Молоко в ладонях Глава 9

   
   МАТЬ   

   Впервые, ночуя в стогу соломы, всем было на удивление тепло и уютно. Живые сердца необычных жильцов согревали друг друга совсем по-иному; открываясь для добра и заботы. Непривычное, пугающее теснотой, темное, замкнутое пространство сближало и роднило сильнее обычного. Сбившись в кучку, дети еще спали. Солнечное утро ясно очертило окрестности поселка; маковка одиноко стоящего стога, укрытая поверх пушистым снегом, неуклюже напоминала занесенную крышу маленького, сказочного домика для гномов, обитавших внутри его весело и счастливо. Таким вдруг представилось Елизавете их новое жилище, расположившееся совсем рядом со старым, покосившимся и брошенным сараем, холодным и безжизненным, не нужным людям.
   В сельскую контору Елизавета пришла рано; не терпелось взглянуть в глаза председателя, столь бесчеловечно отнесшегося к их прибытию на новое место. Понимая, что на плечах руководителя колхоза, в сложное для страны время, лежит много ответственности, оставлять без внимания нужды своих шестерых детей, она не станет и если ее неотложными потребностями станут пренебрегать и дальше, спросит прежде всего с председателя.
   Так сразу, с порога, многодетная мать и обрушилась на нерадивого руководителя. Уж больно горечь обиды и откровенное равнодушие всколыхнули в ней несдержанный порыв и желание высказать скопившиеся упреки за долгую, неустроенную дорогу:
     -  Взгляните, сколько у меня детей, а вы их жить в стог соломы определили! Что сердца у вас нет, это мне еще вчера стало понятно, а уж о совести и спрашивать без пользы. Одними трудоднями заняты, а людей с дороги, без еды и ночлега разве можно держать? Мало отправить и без того осиротевших, малых детей туда, где холод, голод и смерть, - не унималась взволнованная Елизавета, - так вы еще и на местах обращаетесь бесчеловечно, бессовестно оставляя беззащитных людей в поле, без пищи и крыши над головой. На дворе зима; у нас нет ни теплой одежды, ни возможности укрыться от мороза. Вы же разместили нас в холодном, неотапливаемом бараке, и смотрите на все это без сочувствия и участия! – Елизавета не давала председателю даже слова вставить. Тот только удивленно хлопал глазами и молчал; что еще оставалось делать. Он покорно дал возможность высказаться женщине, которую среди смирных и молчаливых жителей поселка видел впервые.
     - Ведь, это же – дети! Позвольте нам обогреться и хоть чем-нибудь накормите после долгой дороги или дайте немного продуктов! Это прямая ваша обязанность, как председателя! Учтите, вам это вот так вот, запросто, с рук не сойдет! Я все районное начальство на вас подниму! Вы ответите за произвол!.. Пойдемте, поглядите, где дети ночуют; в поле, на морозе! Неужели все у вас здесь такие бессердечные; на ночлег и вовсе не пускают - гонят. По наши души скоро прибудут из района уполномоченные по регистрации и будьте уверены, я не оставлю без внимания ваше пренебрежение и равнодушие.
   Случалось главе колхозного хозяйства слышать разного рода нападки в свой адрес, но такого натиска – никогда. Волнительным жаром бросил в лицо эмоционально насыщенный, и как ему показалось, даже излишне смелый напор незнакомой женщины. Смутился Капустин; восстали с протестом его внутренние поколебленные устои, не выдержали:
     -  Ты гражданка, как тебя там, голос-то на меня не повышай! Я при исполнении и попрошу, принародно язык попридержать, не ты одна здесь такая разнесчастная; вон их сколько душ на мне и всем поесть подавай, а где брать, ты думала или у меня здесь склады от продовольствия ломятся? Пойдем, я тебе укажу места, где ветер гуляет. Ишь, баба прыткая на мою шею, да еще с детьми. Дай время обустрою, обеспечу и доложу кому следует, без твоего участия. Ты с детьми прибыла, вот иди ими и занимайся!.. Вы на меня, вон, как этот снег на голову! Успей тут со всеми управиться, если меня только вчера в известность поставили, - пылко отбивался Капустин. - Как было успеть, когда бабы в колхозе почитай одни. Мужиков с фонарем поискать, не найдешь, пацаны малолетние управляются, да и тех по пальцам считаю. Указание Карпо дано, сегодня печью обеспечит и столоваться определит при лесопилке. Однако, только сухой паек; горячего по военному времени нет. Голод вороном кружит, сами себе и готовьте, ежели сыщете из чего. А сейчас садись, вон на лавку и жди, мне по работе указания раздать нужно, видишь люди ждут! Потом твоим вопросом займусь.
