Избач. Повесть. Часть 4

4

В послевоенное время рабочие руки были в дефиците везде. Нужно было не только города и заводы поднимать, но и сельское хозяйство. Тем более голод 1946-1947 годов дал одно из важнейших направлений работы и властных структур, общественных организаций и активистов. И за каждого работника шла нешуточная борьба. Чтобы удержать людей в колхозах, колхозники не имели паспортов. Несправедливо, но факт. Нужно было быть служащим или, когда колхоз нуждался в специалисте, посылал кого-то на учёбу. Тогда молодой человек или девушка получала паспорт и могла уехать в город для получения образования. Колхозник мог поехать в город, скажем на рынок, продать там что-либо и взамен купить, но для этого ему в колхозе выдавали справку с печатью, точно, как «мандат» на заре советской власти.
С нового года Иван вышел на работы в колхоз, так как уже пару раз приходи «ходоки» и «сватали» на работы. Особых «козырей» у них не было, кроме того, что и так все знали: работай на «трудодни» и потом, по итогам года получишь натуральную оплату зерном и другой продукцией сельского хозяйства.
Хоть изначально Прасолу меньшему приходилось работать не скотником, а механизатором на ферме, так как на правлении колхоза, когда его принимали в колхозники, спросили:
– Какая воинская специальность была?
– ВУС 233, – по-военному чётко и без лишних слов ответил Иван.
– Ну и шо ты прикажешь теперь в военкомат звонить и узнавать, шо це таке? – возмущался председатель, – избач, он и на ферме избач.
– Это означает «специалист Бомбардировочного и артиллерийского вооружения и автоматов пассивных помех» – выпалил Иван.
Все члены правления колхоза закатились смехом. А, когда все успокоились, заведующий фермы сказал:
– Уж лучше пусть будет ВУС, какой там? 233?!
И снова было весело. Но Иван не смеялся. Он сказал ровно столько и то, что от него требовали. Обвёл всех взглядом, дал уточнения и сыронизировал по поводу смеха:
– Для тех, кто не разбирается в классификации воинских специальностей, поясню на пальцах, – при этом машинально выдернул из рукава фуфайки правую руку, даже забыл, что на ней-то одного из главных-то и нет, а потому резко одёрнул назад.
– Короче, я – слесарь-монтажник. Думаю, что механизмы коровника – это то, что нужно.
Все оживились.
– Ну, вот, это другое дело, а то…
– Вы спросили – я ответил. Спросили бы иначе – ответил бы иначе. Не нравится, я могу и в избачи пойти. Меня туда снова с руками и ногами возьмут. Разве нет?! – чуть повысив голос, спросил Иван.
Возражений не было. Все понимали, что он прав. Да и работу избача не сравнить с работой того же механизатора на ферме. На том и порешили.
Но работать на ферме Ивану долго не довелось. Как-то приехал с представителями районной власти заведующий отдела кульпросветработы и поинтересовался, как обстоят дела с работой избы-читальни. Получив невнятный ответ, да и то, что он слышал о положении дел в этом колхозе говорило о неудовлетворительной работе. Потом он поинтересовался, а где сейчас тот паренёк, который работал здесь с весны 1943 года, т.е. со времени освобождения села от фашистов. Заведующему ответили.
– Товарищ председатель сельсовета, прошу вас, обеспечьте явку Прасола Ивана… как его по отчеству? Фёдоровича. Пусть он с недели приедет к нам. Думаю, что на ферме ему замена найдётся, а тут, для работы в культуре, любую доярку или скотника не поставишь.
К разговору подключился второй секретарь ВКП (б):
– Совершенно согласен с товарищем зав. культпросвета. Нам культуру села поднимать нужно. Война закончена. Нам нужны опытные культработники, пропагандисты идей партии.

Через три дня Иван уже имел разговор в райотделе культпросвета. Заведующему потребовалось не более десяти минут, чтобы получить от молодого человека согласие на работу в должности, которую он по праву должен был занять, после окончания срока служба.
