Достоевский, идиот!

Лето в Дубне -- вещь неоднозначная: город стоит на болоте, в дельте трех рек, из-за чего летом здесь либо душно, либо дождливо. Но есть дни, когда погода не впадает в эти крайности, дни невероятно приятные, даже поэтичные. Это был один из таких дней. Над Волгой догорал закат, почему-то всегда ассоциировавшийся у меня с римскими мучениками и их светлыми нимбами; стволы сосен, которые растут здесь прямо посередине дороги (замечу, что их не срубают, а аккуратно обводят асфальтом), казались медными трубами, под ними прятались маленькие домики в классическом стиле, а где-то там протекала величественная Волга -- все это в сумме напоминало мне о Риме, об античности...

-- "Пусть ты у Тибровых волн, раскинувшись в неге ленивой, Ментора кубок подняв, вина лесбосские пьешь" -- ну что за чудо эти строки! Я без ума от гекзаметра! И от Проперция. Но от гекзаметра больше.

-- И что ты в нем нашел... Ритм, как ритм...

-- Да ты глухой что-ли?! Ты вот только послушай --  "Пусть ты у Тибровых волн, раскинувшись в неге ленивой, Ментора кубок подняв, вина лесбосские пьешь" -- Я прочитал эти строки еще раз, но теперь ярче выделив ударения.

-- Ну и чего? Непонятный мудреный ритм...

-- Да чтоб тебя!.. Тут ведь не так все просто, что намудрил себе ритм какой-то и пишешь... Оно же все откуда-то берется... Либо из природы, либо от личного переживания... Вот ямб четырехстопный, если только мужской рифмой писать, он на марш похож, или на очень эмоционально-напряженный рассказ. А пятистопник с чередующимися рифмами -- так любовь, как ни взгляни. Гекзаметр -- так он и тех двух интереснее, потому что древнее, да и структура сложная. Цезура свое дело делает... Он мне вообще сердцебиение напоминает...

-- Да не тебе он сердцебиение напоминает, а этому твоему... как его...

-- Проперцию?..

-- Да нет же! Позавчера ты зачитывал мне...

-- "Уж не его ли отстукивал орган, кровь разгонявший, -- тот, что при виде тебя, с новою силой стучал"

-- Да, да! Вот он же это придумал... Как его зовут-то... Ай, к черту. Не суть. А суть в том, что вы, писатели, один другого повторяете, а своего ничего придумать не можете. На кой вообще ваша литература сдалась? Вот, Проперций твой -- первый век до нашей эры! Уже тогда всё написано было! Но нет, вас еще и на Возрождение хватило -- всю античность взяли, перевернули с ног на голову и за свое выдали... Вот этим вы и занимаетесь постоянно...

Мы сидели на набережной с моим дорогим другом, Дмитрием Павловичем. Он был человеком невероятно скептичным во всех отношениях. Историк по образованию, флегматик по темпераменту. Если его хотя бы что-то интересовало, кроме истории, то это точно была не литература. А я -- поэт, я -- "слуга, хранитель и двигатель языка", как Бродский писал. Не знаю, как мы уживались, но, кажется, регулярные споры только способствовали этому.

Я невероятно обиделся на его слова и, чтобы всем своим видом показать недовольство, я отвернулся. Перед глазами оказалась Волга. "Пусть ты у Тибровых волн, раскинувшись в неге ленивой, Ментора кубок подняв, вина лесбосские пьешь" -- глядя на "Тибровы волны", я снова повторил эти строки. Дмитрий Павлович понял, что сказал лишнего.

-- Может, чем ссориться, почем зря, мы это... вина лесбосские попьем?

-- А у тебя есть? -- с ухмылкой спросил я.

-- Ну не лесбосское, конечно... Шампанское... из Крыма -- стушевался Дмитрий Павлович, отчего я рассмеялся и вмиг забыл свою обиду. Мы пошли пить "шампанское из Крыма" к нему домой.

Дом у Дмитрия Павловича был простой, но со вкусом. Квартира советской аристократии: большая люстра, визуально занимавшая половину квартиры, скрипучий паркет, персидский ковер из Югославии (Это традиция или что, не знаю... Персидский ковер из Югославии, шампанское из Крыма...), и, конечно, сервиз, который доставали последний раз на свадьбу или на похороны -- это было видно по высоте пыли на доньях бокалов. Дмитрий Павлович взял их, и, несколько сконфузившись, быстро понёс в раковину. Я вспомнил к месту: "Вещь сама пыль не тщится перебороть, потому что пыль -- это плоть Времени. Плоть и кровь" (А я, к слову, имел такую привычку -- хорошую или нет, не знаю -- постоянно вставлять цитаты, если они хоть как-то были к месту... Да и не к месту тоже, что греха таить...)

-- Это кто?

-- Бродский.

Дмитрий Павлович молча поставил на стол вымытые хрустальные бокалы и бутылку своего несчастного крымского шампанского. Золотая, как лучи заката, струйка полилась по бокалам с характерным шипением.

-- "Рогожин, зачем же нам ругаться? Пойдемте лучше пить шампанское!"

-- А это откуда?

-- Достоевский, "Идиот".

-- Да чего ругаться-то сразу! Откуда мне знать, Достоевский это, Бродскоевский это...

Я залился смехом, потому что никак не ожидал такого -- ведь это невероятно старая шутка, --  "Достоевский, идиот", я имею в виду. Мне казалось, что все знают про это смешное название хотя бы по анекдотам. Но, снова же, Дмитрий Павлович ничем, кроме истории, не интересовался...

