Хрустальные Васильки

В стране большой жил да правил когда-то король. Долго правил, с этим и сторонники его, и противники равно соглашались. А вот мудро и справедливо ли – про то разное говорили. Те, кто к государю близок был, все в голос хвалы ему пели, соловушками разливались. Те же, кто от дворца далече жил, а то и вовсе отчего-то из страны уехал, иначе говорили. Пеняли порой – вроде бы государь о процветании собственной державы паче всего мыслить должен, а король их вместо того ест, пъёт, да богатство гребёт как будто он простолюдин какой, чудом ко власти дорвавшийся. Головами качали – мстителен да жесток бывает, беды порой чинит тем, кто не по душе ему. Удивлялись – и как не боится государь последствий? Ведь известно же, что отвечать за любую ошибку придётся когда-то, если не перед народом своим, то по смерти перед Богом точно.

Правду ли те люди говорили, или охаивали государя почём зря – сказка умалчивает. Да только король смерти и правда боялся. И вот, как стар стал, дыхание её за спиной своей чуять начал, решился на дело одно. Призвал к себе рыцаря юного да верного, и сказал – иди, мальчик, далече. Подле одного из приделов страны нашей есть гора особая. Растут там в высокой долине цветы волшебные, васильки хрустальные на стеблях золотых. Бают люди, что чародейство какое-то в них спрятано. Кто в долину ни приходит, на цветы ни смотрит – все потом долго да безбедно живут. А уж коли случится-сложится, что засияет перед ними один из цветов, как будто звезда ночная с неба скатилась – и того лучше. Тогда, говорят, все болезни узревшего этакое чудо покинут, и путь к дому его навек забудут. Вот ты, дружок, и иди. Набери в той долине цветов, сколько унести сможешь, особенно таких, что звездами мерцают, да во дворец привези. Пусть и у нас будет живая магия жить. А уж я тебя одарю-порадую, ни на деньги, ни на титулы не поскуплюсь.

Скривился поначалу было рыцарь. Деньги деньгами, чины чинами, а всё одно, что ж это его, воителя, вершить дело, садовода достойное, посылают? Много ль в таком чести? Тогда сказал ему король – не хотел пугать, но коли уж сомнения тебя гложут, скажу. Опасное это на самом деле задание. Вход в долину волшебную, вишь ты, дракон стережет. Страшная это тварь, с дыханием огненным, клыками острыми, да когтями длинными. Много он уже бед нашему государству причинил, много кого пожёг да поранил. Придётся тебе с ним сразиться. Так уж ты расстарайся, мальчик, убей зверину, чтоб не летал он боле в наши земли, не пакостил людям!

Обрадовался тогда рыцарь. Дракона злобного победить, сограждан он него защитить – чем не достойный поступок? Собрался споро, да в дорогу и отправился.

Быстро ли нёс смельчака верный конь, медленно ли – то для сказки неважно. Но утром одного из дней подъехал рыцарь к подножию горы заветной. Постоял чуть, подивился тому, как идущая к вершине дорога, некогда торная, травами да полынью поросла, да и направил коня вперёд.

Час едет он, другой, и чем дольше едет, тем более дивится. Так приветливо свет сквозь кроны древесные льётся, столь нежно птицы щебечут, что сердце покоем полнится, будто не в дороге он дальней, а дома. Так вокруг красиво, что впору загрустить-запечалиться тому, что нет заклинания, которым не только цветы из долины, а всю гору целиком с собой забрать бы можно было. И при том ни на дороге, ни подле неё, сколь глаз хватает, не то что жилья нет – вообще никаких следов человеческих! Наверно, и впрямь свирепствует тут дракон, о котором государь его предупреждал!