По дороге назад, а ехать, как обычно, пришлось в кузове, обдуваемом свежим морозным, хоть уже весенним, но мартовским ветром. Часть пути всё же пришлось идти пешком, так как в распутицу дорогу расквасило и грузовичок «садился» в колее на мосты. Водитель остался дожидаться тягача, а Иван «ноги на плечу» и с папироской в зубах, с какой-то «прилипшей», одной из новых модных, мелодией в голове. Настроение было добрым, хоть километра четыре, если не более того, нужно было перемещать грязь с одного места на другое.
Привыкать к работе, которую ранее выполнял уже долго привыкать не пришлось, а вот к изменениям в обстановке более, чем за два года пришлось. И это было связано с тем, что у каждого человека свои привычки, манеры, даже тот факт может влиять на тоже расположение приборов и самых востребованных документов, которые должны были быть «под рукой», влияло и то, человек какого роста и кто он, «правша» или «левша» по жизни. Кто-то любит, чтобы рабочий стол был всегда свободный от текущих документов, а у другого должно быть нагромождение из горы формуляров и папок. И любимое занятие второго, копание в той самой горе всего, для создания вида рабочей обстановки и ещё того, что работа не из лёгких, требующей постоянной активности и энергичности.
Иван относился к первому разряду работников. У него на столе и вообще на рабочем месте не было ничего лишнего. А все нужные для работы картотеки и бумаги были разложены по важности, частоты пользования и просто по алфавиту.
Поэтому первые два-три дня всё же пришлось повозиться, навести порядок и систематизировать документацию. Наведя небольшую ревизию, Иван понял, что тут мало что изменилось, хотя времени утекло с той поры, как он принял и работал, после освобождения от немецких захватчиков села, избачом, только немного пополнился библиотечный фонд. А, что касаемо проводимых мероприятий, то их перечень был очень скуден и, возможно, что половина, из отмеченного, не проводилась вообще. Просто Иван хорошо знал ту женщину, которая исполняла обязанности, но слово энтузиазм или инициатива – это не про неё.
Иван первое время и сравнительно долго ходил на работу, как и многие фронтовики, в форменной одежде. А так как званий у него не было, рядовой, то и погоны или лычки срезать не пришлось. Шинель тоже была добротная и ему по его стройности фигуры очень шла, а когда и шапку надвигал набекрень, то выглядел даже как-то по-пижонски. Даже при желании, если бы захотел одеть что-либо гражданское, то своего ничего не было, а, если бы и было бы, то вырос бы из размеров. Да и к тому же за два года привык к форме, и она его не тяготила.
Ну и понятное дело, что к нему сразу стали прилипать и те, кому раньше было 14-15 лет, а сейчас они превратились в девушек, при всём, что у них должно быть дадено природой. Иван не был робкого десятка и даже наоборот, но, когда к нему заходила целая гурьба девчат, а за ними хвостиком парни-малолетки, как правило меньшие братья «принцесс» с дружками – охрана своеобразная. Девушки постарше отличались серьёзностью и это объяснялось тем, что у многих парни, с которыми они дружили, сложили головы на фронте и их участь стала неопределённой, даже если раньше значились, как невесты и были засватаны.

Немного разобравшись с «наследием», доставшимся от предыдущей хозяйки избы, Иван понял, что напрочь отсутствуют агитационной и патриотической направленности плакаты. Не рисовать же ему самому. Кроме того, хотелось «выцыганить» в отделах районной исполнительной власти кое-какой «периодики» и журналов, вспомнив, как с этим было хорошо на службе, в плане оформления «красного уголка». И журналы, и газеты в подшивках – одно удовольствие работать и есть откуда материал черпать для пропагандистских бесед в трудовых коллективах на фермах и на полевых станах, в бригадах, где преобладающим контингентом, по понятным причинам, женщины.
Зимние дни короткие, да ещё и задержался, вернее задержали по важному вопросу «об подготовке и успешном проведении избирательной  кампании по выборам в краевые, областные, окружные, районные, сельские, поселковые Советы депутатов трудящихся РСФСР 21 декабря 1947 года». И постепенно радость от того, что Ивану, как избачу, как он планировал, напрягаться и выбивать журналы, газеты и плакаты не пришлось, а наоборот, их насовали столько, что возникла сложность в доставке всего добра до места назначения. Благо, если с транспортом повезёт, а если… Время сумерек было не за горами.
Выйдя на окраину райцентра, где восточный ветер всё уверенней и уверенней начинал пробирать. Избач курил и пританцовывал вокруг узлов с агитационным материалом.
