Атланта. Глава 6. 16

Вернувшись домой ни с чем, (испугавшись пыток, Анкушев покончил с собой быстрее, чем он успел выбыть из него признание), Глеб сменил свою траурного цвета и пропитанную чужой кровью рубашку на белую, после чего спустившись в гостиную, направился к шкафу, где в верхнем ящике хранилась бутылка бренди.

Сегодня ему надо выпить, чтобы успокоить расшалившиеся нервы, и поскорее забыть запах крови, пробудивший в его воображении неприятные воспоминания, связанные  с работой в госпитале ещё в период войны. Именно по этой причине он так спешил домой, стремясь поскорее переодеться.

Возвращаясь вечером домой, только мысль о спиртном поддерживала в нем бодрое настроение с той поры, когда избавившись от своих псевдодрузей, он остался практическим один.

Иной раз, когда от него бежал сон и он страдал без Чеховой, Лобов ловил себя на мысли, что если бы не рюмка бренди на ночь, он бы давно сошел с ума. А едва приятное тепло разливалось по телу, и горечь от утраты отступала на задний план, он позволял себе наконец подумать о чем-то более приятном.

Однако временами бывали такие ночи, когда даже с помощью бренди ему не  удавалось заглушить в своем сердце боль. И вспоминая тот самый безысходный период своей жизни, Глеб не переставал удивляться тому, как при таком неконтролируемом употреблении спиртного он не превратился в законченного алкоголика.

Открыв дверцу шкафчика, он достал графин и, поставив его на стол, зажег свечи. В конце концов, почему он должен красться в полутьме гостиной подобно воришке, если это был его дом, и его бренди. Открутив пробку, Лобов налил себе рюмку.

После того, как с матерю было покончено, и оставшись в этом мире без поддержки близких, он неожиданно для себя самого принял решение порвать с прежним кругом общения. Причем не просто порвать, но ещё и «убрать» этих людей, которым хоть что-то было известно о его прошлом и, расширяя, таким образом, границы социального вакуума, сомкнуть его стены вокруг себя раз и навсегда.
К тому времени у него уже выработались особые навыки обращения с приятелями, упиваясь собственной властью над этими людьми.

Погрязшие в блуде, разврате, и пьянстве за неумением распорядиться как-то иначе отпущенном на досуг временем, они рисковали вовлечь в водоворот страстей безнравственности и своего «вождя», но придерживая их подле себя скорее в качестве примера того, в кого не следовало превращаться ни при каких раскладах, катиться по наклонной подобном им Лобов не спешил.

Выгнав из дома последних представителей общественности, с которыми водился ранее, некоторое время он ещё поддерживал общение с Герой, пока не увлек того в авантюру, закончившейся для приятеля несколькими годами лишениями свободы с отсрочкой штрафа за хулиганство.

После его освобождения Глеб перестал с ним общаться и, закрыв для него доступ в свое общество, взялся за уничтожение остального сброда, которому в свое время немало рассказал, посвящая в подробности собственной биографии.

Расстроившись, Гера планировал покинуть Атланту, избрав Новый Орлеан новой отправной точкой своего жизненного пути в погоне за излишествами, но не успел он привести свой план в действие, как на следующий день его нашли зарезанным в какой-то подворотне. Подосланный убийца с таким мастерством расправился с его телом, что Геру ещё две недели не могли опознать помощники шерифа, собирая тело бедолаги как мозаику.

Остальных «друзей» Лобова постигла  похожая участь: кто-то пал от яда, кто-то стал жертвой покушения, кого-то занесло в тюрьму, кто-то там же был забит до смерти во время пыток.

«Невидимая» рука дотянулась до каждого из них, не обойдя никого стороной. Главное, все понимали, что ЧТО-ТО происходит, но догадаться, кто именно за всем этим стоит, они не могли.

Успокоился Лобов лишь тогда, когда был уничтожен последний знакомый, которому он имел неосторожность однажды похвастаться, что его мать нажилась во время войны на спекуляциях. Искалеченные человеческие судьбы его мало волновали; никто не должен был знать и крупицы правды о его прошлом.

Преследуя в первую очередь собственные интересы, он видел в этих людях лишь отработанный материал, от которого следовало избавиться как можно скорее, пока тот не мог навредить лично ему.

Подозрительный, крайне мстительный, Лобов уничтожил каждого, кто попал под подозрение. Таким образом, вся его жизнь — со времен поступления в Гарвард и до последнего смертного часа — являла собою цепь беспрерывных интриг, продуманных до мельчайших деталей заговоров и нескончаемой мести.

