Отпуск в Севастополе

               

              Мечта любого офицера-севастопольца – после скитания  по морям и океанам страны вернуться дослуживать в родной город. Даже с понижением в должности, ибо  этот Город-Герой  обладает особой притягательной силой для мальчишек, родившихся здесь. Чтобы это понять, надо пожить в любом, несомненно, прекрасном месте, и приехав сюда даже на время, ощутить в душе  состояние праздника.
               Мой перевод на Черноморский Флот был делом решенным.  Не каждому так везет, чтобы начальник отдела кадров инженерного подразделения флота был моим товарищем.  Как и я, он родился здесь, поэтому в   совместной зарубежной командировке  у нас было время не только поностальгировать по родному городу, но и обсудить мой перевод туда. Будущее было туманным, а так, как карьерист во мне не просматривался,   вопрос о возможной должности не затрагивался.

              И вот, летним солнечным днем я иду по знакомым улицам. Очередной отпуск было решено посвятить продвижению давно задуманного плана. Это был девяносто второй год, СССР вместе с ленинской партией прекратили свое существование, и весь мир с недоумением наблюдал, как эти загадочный русские никак не могут определиться с формой власти, отчего второй раз за столетие  продолжают уничтожать свое государство.         
             Белый город,  почти целиком сложенный из местного известняка,  за время моего отсутствия не изменился.  Здания утопали в зелени, скверы густо засажены цветами. Теплый ветерок с моря навевает запахи, знакомые с  детства. Военные корабли на рейде, катера, снующие с Северной Стороны на Южную,  морские офицеры, спешащие по своим военным делам. В тени развесистых  кленов притаились военные патрули из матросов и курсантов.
 
           Прошло четыре года, как мы разъехались с Колей Болдиным по разным флотам, связи не теряли,  я знал, что он меня ждет  и наверняка приготовил предложение, от которого у меня заранее нет желания отказываться.   
           В коридорах Управления было многолюдно, несмотря на рабочее время. Двери помещений были раскрыты.  Офицеры кучками толпились около распахнутых окон, курили и весело обсуждали что-то занятное,  тихий разговор  часто прерывается дружным смехом.  Я с интересом рассматривал своих будущих коллег, хотя работа за столом  никогда не привлекала.  Мне показали кабинет «Отдел кадров».
   
             Коля сидел за столом с отрешенным видом,  и на мое появление никак не отреагировал.      В голове шевельнулась успокоительная мысль: я одет в цивильную одежду, а тот всегда видел меня в военной форме. Четыре года.  Не признал, видать.
         – Прибыл для прохождения дальнейшей службы! – радостное возбуждение меня не покидало.
          –  Вижу…. Привет Володя… –  едва выдавил он. Выражение на лице при этом было такое, будто он никак не может прожевать лимонную корку.   Возникло подозрение, что мне здесь не рады…        – вовремя ты появился, – гнусаво промямлил он, – в  самую точку.
           – В какую такую точку? – не понял я.  Болдин вяло пожал протянутую  руку.
           – Точка. Момент. Какая разница. Офицеров в коридоре видал?
            – Конечно! Веселые все.  Праздник какой?
            Болдин продолжал жевать лимон.  – Ты угадал.  Праздник!  В кабинете командира сидят  представители киевской власти.  Вызывают по одному, требуют перейти на службу Украине…,  присягу  ей принять.

