Атланта. Глава 6. 15

После кончины мужа Валерия Чехова очень скоро забыла о нем. Просто в какой-то момент Рудаковский перестал для неё существовать, и навсегда вычеркнув из своей памяти это близорукое существо в очках, она потянулась к Гордееву как к последнему оплоту спасения своей души.

Никогда ещё чувство одиночества не охватывало её с такой силой, когда попрощавшись со всеми, она была вынуждена вернуться в дом, чей порог Рудаковский уже вряд ли когда-нибудь переступит.

Оставшись наедине с миром, она только сейчас поняла, что отныне ей придется жить по правилам, которые никогда не будет действовать для тех, кого больше не было в живых. И когда спустя пару недель собственное одиночество стало для неё невыносимым, вспомнив о существовании Гордеева, она тут же отправилась на его поиски, надеясь вновь почувствовать его поддержку. С этой целью она и направилась в госпиталь, откуда когда-то ушла, пытаясь заработать денег для оплаты долга мужа.

Добравшись до больничного холла, по которому в годы войны санитары таскали раненых, Чехова остановилась напротив лестницы, словно не зная, что ей следовало сделать дальше: то ли продолжить поиски хирурга, то ли вернуться под накрапывающим дождем домой, но сделав выбор в пользу первого решения, направилась дальше. Гордеев остался последним «джокером» в колоде её карт.

В холле госпиталя царила такая тишина, что на мгновение у неё сложилось впечатление, будто здесь никого не было. И в какой-то степени это действительно было так. Многие из прежних её коллег, разбредясь кто куда, здесь больше не работали, а тех, кто пришел работать сюда под началом Жуковой, она попросту не знала, и не горела желанием познакомиться. Гордеев оставался последним «звеном», который связывал её с былыми днями, проведенными когда-то в этом заведении, и очень скоро в «никуда» могло отойти и оно. 

Шагая по коридору — так продрогшая собака ищет огня — она надеялась наткнуться на знакомую фигуру, но сколько не оглядывалась по сторонам, открывая одну дверь за другой, найти «светилу» не удавалось. Чехова даже не знала, у кого ей следовало спросить, где теперь находился Гордеев, — вокруг были сплошь незнакомые лица.

Она ходила по коридорам, заглядывая в разные помещения, но этого мужчины нигде не было. Наконец, пустившись бегом, Валерия бежала вперед, пока не достигнув комнаты, где возможно мог «обитать» Александр Николаевич, остановилась перед дверью. Предчувствия её не обманули: здесь действительно кто-то был. В помещении ярко горела лампа, отбрасывая на стены высокие призрачные тени.

Осмелившись зайти в кабинет без предупреждения, она последовала дальше. Гордеев сидел за столом и, перебирая какие-то справочники, упаковывал их в битком набитый книгами саквояж. Он словно хотел забрать с собой некую частицу того, что когда-то связывало его со стенами этого здания, и с людьми, чьи судьбы самым удивительным образом переплелись с его. Валерия тихо проскользнула в комнату. Он читал какую-то бумажку, но услышав шорох у дверей, быстро её смял, сунув в карман своей накидки.

— Можно войти? — осторожно осведомилась Чехова, перехватывая его настороженный взгляд.

— Вы и так вошли, — равнодушно бросил он, узнав в этой незнакомке свою бывшую ассистентку. — Я как раз заканчиваю укладывать вещи, подождите немного, тогда и поговорим.

Вежливость помешала ей поинтересоваться напрямую, что он читал перед её вторжением. Увы, если Гордеев кого-то и ожидал увидеть на пороге своего кабинета в столь поздний час, то её — меньше всего. И виду не подав, что он был удивлен её визиту, мужчина возобновил возню с вещами. Чехова сделала ему шаг навстречу.
 
— Саш, я... Александр Николаевич… — растерянно пробормотала она.

Оторвавшись от справочника, и проигнорировав тот факт, что гостья только что назвала его по имени, да ещё в уменьшительно-ласкательной форме, мужчина уставился на неё с некоторым недоумением, которое на миг испугало гостью. Его непроницаемое лицо было особенно замкнутым. Нигде не сыскать ему покоя, нигде не спрятаться от суеты. Жизнь явно не терпела отшельников наподобие ему.