Бесстрастно расправившись со своими приятелями, чуть позже он не менее жестко обошелся со своей последней любовницей, выпроводив её в один прекрасный момент из собственных апартаментов словно горничную.

Упаковав вещи, Инна пришла с ним проститься, но тот, даже не думая её останавливать, высмеяв её «недостаточную изобретательность в постели», указал ей на дверь, добавив в конце фразу, которую в свое время бросила ему на прощание Чехова, прежде чем переступить порог дома Степанюги: «Избавь меня, пожалуйста, от нашего с тобой последнего объяснения…».

С Чеховой его, по крайней мере, роднили хоть какие-то общие воспоминания, а новая знакомая оказалась до такой степени пустой и тупоголовой, что порой ему даже не было с ней о чем поговорить. Так он послал её на все четыре стороны. В конце концов, кто-то должен был расплачиваться за «шрамы», оставленные на его сердце Чеховой.

Оказавшись в социальном вакууме, поначалу Глеб ещё долго не мог свыкнуться со своей новой жизнью, а потом даже начал находить в вынужденном затворничестве своеобразную прелесть, сдружившись с одиночеством так, что всякое присутствие рядом постороннего человеком воспринималось им как докука, от которой ему хотелось поскорее избавиться.

«Не надо спешить… — подумал он, наливая себе третью по счету рюмку. — Впереди есть ещё целый вечер».

Звон стекла, когда он наливал себе бренди, заставил его вздрогнуть. Интересно, подумал Глеб, а в госпитале до сих пор считают, что это именно он убил Рудаковского? И судя по тому, какие гневные взгляды кидали в его сторону окружающие во время похоронной процессии, его подозрения были не такими уж беспочвенными.

Сумел же он в свое время отправить Гордеева на фронт, тогда почему бы ему не подстроить покушение и на мужа своей сводной сестры?!

Поставив графин на стол, он растер разлитое спиртное.

«Как мило горят свечи...» — промелькнуло у него в мыслях.

Золотые огоньки отражались на полированной поверхности стола. Грани пустой рюмки радужно сверкали в отблесках их пламени.

Вся его жизнь представляла собою сплошное бегство от скуки. Больше всего в этой жизни он боялся, как странно бы это не звучало, ни бедности или смерти, а некоего состояния преждевременного «душевного паралича», когда человека больше ничего не интересовало и не вызывало любопытства; когда жизнь, наконец, приобретала черты долгожданной стабильности, где каждое последующее событие становилось предсказуемым до скрипа в зубах, и что самое неприятное, деться от этой «кары» было больше некуда.

Все, что он хотел, так это «сжечь» себя дотла и выйти за пределы собственных возможностей, пусть даже ценой собственной жизни.

Ему хотелось пролететь над ней как комета, мгновенно вспыхивая и растворяясь в воздухе, лишь бы не тлеть скромным огоньком подобно сверстникам, ведущих размеренный образ жизни. А вся эта рутина, наполненная бесконечной тягомотиной, связанной с разработкой всяких схем — была всего лишь метафизической потребностью забыться в иллюзорной надежде изменить однажды собственное сознание.

Гоняясь всю жизнь за внешними благами, когда решил, что оно заменит ему все, он только сейчас понял, что искал все это время совсем другое.

Ему хотелось жить для кого-то, ощущать  присутствие рядом той, которая нуждалась бы в нем самом, его тепле, и заботе, и была бы счастлива засыпать с ним в одной постели, просыпаясь под утро на расстоянии вытянутой от него руки. А теперь, когда Чехова ушла, все, что было добыто им в борьбе за выживание, потеряло всякий смысл и не представляло для него никакого интереса.

Да, теперь у него были деньги, позволявшие ему вести ту жизнь, о которой когда-то он мог только мечтать, кое-как прозябая в руинах послевоенной разрухи, но подлинного счастья они ему так и не принесли.

Очутившись в условия крайней выживаемости, он мгновенно отбросил отцовские принципы, пустившись во все тяжкие, и как не пытался он противостоять собственной природе, унаследованные от матери гены — расчетливой блудницы и интриганки, сделали свое дело и, бросившись завоевывать свое «место под солнцем», по части интриг он превзошел даже её.

Его сатанинская самовлюбленность не предполагала поражений, а развитая с детства кошачья изворотливость позволяла ему найти выход из любой ситуации. И только одна преграда оказалась ему не по зубам, имя которой было Валерия Чехова.