   Взбудораженная разговором Елизавета, отошла от стола и стала ждать, пока управится с неотложными делами озабоченный прибытием переселенцев председатель, да все собравшиеся с утра рабочие разойдутся.
   Не успела мать шестерых детей отойти от неприятного разбирательства с руководителем колхоза, как в контору, развязно ввалился бригадир лесопилки; ее вчерашний, грубый знакомый. Скрипнули сухие половицы, поутих говор, словно народ без особой причины, побаивался что-либо лишнее при молодом начальнике обронить.
     -  А, Василий! – сразу же приметил его Капустин, - ты присядь пока. Я тут разберусь и порешаем неотложные вопросы; разговор к тебе имеется.
   Бригадир смело и придирчиво осмотрелся, остановив въедливый взгляд на Елизавете:
     - Во, и эта уже здесь! Чего пришла, стучать да жаловаться, что плацкартом с вечера не обеспечил? – Ничуть не церемонясь, набросился Биряй на женщину, неприятную ему еще со вчерашнего. – Это, ты зря, баба, я здесь сам на кого хочешь и чем хочешь, настучу. Так что шла бы ты к себе в барак, многодетная, не то завшивеет твоя «мелочь», да повымрет раньше срока.
     -  Не хамите мне, разберусь уйду! Не в ваших полномочиях указания давать!
   Биряй лишь отмахнулся, всерьез не воспринимая претензии женщины.
   Требование свидетельств, подтверждающих родство детей, сразу же насторожило и встревожило Елизавету; не верилось ей, что с таким открытым непониманием столкнется. А когда Капустин узнал, что документов на руках никаких нет, то и вовсе принялся вершить дела в свою пользу. Никак тут без перебранки: 
     -  Может от войны бежишь, баба, а детишек так, по ходу, что блох нацепляла, чтобы в трудармию не угодить. С ними то и отсидеться где-нибудь в тылу можно. Нет документов – выходит, не мать, и свидетелей подтверждающих сей факт тоже нет.
     -  Я ведь Вам все уже объяснила, а документы, наверное, и восстановить можно, после регистрации; для чего все и делается.
     -  Завтра, еще раз все Юшкову и расскажешь, - не унимался Капустин, - где ты метрики на детей потеряла или кто у тебя их в пути украл. Он представитель закона, а я здесь, ек-макарек, учет таких вот как ты, вести не обязан. Веры тебе нет; стало быть, отпишут от детей. Поедешь на завод в Новосибирск или подалее куда, там трудовые руки еще нужнее, чем здесь. А ребят безродных по детским домам расквартируем. Будут документы, я сам тебе адреса домов сообщу, иначе не положено, не по закону. Так что собирайся, а того полномочного по регистрации, я сегодня же из района самолично вызову, вместе с участковым, пусть они твой вопрос решают.
   Толком ничего не добившись, вернулась расстроенная Елизавета домой, а дорогой все думала о словах председателя; не ровен час, и вправду от детей отлучить решат. Как таким бессердечным только власть и полномочия дают, ни заботы от них, ни помощи? Решилась об этом с Юрием, наедине от других детей, поговорить; старший все же, поймет правильно…
   Юрий долго и внимательно слушал взволнованную речь матери и никак не мог принять и осмыслить то нескрываемое пренебрежение с каким отнеслось к их прибытию руководство колхоза. Тревожило предчувствие, о которых говорила ему озабоченная мать, пытаясь предостеречь и наставить на будущее. Разве люди на такое способны; это же произвол и самоуправство, издевательство над лишенными всякой защиты переселенцами, прибывшими на новое, совсем чужое, необжитое место. 