Притормозил грузовик. Из приоткрытой пассажирской двери высунулся упитанный мужик в полушубке и бодрым голосом обратился к «танцору» на обочине:
– В такую погоду хороший хозяин собаку за дверь не выставит, а ты вот тут…
– Так не дайте околеть, подвезите, до коли возможно.
– Ну, если тебя устроит «купе» в кузове, среди ящиков, то прыгай. До Ново-Андриановки довезём. Что в узлах везёшь, харчи?
– Да, если бы. Агитки к выборам, да газеты. Избач я, из Марьевки.
– Слышал я за тебя. Прыгай, бо смеркает уже, а дорога, сам знаешь – не подарок.
Иван перекинул узлы и запрыгнув привычно в кузов, втиснулся пониже между ящиками, чтобы меньше «сифонило». Движок зарычал, колёса пробуксовали, машину чуть занесло, но водитель быстро выровнял «полуторку», и она устремилась навстречу ночи.
Минут через двадцать машина притормозила у развилки дороги, где избачу нужно было топать дальше, а завхоз на грузовике, с тем грузом, что получен по разнарядке, сворачивал вправо, где через два километра его дома ждал уже, томившийся на самом удалённом от топки конце варочной плиты, хорошо протопленной печи, ужин. А жена, отодвинув на кухне занавеску, вглядывалась в темноту за окном и прислушивалась к звукам, но не ожидаемый напряжённый гул уставшего за день движка грузовика, а только завывающий в трубе ветел говорил, что ожидать ночью позёмку и перемёты на дорогах.
– Ты живой там, избач? Али пригрелся там, вылезать не хочешь?
– Если вы не против, я с вами до села доеду, а оттуда напростец мне поближе будет. Дорогу знаю и с закрытыми глазами не заблужусь.
– Барину видней, – усмехнулся завхоз и обратился к водителю, – трогай, Коля!
Действительно дорога, которой решил избач дальше добираться домой, километра на три так окажется ближе и это «плюс». А «минусом» было то, что идти нужно было не по дороге, а выйдя за село направиться на восток, в сторону хуторка километра три, а за ним вдоль левого крутого косогора, очертившего русло речки Каменки, где в летнее время, конечно, была накатанная телегами дорога, идти на северо-восток ещё километра четыре.
Въехав в село и свернув в сторону складов, грузовик остановился.
– У тебя молодайки нет тут у нас, заночевал бы, а утром…
– Нет, нету, не успел найти, да и молод ещё. «Хомут» на шею всегда успею одеть. Жениться – не напасть, лишь бы женатым не пропасть.
– Так я же не жениться тебе предлагаю, а … поджениться. Как раньше были постоялые дворы. Глядишь, ещё когда пригодилось бы.
Иван ухмыльнулся:
– Не, спасибо! Не засватать ли вы меня хотите? Небось, дочка на выдане?! – не без иронии, даже не ожидая от себя такой смелости, прямо спросил у доброжелателя.
– Смышлёный малый! Верно, и у меня пара девок имеется, но это справедливости ради, не навязываясь. Доброй дороги, избач!
– Спасибо! Надеюсь…
Ноги, согнутые в коленях, при сидении в кузове затекли и какое-то время нужно было их разминать, расходиться, чтобы набрать нужный, с учётом дорожной ситуации, а лучше сказать, в условиях бездорожья, темп. За спиной постепенно растворялись в сгущающихся сумерках тусклые огоньки в окнах селян. Справа, выше зенита, прячась за рванные облака, заметив одинокого путника, ухмылялась бледная Луна в растущей фазе и затем, «застенчиво» пряталась за облаками, как за вуалью скромная девушка.
Ориентиром, кроме небесной скромницы для запоздалого путника была сначала балка, поросшая камышами, по левую руку, с уклоном изначально с востока на запад, где, если откидать внушительный слой декабрьского снега, можно было добраться до ручья, несущего воды в сторону селения, от которого удалялся путник. Затем, за переломом рельефа, овраг в обратном направлении начинал разрезать земную плоть, всё больше углубляясь и расширяя себе русло, во время таянья снега или, неся мощные дождевые потоки, пока ему не преградила путь плотина – творение рук человеческих. Рядом располагаются летние лагеря для крупнорогатого скота. И отсюда, если бы не темень непролазная, то открывался бы прекрасный вид вдоль долины речки Каменки направо, на юго-запад, в сторону Милости-Куракина, село, получившее в годы Советской власти другое название – Политотдельское. Налево, на северо-восток, куда и лежало направлении вынужденной ночной прогулки Прасола, где-то там, за косогором и резким изменением рельефа и располагалось его село.