Глазел рыцарь по сторонам, смотрел да примечал, а всё одно, пропустил, когда к нему спутник присоединился. Впрочем, пропустить такого нетрудно было. Кто удивится, увидев старика древнего, лохматого да белобородого, в серой хламиде старой? Ну решил местный дед кости старые размять, в горушку пройтись. Чего ж в этом такого? Вот рыцарь и не удивился ничуть. Сказал только:

- Доброго пути тебе, дедушка. Не тяжко тебе в гору-то идти?

- Не тяжко, внучек, - улыбнулся в ответ старик. – Всю жизнь свою я то там, то тут хожу, ноги-то привычные. Да и на горе на этой долгонько уж живу, привык-прикипел к ней, как к дому родному. А дома, сам знаешь, и земля под ноги ковром мягким стелится.

Вот тогда удивился рыцарь. Сказал:

- Что дракон тут злобный живёт, слыхивал я. А вот о людях не знал. Да и нет никаких домов по-над дорогой и у подножия!

- К долине все поближе держатся, вот и нет понизу да по дороге домов, внучек, - сказал старик. – Так и живут тут люди, как не жить.

- Смельчаки вы все, должно быть, отчаянные, - покачал головой рыцарь. – У самой долины жить, у дракона под носом! Мне и помыслить о нём боязно, а вы – под боком не боитесь!

- Чего ж дракона бояться? – удивился старик простодушно. – Мирный он, только о долине и мыслит. Если там не бедокурить, цветов не рвать и не выкапывать, то и трогать не станет. С чего бы подле такого и не жить?

Нахмурился тут рыцарь. Говорит старику:

- Не выжил ли ты из ума, дед? Какой же дракон мирный, если он по всей моей стране летает, людей жжёт да сжирает? Из них-то точно в долину вашу никто не ходил. Было б по-иному, не зарасла бы так тропа к вершине!

Покачал головой старик, вздохнул. И говорит рыцарю:

- О тропе ты, внучек, правильно сказал. И впрямь от вас долгонько по ней не ездил никто. А вот про дракона уж я, поверь, точней тебя знаю, не первый год рядом живу. Тут он обитает, на горе при долине волшебной. И не то, что далече летать не летает, а и к подножию не спускается.

Ещё пуще нахмурился рыцарь, задумался крепко. Потом спросил:

- Так что, дед, по твоему, соврали мне? Мне ж сам государь о драконе рассказывал! Разве кто его обмануть посмеет?

- Люди обманывать горазды, - пожал плечами старик. – Помнится, когда я настолько молод был, что мог тебе ещё только в отцы сгодиться, набродился я по стране вашей. Много раз бывало, что приду в какое селение или город – а там стон и плач стоят. Кричат люди, жалуются на произвол слуг государевых – где дом те сожгли в угаре пьяном, где скот али детей хозяйских со двора свели да в беду увлекли. Много слышал, многое и сам видел, так и было. А вот когда я через те же места несколькими месяцами позднее проходил, всё так же люди жаловались и плакали, да только в тех же самых бедах дракона винили. О слугах государевых и речи уж не было. Врали, знамо. Поди их пойми, зачем.

Замотал рыцарь головой, отказываясь верить. Сказал сердито:

- Ты меня, дед, не путай! Тогда, может, так и было. Разные люди королю моему служили за его долгую жизнь, могли среди них и мерзавцы попадаться. Да только сейчас таких нет! И слову государя своего я верю! Не стал бы он меня о звере вашем предупреждать, не будь тот вправду опасен! Но когда государь меня сюда за цветами отправлял, он...

- За цветами? – всплеснул руками старик. – Неужто нарвать послал?

- Во дворец привезти велел, - согласился рыцарь. – Хочет он, чтоб и у нас магия жила. Не всё ж вам её к рукам прибирать.

Опечалился тут старик, вздохнул. Сказал с грустью:

- Никогда таких, как король ваш, не научусь понимать! Вроде ж государям мудрыми да добрыми быть положено. А ваш за годы на троне, видно, даже ту древнюю правду, что цветы людей от бед берегут, лишь пока в долине растут, позабыл. Нельзя их забрать, не станет в них магии. Да и люди, которых цветы те хранят, в беде окажутся. На недоброе дело он тебя отправил, мальчик. Зачем слушаешь того, кто до моих лет дожил, а ума и совести менее, чем у тебя нажил? Зачем с таким злым умыслом в долину идёшь?

