Иероглиф

  Внезапно коридор оказался поездом – шатающимся вагоном. Двери в коморку проводника и в купе были настежь, на ковровой дорожке, почти у самых ног Ивана Ивановича, поблескивая и тем привлекая внимание, лежал болт с накрученной на него гайкой. И где-то рядом кто-то рычал.
В этом злом, нарастающем по злобе рычании заключался главный ужас. Во влажном сипении гортани с моментами тишины от того, что псу не хватало воздуха, так его душила ярость… 
Ещё секунда, и он вскочит. Откуда угодно, и тогда Иван Иванович будет разорван в клочья!
Но есть шанс уцелеть. Нужно с максимальной быстротой пробежать по коридору и запереться в туалете. Да. Да-да-да-да!
Иван Иванович оторвал от пола тяжёлые подмётки ботинок и сделал пружинящий прыжок, заставляя тело бежать. Удачное приземление отозвалось тупым ударом в подошвах, но последующего бега не получилось – с ног Ивана Ивановича сползли брюки. Не могли не сползти: на них не было пуговиц и ремня.
Путаясь в штанинах, Иван Иванович дошёл до середины вагона. И встал. Замер, теряя силы и силу воли, – из стены под окном (мелькала зелень) стала высовываться морда. Оскаленная зубастая пасть длинномордой собаки, похожей на породу «колли». Но только крупнее, и шерсть на собаке тускло-серая, волчья.  О, Боже!
Миг, и Иван Иванович оказался в купе. Сидящим (голым задом, брюк и трусов не было) на нижней полке. Давящим на неё – оттуда, из-под полки наружу бился… Кто, Иван Иванович не понял, поскольку проснулся.
Там, где только проснуться и мог – у себя дома, в своей комнате, на своей кровати. Рядом глубоко дышит и греет мягким задом жена. На стене геометрический отсвет дворового фонаря, в углу чернеет фикус, из коридора доносится приглушённый дверями переливчатый храп соседа Чугунова.
Кровать сына пуста – сын второй год учится на подводника. На часах, кажется, половина третьего. Или четвёртого.
Иван Иванович минуту вспоминал приснившееся, минуту радовался, что находится дома и что завтра уже пятница, и минуту думал, вставать ли в туалет. И решил не вставать – дотерпит. Иначе после света в уборной не заснет вообще.
Далеко не отлетевшая дрёма быстро вернулась, в голове Ивана Ивановича стало запускаться кино, он приготовился повернуться на бок… Как вдруг услышал под кроватью сопение. Негромкое, но отчётливое – влажное, учащённое сопение, внезапно сменившееся тишиной… И стуком в днище матраса. Кровать была устроена следующим образом: железный, довольно высокий остов, в который кладётся матрас-перина с фанерным дном. Так вот, в это дно ударили! Или головой или кулаком!
От удара в днище матраса (точно по центру поясницы) в животе тоже начало стучать, так сильно у Ивана Ивановича заколотилось сердце. Чтобы унять сердцебиение и окутавший холодом страх, он стал внушать себе, что показалось, что никто – ни собака, ни человек – под матрасом не поместятся. Как, если там расстояние до пола не больше двадцати сантиметров? Чемодан не помещается, только обувные коробки. Кто может спря…
Убедительные мысли прервал новый толчок в спину.
Иван Иванович замер. Сжался, окаменел, показывая, что его нет. При этом борясь с желанием закричать, разбудить жену. И очень острой потребностью опорожнить мочевой пузырь.  Но ужас, насквозь пропитавший Ивана Ивановича, позволял данное мучение терпеть.
До утра (то есть, до будильника на половину седьмого) стучали ещё два раза. Когда проснулась жена, Иван Иванович остался лежать, хотя всегда покидал ложе первым.  Зевнув и чем-то в себе хрустнув, жена села на кровати, почесалась… Никто её за ноги не схватил.   Когда жена зажгла верхний свет, Иван Иванович, попросил её заглянуть под кровать.
- Зачем?
- Затем, что надо. Мне показалось, что там… что коробка с твоими сапогами съехала на пол.
- Не может быть.
- А ты посмотри.
Жена посмотрела. И со своей стороны, и со стороны Ивана Ивановича. И…  и достала из-под его половины кровати винт с накрученной на него гайкой. Точно такой же, какой был во сне: блестящий и длинный.
Потрясённый Иван Иванович отказался от сосисок, ограничив себя половиной стакана чая.
- Что ты? – спросила жена.
- Ты знаешь, со мной…
- Только не долго, я сегодня дежурная.
- Тогда вечером. Слишком уж всё это…
- Что?
- Ничего.
Иван Иванович на жену обиделся. Но обижался недолго – расставшись с ней на автобусной остановке, Иван Иванович о жене сразу забыл, вернувшись к загадке ночных ударов, и злосчастному болту, неизвестно как оказавшемуся под кроватью (теперь болт лежал на подоконнике).
 «Может быть, я схожу с ума? – думал Иван Иванович, идя на трамвай. -  Или уже сошёл? И как теперь жить дальше? И кому рассказать?  Чтобы поверили. А вдруг стучать будут каждую ночь? Или это галлюцинации? Есть зрительные галлюцинации, есть слуховые. Значит, дожил? А есть ли галлюцинации тактильные? Кажется, что держу, а… А, жена? У неё тоже галлюцинации?»
Много вопросов. И очень неприятное чувство. Страх, смешанный с недоумением. И кто стучал? Кто пугал и зачем? И повторится ли?
Нет, не повторится. Ушедший в себя, ослепший и оглохший для улицы Иван Иванович не услышал ни трамвайного звонка, ни железного лязга и скрипа  и тормозов, но толчок почувствовал. Его начало, момент соприкосновения трамвая и тела, после которого для Ивана Ивановича наступило ничто…