Когда Глеб понял окончательно, что никакая другая девушка на свете не состоянии её заменить, у него начался приступ затяжной хандры, одолеть которую порой не удавалось даже при помощи крепкой выпивки.

Чехова точно околдовала его, глубоко проникнув в сознание, и теперь, тоскуя по ней, и желая ею обладать, до него дошло, что вернуть её назад так просто не получиться. И сидя в гостиной совсем один, он не переставал удивляться тому, как это получилось, что имея столь подкупающую внешность и умея найти подход к абсолютно любому человеку, чтобы получить от них желаемое, он выпивает в полнейшем одиночестве, и рядом нет никого, с кем он мог хотя бы поговорить по душам.

Надо было обладать особого рода удачей, чтобы при наличии выше перечисленных качеств докатиться до подобной жизни, причем обвинять кого-то, кроме себя самого, как всегда, было некого.

Одни принимали его таким, каким он был: с его дурным характером, и слишком трезвой манерой мышления, но тех, кто думал о нем ещё хуже, было намного больше.

«Посредственность. Бесцветное ничтожество» — такого мнения была о нем Жукова, прежде чем указать ему на дверь госпиталя, которым суждено было захлопнуться за его спиной навсегда.

«Первое качество — лень. Второе — непримиримая зависть к тем, кто знает или умеет больше» — так отзывалась о нем в былые времена Ковалец, помощница его отца.

И если насчет лени её мнение ещё можно было как-то оспорить, то со вторым качеством она попадала именно в цель. Что же касается его бывших коллег из числа ровесников и не только, те могли бы охарактеризовать его только одной фразой: «Глеб Лобов — беспринципный интриган, единственной формулой которого является месть в виде удара в спину ножом».

Похоже, кроме матери, его никто и никогда по-настоящему не понимал, и не воспринимал, а теперь он лишился и её. Да, многие его поступки общественность так и простила, но сейчас ему на этих людей было наплевать.

«Отец всегда хотел меня изменить, сделать некое подобие себя самого, — размышлял Лобов, осмысливая свою жизнь под новым ракурсом. — Он отправил меня в эту чертову Гарвардскую школу медицины, совершенно не интересуясь тем, хочу я быть врачом или нет. Просто отправил, потому что кто-то должен был продолжить семейное ремесло… Да будь я глупым нищим уродом, люди и то относились бы ко мне куда спокойнее. Но обаятельный и успешный негодяй — это было уже слишком. Их уязвленное самолюбие не выдержало этого, поэтому они и ополчились против меня, пытаясь сделать изгоем. Они хотели уничтожить меня, но у них все равно ничего не получилось… И не получится»

***

Графин постепенно пустел, и вновь оказавшись во власти воспоминаний далекого прошлого, Глеб внезапно вспомнил, как получив когда-то отказ от дуэли с Гордеевым, точно также сидел в гостиной и, наблюдая за догорающими свечами, разрабатывал план мести над «светилой», проснувшись под утро не в духе.

С того момента между ним и Чеховой пробежала кошка, и обычно равнодушная к нему сводная сестра стала вовсе избегать его общества, — как дома, так и в госпитале, опасаясь его насмешек и подтруниваний.

И как он потом её не преследовал, пытаясь с ней помириться, но окружив себя непробиваемыми стенами, Чехова по-прежнему продолжала его избегать, не доверяя больше его добрым намерениям.

Так что если бы не та ночь падения Атланты, их отношения надолго бы задержались в этой фазе. Фазе враждебности. А когда ему почти удалось заручиться её доверием, и между ними воцарилось долгожданное понимание, на свет божий всплыл документ о «ссылке» Гордеева. С той поры в их жизни начался очередной драматический виток, закончившейся полным расколом между ними.

Так, преследуя цель нанести последний разрушающий удар по его самолюбию, Валерия скоропостижно женилась на Рудаковском, внеся переполох своим необдуманным поступком в ряды коллег, привыкших считать её разумной и последовательной в собственных замыслах.

Приняв к сведению её ответный ход, он пустился во все тяжкие, связавшись с никчемным сбродом, и пытаясь хоть таким образом отгородиться от всего того, что когда-то связывало его с прежней жизнью. Вот только «праздник» на улице Валерии Чеховой длился недолго.