Многое, по всему видно, думал старик ещё сказать. Да не дал ему рыцарь. Как услышал он слова недобрые о своём короле, так чуть разума не лишился. Заорал на старика-злословца:

- Ах ты ж мерзавец! Ах ты ж прихвостень драконий! Как смеешь на государя моего напраслину возводить? Вот я тебя!

И за плетью потянулся, которую до поры за поясом держал чтоб при нужде коня погонять. Всего лишь на миг отвернулся, доставая. Да старик ждать гнева его не стал, тем мигом и исчез, будто не было. Выругался рыцарь в сердцах, огрел плетью коня, да и поехал, как ранее ехал. Только покоя в его сердце больше нет, по сторонам смотрит он пристально. Чудится ему раз от раза хламида серая старческая то в клочьях туманных, то в сером мху на стволах древесных. 


И всё ж как ни приглядывался рыцарь, а упустил момент, когда новый попутчик с ним рядом пошел. Тенью нежданной тот рядом возник, сам в чёрном и с лютнею чёрною. Тем только на человека и похож был, что сияли небесным блеском его глаза да нимбом мерцали в солнечных лучах светлые волосы. Как увидал его рыцарь, поначалу за меч схватился от страха. Уж только потом, лютню приметив, расхохотался от облегчения.

- Ну и горазд же ты пугать, человече, - сказал. – Чуть я тебя сплеча не рубанул, так ты нежданно тенью подле меня выскочил! Думал, ворог ты злой! А ты, выходит, всего-то менестрель бродячий?

- Не бойся, рыцарь, меня. Попутчик хороший я, - улыбнулся в ответ менестрель. И струны на лютне в такт перебирает.

- Попутчик, говоришь? – рыцарь бровь приподнял. – Так ты тоже в долину идёшь?

- К тем путь мой лежит местам, - кивнул менестрель, и струны мурлыкнули вновь под его руками. – Давно уж живу я там.

- Ах, так ты тоже местный? – обрадовался рыцарь. – Тогда ответь мне, не солги. Знаешь ли ты старика древнего да лохматого, что в серой хламиде бродит?

- Конечно, слышал о нём. Давно мы рядом живём, - не стал спорить менестрель.

- Тогда скажи, - потребовал рыцарь, - не замечал ли ты за тем глупости старческой, али каких ещё проблем с соображением? А то повстречал я его по дороге сюда. Сначала-то он умно да хорошо говорил, а после как начал на государя моего напраслину возводить, не остановишь! Врал, как сказку ребёнку читал, и про короля, и про долину, и про дракона, что стережёт её. Часто ли он таков?

И пересказал рыцарь менестрелю те слова стариковы, что озлили его. Задумался менестрель. Но всё ж, хоть нескоро, а заговорил:

- Он твоего короля знает лучше, чем я. О том, прав старик тут иль нет, не в силах я дать ответ. А вот про дракона он прав, и о долине не врал. Волшебные цветы дракон своей жизнью хранит, и из долины забрать ни одного не даст. Но к лучшему это, поверь. Они берегут ведь людей!

- Берегут людей? Это как? – спросил рыцарь. – Мне говорили, они только удачу приносят.

Перехватил тогда менестрель поудобнее свою лютню и стал баять, наигрывая себе в лад мелодию простую, да так за душу берущую, что раз услышав не забудешь:

- У каждого, кто живёт, в долине цветок свой цветёт. Распускается он в день, когда тот рождён, с младенческую ладонь. И долго потом цветёт, всё меньше день ото дня, от года год становясь, будто синим хрусталём питает жизнь и покой того, кто родился с ним. Когда же по мерке судьбы отпущеной выйдет срок, то опадает цветок, хрустальные лепестки теряя один за одним. Последний испустишь вздох – последний падёт лепесток и то, что было цветком, крохотным, с ноготок, исчезнет, душу отпустив. Покуда цветут цветы, среди людей их покой! А если погибнет цветок до того, как человек его отживёт свой век, бедняга такой будет жить. Но хватит и малой беды тогда чтоб жизнь прервалась раньше, чем велит судьба.

