Глава 8

         Летом мама решила в очередной раз повезти меня в Крым, на берег Черного моря. Как настоятельно советовали врачи – это просто необходимо ребёнку для того, чтобы целый год не болеть и успешно учиться.
         Сначала мы приехали в Анапу, где маме категорически не понравилось. Анапа отдыхала после большого шторма – и весь песчаный пляж был усыпан гниющими водорослями и мертвыми, растаявшими на солнце медузами. Городишко с ровным скучным ландшафтом и невзрачными зданиями не производил курортного впечатления.
         После Анапы Алушта нам показалась райским уголком. Собственно, то место, где мы поселились, так и называлось «Профессорский уголок». Расположиться удалось на территории прибрежного Дома отдыха – у сотрудницы. Галечный горячий пляж, белокаменные с террасами дома, вокруг домов такие же белокаменные вазоны с полыхающими цветами – то тут, то там венчающие узорчатые клумбы... Казалось, что на земле не существует больше ни зимы с ее холодным дыханием, ни пасмурных  пропыленных городов. Я довольно быстро загорела на знойном алуштинском пляже, а русая коса слегка выгорела, превратив меня почти в блондинку.
          Каждый вечер, когда спадала жара и Алушту охватывало предночное томление, мы с мамой приходили на танцплощадку послушать музыку и полюбоваться низкими южными звездами, щедро рассыпанными в темном бездонном пространстве неба. Они висели, как виноградные гроздья, над круглой белокаменной танцплощадкой.
         Мелодии сменяли одна другую: то чувственное аргентинское танго, то бодрый немецкий фокстрот, то не выходящий из моды с конца XVIII века австрийский вальс, то недавно вновь вернувшийся в моду американский чарльстон, который когда-то молодецки отплясывали наши бабушки.
          На танцплощадке толпилась довольно пестрая публика – преобладали здесь, конечно, дамы и господа, так сказать, бальзаковского возраста. Я была, пожалуй, единственной девушкой-подростком. Мама не спускала с меня зорких глаз, хотя она любила танцевать и тоже иногда соглашалась на приглашение, избегая, впрочем, чересчур эстравагантных танцев.   
          Среди отдыхающих выделялась небольшая группа молодых мужчин – чернявых, очень смуглых – все были сплошь в светлых льняных брюках и белоснежных рубашках. Они как будто чего-то выжидали. Мы довольно быстро поняли, что это иностранцы… только вот откуда? Кто-то из них, видно, попросил поставить свою, принесенную ими, пластинку. Наконец, что-то на английском, ритмично-энергичное… запел сипловатый шоколадный голос, который так часто встречается в джаз-бандах США. И вот тогда иностранцы оживились. Высыпали на середину – и стали танцевать очень заводное и совсем не известное. Все они так работали бедрами, как будто крутили обруч хула-хуп. У меня такой обруч тоже был дома, поэтому я была знакома с техникой верчения.  Мне понравилось, я чуть-чуть попыталась подтанцовывать.
           Тут же из толпы чернявых ко мне направился молодой поджарый человек, улыбаясь и скаля белые зубы на смуглом лице, и на русском языке с сильным акцентом пригласил на танец.
           - Извините, я не умею, - смущенно сказала я. – Что это за танец?
          - Это твист. Не бойся – научу быстро.
         Название мне ни о чем не говорило, но я рискнула – и через некоторое время еще старательно, но уже не беспомощно вращала бедрами.
          Видимо, ему понравилось со мной танцевать – по крайней мере, остальным его приятелям пришлось довольствоваться только своей мужской компанией. Женщины не умели так вертеться – и робели пробовать. Возможно, им танец казался вызывающим.   
           - Как тебя зовут? – спросил чернявый.
          Я ответила.
           - А вы кто и откуда?
           - Я – араб. Учусь в СССР. Меня зовут Мангатхаяртирувенкатало, а по-русски Саша.
          Чем больше мы танцевали, тем лучше у меня получался твист. Чем больше мы танцевали, тем ближе ему хотелось познакомиться. По мере общения, он все больше и больше смелел и внезапно стал говорить мне, что хочет увезти меня к себе на родину.
          - В гости? – наивно спросила я.
          - Нет, - твердо ответил Мангатхаяртирувенкатало, глядя на меня непроглядными черными глазами. – Совсем увезти. Взамуж.
          - Зачем это? – спросила я с некоторой дрожью в голосе.
          - За любовь. Ваш русский любовь – картошка, тухлый помидор. Наш любовь – камень, меч!
         Мне внезапно так это явственно представилось: камень, о который точится меч и что-то ещё более ужасное.
          …Видимо, у меня в глазах отразился этот ужас – и мама тут же позвала меня домой. Я побежала слишком поспешно, нарушая все правила приличия. Ну, какие уж тут правила приличия!
           На следующий день идти на танцплощадку я отказалась наотрез.
           А про танец твист, так пленивший мое юное воображение, я узнала чуть позже, что он долетел к нам из Америки – так же впрочем, как и чарльстон – где неутомимые негры сводили с ума белое население, а потом и весь мир своими зажигательными ритмами.