              Новость была из разряда анекдотов. В жизни таких совпадений  не бывает. Четыре года готовить себя к этому событию, настраиваться, и вот!
           – Но ведь есть командование флота, Москва! Они- то, что говорят.
           – Эти  заявились сюда  утром, без предупреждения, и требуют освободить здание…   от посторонних, как они утверждают. Для нашего командования  это тоже стало новостью. Не знают, что делать. Москва, вообще, молчит….  Такие вот дела.
            – И что, есть согласные?  –  я уже ни удивлялся происшедшему, что ни говори, военная служба приучила относиться ко всякому абсурду, как к реальности.
             – Так я и говорю; ты прямо к раздаче подгадал. Заходить никто не спешит. Просто, не верят, что такое может быть... с нами.  На что-то надеются.  –  Коля криво усмехнулся, –  ты мечтал тут служить? Зайди. Первым будешь. Ты, помнится, у нас кто?   Майор!  Местный.  Понравишься - командиром поставят.  Я рекомендацию могу дать, как обещал. Лови момент.
             – А сам, что решил?
             – Ты- то что! Приехал – уехал, а у меня здесь квартира, семья….  и у других тоже. Я уже был в этом кабинете.  Списки личного состава попросили. Командир попросил. Видно, что  он тоже растерян.  Как они говорят: вы  в нашем государстве находитесь. Независимом!  В нашем городе. Следовательно, в здании, принадлежащем нам.  А здание это – в самом центре города…. Осваиваются ребята, флаг свой приготовили, чтобы над входом воткнуть.

                ____________
 
               Общих тем, что могли заинтересовать меня и посланников в «вышиванках» не существовало.   Я проделал обратный путь по коридорам мимо несостоявшихся коллег.  Вернуть ощущение праздника  никак  не получалось.  На  улицах, казалось, все по-прежнему, но это если не присматриваться внимательней.  Стало больше вывесок на украинском языке, у некоторых встреченных офицеров и матросов на кокарде вместо звездочки красовался малоприметный трезубец.  Их было мало, но они уже сделали свой выбор.  И не веселый смех звучал в коридорах Управления, как мне первоначально показалось, а нервный. Так посмеиваются конкурсанты перед  дверью приемной комиссии, где будет решаться их судьба.
 
               Прошедшей зимой трое коммунистических вождей сообразили на троих документ о том, что теперь они будут главными в своих вотчинах, тем самым,  опровергнув основной постулат партии, что все решает народ.   Ленинская партия долго и трепетно взращивала их  в своих закрытых  кабинетах.  Доверила высшие должности в ЦК, органе, название  которого, звучит хлестко, как взводимый курок пистолета. На выходе получились спецы по части разрушений и развала всего, чем им приходилось руководить. Впору предположить, что в этом самом ЦК целенаправленно  готовили для страны «пятую колонну».
             Составили в Беловежской Пуще исторический документ размером в один тетрадный листок, и разъехались  праздновать  это событие уже в новых должностях. Так спешили, что тысячи вопросов, что неизбежны при таком масштабном разделе, оставили на «потом».
             В том, что в итоге, для России предопределены   наихудшие варианты развития, сомнений не было.   Объяснить происшедшее дуростью было бы весьма просто.  Достаточно было видеть участников этого исторического события.  Не было в том листочке прописано про этот дом в центре Города-Героя, всегда принадлежавший Флоту, ни про сам Флот, ни про часть суши, где этот Флот издревле базировался. Это самое «потом» сегодня и случилось.  Наши недавние друзья первыми стали наполнять этот куцый  документ, больше похожий на сделку,  конкретными пунктами.
               Государственному деятелю нужно было обладать пустяшным и, несомненно,  ущербным интеллектом, чтобы запросто отказаться от этой благодатной земли с многовековой историей, счастливо оказавшейся в твоем государстве.
 
             Безжалостные центробежные силы разрывали привычные связи в некогда едином пространстве.       Ранее, для  молодежи моего поселка проблемы выбора будущей  профессии не существовало.   Автомобильные и автобусные парки всегда нуждались в водителях. Те, которым было вообще все равно, шли в отдел кадров ближайшего завода и оттуда отправлялись в цех, осваивать рабочую профессию. Что немаловажно, государство учило, оплачивая это обучение.
                Советский  народ в целом безынициативен, молча принимает любую власть, чтобы лишний раз убедиться,  что и  тем  до него  нет дела.   Приборостроительный завод,  на котором добывали себе кусок хлеба поколения моих земляков, незамедлительно прикрыли. Министрам обеих независимых государств  стала неинтересна  электронная продукция этого некогда мощного предприятия, предназначенная для военных целей.   В результате,  рабочие   получили свободу.  Настоящую свободу!  Без прав и обязанностей. Делай, что хочешь, иди куда желаешь…. 


