один пригородный ресторанчик и побеседовал с двумя отморозками. Кстати, один из них позже так неудачно познакомился с могучей ручищей Лешего.
      Мордовороты Дровосека вышибли дверь квартиры, заперли пожилых родителей в ванной, и с максимально доступной им вежливостью объяснили бухгалтерше, что может произойти с молодой и привлекательной особой от излишнего любопытства. И хотя дел ограничилось лишь устным предупреждением, бедная женщина стала заикаться и вскоре уволилась из Свинаревского Торга.
      Были и другие дела подобного рода, о которых Хрящ вспоминал, направляясь к психушке.

      «Москвич» проехал в ворота, которые открыл старенький сторож. Хрящ заскочил в обшарпанные двери и энергично зашагал по коридору. И…
Стальная хватка завела ему руки за спину.
- Уже!.. Успели… - мелькнуло в голове у Хряща, которого от боли согнуло пополам. Все же он сумел вывернуть голову и посмотреть назад. Но вместо мундиров  голубиного цвета наблюдался белый халат санитара Игната.
      Торжествующий Игнат, сам бывший пациент этой больницы победно сверкал маленькими голубыми глазками, истово глядя на спешившую к месту происшествия Юлию Арнольдовну.
- Отпустите его, вы что! - она хотела добавить «…с ума сошли», - но будучи женщиной чрезвычайно рассудительной и последовательной не добавила, сочтя это излишним.
- А вам сюда нельзя!
     Это уже адресовалось перепуганному, встрепанному Хрящу.
- Мне… - тяжело дыша, проговорил тот, - мне бы… к главному…
Юлия Арнольдовна молча указала на дверь кабинета. Хрящ опасливо обошел Игната и направился к профессору.
Тот словно дожидался.
- Выписываю! Не уговаривайте, выписываю! С душой бы помог, но… Невозможно… Есть звонки… Но это слишком долго… В общем, выписываю.
      Очередная раковина сжимала створки.
     Из больницы они ехали вместе с Дровосеком. Молчали. Ехали медленно. Спешить было некуда.
- Убрать одного надо, - проскрипел наконец Хрящ.
- Убрать так убрать… - равнодушно отозвался невозмутимый Дровосек. - Поехали в кабак. Там и обсудим. И это... Девок там каких-нибудь организуй.

      Надежда Викторовна в последнее время чувствовала постоянную неутихающую тревогу. Пила импортные антидепрессанты, но стоило ей остаться одной, как сейчас же возникала тягучая тоска. Рядом с Лешим она забывалась, но и с ним все чаще и чаще посещала ее странная обволакивающая жуть.
     Лешему приходилось иметь дело с земными женщинами. Когда он жил в лесу, на поляну рядом с Заветным Дубом забредали иногда молодые крестьянки. Некоторых известное женское любопытство заводило слишком далеко. Знакомство с Лешим производило в них печальное равнодушие к законным супругам и, вообще к деревенской жизни. Они забывали страх и убегали  в лес, становились мавками, как боязливо шептали их более осмотрительные товарки.
      Леший честно предупредил об этом свою новую подругу, но Надежда Викторовна пропустила все это мимо ушей, легкомысленно заявив: «Один раз живем, Феденька!»
     И вот теперь она пожинала плоды своей романтической связи. Иногда ночью женщина просыпалась и боязливо смотрела на лежащего рядом Лешего. Тот тихо и ровно дышал, и ей вдруг казалось, что она близко соприкоснулась с существом иной таинственной расы, непонятной и оттого особенно страшной.
     Днем, за обычными хлопотами это отпускало. Но тогда лезли в голову мысли совершенно невозможные. Так однажды Надежде Викторовне вдруг с божественной ясностью представилось, что она никакой не продавец, а скорее, распределитель, ну а если уж быть совсем точным, припрятыватель. Не то, чтобы раньше  это ей не приходило в голову. Просто, рядом с Лешим все это ощущалось с обостренностью удара токам. К тому же, Патрон заставил вступить ее в свое время в партию, и хотя она не отличалась особым рвением, но приходилось торчать на всевозможных собраниях и пленумах. На них, озирая знакомые рожи партийцев, которые не раз получали от нее «сверточки», ей все это казалось особенно диким и нелепым.
      Отошли на задний план и магазин, и «Нырок» со Спартаком…    Безошибочным инстинктом женщины предчувствовала она грядущие потрясения.
      Впрочем, и всю страну в те времена корчило  в предчувствии перемен.