- А если сияют они? – невольно спросил рыцарь в такт. Добавил, смутившись: - Просто я слышал, что так тоже бывает.

- Бывает, сияют они порой ярче звёзд ночных, - кивнул менестрель. – Печально, когда это так – ведь значит, пришла беда, значит цветком кто храним на грани смерти почти, болен, в опасности. Спасает людей тот свет, собой отвлекает смерть от жертвы безвременной. Когда ж беда стороной проходит, то гаснет цветок, и как раньше жил, живёт тот, чью он жизнь сохранил.

- Вот это да! – протянул рыцарь. – Теперь я понимаю, зачем государь меня за цветами послал! Настолько великое чудо при дворце посадить и впрямь дорогого стоит!

- Так ты за цветами идёшь? – погрустнел менестрель. – Не надо. Не множь, молю тебя, рыцарь, зло.

- Какое зло? Добро я своим поступком приумножу! – отмахнулся рыцарь. – Лучше же будет, если не только в одном месте цветы волшебные расти станут! Скажешь, не так?

- Не так, - кивнул менестрель. – Лишь в долине цветы магией полны. Коль вне её их посадить, то будут, конечно, цветы прекрасны. Но жизни хранить не смогут больше они. Та магия, что в них живёт, в иной земле не прорастёт.

- Ну да, ври больше, - рассердился рыцарь. – Что я, таких как ты не знаю? Вы, менестрели, по ярмаркам да трактирам за монетку спеть готовы. И что, ты думаешь я поверю в сказку, которую ты сейчас придумал чтоб мне помешать?

- За деньги и впрямь мы поём, - не стал спорить менестрель. – А воин за деньги убъёт. Вот только и ты, и я умение лишь продаём – я перезвон струн и речь, ты же – силу и меч. Но если тебе предложить невинного жизни лишить за деньги – откажешься ты? – Кивнул рыцарь; улыбнулся менестрель. – Что ж, тут с тобой схожи мы.

Потом помолчал, подумал, и добавил примирительно:

- Да и не пел я давно в стране, что зовёшь ты родной. Не нравилось королю, что я о чем верю, пою. Выходит, зря ты попрекал монетой трактирной меня.

Да только рыцарь как о короле заслышал, лишь утвердился в своём нежелании верить. Бросил менестрелю зло:

- Понятно всё с тобой! Ты не лучше своего соседа-старикашки, такой же ненавистник! Так что не думай, не надейся, не поверю я тебе и твоим песенкам, брехло!

Вздохнул менестрель, склонил голову. Проговорил:

- Не верь, коль не хочешь, мне. Верь свету в своей душе. Прислушайся – что говорит сердце в твоей груди?

И пустил пальцы снова по струнам танцевать, заиграл ту самую мелодию, под которую рыцарю про цветы волшебные рассказывал.

Слушает рыцарь, и не по себе ему. Не хочет он менестрелю верить, да только сердце его под переливы лютни само слова вспоминает, само заставляет думать – а прав ли я? а прав ли король мой? Мучительно рыцарю. Заткнул он наконец уши и кричит:

- Прекрати, злодей! Не смей зачаровывать меня! Не изменю я своему господину, сколько ты не пиликай! Не бывать тому!

Посмотрел менестрель на него печально, сказал негромко:

- Когда по трактирам пел я, лишь музыку продавал. От стона струн моих никто иной не страдал. Ты же за деньги сейчас невинных готов погубить. Пойми, без волшебных цветов много кому не жить. Ведь не бесчестен ты! Дай свету в себе победить!

