Глава 27

          После происшествия на квартире у Вадика какое-то время нам удавалось скрывать то, что произошло.
          Вадик держал слово и не рассказывал никому о своей победе. Я понимала, что ему хочется продемонстрировать окружающим новое положение моего возлюбленного, но он помнил, что дал слово – и не хотел со мной ссориться.
         Он по-прежнему провожал меня домой – только всё чаще делал это один, потихоньку оттесняя меня от Рустама.
         Рустам чувствовал, что теряет инициативу, он нервничал и пытался при каждом удобном случае вернуться на прежние позиции. Но его робкий поцелуй остался в прошлом. Я избегала наших встреч наедине.
          Не в силах выяснить, что случилось, и, не имея возможности объясниться со мной – он решил поговорить с другом. Именно ему, Вадику, он поведал о своей любви и в отчаянии произнес пылкую фатальную фразу, которая окончательно запутала поверенного в его тайны: «Она была почти моя!».
          Можно представить себе, что стало с Вадиком, когда он это услышал. Вадик примчался ко мне домой, белый, как мел, с дрожащими губами… Его лицо выражало неописуемое отчаяние! Когда он мне рассказал о разговоре с Рустамом – я облегченно рассмеялась.
          Вадик был уверен, что именно с ним, с Вадиком, поцеловалась я впервые в жизни – и вдруг Рустам заявил такое!
          - Успокойся, Вадик! Это был детский поцелуй. Неужели ты думаешь, что меня привел бы в такое отчаяние поцелуй с тобой, если бы это не было в первый раз?
          - Но почему, почему он это сказал? Он любит тебя – мне показалось на миг, что он говорит правду…
          - Он так говорит просто потому, что ему хочется так думать… Для него этот детский поцелуй слишком много значит. Но не для меня... Наверно, я поцеловалась с ним случайно… потому что он – замечательный друг.
           «Боже мой! Не могу же я объяснять Вадику, что я должна была поцеловаться там, наверху, на холме у этих институтских колонн, над Казанью, окутанной вечерним маревом, рядом с облаками и ласточками. Должна была поцеловаться просто потому, что это был прекрасный миг и я хотела запомнить его на всю жизнь…».

            После этого разговора Рустама и Вадика скрывать уже было, собственно, нечего. И мы стали проводить время вдвоем все чаще и чаще.
            Вадим, с его взрослостью и проницательностью, тоже быстро узнал о нашей тайне – но он не подавал вида, что знает.
            Рустам еще бывал на совместных встречах и участвовал в коллективных походах в кафе и в кино – но всё реже и реже. Ему было тяжело присутствовать при проявлениях нашего напрасно скрываемого внимания друг к другу и наблюдать романтические отношения, которые нечаянно выдавали то слишком поспешно отведенные взгляды, то неловкие прикосновения, то нарочито громкие разговоры…
         И всё же, когда мы вновь изредка собирались вместе у Вадима, пили чай из шиповника, а иногда легкое, как ветерок, белое вино «Алиготэ», Рустам, танцуя со мной, подпевал тихонько, подражая оптимистичному голосу Эдуарда Хиля:

«Только мне всё кажется…
Ну, почему-то кажется,
Что между мною и тобой
ниточка завяжется…»

         В школе Вадик терпеливо ждал меня на каждой переменке, стоя у старинных высоких зеркал, где я любила ловить наши отражения. Вскоре эти одинокие ожидания заметили в школе – и все поняли, что троица распалась.
         И только Эдик оставался в неведении – его нетрудно было обманывать: он учился в университете, целый месяц пропадал на картошке, а по его возвращении наши встречи в надвигающиеся холода становились все более редкими.

          А тут еще мать Рустама не нашла ничего лучшего, как обратиться за помощью к решительной, справедливой и одинокой  Фаине Фатыховне, и рассказала ей о том, что сын  ночами не спит, а только плачет. И виной всему подружка Галя, которую он любит.
          - Что мне делать? – в отчаянии вопрошала растерянная мама. – Как помочь сыну? Может, Галя не любит его? Я не знаю… и не знаю, как быть. Сложно всё у них…
           Фаина Фатыховна, охваченная сочувствием к своему ученику, сердится на меня. Наверное, считает жестокой или, по крайней мере, легкомысленной. И разубедить ее я не могу, потому что случайно узнаю об этом разговоре матери Рустама и учительницы.