Умри ты первой

Звонок прозвенел около полуночи, оглушительно громкий в мepтвой тишине комнаты, безжалостно вырвав Марусю из состояния тупого оцепенения, в котором она пребывала с тех пор, как маму привезли домой. Мальчики из пoхoрoнного бюро в шелковых черных рубашечках, вежливо-деловитые, привычно ловко занесли гpoб на четвертый этаж, установили в зале, деликатно посоветовали не снимать платок с маминого лица в течение часа и бесшумно удалились.

Маруся с отцом сели по обе стороны гpoба да так и просидели до темноты. Вокруг тихо шелестела какая-то жизнь: приходили и уходили соседи, мамины подруги, говорили слова соболезнования, Маруся механически кивала головой, что-то отвечала, сосредоточенно теребила мокрый от слез носовой платочек, боясь посмотреть на белую ткань, скрывавшую мамино лицо. Странно, но именно этот влажный кусочек ткани, облепившей лицо мамы, страшный в своей неподвижности, именно он, а не гpoб, не тихо потрескивающие свечи и плачущий отец заставил поверить, что мамы больше нет.

В доме все еще дышало мамой. Везде чувствовалась ее заботливая рука. На столе - старательно отглаженная ею салфетка, на кухне - сияющие чистотой кастрюли, в шкафу - тщательно сложенное белье, на тумбочке у кровати - мамины очки и недочитанная книга.

Мамин халатик аккуратно висит на плечиках, словно она только что сняла его. Все напоминало маму, и поэтому Маруся, бродя по пустым комнатам, не верила, что эта пустота уже навсегда. Да и само слово "навсегда" пугало своей непостижимостью, и Маруся с тех пор, как получила телеграмму о маминой смeрти, боязливо отгоняла от себя мысли о том, что неизбежно должно было произойти. Она уже ничего не могла изменить в череде предстоящих скорбных событий и просто обреченно ждала этого страшного момента, когда то, что было мамой, привезут домой. Мысль же о том, как жить дальше без мамы, потому что мамы нет и никогда не будет, Маруся с ужасом от себя отгоняла.

Когда дверь квартиры распахнулась, и мальчики из похoрoнного бюро стали заносить гpoб в узкий коридорчик, Маруся, холодея от горя, увидела маму, ее прикрытое тканью лицо. Впервые мама не сама вошла в свой дом, где каждый уголок был обихожен ее неутомимыми руками. Чужие равнодушные руки внесли ее в родные стены, где было прожито столько счастливых и не очень дней. Это был ее мир, это был их с отцом мир, и впервые в жизни она вошла в него не хозяйкой, а гостьей. На одну ночь. Последнюю ночь.

От резкого звонка Маруся вздрогнула, торопливо сняла трубку, словно испугавшись, что этот грубый и чужой в скорбной тишине комнаты звук потревожит маму. В слабом неровном мерцании свечей ее лицо казалось странно живым. И Маруся, с тех пор, как осталась у гpoба одна - отец прилег отдохнуть - не сводя заплаканных глаз с маминого лица, молилась о чуде. Мама, живая, красивая, весело улыбалась с фотографии на столе, и беззаботная мамина улыбка отдавалась болью в горюющем Марусином сердце. Мама со спокойно-грустным лицом лежала в гpoбу, и в уголках ее мертвых закрытых глаз словно застыли слезинки. Какие невыплаканные обиды вылились этими последними слезами, какое скрытое страдание? А может, там, за этой чертой, откуда она безмолвно смотрела на Марусю и отца, мучаясь и терзаясь их плачем о ней, может там, за этой чертой, она уже знала, что позвонит тетя Оля?