И снова заиграл.

Обезумел тогда рыцарь от ярости и рвущих его душу противоречий. Закричал раненым зверем, выхватил меч, рубанул сплеча. Но и менестрель оказался не промах. Подставил он под удар лютню свою. Вскрикнули на шесть голосов струны, столкнувшись с клинком, да и оттолкнули его не хуже щита, выбили из руки.

Метнулся рыцарь за клинком, в один миг обернулся. Да только всё одно поздно оказалось. Как поднял он снова меч и повернулся к спутнику-мучителю, чтоб удар нанести, так и замер на месте. Пропал его попутчик начисто, будто тенью под землю провалилися. Только и осталась звучать тихонько со стороны та самая мелодия. То ли чудится, то ли и впрямь наигрывает её паршивец-менестрель.

Ну уж нет, не сведёшь ты меня с ума! – решил рыцарь. Погрозил кулаком в пустоту, коня пришпорил, да и поехал дальше, горланя про походы и битвы чтоб не слышать предательской песенки.

Только когда несколько часов подряд дурниной орёшь, как ни старайся, устанешь. Вот и рыцарь наш притомился, начал между песнями бравурными паузы всё длиннее делать. И в одну из таких пауз слышит – поёт впереди по дороге кто-то. Выводит голос девичий, нежный, что-то о доме родном да печали светлой, да так, что вскипело в нём сердце. Как ни уговаривал себя, что лучше будет от певуньи незримой подалее быть, а не смог рыцарь удержаться. Пришпорил коня и вмиг за поворотом оказался подле новой спутницы. Прелестна она была словно рассвет весенний, телом хрупка да золотовласа. И пела так, будто по горнице собственной шла, а не по дороге затравенелой. Ни капли в ней страха не было.

Погорячил рыцарь коня, догнал певунью прекрасную, рядом с той поехал. Да и сказал ей – тихохонько, чтоб неожиданностью не напугать:

- Прелестна песня твоя, девушка милая, прелестна, как ты сама.

- Благодарствую, рыцарь добрый, - ответила дева с улыбкой. И страха в ней было не более, чем мрака в полдень.

Удивился тому рыцарь. Прямо спросил:

- Как же не боишься ты, красавица, одна тут идти?

Так он увлёкся попутчицей новой, что любую глупость готов был спросить, лишь бы продолжить красой её любоваться да голос её слушать.

- Чего ж мне бояться? – рассмеялась девушка прекрасная. – Не живёт ведь тут никто, кому о деле злом помыслить просто.

- Как так не живёт? А дракон? – возмутился рыцарь.

- Тут он, - согласилась она. – Да только злого он не мыслит, рыцарь добрый. Коли в долину не идти, а раз идти, так цветов там не трогать – и не обидит никого. Знать, и думать тогда о нём незачем.

- Мне всё ж о нём думать придётся, - вздохнул сердито рыцарь. – Ты, может, туда пойти и не соберёшься, красавица, а я вот иначе не могу. Дело у меня там есть.

- Дело? Вот это чудно! – рассмеялась девушка. – Большинство-то тех, кто до сих пор в гору доходит, в долину спешат чудом насладиться, на цветы посмотреть, а более ни за чем. Чего ж ты там делать удумал, рыцарь добрый?

- Государево у меня, вишь ты, повеление, - объяснил ей рыцарь гордо. – Сказал мне наш король в долине вашей цветов собрать, сколь унесу, да чудо их ко дворцу перенести. Пусть и у нас поляна волшебная будет!

Печалью тут затемнилось лицо девушки. Шагнула она к рыцарю, за стремя взялась, да и молит его:

- Не делай того, человек добрый! Не твори, что государь твой повелел! Не будет от этого добра! Цветы ведь только в долине людей беречь могут!

Отклонился от неё рыцарь, посмотрел с недоверием. Сказал:

- Неужто и тебя этим бредом отравили?