Отдышавшись после пятиминутного смеха, я объяснил ему, что "Идиот" не он, а главный герой произведения, князь Мышкин. Дмитрий Павлович на этот раз, на удивление, не стушевался, а даже рассмеялся -- наверно, его сердце уже смягчило вино.

-- Хотя знаешь, вы чем-то похожи с Мышкиным... Нет, не тем, что ты идиот... То есть ты не идиот, я не это имел в виду... -- На этот раз уже я сконфузился. Дмитрий Павлович просто вздохнул и улыбнулся.

-- То есть, характером вы похожи... Мышкин -- добрый такой, незлобивый, никогда обиды ни на кого не держит, мухи не обидит... Вот вы чем-то похожи с ним... Да и не женат он... -- Я совсем забыл, что это больная для него тема. По его виду было заметно, что я разбередил старую рану.

-- Извини... Я не об этом вообще хотел сказать... Я, вроде, немного выпил, а уже так сбивчиво говорю...

-- Ну и что твой Достоевский? Что о нем скажешь? -- Перебил он меня

-- Достоевский -- гений. Беспрецедентный случай в русской, да и в мировой литературе... Один из самых читаемых писателей в мире...

-- В чем же его гениальность? -- С каким-то циничным спокойствием продолжал Дмитрий Павлович.

-- Ну, так трудно все пересказать... -- Дмитрий Павлович ухмыльнулся -- Но если в двух словах, то у него персонажи все несчастные такие, по-настоящему несчастные... Веришь, что все правдиво описано... Не так, как у современных писателей, у этого например, как его... Полярного, прости, Господи... Вот там герой страдает наиграно. Как великий режиссёр сказал бы -- "Не верю". Видно, что автор не знает, о чем пишет... А Достоевский знал... У него жизнь тяжелая была... Зато он очень религиозным стал... Не от хорошей жизни, разумеется.

-- Религиозность его, на мой взгляд, странная... Он же частенько с куртизанками развлекался. Разве не так?

-- Так... Ну и что? А кто без греха?

-- Ну а в азартные игры он играл еще... Да и то, что он в кружок петрашевцев входил, уже, знаешь ли, нехорошо... "Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите..."

Нужно заметить то, что Дмитрий Павлович был внуком священника, и, хоть не вел набожной жизни, в существовании Бога был уверен, несколько раз в год причащался и "помнил, хоть не без греха," пару строк из библии, которые узнал от деда.

-- Так или иначе, всё равно мало смысла в литературе вашей... Ну написал он своего "Идиота"... Я, может, тоже могу "Идиота" написать -- мне, если тебе верить, даже выдумывать ничего не надо, хе-хе... Автобиографию пиши -- вот тебе и "Идиот"... А он, Достоевский твой, может так же и писал его, кто знает...

"Вино глумливо, сикера буйна"... наверное, я много выпил и из-за этого во мне всё закипело...

-- Знаешь что, может, он и писал его с себя, да только вот так написал, что весь мир что-то свое нашел в этом... потому что "Скрыть художника и показать человеку себя -- вот главная цель искусства", Оскар Уайльд сказал... И Достоевский этой цели достиг! И мир нашел себя! Да и помог, быть может, кому-то этот роман... Чтобы себя понять, со стороны взглянуть, да и разобраться в себе! -- Я вскочил с места и, срываясь на крик, продолжил -- Да может и тебе бы, не будь ты таким невеждой, помогло бы -- не повторил бы судьбу Мышкина и женился уже наконец!

Дмитрий Павлович сидел в оцепенении. Я тоже был шокирован тем, что наговорил... Он ничего не отвечал мне, только тупо глядел в пол. Я допил подонки вина из бокала и направился в коридор. Оставаться в комнате мне было больше невыносимо. Меня жгли и стыд, и злость, и непонимание, и смех от ситуации...

-- Я пойду, наверное... Прости, что нагрубил -- Ответа не последовало и я молча вышел из квартиры.

По дороге домой я обдумывал произошедшее... Поругаться из-за Достоевского, Боже правый! Это же смешно невероятно! Как так можно вообще! Но, всё же, это гораздо благороднее и разумнее, чем, например, стреляться из-за барышни... "Достоевский бессмертен!", как Коровьев сказал, а женщины нет. Женщины... Что я пристал к нему с этой свадьбой вообще... Живет себе и живет холостяком, мне-то какое дело! Ну что значит "какое дело"... Он мне друг, всё-таки... Страшно же, что лучшие годы свои в одиночестве теряет... Не будь он мне дорог, я не переживал бы об этом так сильно... Да и не будь мне дорог Достоевский, я не взъелся бы так... Это как с Сократом: не будь он так уверен в своих убеждениях, не стал бы он до самой смерти их защищать... Я тоже уверен в Достоевском. Не до смерти, конечно, но уверен в его гениальности...

Это был вечер воскресенья. На следующий день работа. И потом опять работа. И вообще всю неделю работа. Я совсем забыл о нашей ссоре. В пятницу меня отправили в командировку.

В субботу Дмитрий Павлович прислал мне СМС, в котором было всего три слова -- "Я прочитал "Идиота". Я был готов все бросить и рвануть к нему, чтобы обсудить это за бокалом того же крымского "шампанского", чтобы обсуждать это от заката до заката, но нет -- меня держала проклятая командировка, в которой я должен был провести весь оставшийся месяц.

Еще через неделю он написал мне о своей помолвке.

Через три недели мне на почту пришло красивое письмо с каллиграфическим шрифтом, на бумаге цвета экю. Это было приглашение на свадьбу.

Оказалось, что женой Дмитрия Павловича стала молодая библиотекарша, у которой он и взял "Идиота". Вот и думай после этого, есть ли польза от литературы...