— Что-то вы побледнели… Румян в продаже нет?

Чувство страха, обуявшее её в пустынном и темном холле, овладело Чеховой с новой силой, едва ей пришлось столкнуться со столь пренебрежительным приветствием. Направляясь сюда, она надеялась наткнуться на более радушный прием. Её карие глаза смотрели на этого человека, отчаянно ища в нем поддержки, но почему-то её так не находили.

— Как давно скончался ваш супруг? — суровым тоном осведомился Гордеев, скользнув пальцами по твердому переплету книги. Валерия назвала дату.
 
— И с той поры он, думается мне, канул в Лету?! — в словах «светилы» звучала скрытая насмешка, но поскольку Чехова продолжала молчать, он продолжил говорить вместо неё: — Я с самого начала считал, что между вами не было ничего общего. Вы с Владимиром Рудаковским — абсолютно два разных человека, как в плане жизненного опыта, так и по части мировоззрения, поэтому неудивительно, что вся эта показуха и фальшь под названием «брак», закончилась для вас обоих именно таким образом.
Гордеев оказался единственным человеком, чью беспощадную критику она была готова  слушать, не возражая в ответ.

— Признайтесь, ведь вы НИКОГДА бы не были вместе, и этот брак вам ничего хорошего, кроме страданий, не принес.

Закончив свою тираду, он вопросительно уставился на неё, но прочитав в глазах гостьи несвойственный ей страх и беспомощность, несколько смягчил свой пыл.
 
— Нет, вы не подумайте ничего такого… Как человек, Владимир Рудаковский был правильным человеком, с правильным мировоззрением и ушел из жизни тоже правильно. Желаю ему благ в Том Мире!

— А вы значит, куда-то уезжаете? — спросила она, кивая в сторону упакованных вещей.

— Да, я возвращаюсь домой, — поджав губы, спокойно отозвался мужчина. — В Эдинбург. 

Уезжает? Ей не послышалось? Нет, что угодно, только не это! На мгновение Валерии показалось, будто она сейчас разрыдается как ребенок, и броситься перед ним на колени, умоляя его остаться, но вместо проявления бурных эмоций, она только опустила голову и, слегка запинаясь, понуро пробормотала в ответ следующее:

— Я уверена, дома вас хорошо оценят.

— Вы не поняли меня, Валерия, — поправил он её. — Я еду домой хоронить свою жену.

— Извините, я не … 

— Ничего страшного, — отмахнулся Гордеев, словно речь о самых обыденных вещах. — Главное, своих пациентов всегда умудрялся спасать, а с женой так не получилось.
 
Невольно задумавшись, Валерия нашла в этих смертях мистическое совпадение. Теперь, когда все разрешилось столь удивительным способом, и её больше ничего не удерживало от  повторного брака, она могла беспрепятственно предложить ему собственную кандидатуру на роль супруги, но согласится Гордеев или нет — этот вопрос оставался для неё пока открытым. Однако посчитав, что озвученная вслух идея может показаться слишком «богохульной» после озвученного им сообщения, немного повременив, она все же рискнула немного расспросить его о жене: 

— Она болела чем-то серьёзным?

— У неё слишком поздно обнаружили пневмонию, чтобы можно было что-либо предпринимать насчет лечения, — отозвался Гордеев, глядя куда-то перед собой.
 
— Значит, эта поездка — ваше окончательное решение? — в голосе Валерии прозвучало неприкрытое разочарование.

— Да. В Америке я весело проводил время, мне все здесь нравилось, но дома все равно лучше. Я принял решение вернуться, потому что жаркий климат Юга мне не подходит. Я соскучился по дождям и туманам Шотландии, и по усадьбе, где провел свое детство.

Он возвращается домой, а как она?! Где теперь её дом? Чехова была не совсем уверена, что у неё вообще теперь осталась крыша над головой; срок по оплате долга за дом давно прошел, и его в любой момент могли отобрать. Конечно, она могла податься к Олькович на Север, но ей не хотелось стеснять своим присутствием её новую семью.