- Не бред это, а правда! – ответила она, а в глазах слёзы заблестели. – Беда будет, коли ты приказанное выполнишь! Погибнут люди!

Молчит недоверчиво рыцарь, а девушка уж в голос рыдает, за руки его хватает, умоляет:

- Если сил у тебя нет ослушаться своего господина, то прошу, рыцарь добрый, хоть сияющих цветов не рви! Хоть крупных не бери! Пожалей хоть их, хоть детей да тех, кто и так на грани! Не губи!

Смотрит на неё рыцарь – и сердце в нём рыдает от жалости. А девушка будто почуяла то, и продолжает:

- Хочешь, рыцарь добрый, я долину тебе покажу, проведу туда тропой быстрой! Хочешь, научу всем тайнам её, какие сама знаю! Потребуешь – и твоею стану! Только поклянись сначала, что не тронешь цветов! Поклянись, рыцарь, всем светлым в тебе!

Растаяло у рыцаря сердце, слёзы катятся. Ещё чуть – и рот сам, вне воли его проговорит «клянусь». Но диким усилием воли остановил он себя. «Неужто ослеп я настолько?» - подумал. «Неужто не вижу, что творится? Эта ведьма из местных меня обмануть, заколдовать хочет, красой да слезами надеется устроить так, что я клятве своей изменю, верность свою предам! Так не бывать тому!»

Увидела девушка, как лицо у рыцаря от раздумий таких изменилось – да и отшатнулась в ужасе. Только не дал тот ей сбежать. Поймал её, за руку держит, к себе тянет. Говорит, словно плюётся, в лицо перепуганное:

- Не будет по твоему, чаровница! Не изменю я слову, не предам верности своей! Как было мне указано, в точности всё выполню! А вот ты моей будешь обязательно, хочешь того или нет! Как наградит да возвысит меня государь, нужна мне будет жена хорошая!

И с губ её поцелуй украсть склонился. Да не тут-то было. Вскрикнула девушка сердитой кошкой, за нос его укусила, да и рванулась прочь когда рыцарь от боли и удивления хватку ослабил.

Помчался рыцарь за ней – вернуть! взять! путь короткий в долину узнать! Мчит по дороге, мчит по чаще – а ни на шаг к дерзкой девке не приблизится, хоть и пешая она, а он верхами. Долго гнался, долго плутал в подлеске густом пока не одумался. Тогда уж повернул назад, ругнулся, да и пошел вновь тропу торную искать. Может, и не короткая она, в долину кружным путём доведёт, да всё одно меньше времени отнимет, чем девку странную ловить.

Так и вышло. День уж к вечеру клониться стал, когда добрался рыцарь до места заветного да замер у входа в долину, красе дивясь. Перезванивались перед ним на стеблях золотых цветы хрустальные, мерцали звёздами, дышали будто морская гладь. Тихо и покойно ему было, как в детстве в объятиях мамкиных. Постоял рыцарь, поулыбался глупо, да и коня вперёд тронул. Радость потому что радостью, краса красой, а заданное исполнить, цветов набрать, всё же надобно.

Тогда и встал перед ним дракон – зверь огромный с трёх людей ростом, чешуёй золотой, глазами сапфировыми, да крыльями серыми. Встал, рычит, шипит, лапы напружинив, и чудится в рёве его: «Уйди! Уйди! Не дам пройти!»

Расхохотался тогда рыцарь. Кричит:

- А то слушать я тебя буду, чудище мерзкое! Иди, отведай клинка моего, сразись честно! То-то я сейчас тебе за всё то зло, что стране моей ты нанёс, отомщу!

Выхватил меч, да и вперёд бросился. И долго они дрались. К закату дело, а ни один верха взять не смог. Уж и уставать оба начали. Вот тут наконец извернулся рыцарь, полоснул как-то мечом по крылу зверя так, что едва не отрубил начисто. Закричал раненый дракон по-человечески и стал на землю падать.