Звонила тетка. Родная мамина сестра. Старшая. Жила она в Липецке, и звонила редко. Раз или два в год. Да и то, когда что-нибудь хотела попросить: лекарство дорогое или деньги. Жизнь у тети Оли не задалась. Муж сбежал к другой. Та, другая, была и старше тети Оли, и не так хороша, но зато готовила вкусные борщи и гладила рубашки. Красавица тетка таким мелочам, как рубашки и горячие обеды, значения не придавала. Любила веселые компании и развлечения и была изумлена, когда привычный, как сухой мозоль на пятке, муж вдруг променял ее, красавицу, вокруг которой вечно кружились воздыхатели, на какую-то замухрышку.

Наделенная легким веселым характером, тетя Оля быстро утешилась, и продолжала порхать по жизни: от одного поклонника к другому. С возрастом поклонники улетучились, дочь вышла замуж, укатила с мужем в Сочи и вспоминала о матери лишь тогда, когда срочно нужны были деньги. А тетя Оля старилась и боролась с одолевшими болезнями в одиночестве. Веселость и легкость остались в молодости. Теперь это была грузная женщина с тяжелым взглядом и недовольно опущенным уголками рта. Она считала себя несправедливо обиженной и судьбой, и бессердечной дочерью, а заодно и младшей сестрой, которая всю жизнь прожила за мужней спиной, горя не зная. То, что младшая сестра большую часть жизни моталась за мужем военным по глухим медвежьим углам, старшей сестрой в расчет не принималось. Бывало, питьевая вода, и та в очередь доставалась - привозили раз в неделю в бочке. И баня была роскошью, а отдельная комната - несбыточной мечтой. Приходилось и воду таскать , и дрова рубить , и печки топить . Свой счастливый дом, где так уютно и тепло было Марусе, мама с отцом создавали везде, куда забрасывала их военная судьба. Любое пристанище мама превращала в родной дом. Может, поэтому к старости у нее разболелись руки, а ноги отказывались служить. И последний год жизни мама с трудом передвигалась по комнате с тросточкой, которую Маруся специально купила для нее.

Встречались сестры редко, и теплоты в их отношениях не было, хотя мама регулярно поздравляла тетю Олю с праздниками. По молодости лет Маруся об этом не задумывалась. Где-то далеко есть тетка, а у Маруси - двоюродная сестренка. Вот и все.

Тетя Оля и вовсе никакими обязательствами себя не обременяла, но иногда в родительский дом приходили весточки, прозрачно намекавшие на людскую неблагодарность. "Сколько я для матери твоей добра сделала, - любила повторять тетка, когда Маруся студенткой год жила у нее на квартире. Не нашлось в общежитии места первокурснице, - мать твоя у меня жила целый год, ты вот живешь. А где благодарность?"

Маруся до сих пор удивляется роковым совпадениям: поступила на тот же факультет, что и мама, так же осталась без места в общежитии, также в конце концов, хотя маме очень этого не хотелось, была вынуждена пойти на квартиру к тетке. И за квартиру тетя Оля брала деньги с Маруси регулярно, как в свое время и с мамы. То ли из тайного соперничества, то ли из зависти, но с любимым человеком тетя Оля маму развела. Узнала об этом Маруся не сразу, а когда узнала, поняла причину холодности отношений между сестрами. Не смогла тетя Оля простить сестре и счастливого замужества.

Маруся поначалу была очарована легким теткиным характером, веселостью и добродушием. Семнадцатилетняя девчонка, вырвавшаяся из-под строгой родительской опеки, она радостно восприняла установившиеся между нею и маминой сестрой дружеские отношения.

Тетка не читала морали, охотно отпускала ее на вечеринки, стреляла у Маруси сигареты, разрешала приводить друзей. Но не упускала случая, кольнуть мать Маруси, мол, и денег она на тебя жалеет, и из дома-то тебя отправили, потому что не любят. Любили б - училась дома. Постепенно очарование теткой у Маруси прошло. Осталось горькое чувство недоумения: зачем же так, ведь сестры родные?

Возможно, именно тетка преподала Марусе первый жизненный урок, научив не доверять слишком ласковым словам, как впрочем и самым убедительным обвинениям. Прошли годы, обиды на тетку Маруся не держала, но и особого желания видеть ее не испытывала.