В свои сорок пять Гордеев больше ничем не напоминал донжуана и ловеласа. И сейчас у него был вид скорее не знаменитого хирурга, а разочарованного врача с посредственной практикой. Полысевшая голова, костюм, в котором он чувствовал себя несколько стесненным, — в его внешности не осталось ничего такого, на что раньше женщины обращали внимание.

Он искренне недоумевал, что так пленило в его облике столь молодую девушку как Валерия Чехова, а она тем временем не переставала недоумевать, как его бывшей жене удалось заполучить в свои сети такого мужчину. Проникнувшись со временем к ней нежностью, он охотно согласился на её дружбу, но овладеть сердцем упрямого мужчины несчастной женщине так и не удалось.

— Но если это действительно так, я могла бы уйти к вам, — внезапно воскликнула она. — Я могла жить с вами, готовить для вас, убираться в вашем доме! Да ради вас я готова сделать все, что угодно, лишь бы вы мне это позволили! 

— Валерия, я думаю, вам не стоит портить свою жизнь, растрачивая её на обслуживание мужчины, даже он является гением в области хирургии, — сказал Гордеев, удивившись искренности её порыву.

— Но я ЛЮБЛЮ вас! — крикнула она, порывисто ринувшись к нему. Гордеев с силой сжал ее плечи. Невольно поежившись, она наклонила к нему свое лицо в надежде, что он её сейчас поцелует, но этого не произошло.

— Да, ты любишь меня, но как наставника или отца, — спокойно произнес он, удерживая её за плечи, — а для настоящей любви этого мало.

Валерия была шокирована его поведением. Она только что призналась ему в любви, готова пасть в его объятия словно легкомысленная женщина, а он знать ей не хочет! Ради чего она так позорилась? А если её кто-то слышал в коридоре?!
 
— А как же мои чувства к вам? — проронила она, с недоумением заглядывая в его светло-зеленые глаза. — Неужели для вас они совсем ничего не значат?
 
— Валерия, мы слишком разные с вами люди, — прохладно отозвался он, — а для счастья в браке одной любви недостаточно. Все женщины хотят, чтобы я принадлежал им полностью, и без остатка, а я не могу отдавать всего себя кому-то, потому что полностью принадлежу только Медицине.

— Тем не менее я люблю вас, Александр Николаевич!

— Обыкновенные слова, которые теряют смысл, если они повторены миллионами других, — вздохнул он, но Чехова его уже не слышала.

Всецело поглощенная сделанным открытием, она лихорадочно раздумывала над тем, как повлиять на него ещё, отметив про себя, что прежние её уловки, которые ранее великолепно «работали» по отношению к Рудаковскому и Лобову, оказались бессильны против Гордеева.

Воспринимая его мимолетные знаки внимания за влюбленность, которая льстила её женскому самолюбию, несмотря на все попытки хирурга дистанцироваться от неё, Валерия не на шутку к нему привязалась. Недостижимый и потому ещё более притягательный, он возбуждал её фантазии, и хотя Гордеев никогда не домогался её, и относился к ней всего лишь как к знакомой, это не помешало ей утвердиться в мыслях, что он имел на неё какие-то виды. И только когда постигшее её разочарование накрыло молодую женщину с головой, не до конца отдавая себе отчет в том, что происходило сейчас в её душе, она вдруг набросилась на него с кулаками:

— Я вас ненавижу! Как же я вас ненавижу, если бы вы только знали! Лучше бы вы никогда не появлялись в моей жизни!

Обескураженный её поведением, потому что ещё ни одна женщина не позволяла себе так с ним обращаться, за исключением, пожалуй, бывшей любовницы — Старковой, Гордеев некоторое время не мог с ней совладать. Теперь от прежней Валерии Чеховой, скромной девушки, запомнившейся ему именно такой, когда он нес её на руках в дом, едва она чудом избежала участи погибнуть под колесами его экипажа, осталась одна тень.

Превратившись за пару лет брака с Рудаковским в некое подобие мегеры, Чехова могла теперь позволить себе рукоприкладство по отношению к мужчинам, и Гордеев не стал исключением. Подвергнувшись приступу отчаяния, она была готова бить его до тех пор, пока ей не удастся выплеснуть на него всю скопившуюся горечь. Опешив вначале от столь неожиданной атаки, хирург хорошенько встряхнул её за плечи, пытаясь привести её в чувство, и хотя внешне Валерия сохранила свою прежнюю хрупкость, сладить с ней все равно было нелегко.