Как увидел то рыцарь, перехватил меч покрепче и вперёд кинулся – снести, срубить голову твари злой! Но как подскакал к месту, где дракон упасть должен был, так и замер. Не было там зверя злого, а стояли, глядя на него да тропу заслоняя, давешние попутчики – девица златовласая, менестрель тёмный, и старик меж ними. Тихо стояли, не шевелясь, только старик вздыхал порой от боли в рассечённом плече.

Опустил рыцарь меч, вздохнул тяжко. Молвил:

- Уйдите. Моя же взяла.

Покачали его противники головами, да с места не двинулись. Девушка только сказала:

- Поклянись ты тогда зла не вершить, цветов в долине не рвать – рады б мы были тебя пустить и вместе с тобой чудесам этого места радоваться. Многое мы бы тогда смогли узнать. Но как есть – нет тебе в долину дороги!

Помрачнел рыцарь. Тронул коня, вплотную к стоящим людям подъехал, будто напугать надеялся. Снова сказал:

- Уйдите! Я же долг свой всё равно выполню!

Снова не двинулись люди перед ним. Менестрель только молвил тихо:

-У нас, рыцарь, свой долг есть – долину беречь от зла. Пока ты цветы рвать готов – не пустим тебя мы сюда!

Рассмеялся над ним рыцарь горько и сердито. Спросил с издёвкой:

- И как же вы не пустите меня, а? Брехнёй своей вы меня с пути не сбили, силой драконьей не остановили!

- Да так и не пустим, - вздохнул, от боли поморщась, старик. – Когда слов не хватает и силы, чтоб важное сберечь, не достаёт, приходится жизнью за правду платить.

Побледнел тогда рыцарь, глаза слезами подёрнулись. Молит снова тех, кто перед ним:

- Уйдте! Всем, что свято в мире, прошу вас! Не доводите до греха!

Лишь головами противники его покачали снова. Выхватил рыцарь меч, сжал от тоски рукоять его так, что пальцы побелели, размахнулся, да одним ударом всем троим горла и перерезал. Тихо упали люди, словно лепестки на гладь озёрную, да так и остались лежать, мёртвым взглядом небо лаская. А рыцарь меч в ножны бросил, с коня свалился, да и пошел, сутулясь и слёзы вытирая, в долину, цветы собирать как велено. Множество их набрал, побольше да покрасивее, и все как один сияющие, как государь его повелел. Да и в путь обратный поскорее тронулся. Не достало ему смелости ночь в той же долине, что и убитые им, провести.

Уехал рыцарь, а и не знал, что пропустил тем самым одно из чудес долины заветной. Как солнце зашло да роса пала, зашевелились оставшиеся в долине цветы, заперезванивались. Собрали меж собой росу да на мёртвых людей ею брызнули. Те и ожили, здоровы да целы.

Ожить ожили, а лежат да в небо смотрят, не двигаются. Слышат они, как внизу, под горой, плач поднимается от семей, на этом закате детей потерявших. Печаль их гнетёт-тревожит. Хоть и знают они – никакой маг, даже коли долина волшебная бережёт да целит его, не может за другого понять, за другого поверить – а всё одно тяжко им. Вот и лежат, плачут с ночью один на один.

Уж к утру поворачиваться ночь стала, когда слёзы на их глазах высохли. Тогда и спросила девушка, о рыцаре говоря:

- Как думаете, друзья волшебные, поймёт ли он, что ошибался? Сумеет ли усомниться, увидев, что натворил?

- А кто его знает? – проворчал старик. – Хороший он мальчик, с сердцем добрым. Да уж такой упёртый! Какую правду услышал первой – той паче прочих и верит!

Вздохнул и менестрель. Всхлипнули струны на лютне его в такт когда проговорил он:

- Надеюсь, что всё он поймёт, взаправду столкнувшись с бедой. Жива, не спит в нём душа. Лишь разум отравлен тьмой.