Но услышав этой страшной ночью голос тетки в телефонной трубке, Маруся неожиданно для себя обрадовалась, потянулась исстрадавшейся душой к родному человеку. В эту бесконечную печальную ночь, Маруся чувствовала себя слабой и растерянной. Словно рухнула стена, надежно защищавшая ее от бед, и очутилась она на пронизывающем ледяном ветру, беззащитная и подавленная. Странно было осознавать, что этой крепкой надежной стеной была в Марусиной жизни больная, с трудом ковылявшая по комнате и сама уже очень беспомощная мама. И не важно было, что виделись они в последние годы редко, и не важно было, что, оберегая больное мамино сердце, Маруся ничего не рассказывала ей о своих проблемах и неприятностях. Важно было просто знать, что мама есть.

Голос тетки, так похожий на мамин, тронул Марусю до слез.
Закусив губу, чтобы не разрыдаться и не напугать тетку, собрав всю свою волю Маруся с трудом выговорила вроде бы безобидные, но такие страшные теперь слова:

- Тетя Оля, мамы... мамы нет...

- Марусь, ты что ль? - удивилась тетка. - Что-то я тебя плохо слышу! В отпуск приехала? Надо же, - завистливо протянула тетка, и Маруся догадалась, что вспомнилась ей непутевая дочь, годами не появлявшаяся у матери, но постоянно бомбившая ее телеграммами с требованием срочно выслать денег. На каждую такую просьбу тетя Оля откликалась немедленно. Влезала в долги, отсылала дочери всю свою пенсию, а сама перебивалась кое-чем. Однажды она устроила сестре истерику, требуя немедленно выслать родной племяннице денег. Мама вежливо, но твердо отказала, чем навлекла на себя непреходящий гнев тетки.

- А где же принцесса-то наша? - совсем сердитым тоном спросила тетка, причем слово "принцесса" она произносила, выговаривая "р" твердо, и получалось очень оскорбительно: прынцeсса. Язвительный теткин тон свидетельствовал о том, что приезд Маруси к матери она восприняла как личное оскорбление и теперь хотела кольнуть как можно больнее, раз вспомнила давнее мамино прозвище. Так называл маму парнишка, с которым она встречалась на первом курсе. Называл за пышные волнистые волосы и необыкновенно легкую грациозную походку. Тот самый парнишка, с которым тетя Оля рассорила маму в далекой юности.

- Зови ее скорей, а то у меня денег нет за переговоры платить. Сама-то никогда не догадается позвонить, - выговаривала тетка, - нет бы спросить у сестры, чего ей нужно, не нуждается ли в деньгах, не болеет ли... Сестра называется! Да сдохни я, она и слезинки не уронит. Но ничего, Бог он все видит! Была прынцeсса, да вся вышла. Я-то еще на своих ногах бегаю, а она, хоть и моложе от меня, а на костылях! Вот так-то! - тетка торжествующе хохотнула.

Маруся молчала, ошеломленная таким злобным натиском. Сердце болезненно забилось. Она с трудом перевела дыхание и вдруг почувствовала, как в душе ее поднимается холодный гнев. "Сказать ей о маме? А ничего я ей не скажу! Ничего!" Маруся стиснула телефонную трубку так, что побелели косточки пальцев, и спокойно повторила:

- Мамы нет. Она уехала. В санаторий. Ноги лечить. Врачи сказали, месяц ванны попринимает - и плясать будет. На каблучках плясать, - мстительно добавила она.

- В санаторий? - голос тетки увял, и Маруся злорадно подумала, что сейчас тетка переживает новый приступ зависти. - Давно уехала?

- Сегодня.

- Не верю я в эти ванны. Ну да ладно, ваши деньги - не мои. Посмотрим, - и, не попрощавшись, тетя Оля бросила трубку.