              Полное доверие к  государству – опасная вещь. Государство, это люди, а не боги.  Они слабы, трусливы,  жадны, хоть и ощущают себя небожителями.
              Подлость, это когда  против  своих.  Своих людей, которые не подозревают о том, что им грозит.  Определение  -  подлый враг, лишено смысла, враг обязан быть подлым, иначе, какой же это враг.  Враг так же  коварный, жестокий и безжалостный, несет невинным людям лишения и смерть, и, как правило,  располагается от нас по другую сторону окопов.  А как относиться к   людям, которым верили, вынуждены были верить, а те, вдруг,  проявили такие черты, как предательство, ложь по отношению к ним, и подобострастие к вышестоящим инстанциям.

                Природа Крыма никак не отреагировала на изменение своего статуса. Пляжи с мелким песком   и теплое море  манили  отпускников.      С прокаленных солнцем гор тянуло запахом высушенных трав и цветов.  Невидимые цикады звенели в  густых зарослях.  Продавцы на базарах оживлялись, когда я доставал  российские рубли.   В родительском доме как прежде суетилась  мать.  Одна.  Отец не мог стать на ноги после инсульта. 

               
                ____________

              Минуло два года,  и  вот, это произошло. Ожидаемо, но всегда неожиданное. Отец, хоть и смертельно больной, был впереди на дороге жизни, позволял чувствовать себя  младшим поколением.  Он умер, и я внезапно ощутил впереди себя пустоту. 

                Мать с остановившимися от внутренней боли глазами и застывшей гримасой улыбки на лице, встретила меня так, будто я  отсутствовал не больше недели.  Ни у нее, ни у родственников сил на эмоции не осталось. Нужно было приступать к скорбным делам.
                Отец был не только ветераном прошедшей войны, но и   участникам освобождения Севастополя. В советское время власти города всегда присылали ему красочные открытки по праздникам и дарили незамысловатые подарки.  На примерах погребения соседей, участников войны, мы тоже могли рассчитывать на определенное понимание…
                В нынешней мэрии подобными вопросами занимался невзрачный на вид молодой мужчина с бледным цветом кожи. При моих первых словах он сразу отобразил на лице, видать, привычную маску непроницаемости и равнодушия.
                –  Какой, такой ветеран?  Какой войны? Никаких льгот не положено. Это не воинское захоронение.  Платите по тарифу. Компенсации понесенных затрат не будет.
 
                Молодая  страна принялась взращивать своих героев и ветеранов.  А ведь этот субтильный субъект учился в одних со мной школах города.  Мэрия заполнена сотрудниками. Вывески в коридорах, как на русском, так и на украинском языке. Продуктивный период у человека относительно недолог. Некогда ждать, пока установится власть, во всем устраивающая тебя.   Надо  подстраиваться под существующую  и строить  карьеру.
               

              В километре от железнодорожной станции в редколесной ложбине, где местные жители пасли свой скот, вся земля была обезображена полузасыпанными  воронками  и рвами, сохранившими свои очертания с войны. Наверное, во время боев  за Севастополь здесь располагался медсанбат, так как,  часто из  неглубоких ям  выступали на поверхность  человеческие кости, на которых сохранились  остатки  бинтов.  Милые жвачные животные, забыв о пище, в нарушение всех животных законов, обожали часами мусолить их во рту.
                Новые власти открыли здесь кладбище. На  обследованных саперами участках возникли первые ряды свежих холмиком.  На табличках и памятниках знакомые с детства фамилии людей, которые были на слуху с детства, и нашли успокоение недалеко от родных стен.
 С квитанцией о покупке участка  для захоронения мы с братом стояли на дорожке между могилами  и вспоминали людей, что нашли здесь успокоение. Главным могильщиком здесь обретался одноклассник брата, так, что надгробие мы могли установить  в любом понравившемся месте.

