книга вторая Дети гл. 7

   Книга вторая Дети.
   Гл. 7
   ДВОР

  В начале пятидесятых годов центр Севастополя практически весь уже был отстроен. Там где еще не полных десять лет назад были сплошные руины  - теперь уже стояли 4-5 этажные дома из белого инкерманского камня.  Большая Морская, проспект Нахимова, Ленина теперь опять были главные улицы, еще и красивее чем прежде. А Графская пристань и Приморский бульвар – опять любимое место прогулок горожан.  Конечно, конечно еще  оставались бараки, но большинство севастопольцев уже жили, довольно комфортно, по крайней мере – по тем временам.
 
  Многие получили квартиры   в  возрожденных из руин домах ,  а многие и во вновь построенных.  А  жили и коммунальными дворами.  Первые годы после войны и в начале пятидесятых народ, наконец,  мог вздохнуть полной грудью.   И хотя в стране рабочих рук не хватало - частный труд  не преследовался.  Можно было иметь и сады и огороды, и даже скотину.   Можно было иметь частную мастерскую по пошиву обуви или одежды. Можно было организовывать артели и другие малые частные предприятия.  Коммунальные, а иногда и частные   дворики,  окружили Севастополь почти со всех сторон.     Общие   дворы,  обычно от 2-х до 6-7ми жилых помещений с выходом внутрь двора.  Нечто вроде гибрида коммуналки с общагой,  с индивидуальным жилым пространством, но общими «удобствами»  - туалетом и водопроводом во дворе. Имелись и частные дворики на одну семью. Их считали богатеями, но не завидовали. Так как все рано или поздно ожидали свою очередь на более комфортное жильё. Но главное!  Бараки уходили в далекое прошлое. 
  Обитали  в таких дворах  жильцы весьма разнообразные. Рабочие, служащие, студенты, и даже интеллигенция, а главное дети! Надо сказать - дети тогда были  почти у всех. И не смотря на  материальные и другие сложности,  детей рожали много и охотно, уж по крайней мере   не меньше двух. Если ребенок, по каким-то причинам, был  в семье всего один, то такая семья считалась неполноценной,  и их жалели.
  Жилые помещения во дворах, как правило, располагались амфитеатром, а по середине имелся небольшой садик, непременно с   с виноградником, или каким то плодовым деревом, и иногда даже с большим деревянным столом с лавками, за которым по вечерам почти все соседи собирались на посиделки - поболтать, «забить козла», ну и семечек пощелкать. Но это летом. Да, еще обязательно где-то во дворе,   маячило  на всех одно общее удобство под двумя литерами и  вырезанным сердечком на двери.   
   Именно такой дворик и был на улице Карантинной, под номером 6.  Жилые помещения  во дворе располагались таким образом, что внутреннее его пространство закрывалось со всех сторон.   С  улицы двор отгораживала невысокая каменная стена. В стене крепкая деревянная дверь, она же калитка, которая изнутри  на ночь  запиралась на засов. Не баш какая надежная защита - стенку могли перемахнуть даже некоторые девчонки, но психологически, за стеной всегда спокойнее.
