Глава 1

          Мы с Людкой были фанатками Робертино Лоретти, обмирали, когда слышали по радио этот по-женски грудной волнующий голос пятнадцатилетнего мальчишки, готовы были рыскать по всему городу в тщетных поисках дефицитной пластинки, вырезали из «Огонька» его мутные изображения, чтобы украсить ими скучные стены наших советских квартир.
         Фотографии Робертино красовались у нас над письменным столом, мешая нам – прилежным ученицам шестого класса – готовить уроки.
         Мы то и дело пялились на счастливую улыбку заморского подростка. Конечно, это была всего лишь нерезкая – типично журнальная! – фотография. Но даже на ней сквозь дымку была различима притягательная смуглость ослепительно белозубого мальчика. Было видно, как по-взрослому лежал над юным лбом темный итальянский чуб, как смотрели на нас с дразнящим прищуром  насмешливые глаза испорченного ребенка. Эта-то скрытая испорченность нас и привлекала – как всех девочек, впрочем! – хотя мы этого не сознавали тогда. Фотография была черно-белая, но мы представляли, что он такой же ослепительно синеглазый, как и ослепительно белозубый.
          В этот день нам необыкновенно повезло. Людка притащила от какого-то знакомого доброхота вожделенный диск, и мы отправились на улицу Баумана – местный Бродвей, как его именовали стиляги – чтобы в студии звукозаписи выпалить две гибкие пластинки и наслаждаться пением любимца сколько душе угодно!
          Потом сидели у Людки дома, в который раз уже ставили пластинку, пытаясь найти ответ на важный вопрос: какая песня самая лучшая – задушевная «Санта Лючия», знойная  «Ямайка», нежная «Мама» или чарующая «Голубка»?..
           Робертино Лоретти был чуть постарше нас, фанатели мы им довольно долго и не заметили, как сравнялись в возрасте, а пятнадцатилетний мальчик всё так же улыбался нам со стены, а из проигрывателя  раздражающе страстно неслись мольбы вернуться зачем-то в неведомый Сорренто.