Хоть ещё нужно было топать и топать, здесь размещались земли колхоза «Освобожденный труд» Петровского сельсовета, а чуть дальше и колхоза «Труд» Камышевского сельсовета, под началом этого сельсовета и работал Иван в избе-читальне. Но эти границы, тем более сейчас, в темноте и на просторах, сплошь занесённых снегами и не для агронома или председателя колхоза, а для избача, проживающего в одном из них и не имеющего прямого отношения к колхозу, хоть и успел в нём поработать, были чисто условны. Иван вглядывался в разыгравшуюся вьюгу, которая дула прямо в лицо, от чего слезились глаза и старался разглядеть косогор Турской горы, за которой и распласталось в долине родное село.
Уже никто, даже сторожили не могли сказать, почему гора именно так назывались. Туры, дикие быки, давно уже вымерли, но не иначе, что название имело отношение к этим крупных и сильным животным. Возможно, гору назвали из-за конфигурации или крутизны. Как быто ни было, гора была излюбленным место катания на санях детворы. А сейчас для Ивана было главным дойти до неё и считай, что он дома.
Насмешница Луна, видимо совсем устало «играть в прятки» с запоздалым путником, и она совсем спряталась за тучами, сменившими облака. В крайнем случае, небо стало совсем тёмным – ни луны, ни звёзд, ни зги не видать. Сапоги местами проваливались в глубокие наносы снега и, из-за того, что сверху образовывалась настовая корочка, ломать её голенищем сапог было трудно и избач часто падал, так как туловище, наклонённое вперёд продолжало двигаться, а ноги застревали в снегу. Сил оставалось, как казалось, дойти и упасть без движений.
Его раздумья прервал вой, но не вой вьюги, который сопровождал Ивана весь путь, а вой зверя и не одного, волки, почуяв добычу, видимо пытались выбить из этого, и без того выбившегося из сил путника, последнее желание уйти от преследования и тем более сопротивляться. Непроизвольно мурашки пробежали по коже. Иван быстро «прострелял» глазами темноту, в попытке что-либо увидеть, но тщетно, темень такая, что в пяти метрах ничего не видно.
Конечно, Иван знал и не только из рассказов стариков, что волка можно отпугнуть и не отдать себя в жертву, в качестве «дичи», если развести костёр. Но вся трагичность момента заключалась в том, что он находился не среди лесонасаждений, где много веток, сушняка под ногами или над головой и даже не на склоне того самого правого очертания речки, на кручах которого из снега торчало много репейника, полыни и других растений, со сравнительно высокими и тугими высушенными стеблями, которые хорошо горели. Подошло бы и перекати поле, но его с полей уже, видимо, поотрывало и перекатило туда, где кустарники или деревья угомонили их стремительное путешествие.
Иван, сняв армейские перчатки, давно уже держал в руках спички и нервно пытался подкурить сигарету, сбросив баулы у ног. И вот папироса загорелась. Избач топтался на месте вглядываясь в темноту, пока, не зацепившись за вещмешок, не удержался и упал через него. Видимо, так было угодно, как и яблоко, упавшее Ньютону на голову, для открытия закона всемирного тяготения. Иван не стал кричать «эврика», начал судорожно развязывать узел, но застывшие пальцы и обстановка, воцарившаяся над ним, в прямом смысле, не давали сосредоточиться и развязать. Затем он распрямился, посмотрел в тёмное небо, как будто хотел в нём увидеть Бога, сделал глубокий вдох и за ним протяжный выдох и… через пару секунд узелок поддался.
