Modus vivendi в кубрике

“Полдень; на дворе солнечно, весело.” — по строкам глазами водил один.

Другой, нависнув над умывальником, энергично орудовал плоскогубцами во рту. Обломок лысой зубной щётки, зажатый в этих плоскогубцах, должно быть исправно служил ему для ежедневного ритуала гигиены. Должно-быть-исправно-служил? Конечно, нет! По сути, обладая стратегическим мышлением, тот курсант умел отделять главное от второстепенного. Обед уже миновал, и теперь всей душой рвался, ломился он к намеченному, мылился в самоволку, на рандеву с дамой своего сердца… одной из. А мелочи, навроде жалкой щётки, порой ускользали из его внимания.

Тот, который первый (в контраст соседу), с книжкой в руках, приобщался к культуре, мучительно пытался осилить пьесу: май, чьи-то именины, “...было очень холодно, тогда шёл снег”. И тут-же в окне общаги, в мурманском пейзаже, он находил полное подтверждение правоты текста классика. Подстёгивая собственное прилежание, возвращался к чтению: “Ирина. Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги… В жаркую погоду так иногда хочется пить, как мне захотелось работать”.

— Что за отстой?! Где автор надыбал столь неправдоподобно-умозрительный образ этой сестры?... целых трёх?! — про себя возмущался курсант от прочитанного пустого многословия. — Где, то заряженное ружьё, которое в конце пьесы непременно выстрелит?

С ещё большим усилием воли он уткнулся в книгу, какое-то время читал и, наконец, нашёл: “Солёный. Года через два-три вы умрёте от кондрашки, или я вспылю и всажу вам пулю в лоб, ангел мой”.

— Ай, Солёный, красавчик, прямо с губ снял!

Томик Чехова улетел под кровать, до лучших, стало быть, времён. Посему назовём первого (раз ему близок этот персонаж) "Солёным".

Итак, оборвав чтение описанным образом, некнижный Солёный теперь наблюдал за стараниями друга. А что, было б тоже не худо обновить зубную щётку?! Намедни степуху выдавали, как-никак.

— Серый…

Какой ешё “Серый”, он у нас будет "Тузенбахом"!

— Барон Тузенбах, иду в курсантский за новой щёткой. Давайте, и вам куплю! — выступил Солёный с предложением неожиданным для всех, включая его самого. Барон, выслушав, впал в тяжёлые раздумья и расчёты.

— Эй, Тузенбах, гоните тридцать копеек пока есть! Завтра, после вашего разгула, снова окажетесь на мели! Ещё месяц придётся чистить зубы лысым обрубком! — это третий сосед со своей койки не выдержал и вмешался в разговор, признав дельной инициативу Солёного обновить зубные щётки. “Подполковником Вершининым” назовём третьего персонажа.

Как обычно созерцающий и подначивающий своих соседей по кубрику, подполковник, скучающий, "присел на спине". Именно такую формулу Вершинин применял для характеристики своего обычного расслабленного положения в горизонте. Не имел он обыкновения стоять, если можно было сидеть и, равным образом, избегал позы сидя, когда представлялась возможность прилечь.

Скрепя сердце, барон уступил доводам подполковника Вершинина, выделил тридцать копеек, и Солёный отправился в магазин.

Возвратясь, Солёный застал в кубрике одного Вершинина, который, хитро улыбаясь, предложил сломать купленную щётку и вручить Тузенбаху обрубок. Ему-то, мол, не привыкать! Солёный согласился, оценив положительные комичные последствия, и тут же реализовал задумку подполковника, переломив щётку. О возможных негативных исходах никто не подумал.

Вломился Тузенбах, заправляя фланку в форменные брюки и застёгивая ремень. Он очень торопился отбыть на свиданку. Процедура вручения ему двух половинок новой щётки состоялась тут же.

— Да ты уху ел! — барон Тузенбах не понарошку вспылил на Солёного.

— Смотри и радуйся, Часовщик, друг о тебе позаботился! Всё, как ты любишь! — ликовал Вершинин, ещё и ещё распаляя гнев своего тёзки, намеренно, для большей потехи, назвав Тузенбаха Часовщиком, этим невезучим прозвищем барона.

“А если в бубен влетит?” — оправдывая собственное кредо фаталиста, прикидывал хрен к кочерыжке тем временем Солёный.

Барон Тузенбах надулся, но отошёл вскорости, всё-таки совладал с собой.

— В следующий раз, вздумается вам ломать щётку, оставьте кончик побольше, а то плоскогубцами не ухватить! — проворчал он. Наконец улыбнулся и с силой метнул отломанную бесполезную ручку в Вершинина, оставив себе половинку со щетиной. Видать, Тузенбаху хватило проницательности, чтоб вычислить подстрекателя.

— Меня-то за что? — притворно заголосил Вершинин, уже не сдерживая каверзный смех.