      Леший, проводив грустную Надежду Викторовну на работу, остался один.  Он сделал зарядку и постоял под холодным душем – единственные, пожалуй, полезные привычки, что удалось позаимствовать у людей.
Затем он подошел к окну и долго всматривался в небольшой клочок леса, в прорехе «жилмассива», где сейчас осиротело стоял Заветный Дуб. За безглазым остовом известного уже нам дома №19 угадывалась замерзшая Свинуха.
      Леший был насквозь язычник. Он верил, - да что там верил, - видел! – стихии и их соединения: огонь, небо, деревья, вода жили в яростной, гармоничной  и прекрасной связи. И на все это ползла гигантская бесформенная амеба свалки. Вселенский вопль «Я, Вань, такую же хочу!» носился над миром, снося государства вместе со всеми строями.
Из Земли миллионы маленьких вампиров высасывали кровь и соки, чтобы наделать удушающе безвкусные, и по большому счету абсолютно ненужные предметы. И все это, не успев толком отслужить, ломалось и выбрасывалось, гния и разлагая все вокруг, в том числе и своих бывших владельцев.
- Ах, люди, люди…, - тяжело вздохнул Леший. – Ну что вам понадобилось в моем лесу?! Зачем вы в таком количестве скопились в этих бетонных сотах, убивающих и вас, и все живое вокруг вас? Конечно, вы могущественны…
Вы равны творцу, ибо можете соединять стихии, как вам вздумается, но вы почему-то соединили их в одну, опутавшую вас сеть.
И каждый по отдельности бьется в ней, жалкий и беспомощный, нездоровый телом и духом, в мушиных страстишках, променяв первородное счастье бытия на чечевичную похлебку дряхлого комфорта.
      Так думал Леший, если только  словом «думал» можно обозначить строй видений и переживаний, пробежавших в его античной голове.
      Оторвавшись от созерцания, он набросил свою волчью шубу, надел шапку и направился на «работу». В нем тоже в это утро билась странная тоска-тревога.
      У подъезда его окликнули. Леший с удивлением увидел Нателлу.
     В белой шапочке, озабоченно хмуря византийские брови, она в упор смотрела на него строгими черными глазами.
- Мне вам надо кое-что сказать… Не здесь. Поехали к бабушке.
      Они вышли на улицу, и Нателла, едва взмахнув рукой, (у таксистов даже при социализме был нюх на богатых клиентов) остановила салатную «Волгу».
      Секунду подумав, Леший сел в машину.
      За всем этим с чрезвычайным вниманием следили несколько человек.
Бирюзовый «Москвич» Хряща незаметно приткнулся в переулке напротив. Хрящ выскочил из машины, потом снова вскочил, недоуменно тараща бесцветные мутные глазки. За его прыжками насмешливо наблюдал Дровосек. Он вытащил из пистолета обойму, снова вставил.      Сомнамбулически оглядев суетящегося Хряща, процедил: «Ну чего ты дергаешься… Давай за ними».
      В эту же минуту, визжа тормозами, влетел «жигуленок» Надежды Викторовны. Она заехала за какой-то забытой накладной. И – еще издали заметила волчье одеяние Лешего и белую шубку дочери.
Бледная, растерянная она долго смотрела вслед уезжающему такси, затем тяжело опустилась на сиденье и горько зарыдала. Дождалась своего утреннее тягостное предчувствие.
      Но уже через минуту, припухшее от слез лицо заведующей окаменело.     Наскоро приведя себя в порядок, она направилась навстречу своей судьбе.
     Вслед за ней неприметный «уазик» с заляпанными грязью номерами тронулся за растянувшейся кавалькадой. Двое крепких мужиков  в одинаковых кожаных куртках, до того внимательно наблюдавшие за происходящем, ехали следом.
     Последний участник этих событий за всеми не поехал. Он осторожно приоткрыл дверку черной «Волги», как-то черепахово высунул большую голову в ондатровой шапке. Это был Михно. Проводив тяжелым взглядом «уазик» он опять втянулся в машину. «Волга» помчалась в противоположную сторону.

      Леший был обречен.
      Он не боялся смерти; для него это был всего лишь неизбежный переход из одного состояния в другое. Но его бесило и вводило в недоумение бессмысленная жестокость этих безволосых обезьян ни за что, ни про что собиравшихся убить его.