                По краю расширяющегося кладбища, вдоль забора, была выкопана глубокая траншея. С дальнего края ее уже начали засыпать.  На краю, там, где засыпка оканчивалась, застыл трактор. За разрытой траншеей, рядом с ней, была видна еще одна – засыпанная. Из длинного холмика кое-где торчали палки с маленькими табличками.
                – А это еще что за раскопки?
                Могильщик, флегматичный малый, в выгоревшей на солнце бурой футболке, равнодушно буркнул. 
               – Могилы. – И видя, как мы недоумевающе уставились на него, продолжил. –  У людей нет денег на похороны. У кого они есть - вон памятники стоят. –   Он помолчал, –  иногда привозят трупы, завернутые в тряпки, вываливают из самосвала и уезжают.  Ни имени, ни фамилии….  Из моргов  привозят.  Партиями. Мы их выкладываем на дно траншеи и присыпаем. Так рядком они там  и лежат.
              – А таблички? На них цифры!
               – Милиция требует. Описывать, в журнал заносить под номерами. На всякий случай.
                Шесты с табличками стояли криво, некоторые упали на свежий грунт, на засыпанной траншее они стояли редко, вразнобой.
                – Никому до них дела нет, – позевывая, продолжил бывший одноклассник, – а мне, зачем эта канитель…  используем повторно эти шесты.   
                – И сколько здесь таких….?
                – Сначала мы вели учет, – он поправился, – и сейчас ведем…. Сколько? Десятки. Они плотно лежат. 

                Я вспомнил, как в полусотне метров от этих траншей, в маленькой ямке когда-то   мальчишки откопали останки умершего  солдата.  Мы были школьниками, и поиск оружия на местах боев, был нашим излюбленным занятием.  Волнующим и опасным. Под тонким слоем глины покоился человеческий череп  почти целиком замотанный бинтами.  Можно представить, какую страшную рану получил тогда боец, если все лицо, включая глаза, были под толстым слоем бинтов.  Я взял голову в руки. Из под бинтов, там, где полагалось быть носу, показались красные капли.  Обильно смазанные лекарствами в медсанбате, через двадцать с лишним лет, раны продолжили кровоточить. Мне стало жутко.  Будто под бинтами скрывается что-то страшное, и боец по-прежнему  испытывает  боль.
             Убитые и умершие  в  санчасти,  лежат в этой земле безымянными, кое-как присыпанные.   Так,  то под бомбами хоронили….   Каждое захоронение - подобие братской могиле.  Места на плитах не хватило бы, чтобы перечислить всех, кто покоятся под ними.  Через шестьдесят лет людей, в мирное время,  так же закапывают без памяти, даже в виде деревянной дощечки.  Стараются прикопать глубже, чтобы потом вновь использовать   освободившуюся площадку.  Только мертвые в последние минуты жизни узнают  правду. Настоящую безжалостную правду. О давно прошедшей войне и о новом  времени, когда людей стали зарывать, как бродячих собак.


                Иногда зарождающаяся  трагедия для русского населения полуострова воспринимается, как недоразумение или анекдот. На железной дороге, на межстанционных  линиях все чаще слышалась татарская речь.  Вернувшееся из ссылки,  депортированное во время войны местное население,  почему-то  стало активно осваивать  эту отрасль транспорта, занимать места в кабинетах и диспетчерских, часто  без умысла переходя на родную речь, зная, что за пультами почти везде сидят их соотечественники. Вновь назначенный начальник станции, из их числа,   плохо знал русский язык, украинский не знал вообще, отчего депеши из Киева ему сначала переводили на русский, затем земляки втолковывали ему  руководящие циркуляры - на своем. 

