Глава 26

         Сентябрьское солнце щедро заливало желто-голубой Петропавловский собор, золотели липы, выстроившиеся в рядок возле школы… Было так тепло, что даже плащ был не нужен. Я была в любимой пепельно-коричневой  форме с крохотными кружевами возле шеи и на запястьях. В ней я себя чувствовала гимназисткой начала ХХ века, когда школа наша еще была Мариинской гимназией. От нее остались только высокие – в потолок – зеркала на каждом этаже. Спускаясь с лестницы, можно всегда проверить, не растрепалась ли коса, и полюбоваться взрослыми туфельками на гвоздиках.
         Возле очередного зеркала меня ждал Вадик и подхватил мой портфель.
       - А где Рустам?
       - Он на физкультуре.
       - А ты?
       - А я что-то себя неважно чувствую. Ты же знаешь, у меня сердечко барахлит… Так что я один тебя провожаю сегодня.
         Выйдя на улицу, мы поняли, что последнее осеннее тепло обнимает нас, как облако, заставляя расслабиться и поддаться его ласке.
        - Пошли по нашему маршруту!
        - По какому? – рассеянно спросила я.
        - Вдоль Кремля – к Казанке.
        - Нет… это слишком далеко. Мне нужно пораньше быть дома.
       - Ну, тогда зайдем к нам. У нас обед – пальчики оближешь!
         - Твоя работа?
         - Обижаешь!
         - Хорошо, только ненадолго.
         - Смотря на твой аппетит!
         - Когда это я много ела?
         - Шучу-шучу!
        Мы шли по улице, бездумно болтая о всякой ерунде, какая приходит в голову шестнадцатилетним, когда им хорошо от сознания своей юности, которая обещает… всегда что-то обещает.
         Дома у Вадика никого не было. Его мать – медсестра роддома – была на дежурстве. Отец, бывший когда-то начальником пожарки, после анекдотического пожара во вверенном ему объекте перешел на работу в исправительно-трудовую колонию и, как всегда, был на службе. Старшая сестра была на занятиях в университете. Никого…
          Только дневной осенний сумрак, только прохлада и  квадратный стол в самой большой комнате в квартире – кухне. Вадик деловито поставил чайник на огонь и прошел в другую комнату, окно которой выходило на университетский сад, и потому здесь было светлее и радостнее. Стульев не было – мы сели на старый кожаный диван с валиками.

          Вадик осторожно взял меня за руку. Я стала вытягивать ладонь из его руки.
          - Подожди… - попросил он тихо. – Я давно хотел тебе сказать. Но сегодня мы одни… и… в конце концов, я  набрался  храбрости. Ты, наверное, знаешь… А, впрочем, если не знаешь – должна узнать…
          - О чем ты? – спросила я дрожащим от страха голосом.
          Я поняла, что надвигается неотвратимое. Это уж слишком! Третий разговор за какую-то неделю. С ума можно сойти! И опять говорить «нет». Нужно подобрать такие слова, чтобы не было больно их слышать. Чтобы не обидеть, не задеть.
           Не отпуская мою руку, он резко вскинул другую к лицу, как бы защищаясь от неизбежного.
           - Господи!.. Да к чему все предисловия! Я люблю тебя – и это всё.
          Я молчала, опустив глаза.
          - Я могу надеяться? Не спеши! Может быть, все-таки могу?
          Вадик старался заглянуть мне в глаза, которые я отводила, чтобы не встречаться с его вопрошающим взглядом.
         - Что же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь!
         - Вадик, дорогой… - сказала я, прекратив попытки вырвать свою руку из его ладоней. – Сейчас я не могу сказать тебе те слова, которые ты ждешь. Но… я тоже должна сознаться…
         - В чем?.. В чем?.. – заглядывая мне в глаза, испуганно спрашивал он.
         - Если бы это было год назад… одним словом, год назад ты мне нравился…
         - Ну, так это замечательно! – оживился он. – Я постараюсь, постараюсь вернуть твои чувства!
        - Но я же сказала, что ты мне просто нравился… и это было недолго.
        - Всё равно! Что-то было, значит, не всё потеряно! Дай мне шанс!
        Он хватался, как утопающий за соломинку, за мои ничего не значащие, кроме утешения, слова. И вдруг с отчаянной решимостью неожиданно обнял меня и впился в губы – настоящим… взрослым поцелуем.
         Я вырвалась и от внезапности происходящего зарыдала… Бросилась к двери, лихорадочно открывая замок. Вадик выхватил у меня из рук портфель, чтобы затормозить мой бег.
        Я мчалась по улице Профсоюзной, мимо высокой ограды университетского сада, по ковру из первых опавших желтых листьев, и не переставала рыдать… А он мчался за мной. А он мчался за мной с моим портфелем и улыбался. И кричал мне что-то утешающее. А у меня в голове сумасшедше крутился изможденный Надсон: «С поцелуем роняет венок чистота – и кумир низведен с пьедестала!» «Умри, но не давай поцелуя без любви!» - сурово грозил мне вслед бородатый  Чернышевский. «Никогда не следует делать то, о чем нельзя поболтать с людьми после обеда…» - усмехался щеголь Оскар Уайльд. «Всё, что случилось в подлунном мире, будет повторяться», - с сильным акцентом внезапно произнёс арабский мудрец Мангатхаяртирувенкатало, а по-русски Саша.
        И я думала в отчаянии: «Что я наделала! О Боже мой, что я наделала! Теперь всё кончено! Всё для меня кончено! Я должна быть с ним – всегда с ним! Потому что он меня поцеловал – жутко, взаправду поцеловал! Так целуются только взрослые. И раз это случилось – я теперь должна! Боже мой! Что подумают мои друзья – Рустам и Вадим? А Эдик? Как я могу им в этом признаться?!».
         Вдруг неожиданно, неконтролируемо подкралась мысль: «А ведь он дождался момента – Эдика услали на картошку!».
         Когда Вадик все-таки догнал меня, поймав за руку, единственное, что я ему лепетала бесконечно:
         - Никому, никому не говори об этом! Никогда, никогда не делай больше этого!
         - Клянусь, никому не скажу! Только не плачь! – умолял Вадик.
        Но он знал – знал лучше, чем я – что это повторится. И будет теперь повторяться долго-долго.