Маруся тихо опустилась в кресло. Слезы душили ее, застилали глаза сплошной пеленой. Комната, потеряв четкие очертания, расплылась туманным пятном. От невыносимой душевной боли Маруся тоненько заскулила, застонала. Любимая мамина кошка, дремавшая в кресле, недовольно потягиваясь, спрыгнула на пол и побрела на кухню. Маруся побрела вслед за ней. Она чувствовала, что надо что-то сделать, чтобы избавиться от невыносимого гадкого осадка, оставшегося после разговора с теткой. Кошка принялась за еду, а Маруся, бесцельно потоптавшись, вернулась в зал, взяла первую попавшуюся в руки книгу и открыла ее. В темной комнате, освещенной только неярким светом свечей, прочесть что-либо было трудно. Маруся села рядом с мамой.
Дрожащее пламя свечи осветило страницу, буквы запрыгали, и Маруся тоненьким голоском, нараспев прочла:

Помню - мама еще молода,
Улыбается нашим соседям.
И куда-то мы едем. Куда?
Ах, куда-то зачем-то мы едем...
Звонко цокает кованый конь
О булыжник в каком-то проезде.
Куполов угасает огонь,
Зажигаются свечи созвездий.
Папа молод. И мать молода,
Конь горяч, и пролетка крылата.
И мы едем незнамо куда -
Всё мы едем и едем куда-то.*

Маруся отложила книгу и с горькой нежностью посмотрела на маму. Что-то такое, о чем она раньше никогда не задумывалась, разбудило в ней это стихотворение. Маруся попыталась представить, какой мама была в молодости. Что любила, от чего смеялась, над чем плакала, и вдруг остро пожалела, что никогда не говорила с мамой об этом. Была ли мама
счастлива? О чем она думала? Чего ждала от Маруси? Каких слов? И не это ли несбывшееся ожидание вылилось прощальными слезами в ее последнюю ночь на земле. Самый близкий человек, мама, жила рядом, а она совсем ничего не знает о ней. И теперь никогда не узнает. Почему она не говорила маме, как любит ее? Почему стеснялась этих слов? Редко писала, забывала звонить. Всегда находились какие-то важные дела. А самым важным была она. Мама. Но почему же так поздно Маруся это поняла?

Облокотившись на гроб, Маруся гладила мамино лицо, поправляла выбившиеся из-под платка прядки волос и шептала: "Ласточка
моя, мамочка моя! Не слушай ее!" Словно мать могла услышать злобные слова тетки и обидеться на них. Ей хотелось обнять мать и баюкать ее, как ребенка. Она гладила ее плечи, холодные руки и, не стесняясь, теперь уже не стесняясь, громко повторяла: "Мамочка моя! Ласточка моя! " Словно тетка своим телефонным звонком разрушила в душе что-то, что мешало раньше быть с матерью нежной и ласковой. Тихо потрескивали свечи. Слезы в уголках маминых глаз исчезли. А с фотографии беспечно сияла ее прекрасная улыбка.

Год пролетел как всегда незаметно. А весной умерла тетя Оля. "Сгорела" за три месяца от рака. Маруся приехала в Липецк в командировку, и три последних дня провела в больнице у тетки. Непутевая дочка молчала, на Марусины телеграммы не отвечала. Умирала тетя Оля в сознании, то просила тыквенной каши, то вдруг начинала петь непослушным языком "Катюшу", а перед самой смертью заплакала и, сердито дергая Марусю за руку, попросила: "Мать хоронить меня не зови. Не хочу!"
Маруся не выдержала:

- Да нету мамы, тетя Оля! Уже год, как нету! Умерла! Разве ж можно так, тетя Оля!

- Значит, пережила прынцессу, - тихо прошептала тетка, и на лице ее мелькнуло слабое подобие улыбки. Отвернувшись, она замолчала. К обеду ее не стало.

Вечером Маруся долго сидела в пустой теткиной квартире над старой фотографией: маленькой, потемневшей от времени. Две похожие друг на друга девчушки, склонив кудрявые головки, улыбаются в объектив. Старшая сестренка обнимает младшую, и в глазах ее нет еще зависти. Только любовь.