— Ты хочешь, чтобы я говорил тебе только то, что ты хочешь слышать, — процедил он, отталкивая её от себя, — но я не буду так делать! Я не буду тебя успокаивать!

Конечно, он понимал, что должен был сказать ей что-то хорошее, должен был хоть как-то утешить её, но не знал, как. Но сложность эта состояла в том, что он не мог говорить людям того, чего они так жаждали услышать, даже когда видел, что им было очень плохо. И действовал он так потому, что сам в юности тоже редко слышал в свой адрес хорошее слово.

Когда первый припадок её истерики прошел, поправив свои всколоченые волосы, Валерия с ужасом отметила, в каком неприглядном виде находилась сейчас перед «светилом». Да она вела себя сейчас ещё хуже «белой голытьбы», распуская руки! Столько раз ей приходилось наблюдать в юности за дракой вульгарных женщин, набрасывающихся друг на друга с кулаками из-за тряпья или по причине ревности, а теперь в своем поведении она почти ничем не отличалась от них сама, лишний раз опозорившись перед Гордеевым. На мгновение ей показалось, что он её засмеет, но на удивление, мужчина продолжал хранить невозмутимый настрой.

Он осознавал, что причинил ей боль своими высказываниями, но ничего не мог с собой поделать. Внезапно дверь в помещение открылась, и на пороге появился Джеймс Уитсон. Сообщив о прибытии экипажа, он подхватил саквояж и, покинув комнату, оставил этих двоих наедине. Поправив на себе накидку, Гордеев направился прочь из кабинета; Валерия последовала за ним. На улице была сырая погода. И вообще создавалось такое впечатление, будто осень вернулась на круги своя раньше времени, опередив лето.

Понимая, что видят друг друга последний раз и скоро он исчезнет, Чехова хотела было сказать ему прощальное слово, но ей помешал это сделать приступ тошноты. Перегнувшись через перила, она поднесла ладонь ко рту, и её тут же стошнило. Если бы Гордеев в этот момент стоял к ней слишком близко, то её вырвало бы прямо на него. Но как только приступ рвоты закончился, закрыв лицо руками, Чехова заплакала от обиды. Так опозориться перед «светилом» американской хирургии могла только она!

Вот уже на протяжении всей недели её преследовали многозначительные симптомы, включая утренние недомогания, которые нашли свое подтверждения только сейчас. Наблюдая за ней, Гордеев внезапно смягчился, что было для него обычно несвойственно:

— Валерия, почему вы плачете?

Чехова всегда представлялась ему личностью с упрямым характером, и то, что сейчас она так быстро «сломалась», проявив свою эмоциональность, его растрогало до глубины души. 

— Похоже, у меня будет ребенок, — растерянно пробормотала она, стараясь не смотреть ему в глаза, будто совершила по отношению к этому мужчине какое-то предательство.

— И в чем проблема? Дети — это счастье, — в его голосе послышались теплые нотки с оттенком иронии. — По крайней мере, так когда-то говорила моя мать.

Порыскав по карманам своего костюма, Гордеев протянул ей кусок вышитой ткани:

— Вот, возьмите мой платок. Сколько я вас знаю, в тяжелые минуты жизни у вас не бывает с собой носового платка. Жаль, вашему мужу не повезло увидеть собственное чадо.

Чехова лишь горестно хмыкнула в ответ. Раньше она сама думала, что отравилась, а задержка естественных ежемесячных отправлений её тела является следствием пережитого ею нервного потрясения на почве смерти мужа, но стоило ей вспомнить о той дикой ночи с Глебом, как для неё все стало на свои места.

У неё будет ребенок от этой циничной скотины! Хуже не придумаешь. Когда она жила с Рудаковским, то пила немало различных трав для предотвращения беременности, потому-то у них и не было детей, что было крайним неприятным сюрпризом для её мужа, уверовавшего к свою неполноценность как мужчины, в то время как Олькович делала все возможное, чтобы забеременеть от её сводного брата. И только в ту роковую ночь все пошло прахом. Потому что ни перед визитом к Глебу, ни тем более после она не приняла никаких мер, и как результат, нежелательная беременность, которую она была бы рада принять за недомогание, если бы сама правда не выглядела столь очевидной.