     -  Да, мы немцы, Юра, по паспорту; сейчас они делят людей на своих и чужих, ведь идет война и понять этих женщин, лишившихся мужей, детей и родных, можно. Но мы ведь такие же русские, как и они, мы попросту депортированные переселенцы, а не враги, идущие против власти или народа. Разве они этого не понимают? А здесь что?.. Выбрасывают в поле, без крова и пищи, зимой. Где же человечность и сочувствие? Сейчас, в сердца к людям пришла ненависть, затмившая всякое сострадание. А теперь еще и детей у матери отнять грозятся. Они их не рожали, а распоряжаются ими как личными вещами, которые по какому-то там закону принадлежит им. Как же это Юра? – чуть не плача, искала Елизавета участия у старшего сына. - Может нам лучше в лес бежать и жить под его кровом, скрываться. В его глуши нам будет безопасней. Завтра приедет уполномоченный по переписи и регистрации, там все станет ясно, а пока велено ждать.
   Юрий обеспокоенно слушал мать, ему всем сердцем хотелось помочь ей преодолеть возникшие неурядицы с документами, но как это сделать не знал:
     -  Мама, не волнуйся так; проблемы уладятся. Перепишут всех, да оставят нас в покое, будем обустраиваться как можем. Я на работу пойду, все полегче будет. Руки у меня есть, любую заботу вынесут; справимся.
     -  Юрочка, я всех вас очень люблю и ответственна перед отцом, он мне наказ дал; беречь детей и я хочу, чтобы ты запомнил сейчас, что скажу. Если случится, меня заберут или разлучать вас примутся по предписанию или принуждению; документов ведь у нас никаких нет, то знай - ты за главного остаешься. Запоминай все и требуй за всех; брат ты никак старший, кому без мамки о сестрах заботиться? Ваньку береги; отец жив будет, найдет вас, он упрямый, он справится. На тебя у меня вся надежда, Юрочка; отца нет, выходит ты за него…
   Ночью Елизавета тихо плакала, но Юрка слышал. И все же в нем жила надежда, что все обойдется и они останутся вместе; никто не посмеет разлучить семью, отнять мать. Ведь приходил сегодня какой-то местный старик, ломаные кирпичи привез, сказал печь класть будет. Выходит, есть забота, а значит надо ждать и надеяться. Юрка верил; есть у людей сердце, у всех есть, просто у иных оно очерствелое и так глубоко запрятано, что и достучаться до него трудно. Нужно только злом на обиду не отвечать, тогда рано или поздно добро в людях тем же отзовется.
   Василий Бирев дольше всех в конторе задержался:
     -  Не наворотил бы ты Биряй мне здесь дел раньше времени. Ко мне вот-вот из района нагрянут с устройством мобилизованных людей, а тут ты еще клыки свои кажешь. Прошу тебя; поутихни, хотя бы на время. Отъедут со своими решениями, там уж...
     -  А что я, Игнатьевич, не так сделал? Не там их высадил или к тебе прямо в дом доставить эту недобитую челядь надо было. Так извини, я поправить промашку могу.
     -  Эх, молодой еще, дурья твоя башка!.. – строго взглянул Капустин на ершистого бригадира. - Нельзя так открыто прыщем на лоб лезть! Заметят раздавят и я ничем помочь не смогу. Тогда поздно думать будет, сейчас надо…
     -  А что за осторожности, ты хоть объясни, а то в крик с утра? – недоумевал Биряй, видя скрытое беспокойство председателя.