             Надо сказать,  старожилы станции, пережившие войну, и поведавшие мне эти новости,   относились к подобному без особых переживаний.  На их веку  железнодорожный узел последовательно  находился под  управлением советской, немецкой, румынской, снова советской, украинской администрации, и вот, теперь – татарской.  При любой власти паровозы, тепловозы, а затем и электровозы передвигались по одним и тем же рельсам, а правила движения при всякой власти  оставались  одинаковыми.

                _______________

                При посадке в автобус я пропустил вперед пожилую женщину с двумя увесистыми сумками. Это была наша соседка тетя Лена.  Соседка меня тоже узнала и равнодушно кивнула в ответ на мое вежливое приветствие.  Когда  существование  соседей десятилетиями проходит перед глазами, а низкий забор не может скрыть часто неприглядные моменты чужой жизни,  восторга от неожиданной встречи ожидать не стоило.
                На конечной остановке тетя Лена   вытащила свою поклажу из автобуса, и тяжело переваливаясь с ноги на ногу, заковыляла к дому.  У нас была одна дорожка, я ее должен был обогнать, поэтому не предложить помощь с моей стороны было бы верхом невоспитанности.
                Какое-то время мы шли молча. Я знал, что у нее давно умер муж, единственная дочь со своим  больным сыном никак не могла устроить семейное счастье, поэтому радость в ее доме  была гостьей  редкой. Я сам слышал, как она в сердцах выговаривала  богу; забрал мужа к себе, хотя он был еще не старый, а «этот» живет и живет….   Мой отец раздражал ее  самим фактом своего долгого существования.
                – Тетя Лена,– начал я, чтобы завязать разговор, – я далеко нахожусь, как жили мои родители, как мать одна справлялась хозяйством, когда отец болел?  Это ведь на ваших глазах было.
                –  Жили, как и все, -  трудно,   –  не сразу, односложно отозвалась попутчица, – кому сейчас легко.
                – Ну, что, в основном, в магазине мать покупала из продуктов?
                Тетя Лена взглянула насмешливо.
                – Кефир, хлеб.
                – И все?
                – Все!  Продукты дорогие. А где  она денег возьмет, если дети не помогают.
                – В каком смысле – не помогают? – не понял я, – посвящать постороннего человека в семейные товарно-денежные отношения не хотелось.
                – Так все же знают, что им никто из детей не помогает. Ни от кого   копейки не дождешься, – соседка уже торжествующе посматривала на меня, – вот они  и перебивались с хлеба на воду. 
                Слегка потрясенный сказанным, я молча шагал рядом. Что-то непонятное творилось на улицах родной станции.  Похоже,  и у тети Лены  в душе случались праздники, к примеру,  когда она видела, как мучаются  соседи.

                – Мама! Что за дела? Почему ты позоришь меня перед соседями, – моему негодованию требовался выход, –  я ведь ежемесячно посылаю тебе деньги.  Больше, чем ваши пенсии украинские.  Одета в тряпье, почему не носишь вещи, что я тебе купил? Зачем прибедняться!
                Мать собрала морщинистые губы в комок и отрешенно смотрела в сторону.
                – А зачем всем знать про твои деньги?
                – Как, зачем!  Хотя бы для приличия. А то, что получается,  сын - офицер морит родителей голодом.
                – Ты вот не знаешь! У нас на улице никто из мужиков не работает…  те, кто живой остался.  Работы не стало.  А знают они только про нашу с отцом пенсии. Лезут прямо в дом, займи, мол, хлеба купить не на што. … И даешь понемногу, чтобы отвадить, хоть знаешь, что не отдадут. Так то с пенсий… а узнает кто, что я и от тебя деньги получаю -  убить могут. Народ голодный, хуже зверья стал.  Отец уже не помощник был, а теперь я одна осталась.
                Что-то тяжелое ворохнулось в груди. – Так ты и дочерям своим, ни брату  не говорила про мои переводы?
                – Зачем? – опять вопрос наивный и простой до одурения.  Действительно, «зачем?», не мне осуждать родных людей за то, как им приходится выживать в новой стране.
                – Я и переводы твои получаю далеко в городе, где меня никто не знает. Кассирша на почте выдает деньги, хвалит тебя, а мне больше и не надо. Зачем другим знать?