— Если бы вы испытали часть тех страданий, которые выпали на мою долю…  — В её тихом голосе звучало такое безысходное отчаяние, что в данном случае дрогнуло бы сердце самого закоренелого негодяя, но «светило» оставался беспристрастным к её признаниям.

Начал накрапывать мелкий дождь.

— Накинь, а то простудишься, — опомнившись, предложил ей Гордеев свою накидку.
 
— А вы?

— Обойдусь как-нибудь без неё.

Джеймс подал сигнал и его голос заставил мужчину вернуться к насущным делам. Набросив на себя его накидку, Валерия испытала ощущение, словно совершает кощунство, равносильное прикосновению к драгоценной реликвии в заброшенном музее.

— Не обижайся, — внезапно обернувшись, сказал ей на прощание Гордеев. — Все иллюзия, все игра и все блеф. Все может исчезнуть в один момент. И я, в том числе.

Сойдя вниз по ступенькам, он будто растворился во мраке. В следующий момент послышался звук закрываемой дверцы, а за ним раздался стук колес отъезжающего экипажа. Оставшись на крыльце одна, Чехова вздохнула, вытирая слезы.
«Кумир», за которого она все время цеплялась, ища в нем поддержку, её отверг, и она не знала, что теперь ей следовало делать дальше.

Ради него она была готова пойти на все, а ему ничего этого было не надо. И узнай она раньше, каким он был человеком, то сейчас возможно так бы не страдала. Теперь уже поздно было что-то предпринимать

Одно дело, если бы он её соблазнил, скрыв от неё свой статус, тогда она ещё могла его в чем-то обвинить, но вся суть происшедшего как раз и состояла в том, что Гордеев не предпринимал каких-либо попыток ею завладеть. Наоборот, это она сама навязывала ему всюду свое общество, лезла со всеми этими разговорами, а когда наступило время расставить все точки над «ять», поздно поняла, что он был ни в чем не виноват. Она сама заварила эту «кашу», ей теперь её и расхлебывать. А ведь послушайся она в свое время предупреждений Олега Викторовича, запретившего ей общаться с Гордеевым, скольких бед можно было бы избежать!

Гордеев оказался всего лишь «затмением», которое происходит раз в сто лет, и для того, чтобы это понять, ей пришлось потерять столько людей… Ослабев от постигшего ее горя и  разочарования, она почувствовала, как сдают её нервы. Накопившиеся эмоции прорвались наружу, и не предпринимая больше никаких попыток хоть как-то сдержаться, Валерия прижалась головой к одному из столбов госпитального крыльца, и пару раз всхлипнув, громко зарыдала. А когда приступ плача прошел, утерев слезы, она внезапно обернулась и посмотрела на здание, успев порядочно продрогнуть за это время на крыльце.

Окна госпиталя были темными. После ухода Гордеева окружающую реальность словно накрыло темным одеялом; даже сам воздух стал невероятно тяжелым от ночной влаги. Дождь давно закончился, и вокруг здания стояла теперь странная тишина — только время от времени что-то капало с карниза. Мир был окутан густым туманом…

Надо было возвращаться домой, но где теперь находился её дом? Она осталась совсем одна на этом свете, и больше некому было её защитить.
 
Все существенное и важное внезапно исчезло из её жизни, и в сердце Валерии вновь поселилась паника. Казалось, она затерялась в молчаливом и неизвестном ей мире, где для неё больше не было места.

Внезапно что-то неизведанное пробежало по ее натянутым нервам. Задыхаясь, Чехова торопливо сошла с крыльца и, поддавшись приступу неуправляемой паники, которое начало понемногу завладевать её сознанием, вытесняя оттуда состояние спокойствия, внушенное ей Гордеевым, она помчалась по улице. Юбки били по её лодыжкам, тугой корсет впивался в ребра, давя на сердце, но молодая женщина даже не думала останавливаться, задыхаясь от быстрого бега.   

Глава 6.16

http://proza.ru/2024/07/29/892