Появление на арене событий Вадика Левицкого, прорубившего брешь в её шатких отношениях с Рудаковским, довел Чехову до грани отчаяния. И когда она поняла, что никто ей не сможет помочь, то обратилась за помощью к своему последнему «оплоту» — сводному брату, которого всегда считала своим врагом номер один.

Но стоило ей прийти к нему за деньгами, так и не простив ей брак с Рудаковским, он попытался за все ей отомстить, принудив к интимной связи. Только в ту ночь они почему-то вели себя не как враги, а как обычная пара, которая долго воздерживаясь от плотских утех, дорвалась наконец до желаемого, позволив воплотить в жизнь свои тайные мечтания.

Так и не сумев отомстить сопернику, «обесчестившего» его жену, Рудаковский свалился с лестницы, причем последствия этого падения оказалось настолько смертельными, что буквально на следующий день молодого человека пришлось отпевать.

Так и простившись с Чеховой после той дурацкой стычки с Шостко, поглощенный собственным недомоганием, ненадолго выбившем его из колеи, он бросился на поиски «мифического» золота Конфедерации, а когда тема с быстрым обогащением оказалась закрытой, спустя время он снова вспомнил о ней, испытывая по этому поводу угрызения совести.   
Интересно, кто выиграет в этот раз, а кому суждено проиграть по новой? Чей теперь наступил  черед нанести удар?

Поднеся рюмку к губам, Глеб остановил взгляд на собственном отражении в зеркале и, поставив её обратно на стол, внезапно поднялся из-за стола, чтобы подойти к высокому трюмо и получше себя рассмотреть.

Из зеркала на него взирал бледный, худой и с тенями под глазами, (результат яростных усилий противостоять спиртному и бессоннице), незнакомец, до боли похожий на него самого. Особенно во внимание бросалась резкая линия скул, а играющий в его черных глазах безумный блеск и вовсе придавали ему сходство с одичавшим котом.

Нет-нет, этот незнакомец мог быть кем угодно, только не им! Это не он.

Нащупав на столе графин, Лобов со всего размаху метнул его в сторону зеркала.

Сверкая различными огоньками, тот разбился о стеклянную поверхность, и осколки зеркала разлетелись по всем сторонам. Почувствовав на языке привкус чего-то соленого, он дотронулся пальцами до щеки. Ему хотелось выпить, но он постарался не обращать на это внимание.

В жизни ему приходилось справляться с куда более трудными вещами. Пришло время завязать и с выпивкой. И чтобы вновь не начать думать о спиртном, которому ему не хватало, он снова акцентировал внимание на мыслях о Чеховой.

Да, он любил эту холодную эгоистку с её бараньим и непробиваемым упрямством, и жаждой убить его в любой момент, ежели какой-то из его поступков придется ей не по нутру. Жить с такой барышней — целое искусство, но в этом и состояла особая прелесть Валерии Чеховой.

И как бы окружающие не разносили в пух и прах её необычную манеру поведения, считая его сводную сестру надменной и высокомерной сукой, он не променял бы её ни на одну из беспрекословно подчиняющихся во всем мужчинам «овечек».

Только он один знал, чего ей стоило корчить из себя человека со стальной выдержкой, и такой же непоколебимостью, в то время как в глубине души она оставалась несчастным человеком, который то и дело убегал от трудностей в свой мир иллюзий, где повсеместно царил образ Гордеева. И если бы против неё внезапно ополчился весь мир, он все равно бы принял её сторону, потому что иначе поступить не мог.

В этой любви было что-то патологическое и извращенное. Любить эгоистов не положено, но он любил, пожертвовав ради неё собственной матерью, которую мог запросто вытащить из тюрьмы. И любил её со всеми присущими ей изъянами, включая патологический эгоизм.

Так что если бы не эта бесконечная погоня Чеховой за неуловимым «светилом», возможно ей удалось бы разглядеть рядом человека, которому она всегда была неравнодушна. Увы, в её жизни существовал только знаменитый хирург; остальные просто служили для них фоном, играя роль мебели, которую за ненадобностью можно было спокойно выбросить на свалку, ни о чем не жалея.

Поправив воротник своей сорочки, Глеб направился к двери.

Ничего не поделаешь, придется переступить через собственное эго и, наведавшись к ней в гости, (если она вообще соизволит пустить его на порог, в чем он лично сомневался), попросить у неё прощения за прошлое, ведь кроме него, у Чеховой теперь действительно не оставалось никого, с кем она могла бы разделить дальнейшую часть своей жизни. 

Глава 6.17

http://proza.ru/2024/07/30/689