     - Вон, на днях, приедут люди, они и разберутся. А наша с тобой задача, правильно их сориентировать и информировать, чтобы лишних вопросов не возникало. Пусть они их другим задают. Так и хлопот и заботы меньше. Понимаешь, о чем я?.. А ты, тупо на рожон лезешь, себя подставляешь! А жалобы пойдут, кому разгребать?.. Делать тебе, как бригадиру, многое можно, но делать это нужно по-тихому и не выказывать себя.  Сваливать вину нужно на самих же неугодных элементов или их пособников, а не сломя голову, напролом пробиваться.
     - Ты, Капустин, скрытный какой-то, да и мягкотелый для такой ответственной должности, совсем не голова на деревне. Ставь меня вместо себя, я власть наведу! Давить эту контру надо, а ты цацкаешься; они там, с Гитлером наших вон по концлагерям изводят! Какие тут осторожности! Но если ты исподтишка желаешь, то я могу им еще слаще жизнь устроить; вместе с лошадьми, вон, волокуши из лесу таскать будут.
     - Устрой, для начала всех, чтобы внимание начальства не привлекать, там разберемся. Переселенцы они, и директиву нам исполнять надо. Так что пыл свой пока умерь. Всех, кто старше тринадцати лет у себя на делянах задействуй, вот и будет им сладкая жизнь. Правильную линию в отношении их держать надо, тогда и район доволен будет и нам спокойнее. Сегодня же проследи; пусть Карпо печку в бараке выложит, коли буржуйку не сыскал, да подлатает там все, завтра будет чем отчитаться. Все!.. Ступай, мне в район звонить надо, ек-макарек, не то от Ершова по шапке схлопочу и уж тогда тебя, дурня, на самом деле некому будет правильным мыслям поучать.
   К полудню следующего дня, согласно сигналу и просьбе Капустина, в Пушкино прибыли уполномоченный милиционер и куратор по переписи и регистрации вновь прибывших переселенцев. О том, что мать к председателю вызывают, Юрка узнал от мужика, который пришел печь в амбаре класть:
     -  Скажи Лизке, мамке твоей, чтобы в контору шла, там по ее душу люди приехали, - подведя к стожку запряженную в сани лошадь, распорядился Карпо.
   Быстро юркнув в стог, сын передал матери слова Капустина. Маша с Верой с утра еще ушли за хворостом, а Ника с Таней остались по просьбе Елизаветы приглядывать за братом. Оставаясь за старшего, Юрка взволнованным взглядом проводил мать.
   Двое уполномоченных и председатель, дожидаясь прихода Елизаветы, вели оживленную беседу на отвлеченную, как показалось, тему:
     -  А вот и наша многодетная мамаша, ну та самая, что без документов к нам прибыла; по сему факту у меня на руках одна записка о количестве ртов, и имеется. Более ничего она нам представить не смогла, - язвительно, поглядывая в сторону несдержанной женщины, сделал свое вступительное слово Капустин. - Присаживайся, стало быть, Елизавета, к столу и отвечай на все вопросы товарищам, приехавшим из района для переписи, регистрации, и ведения соответствующих дел.
  Елизавета послушно подошла к столу и поздоровалась. Необремененные прочими заботами, представитель органов по надзору за вновь прибывшими и местный участковый, Юшков, принялись внимательно слушать историю многодетной матери, которую ей приходилось рассказывать уже не единожды. Сделав все необходимые записи, каким-то естественным образом занялась, и стала все более разгораться не совсем приятная беседа по поводу возраста, и дат рождения членов семьи; в особенности детей, матерью которых Елизавету пока что, органы по надзору за беспризорностью, не признавали. Без имеющихся на руках справок и свидетельств о рождении персонально каждого ребенка, дата и год рождения избирался на усмотрение куратора, что возмутило Елизавету до крайности:
      -  Почему у вас нет веры к людям? Ну кому захочется лгать заведомо, умышленно меняя дату рождения детей или свою собственную? Разве что в исключительных случаях, но для этого есть свои, корыстные причины, которые и должны быть наказуемы. Хотелось бы понять, что вам дает такая преднамеренно узаконенная ложь? И вас ничуть не коробит от осознания того, что вы даете о человеке неверные сведения, меняете его судьбу, грубо лезете в святое святых. Может быть кому-то и на руку это ваше, извините, откровенное вранье, но мне кажется первейшая задача власти и состоит в уличении и наказании подобных лжецов. Нет же, вам от чего-то проще, чтобы день рождения у каждого человека был первого января, все равно какого года.