   Сразу справа от входа жила тетя Паша. У Паши  дочь Лида и внучка Светка. Паша  - толстая,  всегда грязная и сердитая женщина,  непонятного возраста,  считала себя чуть ли не охранником главной калитки, основанием для чего служила географическая близость  ее жилья к   этой калитке. Мясистое  лицо, оплывшие со всех сторон глаза,  нос неровной картошкой, громадные пухлые губы, Классическая стрижка под горшок и сосульками свисающие прямые, непонятного цвета,  и почему-то мутные волосы – стоило ее один раз увидеть  - и уже даже в темноте сразу ее узнаешь.   Да, и как весомый штрих к ее портрету – в уголке рта папироска Беломор и сощуренный от едкого дыма соответствующий глаз.  Похоже,  в ее гардеробе имелось всего одно платье, такого же  непонятного цвета, как и волосы, которое стиралось,  наверно только по большим праздникам, и один брезентовый засаленный передник, об который она обычно вытирала руки, даже когда чистила рыбу. Переднику свезло больше, чем платью – иногда в теплую погоду она его скоблила ножом и стирала прямо под краном колонки, за что на нее ругался весь двор.  Теть Паша,  страшная матерщинница.  Дети,  растопырив уши  ее всегда внимательно слушали, почти как учительницу в школе, и регулярно пополняли свой словарный запас.  Ее дочь Лида – напротив - очень худенькая,  на вид - скромная и тихая, аккуратная и стройная.  Днем она в основном спала, а под вечер всегда, в чистеньком платьице, чуток подкрашенная, со свежей завивкой, и в начищенных зубным порошком спортивных белых  тапочках, легкой походкой, бесшумно, слетала за калитку. Ни кто во дворе не знал чем она занимается, хотя взрослые, скорее всего,  догадывались. Светке, ее дочке, было 5, она была косенькая, но свой двор  ее по  этому  поводу никогда не дразнил, но даже жалели.  Хотя -  ради правды сказать – ее  легкое сводящее косоглазие придавало ее детскому личику особое,  доверчивое очарование.  Жили они втроем  в  2-х  маленьких комнатушки под низким потолком, а имелась и кухонька, она же коридор, с небольшим столиком, на котором стоял примус, а  на  стене висели  полки с посудой и парочкой никогда не мытых кастрюль. Сама тетя Паша едва там могла развернуться.  Зато имелось три окна – два из комнаты на улицу и одно из кухни во двор.  Идеальный наблюдательный пункт.  На входе,  гладкий цементный порожек,   тянулся почти до  двери ее непосредственной соседки Жени.
  У Жени  муж Павел и две дочки погодки – Олька – шести лет,  и Танька – пяти. Когда разговор шел об этой семье,  всегда   говорили -  у Жени.    А  Павла в расчет не брали,   потому что он,  хоть был и ветеран  и шофер,  но отчаянный пьяница.   Жене было слегка за тридцать.  Ее каштановые, блестящие,  шелковые,  широкой волной  кудри мягко касались плеч,  Почти никто и не догадывался, что всегда  под  ручной завивкой,  наверно потому, что    на улице с бигудями ее ни кто,  ни разу не застукал.   Немножко  полновата,  но удивительно хороша собой, а полнота ей только выгодно добавляла шарма и женственности.  Немножко, как бы виноватый, но очень теплый карий взгляд, никого не оставлял равнодушным и во дворе ее все любили.  Женя владела   двумя  небольшими   комнатушками   плюс  кухня - она же коридор.  Но зато у Жени перед окнами имелся , пусть и малюсенький, но  цветник, огороженный аккуратным, совсем не высоким заборчиком. Павел, когда не пил, любил что-то мастерить руками.
   Сразу за Женей,  та стена, что глядела во двор, поворачивала под прямым углом и переходила в общежитие из четырех проходных комнат, где жили 4 пэтэушницы.
пэтэушниц практически ни кто никогда не видел и не знал.  Просто все знали, что они там есть. Днем они учились, а вечером либо продолжали учебу, либо  гуляли. Впрочем,  по выходным, они тоже порхали в белых спортивных тапочках, естественно, начищенных зубным порошком.  На посиделки они не выходили. На посиделках бывали только семейные.         
  Весь этот «жилой комплекс»  с общими   стенами  со двора и сзади, и под одной крышей, покрытой кровельным железом упирался  в торцовую стену..  Торцовая ,  глухая  стена одновременно являлась  опорной стеной улицы которая проходила сверху – вторым ярусом, отгораживала двор с улицы, что сверху.   

   В  соседнем, от жилья Паши и Жени, в другом  дворе , обитал  Кузя, подросток лет двенадцати,  со своей  мамой.   и семья рыбака  Николы с женой Тамарой  и шестилетним сыном по прозвищу Кумпол. Похоже, кроме его родителей настоящего имени его ни кто не знал.


  Дальше  в »нашем» дворе, буквально в 2-х метрах  от стены общежития начиналась деревянная лестница, с поворотом под прямым углом, которая вела на веранду второго этажа  следующего строения.