                Опять вопрос повис в воздухе.  Тут явно не тот случай, чтобы гордиться своими детьми прилюдно и хвастаться достатком. Так проще жить в мире, где несправедливость стала нормой жизни, где старшему сыну нет никакого дела до старых родителей. Когда твои реальные дела незаметны и неизвестны, а окружающие судят о тебе по слухам и домыслам.  Все эти годы сестры молчали, но можно представить, что у них было в мыслях.  Но на что-то мать эти деньги расходовала, наверняка, выдавая их за свои - пенсионные!

                Ладно! С деньгами понятно. Иметь и тратить их – здесь смерти подобно. Уезжать из родного гнезда мать категорически отказывается.  Наступила  осень, скоро – зима. Надо что-то  купить взамен старой фуфайки. На городской толкучке, что расцветают на пустырях при каждой смене власти, мы с племянником присмотрели ей приличную одежду на зиму.  Севастополь – портовый город, поэтому неудивительно, что на земле, на  подстилке из картона оказалась почти не ношеная вещь из Уругвая. Об этом свидетельствовал «лейбл», намертво вшитый во внутренний  шов.  В далекой Южной Америке из отлично выделанной овчины сшили добротный женский полушубок, украсили его кокетливыми меховыми опушками на  рукавах  и по нижнему краю.
              Я заранее стал гордиться подарком. Мать в старости сохранила девичью фигуру, и этот полушубок, невиданный на  станции,  где она провела последние тридцать лет своей жизни, наверняка, согреет ее худенькое тело….

                … она даже не стала скрывать своих слез.  – Дык, меня в такой шубе разденут сразу, домой не успею дойти с магазина…   
                Что тут поделаешь?    Хочет остаться хозяйкой в своем доме, с кошкой и собакой.  Загубленная юность в оккупации, довоенный и послевоенный  голод в деревне, когда люди тайком подъедали еду, предназначенную колхозным коровам.  Так она и пронесла через всю жизнь смирение к невзгодам и вечное ожидание повторения вселенского горя. Этот полушубок абсолютно не вписывался в ее представление о насущных  вещах.
               
                Я долго рассматривал свою покупку. Постепенно, исподволь, стал понимать, что южноамериканские дизайнеры в стремлении сделать вещь – красивой и удобной, малость перестарались. Бесполезные опушки  были срезаны сразу. Шикарный меховой воротник мог вызвать интерес у потенциальных грабителей.  Рукава? Деталь  необходимая, но они не влезут в  рукава фуфайки….
              Утром изящная шубейка стала похожа на сарафан, что позволило  надежно  скрыть ее  под обычной курткой.
      