     - Мы разберемся, гражданка! Я бы вам лучше посоветовал умерить свой длинный язык, пока я не отправил вас куда подалее Новосибирска, куда мы, согласно инструкций, имеем полное право вас переслать, - Юшков жутко нервничал и негодовал на столь несдержанную гражданку, чьим первейшим долгом считал - молчать и не перечить полномочным органам.
     - Какая мать не помнит день рождения своего ребенка, - продолжала возмущаться Елизавета, - скажите на милость? Но вы упрямо продолжаете не верить ни одному моему слову, и пишете что-то свое, ничуть не задумываясь над глупостью, которую творите, - Елизавета не унималась, разгоряченно доказывая свое право на справедливость.
    Тревожная обстановка в помещении председателя накалялась, грозя вылиться в громкий скандал, который загасить будет невозможно.
     -  Где ваша совесть, кто дал вам такую власть? Неужели вы не понимаете, что это произвол и насилие над личностью. Выходит власть, которую вы себе присвоили, и печать в карман положили, дает такое право; лгать и унижать людей, отнимая у них даже право на свой день рождения!? Ведь разве не так!? Позаботились бы лучше о нашем бедственном положении, а не пеклись о конторской бюрократии, своевольничая и искажая факты!
     -  Ты у меня договоришься, Елизавета! Прекрати высказываться супротив власти! – не стерпел сидевший рядом Капустин. Его раскрасневшееся лицо походило на недозревший арбуз, сорванный раньше положенного срока.
     -  А ты не пугай, вон лучше бы рассказал представителям из района, как ты меня с детьми малыми, в открытое поле, на холод выбросил: «Живите, обустраивайтесь…» - не слова ли твоего кучера, оставившего детей в холодном, зачумленном амбаре выживать!..
     -  Не слушайте ее бред, товарищи! - румяное лицо Капустина, стало на глазах районного начальства, белеть и пошло пятнами. - Разве не видно, что она не в себе! Условия!.. Ек-макарек, да не приспособлены, но все делается и слушать неуместные нападки капризной, несдержанной женщины, оскорбительно, понимаете ли!.. – негодовал председатель.
     -  В самом великом, вы считаете себя правыми; - продолжала возмущенно Елизавета, не обращая внимания на реплики со стороны, - вон, даже газета ваша центральная, «Правдой» зовется, а в самом естественном и настоящем, что от рождения, от Бога, врете вы сами себе… Выходит, что ваша «бухгалтерия» ложная и вскоре просто развалится, потому как «кривой дом долго не стоит». Не устоять ему под натиском лжи и невежества, потому как лепите вы кривые стены, используя для созидания не истинное, не настоящее. А созидать способна только правда, потому она правдой и зовется!..
     -  Вяжи-ка ты узелок, Елизавета! Свезу я тебя куда подалее, чтобы ты здесь, в хозяйстве, народ не баламутила, – однозначно распорядился Юшков. - На каторге тебе место!.. Иди, слышать тебя более не хочу! Утром с вещами придешь, а не явишься или бежать удумаешь; собаками отловлю, и уже другой срок добавлю.
   Вышла Елизавета, своего не добившись, сама не в себе и к стогу пошла, утирая дорогой слезы, а они все катились и множились, словно до Ивана, до мужа горемычного докатиться норовили, пожаловаться любимому, на произвол, что с его детьми чинится. Долететь птицей до родного человека хотелось, припасть хоть разок к груди и сквозь слезы разглядеть его наполненные той же тревогой глаза, прильнуть к сердцу мужа и защитника семьи, которого детей лишали, во благо чьих-то нелепых, бесчеловечных указов, от каких зло над землей серым туманом висит и нет от него спасения.