   Там где лестница поворачивала, под ней  находился  маленький  детский домик.   А дальше лестница вела на крыльцо второго этажа.   Первый коридор  второго этажа - он же кухня, вел в небольшую  комнату,  где обитала уже  не молодая,   довольно полная  женщина  - Елена, по прозвищу Гиена,  и ее никакой мужчинка -  Вяленький,  так его «за глаза» звал весь двор. На самом деле Вадим,   но  по имени, к нему никто и не обращался.    Этот нелюдимый выпивоха оказался  настолько не интересен, что, похоже, ни кто во дворе и не знал его имени. Соседи  думали, что он такой был из-за того , что всю войну отсиделся где-то в тылу, и теперь крепко завидовал ветеранам, вернувшимся с войны в мирную жизнь, а многие еще и с орденами и медалями!  А может они оба  с женой  были дикие из-за того, что  бездетные, других то причин, вроде как и не было.   Жили они в одной комнате, а что там у них внутри – никто не знал, никогда не видел, а и не интересовался.
  Из их кухни-коридора была еще дверь налево. Вот тут уже был настоящий,  длинный, весь застекленный,   коридор-веранда, который, однако, все равно  содержал в себе и кухню. На этой кухне всегда было все чистенько и опрятно,  и даже примус всегда блестел латунью на солнце, пока оно не пряталось за крышу. Дверь с этой веранды вела в две довольно просторные светлые комнаты. А вторая комната даже имела балкон! Хозяйка  -  Екатерина Николаевна – аккуратная  подтянутая женщина лет пятидесяти.  Длинные красивые ноги и высокая грудь - многих это заставляло обернуться ей в след. Мужчин от восторга, а женщин из зависти. Однако ее морщинистое лицо,  заметно прибавляло ей возраста,  потому спереди  - она выглядела гораздо  старше своих лет.  Еще ее фигуру немного портил  живот. Как она говорила  -  этот живот –  оставшаяся память о голодном 47-м,  когда  многие  пухли от голода, после которого тело  вернулось в свои границы, а вот живот – так и остался.   Работала она  бухгалтером на судостроительном  заводе. У нее была дочь Людмила Николаевна. Но Людмила Николаевна  - это  только на работе – она была заведующей детским садом – а во дворе ее звали Люська. Люська была замужем за морским офицером, звали его Юра, который еще проходил службу. А так он появлялся домой после службы поздно вечером , а уэодил раньше всех, то его почти ни кто не видел.   Весь день она была  с детьми  Владом и Серегой в своем садике. . Дети по вечерам  всегда были с бабушкой. 
  Больше всего на свете Люська ценила свою свободу и независимость, а потому по вечерам оставив детей маме , сама убегала к подругам или еще куда. Возврашалась уже ночью, когда приходил со службы и ее муж.  А Екатерина Николаевна очень любила своих внуков и жила с ними, и только очень жалела, как она говорила, свою непутевую дочь.
   С балкона  второй комнаты можно было легко спрыгнуть на стену,  граничащую  с  еврейским двором. А можно, если постараться,  и перепрыгнуть  на деревянную, крытую  черной  толью,  крышу сараев, но это  уже было опасно! Со стены и с балкона хорошо просматривалась почти треть Карантинной улицы, а через дорогу  и вся балка. Балкой все называли длинный и довольно широкий овраг, в который вся улица сбрасывала мусор. За балкой еще был Детский переулок. Надо заметить, что балка была довольно чистая и только, что густо поросшая сорняком. А чистая, потому как мусора в те времена практически и не было. Что можно - сжигалось в печках. Остатков еды ни у кого не оставалось, разве, что какие-нибудь картофельные очистки. Остатки от рыбы подъедали кошки. А больше и выкидывать было и нечего.
   На первом же этаже под Екатериной Николаевной обитали еще  две семьи. Плотник  Николай – на вид суровый, лет сорока, ветеран-подводник – с очаровательной женой - Ниной,  почти девчонкой, и маленькой дочуркой Татушкой. На самом деле ее звали Таня, а Татушкой ее звали любя. Николай почти всю войну воевал матросом на подводной лодке. В сорок третьем его лодка была подбита и затонула. Спастись удалось всего нескольким  матросам, весь остальной экипаж погиб. Продолжил войну уже в  морской   пехоте. Участвовал в боях за освобождение Севастополя. А вот закончил войну немного раньше других солдат  – летом 1944 года. В результате тяжелого ранения он лишился обеих ног, в  аккурат ниже колен.  Небольшие культи его голеней были всегда крепко упакованы в кожаные чехлы и подбиты подошвой.