                _____________
 
           Станция связана с городом автобусным сообщением, поэтому я ежедневно следую по знакомому маршруту, от родного дома  до остановки, которая является здесь своеобразным центром.  Как правило, пассажиров в автобусах мало, бюджет не каждой семьи выдержит подорожавшие поездки.
              На разбитой  асфальтовой дороге я обогнал бородатого бомжа, одетого в обноски. Давно никем не тревожимый сивый волос густо покрывал грязное лицо.  Было видно, каждый шаг давался ему с трудом. Несчастный  с трудом переставлял ноги, осторожно ставя их на землю, будто босиком наступал на острые камешки.
              На остановке  дожидался автобуса одноклассник еще по начальной школе.  Вовку Барановского я не видел лет пять, знал, что тот устроился на работу в военный арсенал Российского флота.
               – Знаю, по какому поводу ты здесь. Прими соболезнования… – мы пожали друг другу руки. Дальнейший разговор получился пугающе коротким.
                – Как Витька Попов?
                – Умер!
                – Сташевский?
                – Умер.
                – Запорожец? .....
                Словно мор прошелся по поселку, выкашивая ровесников. Это были ребята, с которыми я рос. Почти все они в свое время решили, что восьми классов средней школы вполне  хватит им для взрослой жизни. Я еще два года таскал в  портфеле учебники, а они носились по улицам на мопедах и мотороллерах, купленных на первые зарплаты, обзаводились подругами.
                …Умер, уехал.
                Вдруг, тезка  как-то странно подался вбок, знакомо недовольно насупился, – я в магазин за сигаретами.
                – Витька Лобанов? – продолжил я перекличку из прошлого  школьного журнала.
                – Бывший одноклассник, отходя, глянул за мою спину, – да вот он!
                Я растерянно оглянулся. На остановке мы были одни, если не считать приближающегося  бродяги.
                – Что! Витька?
                -----   ---
                – Привет Вовка! С приездом. Как дела? – бродяга доброжелательно мне улыбался. Витька всегда был добродушным и отзывчивым парнем.
                Я что-то отвечал, тоже улыбался, ощущая недостаток воздуха в легких.  Наверное, в организме пробудились какие-то защитные  функции, потому, что  зрение расстроилось и не желало фокусироваться на лице передо мной.   Сознание отказывалось признавать в этом  человеке без возраста своего одногодка.   Знает ли сегодняшний Витька Лобанов, что у него нет ничего общего  с тем пацаном, что  когда-то,  проносился мимо калитки моего дома  то на грузовике, то на мотоцикле.   Невольно  приходит в голову; а что во мне сейчас видит мой товарищ по детским играм?  Да! Кто раньше начинает взрослую жизнь, тот ее раньше и заканчивает. 
                – На сигареты не займешь,   – Витька горбится, но  просьба звучит даже весело. Понятно ведь, деньги ему не очень то и нужны
                Я наугад достаю из кармана пачку местных карбованцев-купонов   и сую ему в руку.   Он озорно подмигнул мне, ничего, мол, прорвемся,  и направился в магазин.    
                – И сколько ты ему дал, – спросил Барановский, – разминувшийся с Лобановым в дверях.
                – А ты откуда про  то знаешь?
                – А что тут знать, – так же недовольно пробурчал он, – раз тот в магазин направился.
                – Ты вот объясни мне, что с людьми стало? – продолжил я волнующую меня  тему, – ты первый, с кем поговорить можно.
                – Привыкло наше поколение, чтобы за них решали…
                – А что решать?  Витька, почему не решает?
                – Он водила,…  был,  возить стало нечего.  И некому.  Кто хочет работать,  в Россию на заработки подались, дома строят и там и здесь, а этот так и живет себе в родительском доме.   Халупа разваливается, зимой топить печь будет нечем,  – Вовка безнадежно махнул рукой, – и другие так же…
               
 
                _____________

                Я опять на улицах родного города. Мысль, зайти в Управление Флота, и узнать; какой флаг висит над входом, даже не приходит в голову.  Надо продолжать служить там, куда забросила переменчивая фортуна. На улицах много седых мужчин со следами военной выправки, в которых легко узнавались  военные пенсионеры. Они продолжают жить, как бы в СССР, не спешат принимать украинское гражданство и продолжают получать пенсии из России.     Двусмысленность их положения    при общении, бросается в глаза.    Многие сменили Россию на  Крым, когда он уже был украинским.               
 
                На почте сгорбленная бабуля в повязанном теплом платке, протягивает мне бланк перевода.
                – Сынок! Помоги заполнить эту бумагу. Не поймешь что писать. Дочка денег выслала, а мне язык этот учить уже поздно…
                Матери, наверное, тоже кто-то помогает заполнять бланки с моими переводами. Она и русский то язык плохо  знает, а украинский для нее, как китайская грамота.    Рядом за столом пыхтит над бумажкой пузатый дядька с вислыми  седоватыми  усами.
                – Послушайте! А что обозначает этот оборот речи? Как правильнее перевести? – спрашиваю я его.  Видно ведь, что тот явный хохол.
                – А бес его разберет, – отзывается «хохол», –   я здесь в военном санатории  на  отдыхе. Сам из России, хоть и украинец по паспорту.
               