      О том хитросплетении событий, невольным виновником которого он стал, Леший не догадывался, но безошибочно чувствовал, как настигают его люди с одним общим желанием – уничтожить. Он мрачно сидел на заднем сидении, время от времени поглядывая на беленькую шапочку Нателлы. Та замерла рядом с шофером, пряменькая, сосредоточенная…
- Приехали… - сказала она. Такси стояло у подъезда большой угрюмой «сталинки». Леший вяло вылез из машины и медленно поднялся вслед за Нателлой на второй этаж. Она пропустила его и повернула ручку шведского замка. В дверной косяк, сваренный из тяжелого уголка, плавно вполз массивный стальной язык, сделав их надежно защищенными по крайней мере с этой стороны.
- Проходите! – услышал гость из глубины просторного зала. Леший неслышно прошелся по комнатам, озирая дорогую мебель и ковры.
- Ну, что будем делать? – сказала Нателла, усевшись в кресле и положив ногу на ногу.
      Она выбила длинным ноготком из пачки сигаретку и завертела головой в поисках зажигалки.
- Подайте, пожалуйста.
Леший осторожно пододвинул маленький металлический прямоугольничек и вздрогнул, когда из него выскочил огонь.
- Вы не курите? – усмехнулась Нателла.
      Леший отрицательно покачал головой. Курение тоже поражало его абсолютной бессмыслицей. Он как-то попал в лесной пожар и наглотался дыма. Потом долго отходил. А люди зачем-то проделывали это добровольно.  Нателле вдруг сделалось не по себе.
- Долго проживете, - с принужденным хрипловатым смехом сказала она, – если дадут, конечно. Знаете, вы мне на дне рождения понравились. Вы тогда всё молчали, но я видела, как вы на них смотрели. На Гувернера, дурака этого, на маминых скотов с работы… У-у, как я их ненавижу!
Нателла с ожесточением растерла в пепельнице красный от помады окурок.
- Тогда они не напились, но как-то я видела одного… в одном месте. Он пьян был здорово… Глаза к носу свело, а нос хрящеватый, длинный как клюв… И шипит с придыханием: «Хапать, хапать и хапать! Надо хапать – везде и все!». Прорвало дяденьку. Ко мне полез, но я взяла пепельницу и сказала, что проломлю ему башку. Мама не знает. Мама многого не знает…
      Она в упор глянула на Лешего.
-Так вот, - Нателла приподнялась с кресла. – Вас собираются убить.
- Это серьезно, - удивляясь, что Леший никак не отреагировал, сказала она и сбивчиво продолжила. – Мне одна знакомая девочка предала. Она недавно с этим… Хрящ его зовут… была. Она… Ну, в общем, она «работает». Жизнь такая… И подслушала, как он договаривался с одним бандитом, чтобы вас… Я думаю так. Этот адрес мало кто знает. Поживите пока здесь. А вообще, надо вам линять куда-нибудь. В лес… А тут вам не жить.
      При слове «лес» Леший вздрогнул.
- Леса нет, - глухо сказал он. – Там сейчас грязь, дома, люди…
- Ну… Я же в переносном смысле… - сказала Нателла, но Леший переносного смысла не понимал. Помолчали.
      Нателла включила телевизор и видеомагнитофон, бывший в описываемые времена очень престижной штукой. На забытой кассете был какой-то порнофильм. Она, спохватившись, хотела выключить, но передумала. Леший минут десять холодно следил за всевозможными совокуплениями, перемежаемыми лесбийскими забавами.
      Телевизор Леший увидел еще у доброй бабы Нюры и был тогда свыше всякой меры поражен могуществом людей, заставивших духов пустоты с непостижимой скоростью переносить картинки людей и событий.
     Впрочем, восторг его несколько поутих, когда вслушавшись в речь маленького человечка с экрана, толковавшего про СПИД, он спросил у Адама Четуха, что означают слова «презерватив» и «гомосексуализм». Адам, как обычно, пьяненький объяснил очень доходчиво, и Леший к телевизору охладел.
      Хотя, конечно же старенький бабкин «Рекорд» с садящимся кинескопом не шел ни в какое сравнение с разноцветным кристаллом «Панасоника», с волшебной наглядностью явившей сильные и слабые стороны человечества.
      Нателла вытащила кассету и убрала ее в ящик. Поставила какой-то настроечный фильм. На экране поплыли поросшие лесом холмы Адирондака.
- Вот вам и лес! - смеялась Нателла, заметив что Лешего эти виды взволновали не на шутку. - Ах, если бы не мама, уж я бы вами занялась…
      И тут они услышали приглушенные выстрелы.

     За дверью происходило вот что.