Раздвинув горловину и увидев содержимое, избач сначала оторопел из-за того, что гениальная мысль в этот момент столкнулась с серьёзным противоречием. Он вспомнил старшего брата Алексея и чем он расплатился за свою честность и за потерю или, как посчитали «умышленное отречение от партбилета» или что-то в этом роде, сейчас он вспомнил лишь смысл обвинения и всё строгость наказания. Перед ним стоял выбор – попытаться спастись, но подвести себя под серьёзную статью или погибнуть стойко и по-геройски, как многие герои-комсомольцы в годы войны и не только комсомольцы. И у Алёши был выбор, но он сделал так, как сделал и считал, что в его поступке ничего преступного нет. Ведь он не сдался в плен, а прошёл через лишения и испытания, и не утаивался, а явился, можно сказать с повинной, чтобы его поняли и…
И следующее, что Иван услышал, заставило его ускориться с выбором. И это был уже не отдалённый вой, а ясный, грозный рык зверя, и казалось, что он в нескольких шагах. Не раздумывая больше, «потенциальная жертва» голодных зверей, а по сути, молодой парень, которому только 20 лет летом исполнилось, и сколько в жизни он может добрых дел совершить, ну, хотя бы дать жизнь одному, двоим, троим детям, строить и созидать или хотя бы приносить пользу, работая избачом – он вложил между большим, средним и безымянным пальцами одновременно несколько спичек и чиркнул. Затем, чтобы не задул ветер, опустил огонёк и прикрыл от ветра собой. Достал упаковку газет, смял несколько и поднёс к краю горячий пучок спичек. Бумага ярко вспыхнула и даже глазам стало больно, как при взгляде на яркое солнце. Иван приподнял горячую кипу бумаг и стал всматриваться в темноту вокруг себя.
«Боже, мой!!!» – толи воскликнул, толи подумал о необходимости вспомнить Всевышнего, ночной путник, поднявшись на ноги. Он отчётливо увидел, как минимум три паря светящихся в отблеске огня, а фактически, горящие от ярости и чутья той крови, что мгновенно ударила человеку в оболочку головного мозга, называемую, как и у дерева, корой, заставив его действовать без промедления. Прикрывая горящие газеты левой рукой, Иван, поворачивал другой их вокруг себя, боясь быстрыми движениями сбить пламя. Каким бы ты смельчаком не был, но вступать в поединок даже не с одним врагом и эти враги – матёрые, кровожадные волки, не смог, пожалуй никто, если у тебя на вооружение только одно оружие – желание победить противника в лице, пусть и зверей и слабое, но эффективное средство, если им правильно, грамотно распорядиться – это огонь и небольшой, в принципе, запас горючего, за которое могут и … Но об этом сейчас лучше не думать.
Какие крики, слова, а скорее всего даже не слова, а звуки издавал Иван – один Бог слышал и эти, обезумевшие от желания лёгкой добычи звери, идущие по его следу, пожалуй, уже несколько километров, точно. Были ли в его криках матерные слова или обращение к Господу с просьбой спасти и сохранить, возможно, впервые от души и с верой обращённые к Тому, в которого особо и не верил, или проклятья в адрес тех, кто разинув клыкастые пасти, в зверином рыке разбрызгивали слюну и она застывала на их взлохмаченных холках – спроси у автора того, он и сам потом не вспомнит, но то, что он был активен и физически, и в желании показать оскалившимся противникам, что он их не боится уже – это точно, так и было.
Иван доставал новую и новую порцию агитационного материала, и на миг в стороне, куда он держал путь, он увидел, это не могло быть видение, что мелькнул сквозь пургу тусклый огонёк и показалось, что не один. Эти не было похоже на злые, горящие страстным желанием запустить клыки в живую, горячую плоть, чтоб насладиться вкусом крови – они были похожи на небольшие светящиеся оконца. Но окон хат селян отсюда точно он увидеть не мог, гора не позволяла это сделать. И тут Ивана осенило, он вспомнил, что на горе располагался птичник с летним лагерем и зимними помещениями. До них, если это они, оставалось около сотни метров.