В эту самую минуту дверь кубрика резко отворилась от удара ногой извне. На пороге возник четвёртый жилец Юра. “Военврачом Чебутыкиным” ему быть в нашей пьесе. Красный от натуги, бушлат растёгнут, в руках телевизор — полновесный такой телек, кинескопный. Пройдя вовнутрь, доктор Чебутыкин осторожно поставил его на стол. Наконец разоблачился, порывисто скинул с себя и суконку, и тельник. Динамичными махами двухпудовой гири принялся сгонять усталость с затёкших от обнимашек с телевизором рук.

— О… как запарился, через весь город пёр из проката! Кстати, здорово, что все в сборе! Ну-ка, резво скинулись мне по трёшнику! — проголосил Чебутыкин и рухнул на койку под триумфальный аккомпанемент пружин матраса.

— А сколько ты заплатил? — поинтересовался Вершинин.

— Четыре семьдесят, плюс, не забудь, за доставку! — ничтоже сумняшеся, нагло отвечал Чебутыкин. Он ещё сдерживал свой смех, но пружины… пружины матраса уже озвучили, сделали его смех явью.

— А харя не треснет твоя бесстыжая? — усмехнулся барон Тузенбах и, не дожидаясь ответа, смылся, хлопнув дверью.

— “За доставку”! — подражая чебутыхинской интонации, засмеялся подполковник Вершинин. — Розетка-то у меня... Предлагаю Вам бартер, доктор; давайте сюда штекер, пока я не передумал!

Экран засветился. С трудом настроили пару каналов. Потянулась череда эфирных передач: научно, как бы, популярная программа “Учёные — Нечерноземью”, зажигательный фильм-концерт “Звени, комуз!” киргизской киностудии, “Сельский час”, “Международная панорама”… Каждая из разнообразных телепередач годилась к просмотру жильцам кубрика, приковывала внимательные взгляды к экрану, особым образом забавляя телезрителей. Любая картинка на экране находила своё толкование независимое от того, что там бухтел диктор в это самое время.

— О, Чебутыкин, у того быка чёлка, точь-в-точь как у Вас, доктор! — восклицал подполковник Вершинин, комментируя репортаж о племенном колхозном стаде. — Копытом-то бьёт, только глянь!

В другой раз тот-же самый комментатор изрекал:

— Вашего брата по разуму, кавалериста показывают, — когда “Клуб кинопутешественников” оказывался в гостях у пигмеев.

— Отчего ж “кавалериста”? — отзывался вполуха Солёный, перелистывая страницу.

— Метр двадцать в полный рост! Это, если в кепке и на коне! — пояснял свою мысль Вершинин.

— Тебя, Часовщик, посодют, а ты не воруй! Тюрьма твой дом, — обыкновенно адресовал Вершинин свой комплимент барону Тузенбаху; сюжеты о буднях советской милиции транслировались весьма часто.

В другой альтернативной реальности, на страницах пыльной книжки, философствовали в своём кругу подполковник, поручик, военный доктор — некто выдуманные: Вершинин, барон Тузенбах, алкаш Чебутыкин. Словоохотливо философствовали, по предположению А. П. Чехова, токма вследствие отсутствия чая:

— “...мы теперь совсем не можем знать, что, собственно, будет считаться высоким, важным и что жалким, смешным. Разве открытие Коперника или, положим, Колумба не казалось в первое время ненужным, смешным, а какой-нибудь пустой вздор, написанный чудаком, не казался истиной? И может статься, что наша теперешняя жизнь, с которой мы так миримся, будет со временем казаться странной, неудобной, неумной, недостаточно чистой, быть может, даже грешной…”

— “После нас будут летать на воздушных шарах, изменятся пиджаки, откроют, быть может, шестое чувство и разовьют его, но жизнь останется все та же, жизнь трудная, полная тайн и счастливая. И через тысячу лет человек будет так же вздыхать…”

— “Чёрт бы всех побрал... подрал... Думают, я доктор, умею лечить всякие болезни, а я не знаю решительно ничего, всё позабыл, что знал, ничего не помню, решительно ничего.”**

“Так-то они изъясняются меж собой?” — сомневался всамделишный некнижный Солёный. “Скукотища, ложный манёвр на целых четыре действия!” — негодовал он. “Не верю! Никак не было там трёх сестёр; лишние они в конкретном описываемом modus vivendi!” — ставил точку своим рассуждениям Солёный.

————————

* Модус вивенди (дипл.) — 1) условия, делающие возможными хотя бы временные мирные отношения между противными сторонами; 2) фактическое состояние отношений, признаваемое заинтересованными сторонами (лат. modus vivendi — образ жизни, способ существования).
** Цитаты из "Трёх сестёр" А.П. Чехова.

15 декабря 2023 года.