   А соседями у них были хохлы  - Мирон и Роксана?. Муж и жена. Детей у них почему-то не имелось, но в отличии от Гиены с Вяленьким, их     жалели. Хохлами их звали по-доброму,  за украинский акцент, а они и не обижались. Или ввиду не показывали.  Правда они в ответку,  русских звали кацапами. Но русские тоже на это не обижались.  Ну хохлы,  ну кацапы – главное люди то все хорошие!  Надо сказать, что в то время украинский язык был совсем другой и все всех прекрасно понимали, мало того, зачастую пользовались, и тем и другим языком, как одним, особо их не разделяя.
 Так вот.  дальше это двухэтажное строение переходило  в стену, за которой жила еврейка Леночка. Родители у нее, конечно, тоже были, но их как то на улице видели очень редко,  и потому говорили – во дворе у Леночки. Леночка,  всегда  чистенькая, толстенькая,  лет наверно десяти, румяная, с двумя аккуратными косичками и с кругленьким личиком.  У этих двор был собственный, без соседей.  А еще посреди двора у них росло большое абрикосовое дерево, и жила маленькая, беленькая, пушистая и очень противная собачка. Дальше стена двора поворачивала налево и от нее начинались деревянные сараи-кладовки. У каждой семьи был свой сарайка, где хранились дрова, уголь  и всякое барахло. На всех сарайных дверях висели амбарные замки – хотя, кроме дров  и угля воровать то там было нечего.  А вот  двери жилых помещений закрывались, но ,  в основном изнутри, и только на защелку! Хотя ключи то конечно были, на случай если куда надо отлучиться надолго. За сараями стоял тот самый двух-камерный туалет М и Ж. Весь двор называл его Скворечник. Туалет был чистенький – его мыли все по очереди, и делалось это каждый день! На дверях туалета, зачем-то в виде сердечка, были вырезаны два световых окошка. А на обеих дверях между досками, на уровне глаз, сидящего на корточках,  были вырезаны аккуратные продольные щелки, в которые хорошо просматривался центральный стол и даже часть двора. В эти щелки было очень удобно подглядывать и прослушивать за всем, что происходило во дворе. Вот только сидеть надо было тихо, а то если застукают, то можно было заработать и тумаков. Впрочем, это обычно был всего лишь не злой подзатыльник. А по-взрослому можно было драть только своих детей. Все это правило уважали. Дальше за сараями следовала вмонтированная в стену водяная колонка. В этом дворе была своя вода. А некоторым приходилось ходить за водой чуть не на другую улицу! А вот как раз перед туалетом, в метрах трех,  под навесом из винограда,  стоял большой деревянный стол – место общественных посиделок и игры в домино. Старый,  еще довоенный виноградник  в шесть стволов, в войну от бомбежек совсем не пострадал.   Каждый год виноград забирался на стену, даже выползая из двора, на туалет и крыши сараев. Но его зачем-то туда не пускали и каждый год подрезали. И еще был один, самый старый и толстенный как дерево, куст винограда, который забрался на балкон к Екатерине Николаевне. Это был предмет особой зависти всех соседей, ведь он доставлял свои плоды прямо на второй этаж! 
  Посреди  двора  имелась большая песочница, которую соорудил Николай, а песок самосвалом завез с моря Павел. И еще одна интересная деталь –   под деревянной лестницей, ведущей на второй этаж, находился весьма необычной конструкции столярный станок Николая, который плотничал прямо во дворе. Работу безногому найти было не реально.  Домашнее рукоделие и ремесленничество в послевоенные годы  не запрещалось и не преследовалось. Кто плотничал, кто столярил, кто железнил крыши, а кто лудил чайники и другую посуду.  Николай был отличный и плотник и столяр,  и на своем  станке делал даже мебель.  Но заказывали , в основном,  оконные рамы и двери, на которые был постоянный спрос. Иногда на этом станке  мастерил что-нибудь и Павел, когда был трезвый. Но когда рабочий день заканчивался, и по выходным – станок доставался детям и он тут же  превращался в корабль, самолет, или подводную лодку. Так как он был достаточно низкий – Николай его смастерил под свой размер - на него могла залезать даже 4х-летняя Татушка. Капитаном, что на корабле, что на подлодке обычно был Влад, а помощником капитана был его младший брат Серый. А остальные – так себе - матросня. Кроме того у детей имелся свой домик. Это тот, что под лестницей, то вела на второй этаж. Там у детей был свой отдельный мир, который взрослые не нарушали.
  Таким образом во дворе обитали два независимых самостоятельных царства, взрослый и детский,