Сотня метров для спринтера – 10-12 секунд, для не спортсмена – 20-30, по снегу идти 2 минуты, примерно, конечно. А сколько потребуется человеку, преследуемому матёрыми зверьми, да ещё и с необходимостью не терять бдительность и, главное, поддерживать и обеспечивать бесперебойность огня? Иван вспомнил себя «первым номером» пулемётного расчёта. Вот сейчас он со ствола «вёл огонь» в виде горящего факела, а второй рукой работал «вторым номером», тащил за собой то, без чего «патроны» закончатся – сумки и вещмешок с журналами, газетами и агитками. «Я же там, на стрельбах, был лучшим. А здесь мне тем более спасовать никак нельзя. Как бы моего брата не судили, не обсуждали, виновен он или не виновен, а может быть даже герой, я не должен опозорить его имя и фамилию Прасол. Я выйду победителем и пусть потом меня судят за растрату или умышленную порчу…».
Очередь дошла до второго набора агитационного материала. Избач оглянулся – «Не ошибся! Курятник уже в 20 метрах… ещё немного и…».
Ветер стал доносить отчётливый лай сторожевых собак, которые видимо разбудили или, как минимум заставили сторожа высунуться из затишья помещения на пронизывающий ветер, который сорвал поднятый валенками снег, нанесённый у двери курятника, и понёс позёмкой навстречу ночному гостю. Сторож что-то кричал и для острастки больше, чем после осознания того, что тут происходит, пальнул вверх из берданки. Остановился и начал запихивать второй патрон в патронник, крича навстречу незваным гостям:
– Стой! Стрелять буду! Кого черти ночью носят?!
Узнав по голосу сторожа, Иван обрадовался, что теперь уж их, да ещё и с оружием, пусть попробуют взять.
– Дед Максим, не стреляй! Это я, Прасол, Иван Прасол! Деда Максим… – Ивана не несли ноги, казалось, что он мог бы ещё, гонимый волками бежать и бежать, но неожиданное спасение расслабило, кружилась голова и казалось, что не только мышцы отекли, стали чугунными от окисления крови, но и язык онемел. Он ворочал языком с трудом и больше не мог сказать ничего.
И тут сторож уже увидел преследователей человека, направил в их сторону ружьё и выстрелил прицельно. Зверь издал истошный звук, показалось, что это был звук обиды и разочарования больше, чем боль от ранения дробью, которой, скорее всего стрелял из одностволки сторож, дед Максим. Но это попадание возымело эффект, выстрел изначально рассеял зверей, но потом тёмные пятна на снегу вновь соединились. Было непонятно по их движениям, толи здоровые волки хотели «оказать первую помощь» пострадавшему, толи загрызть, чтоб не мучился. Но второе – это то, что можно было придумать, как желаемое, но не действительное. И в этот момент прогремел ещё один выстрел, звук которого ветер быстро унёс в ту сторону, откуда пришёл нежданный ночной гость, заодно снегом заметая его следы, как доказательство того, что он вообще шёл из Ново-Андриановки напрямик, как и следы преследователей, которых неудача заставила поискать себе добычу в других селениях и хуторах, включая немецкие колонии, размещённые в долине речки Каменной в сторону с. Политодельское Каменно-Андриановки или Богатырей.
Дедуля помог обессиленному парню подняться, зашли в тёплое помещение курятника, в подсобное помещение, где присутствовал специфический запах дичи, в прямом смысле. Приподняв фитиль лампы, с защитным колпаком и вызвав при этом потрескивание огонька, перед тем, как загореться ярче, сторож, прищурив глаза, как будто от яркости света, стал рассматривать парня.
– Действительно на Федьку погож. Ты же Федьки меньший, стало быть?! Слыхал я, что вернулся с армии. Не довелось, стало быть, повоевать, да?! Да и славно. Кому-то же нужно род продолжать. Русских и так сколь побили, изуверы поганые. Мого сынка тоже… Посчитай в самом начале войны погиб. Эх! Сейчас согреешься, кипятка налью.
– Спасибо вам, дед Максим! Передохнул, пойду я, наверное.
– Нет-нет! Не выдумывай. Молодой ты ишо. Ты думаешь, что я их из дробовика перелякал так, что они в жизнь сюдой не сунутся, да? Ага! Как бы не так. Разозлили мы их с тобой. Разозлили, как говорят, до соплей обидно им, что добыча из-под носа утикла. Да, могут они пойти и за 20 километров счастье попытать, а могут вот тут, под Турской горой добычу подстерегать, то бишь тебя. А не то, на коровник вылазку сделают, тутычки рядышком же. Нет, милок, я тут старший и тебе приказываю, до рассвета ни ногой. Тебя учили, что нужно отвечать?