«Уазик» и «Москвич» подъехали почти одновременно. Дровосек проследил за двумя в кожаных куртках и ожесточенно сплюнул.
- Гляди, два фраера в тот подъезд поканали…
Озабоченный хрящ процедил.
- Подожди. Пусть зайдут куда им надо. Квартира на втором этаже. Позвони, скажи – сантехник. Делай его и… и девку тоже, она мою машину знает. Я за углом буду ждать.
      Спустя минуту Дровосек, сжимая пистолет в кармане спортивной куртки зашел в подъезд. Поднимаясь на площадку, он с изумлением увидел одного из кожаных, возящихся у той самой двери.
       Тот резко обернулся, выронив связку отмычек. Дровосек сначала стрелял, а потом соображал. Кожаный, застонав, рухнул у двери.
Бандит, матерясь, побежал вниз.
      И тут, из пространства под лестницей вышел второй кожаный.     Выстрелы из обреза и пистолета слились в один, гулко отозвавшийся на всех пролетах.
      Второй почувствовал толчок в бок. Реакция у Дровосека всегда была отменной. Но, к сожалению (или к счастью), проявлять ему эту реакцию больше не придется. Карьера его завершилась. Он лежал, уставившись неподвижными, ничуть не изменившимися глазами, в грязные ступени. Рядом валялся уже не нужный ему пистолет.
      Люди гибли за металл…
      Второй кожаный сгоряча выбежал из подъезда и вдруг почувствовал, как поплыл и закачался асфальт дорожки. Он заковылял к своему «Уазику», но по пути, качаясь встал, поняв, что сейчас упадет. Бессильная злоба плясала в угасающем сознании. Впереди маячило, расплывалось синее пятно.
- Гады! – прохрипел кожаный, - Гады!.. И, уже падая нажал курок обреза.
     В белую пыль разнесло триплекс бирюзового «Москвича». Плотный, визжащий заряд картечи разворотил череп сидящего за рулем человека.
      Человеком этим был Хрящ.
      Так бесславно закончилось покушение на Лешего. Действие противоположных сил оказалось равным нулю. Четыре жизни пресеклись за полминуты.

      Надежда Викторовна, ничего не замечая, вбежала в подъезд и едва не упала, споткнувшись о распростертое тело. Она вскрикнула и совершенно машинально подобрала с пола пистолет. Позднее, она, не могла объяснить себе, как, а главное, зачем она это сделала.
      Нателла, услышав крик матери, бросилась к двери. Леший хотел ее остановить, но она уже лихорадочно крутила замки. Белая как смерть Надежда Викторовна с размаху залепила дочке оплеуху.
- Змея! Выродок! Все мало, мало тебе! – хрипло кричала она в совершенном исступлении…
- А ты, ты! – обернулась она к ошеломленному Лешему, и не помня себя, переложила пистолет в правую руку и выстрелила.
      Леший, надевший уже шапку, почувствовал, как непонятная сила сорвала ее с головы. Это сама смерть, - так ему осязаемо представилось, - с грохотом вылетела из таких мягких, таких ласковых рук красивой заведующей. От его взгляда Надежда Викторовна обмякла и опустилась в кресло. Враз постаревшая, жалкая… Нателла бросилась к ней, вырвала пистолет, и подбежав к двери, выбросила его в сумрак подъезда.
- Мама! – закричала она, - Да как ты могла подумать! Его же убить хотели! И убили бы, если бы я его сюда не привезла. Мамочка! Что с тобой?
      И тут затворно клацнула дверь.
      Мать и дочь обернулись и увидели, что Лешего в прихожей нет. А Надежду Викторовну вдруг пронзило острое беспощадное понимание - больше никогда не увидит она своего «Феденьку», что она завыла так горько и безнадежно, что Нателла бросилась вызывать скорую.

      Леший же, выскочив из подъезда, и ощущая странное облегчение, широко зашагал к остановке, сел в пустой в этот час автобус и поехал к «Нырку». В горле у него пересохло и ему страшно захотелось выпить пива. Пошел снег. Крупные снежинки падали на разгоряченное лицо Лешего, когда он подходил к злачному месту.
      В «Нырке» конечно же торчал Адам Четух. Он глотал из грязноватой банки ледяное на холоде пиво. На шапке из ветхого кролика образовался сугробчик. Размахивая свободной рукой, - другая цепко держала банку, - он жаловался сотруднику НИИ социально-бытовых проблем:
- В гробу я их всех видел! Федьку в работу не ставят, а Адам -паши! Вот им всем! Пальцы Адама сплели мослаковатый кукиш.
