Глава 10

        С нашей готовой на бесконечные выдумки Эллой Юльевной мы – взамен дней рождения отряда, которые заглохли с тех пор, как классы поделились на женские и мужские – каждый месяц проводили школьные балы. И первый школьный бал для девятых классов был назван «Осенним». Было объявлено, что на вечере будут выбирать королеву бала. У нее должно быть самое удачное осеннее платье,  и она должна быть непременно самой веселой девочкой на балу – участвовать в танцах, играх, розыгрышах. Одним словом, во всем, что включала в себя программа.
        Оставалось надеяться только на маму – она была настоящая волшебница, моя мама! Такое платье, которое она могла смастерить, не удавалось сшить никому в школе. Вот и на осенний бал она сшила мне цвета желтой палой листвы платье-костюм с черным бархатным пояском на пиджачке. Предполагалось, что когда я буду танцевать, то сниму пиджачок – а на моем узком платье с черным плоским бантом у горловины засияет всеми осенними красками кленовый лист. Другой кленовый лист пристроился в моей прическе «бабетта».
          Эффект превзошел все ожидания – стало ясно, что по части осеннего костюма у меня нет соперниц. Но главная доблесть королевы бала состояла в ее непременном участии во всех объявленных конкурсах и розыгрышах и, кроме того, она должна была танцевать, танцевать, танцевать без устали! Как мне помог Рустам, который бдительно следил за тем, чтобы я не простаивала ни одного танца!
          Промчались и танго, и фокстроты, и вальсы, и чарльстоны… Вдруг зазвучала ритмичная незнакомая музыка – кто-то принес с собой новую магнитофонную запись, и все замерли в недоумении, прежде чем решить, как это танцуют. Я обрадованно узнала песню в исполнении популярного негритянского певца Чабби Чеккера «Let's twist again». Это был  знакомый мне с Алушты ритм, и я начала покачивать бедрами в стиле твиста. Не успела я опомниться, как ко мне подлетел новенький, только что приехавший с родителями из Германии, длинноногий стиляга Лешка Княжко в улетном, разрисованном под северное сияние свитере и лихо заплясал твист. Я тут же подхватила ритм.
          Все стояли в немой сцене, подобной той, которой заканчивался гоголевский «Ревизор»  – никто не знал этого танца и не умел его танцевать. Конечно, от неожиданности нашего дуэта, нас не осмелились остановить. Даже учителя, которые неодобрительно косились на меня, почему-то не прервали нашего выступления. То ли потому, что я была отличницей и вообще считалась пай-девочкой, все-таки была секретарем комсомольского бюро девятых классов… одним словом, танец состоялся.
           Не могу сказать, что моя смелость прошла для меня безнаказанно. На вечере королевой бала была объявлена Лида Левинская – рослая  невозмутимая красавица. Жюри состояло из наших учителей – и таким молчаливым голосованием не в мою пользу они дали мне понять, что мое поведение не безупречно.
           «Ну, что ж… всё правильно: прекрасное должно быть величаво…», - вздохнула я.
           На следующем школьном вечере ситуация начала резко меняться. Славка Вербовский одним из первых обучился твисту – тут уж Лешка постарался ради друга! – и едва зазвучал знакомый хриплый голос Чабби Чеккера, как он выскочил из толпы и завертелся передо мной. Мальчики сгрудились вокруг нас и пожирали глазами Славку, его разудалые телодвижения. Кое-кто несмело пытался повторить его жесты и коленца… я улыбалась их робким попыткам подражать и охотно соглашалась с ними потанцевать, несмотря на их неумелость.
          Но девочки отставали… еще никто, кроме меня, не освоил твиста. Это было выше их сил – смотреть, как я твистую подряд со всеми мальчиками.
           - Галя! Синицына! – выдернула меня из толпы девочка из старшего десятого класса,  похожая на Ирину Понаровскую, Инга Солдатова. – Я хочу с тобой по-дружески поговорить. Ты же такая приличная, воспитанная, отличица к тому же. Как ты можешь танцевать этот похабный танец? Разве ты не понимаешь, что уважающая себя девушка не имеет права так опускаться? Ты же видишь, никто из девочек его не танцует, потому что все понимают, что он неприличный!
         Она говорила ласковым проникновенным голосом и заглядывала мне в глаза, старательно изображая честный  целомудренный взгляд.
         - Я так не думаю, - улыбалась я. – Это танец протеста негритянской молодежи Американского континента.
         Я знала, что нужно отвечать на выпады только такими политически выдержанными советскими штампами.
         Инга невозмутимо продолжала, словно оглохла и не услышала моей политически выдержанной фразы.
         - Ну, понятное дело… Лешка Княжко! Он из-за границы приехал и привез эту гадость! А ты-то?!
         - Леша приехал из Германской Демократической Республики. Это не буржуазная страна! – сказала я и вновь побежала танцевать,  дав понять, что наша дискуссия окончена.
         - Галя! – присоединилась к Солдатовой «страдающая за нравственность» Зинка Баранкина. – Инга права! То, что ты танцуешь – ужасно!
        - Вальс тоже когда-то кому-то казался ужасным! А сейчас это самый приличный танец! Традиционный! Даже консервативный! – парировала я на бегу.
        Я умчалась от этих зануд танцевать, не вдаваясь в подробности, что против вальса, объявив его непристойным, выступал сам хромой красавец Байрон. Непристойным – потому что мужчина держит девушку в объятиях! Но его возмущенный голос потонул в звуках бессмертного танца! Одним словом, «смеется вальс над всеми модами века!».
          Моим критикам стало ясно, что заставить меня отказаться от твиста им не удастся. Но и терпеть мое первенство на танцах тоже было выше их сил. Пришлось учиться!
          Через месяц коряво твистовала уже вся школа. Я еле сдержала смех, когда увидела, как Инга Солдатова усердно вертит мальчишеским задом – да так усердно, что из-под юбки мелькают толстенькие бежевые панталончики! Все забыли, как дружно отчитывали меня за «неприличное поведение»!
          А тут подоспели и отечественные песни – «Черный кот» Саульского и «Лучший город земли» Бабаджаняна, которую темпераментно пел Муслим Магомаев. Классические твисты! И царили эти песни до тех пор, пока разгневанный Хрущев не обрушился на американский танец. Тогда бедного «Черного кота» прогнали, объявив символом пошлости, а «Лучший город земли» - о Москве все-таки! – втихую сняли с теле- и радиопередач. Но вскоре самого воинственного Никиту сняли – и песни вернулись вновь.