– Так точно, деда Максим! Не знаю, какого вы звания.
– У меня самое почётное, звание деда. Во, как! Благо мне доченька внучатками-то порадовала. Двое. Думаю, что и сын меньший, как дослужит, придерживают его пока, тожеть порадует. А ты ещё не женился?
– Не-а! Молодой ещё!
– Ну, да!
Почти вся ночь прошла в беседе. И время как-то пролетело. Говори за всё, и о тех, кто не вернулся с фронта, и о тех, кто героями вернулся, о колхозных делах поговорили, о житейских, об урожае, о том, о сём…
– Так ты пострадал оказывается, – дед кивал на то, что осталось у Ивана из вещей. – Много товару пострадало?
– Да, кабы оно моё было. Это же … за это же могут и того… ну в общем дело подсудное, как я понимаю. Могут припасать, «припаять» мне, что умышленно сжёг агитки, уставши тащить. Но это же не так, совсем не так.
– Не бывать этому! Я свидетелем буду, что не из-за вредительства, а спасения ради и своей жизни, и того же, что сохранил для дела общего. Ты, если разобраться имущество спасал. Не будь того, ну разорвали бы тебя эти зверюги, ну нашли бы эти испорченные агитплакаты по весне, когда снег растает и выйдут трактора в поле, вместе с твоими обглоданными косточками – это было бы лучше. Что тогда можно было и наградить?! А я считаю, что ты, Ваня Прасол, герой. Вот, что я хочу сказать. Уверен, что и мой сынок, погиб, как герой, не струсил перед этими зверьми-фашистами. Это хорошо, что ты на меня набрёл. Я всё видел, я буду свидетелем. Всё и точка! – Казалось, что дед Максим обижается за то, что парень не совсем верит словам старика, – коли нужно будет, я и в Сталину поеду, «георгиев» нацеплю и поеду к Самому.
Иван заулыбался: «Ну, если дед Максим на грудь крестов навешает, то точно оправдают. Хотя то, что он важный свидетель – это факт. Поживём, увидим, как и что».
– Ну ты, милок, тутычка приляг на топчан, пусть ноги отдохнут. Я выйду, обстановку проверю. Дал Бог мне дежурство нескучное. И слава Богу за это! Митяй, мой сменщик глухой, ему кричи-не кричи, мог бы и не услышать, вот тогда б могла беда стороной и не обойти. Отдохни, активист, как тебя там кличут, избач?!
Сколько времени дед Максим проверял охраняемые объекты, прислушиваясь к завываниям и пытаясь убедиться, что это всего лишь ветер, а не те зверюги, которые загнали парня на его охраняемый объект, потому что, как только тот вышел, Иван провалился в глубокий, хоть и короткий сон.

Начинало светать, когда Иван, решив сразу доставить то, что удалось сохранить, не предав огню, занести в избу-читальню. Пришлось столкнуться с парой мужиков, которые спешили на планёрку в бригадную и молча смотрели на парня, который тянул узлы на работу, но не из дому, а совсем, с другой стороны, но, как и полагается, обменялись приветствиями.
Изба-читальня больше суток была нетопленая и надолго оставаться в ней не хотелось. Избач замкнул входную дверь, осмотрелся, в ожидании неодобрительных, просто недоумённых взглядов или осуждающих… Хотя, откуда им было знать, что вчера произошло.
Домочадцы, конечно, провели также бессонную ночь, но пытать Ивана расспросами не стали, после одной попытки матери спросить сына, что случилось, отец цыкнул на неё, сказав:
– Дай сначала труженику сил набраться. Ночь, нетрудно понять, непростая была. Захочет, сам расскажет.
Покушав то, что Бог дал, а мамаша приготовила, Иван отложил ложку, обвёл взглядом напряжённые лица домашних, рассказал всё, что приключилось с ним по дороге домой.
Наступила тишина, всё сказанное необходимо было «переварить», осмыслить и через время отец первым прервал молчание:
– Мать нужно разузнать, вы, бабы, лучше всех знаете всё обо всех, кто там может быть в этой Ново-Андриановке, у кого можно было, в случай чего заночевать. Зима только начинается, а вдруг ещё придётся когда.
– Хорошо, Федя, расспрошу, конечно.