      Сотрудник иронично щурился, сдувая пену. В руках он держал настоящую кружку - это Спартак тонко соблюдал в посуде социальную градацию.
- Федя! – вдруг завопил Адам, - завидев приятеля. Пошли! Выпьем! Ушел я, Федя из магазина. Епифанова вызывали… Вот пусть и пашет…
      Леший, залпом осушив кружку пива, направился за Четухом. Тот по пути купил у какго-то вертлявого мужичка бутылку самогона. Они сначала захотели пойти к бабе Нюре, но Четух вдруг воспламенился и увлек Лешего… в музей изобразительных искусств. Недавно Лена, та самая девушка, похожая на свинку, проявила для каких-то своих целей общественную прыть и организовала посещение музея сотрудниками магазина №15. Дело было под получку. Трезвый и злой Адам решил на халяву приобщиться к высокому искусству. У него засело в голове безлюдье в храме культуры и он решил сейчас этим воспользоваться, ибо на улице было холодно, да к тому же повсюду чернели фигуры милиционеров.
     Друзья зашли в музей.
- Два! - буркнул Адам кассирше,  хлюпнув свинцовым носиком. – Мы – студенты. Кассирша с сомнением покосилась на кроличий треух Адама, но двугривенный приняла, оторвав самые дешевые десятикопеечные билеты.
      В музее как раз проходила зональная выставка «Художники Нижней Параши – перестройке». Адам и Леший оказались чуть ли не единственными посетителями. Без лишних слов они прошли в дальний зал, где висели копии русских классиков. Усевшись под картиной «Грачи прилетели», Адам, скособочившись, плеснул в маленький стаканчик легкомысленной жидкости, не вынимая бутылку из кармана – трюк, которому многострадальная жизнь обучила его во время бесчисленных распитий. Из другого кармана был явлен кусок плавленого сырка, с налипшими крошками табака.
      Но Леший не стал пить. Он взволнованно рассматривал картину, под которой сидел Адам. Это место ему было знакомо.
     Лет сто или более тому назад пробираясь к Океану за Талой Водой, он проходил через этот самый городок. Вообще-то Леший старался избегать поселений, но тогда иного пути не было. Справа и слева простирались озимые поля, залитые паводком. Луна освещала колокольню. Влажный мартовский ветер гнал редкие облака.
      Леший осторожно шел по улице мимо приземистого здания с вывеской «Кабакъ». Через рощицу кривых берез, вдоль низкого церковного забора он пробрался на дорогу, взбежал на холм и обернулся.
      Эта влажная даль наполнила душу Лешего непостижимым восторгом. Да и вся его жизнь была приближением к этим редким минутам слияния с грозным и прекрасным миром, далью и простором.
      Да-да, это было то самое место.
     Оставив недоумевающего Адама, Леший вышел на улицу. На голову ему упала капля. Оттепель… Время Талой Воды.
      Леший пошел к Свинухе. Скорым шагом миновал он дом №19. Поляна у Заветного Дуба была осквернена свинаревцами. На кустах висели обрывки газет и полиэтиленовых пакетов. В дупле он обнаружил пустую пачку из-под сигарет и мертвого бельчонка.
     Грустно постояв у Заветного Дуба, он ступил на лед Свинухи и пошел вниз. Стемнело. Стало холодней. К середине ночи Леший оказался у места впадения Свинухи в Парашу. Обогнув лесистый мысок, он, не чувствуя усталости шел и шел на север.
      Когда на востоке посветлело, он выбрался на берег и залез в пахнущий прелью и мышами огромный стог. Проспав весь день до сумерек, снова отправился в путь.
     К утру инстинкт вывел его к огромной челюсти плотины. Следы Лешего становились все глубже, в них захлюпала вода…
Леший остановился, посмотрел на белую полоску зари и снова пошел вперед.

                Эпилог
      Больше автору о Лешем ничего неизвестно. Правда, где-то через год после описываемых событий, во время странствий по России в убогой гостинице одного лесного поселка попалась ему леспромхозовская многотиражка, и там с волнением прочел автор суконные строчки производственного очерка: «Меньше года работает лесником Ф. В. Благодарь, но уже успел зарекомендовать себя…».
      Далее клочок обрывался и в чем успел зарекомендовать себя Ф. В. Благодарь узнать так и не удалось.
       Да и тот ли это Благодарь, он же Леший? Но автор все-таки надеется на лучшее.