                – Ну и переехал бы на постоянку сюда, раз так сложилось, –  решил я продолжить разговор, когда мы познакомились,  – карьеру бы сделал, раз из титульной нации.
                – Языков заграничных не знаю. Остался после службы  в Хабаровске.  Почему? …   Отец присоветовал, почти заставил.  Говорил: никогда на Украине порядка не будет, это я тебе, как истый украинец  утверждаю.  Живи, где живешь. Бороться за всякую свободу  мы можем, а распорядиться этой свободой не способны…. Он тоже офицером был.

                На улице я его подождал. – Просвети меня. Ты тоже «москаль», или как-то  по-другому обзываешься?
                –  Все, кто, в России, или за Россию – все москали, будь ты хоть негром.
                Мы пошли рядом, по тротуару, – а почему порядка не будет, как твой отец утверждает? Здравомыслящие люди везде есть. И на Украине они найдутся.
                – Ты украинский гимн слыхал? –  вдруг спросил он.
                – Ще не вмерла Украина! – больше не знаю.
                – А ты почитай, или послушай внимательно, о чем  дальше поется.
                – Да ладно!   Еще гимны чужие мне изучать!  Тут текст  своего, который раз исправляют, не упомнишь.
                – Плохо, что в России не обращают на подобное внимание.  Посол наш  там только по бизнесу специалист.  А ведь, там прямое руководство к действию, впрочем, как и в польском гимне.  Текст тоже поправляют, исходя из ситуации.
                – Живешь в России, а гимны иностранные изучаешь, – грузный «хохол» был явно старше меня, с цепким изучающим взглядом. Среди моих сослуживцев такие типы отсутствовали.
                – Ты в Афганистан не попал служить?  – вдруг он снова озадачил меня вопросом, – Смотрю, по   возрасту вполне мог.  Нет!  Я - тоже.  Но вот, скажи, почему афганцы так яростно сражались с нами.  Не за свободу же.  На ее никто не покушался, вон, сколько там понастроили.  Но, вот, поди ж ты, воевали и умирали неизвестно за что.  Так я тебе скажу; напрасно думают, что человечество  всегда стремится к  миру. Воевать, это не  горбатиться с утра до ночи в поле, особенно, если за войну платят.  Это занятие достойное мужчины… к слову, к Чечне это тоже относится.
                – Ты насчет гимна начал, причем здесь Афганистан и Чечня?
                – В первоначально  варианте, написанном еще в девятнадцатом веке, украинцы желали освободить  «маленькую сторонку», чтобы там «пануваты», то есть – править самим, затем,  после революции,   освобождать  от москалей уже надо было территорию до Дона. А недавно слышал гимн в исполнении младших школьников.   Украина  у них до Кавказа.   Вот так. Музыка  та же, а планы выросли.
                – А на Кавказе об этих планах знают?
                – До Кавказа! Они не совсем идиоты. В Крыму, тем более – Севастополе,  жили,  не подозревая, что это Украина.  А  сейчас на почте мы с тобой  украинский язык изучали, иначе денег не получишь.  Так, что  и там не надо зарекаться.  Заплатят кому надо, нас с тобой не спросят.…    А Афганистан я к слову упомянул. Был у родственников в Виннице.  Работы для молодежи мало, так она в боевые дружины сбиваются. Против кого воевать собрались? Страна независимость получила, живи, радуйся.  Те же моджахеды на выходе получаются…


                Неделя вынужденного отпуска подошла к концу.  Поймал себя на мысли, что покидаю Родину без привычного волнения. Уже врос заботами и семьей в новое место, а старое покрывается  туманом забвения. Только люди, с которыми ты провел часть жизни, способны возбудить воспоминания. А если этих людей не стало, то и прошлое уходит с ними.
                Не нужны  севастопольцы  новому государству. Издревле, пришельцам нужна только территория, а  люди на ней должны уехать, умереть, переродиться.
   
                1996 г.